chainsaw.creepy

Мы отдыхали у моей тётки в Искитиме: шашлычки, водочка, походы в лес за грибами (правда, не нашли ни хрена) и прочие деревенские развлечения. Можете презрительно ухмыляться, мол, очередное быдло выбралось на природу, бла-бла, мне плевать. После адского сезона на работе — самое то. Днём помочь чуток тётке по огороду, потом в душ и вперёд, наслаждаться красотами родного края. Главное, не забыть мясо с утра замариновать.

Купаться ездили на Новосибирское водохранилище, где заброшенный водозабор, подальше от людных мест. Если вы сами оттуда, то знаете: там ещё здоровая бетонная дура на берегу стоит, цилиндр такой размером с дом, сложенный из плит. Местные его Колизеем называют. Благо бодренькая Серёгина “Нива” позволяла добраться, а то дороги там не очень, мягко говоря. Зато лес чудесный, вода почти без водорослей и нет лишних глаз. Вот там-то, на этом райском берегу, Светка с Эльдаром и кончились. И я вместе с ними за малым не остался.

Ни Сергей, ни менты мне тогда так и не поверили. Напрямую не обвиняли, но смотрели странно. Мусора ещё ладно, а вот Серёге я этого до конца так и не простил. Ещё общаемся с ним, а куда деваться, ведь работаем в одной конторе. Но дружба после того лета куда-то подевалась. Наверное, тоже там осталась, в сырых коридорах под поверхностью водохранилища.

Первой это заметила Светка, не зря Эльдар её глазастой называл. Она уже сбросила шорты с футболкой и осталась в купальнике.

— Ой, это чего там, плот какой-то, что ли?

Я как раз выгружал рюкзаки и снарягу из багажника. Выпрямился, прикрыл глаза ладонью, посмотрел. Вода на солнце сильно блестела, толком ничего не разобрать, но вижу — чёрное что-то вдалеке, типа платформы. В том месте водохранилище не очень широкое, противоположный берег видно этакой тёмной полосой. А эта хрень была ближе к нашему пляжу, метрах где-то в шестистах.

— Может и плот. Да не, маловат. Потом посмотрим, помоги лучше. Палатку умеешь ставить?

Она, естественно, не умела. Ну да дел там немного, в шесть рук быстро разбили лагерь, поставили две палатки: одну для нас с Серым, вторую для голубков, на другой стороне поляны, чтобы не мешали нам спать своей романтикой. В тот раз мы планировали провести на берегу две-три ночи, ну или пока комары не сожрут.

Сразу натянули тент, сложили очаг из кирпичей, нарубили дров на первое время и пошли купаться. Выпили чуток, понятное дело. Короче, про “плот” этот вспомнили только на закате.

— А ты свой бинокль не прихватил, случайно? — Серый щурился, пытаясь рассмотреть тёмный предмет среди волн.

— Не-а, на столе остался.

— Давайте просто доплывём да поглядим, — предложил Эльдар.

Я как раз приземлился на бревно и стругал палочку дедовской финкой, без которой в походы не хожу, и что-то делать было категорически лень. Я так и сказал.

— Лень мне. Лодку ещё надуть надо.

— Да чего там плыть-то, так доберёмся, своим ходом. Интересно же.

— Сдурел?! Я тебе дам “своим ходом”! — всполошилась Света. — Не пущу.

— Не, Эльдар, — присоединился я к голосу разума, — тут далековато всё же, а я не КМС по плаванию. Плюс выпили уже, темнеет…

— Паш, а птичка твоя где? Заводи, полетаем!

Паша — это я. А птичка у меня в любой поездке с собой, да и полетать всегда готов, чего уж. Слазил в палатку, распаковал свою гордость, китайский Fimi X8, взлетел. Отошли в тень под деревья, чтобы не бликовал экран. Повёл низко над водой. Ничего, ничего, ничего… Вот оно. Мы увидели… Да ни черта мы толком не увидели, на самом деле. Ещё и видео начало тормозить, я забеспокоился, как бы не потерять коптер.

— Паш, это чего такое? — Эльдар наклонился над телефоном, загородив мне при этом обзор вихрастой башкой.

— Вижу не больше твоего. Даже меньше, ты голову-то убери.

— Квадрат какой-то, — задумчиво пробормотала Света. — Как у Малевича.

Действительно, по воде будто плыл совершенно плоский, полностью чёрный квадрат.

— Спустись пониже?

— Куда уж ниже-то.

Но я всё же снизился, буквально до метра. Солнца ещё хватало, но поверхность геометрически идеального квадрата оставалась чернее ночи. Хотя…

— Это что, ступеньки там? Чуваки, да это люк какой-то! Офигеть!

Да, это был долбаный люк, прямо посреди воды. В свете садящегося солнца я успел разглядеть железную стенку, всю в потёках, и уходящий куда-то вниз ряд ржавых скоб, прежде чем картинка окончательно превратилась в слайд-шоу и прервалась. Матерясь, я стал остервенело жать на кнопку возврата домой и высматривать над водой свою птичку. Но хрен там плавал, соединение потеряно.

— Ебучий караул! Серёг, тащи насос, будем лодку качать.

— Прямо сейчас, что ли?

— Нет, бля, через неделю! Ты знаешь, сколько такой коптер стоит? Даже бэушный.

— Он, наверное, прямо в эту дырку упал, — Света сочувственно смотрела на мои метания по берегу. — Мог и уцелеть.

— От капель там есть защита, но если в воду сел, то кранты, — расстройству моему, должен сказать, не было предела.

Подошёл Серый с компрессором, я снял с крыши “нивы” лодку. Когда надулась, бегом поволок её к воде.

— Я с тобой сплаваю, — вызвался Сергей.

— Лады, я на вёслах. Чёрт, фонарь же ещё нужен, — я снова нырнул в палатку.

— Осторожнее там, мальчики. Мы пока костёр разведём, поляну накроем.

— Добро. Мы быстро.

Вёслами я махал, как полоумный, так что минут через десять были уже на месте, хотя ветром лодку отнесло чуть в сторону и пришлось нагонять. Затянул налобный фонарик, опёрся о борт и посмотрел вниз. В нос сразу шибануло сыростью, но не как прежде, а застоявшейся, зацвётшей водой и ржавым железом, как из старого коллектора. Неприятный такой запах.

Солнце уже почти коснулось леса на противоположной стороне, вода из голубой превратилась в оранжевую, но на ней всё так же чётко и неестественно выделялся квадрат пустоты со стороной метра полтора. Он распахивался вровень с поверхностью воды, так что она то и дело плескала через края и стекала по стене со следами ржавчины и сварки. Ступени действительно были, но никаких признаков решётки или крышки, и вообще ничего больше вокруг. Фонарик добивал метров на шесть в глубину, не достигая дна. Изнутри ощутимо тянуло холодом.

— Как думаешь, — спросил склонившийся рядом Серёга, — что это за чертовщина?

— Без понятия. Часть водозабора, видимо, или какой-нибудь там клапан сброса. Блин, да не знаю, я экономический заканчивал.

— Как-то не очень безопасно выглядит. Ты уверен, что…

— Уверен, уверен, — соврал я и перекинул ногу через борт. — Ты, главное, тут подожди, зацепись веслом за край, что ли. Только дно смотри не порви.

Залезть оказалось непросто. Я был босой, и острая кромка люка больно впилась в пятки, стоило на неё опереться. Корячась, как червяк, я всё же нащупал ногой первую скобу, оказавшуюся почти ледяной, и начал спуск в холод и затхлую темноту. Это было очень странное ощущение: ты вроде погружаешься в воду, но при этом остаёшься сухой. Вот глаза оказались на уровне воды, потом пошла сплошная стальная плита.

Почти сразу звуки снаружи как отрезало, я слышал только плеск переливающихся через край волн и звук падающих капель далеко внизу, отдающийся многократным эхом и оттого какой-то странный. И ещё своё дыхание. Я монотонно перебирал руками, то и дело посматривал вниз, но дна было по-прежнему не видать.

Кожа покрылась мурашками, то ли от перепада температуры, то ли от неприятной обстановки. Вспомнилось некстати, как пацанами лазали по подвалам строек и всяким теплотрассам. Один нытик с нашего двора там упал, и рука, скользнувшая меж труб, сломалась в трёх местах. Это нам потом уже рассказали, что в трёх местах, а тогда он там так на руке и повис. Благо почти сразу вырубился от боли. Доставали его пожарники из соседней части, куда мы с криками прибежали за помощью. Ох и всыпали же нам тогда.

Зацепившись за скобу локтем, я вытер со лба пот и снова глянул вниз. Ничего, кроме очередного участка квадратной шахты, не углядел. Да какая ж тут глубина-то, а? И тут раздался, отражаясь от стенок, невнятный то ли стон, то ли рёв. Я дёрнулся и едва не сорвался, прежде чем понял, что это Серый спрашивает сверху, всё ли нормально. Голова толстяка чёрным силуэтом торчала на фоне светлого квадрата неба, ставшего размером не больше салфетки.

— Порядок!! — заорал я, и сам от себя чуть не оглох. — Дна пока нет!

Стена от наших голосов слегка вибрировала, я буквально на нервах ощущал, как колышутся за ней огромные массы воды, прогибая металл. Решил про себя, что ещё метров на семь спущусь и баста. Птичку до слёз жалко, но я человек уже немолодой, мамон пусть и небольшой, но собственный, так что надо трезво рассчитывать силы. С такими невесёлыми мыслями продолжил пересчитывать ступеньки. И минуту спустя что-то вокруг изменилось.

