Однако не все бабки «на выданье» в Мезенском были добры и человечны. Нашлись и озлобившиеся на нелюдимость Степана. Стали поговаривать, что по молодости он на приисках разбойничал, а теперь за ним гоняются призраки невинно загубленных. Кто-то старика в колдуны записал, кто-то — в сумасшедшие. Почему он сидит вечерами на лавчонке у забора и шарит глазами по небу над крышами домов, будто ищет чего-то незнамо где?
Почтальонша, которая разносила пенсии, добавила смуты и брожения в мнение сельчан. Она шепнула по великому секрету приятельнице, что старику по паспорту сто лет. И этот секрет вскоре пошёл полыхать огнём прений по всему Мезенскому: не иначе пришлый дед — один из тех, кто был Вечным рудокопом сами знаете при ком. Да, тогда все боялись имя Хозяйки зря произнести. Эх, коли бы люди знали, что возраст этот был занижен очень большим начальством на целых двадцать годков! Так нужно было…
Степан в своём одичалом саду только траву косил, картошку-моркошку не сажал. Но в травке почти всё лето сияли осколками небесной синевы незабудки да томно блестели на солнце лепестки фиалок. Чудно ведь это: любишь простые цветы — выйди со двора, переберись через поле да любуйся. А сад-огород для пропитания люди заводят. И вот через эти цветочки-то сельчане и утвердились в мысли, что Степан есть колдун колдунский.
В доме через улицу жило крикливое, драчливое семейство Коршуновых: семь пацанов-погодков и махонькая девчоночка-последыш. Из добытчиков — отец-горбун, родни никакой. Пришлые, как и сам Степан. Олька с весны до поздней осени чёрными пятками сверкала, потому что братцы обутки друг за другом успевали до подошв сносить. В сарафане из материнского старья бегала. Но девица ведь — шестой годок пошёл, — собирала зрелый шиповник, натирала его воском и делала себе бусы.
А проказливые братцы так и норовили эти бусы сорвать, чтобы Олька голосила погромче и от матери подзатыльники получала. Всяко в семьях бывает; иные дружны, другие зловредны. А семейные распри никогда ни к чему хорошему не приводят: и полюбовные отношения в родове разрушат, а уж там, где каждый только за себя, — навек рассорят.
Дед Степан на своей лавке дремотно в небо смотрел, когда мальчишачье варначьё догнало Ольку да сдёрнуло у неё бусы с шеи. Так и посыпались яркие огоньки в серую лужу после недавнего дождя. Девчушка кинулась подбирать — да где там! Заревела баском, таким же, как у родных братиков.
Дед Степан крякнул от досады и сказал:
Шустрая Олька мигом сообразила, что её пожалели, и решила выгоду поиметь.
— Дедко, дай пять рублей на стеклянные бусики… — пробасила, швыркнув сопливым носом.
— Ишь, какая… «дай» ей — протянул дед. — «Дай» уехал на Валдай, поди догоняй!» А вот заработать можешь. Набери-ко мне полный кисет цветочных венчиков. Только травы и листьев не вздумай натолкать. А потом и бусики получишь.
— На што тебе цветы? — удивилась проныра.
— На подоконнике посушу и всю зиму буду лето вспоминать.
Олька схватила кисет и шмыгнула в дедов садик.
Это услышала одна из соседок и попеняла Степану:
— Зачем девке голову морочишь? И так у неё жизнь не сладка: братья дерутся, родители ругают почём зря. Босая, полураздетая бегает, а ты над ней смеёшься.
— Так что ж ты одёжкой со своих дочерей её не наделила? — хмуро спросил Степан.
— А на что мне чужое дитя, когда своих полно? — рассердилась соседка и потопала по своим делам.
В это время из-за забора раздалось Олькино бурчание:
— Дедко, а дедко! Кисет-то у тебя без дна, штоль? Всё не наполняется…
— А ты старайся, девка, — ответил Степан.
Часа через два появилась Олька, вся в траве и листве. Но пятки и ручонки росой отмылись, щёки разгорелись.
— Вот, — протянула она Степану полный кисет.
Дед взял его, тряхнул, и оказался полотняный мешочек почти пустым.
— Обманул, — распустила девочка губёнки, захлопала ресницами, с которых брызнули слёзы.
