Такси пришлось ждать целых сорок минут под пронизывающим ветром, впиваясь взглядом в пустынную грязную улицу. Когда я наконец втиснулся в салон, там пахло удушливым дешевым ароматизатором с приторным запахом ананаса и одиночеством, таким густым, что его можно было потрогать. Водитель — мужик с потертым лицом цвета асфальта — хранил гробовое молчание всю дорогу, будто вез не пассажира, а гроб. Именно тогда, мельком взглянув в грязное стекло, я увидел Его.
Мужчина неспешно выходил из подъезда — высокий, до противоестественности бледный, закутанный в длинное тёмное пальто, сливающееся с наступающими сумерками.

Он не курил, никуда не спешил, не смотрел на часы — просто застыл у крыльца, становясь живой частью унылого пейзажа. И в тот самый миг, когда машина поравнялась с ним, он мгновенно развернулся и уставился прямо на меня. Лицо растянулось в жутковатой, широкой улыбке — натянутой, искусственной, похожей на маску, прилепленную к коже. В этой улыбке не было ни тепла, ни дружелюбия, лишь ледяная, абсолютная пустота.

Самое странное заключалось в другом: прохожие демонстративно отворачивались, игнорировали и автомобиль, и этого мужчину, и меня самого. Я словно превратился в призрака, в невидимую тень в их скучном, привычном вечере.

Подхожу к стойке отеля «Рассвет», стараясь стряхнуть с себя налипшее оцепенение, и сладко зеваю.

— Здравствуйте. Меня интересуют Чернооковы, точнее их история, — обращаюсь к пожилой администраторше, чьё лицо напоминало высохшую глиняную маску.

Она медленно поднимает на меня взгляд, в котором читается вековая усталость, смешанная с лёгким презрением.
— Опять вы, любопытные?.. — её голос — скрип несмазанной двери. Без единой эмоции она швыряет на стойку ключ с тяжёлой бляхой «131». — Здесь их всех хорошо помнили. Шептались, будто колдуны были. До сих пор ребятня по подворотням шарахается, коли слово «Чернооков» услышит. Говорят, похоронены они там, на старом кладбище, где-то рядом с руинами «Прогресса». Заводик тот, проклятый, уже тридцать лет как пустует, а всё равно дышит смертью. Сколько горя он людям принёс... Нет, место там недоброе. Не ходите.

Ожидаемо. Все местные легенды как под копирку: сектанты, проклятое место, несчастные случаи. Стандартный набор для привлечения любителей острых ощущений.

Номер, вопреки ожиданиям, оказался на удивление уютным: чистым, пропахшим слабой пылью и старым деревом, с благородно потрескавшимся паркетом и скромным видом на мрачный переулок за окном. Но едва я переступил порог, как на меня обрушилось тяжелое, навязчивое чувство дежавю. Оно накатило волной, сдавив виски. Казалось, я знаю каждую щель в этом паркете, каждый скрип половицы, каждый оттенок света на потолке от уличного фонаря. Будто я уже жил здесь когда-то, впитывая эту тишину, этот воздух. Такое чувство охватывало меня всякий раз, стоило лишь подобраться слишком близко к правде, которую кто-то очень постарался похоронить под слоем вымысла.

— Сектанты, кладбище... Скукотища какая, — бормочу я себе под нос, скорее для ритуала, и открываю крышку ноутбука, нуждаясь не столько в информации, сколько в привычном шуме вентиляторов, в маленьком кусочке знакомого мира.

Перед визитом в архив решил перехватить кофе в забегаловке неподалёку. Бариста, молодой парень с эффектным пирсингом в брови и усталыми глазами, протянул мне стаканчик с американо и вдруг, исподлобья глянув, спросил:
— Прогулочку до «Прогресса» замышляете? Там нынче сталкеры тусят пачками, атмосферу ловят.

Я лишь коротко кивнул, пригубливая обжигающую жидкость.

— Смотрите там в оба, реально советую, — парень понизил голос, становясь серьёзным. — Местные туда ногой не ступают. Только ушлая молодёжь — адреналина искать. И ещё... — он оглянулся и сделал паузу для драматизма, — поговаривают, будто воздух там насквозь пропитан тихим гулом. То ли ветер в трубах старых свистит, то ли... то ли кто-то тихонько усмехается. Постоянно.

«Хватит, Артём, — строго сказал я самому себе. — Ты уже сотый раз слушаешь один и тот же детский лепет. Никакой мистики. Только факты».
Поблагодарил парня сдержанным кивком и вышел на улицу, где серый свет уже начинал растворяться в сумерках.

В редакции газеты витал знакомый дух — раздражение, замешанное на хронической усталости. Старый архивариус, человек с лицом, хранящим отпечаток тысяч прочитанных, но никому не нужных строк, даже не взглянув на меня, молча вручил стопку пожелтевших подшивок и одну тонкую, потрёпаную папку.

— Вас Чернооковы интересуют? Вот, всё, что у нас есть. Вы далеко не первый журналист, который приезжает сюда в поисках сенсации… — Он на мгновение поднял на меня взгляд, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на жалость. — А потом вы все куда-то… пропадаете. Странно это. Очень странно. — Он глухо фыркнул, развернулся и удалился, оставив меня наедине с немым криком старых газет, запахом пыли и внезапно сдавившим тревогой сердце.

И именно в этих записях я нашёл то, что заставляло кровь стынуть в жилах. Дело было вовсе не в травмах, не в несчастных случаях. Люди на заводе не погибали — они пропадали целыми сменами, бесследно, без внятных причин. Отчёты читались словно сценарий абсурдного хоррора: «...вышел в уборную и не вернулся», «...отошёл попить воды — исчез», «...после обеда на рабочее место не вышел». Холодный, леденящий душу абсурд, на который кто-то сверху наложил резолюцию: «Прекратить расследование за отсутствием состава преступления».

Так-так. Похоже, я зря не стал пренебрегать дешёвыми байками. Может, и не зря я сюда «приперся».