Думаю, дело в акустике. Акустика там была такая… Сложно это описать. Звук уходил по шахте вверх и вниз, потом возвращался, уже изменённый, гулкий и затянутый, смешивался опять. А тут вдруг появилось ощущение обширного пространства, прям реально большого. Уж не знаю, какой орган чувств у человека за такое понимание отвечает, но как есть. А вскоре ещё подуло ветерком по голым ногам. Шахта закончилась, теперь я висел, как блоха, на стене огромного подводного бака. Куда ни глянь, луч просто уходил в черноту и не возвращался. Снизу тихо плеснула вода, и я разглядел на ней что-то белое. Мой коптер.

— Так, — пробормотал я, — по крайней мере, не утонул.

— Ооуулл, — дребезжаще подтвердило эхо.

Воды на дне оказалось на удивление мало, сантиметров десять. Подождал, чтобы руки-ноги хоть немного перестали трястись, и подобрал аппарат. Корпус сухой, лампочка на брюхе мигает. Видать, когда он потерял управление (может, как раз из-за кучи железа под водой), то спустился и аккуратно встал на ножки. Повезло, что мелко, хули.

Заметно поуспокоившись, я стал изучать место, в котором мы с китайским другом оказались. Что сказать. Место оказалось странным. К стене возле лестницы была приклёпана жестяная табличка с красными трафаретными буквами, но от краски осталось так мало, что не прочтёшь. “БЛОК чего-то там ЕРН №5”. Я осторожно побрёл вдоль стены налево, ведя по ней рукой и шаркая ногами, чтобы, не дай бог, не напороться на какое-нибудь стекло.

И правильно сделал, потому что двадцать шагов спустя нога ухнула вниз, в дыру меж прутьев скрытой водой решётки. Обошёл её по краю. Дальше в стене открылось несколько больших воронкообразных раструбов, в основном забитых ветками, грязью и прочим дерьмом. Среди мусора разглядел чью-то помятую оправу от очков.

Из любопытства я слегка отклонился к центру помещения, но далеко не ушёл: нащупал ступени, уходившие глубже под воду. То есть часть впечатляющей размерами цистерны оставалась затопленной, а акваланга я не прихватил. Пришлось вернуться к стене и переть дальше, рассматривая поднимающиеся из воды тут и там пучки толстенных труб неизвестного назначения, похожие на колонны, терявшиеся в темноте наверху. Время от времени в той части, где начиналась глубина, что-то негромко плескало и нутряно булькало.

Спустя несколько минут впереди показалась приподнятая над полом дорожка, огороженная гнутыми перилами. Пропетляв по залу, она привела меня к мощной двери, какие обычно ставят в бункерах, только распахнутой и вросшей в пол. А за дверью начинался обычный бетонный коридор, до середины стен выкрашенный синей краской, из стыков плит которого сочилась струйками вездесущая вода. Всё это наводило на мысли о затонувшей подлодке, на которой уцелел только один пассажир — я. Вдалеке, за поворотом коридора, горел электрический свет.

Я выключил фонарик и проморгался, чтобы понять, не показалось ли. Но нет, и правда свет. Вода на дне бетонной кишки едва заметно блестела навроде лунной дорожки. И ещё она шла мелкой рябью, как от работы большого движка в недрах сооружения. В самом деле, без рабочих насосов тут всё давным-давно должно было затопить.

— Оууллл? — сказал коридор.

Я шарахнулся назад и чуть не полетел через перила, здорово ободрав поясницу. Еле нашарил нужную кнопку на фонаре: ничего, пусто. Грёбаное эхо. Снова раздался звук, на этот раз из-за спины и более знакомый: слов было не разобрать, но я понял, что это орёт наверху забеспокоившийся Серёга. Сколько я уже тут торчу? По всему выходило, что прилично.

Вот и решил, что увидел более чем достаточно. Я, знаете ли, вообще на такой контент не подписывался. По стеночке вернувшись к лестнице, сунул коптер за резинку плавок и полез наверх. Быстро полез, надо сказать. По крайней мере, поначалу. И часто оглядывался, пока не выбрался на свежий воздух. Не стесняюсь доложить, что в какой-то момент мне стало в этом месте очень, очень неуютно.

Наверху отмахнулся от вопросов Серёги, передал ему спасённый аппарат, сам перевалился в лодку и блаженно растянулся на дне, насколько хватило места. Скомандовал:

— Всё, брат. Твоя очередь грести, с меня на сегодня спорта достаточно.

Поплыли. И чем дальше оставался провал на воде, тем лучше было моё настроение, и ровнее стучал в груди моторчик.

На берегу совсем отпустило. Там весело трещал костёр, на нём кипел видавший виды котелок с чаем. Всё так же игнорируя вопросы, я начислил и сразу хлопнул стопку водки, следом ещё одну. И только потом пересказал своё приключение ребятам. Я в жизни наделал много глупостей и ошибок, но вот за эту конкретную мне стыдно в особенности. Думаете, надо было заметить, как разгорались по мере рассказа глаза у известного приключенца Эльдара, и вовремя заткнуть свой болтливый рот? Даже спорить не стану. Но вышло как вышло, чего теперь.

— Охренеть, вот же находка! — от волнения Эльдар вскочил и, размахивая клешнями, заходил вокруг костра. — Будет, что нашим рассказать. А то: стареешь, мол, променял дух приключений на глушь и шашлындосы. Ха! Завтра надо прямо с утра на разведку. Фонари взять, батарейки, зеркалку, что там ещё…

— Ну уж нет, — тут же сказал Сергей. Он всё никак не мог отдышаться после гребли. — Я пас.

Это и понятно, малый он всегда был смышлёный.

— И вам не советую лезть, — добавил я.

Заметив, что вообще не услышан, я со скрипом поднялся и подошёл к Эльдару, положил руку на плечо, заглянул в глаза этому маньяку.

— Правда, дружище, хреновая идея. Провалитесь куда-нибудь, или током ёбнет, да мало ли что. Мы вас даже вытащить не сможем. Может, туда канализация со всей округи стекается. Чего ты, больших выгребных ям не видел? Давай лучше просто отдохнём, как планировали: солнце, лето, рыбалка, девушка вот у тебя красивая. Куда тебя несёт?

— Да ладно, ты ведь несерьёзно, — Эльдар вывернулся и продолжил вышагивать по поляне. — Это же очуметь как интересно, что там, в том коридоре! Почему там до сих пор свет есть, что это за конструкция вообще. Может, она с ГЭС связана?

— До ГЭС отсюда километров сорок, — рассудительно заметил Серый, — и я тоже согласен, что из интересного там можно только ноги переломать. Будет классическая заметка в местной газете. Из серии “очередной тупой турист полез куда не надо и утонул”.

“Оулл”, всплыло у меня в памяти, и аж передёрнуло всего. Я обратился к Светке как последнему средству:

— Свет, ты же умная женщина, ну скажи своему барану!

И тут же понял, что помощи не дождусь: дама сердца смотрела на барана влюблёнными глазами и отговаривать явно не собиралась. И то сказать, они два года назад вместе на Эльбрус ездили восхождение делать, а до этого ещё куда-то. Два сапога пара, короче, тут я просчитался.

— Так, ладно, — постановил я, — утро вечера мудренее. Давайте пожрём, а завтра, как встанем, ещё раз всё толком обсудим.

Но мы ничего уже не обсудили. Вечер затянулся, включив в себя песни под гитару, обильные возлияния и купание голышом при луне (не спрашивайте). Проснулся я не сказать, чтобы рано, часов около одиннадцати, но Серый всё ещё мощно храпел рядом. Не считая этого, в лагере было тихо.

Проглотив таблетку нурофена и сходив поссать, я принялся разбираться с коптером. Запустил, сделал круг над поляной. Всё с машинкой оказалось в порядке, и я подключил её шнуром к телефону, чтобы перенести вчерашнее видео и почистить карту памяти. Потом запустил на телефоне плеер и лениво долистал до конца, где аппарат, игнорируя команды, начал плавно спускаться в шахту.

На экране замелькали ступеньки лестницы, затем дрон со стуком приземлился, картинка застыла. Винты прекратили истерично жужжать, и я снова погрузился в атмосферу странного сооружения: падение редких капель, журчание воды, неопределённые гулкие звуки, похожие на вздохи металла, приходящие издалека — из тех туннелей, где, возможно, продолжали работать какие-то механизмы. Видно практически ничего не было: фонарик на птичке не предусмотрен, а свет из люка до дна почти не доставал. Запись, судя по таймкоду, длилась ещё минут десять, потом умный аппарат сам перешёл в спящий режим.

Я собирался было выключить видео, как вдруг из динамиков донёсся новый звук: резкий такой всплеск и последовавшее за ним эхо. С похожим звуком надолго задержавший дыхание пловец выныривает на поверхность. Пловец, который потом с медленными влажными шлепками направился в сторону дрона.

Я застыл, только бестолково теребил кнопку увеличения громкости, которая и без того была на максимуме. Шлепки (не шаги!) были двойные. Шлёп-шлёп. Пауза. Ш-шарк. Что бы там ни было, оно не шло: ползло, волочилось. Хлюпало.