— Сейчас посмотрим, — ответил Степан, неторопливо достал платок, расстелил его на скамье и опрокинул кисет.
А из него, брызжа игольчатыми лучами, так и посыпались прозрачные бусинки: бледно-голубые, розовато-фиолетовые.
— Что это?! — вскричала Олька.
Разноцветные отблески так и вспыхнули в её удивлённых глазах.
— Бусинки из благородной шпинели, — довольно ответил Степан. — Теперь ступай к матери, попроси иглу с ниткой и нанижи их по своему вкусу. Да закрой рот, а то ворона влетит. Молодец. Сама добыла своё сокровище.
Олька осторожно, одним пальцем покатала камешек по лавке: настоящий ли? А потом подпрыгнула, радостно завопила и сгребла бусинки в платок, бросилась к своему дому через дорогу прямо по луже.
А дед Степан нахмурился и стал глядеть не в небо, а на соседский забор.
Через несколько минут из-за него послышался трубный рёв Ольки и визгливый голос её матери:
— Опозорила! Стащила у кого-то камешки! А ну отвечай, пока я тебя не зашибла! А если милиция явится? Да тебя тогда отец вовсе за позор убьёт!
— Заработала! — орала Олька. — Цветы у деда Степана собирала! Сушить! А они в бусинки превратились!
— Цветы, значит, собирала?! Ах ты дрянь, вруша! А ну пойдём к этому деду!
Степан не стал дожидаться визита, сам прошёл к соседской калитке и толкнул щербатые, с прорехами, доски:
— Не трожь дочку! Она правду сказала. Я дал ей камешки на бусы. И она на самом деле их заслужила.
Любка, мать Ольки, недоверчиво на него зыркнула:
— А откуль у тебя эти камни? Поди, сам где-то стащил и ребёнку моему подсунул.
Степан даже задохнулся поначалу от обиды:
— Не смей зазря меня поносить! Я всю жизнь в карьерах проработал… вот и насобирал. И дочку твою пожалел. Ходит оборванкой, будто у неё отца-матери нету, а братовья, как собаки цепные, укусить всякий раз ладятся!..
— Ну извиняй меня, дедко Степан, сгоряча это я… — неохотно повинилась Любка и вдруг хитро заблестела глазами: — Живём бедно, ребят полон двор. А дорого ли эти камешки будут стоить, если их в коммерческий ларёк сдать?
— И не вздумай даже! — окоротил её Степан. — Стекляшками бусики станут, вот тогда-то и опозоришься, жадная женщина.
Тут в калитку ввалились братики, которые вернулись с рыбалки. Степан погрозил им кулаком и ушёл.
Утром, чуть свет, в Степаново окошко застучали. Раздался Олькин голос:
— Дедко Степан! Открой, спросить хочу.
А старик уж давно не спал. Когда человека из-за прожитых лет землица притягивает, всё больше хочется на белый свет налюбоваться. Ну и выглянул он.
— Деда, а бусинки-то эти правда дорого стоят?
Степан кивнул, глядя, как разноцветные лучики на тонкой шейке разгоняют утренние сумерки. Надо же, ради бус девка шею до блеска отмыла. А раньше ходила замарашкой.
— Деда, а что будет, если я несколько бусинок мамке отдам? Хоть козу купить, а то без молока сидим.
— Нельзя, девка, нанизанное разорвать. В этих бусиках теперь твоя жизнь-участь.
Олька потупилась и сказала:
— А я ещё вчера несколько штук припрятала. Подумала, что низка не шибко короче станет. Уж сильно отцу-матери помочь захотелось.
Дед Степан улыбнулся так широко, что всё его лицо пошло морщинами:
— А вот это ты правильно сделала! Смело отдавай камешки отцу, пусть просит за них хорошую цену.
Олька тоже расплылась в улыбке и предложила:
—Деда, а давайте я тебе из колонки воды натаскаю?
— Дак я без воды не сижу!
— А я в бочки для полива! — крикнула Олька и, не дожидаясь ответа, бросилась к сараю, загремела вёдрами.
Степан только вздохнул. Он ожидал продолжения вчерашних событий. И точно: к нему, запыхавшись, тряся пухлыми красными щеками, прибежала толстуха Катерина, соседка Коршуновых.