Владельцем предприятия с момента его основания числился некто Воронцов. Позже бразды правления перешли к его отпрыску — другому Воронцову. Старик, судя по всему, изо всех сил пытался замять историю: давил на родственников пропавших, откупался деньгами, использовал связи — лишь бы спасти фамильное дело от краха. Но после исчезновения целой ночной смены тихо замять дело не удалось даже ему. Производство встало, расследование зашло в тупик и повисло мёртвым грузом.
А вот младший Воронцов… Он не сбежал. Он спокойно остался здесь, в этом городе, завёл семью. Документов о кончине старшего владельца нигде не нашлось. Будто тот взял да растворился без следа.

День растворился в пыльном мареве архива, бесследно канув в щербатых папках и пожелтевших газетных вырезках. Я вынырнул из прошлого, как дайвер со дна, с онемевшей спиной и прилипшими к пальцам частицами вековой пыли. Только тогда заметил на краю стола остывшую кружку и бутерброд на салфетке — кто-то из местных подложил их тихо, почти благоговейно, словно совершал подношение духам, обитающим среди этих мёртвых букв. Перекусил наспех, машинально, почти не чувствуя вкуса, кивнул в сторону библиотекарши — та в ответ медленно моргнула, будто сова, — и выбрался на улицу, где день уже клонился к багровому закату.

В номере отеля, скинув пропылённую куртку, я достал из-под свитера небольшую кожаную сумку, протёртую до гладкости. Замок щёлкнул с тихим, деловитым звуком. Внутри, уложенные в бархатные ложементы, лежали скромные инструменты моего необычного ремесла: тактический фонарь с линзой, способной выявить невидимое, латунный компас со сложной розой ветров и астрологическими символами вместо стрелок, моток шёлковой нити, прочной стальной проволоки, и маленький пузырёк из тёмного стекла, от которого тянуло холодом полыни и окисленной медью. Стандартный боекомплект солдата, идущего на войну с тенью. Солдата, прекрасно знающего, что его оружие может оказаться бесполезным, а страх — единственным верным спутником.

За окном солнце тонуло в свинцовых тучах, растекаясь по небу кроваво-багровыми мазками, окрашивая уродливый пейзаж в апокалиптические тона. Я понял, что ещё успею добраться до фабрики до наступления полной тьмы. Хотя какая разница? В её провалившихся чревах даже в полдень царила кромешная чернота.

Территория «Прогресса» встретила меня гробовой, давящей тишиной. Она была настолько густой, что, казалось, поглощала звуки моего собственного дыхания, заставляя вслушиваться в стук сердца в ушах. К счастью, сегодня здесь не было ни души — ни любопытных подростков, ищущих острых ощущений, ни сталкеров с их камерами. Эти глупцы, порхающие по краю пропасти, даже не подозревают, что порой она тоже смотрит в ответ.

Воздух внутри был другим. Запах затхлой сырости и ржавого металла смешивался со сладковато-приторным, тошнотворным душком, который я узнал бы с закрытыми глазами — запах старой, въевшейся в бетон крови. Её не выветрить десятилетиями. Снаружи царил штиль, но мои уши, натренированные годами, уловили лёгкий шелест: то ли крысиные коготки скреблись по бетону, то ли где-то в глубине тихо скрипел металл, будто под чьим-то невидимым прикосновением.

Внезапно воздух глухо, на низкой ноте присвистнул, вырываясь из разорванной трубы где-то над головой. Звук оказался удивительно мелодичным и жутким — точь-в-точь приглушённый, далёкий детский смех.

— Забавно, — процедил я сквозь зубы, до белизны сжимая рукоятку фонаря. Костяшки пальцев резко обозначились под кожей. — Бариста оказался прав. Но это всего лишь ветер… Игра воображения.

Но одно совпадение уже не поддавалось рациональному объяснению. Согласно старым картам и планам, семейный склеп Чернооковых располагался ровно под основанием гигантского штамповального пресса. Чудовищная махина из чугуна и стали намертво вросла в укреплённый фундамент, навек запечатав могилу своей многотонной тяжестью. Кому понадобилось хоронить мёртвых под таким монументом индустрии? Такая архитектурная насмешка над памятью меня устраивала всё меньше.

Я шел вперед, и воздух густел, становясь тяжелым и влажным. Запах ржавчины и плесени теперь перебивался едва уловимым, но оттого еще более тревожным сладковатым душком — будто где-то рядом пролилась свежая кровь. Время растянулось, каждый шаг отдавался эхом в гулкой пустоте цеха. И вот впереди, в слабом свете фонаря, проступила трещина в бетонном полу, ведущая к участку свежевскопанной, неестественно рыхлой земли. Кто-то недавно и очень торопливо пытался что-то здесь скрыть.

Я замер, каждый мускул напрягся до предела, ожидая угрозы. Секунды тянулись в ледяной тишине. И тогда краем глаза я поймал быстрое, юркое движение в дальнем углу, за грудой искорёженного металлолома. Сердце ёкнуло, выбиваясь из ритма. Я резко развернулся, направляя туда ослепительный луч света.

Ничего. Лишь пустота и блики на острых углах ржавого железа.

Тишина. Гнетущая, абсолютная пустота. Сумрак сгущался, наползая из каждого угла.

Но образ уже отпечатался на сетчатке глаза. Мелькнувшая в темноте тень была низкой, ростом с ребёнка. И пара широко распахнутых глаз, которые поймал мой взгляд. Они не выражали ни злобы, ни любопытства. В них была лишь холодная, безвозрастная, абсолютно чуждая наблюдательность. Глаза не ребёнка. Глаза чего-то, что лишь притворяется ребёнком.

Жуть. Настоящая, пронизывающая до самых костей, леденящая душу жуть.

Я не побежал. Настоящий охотник не бежит сломя голову, выдавая себя паникой. Он отступает. Быстро, собранно, без суеты. Я развернулся и зашагал прочь твёрдым, решительным шагом, спиной чувствуя тяжесть этого места. Лишь на самом выходе позволил себе обернуться. Последняя алая полоса заката догорала на горизонте, как рана на теле неба, оставляя мрачный завод на растерзание сгущающейся тьме и тому необъяснимому, что притаилось в его глубине.

