Двойные фамилии
Вот больше всего бесят, это люди с двойными фамилиями. Такое ощущение, что выёбываются. Ну не 19-й век вообще-то. Кому это нужно, что ты не просто Хуйкина, а Хуйкина-Залупянская?
Вот больше всего бесят, это люди с двойными фамилиями. Такое ощущение, что выёбываются. Ну не 19-й век вообще-то. Кому это нужно, что ты не просто Хуйкина, а Хуйкина-Залупянская?
А ТЫ СОСИ У ТРАКТОРИСТА
Вот почему-то больше всего бесят уборщицы. Как они ведром нудно гремят, шваброй этой своей скрипят. Трещит еще там что-то, когда складывают швабру, чтобы снять тряпку, а потом опять трещит, когда раскладывают. Плюхают по полу так - шлёп! шлёп! Тележка эта с ведром и всяким барахлом скрипит и стучит, которую они за собой волокут. И окна везде открывают, что потом хуй найдешь откуда сквозняк, пока все здание не обойдешь. Ненавистные создания, в общем.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
🎉 Настало время подвести промежуточные итоги и повспоминать рассказы вышедшие в этом году
Для этого мы собрали квиз с вопросами по некоторым рассказам, пройдя который вы сможете перечитать или узнать новые истории, получить удовольствие от того на сколько вы восхитительны и бонусом скачать сгенерированные мной картинки в тему грядущих праздников 😊
Пройти квиз можно здесь -» Большая красная кнопка
Новогодняя иллюминация и гирлянды в окнах нужны совсем не для праздничного настроения.
Знаете, зачем зимой зажигают так много фонарей?
Те, что живут в тени, пробуждаются от холода и страшно голодны.
Но свет они не любят больше ,чем холод.
Носите с собой фонарик.
Но помните, чем дольше они голодны, тем больше света нужно, чтобы спастись.
Держитесь освещенной стороны улицы.
***
Некоторые не так прямолинейны и почти безвредны.
Они живут под темными ледяными полосами, которые так и манят прокатиться.
Им нужно всего-ничего - одно мгновение, чтобы зацепить вас за ногу и свалить.
Болью от ушиба они будут сыты несколько часов, а от сломанной руки или ноги - несколько дней.
Но все, что питается - растет.
Они тоже растут, и скоро такой маленькой боли им будет недостаточно.
Они переползут на дороги - машины так легко разбиваются...
Интересно, что будет, если такое существо будет регулярно питаться, что с ним станет к концу зимы?
И с чем связана популярность открытых городских катков...
***
Вы когда-нибудь шли по дороге зимней ночью в полном одиночестве?
Слышали, как ваши шаги раздваиваются, или снег за спиной начинает скрипеть так, словно кто-то за вашей спиной ускоряет шаг?
Видели двойную или тройную тень, якобы от нескольких фонарей сразу?
Оборачивались, глядя на пустой пятачок света под фонарем и ощущая себя очень странно?
На самом деле, опасность не позади, а впереди.
Позади только загонщики.
В тот момент, когда вы оборачиваетесь, выходят настоящие охотники.
Им не понадобится много времени, чтобы разделаться с вами.
***
Чем холоднее на улице, тем проще другим маскироваться под людей - даже тем, у кого нет лица.
Шапка, шарф, перчатки - любая пустота может принять человеческий облик, прокатиться в автобусе, окликнуть вас у магазина.
Сначала вы не понимаете, в чем дело, и только дома приходит медленное осознание того, что между краем шапки и краем шарфа ничего не было.
Вы начинаете вспоминать подробнее, чтобы удостовериться.
Потом решаете, что так не бывает, и придумываете несуществующее лицо.
Когда вы закончите это делать, существо с улицы появится перед вами. Лицо у него будет человеческое, а вот все остальное - нет.
И вас уже практически нет.
***
Ходите в наушниках, и, чтобы не слушать постороннее - слушайте радио. Радио "Морок" плохому не научит. И мы предупредим, если увидим кого-то у вас за спиной.
Никому не пожелаешь заблудиться. Да и кто захочет оказаться один в лесу? Зимой, в мороз. Разве что современные робинзоны, любители преодолевать трудности. А сейчас не просто холодно, сейчас минус тридцать, пурга и не видать дальше нескольких шагов. На мне куртка не по сезону и ботинки, рассчитанные для доставки владельца от подъезда до машины и обратно. Она меня и подвела, машина. Не завелась. Поехал на работу на автобусе. С утра быстро добежал до остановки, не успел замёрзнуть. А вечером! Снег, метель. Дороги замело, транспорт парализовало. Пришлось возвращаться домой пешком.
Сегодня пятница, последняя в декабре. Темнеет рано. И дёрнула меня нелёгкая срезать через лес. Так-то оно понятно, всё быстрее, чем в обход. Но уж лучше бы вообще остался в офисе. Мороз крепчал. Куртка не грела, ноги стали деревянными. И когда я осознал, что протоптанная тропинка исчезла, то запаниковал. Замёрзнуть насмерть перед самым Новым годом — истории хуже не придумаешь. В какой стороне мой дом? Впереди, позади, справа, слева? Одни ёлки вокруг. И вроде лес всего километр на километр, последние остатки на краю города, но как преодолеть это расстояние? Я сделал неосторожный шаг и провалился в снег почти по пояс. Еле выбрался обратно. Отряхнулся, дрожащими руками достал телефон. Чёрный экран. Конечно. Если сядет аккумулятор, то именно сейчас.
Ладно, буду стараться просто идти, лес должен когда-нибудь закончиться.
Наверное, надо было кричать, звать на помощь, но сил не осталось. Холод пробрался внутрь и решил обосноваться там навсегда. Я шёл. Должно быть. Память стала подводить, мне казалось, миновала целая вечность, а вид вокруг ни капельки не изменился. Те же ёлки, снег и метель.
Когда впереди мелькнул огонёк, я уже почти ничего не соображал и точно прошёл бы мимо него. Но что-то неизвестное толкнуло меня и направило к спасительному маяку. Избушка. Маленькая, неказистая, построенная много лет назад, однако ещё крепкая и, без сомнений, жилая. Окна ярко светились, из трубы струилась полоска дыма. «Тепло», — это всё, что я мог подумать в тот момент.
Силы взялись из ниоткуда, последний резерв. Я поднялся на невысокое крыльцо, отворил дверь, прошмыгнул сквозь тёмные сени, больно стукнулся головой об низкую притолоку и ввалился в дом. Внутри оказалось и правда тепло, можно было сказать — очень. По телу побежали мурашки, ноги закололо миллионами иголок. Я упал на пол. Лежал долго, тяжело дышал. Мыслей не было, только непонятное вязкое осознание — выжил.
Мной никто не заинтересовался. Не окликнул. Где-то на заднем фоне бубнил телевизор, поздравляли с Новым годом, ходики на стене громко тикали, потрескивали дрова в печке. Пахло ёлкой. Неприятная ситуация, такой подарок хозяева явно не ожидали. Прошло ещё минут тридцать. Я окончательно согрелся, в куртке стало жарко. Встать удалось лишь со второй попытки. Решительно не верилось, что ещё недавно моя жизнь висела на волоске, а от вечного холода отделяли считанные минуты.
— Здравствуйте, — произнёс я громко. — Извините, что так получилось, это не специально. Честно.
Никто не ответил.
Я снял куртку, повесил её на крючок рядом с ватной телогрейкой, с трудом стащил с ног мокрую обувь и поставил сушиться к печке. По дорожке из плетёных разноцветных половиков попал в единственную комнату. Никого. Хозяев нет, они вышли куда-то и пока не вернулись. А, может, сами потерялись? В такую погоду немудрено. А я здесь один, без них, незваный гость. Но придут — извинюсь, обстоятельства так сложились.
Обстановка располагала к скорому торжеству. Наряженная ёлка, гирлянды из флажков под потолком, накрытый стол. Не на одного человека, на четверых минимум. Но они явно поспешили праздновать, до Нового года ещё два дня. Вот не терпится кому-то. И телепередачу включили соответствующую. Древний пузатый телевизор передавал повтор такого же старого, ещё чёрно-белого «Голубого огонька». Часы на стене, с большими гирями в виде шишек, показывали без пятнадцати двенадцать. Скоро полночь. Получается, я уснул, пока приходил в себя, и совершенно не заметил, как пролетело столько времени. Странно. И никто меня не потревожил? Не растолкал и не спросил, что ты тут делаешь?
Я вернулся к выходу, влез в поношенные валенки, накинул телогрейку и прошёл в сени. Открыл дверь. В лицо ударил снег, метель всё ещё бушевала. Искать хозяев бесполезно. Даже крика моего никто не услышит. Заперев дверь на щеколду, вернулся в дом и разделся. Удивительно. Там, снаружи, творится настоящее безумие, а здесь тихо, уютно, тепло и полный стол еды. В животе заурчало. Я оставлю им денег, заплачу за своё внезапное вторжение.
Стол был накрыт просто, но уж больно аппетитно. Тонко нарезанное сало, квашеная капуста в глубокой миске, солёные огурчики, маринованные грузди со сметаной, варёная картошка. И конечно же, в центре стоял графинчик с водкой. В общем, всё, что вызывает у русского человека теплоту на душе. Единственное, не хватало гостей, которые могли бы это отведать. Я подцепил вилкой сало, положил его на ломтик чёрного хлеба, поднёс ко рту и откусил.
В дверь постучали.
Постучали сильно, требовательно. Я с трудом проглотил кусок. В голове пробежали нехорошие мысли. Но делать нечего, надо открывать. Хозяева вернулись.
— Ух! Замаялся до тебя через снег пробираться! — в сени ворвался огромный мужик в белом полушубке. Лицо красное с мороза, весёлое. — Погода ни к чёрту.