Камера слегка вздрогнула, динамик затрещал: что-то прикоснулось к аппарату, робко, как бы на пробу. Внезапно квадрокоптер поднялся в воздух и стал крутиться, показывая попеременно то квадратик яркого света высоко вверху, то стену с нечитаемой табличкой, то залитый водой пол. Хлюпающее сопение раздавалось теперь возле самого микрофона. Так мог бы, наверное, хрипеть больной гайморитом на последней стадии, едва не захлёбывающийся слизью.

Наконец, аппарат аккуратно поставили на то же место, где он приземлился. Шлепки отдалились, плеснула невидимая вода. Я вспомнил как дышать только когда в глазах уже потемнело. И чуть не умер от сердечного приступа, когда позади что-то резко взвизгнуло. Это проснувшийся Серёга расстегнул молнию и выбрался из палатки.

— Доброе ут… Ты чего такой бледный, Паш?

А я понял, что же мне показалось странным в лагере, когда я только встал. Не тишина, это ладно бы. Вчера мы вытащили лодку подальше на траву, помню точно, был ещё трезвый. Больше её там не было. Я как-то автоматически повернулся и посмотрел в сторону люка, ведущего в подводный резервуар. В котором, как я раньше догадывался, а сейчас знал точно, что-то было. И возле которого теперь покачивалась на волнах пустая лодка.

— Твою-ю мать, — проследил за моим взглядом интеллигентный обычно Сергей, и ещё кое-что сверху добавил. — Без нас пошли. Похоже, давно. Что будем делать?

Я устало закрыл лицо руками, помассировал опухшие веки. Тяжело вздохнул, хотя, если по чесноку, хотелось орать разное неприятное про Эльдара, мать Эльдара и всю его родню. “Что делать”, “что делать”. Хули теперь сделаешь, надо было добывать их оттуда, диггеров сраных, да мотать домой как можно скорее. Причём не к тётке в Искитим домой, а вообще. Отдохнули, называется.

Вот как на духу: при мысли о необходимости снова лезть в холодную дыру руки-ноги натурально сводило судорогой, а на загривке шевелились волосы. Но оставлять ребят там одних было нельзя, мать меня не так воспитывала.

Вы, конечно, спросите, почему я выключил и спрятал в карман телефон вместо того, чтобы показать видео Серёге. Ну, допустим, показал бы. И что бы это дало, кроме истерики? А мне требовалась подстраховка.

Для начала мне пришлось сплавать за лодкой и подогнать её к берегу. Мышцы тут же разнылись после вчерашних приключений. Конечно, я поорал немного в шахту, но в ответ услышал только собственный искажённый голос.

Загрузились в лодку вместе с Серёгой, заодно я чуть лучше экипировался: запасные батарейки к фонарю, сандали, чтобы ногам попроще было, ещё по мелочи. Когда подгребали к люку, Сергей неуверенно, но весьма храбро предложил лезть вместе. Я оценил порыв, но посоветовал ему подежурить в лодке и гнать за помощью, если не вернёмся через час. Про то, что с его тушей он назад выбраться просто не сможет, и мне придётся поднимать уже троих, я упоминать не стал. Да он и сам всё понял, не дурак.

Спускаясь, я делал остановки и подолгу прислушивался, не раздастся ли какой звук (например, знаете, резкий такой всплеск). Однако было тихо. Внизу первым делом тщательно осмотрел пространство под люком, покричал Свете с Эльдаром, но пустой бак оставался безжизненным и ещё больше, чем вчера, напоминал пещеру с искусственными сталагнатами из труб. Воды стало больше, ноги погрузились по щиколотку.

Скорее всего, ребята ушли исследовать бетонные тоннели, как и собирались. Скоро я добрался до бункерной двери, за которой начинался коридор. Заодно обратил внимание, что дверная плита не просто просела и заклинила, а была наполовину сорвана с могучих петель. Такое мог сотворить, пожалуй, только взрыв или гидроудар.

Пять минут ушло на то, чтобы собраться в кучу и сделать дыхательное упражнение, которое мне как-то посоветовала бывшая. Вдо-ох, вы-ы-ыдох. Помогло. Так, немного.

— Ну что, Оулл сраный, принимай гостей, — сказал я вслух, и тут же решил, что больше ничего говорить не буду, очень уж противное там было эхо.

Загребая сандалиями воду, добрался до первого поворота и осторожно за него заглянул. Коридор продолжался ещё метров тридцать, там разветвлялся на два, а до развилки справа и слева фонарик нащупал несколько простых железных дверей в стенах. С окошками типа тюремных кормушек и номерами, выведенными краской по трафарету: Б-7, Б-6 и так далее. Отблески света стали отчётливее и вели в левый поворот развилки: где-то там горела тусклая лампочка.

Из интереса я подёргал двери, и только потом понял, что в проушинах для замка стоят здоровые приржавевшие болты, ещё и посаженные на сварку. Одна из кормушек была открыта, но, посветив внутрь, я не увидел ничего интересного: стены в покоцанной плитке, какие-то большие бутыли, пучки труб с манометрами и свисающей изоляцией. Что-то типа верстака в углу. Добравшись до развилки, нарисовал на влажной стене стрелку, указывающую на выход. Да, маркеры из Серёгиного бардачка я тоже прихватил. Подозревал, что найду тут лабиринт, и смотрите-ка, кто оказался прав.

За одной развилкой почти сразу последовала другая, затем третья. Некоторые заканчивались тупиком: закрытой дверью или переплетением труб с вентилями, а в одном месте путь и вовсе преградила обвалившаяся потолочная плита, из-за которой хлестали потоки воды. Вдоль потолка попадались аварийные светильники за толстым мутным стеклом, но горел вполнакала хорошо если каждый десятый, добавляя к нескончаемому журчанию воды свой болезненный жужжащий звук.

Я старательно вандалил стены жирными стрелками. Версия, что мои горе-приключенцы попросту заблудились, становилась всё больше похожей на правду. Мне бы шумнуть, позвать их, но что-то внутри останавливало. Не хотелось шуметь, и всё тут. Решил, что поищу пока так.

Почти в каждый коридор выходили двери: овальные с мощными затворами, обычные, иногда просто пустые проёмы. С номерами, с табличками и без них.

На одной из приоткрытых дверей значилось “Смотровая”. Меня это зацепило, потому что такое название ожидаешь увидеть в какой-нибудь больнице, а не в канализации. А ещё там горел свет. Казённого вида дверь громко заныла ржавыми петлями открываясь. Внутри оказалось что-то типа лаборатории: склянки, шкафы со стеклянными дверцами, кушетка, кислородный баллон. На обычном письменном столе горела лампа, согнутая так низко, что почти ничего, кроме самого стола, не освещала.

Ещё там стояли соединённые трубками баки вроде автоклавов, только большие, в рост человека. Я видел похожие в передаче Кусто, в них отсиживались ныряльщики после глубокого погружения, чтобы не словить кессонную болезнь или как-то так. Ещё они напоминали капсулы, в которых надо плавать в солёной воде, чтобы ничего не ощущать — забыл, как это называется.

Пошуровав фонариком, увидел в углу большую кучу мокрых тряпок, а сверху на них валялись советский фотоаппарат “Зенит” (у самого такой был) и что-то очень похожее на пластинку для выравнивания зубов, какие носят дети. Я плотно закрыл дверь смотровой, прежде чем отправиться проверять следующий коридор.

В полу, стенах и потолке встречались иногда круглые отверстия диаметром с тарелку, обычно зарешеченные, но не всегда, так что под ноги я смотрел внимательно. За одну из таких решёток, куда с шумом лилась вода, покрывающая пол коридора, зацепилось что-то яркое, кислотно-розовое. Я издалека понял, что это такое, потому что нет-нет, да и засматривался на Светкину фигуру на пляже. Но на всякий случай подошёл убедиться.

Это был верх от её купальника, зацепившийся застёжкой за решётку. Я хотел бы представить себе внезапный порыв страсти, настигший здесь молодых, в результате чего предмет одежды унесло водой. Хотел бы, но не смог. Где-то с этого момента я начал всерьёз подозревать, что успехом моя спасательная миссия не закончится. Но вернуться, не осмотрев оставшуюся часть комплекса, не мог. Сверился с часами: до момента, когда Сергей поплывёт к берегу, сядет в машину и поедет в сторону ближайшей деревни, попутно набирая 112, оставалось тридцать минут.

Я уходил всё дальше, исписал два маркера из трёх, а коридоры только ветвились. Один из них стал круглым, превратился в сужающуюся до размеров кошки трубу, и мне пришлось долго возвращаться к предыдущей развилке. В другой раз я наткнулся на лифт и лестницу рядом, ведущую вниз, в заполненную водой шахту. Светильники горели в её глубине, намекая на другие затопленные этажи. Я насчитал минимум четыре пролёта.

На полу и стенах появились кораллоподобные наросты, об один из которых я чуть не рассёк ступню, спасла подошва. И я оказался не единственным вандалом здесь: трижды на стенах встречались корявые непонятные рисунки, сделанные какой-то бурой гадостью, даже знать не хочу, чем именно. То ли иероглифы, то ли схема туннелей, не разобрать. Плюс вот уже десять минут, как я отчётливо ощущал пятками вибрацию пола: невидимые насосы, если это были они, исправно делали свою работу. Это смущало. Никак не мог выбросить из головы мысль, а кому же их тут обслуживать.