Вернулся в гостиницу с единственной мыслью — сбросить с себя липкую паутину заводского кошмара, как грязную, пропахшую смертью одежду. Холл был пустынен и погружён в сонную полудрёму, нарушаемую лишь потрескиванием ламп дневного света да кисловатым запахом хлорки, бессильно тонувшим в сладковатом духе старых ковров. Я уже сделал шаг к лестнице, как вдруг воздух изменился, стал плотнее, и я увидел их.

Тот самый мужчина с улицы. Теперь его лицо не было искажено той жуткой, натянутой ухмылкой. Он улыбался вполне естественно, даже приветливо. Но взгляд... взгляд оставался прежним — плоским, прозрачным и бездонным, как осколок стекла, лежащий на глубине. Возле него стояла женщина с безжизненными, кукольными чертами лица и девочка лет десяти — точная её уменьшенная копия. Идиллическая картинка: папа, мама, дочка. Представились скороговоркой, будто заученной ролью: Андрей, Ирина, Милана.

Все трое — до невозможности бледные, будто их кожа никогда не знала касания солнца, а лишь впитывала тусклый свет люминесцентных ламп. Их спокойствие было неестественным, отстранённым, но каждый поворот головы, каждое движение кисти выдавало сжатую, готовую распрямиться пружину скрытой силы.

Андрей завёл непринуждённую, отрепетированную беседу о потопе с верхнего этажа, его голос был ровным и бархатным. Затем, обернувшись ко мне, с той же лёгкостью предложил:
— А что, зайдёте к нам вечерком на чай? Ирина как раз пирог испекла.

Сердце моё замерло, а внутри всё сжалось в ледяной ком. Волна холода, острая и пронзительная, прошла от самого затылка до пят, сковав мышцы. Я поспешно, почти запинаясь, отказался, прячась за щитом срочной работы. Мысли же, сорвавшись с цепи, метались в панике: «Воронцовы... Завод... Целые смены, ушедшие в никуда... Они. Это должны быть они».

Пока они еще стояли здесь, в досягаемости, я решился на отчаянный шаг — притвориться простоватым журналистом, жаждущим местного колорита.
— Знаете, а можно договориться о небольшом интервью завтра? — мои губы растянулись в натянутой, дежурной улыбке. — Готовлю материал о вашем городе, очень важно услышать мнение коренных старожилов…

Согласие последовало мгновенно, слишком поспешно, почти вызывающе радостно.
— Да запросто! — Андрей ухмыльнулся, и в этот раз его улыбка показалась мне на пару миллиметров шире, чем должна быть. — Вот только небольшая загвоздка... Наши деловые партнёры работают по ночам, у них свой график. Так что мы сами днём обычно отдыхаем. Значит, встретимся вечером?

Мой голос едва заметно дрожал, но я продолжал держать маску.
— Конечно, вечером прекрасно, — я кивнул, и в этот момент мой взгляд скользнул вниз.

На рукаве его идеально чистого пиджака, зацепившись за шерстяную ткань, болталась свежая, бледно-желтая щепка. Осиновая. А на белоснежных носочках маленькой Миланы, выглядывавших из-под нарядного платья, алели комочки темной, влажной земли. Словно они только что вернулись не с прогулки по мостовой, а из-под свежего насыпного холма.

Я сделал вид, что ничего не заметил, но сердце уже колотилось где-то в горле, требуя кислорода. Когда я проходил мимо, Ирина на мгновение задержала на мне свой взгляд-пустоту. От неё пахнуло. Но не духами или косметикой. От неё тянуло холодным, горьким дыханием полыни и сырой, промозглой землёй из глубины могилы.

Инстинктивно я сунул руку в карман, пальцы нащупали холодный контур старого серебряного крестика — не религиозного символа, а инструмента, проверенного в десятках подобных стычек. Я переложил его в другой карман, и металл звякнул о связку ключей.

Взгляд Андрея молнией метнулся к источнику звука. Всё его напускное, пластиковое дружелюбие испарилось в одно мгновение. Его глаза сузились до щелочек, и в их глубине мелькнуло нечто древнее, дикое и... осознающее. Он не просто увидел металлический блеск. Он понял. Понял, кто я и зачем здесь.

По моей спине побежали ледяные мурашки. Это была уже не жуть от неизвестности. Это был чистый, животный страх охотника, который вдруг осознал, что стал дичью.

— До завтра, — выдавил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул, и быстро зашагал к лестнице, чувствуя, как три пары глаз безжалостно впиваются мне в спину, в затылок, в самое нутро.

В номере я прислонился спиной к двери, закрыв глаза, и несколько минут просто дышал, пытаясь загнать обратно вырвавшееся на свободу сердце. Завтра. Завтра я устрою им последнюю, решающую проверку. В этом кафе. И я обязательно закажу что-нибудь с убойной дозой чесночного соуса. Шаурму, например. Посмотрим, как эти утончённые «гурманы» Воронцовы отнесутся к такому угощению.

На следующее утро я открыл глаза задолго до первых лучей солнца, когда улицы города всё ещё были окутаны густой, мягкой синью предрассветного покоя. Первым делом провёл рукой по карманам куртки, разложенной на стуле, привычным движением проверяя содержимое: холодный металл фонаря, шершавая поверхность мелового блока, твёрдый угол записной книжки. Всё на месте.

Подойдя к зеркалу, я долго всматривался в своё отражение. Сквозь мутное стекло разглядывал незнакомца с болезненно-худым лицом, будто высеченным из усталости. Глубокие морщины, словно трещины на старом холсте, прорезали кожу у глаз — зелёных, слишком ярких для этого серого мира. Взгляд был усталым, но острым, затаившимся, видевшим вещи, о которых нормальные люди предпочитают не думать. Русые волосы давно потеряли форму, пора бы уже привести их в порядок, но не сегодня. Сегодня всё решит именно этот собранный, настороженный взгляд, читающий тайные знаки.