Больше ни о чём не говоря, мужик ловко оттеснил меня в сторону и устремился внутрь дома.
— А, вижу-вижу. Всё как полагается, — полушубок отправился на крючок рядом с моей курткой и телогрейкой, валенки к сохнущим ботинкам. — Никто ещё не приходил?
— Нет.
— Значит, я первый, — гость без разрешения уселся за стол, схватил графинчик, налил себе полный стакан и залпом выпил. Закусил огурцом. — Огурцы у тебя всегда отменные!
— Они не мои, я сам жду хозяев.
— Ты чего это? — мужик стал накладывать на тарелку еду. — Перепил, что ли?
— Нет. Я здесь случайно оказался.
— Кончай придуриваться, — мои слова остались не поняты. — Садись, выпьем немного. Груздями закусишь — отпустит. Какой-то ты бледный сегодня.
Мужик встал, в один миг оказался возле меня, ухватил за плечи и силой усадил за стол. Налил половину стакана. Потом прикинул что-то в уме и долил до верху. Пододвинул ко мне.
— Ну, за встречу. Что б не последняя. Отказа не приму.
Водка провалилась в меня, как вода. Я не почувствовал вкуса.
— Закуси, — мужик наколол на вилку маринованный груздь и протянул её мне.
Я начал улетать в пропасть. Хватануть залпом сто грамм на пустой желудок — не самая лучшая мысль.
— Вот, хорошо, — гость заулыбался. — Порозовел. А то всё какой-то снулый. С Машкой небось поругался?
— Нет, не ругался. Вы меня с кем-то перепутали.
— А ты чего это завыкал? Мы с тобой всю войну прошли! Из одной миски щи хлебали.
— Не помню.
— Тю… развезло тебя. Перестарался я с водкой, — мужик взглянул на часы. — Ха, это я вовремя успел. Полночь. С Новым годом! Счастья, любви и всего такого. А теперь давай-ка положу тебя на кровать, отдохнёшь немного, поспишь. А я посижу, телевизор посмотрю. Больно хорошо Кристалинская поёт!
Ноги мои и правда перестали слушаться. Мужик легко подхватил меня и отнёс на кровать. Я и возразить не успел. Поправив подушку и укрыв одеялом, гость вернулся к столу и продолжил отмечать Новый год в одиночку, не забывая при этом внимательно следить за телепередачей. Глаза мои слипались, мысли ушли куда-то, сопротивляться действию водки было невозможно. Я сам не заметил, как уснул.
Стук в дверь разбудил меня.
Наконец-то, настоящие хозяева вернулись. Я встал с кровати. От выпитого не осталось и следа. Я был полностью трезв.
Гость исчез. Стол прибран, тарелки вымыты и снова расставлены на столе, в графин долита водка.
Я вышел в сени и открыл дверь. Проспал я недолго, метель и не думала прекращаться. На крыльце стоял продрогший мужичок в лёгкой куртке, лыжных ботинках и старомодной шапочке с кисточкой.
— Проходите.
Мужичок молча переступил порог, прошёл в дом, так же молча разделся и вопросительно посмотрел на меня. Я махнул рукой на стол:
— Не стесняйтесь, угощайтесь. Вижу, вы замёрзли.
— Благодарствую, — гость произнёс первые слова.
Гость, он явно не был хозяином.
— Извините меня за столь поздний визит. Видели метель? Ужас! Я лыжи потерял, палки потерял. Всё потерял. Думал, конец. Лес чернущий. Куда ни ткнусь, всё ёлки да ёлки…
Мужичок больше не затихал. Он ел, пил, опять ел, смотрел телевизор, с пылом комментировал ведущих, песни и исполнителей. Новому гостю будто не с кем было поговорить раньше. Его несло. Я узнал, что он инженер из НИИ, что жена у него дура, дети бездари, начальник идиот, и вообще лыжи единственная отрада. Что под Новый год он со всеми разругался и решил покататься по лесу, отдохнуть. И заплутал. И как хорошо и вовремя он наткнулся на избушку.
Я ничего не спрашивал, потому что ничего не понимал. Минут через двадцать мужичок стал клевать носом. Водка сделала своё дело. Гость извинился, попытался встать и уйти. Мне пришлось класть его на кровать. Куда пьяному в такую погоду? Сейчас и трезвый дороги не разберёт.
Мужичок захрапел. Теперь и мне время сесть перед телевизором и наконец-то перекусить. По программе транслировали очередной повтор «Голубого огонька», но уже из начала восьмидесятых. Вячеслав Полунин бегал между надувными телефонами и говорил «асисяй». Вскоре меня начало клонить ко сну. И я снова не заметил, как провалился в объятия Морфея.
Стук в дверь, как всегда, прозвучал неожиданно.
Иду-иду. Кого на этот раз принесла нелёгкая?
— Мишаня, здарова! — из темноты декабрьской ночи на меня смотрел старинный приятель. — Еле дополз до тебя. Апокалипсис настоящий.
— Привет. Залетай, раздевайся, — я сделал пригласительный жест.
— Ну и топят у вас. Ташкент! — Андрей скинул куртку-аляску, повесил её на крючок, снял ботинки. — Как дела? Как сам?
— Нормально, Андрюх, нормально.
— А ты чё это старьё смотришь? — Андрей уже стоял возле телевизора. — Голубой, ха-ха, огонёк. Другие каналы есть?
Приятель принялся по-хозяйски нажимать на кнопки.
— Хм, одни помехи. Ладно, что-то мы о приземлённом. Водку будешь?
Андрей, не спрашивая, налил себе немного из графина и выпил.
— Ты прям расстарался, барский стол. Мать в курсе, орать не будет?
— Нет, не должна, — ответил я растерянно.
— Это хорошо. Жалко Санёк и Вовка не смогли прийти. Саньку батя не отпустил, Вовка с насморком дома валяется. Сопли в три ручья. Не повезло. Новый год на носу, а у него нос красный. Ха. А ты чё один дома? Где все?
— Не один, вон дядьку пустил погреться, — я указал на спящего гостя.
— Шутник, — засмеялся Андрей.
Я сам посмотрел на кровать. Она была аккуратно заправлена. Мужичка и след простыл.
— Андрюх, а скажи мне, какой нынче на календаре год?
— Девяносто девятый. Хотя нет, уже двухтысячный! Часы пробили полночь. Миллениум! Новое тысячелетие.
Мозаика сложилась.
— Андрюх, ты умер тридцать первого декабря девяносто девятого года. Упал в лесу, у тебя порок сердца.
— Мишань, ты чё несёшь? Какой умер? Вот он — я, стою перед тобой. Мишань, ты чего?
— Андрей, послушай внимательно. Сейчас две тысячи двадцать третий. Мне сорок лет, у меня куча седых волос на голове.
— Ты чего-то мудришь. Какие седые волосы? Иди в зеркало посмотри!
— Здесь нет зеркала.
Мой приятель огляделся.
— И правда, нет. Зачем ты его снял?
— А где мы находимся по твоему мнению?
— Мишань, ну ты точно того. Дома у тебя, конечно.
— Дома, в благоустроенном кирпичном доме, с центральным отоплением. Так?
— Так, — согласился Андрей.
— Тогда откуда у меня в доме печка?
— Печка? Печка. В самом деле печка, — озадаченно произнёс Андрей. — Ты водку палёную, что ли, купил? У меня в глазах мутится.
— Ты умер! Умер! — крикнул я.
— Иди нахер, я сваливаю!
Андрей быстро засобирался, накинул аляску и, не завязав шнурков на ботинках, пулей вылетел из дома. Я не стал останавливать. Мне надо было подумать.
Я вернулся в комнату, налил немного водки в стакан, приподнял его к свету и внимательно осмотрел. Может, она действительно палёная? Дом, неубывающая еда на столе, новогодний «Голубой огонёк», часы, на которых без пятнадцати двенадцать. Пропадающие люди.
На этот раз гость не постучал. Он ввалился в дом и рухнул на пол. Я тут же подскочил, чтобы помочь подняться. И остолбенел. Это был я. В лёгкой куртке не по сезону и в ботинках на тонкой подошве, в которых так удобно ездить за рулём.
Они все мёртвые! Мужик в белом полушубке замёрз в лесу. Хватил лишнего, упал в сугроб, не смог встать, да так и уснул и больше не проснулся. Лыжника застала метель, он потерялся и тоже замёрз. Шапочка с кисточкой из восьмидесятых. Лес тогда был раз в пять больше. Андрюха. Андрюхе не повезло родиться с больным сердцем. Он возвращался домой из гостей, и оно просто отказало, в шестнадцать лет. И всё в этом лесу. Где заблудился и я.
Нет, я живой. Вот стою. Чувствую всё. А это? Это не я. Это он умер. Это призрак, морок, наваждение. Не знаю. Надо отсюда выбираться. Я живой и хочу жить.
Валенки на ноги, ватную телогрейку на тело. Шапка. Шапки почему-то нет. Подниму воротник. Я выберусь из этой метели, я вернусь домой. Меня ждут. Жена и дети. Скоро Новый год, ёлка, подарки.
Я выбежал из дома. Темно, холодно, метель по-прежнему выла и злилась. Видимость никакая. Но у меня полно сил, я тепло одет, я справлюсь.
Снег бил в лицо, снег проваливался под ногами, снег был всюду. На голове быстро образовалась белая шапочка. Мне не холодно. Я двигаюсь, значит, ещё не умер. Мысли вертелись, лоскуты недавних событий пытались собраться воедино. Но всё разрушала метель. Она не давала сосредоточиться. Она путала. Я шёл вперёд, упорно, не останавливаясь. Когда кончился лес, я не заметил. Просто не стало деревьев. Вдалеке проступили тёмные контуры домов. В окнах горел свет. Мне туда.