— Эй, дед! Здорово! Давай-ка я тебе цветочных венчиков наберу! — сходу завопила она и показала громадный мешок. — Я уж по пути лютиков, кашки и верхушек коровяка нащипала!
Бедолага явно торопилась опередить конкуренток, которые после рассказа Коршуновой Любки могли явиться к деду по камешки.
Степан только плечами пожал — собирай, мол.
Полдня ползала толстуха в траве, поглядывая через забор на соседок. Как корова языком, слизала всё цветущее в садике. А потом вывалила душистую охапку на веранду и сказала:
— Уф! Уморилась! Давай камешки-то!
— Какие ишо камешки? — удивился Степан.
— А такие, что по тыщу рублей за штуку ларёчник принимает! — пошла в наступление Катерина.
— Ты, соседушка, наверное, бражку на самогон поставила да и напробовалась лишку, — ответил Степан. — Нарушила правительственный запрет на кустарное производство алкогольной продукции. Какие камешки из вороха сена?
Соседки за забором расхохотались и пошли по домам.
С тех пор во дворе Коршуновых всё изменилось: заблеяли в сарае две козочки, Олька стала щеголять в чудных обутках, которые прозывались кроссовками, старших братцев приодели во всё новое. И ребятня словно прилипла к Степану: только он на лавке покажется, тотчас понабегут и заслушаются его сказами про житьё-бытьё в старину.
— Дедко, а ты правда не колдун? — спросил в первый раз младший братец Олежка.
— Да какой я колдун-то? — стал рассказывать Степан. — Родители поначалу крестьянствовали, потом на Мариинский прииск приехали работать. Жили в одной избе по четыре семьи. Отец в шахту спускался, камешки-смарагды, по-нынешнему изумруды, добывал. Работал словно в аду, под землёй, великие ценности находил, а получал копейки.
— А почему он камешки не припрятывал? — поинтересовался проказливый Антошка, старший братец-оболтус. — Продавал бы да жил припеваючи в отдельной избе. Или вообще в город уехал.
— Охраняли богатства недр строго, урядники да солдаты обыскивали. Да коли припрятать чего-либо, куды девать-то? Продать тайно не получится, возле приисков бродили хитники, воры по-нашему, варначьё-разбойники. Отобрать могли и вовсе жизни лишить. А поймали бы солдаты с ворованным — всё, что в недрах было, считалось государевым, — могли сослать на мраморный рудник, где народ помирал, как мухи, от чахоточной болезни. А то и на каторгу, — ответил Степан.
— Плохо вы жили, хуже некуда! — заявил Антоха и нахмурился.
— А не скажи, — возразил Степан. — Как закрою глаза, так и вижу рыжеватые отвалы рудника, а подале — леса с могучими соснами, ели, под которыми любой ливень можно переждать и не промокнуть; наши заветные тропки к тайным местам; покосные травы, которые так высоки, что метёлками уши и нос щекочут… Болотца, на которых столько клюквы было, что казалось: кто-то кровью окропил… Озерцо наше с чистейшей водой не забуду. Холодна вода в нём, на самой глубине сапфирового цвета, а поверху — чистейшего морского берилла, который сейчас аквамарином зовут. Золотые солнечные зайчики на ней… Игры наши с Настей-забавушкой вспоминаю…
И почему-то дед замолчал, словно утонул в своих воспоминаниях. Ребятня затормошила его, а он не откликнулся.
И только когда Олька взяла его громадную, корявую руку со шрамами, потянула и сказала: «А кто такая Настя-забавушка? — дед перевёл на неё взгляд и ответил:
— Подружка моя, а после любушка и жена наимилейшая… Я её «забавушкой» звал, а её отец «заботушкой» кликал… С нами вместе в избе жили. Её мать померла, осталась она одна со своим батюшкой. Мыла, шила, варила, как взрослая, а ведь чуть старше тебя, Олька, была, годков десять. Никогда не забывала забутовку отцу на рудник собрать. Это кусок хлеба да склянка с водой, чтобы под землёй перекусить. Сейчас люди забутовку тормозком называют… Повесит отцу на шею деревянную коробочку со свежей свечкой, забутовку в руки сунет да и перекрестит, как мать делала… Скажет: «Храни тебя Господь и на земле, и под землёй, и на небе». И пойдёт Афанасий в шахту счастливый, что ради такой дочки породу чертоломит, камешки добывает… Всё мечтал ей на приданое скопить, да вот не случилось…
И в другой раз Степан замолчал. Но ребятня сидела тихонечко, дожидаясь продолжения рассказа.