Довольно скоро я бросил дёргать двери и заглядывать в проёмы, мимо которых проходил, ведь времени оставалось всё меньше. Но перед тем успел насмотреться на комнаты без пола и потолка, на выпотрошенные электрические шкафы и массивные агрегаты, ряды выложенных плиткой купален, словно в каком-нибудь санатории, палаты со ржавыми кроватными сетками и ремнями для фиксации на них. Уцелевшие таблички на дверях не добавляли ни капли смысла: “Барокамера №14”, “Вторичный отстойник”, “Утилизация жив. массы”, “Кислородная станция”.

Плач и бормотание раздались из тёмного коридора ровно в тот момент, когда я злобно швырнул в очередной сток ставший бесполезным последний маркер и собрался было поворачивать назад. Голос Светы, пусть тихий, я узнал сразу. Значит, и Эльдар где-то недалеко. Слава богу, нашлись. Сейчас выберемся. Я пошёл на звук.

От развилки уводило три коридора, сначала сунулся в левый, но голос стал как будто тише. Выругавшись, вернулся на перекрёсток. Бормотание гуляло эхом, сложно было определить источник.

— Светка! — крикнул я, наплевав на осторожность. — Свет, ты где?

Бормотание прекратилось, а потом из среднего прохода донеслось слабое “Паша?..”, и я ломанулся туда.

— Света, не молчи, продолжай говорить! — я перескакивал через кучи какой-то слизи на полу, луч налобника метался по сторонам, пытаясь определить, откуда шёл звук. — Я иду! Где ты? Где Эльдар?

— Я. Я? Нет. Не знаю, я… Мы потерялись, он пошёл искать выход, а я очень замёрзла, прямо как тогда в горах, снег такой сильный, не выйдешь из палатки, все следы замело, все наши следы замело, наши следы, их нет, нас нет, нас теперь нет…

Голос становился всё тише, превращаясь в то самое бормотание, что я уже слышал. Она бредила. Возможно, от переохлаждения. Но я уже обнаружил горизонтальный ряд воронкообразных отверстий в правой стене, достаточных, чтобы просунуть туда руку, но не более. Из них бежала вода, как и отовсюду здесь. Вентиляция, возможно? Луч потускневшего фонарика терялся в глубине узких нор, голос Светланы доносился оттуда. Никаких дверей в этой стене коридора не было.

— Свет, ты там? Главное — не спи, слышишь?

— Не спи, — раздалось из бетонной дыры. — Не спи, не спи, но ведь если очень хочется, хочется спать, мне снился красивый сон. Зачем ты пришёл? Ты кто?

Я и сам давно продрог, но тут меня натурально пробрало до костей, уж настолько слабым и мёртвым был её голос, все интонации будто стёрлись из него.

— Я Паша, помнишь? Пашка, мы вместе приехали шашлыки жарить. Я тебе помогу, подожди немного! Скажи, Эльдар давно ушёл?

Дыра не ответила. Я прислонился лбом к холодной стене, чтобы отдышаться. Бесполезно, надо скорее искать проход к ней. Возможно, третий коридор…

— Эльдар давно ушёл, — вдруг раздалось у меня над ухом, гораздо отчётливее, чем раньше. Света будто очнулась, ненадолго пришла в себя. — Нас унесло водой. И ты уходи, забудь. Иначе ластволишься сам. Как все сдесь.

— Потерпи, Свет, потерпи немного! Я скоро, обещаю.

Развернувшись, я побежал назад к развилке. Нырнул в третий коридор, распахнул первую дверь слева: ряды раковин, душевая. Метнулся дальше, вторая дверь. С-сука, не поддаётся! Протиснул пальцы под стальной лист, потянул всем телом, сунулся в образовавшуюся щель: помещение до самого потолка оказалось забито грязью, из которой торчали торцы каких-то пронумерованных контейнеров. Не то. Дальше по коридору, но фонарик разрядился окончательно, почти не давал света, и я едва не провалился в люк. Перепрыгнул, с трудом удержался на скользком полу, который вдруг стал покатым, схватился за край открытого дверного проёма и буквально затащил себя в него. Без сил опустился на пол.

— Дулак, — прошептали из темноты в метре от меня.

Фонарик окончательно погас. Я сорвал его со лба, на ощупь откинул крышку и достал из кармана запасные батарейки.

— Всё-всё-всё, — бормотал я, загоняя их на место, — я тут, Светк, я пришёл, всё хорошо, сейчас домой пойдём, да? Там тепло, солнышко, согреешься сразу. Водочки тебе нальём, грамм двести. И мне тоже…

Фонарик никак не хотел включаться. Чертыхнувшись, я достал батарейки, чтобы поменять полярность. Светка нащупала мою штанину и потянула.

— Да, да, один момент буквально. А с Эльдаром всё хорошо будет, не волнуйся, он же спортсмен. Мы сейчас спасателей вызовем… Ты чего делаешь?

Продолжение в комментариях ->

— А-а, Николай Сергеевич, как по часам. Добро пожаловать. Хорошо добрались?
— Хорошо, Павел, спасибо. А он…
— Ждёт вас с самого утра, а как же. Не так уж много к нему посетителей, ха-ха-ха. Вот, подносик вам, процедуру знаете.
— Конечно, конечно.

Николай Юдин, рано начавший лысеть мужчина лет тридцати на вид, с тонким носом и двухдневной щетиной, принялся рассеянно рыться в карманах плаща и выкладывать на пластиковый поднос их содержимое. Несколько закаменевших барбарисок, ключи от дома и машины, сигареты с зажигалкой, зажим для наличных, комочки смятых чеков… Под конец снял с запястья часы и коротко взглянул на время, прежде чем положить их перед дежурным: 13:46.

Павел, крупный парень в белом халате, чьей фамилии Николай, к своему стыду, не помнил, без особенного интереса потыкал концом ручки в разложенные предметы и что-то буркнул в микрофон селектора. Из коридора послышались шаги медбрата. Состоялся очередной обмен приветствиями, загремела, откатываясь в сторону, решётка, и Николай устремился было вперёд, как вдруг голос подал мерзкий зуммер рамки металлоискателя.

— А, чёрт, извините, забыл про ремень, — засуетился было Николай, но Павел, уже вернувшийся к просмотру ютуба на телефоне, только махнул не глядя.
— Да бог с ним, Николай Сергеевич, проходите, надо дверь запереть.

Они поднялись на второй этаж, миновали ещё две крашенные в серый решётки поперёк коридора. Пахло сигаретами, лекарствами и хлоркой. В дверях палат, мимо которых они шагали, были проделаны окошки, по большей части закрытые. Сопровождающий оказался молчалив, только звенел ключами и пару раз заразительно зевнул. Должно быть, дремал где-нибудь в комнате отдыха. Один раз из-за угла им навстречу повернул врач и прошёл мимо, не отрываясь от папок, которые листал на ходу.

— Скажите, к нему ещё кто-нибудь приходил за этот год?
— В смысле? — не понял заспанный медбрат. — Это кто, например?
— Не знаю, может… другие родственники?
— М-м. Нет, не слышал такого. Распоряжения были только насчёт вас.
— Понятно.

Само собой. И зачем бы им это, ковырять ножом гноящуюся рану. Другие родственники стараются жить дальше, и только он таскается сюда каждую годовщину, как… Как помешанный. Возможно, им не стоило бы выпускать отсюда его самого, потому что нормальные люди так себя не ведут.

За последней решёткой скучал сотрудник ФСИН, в форме и при оружии, первый встреченный ими человек не в белом. Равнодушно ощупав посетителя взглядом, он нажал на кнопку, пропуская их в крыло. Николая тут знали, привыкли. За годы регулярных визитов он превратился во что-то вроде местной достопримечательности. Вместе со своей историей. Их с Уродом историей, одной на двоих.

— Подождите минутку, — попросил медбрат, выходя из комнаты, предназначенной для свиданий.

Помещение, где из мебели были только стол, пара чудовищно неудобных (он знал это) стульев да шкаф в углу, казалось слишком большим. Незаполненным. В высокие окна сквозь ветви недавно опавших клёнов проливался мутный, словно бы бесцветный осенний день, пятнал вздувшийся линолеум тенями от прутьев. “Решётки здесь дрянь”, — в который уже раз подумал про себя Николай, — “Прутья слишком тонкие”. Он прислонился лбом к прохладному стеклу, постарался унять нервную дрожь, накатывавшую волнами.

В коридоре неуверенно зашаркали, скрипнула дверь, а медбрат повернул ключ снаружи, оставляя их наедине. Отсчёт пошёл. У него было ровно сорок минут на очередную попытку. Самые мучительные сорок минут в году. Николай медленно повернулся. Перед ним в стоптанных тапках, фланелевой рубашке в клетку и растянутых трениках, щурясь на солнце и, как всегда, добродушно улыбаясь щербатой пастью, стоял Урод.

🌖 🌗 🌘

По дороге назад Николаю трижды пришлось съехать с трассы. На первой остановке (“Приют дальнобоя. Сауна, кафе, отель”) его выворачивало на колесо какого-то грузовика добрых пять минут, прежде чем спазмы начали порождать лишь нитку тягучей прогорклой желчи, свисавшей из уголка рта. Дальше пошло легче. Вечером, паркуясь возле дома, он уже почти владел собой. Перед тем как нырнуть в подъезд, привычно зашёл в Пятёрочку и не глядя купил две бутылки какой-то водки.