Я вытащил свою замусоленную, затрёпанную до дыр записную книжку. Старая прорисовка знаков, выписки из запрещённых манускриптов, которыми обычные люди охотно пренебрегали, считая выдумками. Нервно перелистывал страницы, мысленно сопоставляя теории с событиями вчерашней встречи. «Кто же они всё-таки? Вурдалаки? Навьи? Чёрт возьми, даже не проверил, отбрасывают ли тени… Только не ругайся вслух, Тёма, — одёрнул я сам себя, — ещё привлечёшь сюда кого-то лишнего в нашу и без того богатую на незваных гостей компанию».

Несчастья, пропажи людей... Подходит под оба варианта. Если вурдалаки — нужен осиновый кол в грудь и вечный сон в освящённой земле. Если навьи — всё сложнее. Нужен обряд, знание их истинных имён, нужно дать им то, чего они лишены... покой, завершение. Но они же колдуны... Вдруг они нечто третье, о чём в моих книжках нет ни строчки? Я не настолько опытен, чтобы с первого взгляда разгадать всю подноготную этой тьмы. Оставалось надеяться на проверку чесноком и серебром.

Воспоминание ударило внезапно, как током. Администратор: её лицо за стойкой тогда. Не уважение, не настороженность — чистейший, животный, неконтролируемый страх застыл в её широких зрачках, в мелкой дрожи пальцев, перебиравших бумаги. Она не просто боялась их. Она знала что-то.

Я не стал ложиться. Спустился обратно, надеясь выудить хоть крупицу правды, задать наводящие вопросы. Но стойка администратора была пуста. Абсолютно. Словно женщина не ушла, а растворилась в спертом, пыльном воздухе холла. Ни звука, кроме мерного, гипнотизирующего тиканья старых настенных часов да жалобного скрипа пружин в развалившемся кресле. Я зашел в курилку, закурил, прислонившись к холодной кафельной стене. Ждал в холле минуту, пять, двадцать пять. Ни души. Тишина была звенящей, настораживающей.

«Нет, на улицу я сегодня не пойду», — твёрдо, почти инстинктивно решил я. Лучше уж попытаться поспать, собраться с силами. В номере я поставил простейшие, но надёжные ловушки у двери — натянул леску с парой пустых консервных банок, рассыпал у порога соль тонкой, непрерывной линией. Мало ли... Вдруг решат навестить? А если вампиры? Хотя нет, те вряд ли станут церемониться с дверьми. У них свои, куда более изощрённые правила проникновения. Кажется... В этом и был весь ужас — я никогда не мог быть полностью уверен.

Утром меня разбудил не солнечный свет, пробивающийся сквозь грязные шторы, а тяжёлый, настойчивый, металлический стук в дверь. На пороге стоял полицейский, мужчина с лицом, на котором вековая усталость боролась с глухим раздражением. Он явно не выспался и всей душой ненавидел этот вызов. Стандартные вопросы про администратора — оказалось, та пропала. Ну конечно, пропала. Как раз в ночь после того, как эти трое появились здесь.

Я осторожно, обёртывая намёк в шелковистые одежды предположений, навёл его на странную семью, на их ночной образ жизни. Полицейский посмотрел на меня устало-презрительным взглядом, в котором читалась вся история поселковых стражей порядка, видавших всяких сумасшедших.
— А вы тут, извините, не местный, да? — спросил он, и его голос стал на полтона ниже и опаснее. — И появились как раз накануне. Вообще-то, по логике вещей, это вас первым надо бы смотреть. Понимаете, о чём я?

Когда он ушёл, тяжёлые ботинки гулко стучали по лестничному пролёту, я окончательно понял — я здесь абсолютно один. Один со своей правдой, которая для всего остального мира была лишь бредом сумасшедшего приезжего.

Ссылка на 2-ю часть

— Лена, – устало ответил он, – если Гертруда начнёт оптимизировать чёрные дыры, я уйду в отпуск. На Марс. Без Wi-Fi.

Но уйти в отпуск, как и ожидалось, не удалось. В этот момент в кабинет вплыла Гертруда, окружённая голографическим сиянием, которое, похоже, она стащила из какого-то стартапа по дополненной реальности. Её очки теперь не просто сканировали реальность – они, кажется, пытались переписать законы физики. На её груди красовался бейджик с надписью: «Гертруда, Главный Архитектор Вселенной».

— Артём, – начала она с интонацией, будто объявляла о запуске новой галактики, – ты опять не видишь масштаба! UniverseForge 1.0 – это не просто программа, это новый порядок мироздания! Мы устраним хаос, оптимизируем орбиты планет и сократим время полёта фотонов на 15%! А ещё я уже договорилась с KarmaCloud о внедрении KPI для звёзд. Те, что светят недостаточно ярко, будут переведены в резерв.

Артём подавился кофе. Лена, не теряя времени, добавила:

— Гертруда, а ты не пробовала оптимизировать свою жабью харизму? Уверена, KarmaCloud уже создал для этого отдельный модуль.

Гертруда проигнорировала сарказм и продолжила, указывая на голографическую презентацию, которая внезапно появилась на стене. На слайдах мелькали графики с заголовками вроде «Оптимизация Большого взрыва 2.0» и «Сокращение количества измерений до трёх для повышения эффективности». Один из пунктов гласил: «Замена котиков на голографические аватары для снижения аллергических реакций».

— Это уже слишком, – пробормотал Артём, хватая свой ноутбук. Его верный Windows 7 загружался с привычным скрипом, как старый космический корабль, готовый к последнему бою. – Если она тронет котиков, я взломаю её KarmaCloud и заражу его вирусом с мемами про котов.

Погрузившись в код UniverseForge 1.0, Артём быстро понял, что Гертруда зашла слишком далеко. Программа была подключена не только к офисным устройствам, но и к спутникам, телескопам и, судя по логам, к какому-то подозрительному серверу, который назывался «GalacticComplianceHub». Более того, она начала переписывать физические константы: скорость света теперь была ограничена до 299 792 458 м/с только для «лояльных пользователей», а гравитационная постоянная менялась в зависимости от KPI сотрудника.