Метель прекратилась так же быстро, как и началась несколько часов назад. Стало тихо. Небо очистилось, и на него высыпали колючие зимние звёзды. Улицы были пусты. Только редкие машины пытались проехать по занесённым дорогам. Буксовали. Где-то заревела сирена. Пожарные или скорая. Город понемногу оживал и приходил в себя.
Мой дом номер двадцать четыре. Обычная пятиэтажка. Перепрыгивая через кучи снега, я вскоре оказался у подъезда. Замёрзшая утром машина стояла неподалёку на парковке. Наша квартира на первом этаже. Окна не задёрнуты. Жена, как всегда, забыла, а детям всё равно. Было видно стоящую ёлку. Я вчера привёз её с базара. Но прежде чем позвонить в домофон, мне захотелось заглянуть в окно. Просто посмотреть, полюбоваться.
Мужчина с блестящей серебряной шишкой в руке заслонил ёлку. Он потянулся и повесил игрушку почти на самую макушку. У меня застучало сердце. Я подбежал к окну, наметённого ветром снега хватило, чтобы не цепляться и не подтягиваться вверх.
Я наряжал ёлку, улыбался, жена с задумчивым видом стояла чуть поодаль и давала указания. На полу возле коробки с мишурой сидели наши дети и рассматривали свои смешные отражения в большом зеркальном шаре. Позади работал телевизор, показывали повтор «Голубого огонька».
Скоро Новый год. Через два дня.
— Зоя, ну где ты там! Чего ты топчешься, бога ради, давай за руку меня держи!
— Ну мам!
— Не мамкай мне тут. Седьмой час, а мы ничего не купили, считай. Хочешь новый год в обносках встретить?
Филатова Ольга Леонидовна, красивая, но какая-то нервическая и будто бы рано потускневшая женщина лет тридцати, заправила за ухо непослушную после салона красоты, залитую лаком прядь. Поудобнее перехватила пакет с говяжьей вырезкой и мандаринами, врезавшийся ручкой в пальцы. Мандарины отчётливо пахли праздником, но у самой Ольги праздничного настроения не наблюдалось. От повсеместного этого запаха её вообще начинало мутить: и дома, и на работе, везде мерещатся проклятые мандарины.
— Зоя, руку! Потеряться ещё не хватало, смотри народу сколько.
Все её мысли были заняты списком покупок и подготовкой к семейному торжеству. Темнеющее небо тридцатого декабря девяносто девятого безжалостно напоминало, что завтра приедут свекровь с тестем, и если она не хочет вновь увидеть уничижительный взгляд и поджатые губы кошмарной старухи, предстоит очень постараться. И как минимум полдня провести у плиты.
Вокруг неё бурлила и кипела незамысловатая жизнь Привокзального рынка, последней ярмарки в уходящем году. Люди толпились и толкались, перекрикивались кто весело, кто сердито, хаотично бродили от одной синей палатки к другой, перемешивая снежно-грязевую кашу с песком и размокшими картонками в узких проходах между торговых рядов.
— Полгорода сюда сегодня припёрлось, что ли, — пробурчала под нос женщина, стойко игнорируя тот факт, что и сама выбралась в город только под вечер, отпросившись с работы.
Улучив момент, Ольга ввинтилась в просвет меж чьих-то пуховиков и быстро пошла по ряду, углубляясь всё дальше в развалы и зорко оглядываясь в поисках чего-нибудь хоть относительно пристойного. За ней едва поспевала канючащая Зойка, недовольная, что ей не дали вдоволь похлопать глазами возле прилавка с петардами, игрушками и ёлочными украшениями. Со всех сторон чуть ли не в два этажа громоздились и нависали джинсы и дублёнки, аляповатые курточки, спортивные сумки и чемоданы, меховые шапки и бог знает какие ещё тряпки. На импровизированных прилавках из раскладушек громоздились горы китайской электроники вперемешку с кассетами, дисками, плохо поклеенной турецкой обувью и выцветающими после первой же стирки халатами.
Почуявшие наживу дородные продавщицы и хитрые усатые мужички сновали от покупателей к туго набитым клетчатым баулам и обратно, вовсю расхваливали свой товар и чуть ли не за рукава хватали прохожих, стараясь всучить кто манто из кошки (”настоящая белка!”), кто обувку (”у меня сын в таких же ходит, им сносу нет!”). Над всем этим гамом и суетой то и дело разносились из невидимых репродукторов обрывки песен и совершенно неразборчивые, зато до абсурда оптимистичные рекламные речовки, лишь усиливая ощущение царящего на рынке бардака.
На одном из страшненьких манекенов, что были не хуже своих хозяев побиты непростой кочевой жизнью и кое-как перемотаны, в порядке ремонта, скотчем, Ольга заметила приличную с виду белую блузку. Пожалуй, она подошла бы к её строгой юбке-карандашу. Спустя десять минут, закончив ругаться с продавщицей на тему бессовестных цен, она возмущённо отвернулась, но её требовательно протянутая в сторону ладонь нащупала только пустоту.
— Зоя, идём! — сказала она оглядываясь. — Зоя! Кому говорят!
Вправо и влево шли люди, ненадолго останавливаясь под навесами палаток, а затем продолжая своё паломничество. Продавцы длинными палками снимали вешалки с приглянувшейся кому-то одеждой и бегали греться в Жигули, прямо из багажника которых шла бойкая торговля импортными видеомагнитофонами. Под монотонное завывание “кофе-чай-беляши-пирожки” проехала мимо исходящая паром тележка, толкаемая полной тёткой в фартуке поверх тулупа.
Дочери нигде не было. На улице темнело.
— Зоя! — крикнула Ольга, чем на секунду привлекла к себе несколько равнодушных взглядов. — Зой, иди сюда! Ты где?
— Ох и всыплю же я тебе, барышня, — произнесла она уже тише, массируя висок. Чувствовала, как вместе с волной раздражения поднимается и головная боль. — Вот ведь бестолковая. Небось, к игрушкам своим вернулась.
— Вы не видели, куда девочка пошла? Коричневая куртка, шапка с помпоном? — обратилась она к продавщице с бессовестными ценами на поддельные тряпки. Та только обиженно фыркнула.
— Ничего я не видела. Следить надо лучше за своими детьми.
Не удостоив хамку ответом, Ольга быстро пошла назад по проходу, высматривая в толпе бежевый помпон. Обладательницу помпона определённо ждали неприятности. Вот впереди показался перекрёсток, но ни Зои, ни палатки с игрушками на пятачке не было, вместо неё на натянутых верёвках и дверях морского контейнера были почему-то развешены мужские костюмы похоронного вида. Сама заблудилась, что ли? Не было печали. Раздражение понемногу начало сменяться страхом. Девушка закрутила головой, сунулась сперва в один проход, затем в другой (все они выглядели совершенно одинаковыми), развернулась и почти побежала, расталкивая прохожих, в обратном направлении.
— Зоя! Зоя, ты где?!
Вот та самая чёртова блузка, но тётки за прилавком на этот раз не было, раскладной стульчик пустовал. Дальше, дальше. Взгляд бездумно скользил по вывескам, болтавшимся там и тут на растяжках:
КОЛГОТЫ ИТАЛИЯ ЧЕХИЯ
Tуалетная вода France
РЕМНИ БЛЯ
ХИ ЧЕМО
ДАНЫ
— Извините, вы тут девочку не видели? Одиннадцать лет, шапка с помпоном. Нет? А вы? Куртка такая… коричневая. Шапка. Простите, женщина, вы тут девочку…
Ольга и думать забыла про покупки, она металась вдоль наваленной кучами одежды под удивлёнными взглядами продавцов. Ряды безруких и безголовых полуманекенов с напяленным на розовый пластик неприличным кружевным бельём тоже будто обвиняюще смотрели на нерадивую мать, умудрившуюся вот так, на ровном месте потерять дочку. Потому что какая-то там блузка оказалась ей, видите ли, важнее.
Очередной перекрёсток. Проход налево загорожен, там разгружают газель. Куда теперь? Прямо или направо? Бесполезные вывески покачивались на ветру.
ДЖИНСЫ КОСТЮМЫ ЧЕХОСЛОВАКИЯ
Модная женская обувь
Место 3☈4
Женскее польто плащщи
шубы норка
ДЛЯ
МАМ?
“Для мам?” — спрашивала удивлённо круглая фанерка с крупно намалёванной стрелкой. Торговый ряд за ней уводил куда-то наискосок, в сторону вокзала, и становился ещё уже. Словно палаткам там не хватало места, отчего их пришлось ставить ближе друг к другу.
— В эти прекрасные ночи, — заходился от восторга репродуктор молодым женским голосом, — подарите своей семье праздник! Чешское постельное бельё наполнит ваш дом…
Точно. Репродуктор! Можно же сделать объявление по громкой связи. Ольга пристала сначала к одному продавцу, потом ко второму. От неё испуганно шарахались. Третий, сумрачный дедок в кожаной кепке, молча мотнул головой в сторону одного из проходов. Она побежала туда, отмахиваясь от назойливых как большие пиявки торгашек, спотыкалась, отбрасывала паутиной налипавшие на лицо влажные шерстяные шали, которые кто-то догадался развесить прямо поперёк дороги. Впереди показалось кирпичное строение, наверняка администрация!
Тут многострадальная ручка пакета, наконец, не выдержала и порвалась. Охнув, Ольга беспомощно смотрела, как раскатываются по грязи оранжевые мячики мандаринов. Хороших, крупных, специально для неё отложенных знакомой с продуктового рынка. Такие очень любит свекровь.