Дома достал из холодильника тарелку с заранее нарезанной закуской, постоял с ней в руках и убрал обратно. Есть не хотелось. Одна из бутылок отправилась в морозильник, второй он с хрустом скрутил крышку и поднёс ко рту — держа двумя руками, чтобы стекло не так сильно стучало об зубы. Который это был раз? Он сосчитал в уме: выходило, уже двенадцатый. Помахал в воздухе рукой, потряс сильнее: из рукава свитера выпало и с коротким глухим звуком воткнулось в паркет шило. Он не смог, опять не смог. Господи, какой же трус.

Николай прошёл в комнату, вынул из диктофона кассету и, накарябав на ней число 12, швырнул в ящик к остальным. Без сил опустился в кресло, прикрыл глаза. Руку продолжал держать на бутылке, время от времени делал новый глоток и морщился от отвратительного, какого-то медицинского привкуса водки. Зачем люди вообще это пьют? Наверное, лекарство и должно быть мерзким на вкус.

Тикали часы в коридоре. Ранние сумерки заботливо погрузили квартиру в темноту, давая отдых глазам, лишь по стенам и потолку скользили полосы света от фар проезжавших за окном машин. Вместе с ними в памяти возникали обрывки их с Уродом разговоров: и сегодняшнего, и всех предыдущих, таких же бессмысленных и абсурдных. Они всегда шли по одному и тому же сценарию. Это, в сущности, был один омерзительный разговор, только ужасно растянутый, длиной почти во всю его сознательную жизнь.

🌖 🌗 🌘

— Спасибо, что заглядываешь к старику, Колюш! Только ты и ходишь теперь. Радуешь меня, ох радуешь.
— Пошёл ты нахуй.
— Раньше хоть доктора всякие приходили, давно было, теперь не-ет, не приходят. Надоел я всем. А чем заняться? Скучно! Телевизор не дают, в библиотеке все книги с картинками пересмотрел, ходить можно, хожу вот, лежу, маюсь. На прогулку всех выводят, а я в окошко гляжу так, вот и всё веселье.
— Я уже говорил. Есть отличный выход: убей себя.
— Да како-ое там, кто ж мне даст-то.
— Проглоти ложку. Ты говорил, тебе выдают ложку во время обеда. Сожри её. Я смотрел в интернете, психи так делают.
— Так большая она, Колюш…
— Тогда заточи и воткни себе в глаз. Или напади на охранника.

Урод рассмеялся: по-детски заливисто, но по-стариковски хрипло. Захлопал ладонью по столу, отчего наручники несколько раз стукнули о край.

— Что ты, что-о ты. Скажешь тоже, на охра-анника… Выдумщик. Вы с сестрёнкой всегда такие фантазёры были, что ой. Всё время сказки сочиняли, да какие. Расскажешь мне сказку? Расскажи. Тебе бы книжки писать, а не в фи-ирме этой твоей работать.
— Это она сочиняла. Я только помогал. Немного.
— Да уж знаю, знаю, ага.
— Ну?
— Что, Коленька?
— Где она? Где Катя?
— Ох, опять приставать будешь, обижать… Я же всё рассказал, и ми… лиции, и докторам, и тебе то-оже рассказал, в первый раз ещё. Не помнишь?
— Хватит с меня этого бреда. Отвечай.
— …
— Отвечай мне, мразь! Где она?! Где ты её оставил?!

🌖 🌗 🌘

Очередной автомобиль проехал за окном. Николая слегка знобило несмотря на почти опустошённую бутылку водки. Из головы никак не шёл дрожащий голос ублюдка и те сцены, которые его истории порождали в сопротивляющемся разуме слушателя. Словно что-то вспомнив, он вдруг поднял голову и огляделся по сторонам. Нелепая, пьяная догадка ожгла холодом, прервав поток тошнотворных воспоминаний. Встал (его повело), включил люстру, принёс из кухни табурет. По плечи закопался в антресоль, начал доставать оттуда пыльные коробки из-под обуви, кипы бумаг, пачки газет, новогодние игрушки и ещё какой-то хлам.

Фотографиями в их семье всегда заведовала мама: с удовольствием снимала, носила плёнки на проявку, искала удачные кадры. Тщательно подписывала и собирала в фотоальбомы по теме. Вот “Поездка с Пироговыми на родину Есенина, 1995”, вот “Лето 1998 на даче, свадьба Оленьки”. После девяносто девятого альбомы заканчивались, мама больше ими не занималась. И вообще ничем уже не занималась, до тех пор, пока Николай однажды не проснулся наутро после новой родительской ссоры, а мамы и её платьев в шкафу уже не было.

Но оставалась ещё россыпь снимков, рассованных случайным образом в пакеты из салонов Кодака. Двухтысячный год. Он начал перебирать их. Подолгу держал в руках те, на которых его засняли вместе с сестрой: в лодке на озере, в парке, с большими подберёзовиками в руках, перемазанных мороженым и хохочущих… То лето на бабдедушкиной даче было замечательным, возможно, самым лучшим. Точно самым последним, потому что в конце августа, за день до своего дня рождения, Катя пропала.

На одном из снимков ватага детворы с рыжей Катькой во главе облепила старую железнодорожную цистерну, приспособленную под полив. Играли в пиратский корабль, вспомнил Николай. Чуть в стороне, возле забора, стояли и степенно о чём-то беседовали взрослые. Ещё дальше, с самого края фотографии, смотрел на детей нестарый ещё мужчина со знакомой широкой улыбкой на чуть глуповатом, округлом лице сельского дурачка. Любимец ребятни, балагур и добряк дядя Женя. Бывало, бабушка называла его “христосик блаженный”. Собиратель сказок. Николай же с того лета даже про себя звал его просто: Урод.

Оторвав и скомкав этот край фотографии, он принялся потрошить остальные коробки, но того, что искал, нигде не было. Отыскалось кое-что другое.

🌖 🌗 🌘

Ночной поезд мерно стучал колёсами, за окном проносились тёмные массы едва различимых деревьев с редкими проблесками станционных огней и жд-переездов. Говорят, этот звук хорошо усыпляет, но Николая, несмотря на выпитое, пока не тянуло в сон. В купе он был один, до нужной станции оставалось ехать три часа, потом несколько километров пешком через лес, ведь в такое время маршрутки не ходят. Да и ходят ли они там вообще? Он ни разу не возвращался в деревню, не знал, обитаема она до сих пор, или встретит его бурьяном, проросшим из выбитых окон покинутых домов.

На столике перед мужчиной лежала тощая серая папка, которую он обнаружил втиснутой между пачкой их с сестрой детских почётных грамот и подшивкой журнала “За рулём”. Зарывшись пальцами в волосы, Николай до боли сжал кулаки и закрыл на минуту глаза, позволил себе какое-то время вообще ни о чём не думать. Затем протянул руку и открыл.

Он прежде не видел эту папку, значит, отец прятал её. Прятал, но долго ещё продолжал наполнять, последняя распечатка с сайта “комсомолки” была датирована 2012 годом. Совсем маленькая заметка с косвенным упоминанием. Первые же страницы заполняли настоящие газетные вырезки, целые сложенные развороты с исходящими криком заголовками. С зернистых фотографий на него смотрело глуповато-недоумевающее лицо Урода. Подпись поясняла: снимок сделан в ходе следственного эксперимента.

Были там и другие фото. Много других, словно глядишь на выпускной альбом класса. Катин снимок оказался третьим справа во втором ряду. Фото было совсем неудачным, он сам сделал его на торжественной линейке по случаю первого сентября. Сестрёнка тогда была не в духе, капризничала, за что получила от мамы нагоняй. Потому и в кадре стояла непривычно серьёзная, с поджатыми губами, будто старше своих восьми лет. Ещё с этими дурацкими, большими белыми бантами.

У части фотографий в газете была чёрная рамка, но у некоторых, как и у Катиной, нет. Потому что не все тела удалось найти.

Бумага шуршала под пальцами, заголовки орали на него сквозь время.

“Приволжский похититель пойман!”

“Тридцать лет убийств: никто даже не подозревал…”

“Маньяк даёт показания, первые тела жертв найдены”

“«Это не человек». Стали известны шокирующие подробности последних часов жизни…”

“Признан невменяемым: приволжский похититель избежит наказания?”

“Поиски тел продолжаются, следствие зашло в тупик”

Николай отвернулся к окну и быстрым, злым движением вытер щёку. Надо бы побриться, а он с собой не взял ничего. И поспать хоть немного. Надо на работу позвонить, продлить отпуск на день. Надо…

Надо похоронить Катьку.

Два часа ночи, завтра ей исполнится девять. И через год тоже, и потом. Всегда будет так, а он даже не может принести ей чёртовых цветов, не может сесть на лавочку, рассказать про свои дела, про жизнь. Понятное ведь такое человеческое желание: точно знать, что произошло. Да, пусть ужас, но ужас известный. Разве он много просит?

На городском кладбище в 2005 появился кенотаф, Николай даже был там пару раз, студентом и позже, после диплома. Это было пустое место, выхолощенное, ещё более мёртвое, чем соседние могилы, если такое вообще возможно. Он хотел одного, знать, где лежит её тело. Но Урод не говорил.