— Это не софт, это цифровой апокалипсис, – выругался Артём, когда кондиционер начал выдавать сообщения: «Ваше дыхание не соответствует стандартам CO2. Оптимизируйтесь или покиньте помещение». Туалет, наученный горьким опытом RealityForge, теперь требовал ввести пароль из 12 символов и пройти двухфакторную аутентификацию перед каждым использованием.

Лена, наблюдая за борьбой Артёма с кодом, подбадривала его саркастичными комментариями:

— Шаман, если ты не остановишь эту жабу, она оптимизирует твою бороду до корпоративного стандарта – три волоска ровно. Или вообще заставит тебя носить галстук с логотипом KarmaCloud.

К полуночи, после нескольких часов борьбы, пары литров кофе и одного случайно взломанного спутника (Артём клялся, что это был баг, а не фича), он нашёл уязвимость. UniverseForge 1.0, как и её предшественница, слишком полагалась на KarmaCloud, который, как оказалось, был уязвим к старому доброму SQL-инъекции. Введя в систему команду `DROP TABLE Universe;`, Артём с удовлетворением смотрел, как голографические презентации Гертруды гаснут, а кофемашина снова начинает выдавать нормальный кофе.

Гертруда, узнав о крахе своей космической мечты, лишь фыркнула и пробормотала что-то про «недостаточную лояльность человечества к прогрессу». Она удалилась в свой кабинет, оставив за собой шлейф из запаха финансовых отчётов и лёгкого разочарования.

Лена вручила Артёму свежую пачку чипсов и с ухмылкой сказала:

— Ну что, герой, готов к следующей серии? Ходят слухи, что Гертруда уже качает MultiverseForge 1.0. Говорят, она хочет оптимизировать параллельные вселенные, чтобы в каждой из них ты носил корпоративную униформу. И, кстати, твой бубен она уже внесла в список «неэффективных артефактов».

Артём только вздохнул, глядя на свой ноутбук, который, кажется, уже начал молиться за него. Он знал, что пока Гертруда мечтает о вселенском господстве, а Лена подкидывает саркастичные комментарии, его Windows 7 и верный бубен – единственное, что стоит между офисом и полным погружением в корпоративный кошмар. Но он был готов. Ведь он – системный администратор. А это значит, что даже если Гертруда оптимизирует всю мультивселенную, он найдёт способ её перезагрузить.

