В четверг к нам в морг пришел новый санитар. Его звали Максим. Молодой, двадцать два года, только что окончил медицинский колледж. В его глазах горел тот особый огонь, который бывает у людей, уверенных, что они пришли спасать мир, или по крайней мере, наводить в нем порядок. Он носил идеально белый, еще не пахнущий смертью халат и смотрел на наши ритуалы с почти благоговейным ужасом.
– Это временно, – говорил он, помогая мне переносить тело case 248-В, старушки, умершей от старости, что в наших протоколах значилось как «полисистемная органная недостаточность». – Я готовлюсь к поступлению в ординатуру. Хочу стать хирургом.
Семен, услышав это, фыркнул, не отрываясь от своего стола, где он препарировал печень алкоголика с причудливым узором цирроза, напоминающим карту архипелага.
– Хирурги – это парикмахеры от медицины, – провозгласил он. – Они стригут и режут живую ткань, но не ведают, что творят. Мы же, патологоанатомы, – историки. Мы изучаем последствия. А история, как известно, куда мудрее текущей политики
Максим смотрел на него с недоумением, смешанным с отторжением. Он был из поколения, верящего в действие, в результат, в быстрый успех. Наша работа была для него антитезой всего этого.
Его инициация случилась в пятницу. Поступил case 249-А. Молодой парень, двадцать пять лет. Водитель доставки из сервиса «ЕдаВсем». Погиб в ДТП – его мопед столкнулся с внедорожником. Внешне – почти неповрежден. Лишь ссадина на виске и крошечная гематома.
– Сотрясение мозга, – предположил Максим, все еще пытаясь играть роль диагноста.
– Сотрясение мозга не убивает так быстро, – лениво заметил Семен. – Разве что в голливудских фильмах. Давай посмотрим на куклу изнутри.
Он сделал свой фирменный Y-образный разрез. Все как обычно. Но когда он вскрыл брюшную полость, мы все замерли. Внутри был хаос. Селезенка разорвана на части, словно перезрелый плод. Печень имела глубокие трещины. Аорта была порвана, как старый трос.
– Вот она, красота, – прошептал Семен с почти поэтическим восторгом. – Феномен отсроченной смерти. Он уехал с места аварии. Чувствовал себя более-менее нормально. Адреналин. Шок. А внутри… тихая катастрофа. Внутреннее кровотечение. Капля за каплей. Жизнь утекала в брюшную полость, пока его сердце не остановилось от пустоты. Он умер не от удара, Максим. Он умер по дороге домой. Думая, что ему повезло.
Максим побледнел. Он смотрел на развороченные внутренности, и его рука, державшая хирургический пинцет, задрожала.
– Но… но почему он ничего не почувствовал?
– Потому что человек – это не единый организм, – пояснил я, понимая, что произношу мантру Семена. – Это конгломерат систем. И они могут отключаться по очереди. Мозг, получая сигналы от одних, может игнорировать другие. До поры до времени.
Семен подошел к раковине и начал мыть руки, смывая с перчаток кровь и частицы плоти.
– Это и есть Принцип Ограниченной Видимости, Максим. Человек думает, что видит всю картину. Но он видит только верхний слой. Как ты, когда смотришь на город с окна своей квартиры. Ты видишь фасады, дороги, машины. Но ты не видишь разъеденные ржавчиной трубы в подвалах, трещины в фундаменте, крыс в коллекторах. И уж тем более – ты не видишь мыслей людей в этих домах. Их тайных болезней, несбывшихся надежд, медленных внутренних кровотечений души. Мы же, – он ткнул мокрым пальцем в сторону стола с телом, – мы видим эти коллекторы. Эти трещины. Мы видим, из чего на самом деле сделан мир.
Максим молчал. Огонь в его глазах потух, сменившись холодным, непривычным знанием. Он смотрел на тело курьера, и, кажется, впервые видел не объект, а историю. Историю о том, как можно быть живым, будучи уже мертвым.
В этот момент зазвонил телефон. Звонила Алиса Львовна из «Корпорации "Счастье"». Ее голос был сладким, но настойчивым.
– Аркадий Петрович? Я хочу предложить вам и вашему коллеге пройти наш корпоративный тренинг по антистрессу. Бесплатно, разумеется. В качестве благодарности. Я считаю, ваша профессия – это огромная нагрузка на психику. Мы поможем вам… обрести гармонию.
Я посмотрел на Семена, который, судя по всему, слышал весь разговор благодаря громкой связи.
– Гармонию? – громко сказал Семен в сторону трубки. – Алиса Львовна, мы здесь каждый день видим конечную форму гармонии. Это когда все системы приходят в состояние покоя. Нулевые колебания. Мы к этому и идем. Не мешайте, пожалуйста.
Он положил трубку.
– Гармония, – проворчал он, возвращаясь к разорванной селезенке. – Они продают гармонию, как продают воздух в баллончиках. Люди носятся с этими баллончиками, пшикают себе в лицо, думая, что дышат. А настоящий воздух вокруг них полон смога и запаха разложения. Но они предпочитают не замечать.
В конце смены Максим был необычно тих. Он помогал убирать инструменты, его движения стали медленнее, вдумчивее.
- Знаете, – сказал он вдруг, – а ведь он мог бы жить. Если бы сразу вызвал скорую. Если бы его осмотрели...
– Если бы да кабы, – перебил Семен. – Вот главная иллюзия. Люди верят в линейность времени и в возможность все исправить. Но время нелинейно. Оно состоит из точек принятия решений, большинство из которых мы даже не осознаем. Он не вызвал скорую, потому что его система принятия решений была сломана адреналином и шоком. Его судьба была предрешена не в момент аварии, а в момент, когда он решил сэкономить на хорошем шлеме. Или когда решил пойти на работу с температурой. Или когда его мать курила во время беременности. Вся жизнь – это цепь таких решений, ведущих к одному финалу. Мы просто ставим точку.
Мы вышли на улицу. Был вечер. Город зажигал огни, пытаясь скрыть свою убогую сущность под мишурой иллюминации. Максим стоял на ступеньках морга и смотрел на проезжающие машины, на людей, спешащих по своим делам. Он смотрел на них новыми глазами. Глазами, видевшими не фасады, а коллекторы.
– Я, наверное, не пойду сегодня на ту вечеринку, – сказал он на прощание.
Семен посмотрел на него с одобрением:
– Наконец-то начало доходить. Поздравляю с инициацией.
Мы пошли к своим машинам. Я понимал, что Максим уже не станет хирургом. Огонь спасательства в нем погас, вытесненный холодным знанием патологоанатома. Он понял, что спасать уже нечего. Можно только изучать. Фиксировать. Взвешивать.
И в этом знании была странная, почти противоестественная свобода. Свобода от иллюзий. От надежды. От самой жизни с ее навязчивой рекламой счастья.
Остаться наедине с правдой. Сладковато-приторной правдой формалина.
Продолжение следует.
Глава 2: «Вскрытие». Глава 2. Корпорация «Счастье», или протокол вскрытия мечты