— Осиротели мы с ней враз, — продолжил Степан. — Начальник прииска велел от шахты штольни в разные стороны рыть, дескать, добыча изумрудов упала, а казна всё больше просит. Ненасытная она, государева-то казна… Крепёж как надо установили, да ведь камень-то живой, не мёртвый. Вздумается ему — вспучится, треснет, пошатнётся или провалится. Вот и погрёб обвал наших отцов ещё с двумя подручными. Горе горькое меня чуть с ума не свело. А Настя-забавушка вовсе головой захворала. Решила идти до самой Хозяйки, просить, чтобы погибших вернула. Их ведь так и не нашли, а дальше копать побоялись. Уж как её все отговаривали; бабки-ведуньи с уголька водой отливали, шепотками лечили… Но однажды запропала моя подруженька-забавушка. Искать толком никто не захотел. А я мать с братьями бросить не смог.
Степан глянул на ребячьи глазёнки, которые от интереса в пол-лица стали, кивнул головой кому-то невидимому и дальше разговор повёл:
— Прошло шесть годиков, не меньше. Пошёл я ещё до свету на озерцо окунуться. Мне казалось, что его холоднющая вода силы даёт. А сил-то нужно было много: я уже подручным в штольни спускался, семью кормил. На свою коровку иной раз приходилось по ночам косить. Разделся, наплескался вдоволь, выбрался из воды… А на камне девка невиданной красы сидит. Одета плохонько, во всё выгоревшее да линялое, босая…
Смотрю: вроде моя Настя-заботушка. Искоса гляну — вовсе чужая.
Позвал по имени тихонечко так, чтобы спугнуть. Тут она ко мне и подошла:
— Здравствуй, Степаша… Не ждал меня?
Стыдно сказать, но заревел я, как девка-плакса, прижал Настю к себе и заорал:
— Никуда больше тебя не отпущу! Станешь уходить — под ноги брошусь, не останешься — заплыву на глубину, нырну и не вынырну! Нету мне жизни без тебя!
Коршуновы ребята сразу носами захлюпали, а Олька даже взрыднула от жалости. Степан снова на них глянул, улыбнулся, потом посуровел и продолжил:
— Рассказала мне Настя, как до Хозяйки добралась. Много тягот вынесла, на кусок хлеба подённой работой по сёлам зарабатывала, как со скалы падала и три дня лежала раненая. Но ей придавало силы желание вернуть погибших. Против неё даже сказочные силы поднялись: голубая змейка чёрным обручем окружала; Огневушка-поскакушка золотом заманивала.
— Золотом заманивала? — удивился Антоха-балбес и перебил старика. — И Настя отказалась? Да ни в жисть не поверю!
— Не хочешь — не верь! — вдруг взбунтовалась против старшого Олька и даже кулаком его в бок ткнула. — А слушать не мешай!
— Было дело, являлась Насте Огневушка три раза. Только забавушка моя обходила места, где кудесница Поскакушка в земле скрывалась. Знаете ведь, что там люди всегда золото песком и самородками находили. В четвёртый раз Огневушка выскочила перед ней и давай пытать, почему Насте золото не нужно. Ну та и сказала, что Хозяйку ищет, чтобы она погибших вернула. Огневушка молвила: «Это, пожалуй, ценнее золота будет» и исчезла. А в воздухе раздался её голос: «Иди следом за моим филином, он тебя к Хозяйке приведёт». Настенька и пошла, и добралась до Медной горы. А больше я ничего не имею права рассказывать, — закончил Степан, посмотрел в небо, словно переглянулся с кем-то.
— Дальше! Дальше! — закричала ребетня.