Мне давно хотелось по-настоящему поохотиться на оленя. Не с вышки на прикормочной площадке. И не в загоне, где многое зависит от удачного случая и от мастерства загонщиков. У меня с самого детства была мечта стать охотником и в одиночку выследить или подкараулить этого осторожного и умного зверя в диких природных условиях.  Почувствовать незримую связь с нашими давними предками-охотниками, выжившими в первобытном мире  лишь благодаря искусству охоты и умению жить в гармонии с природой.
Я люблю охотиться в горах. Привлекает и особая красота этих мест, и первозданность местной природы, и даже определённые трудности, преодолевая которые испытываешь самого себя. Планируя охоту в горах я всегда стараюсь приехать за пару дней до предполагаемой охоты, пообщаться со знакомыми, узнать последние новости, ощутить местный колорит. Ведь в современных условиях охота это не просто добыча зверя, но в первую очередь это отдых от всех стрессов и невзгод цивилизации. К тому же, перед выездом в горы, очень полезно несколько дней акклиматизироваться в данной местности, так как разность атмосферного давления зачастую сильно сказывается на выносливости и общем самочувствии людей прибывших в высокогорные районы с равнинных местностей. 
Уладив формальности я договорился со своим товарищем, из местных жителей, о лошадях и времени выезда на охоту. Мне хотелось добраться до известного мне солонца засветло, но не подъезжать к нему близко, чтобы не оставить рядом запах  лошади и снаряжения. Мой проводник, по нашей с ним договорённости, должен был увести лошадей в долину и вернуться за мной через сутки к солонцу. Охотникам известно, что есть такие  особые места, солонцы, где соль естественным образом выходит на поверхность земли и копытные животные приходят сюда этой самой солью полакомиться. Это необходимо для их правильного роста и развития. Так же  опытным охотникам известно, что чутьё у животных гораздо сильнее нашего, человеческого. И даже незаметный для нас запах, например, снаряжения для диких животных является сигналом опасности…
В горы мы выехали рано, едва рассвело. Добираться к месту охоты предстояло через пару бурных горных рек, по крутым склонам густого леса и по обрывистой тропе ведущей по краю глубокой пропасти. Свежий горный воздух бодрил лучше любого кофе, дышалось легко и я был полон азарта в предвкушении предстоящей охоты.  Мы с моим товарищем-проводником ехали рядом и беседовали до тех пор, пока тропа, через пару часов пути,  не стала настолько узкой, что нам пришлось ехать друг за другом временами уклоняясь от нависавших веток густого хвойного леса. Тропа шла то круто вверх на хребет, то спускалась вниз по склону горного леса. Да, ездить на лошади в горах это совсем не то, что по равнине. Тем более, когда лошадь ещё не привыкла к новому для неё всаднику и иногда пыталась проявить свой норов.  Впрочем первую, а затем и вторую реку мы преодолели довольно быстро.  Лошади спокойно перешли обе реки вброд, по брюхо в воде. Мы сделали обеденный привал, перекусили,  поправили своё снаряжение и продолжили свой путь вверх по склону горного леса. 
Через каждые полчаса мы останавливались, слезали с лошадей и давали им передохнуть. Лошади тяжело дышали, бока их были мокрыми от пота. Хорошо, что мой проводник был опытным горцем и бережно относился к своим лошадям. Пока лошади отдыхали я любовался окружающей меня природой и с наслаждением ощущал  пьянящие ароматы чистого горного воздуха.  Чем выше мы поднимались, тем менее густым становился лес. Наконец тропа  как-то незаметно растворилась среди деревьев  и далее мы пробирались к месту предстоящей охоты ориентируясь по вершине знакомой нам скалы.
Мой проводник спокойно ехал на своём коне впереди меня, как вдруг внезапно моя лошадь испуганно шарахнулась в сторону, заржала и стала на дыбы. Затем не переставая испуганно фыркать она стала брыкаться и крутиться на месте. От неистовых взбрыкиваний испугавшейся чего-то лошади я мгновенно вылетел из седла и, ещё находясь в полёте,  успел оттолкнуться от лошадиного бока, постаравшись упасть как можно дальше от лошади чтобы избежать случайного удара её копыт. Моя винтовка висела у меня за спиной и падая я  воткнулся стволом винтовки в землю.  Поднявшись на ноги первым делом я осмотрел винтовку. Вроде всё было целым, но ствол винтовки был забит землёй. Успокоив лошадь совместно с товарищем мы увидели,  что у моего седла порвалась подпруга. Что так сильно испугало лошадь мы так и не поняли. Предположили, что лошадь могла почуять запах хищника, например медведя,  которые в этих местах встречаются нередко.
Пришлось нам сделать привал и заняться починкой подпруги и прочисткой ствола моей винтовки. Я в очередной раз порадовался тому, что всегда на все охоты беру с собой разборной шомпол. Много места он не занимает, но иногда бывает просто необходим. Прочистив хорошо ствол, я ещё раз внимательно осмотрел свою винтовку, Чезет 550. Видимых повреждений я не заметил. Ствол ровный, не погнут. Но я опасался - не сбился ли у меня прицел? Проверить то, как винтовка стреляет после такого экстремального падения возможности уже не было. Так как мы находились недалеко от места предполагаемой охоты, то пугать потенциальную добычу проверочным выстрелом совсем не хотелось. Я в своё время, сразу после приобретения, сделал винтовке полный беддинг. И надеялся теперь, что это тоже поспособствовало её прочности. И сразу скажу, забегая вперёд, что мои надежды полностью оправдались. Винтовка осталась целой и невредимой, и прицел абсолютно не сбился.
Оставшаяся часть пути к заветному солонцу прошла без происшествий. И лишь проезжая на своей лошади  по скальному участку, рядом с пропастью, я подумал о том, как хорошо, что подпруга у моего седла порвалась несколько раньше, а не сейчас…
Не доезжая до поляны с солонцом метров триста, мы с товарищем спешились. Сняли с лошадей снаряжение и я попрощался со своим проводником до завтрашнего дня. Он повёл лошадей в долину, а я сразу стал определять направление ветра чтобы разбить свой минилагерь с подветренной стороны и  подальше от солонца. До наступления темноты я уже успел оборудовать себе место для ночлега и перекусить. Проснуться я решил после двух ночи, чтобы наверняка подкараулить зверя. Ещё раз проверив свою винтовку и убрав всё лишнее в рюкзак я залез в спальник и почти сразу заснул.
Проснулся я, как и планировал, около двух ночи. Аккуратно выбрался из спальника, стараясь не шуршать. Взял винтовку и прошёл к своей засидке. Засидка располагалась под густой елью и вся поляна с солонцом была передо мной как на ладони. Золотая пора осени заканчивалась и настоящие холода только подступали, но уже лежал местами выпавший снег образуя неровные белоснежные лоскуты на травянистых склонах. Полная луна светила ярко и её свет бросал тени от раскидистых сосен, растущих на окраине леса и образующих подобие полянки на которой был расположен солонец. 
Ночной горный пейзаж выглядел величественно и фантастично. До ближайшего человеческого жилья были десятки километров и ощущение одиночества в горах настраивало на философский лад. Время тянулось медленно, но ожидание было комфортным.  Я заранее позаботился о тёплой одежде, тщательно осмотрел место засидки и убрал все веточки и шишки, чтобы случайным хрустом не выдать себя.