— А знаете что? И наплевать! Ненавижу я ваши мандарины! Так их, — она принялась давить фрукты каблуком один за другим. — Вот так! Вот! Пусть подавятся! И рынки ваши тоже ненавижу!
Размахнувшись, она от души пнула пакет, отчего куски мяса отлетели под прилавок с детскими вещами. Что-то сразу же зашевелилось там, захлюпало. Из-за свисавших чуть ли не до земли колготок и ползунков было не видно, что именно.
— Вот молодцы! — воскликнула, горячась, Ольга. — Собак ещё развели, антисанитария сплошна...
Она замолчала, вдруг заметив, что у всех ползунков почему-то было по три штанины. Так. К чёрту всё. Развернувшись, целеустремлённо зашагала в сторону одноэтажного кирпичного здания, однако чем ближе подходила к нему, тем сильнее становился безошибочно узнаваемый запах, едва забиваемый едкой хлоркой.
Девушка нервно хохотнула и в растерянности уставилась на объявление, нацарапанное от руки: “Тулет платный, 500р”. Свет внутри не горел, но в окошке, рядом с которым висело объявление и одинокий рулончик серой туалетной бумаги, определённо кто-то был. Кто-то ворочался и сопел там в темноте.
— Мама!
Едва слышный тонкий крик донёсся откуда-то из-за шеренги покупателей, плотно обступивших Ольгу, но стоявших отчего-то к ней спиной. Растолкав неповоротливые туши, она ринулась в первый попавшийся проход, однако через минуту поняла, что он уводит её в сторону, закручиваясь вправо, подобно спирали улитки. Недолго думая, она зашла в ближайшую палатку, отдёрнула занавеску и принялась пробираться дальше, переступая через коробки. Матерчатые домики стояли вплотную, продавцы делали проходы в задней их части, чтобы ходить друг к другу в гости, а некоторые приглядывали за несколькими торговыми точками разом.
— Гражданка, гражданочка, вы куда! Ой, прямо по товару, что делается-то! Я сейчас начальника рынка позову!
— Зови, — пробормотала девушка сквозь сжатые зубы, чуть ли не силой прорываясь через слои какой-то странной, обвисшей и растянутой одежды.
Ноги тонули в клеёнчатых баулах, на дне которых влажно чавкало, красивая укладка совершенно растрепалась, в волосах, как живая, запуталась невесть откуда взявшаяся пинетка.
— Мамочка! — крик повторился ближе. Что-то с ним было не так.
— Зоя, Зоинька! — Ольга вывалилась в очередной ряд и закрутилась на месте. — Где ты, девочка моя!
— Мама!
В окружении продавщиц, уже протянувших к нему свои безразмерные рукава, стоял на картонке и размазывал по щекам слёзы мальчик лет семи. Пробившись к ребёнку, Ольга подхватила его на руки. Продавщицы негодующе забормотали и закрутились вокруг своей оси.
— Что случилось, ты потерялся?
— Да-а!.. Где моя мама?! — рыдал он.
— Ну не плачь, не плачь, сейчас мы всех найдём. И маму твою, и Зою, и всё будет хорошо. Новый год ведь, праздник скоро, а в новый год ничего плохого не может случиться, это закон такой, ты знал?
Пацан отрицательно помотал головой, постепенно успокаиваясь. Она поставила его на землю и крепко взяла за руку в варежке.
— Тебя как зовут, богатырь?
— Артём.
— Вот что, Артёмка…
— Возь-мё-те?.. — гнусаво прогудели ей на ухо так неожиданно, что девушка подскочила.
— Что?
— Возьмёте? Штанишки на мальчика? Возь-мё-те?
— Есть раз-мер-чик, — добавили с другой стороны.
Кольцо вокруг них сжималось, но в одном месте пока оставался просвет: сбитая с ног внезапным появлением Ольги продавщица до сих пор копошилась на земле. Её дряблые щёки странно вздувались, будто она набрала полный рот живых угрей, и теперь те искали выход.
— Мы ещё походим, отложите! — крикнула Ольга и потащила мальчишку в ту сторону, откуда раздавались далёкие звуки железнодорожной станции.
— Сейчас-сейчас, — бормотала она, лавируя между лотков и одутловатых фигур, — вон там будет выход, а как выйдем — сразу в милицию, да? Там разберутся.
Артём едва поспевал за ней, ничего не отвечал, только тихонько хныкал. В наступивших сумерках ориентироваться стало сложнее, но она очень старалась. На верхних этажах домов Жилмаша, обступивших рыночную площадь, там и тут загорался уютный жёлтый свет, за шторами чужих гостиных мигали гирлянды. Памятник Ленину, тёмной громадой нависавший над палатками и неодобрительно разглядывавший локальное торжество капитализма, остался по левую руку, а значит, бежали они правильно. Но где же тогда ворота? Где чёртов выход?
— Уважаемые посетители, — ожил громкоговоритель прямо над их головами, отчего Ольга чуть не закричала, — рынок закрывается через пятнадцать минут. Мы с нетерпением ждём вас в следующем году! Пожалуйста, не забывайте своих близких.
Проговорив это, женский голос начал истерично смеяться, но его быстро сменил очередной рождественский гимн.
Впереди появился просвет. Они выбежали на пятачок, образованный несколькими сходящимися рядами. Центр его занимала большая, подёрнутая коркой льда лужа с набросанными для прохода людей деревянными палетами. Слева, из-за стены дублёнок, была отчётливо слышна дорога, клаксоны автомобилей и шум покрышек по слякоти. Ольга принялась срывать и бросать на землю плечики с шубами, яростно топча их ногами, оторвала лоскут ткани от полотнища: за ним обнаружился железный забор, выходящий на трассу.
По тротуару на другой стороне дороги как ни в чём не бывало брели по своим делам люди, женщина катила коляску, шумная компания подвыпивших ребят ссорилась у входа в стекляшку продуктового магазина. На остановке ждала автобус и переговаривалась о чём-то пожилая супружеская чета.
— Эй вы! Э-э-эй! Мы тут! Помогите! — закричала Ольга, чуть не плача, размахивая просунутой между прутьев свободной рукой (другой она продолжала держать Артёмку). — Пожалуйста, помогите! Моя дочь потерялась, рынок закрывается, а мы не можем выйти! Э-эй!
Но никто, совсем никто не обращал на них внимания. Девушка решила, что её голос просто потонул в шуме проехавшего мимо четырнадцатого трамвая, но нет: благообразная бабушка на остановке взглянула на неё, недовольно поджала губы и демонстративно отвернулась. Старшеклассник, выгуливавший под окнами собаку, слишком уж старательно смотрел в другую сторону.
— Да что с вами со всеми такое, а?!
И тут её схватили сзади, быстро оттащили прочь от забора. Ольга зажмурилась, завизжала как девчонка, попыталась освободиться. Повалилась на кучу мокрых шуб, отчего-то тёплую. Рядом с новой силой заплакал Артём.
— Тише ты, — осадил низкий, прокуренный женский голос. — Замолчи, дурёха, кому сказано! Так ты их только привлечёшь.
К вони мокрого меха и выхлопных газов добавился новый, неожиданно аппетитный запах. Ольга притихла и открыла глаза. Над ней рядом со своей тележкой стояла, уперев руки в необъятные бока, давешняя торговка беляшами. Она выглядела сердитой, но совершенно обычной. В отличие от тех, кто, раскачиваясь, приближался к ним со всех сторон, волоча по земле свои безобразные товары.
— То-то же. Ты мне вот что скажи, дочка. Ты жить хочешь?
— Х-хочу, — всхлипнула под тяжёлым взглядом женщины уже не Ольга Леонидовна, старший сотрудник отдела кадров комбината по производству измерительной аппаратуры, а просто перепуганная Олька. — Очень хочу.
— Тогда слушай меня и делай, что говорю, понятно? Без никаких вопросов. Выведу уж тебя, дуру.
— А Зою? Мою Зою? Без неё не пойду!
— Забу-удь. Забудь, слышишь? Что упало, то пропало. Ты баба молодая, ещё родишь. Ну, погорюешь немного, от тебя не убудет. А иначе сгинешь просто, и всех делов. Вон, смотри, уже прутся сюда.
— Что… Да как вы… Нет!! Без Зои не уйду! Ни за что!
— Тьфу, чёрт, кобыла упрямая. Ну а этот? — указала женщина глазами на сидящего в луже зарёванного пацана. — Твой?
— Это… нет, тут нашла. Это Артёмка, он тоже маму потерял.
— Ладно, сиди жди. Сейчас вернусь.
С этими словами женщина повернулась и, тяжко отдуваясь, покатила тележку в сторону других продавцов. Там она начала, иногда командирски покрикивая, объяснять что-то тёмным фигурам, жестикулировать и показывать на толстых как сардельки пальцах, словно неразумным детям. Потом откинула крышку своего ящика, принялась доставать и раздавать нечто, исходящее на морозе паром.
Ольга подумала, что её сейчас стошнит, и предусмотрительно отвернулась. Поставила на ноги продрогшего, громко клацающего зубами Артёма. Достала из кармана носовой платок, послюнила и принялась оттирать его щёки от грязных разводов, попутно приговаривая, что всё хорошо, что сейчас добрая тётя отведёт их домой, не надо плакать, ты же мужчина, верно? Во-от, а мужчины не плачут. Они храбрые, борются с драконами и спасают прекрасных принцесс. Сзади раздалось поскрипывание колёс.
— Всё, я договорилась. Вставай, пошли.