— Привёл я в дом Настю-забавушку. И стала она снова «заботушкой» — мать-то моя уже сильно болела, трудно ей было хозяйство вести. Но Настя замуж идти отказалась: она-де дала обет бабке Синюшке, которая её к Хозяйке допустила. А ведь поначалу хотела в своём колодце утопить. Что делать? Обет — дело серьёзное. Обеты исполнять нужно. Решил я сам добраться до Синюшкиного колодца и с бабкой договориться. В народе о её хитростях давно молва шла, поэтому я сразу решил на них не поддаваться. И точно: бабка меня искушала и горами золота, и каменьями самоцветными — я от всего отказался. Тогда бабка и говорит:
— Ты совсем дурень? От чистого сердца девке счастья желаю, потому что она много людей от смерти неминуемой спасает. И что же, в награду ей муженёк недалёкий достанется? Почему ты против богатств земли нашей стоишь? А я тогда ответил: «Богатства земли принадлежат земле. Человек лишь малое взять может, что она ему дозволит». Бабка ткнула себе под ноги и ответила: «Ну пошарь, чем земля тебя наградит. Или зазорно тебе, забойщику, под ногами у бабки рыться?» Я ответил: «Не зазорно». И стал малым кайлом, которое с собой взял, рыть земельку. Показались камешки мелкие да невзрачные. Я собрал их и сказал: «Спасибо, бабка Синюшка». А она: «Может, хоть на изумруды поменяешь? Ради Настеньки-то своей? Я отказался. Она нитку из своего платка выдернула, наказала сделать Насте бусы и на неё нанизать.
Вернулся домой, камешки отмыл — оказались они благородной шпинелью. Сладил я станок, купил сверло и сделал для Насти бусы. Преподнёс ей подарок от бабки Синюшки. Сыграли мы свадьбу, зажили счастливо и дружно. На том месте, где я бабку встретил, открыли месторождение шпинели. Тогда-то она никому не была нужна, а теперь её добывают.
Только засела у меня в голове мысль, что моя любушка Настя людей спасает. Как и когда? Ведь весь день по хозяйству крутится-вертится. И решил я за ней проследить.
— Правильно! — пробасил Антоха. — Бабам верить нельзя!
— Не бабам, а женщинам! — пискнула Олька и снова братца в бок ткнула.
— Спорить будете или слушать? — рассерчал дед Степан.
— Рабочий человек устаёт за день, к ночи с ног валится. Только я стал спать вполглаза. И увидел, что Настя моя ночью куда-то подалась. Я — за ней. Она к карьеру мимо охраны проскользнула. В новую шахту спустилась. Без коробки со свечой, будто днём. А мне дорогу показало свечение бусинок на её шее. Смотрю: достаёт она камень, который теперь александритом называют и возле одной из штолен кладёт. Только развернулась, а тут я стою. Говорю:
— Зачем, наимилейшая моя жена, людям дорогу в штольню закрываешь?! Ведь всякий горняк знает: если попался александрит, изумрудов далее не будет. Бросают забой, новую штольню начинают.
— Это я дорогу закрываю, потому что отбвал или осыпь должны случиться. Кабы не я, много народу погибло бы. Как наши отцы… А люди увидят камень александрит и работу прекратят. Оттого ещё и не осиротели несколько семей.
Вот какая у меня жена была! — гордо закончил Степан.
— А что с ней случилось? — всхлипнула Олька.
Степан помрачнел. Глянул в небеса, будто посоветовался, согласно качнул головой и сказал:
— Народился у нас мальчишечка, только слабеньким оказался. Пристала к нему детская болезнь дифтерия. Раньше её глотошной называли. Ещё немного, и она бы задавила ребёнка. Настенька моя нитку бус с шеи сорвала, камешки так по полу и брызнули. Тут же избу заполнил синий туман и раздался голос Синюшки: "В этой низке твоя жизнь была. А ты её оборвала ради младенца. Теперь сама знаешь, что будет". Вскоре не стало моей Настеньки. Сын вырос, на войне голову сложил. Остался я бобылем на земле. Много наград получил за труд, знания мои государство обогатили. А счастья нового так и не встретил. Александритов больше на Урале не находят. Всё имеет свой конец. И моя история тоже. Ступайте домой. Отца с матерью и друг друга пуще жизни берегите.
Вскоре дед Степан из села пропал. Кто-то видел, как он ясным осенним вечерком уходил по шоссе и словно таял в закатных лучах. В его дом новую семью заселили.
Братья Коршуновы выучились и стали знаменитыми горняками. А Олька замуж вышла, теперь она мать-героиня, девятерых деток воспитывает. Часто рассказывает им про деда Степана, его бусики и последний наказ.