Вернее, говорил-то он постоянно, болтал так, что не заткнёшь. Отвечал на любые вопросы, пускался в подробности, о которых никто его не просил. Охотно рассказывал, что именно делал с детьми. Ему очень нравилось говорить о себе. А благостная улыбка идиота всё это время не покидала его лица. Невыносимо. Поневоле ведь представляешь всё это. Пару раз во время таких рассказов Николай сжимал в потной ладони рукоять шила, был на волоске от… Но всякий раз трусил. К тому же понимал, что тогда уж точно ничего не добьётся. А может, просто искал своей слабости оправданий, как знать.

В тот день, тот самый день, Урод под большим секретом пообещал показать Катьке новорожденных котят на острове, что на середине озера возле их дома. Там же, на острове, он её и оставил. Говорил, что ещё живую. Говорил, мол, навещал её ещё раз пять или шесть, прежде чем где-то на столе у следователя собрались воедино приметы подозрительного мужика, отиравшегося тут и там незадолго до пропажи очередного пацана или девчонки. Всякий раз дети исчезали бесследно, среди дня, как сквозь землю, и поиски не давали ничего. Действовал он по всей области, перемещался на междугородных автобусах. Люди потому и не поверили, что Урод с детства умственно отсталый. Рядили, мол, симулянт, не мог бы он иначе так ловко заметать следы. Ну что ж, а он смог.

Николай ведь тоже сперва не верил. Пенял на ленивых следаков, которым лишь бы поскорее закрыть неприятное дело, поднявшее столько шума. Свои допросы на ежегодных свиданиях (более частых добиться ему не удалось даже за большие деньги) он строил так, чтобы поймать ублюдка на неточности или лжи. Старался подловить, делал паузы в несколько лет, прежде чем внезапно вернуться к какой-нибудь мелкой детали… Но “дядя Женя” не симулировал и не хитрил, он действительно, на самом деле жил в собственном выдуманном мире, в извращённой реальности, где ожившие сказки под крики боли подтекали кровью. Сейчас Николай почти слышал эхо этих криков. Они раздались за дверью купе, сперва издалека, но становились всё ближе. Он бросился к двери, чтобы запереть замок, но лица на газетном листе проводили его взглядом, раскрыли чёрные овалы ртов (”найди нас!”). Тёмный лес вдруг прыгнул к самому окну, стекло со звоном разлетелось, проваливаясь внутрь, и купе заполнили, загромоздили еловые ветви, сметая его, опрокидывая состав…

Поезд мерно стучал колёсами на стыках рельс. Сам того не заметив, Николай забылся неровным, тревожным сном. Разбудила проводница, при посадке получившая от нетрезвого пассажира пятьсот рублей.

— Молодой человек, ваша остановочка, просыпайтесь.
— Что?
— Ваша остановочка. Подъезжаем, говорю!
— Понял… Иду.

🌖 🌗 🌘

Когда он выбрался из-под деревьев и вышел к домам, понемногу начинало светать. Зазубренный край леса медленно проявился на фоне неба, будто на полароидном снимке. Посёлок оказался частично обитаемым: на главной улице ещё горели оранжевым два фонаря, у одного из домов стоял жигуль. За оградой заворчала и звякнула цепью собака, пока он проходил мимо. Пустых оконных рам тоже хватало, но на окнах бывшего бабушкиного дома висели белые тюлевые занавески.

Не отрывая от них взгляда, Николай достал из плаща вторую бутылку с остатками водки и сделал хороший глоток, почти не скривившись. Мрачно усмехнулся про себя: не так уж и плохо, дело привычки. Нет, он не собирался туда идти. Дом давно продан, в нём, должно быть, спят сейчас чужие люди, которые совсем не обрадуются его появлению. Но в дом ему и не нужно.

Он подошёл к забору в паре метрах от калитки, пошарил за ним и вытащил длинный проволочный крючок.

— Надо же, до сих пор тут.

Потом засунул проволоку в дырку от сучка на калитке и оттянул задвижку так ловко, как если бы делал это ещё вчера. Этим путём они с сестрой тайком возвращались, когда задерживались на улице допоздна и хотели хотя бы до утра отложить разбор полётов. Стараясь не наделать шуму, Николай обошёл дом и побрёл, покачиваясь и хватаясь за нависающие над тропинкой ветви яблонь, в дальний конец участка, откуда в прежние времена спускалась к озеру глинистая тропинка.

Тропа оказалась на месте, ещё более крутая, чем ему помнилось, вся влажная и скользкая от росы. Он неловко упал и проскользил по ней, испачкав брюки и плащ, почти до самого низа, прежде чем смог ухватиться за сухие стебли рогоза и обрести равновесие. В конце топкой тропы, петляющей между деревьев, сверкнула спокойная гладь. Набрав в туфли изрядно воды и не заметив этого, Николай прошёл под ветками последних елей и ступил на пирс, доски которого со скрипом запружинили под ногами. Внизу плескалось. Ещё несколько шагов, и перед ним распахнулось озеро. Пошарив в карманах, он обнаружил целую сигарету среди сломанных и со второй попытки сумел прикурить.

Озеро. Почти идеально круглое, с поросшими осокой и рогозом берегами, оно осталось точно таким, как он помнил. Сверкающая полированная чаша посреди леса, в безветрие так подробно отражающая звёзды, что воду можно было принять за провал в пропасть. Света хватало, чтобы отчётливо видеть деревья и огни в окнах редких домов на дальней стороне. Ничто в столь ранний час не нарушало поверхность воды: от края до края ни птицы, ни лодки… ни острова. На Лисьем озере никогда не было островов. Не было даже самой маленькой кочки. В том-то и состояла беда с признаниями маньяка-идиота, такими детальными, но совершенно бесполезными. Никаких островов. Дно тогда целую неделю исследовали водолазы и люди с баграми, просто на всякий случай (Катя не умела плавать, чего очень стеснялась). Обшарили каждую пядь, заглянули под каждую корягу… Напрасный труд.

Урод, конечно, не врал, думал Николай про себя, добивая сигарету и наблюдая, как медленно бледнеет на востоке небо, а от воды слоями поднимается утренний туман. На ложь и выдумки ему просто не достало бы ума, не зря же он с таким удовольствием слушал нехитрые Катины истории. Впитывал их, открыв рот, становясь при этом похожим на большого ребёнка. Он попросту безумен. Совершенно сумасшедший ублюдок, он не понимал и половины того, что натворил.

Часть тел так никогда и не нашли именно потому, что он, как следовало из показаний, оставлял своих жертв то “на сказочной поляне в лесу, где растут говорящие дубы”, то “на секретной базе на невидимом втором чердаке”, якобы имевшемся в дачном коттедже раздавленной горем семьи. В гостиной кукольного домика, куда можно попасть, только если знать волшебные слова. Или вот, к примеру, на несуществующем острове, в центре которого стоит большая карусель. И где, конечно же, водятся кошки.

Делирий, инфантильный бред. Да только в последнем их разговоре промелькнуло нечто такое… Словечко, которое чем-то царапнуло Николая: “понарошку”. Он не сразу понял, что же именно со словом не так, да и сейчас ещё не вполне понимал. Зато знал, где искать: ему нужна была Карта. А ещё ему показалось, что Урод произнёс это слово уже не первый раз.

Вплотную к мосткам примыкал наполовину ушедший под воду дедов лодочный сарай. Халупа сгнила ещё когда он был ребёнком, теперь же и вовсе грозила упасть от малейшего толчка. Рискуя провалиться по пояс в затянутую ряской воду, он вошёл, согнувшись, в густую тень сарая и на ощупь начал продвигаться к дальнему от входа углу. В карманах не нашлось ничего, что сошло бы за инструмент, но дерево размокло до состояния губки и поддавалось легко. Спустя минуту пальцы нащупали за досками полиэтиленовый свёрток.

Выбравшись на свет, он принялся один за другим рвать пакеты, в которые была завёрнута находка. Надо же, пролежала так долго. Впрочем, кому сдался тайник, о котором начисто забыл, уехав в город, даже его владелец. В те дни ему было не до пиратских кладов, секретов и сказок. Случилось что-то действительно плохое, все игры были сразу забыты, такие глупые на фоне настоящей беды: сестра не вернулась домой. Родители всё гнали маленького Колю гулять во двор, а он не шёл, потому что хотел оставаться вместе с ними, а главное — рядом с телефоном. Ведь в любой момент могли позвонить из милиции, с хорошими новостями или с такими, думать о которых он не мог и не хотел. Но телефон так и не зазвонил.

Под пакетами нашлась жестянка из-под кофе. Он подцепил ключом крышку и высыпал на ладонь содержимое. Пиратский клад. Несколько стеклянных шариков, монета с дыркой, привезённая отцом из командировки, красивая висюлька с бабушкиной хрустальной люстры, ластик в форме слона, кэпсы… Последним выпал много раз сложенный бумажный лист, мягкий от влаги. Николай осторожно развернул его, стараясь не порвать, и чиркнул зажигалкой. Фломастеры расплылись, но в целом Карта оставалась вполне различимой.

То была карта Сказочной Долины, которую они планомерно придумывали вместе лето за летом, исследуя окрестности деревни. Ладно, придумывала в основном Катька, она же намечала контуры, зато Николай всё красиво раскрашивал и делал аккуратные подписи, тут и там для пущей понятности добавляя небольшие рисунки. Вот крепость с зубцами и лучниками на башнях, с надписью “Форт” на развевающихся флагах — бабушкин дом, центр долины. А тут Ведьмин Лес, среди угловатых ёлок торчит избушка, помеченная черепом и костями. Там на полянке они нашли старый отключенный трансформатор, на вершине которого свили гнездо аисты.