Вскочив на ноги, не до конца веря, что этот ужасный, кошмарный день всё ещё может закончиться хорошо, Ольга поспешила за их спасительницей. Цепочкой брели они втроём по проходу настолько узкому, что и двоим было бы не разминуться. Навесы палаток, тенты из плёнки и брезента сперва сблизились, а затем переплелись наверху так плотно, что торговый ряд превратился в пещеру, в полную шелеста, шорохов, хлюпанья и бесформенных теней нору. Звуки вечернего предпраздничного города сюда больше не долетали. Смутное движение ощущалось вокруг них. Всматриваться в происходившее в глубине палаток не было ни малейшего желания, так что впервые в жизни она была благодарна темноте.
— А моя дочка? Где она?
— Ждёт тебя уже, не суетись. Скоро свидитесь.
— Не знаю, как вас и благодарить. Я Ольга, кстати, а вас как зовут?
— Аделаида Павловна, а теперь цыц. Будешь много шуметь — начальник рынка приползёт. С ним уже не договоришься.
Девушка не стала спорить. Десять долгих минут они шли петляющим коридором, пока их проводница уверенно выбирала нужный путь на развилках, прежде чем Артём начал отставать. Она дёрнула его за руку поторапливая. Мальчик стал упираться ещё сильнее, что-то невнятно промычал. Ольга оглянулась.
Там были Продавцы. Огромные, почти шарообразные, они высовывались из палаток там, где только что прошли люди. Голову Артёма оплели и задрали кверху влажные грибоподобные отростки, растущие пучками из широких рукавов и воротников их тулупов, больше похожих на части их тел, чем на одежду. В глубине воротников блестели и перемаргивались россыпи крохотных рыбьих глаз, болтались гроздья уродливых полипов. Глаз же мальчика не было видно, потому что в них вошли эти наросты, они же забили его уши и широко раззявленный рот, проталкиваясь всё глубже. В нарушаемой только стонами ребёнка тишине издаваемые Продавцами звуки походили на шелест и биение крылышек тысяч ночных насекомых, пойманных в надутый воздушный шар.
Ольга не смогла даже закричать. Хотела, но не могла.
— Оставь парня, — бросила через плечо Аделаида Павловна, не сбавляя шаг. Тихо поскрипывали, удаляясь, велосипедные колёса её тележки.
— Вͫоͯт̈ ̐к̆ўрͮт͆о͒ч͆к͒аͪ ̓ё́с̾т̎ь̄,ͣ ̀Т͊ӳр̎ц̊и̂я̓,ͨ ̚р͌а͑ӟм̎еͩр̑ ̇к͐аͩк̏ ͧрͮӓзͦ ͬн̎а̚ ̓в͌а̃с̇, — нараспев прогудело ближайшее чудовище.
— Что?.. — глупо переспросила девушка. — Что?
— В͗оͤз͐ь͛м̓иͧт͛е̅ ͪб̓о̾тͩӣн́о̾чͤќи̋ ̿дͨлͪя̿ мͫу̀жͮа̄. ̃П̀оͦд̈т̎я͐ж̋к̊иͮ,̏ ̈́бͩрͫю̆к̄иͫ.ͮ ͤБͩиͫгͨу͑д͊ӣ-̀и̒-̈́и̎.
Клубок чего-то шевелящегося выкатился ей под ноги и распахнулся, как гниющая рана. Внутри Ольга увидела покрытую слизью коробку от импортного набора для завивки. Пустую.
— Артём! — закричала она истошно, приходя в себя, и принялась пятиться, обеими руками дёргая ребёнка. — Оставьте его в покое, твари!
— Отпусти, кому говорят, — раздался уже издалека равнодушный голос торговки пирожками. — Ты же не думала, что рынок вернёт тебе дочку бесплатно? Тут за всё надо платить, место такое.
— Но как же! Так ведь нельзя!
— Хочешь, чтобы Зоя снова мать увидела, или нет? Я тебя ждать не буду, учти. Понравилось — ну так оставайся, свободный лоток для тебя найдётся.
— Я так не могу… — прошептала она.
— А ты через немогу.
Девушка дёрнула мальчика, но уже гораздо слабее, неувереннее. Потянула снова и вдруг сама повалилась навзничь. Сквозь пелену слёз уставилась на зажатую в пальцах синюю варежку с обрывком резинки и вышитым на ней заботливой рукой именем: “Артём А., 1Б класс”. Под содрогающееся в спазмах тело Артёма тем временем подсунули картонку, его крутили в воздухе, как куклу, наряжая во всё новые и новые слои одежды. И она побежала.
Догнав Аделаиду Павловну у выхода из туннеля, Оля обернулась в последний раз, чтобы увидеть: Продавцы отступили. Артём, спелёнутый по рукам и ногам, уже не был похож на человека. Он превратился в хныкающий кокон тряпья. Упав набок, проворно, словно умел это всегда, слепым червём он уполз в темноту между прилавками.
— Я всё равно не понимаю, — произнесла уже стоя за воротами разом постаревшая на десять лет Ольга, обнимая и без конца покрывая поцелуями недоумевающую дочь. — Как? Вы же всё знаете, всё видели. Как вы можете тут работать? Тележка эта, чай-кофе…
Продавщица, облокотившись на свой ящик, смотрела вдаль над крышами домов, мусолила в ярко накрашенных губах папиросу и явно думала о своём. Наконец, выкинула зашипевший окурок в сугроб.
— Жить как-то надо. Я у себя одна на свете осталась, а времена вон какие, сама видишь. Ты соплячка ещё, чтобы меня судить, ясно? Вырастешь — поймёшь чего-то. А может и нет.
— Почему же вы помогли?
— По кочану. Дочь ты мне мою напомнила, она такая же идиотка была. Ладно, хорош языком чесать. Дуй давай к семейному очагу. И дочку береги. Я вот свою не уберегла.
Когда Аделаида Павловна, толкая перед собой тележку, уже добралась до перекрёстка и поравнялась с углом панельки, Оля нащупала что-то мягкое в кармане пальто. Достала, поднесла к глазам маленькую синюю варежку. И всё-таки решилась.
— Постойте! Приходите к нам завтра новый год встречать! Проспект Энергетиков десять, квартира три! Я гуся запеку!
Ничего не ответив, даже не оглянувшись, пожилая женщина повернула за угол и исчезла из виду. Где-то в соседнем микрорайоне дети с радостными криками взрывали петарды, вдалеке залаяла одинокая собака. С неба, сверкая в оранжевом свете уличных фонарей, начал падать медленный пушистый снег.
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Толчея начиналась уже от на выходе из метро. На Мариенплатц яблоку негде было упасть, оттого они, похоже, и висели на манер украшения на козырьках рождественских палаток. Компанию яблокам составляли связки корицы, «тросточки» леденцов, еловые ветви и мерцающие гирлянды. Диана проскользнула мимо двойной коляски, застрявшей на сходе с эскалатора, поднырнула под разлапистой елью у здания ратуши и вклинилась в очередь к палатке с едой и напитками.
– One cup, please, – обратилась она к щекастой баварке за прилавком. Та кивнула, приняла десятиевровую бумажку и погрузила половник в исходящее паром ароматное варево.
Немецкий Диане не давался. Кое-как она научилась понимать, чего от нее требуют в учреждениях, что говорят в магазине, в банке или на почте, на работе. Да и практиковаться ей было особенно не с кем; клиенты дальше стандартных «биг мак и большую картошку» и «оплата картой» обычно не заходят. С английским Диана более-менее освоилась и теперь прикидывалась одной из тысяч туристок, что приехали в Мюнхен на рождественскую ярмарку.
– Bitte!
Баварка отдала ей небольшую кружку со свежеприготовленным глинтвейном. Аромат кружил голову, а покатые бока приятно грели руки через тонкие перчатки. Теперь стоило занять место получше, чтобы посмотреть на знаменитый ежегодный Krampuslauf.
О параде она узнала случайно – в расписании неожиданно появилось несколько выходных, и Диана отправилась на муниципальный сайт – сверяться с календарем государственных праздников, чтобы спланировать походы в магазин: на Рождество Мюнхен вымирал на долгие три, а то и четыре дня.
Фотография с чертями, идущими через центр города сразу привлекла внимание. Парад Крампусов как раз совпал с одним из выходных. С одной стороны, нужно было закупиться продуктами, привести себя в порядок, да и в целом отдохнуть от вони многократно вскипяченного масла и пожухшего салата. С другой — все-таки такое зрелище бывает лишь раз в год, а кто знает, сможет ли она и дальше оплачивать жилье в Мюнхене: с января цены на аренду должны были подскочить. В итоге она решилась — в магазин сходит после смены, а сегодня посмотрит хотя бы одним глазком на знаменитое рождественское шоу.
Вклинившись в толпу, уже выстроившуюся вдоль маршрута грядущего парада, Диана цедила мелкими глотками засахаренный до паточной густоты глинтвейн и тыкала замерзшими пальцами в экран смартфона: гуглила, что такое эти самые Крампусы. Википедия сообщала, что Крампус на самом деле всего один – звероподобное чудище, злой брат-близнец Санта Клауса, приходящий к детям, которые плохо себя вели уходящем году. Европейский черт стегал их розгами и подкладывал вместо подарков под подушки уголь.
– Что ж, хоть здесь справедливость.
Сама же Диана получала уголь с самого рождения, независимо от поведения. Мать начала подкладывать ее под своих хахалей, едва Диане исполнилось одиннадцать. Первым был дядя Толя – мелкий, юркий, бывший сиделец. Он судорожно дергался над ней, покряхтывая, а Диана задыхалась от тяжести, от боли, от вони гниющих зубов. Перед глазами, как тавро, отпечаталась синюшная татуировка – преклонивший голову Иисус и подпись «Спаси и сохрани». «Икона» оказалась глуха к молитвам: не спас, не сохранил. Ни сегодня, ни завтра, ни через год. Куда ближе и понятнее ей была другая татуировка на животе уже другого, безымянного «отчима» – ехидный черт с полной лопатой угля.