Прошёл час, другой. Тишина... Вдруг слышится слабый хруст. Показалось? Поляна передо мной ярко освещена луной, но в зыбком лунном свете я толком ничего не замечаю и лишь пятна теней от полной луны под деревьями выделяются чёрным контрастом. Беру бинокль... Олень! В бинокль отлично видно как большой олень медленно и осторожно  бредёт по заснеженной части поляны метрах в ста от меня. Его шаги абсолютно не слышны, этот огромный зверь скользит будто тень. Моё сердце учащённо бьётся и мне кажется, что я дышу слишком громко, как паровоз!  Огромные рога и крупная туша оленя чётко выделяются на белом фоне  снега. Я медленно, стараясь не шуметь, опускаю бинокль. Плавно и осторожно поднимаю винтовку, лежащую рядом на заранее очищенном от веток месте, с заранее открытой крышечкой оптического прицела, включённым шнеллером  и снятым предохранителем.  Ведь даже слабый еле слышный звук может мгновенно спугнуть чуткое и умное животное и  отбросить назад все труды и старания. И тогда никакая стрелковая подготовка не поможет. В прошлом году так и было - олень тогда спокойно и величественно ушёл, будто уплыл,  лишь взглянув в мою сторону на еле слышный звук открывающейся крышечки прицела.  В тот раз олень больше так и не показались на вид. А я ведь тогда был на ещё большем от него расстоянии...
Сердце бешено стучит, стараюсь медленно и тихо  дышать. Благо нос и рот закрывает заранее одетая вязанная маска. Мне кажется, что уровень адреналина у меня в крови зашкаливает! Аккуратно и медленно поднимаю свою винтовку и навожу на место где в бинокль увидел оленя. Пусто, оленя нет! Неужели ушёл?! Почуял меня? Смотрю внимательнее на поляну в прицел – ничего особого не вижу, тот же пейзаж. Поляна выглядит вроде бы так же как и несколько часов назад, когда я начал караулить оленя. Плавно и медленно кладу винтовку рядом. Даже лунной ночью на расстоянии уже ста метров без оптики  ничего чётко не видно, и это несмотря на прозрачный горный воздух. Снова беру бинокль, два окуляра имеют большую светосилу, и снова осматриваю окрестности поляны. Все движения стараюсь делать медленно и плавно. Никого. Неужели ушёл? Если я не спугнул оленя, то он должен вернуться к солонцу. А что это там под сосной?  Вроде бы какое-то расплывчатое тёмное пятно. За несколько часов ожидания я изучил все мельчайшие особенности местности, и там этого птна  не было! Вроде силуэт похожий на оленя...или нет? Прямо смотрю на зыбкое тёмное пятно напоминающее тень и мне кажется, что оно шевелится в лунном свете. Впрочем как и  кажется, что  шевелятся все тени от сосен вокруг этого места. Надо «перезагрузить» зрение. Я закрываю глаза, считаю до десяти, открываю. И вот периферическим зрением я вроде бы улавливаю слабо очерченный в тени сосны силуэт... оленя? Он нюхает валун с солью. Или мне это лишь кажется в обманчивом лунном свете? Продолжаю смотреть... Точно. Силуэт оленя! Расплывчатый силуэт, как будто бы он нарисован лишь моим воображением. Наконец, немного успокоившись и всмотревшись, я замечаю, что силуэт оленя развернулся от валуна и поднял голову вверх к ветвям сосны. То ли принюхиваясь, то ли ощипывая сосновые ветки.  Я снова очень медленно кладу бинокль и, стараясь не торопиться, опять поднимаю свою винтовку.
Если олень лизнул соль, то он уже никуда не уйдёт. По крайней мере мне очень бы хотелось на это надеяться.  В оптический прицел винтовки силуэт оленя видно  чуть хуже чем в бинокль. Но я уже знаю где стоит этот красавец горных лесов и быстро нахожу уже знакомый расплывчатый  в лунном свете силуэт зверя. Центра сетки прицела не видно. Подсветки у моего прицела нет. Эх, стоял бы олень в лунном свете, а не под тенью дерева! Эта тень от большой сосны  скрывает оленя как дымовая завеса. И всё же по еле видимым вертикальным и горизонтальным линиям сетки прицела  я вывожу перекрестие на переднюю часть туши,  классически прицеливаясь по-охотничьи "за лопатку".  Хотя какая тут уж "лопатка"? Расположение «лопатки» я  скорее угадываю, чем определяю зрительно.  Медленно вдыхаю, выдыхаю и плавно нажимаю на спусковой крючок. Резкий и оглушительный выстрел разрывает спокойствие ночной тишины!  Горное эхо мгновенно отзывается и тут же всё смолкает. В прицеле снова видно картинку ночного горного пейзажа которую я наблюдал уже  несколько часов. Никакого силуэта нет. Но хорошо видно плоскую тень сосны падающую на полянку, без всякого расплывчатого силуэта. Ага, значит всё-таки это был олень. Уже хорошо! Плавно обвожу взглядом в прицел полянку. Тишина. Как будто и не было ничего. А вообще выстрел-то был? И был ли олень? Может мне всё приснилось, придремал? Открываю затвор и выкидываю стрелянную гильзу. Да нет, стрелял всё-таки.
Аккуратно ступая  я спускаюсь к поляне, где стоял олень. Внимательно осматриваю место. Никаких следов. Ан, нет! Вот свежий помёт оленя. Но крови нет. Так же было у меня когда-то на охоте с медведем, когда мишка убежал, но оставил о себе «память». В стрессе животные часто сбрасывают лишний вес таким вот не совсем изящным способом. Так... Неужто я  промахнулся? Расстояние небольшое для моей винтовки. Стрелял я по передней части корпуса, хоть и по нечёткому силуэту оленя. Но и олень-то это не сурок, и не лиса. Не мог я промахнуться! По дальномеру заранее замерял ещё вчера – сто пятьдесят метров до солончака. Но темно же и тень сосны, возможно, закрывает кровь на месте попадания. Решаю продолжить поиски при свете дня. Пойду-ка  посплю. Я возвращаюсь на своё  место для сна и, как ни странно, сразу засыпаю отбросив все раздумья…
Сквозь щель моего спальника пробивается солнечный свет. Уже совсем светло! Вылезаю, быстро натягиваю сапоги.  Солнце уже позолотило заснеженные верхушки гор.  Я беру винтовку, иду на полянку к солонцу и всё тщательно осматриваю. Крови нет. Да быть такого не может! Иду по следам. Вот след оленя когда я его только увидел. Вот тут по следам видно, как олень обошёл группу сосен и вышел к солонцу. Вот тут он стоял,  вот тут была его голова, вот тут, круп… ага, вот и помёт оленя, который он оставил. Снег на этой поляне лежит лишь местами и убегая олень, увы, не оставил своих следов на снегу. Так, ладно. Будем искать.  Я возвращаюсь к месту своего ночлега, наскоро завтракаю и иду осматривать окрестности…
Вот он,  мой олень! Застывшая туша могучего зверя лежит на животе  уткнув морду в снег и подогнув под себя передние ноги. Олень довольно большой! Меня переполняют эмоции, сердце радостно стучит. Мне кажется, что я ощущаю какую-то мистическую связь с мириадами поколений охотников, когда–либо живших на нашей планете. Это чувство вовсе не кровожадность хищника, нет. Это ощущение естественного природного наслаждения, когда испытываешь не только страсть охоты, но и уважение  к своей добыче,  азарт и радость борьбы за существования в этом мире.  Смутное ощущение такого охотничьего счастья будоражило меня ещё в детстве, когда я зачитывался охотничьими произведениями  известных писателей-охотников.  Это чувство трудно объяснить тем людям в душе которых охотничья страсть исчезла в процессе нашей эволюции.
Я срываю еловую веточку и кладу оленю в пасть. Есть ощущение  некой торжественности. Полушутя-полусерьёзно я прошу у оленя прощения по обычаю, вычитанному в книгах ещё в детстве. Объясняю всё духу оленя. Говорю об охотничьей страсти, о преемственности поколений, о том, что мы встретимся «в стране вечной охоты», и что мы единое целое в этом мире, что мы все братья у Матери-Природы. Говорю это не столько для оленя, сколько для себя. Был бы рядом друг, сын или внук – говорил бы и для них. Думаю, что наверное именно так просили прощения  у добытых животных многие племена по всей нашей планете выживавшие когда-то с помощью охоты. Племена, существовавшие в гармонии с природой и составлявшие с ней единое целое. Люди, которые не только брали от природы, но и умели её сохранять для будущих поколений.