Дорога (то есть ”Бандитский Тракт”, разумеется), петляя, уходила за границу бумажного листа, терялась в ущелье меж заснеженных гор, над которыми парил злой дракон. Дракона звали Гортензий, и он был вечно зол от одолевавшей его чесотки. Горы же обозначали заброшенный песчаный карьер, куда им настрого запрещали ходить играть. Конечно, они всё равно туда ходили, где ещё наловишь редких зелёных ящериц? Много же вечеров тайком трудился он над этой картой при свете фонарика, раскрашивая и дополняя, чтобы сделать сестре сюрприз. Готовил подарок на её день рождения.

Рядом с “фортом” в чаще леса они нарисовали озеро, круглое, как блюдце. Собственно, обвели карандашом дно кружки, чтобы вышло ровнее. Название менять не стали, “Лисье озеро” и без того звучало подходящим образом. Взгляд на любое место карты возрождал в памяти какую-нибудь историю или сцену из далёкого прошлого. Николай невольно улыбался про себя, разглядывая рисунки, как вдруг сердце пропустило удар. Тут же чертыхнулся, когда раскалившаяся зажигалка обожгла палец и погасла. Там что-то было. Недалеко от центра нарисованного озера он успел разглядеть маленькую кляксу. Вновь чиркнул колёсиком и приблизил огонёк к бумаге. Клякса была подписана: “остров Понарошку”.

— Ах, чёрт, ну конечно… — пробормотал он.

Разумеется, остров был тут, как иначе. Чего-то такого он и ждал, ведь не зря же вспомнил про карту. Вспомнил и то, как родился этот остров: они валялись на чердаке, ели клубнику с сахаром и раскрашивали карту каждый со своей стороны. Катя на что-то отвлеклась, уткнув фломастер в бумагу, отчего по ней расплылось некрасивое тёмно-синее пятно. Николай, которому тогда было всего шесть, расстроился, но сестра быстро придумала историю про таинственный остров, на который могут ступить только те, кто отчаянно храбр и чист душою, что-то в таком духе. И тут же дала острову имя. Понарошку.

Позади громче прежнего плеснула вода, что-то в очередной раз деревянно стукнуло, и Николай обернулся, вглядываясь в сумерки. Сложил и убрал карту, прошёл в самый конец причала и толкнул носком туфли привязанную там лодку, проверяя на прочность. На дне скопилось немного воды и опавшей хвои, но на серьёзную пробоину это не тянуло. Пожал плечами — пойдёт. Сделав солидный глоток из быстро легчающей бутылки, он шагнул в лодку, едва её не перевернув. Гнилая верёвка оборвалась сама, и Николай отчалил, толкнувшись веслом. Сел спиной вперёд, пьяно ухмыляясь: ну что ж, теперь-то он настоящий пират. У него есть клад, он украл чью-то лодку, а ещё оставался ром… или вроде того. Можно отправляться.

Туман густел. Грести быстро надоело, да и плечи заныли с непривычки. Скомандовав сам себе “суши вёсла”, Николай откинулся назад и вплотную занялся остатками “рома”, глядя вверх, на последние гаснущие звёзды, прислушиваясь к тихому плеску воды за бортом. Хорошо, что он приехал сюда, что нашёл Карту. Горечь никуда не ушла, и никогда уже не уйдёт, но всё же ему стало как-то… спокойнее, что ли. Туман поднялся достаточно высоко, чтобы скрыть берега, и теперь он дрейфовал неведомо куда в своём утлом, медленно набиравшем воду судёнышке. В однородной молочной пустоте, отдавшись на волю волн, ветра и памяти.

Может, именно это ему и было нужно, приехать туда, где прошли их с сестрой последние дни? Он так хотел иметь какое-нибудь место, куда можно прийти, не понимал, что это место всегда было тут. И стоило столько лет мучить себя поездками в психушку? Но он не мог иначе. Слишком уж многое в рассказах Урода не сходилось, и речь даже не о том, что мест, где тот якобы расправлялся с жертвами, не существовало в действительности.

Вернее, они, очевидно, существовали — в историях и играх. Ведь остров Понарошку действительно был отмечен на их Карте, теперь хотя бы этот кусочек пазла встал место. Волшебный лес, невидимый секретный штаб, загадочные катакомбы там, где взрослые видят самый обычный погреб — всё это звучит безумно из уст кающегося маньяка, но обретает смысл, если предположить, что эти места выдумали похищенные им дети. А выдумав, поделились своими историями с дядей Женей, вот уж кто всегда был готов про такое послушать и никому не выдать секрет. Похититель мог уводить ребят в какое-нибудь тихое логово, где… “играл” с ними, в то же время воображая, будто находится в одном из таких тайных укрытий.

Впрочем, природа безумия Урода не слишком интересовала Николая, важнее было другое. Он сознался, что несколько раз навещал Катю, чтобы снова с ней поиграть. Пять раз, может, шесть. Его поймали только в две тысячи четвёртом. Как Николай ни старался, как ни давил на него (однажды угрожал сломать палец и почти сделал это), Урод упорно твердил одно: последний визит к Кате был за год до ареста. Как может человек прожить три года на острове, да вообще где бы то ни было, объяснить не смог, только нёс свой обычный бред, мол, в сказках никто не умирает до конца.

Именно эта деталь рассказа не давала Николаю покоя, заставляла много часов проводить над магнитофоном, переслушивать записи их бесед, делать пометки в тетради. Он старался сопоставить факты и наложить галлюцинации идиота на реальный мир, чтобы понять, где находится тот подвал, в котором маньяк, возможно, несколько лет держал его сестру. История знает такие случаи. Что если до самого ареста Катя была ещё жива? А потом некому стало её кормить.

Холод от промоченных ног, наконец, пробрал его, а спина начала болеть от сырости и неудобной позы. Да и лодка набрала прилично воды через незаметные щели, пора было возвращаться. Мужчина сел, размял плечи. Издалека донёсся мерный и протяжный колокольный звон: где-то на том берегу стояла церквушка. Значит, плыть нужно в противоположную сторону, к станции.

Размахнувшись, он зашвырнул опустевшую бутылку в туман, взялся за вёсла… Вместо всплеска стекло звякнуло о камень. Звук был такой, словно бутылка покатилась по земле.

Николай медленно отпустил вёсла. Посмотрел на молочную стену тумана в той стороне, куда улетела бутылка. Затем наверх, оглядел верхушки поднимавшихся над туманом елей. Он находился почти в центре озера, до любого из берегов предстояло грести не меньше четверти часа.

— Нет… — прошептал он. — Нет нет нет, этого нет. Она мертва, ты знаешь!

Над водой разносился медленный, монотонный колокольный бой, в ушах шумела кровь, пальцы онемели до бесчувствия и не могли нашарить вёсла. Он мокрыми глазами вглядывался перед собой: больше с ужасом, чем с надеждой. Как попасть в место, которого нет? Только добровольно заблудившись в воспоминаниях и тумане. Ветер медленно переносил его клочья с места на место, и на секунду в просвете мелькнуло что-то тёмное. Участок воды? Обрывистый берег? Невозможно. Нужно быть отчаянно храбрым, говорила она, чтобы ступить на остров. Николай осознал, что таким не был, он вырос другим человеком. Да, он готовил себя к тому, чтобы рано или поздно обнаружить останки, но не живую Катю, на годы застывшую внутри детской выдумки, словно мошка в янтаре. Так долго доискивался правды, но в последний момент просто не нашёл в себе сил узнать...

На пути к берегу, задыхаясь над вёслами, он смотрел только вниз, между стоявших в воде на дне лодки туфель. Николай не знал, что бы стало с ним и всей его жизнью, если, подняв глаза, он увидел бы, как машет ему вслед тонкая фигурка, стоящая над обрывом.

1. Номера

— Ну надо же, — я повертел в руках тонкую телефонную книжку в красном кожаном переплёте с тиснением. По краю линованных листов напечатали алфавит, чтобы можно было быстрее найти нужное имя. — Сто лет таких не видел. Эх, дед...

Я уже третий день разбирал вещи покойного, чтобы освободить квартиру перед продажей. За годы здесь скопилось множество хлама, бумаг, какой-то одёжи. Хотелось поскорее закончить шерудить в клубах пыли, вынести последние коробки на помойку, а с собой прихватить какой-нибудь артефакт. Что-то, что напоминало бы мне о старике. Пусть в последние годы меня закрутила работа в соседнем городе, и мы почти не общались, я всё ж таки любил деда и с теплотой вспоминал летние дни, проведённые мальчишкой на его фазенде. Фазенда та сгорела уж десяток лет как, бомжи зимой постарались, а квартира вот, осталась. И бывает же, оказался я здесь проездом, решил нагрянуть, устроить сюрприз. Ключик отыскал за притолокой, открыл дверь... В общем, я деда и нашёл, когда он ещё остыть не успел. Так и не попрощались по-человечески.

Я поднялся и вытер со лба пот, оставив на коже грязные разводы. Вообще-то, телефонная книжка была очень кстати. Стоит обзвонить знакомых деда, рассказать, что случилось. Жалко, что она не попалась мне на глаза раньше, до похорон: маловато народу собралось в церквушке. Можно бы, конечно, махнуть рукой, мол, к чему мне эти заботы и новые соболезнования, но как-то оно нехорошо. Дела нужно доводить до конца.