Став постарше, Диана по мнению матери «созрела», и с тех пор работала на трассе. Новогодние праздники ассоциировались у нее не с подарками, а с холодом и подвыпившими компаниями. Грубые руки, сальные взгляды, гнусные смешки, похотливые слюнявые рты и пальцы-пальцы-пальцы. Иногда она просыпалась посреди ночи от ощущения, будто те еще ползают по ее бедрам и ягодицам, будто фантомные черви. Первый и единственный подарок на Новый Год Диана сделала себе сама. Отработала всю ночь – с восьми вечера почти до шести утра. В тот раз клиенты попались щедрее обычного, и скопившаяся сумма приятно топорщила сумочку. Скоро должны были появиться мать с отчимом и забрать деньги. Все до последней копейки уйдет на выпивку, как обычно. А следующим вечером мать снова придет в ее комнату, будут пьяная ругань, побои и уговоры. И ей снова придется выйти на трассу. И так целый год. Из года в год. До самого конца. Эта мысль придала ей решительности. В ту ночь Диана поймала машину – какой-то дедушка на дряхлом «Фольце» пожалел ночную труженицу, пустил к себе погреться. Она, не глядя, сунула ему едва ли не четверть заработанного за ночь и сказала:
– На вокзал. Ближайший.
Стоило ей отъехать, как телефон взорвался трелью – они с матерью разминулись буквально на минуту. Диана выключила телефон и больше никогда не слышала ненавистных голосов. Теперь она была сама по себе.
Морок нахлынувших воспоминаний сдуло порывом ледяного ветра, принесшего с собой звон хриплых колокольцев. Сгрудившаяся по обе стороны улицы толпа синхронно выдохнула гомон: «Идут, идут!»
Действительно, звон бубенцов нарастал, а подкреплял его какой-то грохот, точно кто-то бьет половником по ведру. На огороженной невысокими барьерами колее появился первый крампус. Рогатая тварь ревела, колотила палкой по ржавому ведру, подпрыгивала, отчего бубенцы звенели, что сумасшедшие. Маска с раззявленной пастью и жуткими желтыми глазами была выполнена столь натурально, что лишь застывшие, мертвые черты лица позволяли разглядеть фальшивку. Ряженый с головы до ног был покрыт кудлатой, в колтунах, шерстью. В густое марево ароматов подогретого вина и рождественской выпечки бесцеремонно вклинилась резкая козлиная вонь. А за первым крампусом, будто за пастухом, следовали новые и новые. Горизонт ощерился рогами, зарос лесом вздетых над головами розог. По толпе прокатилась волна копошения и возни: все доставали смартфоны и фотоаппараты, подталкивали детей поближе к зрелищу, те канючили и снова ныряли за родительские спины.
Ряженые шли неспешно, разрозненной толпой; останавливались, тряся бубенцами и колокольцами, шлепая в шутку тех, кто пытался перевалиться через барьер. Слова им заменяли резкие животные выкрики, заглушенные масками. Диана, повинуясь всеобщему порыву тоже достала телефон и принялась снимать. Зачем? Для кого? Вряд ли ей будет, кому показать эти фотографии.
А посмотреть было на что! Ряженые полностью вжились в роль, настолько, что от их неестественных, нечеловеческих движений становилось действительно не по себе: в этих резких взмахах – не руками, лапами – в этих прыжках, в этом остервенелом рычании чувствовалось какое-то глубинное, сатанинское веселье, точно лишь в этот единственный день в году чертям даровано право ходить средь людей. В глазах рябило от разнообразия костюмов – черная, белая, бурая шерсть; торчащие повсюду рога – кривые и загнутые или, наоборот, острые и торчащие, отчего становилось не по себе, когда очередной крампус нагибался, позируя для фото – кажется, вот-вот боднет. Гремели цепи, звенели бубенцы, свистели розги, проходясь по спинам тех, кто уж слишком нагло лез к ряженым фотографироваться. Натужно выпученные глаза и свисающие языки придавали им сходство с висельниками. Группки крампусов разделяли плечистые мужики в желтых жилетах.
«Наверное, полиция», – подумала Диана, – «Следят за порядком».
Рожи у детин были похлеще, чем маски у ряженых – квадратные подбородки, мелкие глазки. На поясе у каждого висело что-то похожее на телескопическую дубинку. Заныло предплечье – Диане однажды досталось такой «за непокорность» от одного особенно взыскательного клиента. Неведомо откуда, к странным мужикам в желтом проснулась жгучая неприязнь.
«А если я влезу в парад, что вы сделаете? Дубинкой меня огреете?» – со злостью подумала Диана и, будто желая досадить желтожилетчикам, действительно обошла барьер и оказалась в толпе ряженых, вызвав смятение. Двое застыли на месте, будто не зная, что делать, а следующие уже напирали; образовалась толчея. Оказавшись в центре внимания, Диана почувствовала себя максимально глупо. Нужно было как-то оправдать свое присутствие, и тут на удачу над ней навис особенно крупный крампус с одним обломанным рогом и гнилостной вонью из пасти. Недолго думая, Диана выхватила смартфон и вжалась в шерстяной покров, как вжималась в угол дивана, когда очередной «отчим» желал расслабиться за ее счет. Тяжело дохнуло мускусом и сырой землей. Ловя в фокус камеры себя и нависающую над плечом жуткую рожу, Диана поймала себя на мысли:
«Как у маски может пахнуть из пасти?»
Крампус подыграл – обхватил когтистыми лапищами, занес прутья над Дианиной задницей.
«Это мы уже проходили» – усмехнулась она мысленно.
Щелк! Кадр. Еще. Еще. Еще. Диана убрала телефон, но крампус не спешил раскрывать объятия, наоборот, кудлатые оковы смыкались на ребрах все сильнее; стало нечем дышать. На меховой воротник капнуло что-то вязкое, вонючее.
«Слюна?»
Остальные ряженые уже ушли далеко вперед, а крампус все не желал отпускать. Веселье толпы сменилось раздражением – сколько, мол, можно тратить времени на одну дуру. Какая-то мамашка решила воспользоваться ситуацией и подослала своего отрока в лыжных штанах сменить Диану в объятиях крампуса. Сама же мамашка нетерпеливо крутила в руках телефон. Но ряженый не обратил на ребенка ни малейшего внимания; ухо Дианы обжигало кислое горячее дыхание.
– Hey! Weg von ihr! Lass! Lass los!
С двух сторон подскочили желтожилетчики и принялись высвобождать Диану из лап однорогого. Тот же, едва потеряв хватку, цеплялся снова и снова. Диане вдруг стало смешно: морды у этих детин были такие напряженные, точно они обезвреживают бомбу, не меньше. Наконец, крампуса оттащили. Публика зашлась аплодисментами – еще бы, такое представление! А вот у Дианы сердце пропустило удар: на краткое мгновение через улюлюканье и рев толпы ее слуха коснулся мерзенький, до боли знакомый треск. Такой издавал дешевый шокер, которым дядя Рома – он был следующим после дяди Толи – наказывал ее за непокорность. Крампус дернулся – едва заметно, но уже через секунду переключился на маленького зеваку, и довольная мамаша защелкала камерой.
Диана не совсем понимала, что произошло. В мозгу это мелкое, ничего не значащее происшествие почему-то отложилось как нечто важное, осязаемое. Буквально. Диана до сих пор чувствовала на себе жар этих мохнатых лап, но по-другому. Не как липкие прикосновения клиентов или болезненные – отчимов. Было в них что-то родственное и… просящее?
Пока очередные группы ряженых шли, развлекая толпу, размахивая розгами и приглушенно рыча сквозь маски, Диана прокручивала в голове этот эпизод. Почему крампус в нее так вцепился? Хотел что-то сказать? Предостеречь? Или просто был пьян в стельку? Еще эти слюни…
Тем временем в толпе наметилось какое-то беспокойство. Меж туристов сновали желтожилеточники с каменными лицами. Вдалеке раскатилось эхо полицейской сирены. По рядам туристов прокатилось веселое, беспокойное:
– Ein Krampus ist entkommen! Krampus ist auf der Fluch!
Cлово «Fluch» отдалось в памяти легким мандражем и дешевыми полицейскими телешоу с RTL-2. «Побег» – подсказали короткие, урывками, уроки из бесплатного приложения «Немецкий для начинающих».
«Крампус сбежал?» – перевела Диана, – «Наверное, какая-то часть представления».
Но если все это – часть шоу, почему мордовороты в цыплячьих жилетках такие нервные? Чтобы подогреть толпу? Но туристы, кажется, и так пищат от восторга. Странное напряжение, повисшее в воздухе, передалось Диане. Ряженые больше не развлекали. В их дерганых, почти паралитических движениях, в якобы «звериных» рыках, больше похожих на стоны, ощущалась какая-то натужность, неестественность. Будто ряженых кто-то заставлял прикидываться рождественскими чертями.
«Интересно, им за это вообще платят?»
Настроение праздновать и развлекаться смыло, будто холодной волной. Запоздало догнало осознание: а ведь все эти туристы, все эти примерные папочки и мужья поедут лизать хищным взглядом обочины трасс, едва кончатся праздники; грубые пальцы, еще вчера трепавшие сынишку за щеку, будут шлепать по ягодицам и щипать за соски очередных несчастных дурех. По телу под пуховиком прокатилась судорога.
«Хорошим детям – подарки, плохим – уголь. Все честно!» - усмехнулась Диана.