Но больше всего Кералче нравилась берёза, растущая за чумом шамана. Перед праздником на перевязанном тряпицей дереве «вырастали» сказочные животные, мизерные луки, крошечные люльки с маленькими куколками и разноцветные ленты. Кералча видел, как завистливо смотрят на них сёстры, знал, где Пожего Кон прятал своё богатство. Выследил после окончания праздника. Не побоялся в пять-то годков дикого зверья.

Шаман хранил «украшения» в медном котле под большим кедром в самом сердце тайги, там же на ветках утиные кости развешивал, шептал что-то, не разберёшь.

Кералча дождался, пока Пожего Кон обратно повернёт, а сам к котлу. Разворошил ветки, приподнял тяжёлую шкуру оленя, только притронулся к «игрушкам», как услышал грохот. Невесть откуда взялся великан, коему большие деревья по пояс, сам голый, волосатый, только шкурой причинное место прикрыто. Наклонился он к Кералче, погрозил пальцем-дубинкой, выпрямился и ударил ладонью по верхушкам деревьев. Кералча оторопел, а затем сиганул к своему дому, не заметил, что Пожего Кон всё видел, но ничего не сказал, не окрикнул.

Ночью случилось страшное. Кералча оказался в незнакомом месте. Над головой с диким воем кружили железные птицы, сыпали из ржавого нутра чёрные яйца, оставляя в земле огромные ямы. Впереди прямо на Кералчу бежали люди. Еще немного и сметут. Обернулся Кералча на треск, свинцовым роем летят пули, видел такие у русских охотников. Закричал Кералча от страха. Остановилось время, оглохло. Только один паренёк из застывшей толпы медленно падал на землю. Кералча побежал к нему, стараясь подхватить, посмотрел в глаза и почувствовал, как лопается тетива на маленьких луках в котле Пожего Кона, как становятся трухой куколки в люльках, чернеет берёза за чумом шамана. Гул разорвал тишину. Кералча поднял глаза, не удержался, вновь закричал от страха.

Над пареньком возвышался высокий, словно скала, козар[1]. Он занёс лапу, похожую на ствол старого дерева, над спиной умирающего парня, склонил волосатую голову с длинным носом и большими ушами-лопухами над Кералчой, пригрозил скрюченным жёлтым зубом, выпирающим из губы. Раздался треск, и все трое полетели под землю.

— Сынок! — донёсся издалека крик матери.

Кералча открыл глаза, с облегчением выдохнул, увидев родной чум, попытался рассказать матери, то, что увидел во сне, но не смог. Только сиплое мычание вырывалось из пересохших губ.

Вечером пришёл Пожего Кон. Мать с порога вцепилась в рукав шамана и принялась сетовать:

— С самого утра молчит. Кричал во сне, а теперь только «м», да «м». Лоз вселился, не иначе. Прошу тебя, прогони.

Пожего Кон сел напротив Кералчи, долго и пристально смотрел на мальчишку, прощупывал взглядом тщедушное тельце, прикрытое холщовой рубахой, старался добраться туда, где зиждился страх. Затем резко встал и кинул матери:

— Нет в его теле злых духов.

— Как же? — мать кивнула в сторону Кералчи.

— Не беспокойся, ӷу́п[2]. Жди.

Мать ещё с час причитала, поглядывая на Кералчу, но тот молчал, время от времени пытаясь выдавить из себя звуки.

Утром Пожего Кон взял свой обласок[3] и направился вниз по проснувшейся от зимней спячки реке к Кулайке – Горе духов. Один вопрос рвал его душу: кто станет новым шаманом? Уже год он готовил в преемники внука, но тот, имея от роду десяти годков, тяжело внимал новой науке. Пожего Кон ждал, окрепнет дух мальца, пойдёт дело, но сомнение точило сердце.

Вчера мир шамана перевернулся. Кералча – внучатый племянник видел Массу – лесного духа, пришедшего с Кулайки, к нему-то Пожего Кон и направлялся, хотел услышать совет. Среди селькупов мало кто «видел и чувствовал» настоящий мир, а в Кералче есть «росток». Как же шаман раньше этого не знал? Скрывали от него духи. Но зачем? Да и можно ли было не по своей крови умения передать, родной, но не своей?

Пожего Кон издали увидел Массу, облокотившегося на гору, приветственно вскинул руки и, получив разрешение, причалил к берегу. Массу редко покидал свой дом. Далёкие предки привязали его к горе, спрятав в недрах медный котёл с фигуркой великана, и приказали охранять свои богатства. Давно это было. Тогда селькупы лошадей любили и жили близко к небу, в золотых горах. Алтей звали. В тайгу голод погнал, надеялись вернуться, да так здесь и остались. Кто-то дальше пошёл, но род Пожего Кона не захотел, осел: рыбы много, ягоды много, и даже утки - нут сурыт[4], те, что живут около дома «жизненной» старухи Илынты кота, Матери всех селькупов, всё лето рядом, а значит, хорошие это места, святые.

Массу не стал выжидать, начал с главного:

– Знаю твою печаль, не сможет внук дальше связь между мирами передать, слабый он, да и дети детей его от тебя откажутся.

Пожего Кон не хотел такую правду знать, замотал головой, но Массу не увидел знака, продолжил:

– Кералча будет сильным шаманом. Дар в нем проснулся. Если малец тэтыпы-сомбырни[5] решит быть, с первыми улетающими селезнями проведёт тебя по дороге рода. Ты помощникам при нём станешь. Там всё и узнаешь. Если темным, весь ваш род исчезнет, сгорит в огненной воде. До отлёта нут сурыт Кералча молчать будет. Духи его испытывают, разные дороги показывают. А сейчас уходи, устал я.

Пожего Кон хотел было ещё вопросы задать, но Массу исчез, пришлось возвращаться в свои юрт с тем, что сказал великан.

[1] Мамонт

[2] Женщина.

[3] Долблённая лодка

[4] Небесные птицы

[5] Светлый шаман