Сдав кружку и получив назад залог – двухевровую монетку – она спустилась в метро. От пересахаренного глинтвейна першило в горле, приторная сладость не желала сходить с языка – почти как привкус латексных презервативов «с клубничным ароматом». Она всегда задавалась вопросом: зачем мать покупала именно такие, ведь «дегустировать» предстояло ей. Почему-то в преддверии Нового Года воспоминания о той, оставленной в далеком прошлом всплывали особенно часто, точно казалось, что в двенадцать часов тридцать первого декабря время вдруг обратится вспять, и она рухнет обратно в свою прошлую жизнь, в чрево кошмара, а ее условная свобода окажется лишь долгим муторным сном.
До своего общежития Диана добиралась битые полтора часа: сначала выпала из расписания нужная электричка, потом автобус встал в пробку на развязке из-за снежных заносов. Завтра нужно будет ехать на смену, а сейчас надо зайти домой, взять сумку и сбегать за продуктами пока магазины еще открыты. Потом она, может быть, позволит себе перед сном бокал вина.
«Ага, щас» – поправила она себя – «Банку пива – максимум».
Дорогущая кружка глинтвейна явно не вписывалась в ее месячный бюджет. Лишь оказавшись перед дверью в свою квартиру – девятиметровая однушка с туалетом, душем и малюсенькой кухонькой в коридоре – она поняла, что где-то посеяла ключи. Похлопав себя по всем карманам и перетряхнув сумку, Диане пришлось признать, что месячный бюджет сократился еще на пятьдесят евро – именно столько будет стоить новый экземпляр. Остается надеяться, что местный хаусмайстер еще не начал свой традиционный «файерабенд» – с шнапсом и включенным на полную громкость телевизором.
Кое-как она достучалась до пожилого поляка. Тот открыл дверь, сразу скорчил недовольную мину, молча выслушал сбивчивую и корявую речь Дианы, долго ковырялся в гремучем ящике, шипел «курва». Наконец, выудил нужный ключ, но не отдавал, пока Диана не достала из кошелька хрустящий полтинник. Никакого счета или чека он, разумеется, не выдал.
С напрочь убитым настроением она вернулась к комнате, вставила ключ, отперла, открыла дверь и… застыла на пороге. В маленькой комнатушке кто-то был. Она поняла это на неком животном уровне, уловила каким-то шестым чувством, осознала раньше, чем ноздрей коснулась тяжелая козлиная вонь. В темноте стукнули копыта, звякнули хриплые колокольцы. Дыхание перехватило, воображение уже рисовало гигантское, покрытое шерстью чудовище, что едва-едва умещается на этих утлых девяти метрах; разъяренное, голодное… Рука, наконец, нашла выключатель. Желтые глаза испуганно заморгали. На пол со звоном сверзилась банка «Нутеллы». Крампус – черный, однорогий, с цепями и копытами – сидел на кухонной столешнице и облизывал пальцы длинным красным языком.
«Даже слишком длинным для человека»
– Эй! Ты чего здесь? Как ты сюда попал? What are you doing here? You understand?
Ответ на один из вопросов со звяканьем приземлился на пол – рядом с огромным шоколадным пятном.
– Ты что, вытащил у меня ключи? Это… Это ты! С обломанным рогом!
Крампус не дал себя рассмотреть – в один прыжок преодолел расстояние до дивана и спрятался за ним, отодвинув его от стены на добрый метр.
– Эй! Ты зачем туда… А ну вылезай! Слышишь? Это частная собственность!
Страх сменила ярость. Этот пьянчуга облапал ее, залез в карманы, украл ключи, забрался в ее квартиру, обшарил холодильник, разбил банку «Нутеллы», которую Диана хотела съесть на Новый Год, укрывшись пледом, а теперь еще и играет в прятки!
– Ты издеваешься что ли? А ну вылезай! Прочь! Пошел вон! Или я зову полицию! Слышишь?
В ответ из-за дивана раздался угрожающий рык. Так рычат собаки, когда у них пытаются отобрать миску. Запоздало до Дианы дошло – в ее квартире находится незнакомый, непредсказуемый и возможно опасный безумец. Разумеется, безумец, ведь кто еще настолько сживается с ролью, забирается в чужие квартиры и ест нутеллу пальцами из банки, забравшись на столешницу с копытами… С копытами? Странно, но Диана не могла вспомнить, что носили на ногах прочие ряженые.
– Уходите, или я позову полицию. Polizei! – добавила она на немецком. Рык повторился.
Диана решила не испытывать судьбу и выскользнула в общий коридор. Осторожно закрыла за собой дверь, достала мобильник. На всякий случай заперла дверь снаружи. Теперь предстояло самое сложное – объяснить экстренной службе на чужом языке, что в ее квартире находится посторонний. Трубку взяли почти мгновенно:
– Notruf Polizei, München, halo?
– Halo, – машинально ответила Диана и замялась. Слова мешались в голове в некий бессмысленный суржик из русского, английского и немецкого, теряя значение буквально в ту же секунду, как слипались с остальными.
– Halo? Polizei Notruf, was kann ich für Sie tun? – поторопили в трубке.
– Halo, – снова поздоровалась Диана. Нужно было что-то говорить. Всплыло первое слово, пришедшее на ум. И слово было, – Krampus.
– Krampus? – недоуменно переспросили на том конце.
– Ja. Krampus. I have a Krampus in my home, – кое-как сориентировалась Диана.
На том конце замолчали. Было похоже, что оператор отключил микрофон, чтобы проржаться. Или созывает коллег, чтобы те послушали диалог с городской сумасшедшей. Но когда полицейский, наконец, заговорил, его голос был предельно, даже как-то слишком серьезен.
– Bitte, bleiben sie dran. Sagen Sie Ihre Adresse.
Слово «адрессе» Диана поняла и быстро продиктовала номер дома и улицу. Зачем-то добавила «фифс флор».
– Okay, der Polizeiansatz ist in weniger Minuten bei Ihnen. Bleiben Sie draussen.
Трубку положили. Диана осталась одна в коридоре в странном смятении. Где-то загудели трубы, смыли унитаз, зашумел телевизор. За дверью ее комнаты звякнула кастрюля. Что-то упало.
«Ну отлично. Он мне сейчас всю квартиру разнесет. Где эта чертова полиция?»
На самом деле, полицию пришлось ждать не так долго – уже через две минуты на лестнице раздался дробный топот. В коридор влетели двое крупных мужиков – оба в желтых жилетах, точно таких же, как и у тех, что на параде. В руках у одного была какая-то длинная палка с петлей на конце – такие используют службы отлова собак. Оба нависли над Дианой, один пробасил:
– So, du hast gerufen? Ist das die Wohnung? Mach auf!
Диана замешкалась; второй, не дожидаясь, принялся дергать ручку. Заметив в ее руках ключи – бесцеремонно вырвал их и вставил в замочную скважину.
– Эй! Полегче!
Ее оттеснили плечом в сторону. Тот, что отпирал дверь, снял с пояса длинную палку с двумя заостренными электродами на конце. От одного вида шокера заныли зубы. Детина с петлей на палке поднял над головой три пальца. Убрал один. Второй. Хрясь!
Дверь они распахнули с такой силой, что вырвали одну из петель. Тут же из квартиры раздались какие-то возня и грохот. Оба желтожилетчика ввалились внутрь, зажужжал шокер, по ушам ударил чей-то болезненный визг.
– Halt! Da! Halt ihn auf den Hals! Schnell! A, du, Arsch! Er beißt!
Пыхтели желтожилетчики. Не удержавшись, Диана заглянула внутрь квартиры. Теперь там царил настоящий хаос. Шкафы кухни обрушили на пол, телевизор съехал с комода, повсюду валялись осколки люстры; свисающая на проводе лампочка всему придавала желтушный, слегка безумный оттенок. Оба стража порядка сидели верхом на крампусе. Один затягивал на его запястьях пластиковые хомуты, другой затянул петлю на шее у бедняги так, что у того вместо крика выходил натужный непрерывный сип. Наконец, ряженый был зафиксирован. Его рывком подняли на ноги и вытолкали из квартиры. Уже повернувшись к Диане спиной, один из детин бросил:
– Danke für Ihr Anruf!
– Пожалуйста, блядь...
Квартира была разгромлена. В отчаянии Диана уставилась на уничтоженную обстановку, а в голове судорожно щелкал счетчик: телевизор – триста, кухня – четыреста; выломанная дверная петля – минимум двести, и то если старый поляк согласится сработать «по-черному». По всему выходило, что дешевле просто собрать вещи и сбежать – даже залог явно не покрывал всех разрушений. За спиной вновь раздался омерзительно-громкий треск. Диана с раздражением взглянула на желтожилетчиков. Те не спешили уходить – вместо этого они по очереди тыкали в беднягу-крампуса шокером. Того дергало и подбрасывало, он метался от стенки к стенке, а полицаи с гаденькими смешками гоняли его по кругу, тыкая в него электродами и не забывая натягивать петлю. Кажется, ряженый даже обмочился, и теперь печально елозил мокрой шерстью по собственной луже, а садисты и не думали останавливаться.
– Эй! – почему-то Диане стало ужасно жалко этого беднягу. Что он по сути натворил? Забрался к ней в дом и съел банку «Нутеллы»? Теперь ее это даже не сердило – банка «Нутеллы» – цветочки по сравнению с тем разгромом, которые устроили желтожилетчики. Праведная ярость требовала поступка, – Эй, а ну прекратите! Он же не животное! Эй!
Садисты продолжали развлекаться. Следующее действие было импульсивным. Когда сковорода уже опускалась на плоскую фуражку желтожилетчика, Диана запоздало подумала – «А ведь это нападение на сотрудника полиции. Три года тюрьмы или депортация». Но было уже поздно. Двухметровый гигант рухнул как подкошенный, лицо второго глупо вытянулось. Диана с рыком бросилась к нему и нарвалась на целую стену боли. Казалось, весь ее организм крутит, сжимает и выворачивает. Сжатые до предела зубы затрещали, позвоночник выгнуло дугой, сердце пропустило несколько ударов, а в ушах стоял оглушительный, всеобъемлющий треск. Детина вынул из ее плеча жала электродов, и Диана рухнула, как подкошенная в лужу мочи, оставленную крампусом. Конечности продолжали непроизвольно подергиваться, диафрагма судорожно сокращалась.
Краем уха она слышала какую-то ругань и препирательства этих двоих – ударенный сковородой быстро пришел в себя – но теперь не понимала не слова. Тот, второй, вяло оправдывался, тыкал в нее пальцем, разводил руками и вообще явно был в этой парочке младшим по званию. Первый же, получивший по голове сковородой, орал, махал руками, указывал то на Диану, то на квартиру, наконец, плюнул, положил ей на шею два омерзительно-холодных пальца. После ее, как оленью тушу, кто-то закинул на плечо и она отключилась.
Сознание к ней вернулось уже в машине. Ее то и дело подбрасывало на ухабах, от чего Диана то и дело стучалась головой об какую-то бочку. Внутренности фургона меньше всего наводили на мысль о полицейской машине. Больше всего это было похоже на какой-то передвижной офис не то охотника, не то таксидермиста: на стене висели разных размеров ножницы, шила, катушки. В контейнерах на полке в большом количестве лежали рога и копыта.
«Они охотятся на крампусов?» – мелькнула глупая мысль. Диана огляделась. Однорогий крампус, действительно, выглядел пойманным – беднягу скрутили в какую-то страшную, анатомически невозможную позу, из тех, что можно отыскать в категории японского порно. Кажется, это называлось «шибари». Запястья Дианы тоже были зафиксированы; пластиковый хомутик болезненно врезался в кожу. На счастье, оба желтожилетчика оказались в кабине, и через жужжание двигателя до Дианы доносились приглушенные голоса. Изверги над чем-то весело похрюкивали. Наверняка, шло обсуждение того, какая судьба ждет ряженого и Диану. Почему-то от их веселья ее прошибло холодком. Нужно было выбираться. Она осторожно подползла к крампусу, зашептала:
– Эй, ты! Ты понимаешь меня? Кто они? Что происходит?
Скрученный в бараний рог ряженый не отвечал, лишь тяжело хрипел, прижатый носом к полу. Желтый глаз – настоящий, не нарисованный – дико вращался в глазнице.
«Неужели это не костюм?»
Но сейчас было не до детских страхов.
– Куда они нас везут?
Молчание.
– Ты хочешь выбраться отсюда?
Натужное сопение и возню Диана приняла за положительный ответ.
Первым делом нужно было избавиться от хомутиков. Это как раз было легко. Поработав на трассе, научишься и не такому – благо, природная гибкость позволила завести руки под ягодицы, а там – дотянуться каблуком. Теперь оставалось лишь резко выпрямить ногу и – свобода!
Крик еле удалось сдержать – сжатыми зубами, закушенной до крови губой. Хомутики едва не сняли кожу с кистей, запястья кровили, но руки теперь были свободны! Ножницами она легко перерезала пластик, сковывавший щиколотки. Крампус же, увидев ножницы в ее руках, задергался, вроде как даже попытался отползти прочь.
– Эй! Эй, не бойся! Я тебя развяжу! Не бойся, слышишь?
Крампус, кажется, понял ее, затих, лишь продолжал пристально наблюдать за ее движениями черным горизонтальным зрачком. Подсознание, некий древний, рептильный инстинкт буквально вопил: «Это не человек! Это зверь! Хищный зверь!» Но почему-то даже это пугало ее меньше, чем двое ублюдков за рулем. Однако, прежде чем перерезать последние путы, Диана все же спросила:
– Ты же меня не тронешь, верно?
Крампус лишь задушенно хрипел. Плевать! Щелчок ножниц, и черная тень взметнулась ввысь, распушилась, став, кажется, еще больше, массивнее. Воздух наполнился душной козлиной вонью, мускусом и углем. Жуткий монстр навис над Дианой, расправил плечи. Лишь сейчас она поняла, насколько тот огромный – выше Дианы, выше своих конвоиров, выше елей… Единственный рог чудовища упирался в потолок фургона, а голова его все равно оставалась неестественно наклоненной. Огромные лапы распахнулись для объятий, и прежде чем Диана успела что-то предпринять, прижали ее к жесткой вонючей шерсти. Сопротивления крампус как будто и не заметил, лишь облапил ее сильнее, будто от чего-то прятал. А следом тяжелое, с железной набойкой, копыто выстрелило в сторону кабины, пробив перемычку насквозь. Последовал еще удар и еще, пока все в кабине не превратились в кровавую кашу.
Вдруг Диану буквально оторвало от пола – машину повело на сторону и все замельтешело в ало-черной круговерти. Скрипел метал, звенело стекло. Фургон явно куда-то падал, все его содержимое каталось от стенке к стенке, и только Диана оставалась крепко зафиксированной в объятиях рождественского черта.
Наконец, все прекратилось. Крампус разжал объятия, и Диана рухнула прямо в сугроб. От машины мало что осталось – покореженная груда металла свисала с отбойника на высоте нескольких метров. Все, кто остался в машине были, без сомнения, мертвы. Холодный ветер заставил поплотнее запахнуть пуховик. Диана огляделась – кругом не было не души. Вздымались на фоне ночного неба безразличные сосны, кружились в воздухе белые хлопья, покореженный фургон свисал с края невысокого серпантина.
– Где мы? – голос Дианы почти потонул в вое ветра, но ряженый – а ряженый ли? – услышал. Ткнул когтистым пальцем куда-то вниз, перед собой.
С края склона открывался совершенно волшебный вид. На секунду Диана даже забыла обо всем произошедшем в последние часы и жадно пожирала глазами зимнюю сказку: уютные, почти пряничные домики сгрудились вокруг замерзшего кипенно-белого альпийского озера; меж крыш висели ниточки мерцающих гирлянд, а на площади рядом с церковью вздымалась красавица-ёлка. Сказочная деревушка казалась картинкой с открытки, не хватало только стоящего рядом святого Николауса и оленя. Но рядом был лишь крампус.
– Ты… отсюда, да?
Зверь кивнул.
– Ты… хочешь, чтобы мы пошли туда, да?
В ответ крампус покачал головой, боднул воздух единственный рогом – куда-то в сторону леса, после чего зашагал по хрустящему снегу.
– Эй, мне пойти с тобой, да? Или… Эй?
Какой-то необъяснимый порыв заставил Диану отвернуться от вида-открытки и потопать следом за зверем, утопая по колено в снегу. Путь оказался недолгим. За узкой полосой леса перед ними выросла ограда. Написанное на табличке Диана прочесть не смогла, зато легко расшифровала стилизованную молнию.
– Он под напряжением? Это от диких зверей, да?
Крампус не удостоил девушку ответом. Просто надавил грудью на натянутые тросики. Раздался треск, запахло паленой шерстью, но рождественский черт не дрогнул, а продолжил двигаться вперед, пока тросики, подобно тонким струнам не полопались под его натиском.
«Но почему же он тогда…?»
Мысль Диана закончить не успела. Из темноты перед ней вырос громадный темный сарай. Заколоченные окна, укрепленные стены – все выдавало в этом строении что-то зловещее, некую дрянную тайну, спрятанную внутри. Крампус подвел ее к какой-то неприметной дверце сбоку и одним ударом копыта сбил навесной замок. Вновь боднул воздух – заходи, мол.
– Что там? Зачем мы сюда пришли? Что там?
Ответа снова не последовало. Оставалось лишь выяснить самой.
Первое, что Диана почувствовала – дикую, невыносимую вонь. Так могло пахнуть в ночлежке для бомжей, в палате для безнадежно больных, в стухшем на жаре деревенском сортире. Не сразу глаза привыкли к полутьме, а когда тени все же отступили, вернулись в уголки глаз, Диана не удержалась – ахнула.
На сколько хватало обзора – ее окружали крампусы. Покрытые шерстью, рогатые, хвостатые, они беспорядочно толпились в стойлах, мычали, неуклюже толкались, тыкались рогами в стены, будто слепые котята. От бедняг воняло нечистотами. Здесь были они все – кучерявые, белые, с загнутыми рогами и с прямыми – все увиденные ею на Мариенплатц.
– Что за…
Сопровождавший ее крампус, недолго думая, ловко вскочил на край одного из стойл и запрыгнул в толпу кудлатый чертей, та сразу его поглотила.
– Эй, ты куда? Зачем ты меня сюда привел? Какого…
Вдруг со стороны входа что-то громыхнуло. Диана совершенно машинально юркнула в какой-то небольшой закуток. И вовремя – в амбар ввалился крупный мужик с огромными ножницами; такими на фермах стригли овец. Крампусы тут же пришли в нездоровое возбуждение: замычали, заблеяли, стараясь вжаться в стены.
Пришедший же, не обращая на них никакого внимания, степенно скинул пуховик, повесил на гвоздь шапку, взял с притулившегося сбоку верстака перчатки. Пощелкал ножницами и бесстрашно шагнул прямо в стойла. Рождественские черти принялись шарахаться от него, как овцы шарахаются от волка. На щекастой раскрасневшейся морде здоровяка проявилось нечто вроде азарта. Вдруг резким движением он выхватил из толпы одного из крампусов, саданул его в бок не весть откуда взявшимся шокером, положил на колено и принялся… потрошить.
***
Продолжение - в комментах
Автор - Герман Шендеров