Оттащив к помятым мусорным контейнерам очередную коробку с тряпьём и старой, ещё с лампами, полуразобранной электроникой, я решил устроить себе заслуженный перерыв. В прихожей на полочке под зеркалом примостился пузатый красный телефон с наборным диском — ещё один раритет, ровесник динозавров.

Я принёс с кухни колченогую табуретку, вооружился огрызком карандаша "Конструктор" и открыл блокнот на первой странице. На "а" нашлась единственная запись, сделанная аккуратным, округлым почерком деда. Так пишут люди, которые плохо видят. Я представил его в сползающих на кончик носа роговых очках, тщательно выводящего буквы имени какого-нибудь коллеги по НИИ или дальнего родственника. На сердце уже привычно заскребли кошки. Да, ушла эпоха...

— Так-с, ну ладно, эпоха ушла, а жизнь продолжается. Что у нас тут. "Анатолий Васильевич П. (консультант)". Попробуем, — с непривычки осторожно вставляя пальцы в отверстия диска, я набрал первый номер, прокашлялся, готовясь к разговору, и непроизвольно сделал приличествующее случаю выражение лица.

— Алло?

— Анатолий Васильевич?

— Сейчас его позову, — трубку положили на что-то твёрдое. — Пап! Тебя!

В ожидании ответа я раскачивался на табуретке и слушал, как в большой комнате тикают старинные заводные часы. Наконец, в трубке зашуршало.

— Слушаю?

— Анатолий Васильевич, здравствуйте, я внук Петра Семёновича Спицына. Скажите, пожалуйста, вы вместе работали, знали его?

— Ну, как работал, как работал. Тонкий вопросец-с, — засуетился собеседник, — знавались с ним, да, можно сказать, что и по работе... По его. А вы, собственно...

— Я звоню сказать, что Пётр Семёнович, к сожалению, погиб.

— Как погиб? Когда?

— На той неделе похоронили. Стало плохо с сердцем, так и умер за столом, статью очередную писал, наверное. Вот, обзваниваю теперь его знакомых, — я выжидательно замолчал. В трубке молчали тоже. Наконец, дар речи вернулся к моему собеседнику.

— Статью? Да, конечно, статью. Кхм, что ж. М-да. Это, безусловно, очень печально. На прошлой, говорите? Кхм. Примите мои, э-э, соболезнования, молодой человек. Да. Спасибо, что сообщили, простите, должен срочно идти, дела-с.

Распрощавшись, я даже запереживал немного, не слишком ли шокировал человека. Следующим в списке был "Виталий дежсмена, 537-22-19". Трубку сняли после первого же гудка.

— Да.

— Добрый день, это Виталий?

— Кто говорит?

— Мы незнакомы, я внук Спицына...

— Пора? Ну наконец-то. У нас всё готово, начинаем по отмашке.

— Что, простите? Боюсь, вы меня неправильно поняли...

— "Сьто плёстите", — неожиданно передразнили на том конце. — Вы кто такой? Где Спицын?

— У... умер...

— Чего?

— Умер, говорю!

— Ну конечно, умер! А как же иначе. Запускаем или нет? Ну?! Под парами ведь стоим!

— Я не понимаю, о чём вы. Послушайте...

— Так, всё! Найдёте Спицына — пусть сам перезвонит. Субкод на сегодня — "прогресс". Чао какао.

В трубке загудело. Я отнял её от уха и вопросительно посмотрел на чёрные дырочки динамика. "Какао"? Странный какой-то. Впрочем, наверное, можно чего-то такого ждать, когда звонишь людям наобум. Я вычеркнул хама Виталия и перешёл к следующей строчке. Оттуда на меня смотрел некто Валентин Кессель с припиской "и. о. Можарова (выбыл)".

— Здравствуйте, приёмная, — жизнерадостный женский щебет был словно райская музыка для ушей после предыдущего разговора.

— Здравствуйте, уважаемая, а я звоню господину Кесселю.

— Валентин Евгеньевич сейчас на совещании, вы по какому вопросу, что передать?

— Я насчёт Спицына Петра Семёновича...

— Ой, вас ждут, сказано сразу соединять, одну минутку.

— Слушаю, — раздавшийся после щелчка деловитый мужской баритон спустил меня с небес на землю.

— Здравствуйте, я насчёт Петра Спицына.

— Возникли какие-то проблемы?

— Э-э... Как бы это сказать. Дело в том, что он погиб на прошлой неделе, и я вот звоню, чтобы сообщить.

— Погиб... На прошлой неделе, говорите?

— Увы.

— Какого числа?

— Четырнадцатого. Сердце сдало, возраст.

— А год?

— Что-что?

— Неважно. Вы кем ему приходитесь? — ситуация уже походила на допрос с пристрастием. Я начал понемногу раздражаться: ну и знакомые у деда, все как на подбор.

— Внук был с утра.

— С сегодняшнего?

— Вы что, смеётесь?

— Нет. Извините. Приношу свои соболезнования вам и вашим близким. Были они?

— Кто был? — я растерялся.

— Близкие. Были?

— Я не понимаю. По-моему, вы всё-таки смеётесь.

— И не думал. Вы, вообще-то, знаете, куда звоните?

— В сущности, нет, номер вот нашёл.

— А откуда? Как дозвонились на спецлинию?

— Обыкновенно, из квартиры...

— Проспект Куйбышева, тринадцать?

— Ну да...

— Видели пески?

— Какие?

— Как вас зовут?

— Виктор.

— Виктор, слушайте меня внимательно. Оставайтесь на месте. Ничего не трогайте, контактов избегайте, любых. Вам помогут.

— Бред какой-то. Всего вам доброго, до свидания.

Валентина Евгеньевича я вымарал из книжки особенно тщательно, от души нажимая на карандаш. Развелось шутников. Однако сложно не заметить, что на имя деда все реагируют странно. О каких таких песках он говорил? А вроде серьёзный человек. Я решил на всякий случай полистать книжку. На букву "п" ничего интересного не нашлось, только какие-то "Павел Семёнович Стах." и "Перевалочный узел". Выпало несколько страничек с электрическими схемами и плоский сушёный таракан. Фу. Зато несколько листков спустя глаз за что-то зацепился. Вверху страницы всё тем же круглым почерком деда было выведено:

"Станция Парящий остров"

"Станция Пески"

Напротив последней записи значился необычный номер: "297-42-42-564". На межгород вроде не похоже. Возле номера стоял обведённый несколько раз значок, похожий на подкову: греческая буква "омега". И ещё — большой знак вопроса.

Я чувствовал себя немного глупо, набирая длинную череду цифр. Ожидал, что после седьмой услышу короткие гудки, потому что таких городских номеров не бывает. Но аппарат только щёлкнул, а в трубке зашуршали тихие помехи, как бы приглашая продолжить набор. Когда я отпустил палец в последний раз и прослушал четыре характерных щелчка, раздались длинные гудки. Их прервал женский голос, немного механический от шума на линии и потому не такой приятный, как у секретарши господина Кесселя.

— Говорит станция Пески. Здравствуйте, оператор восемнадцать. Для продолжения введите код.

— Эм, простите, барышня, не знаю ваших кодов, паролей и явок, я насчёт Петра Семёновича.

— Слушаю, оператор восемнадцать.

— Как вы меня назвали?

— Оператор восемнадцать.

— Вы меня с кем-то путаете. Я хотел сообщить, что Пётр Семёнович, к сожалению, погиб.

— Принято. Для продолжения введите код.

— Да что вы всё заладили, "код" да "код". Я говорю, человек умер! А вы — код. Прогресс! Вот вам код.

— Принято. Выберите управляющую последовательность: альфа, тетта, каппа, пи...

— Да послушайте же, наконец!

— ...дзета, икс, дельта, сигма, омега, омикрон, тау... — мой взгляд упал на символ-подкову на открытой странице, которую я прижимал пальцем.

— Омега! Довольны? Чёрт знает что!

— Управляющая последовательность принята. Станция Пески активирована. Займите безопасное положение согласно инструкции. Конец связи, оператор. И да поможет нам бог.

— Что... — раздались короткие гудки, их тональность сразу же поменялась и немелодично поплыла, затем в трубке оглушительно заскрипело. В раздражении я бросил её на рычаг, но промахнулся, и тяжёлая трубка закачалась у самого пола на витом шнуре, издавая звуки, свидетельствующие о серьёзной неполадке на линии. Всё, хватит с меня, пожалуй. Признаем: дурацкая с этой книжкой вышла затея, пора бы и честь...

Пол содрогнулся, затем прыгнул вверх, ударив меня в колени, и я повалился на четвереньки. С улицы в квартиру вместе с разбитыми стёклами и кусками оконных рам ворвался рёв, похожий одновременно на звук падающего башенного крана и тоскливый стон раненого кита. Вибрация пробежала по стенам, обои расходились, открывая ползущие по бетону трещины. Землетрясение! В Москве? Быть не может!

Рёв повторился. На этот раз пол подался вниз и вперёд, стал покатым, как палуба тонущего судна. Я мешком откатился к стене, сверху упала полка для обуви, вылетевшие из шкафа ящики, с вешалки повалилась на голову одежда... Дом раскачивался и трещал, угрожая похоронить под собой жильцов. Звук донёсся с улицы в третий раз: ужасный, словно само небо рушилось на землю... А потом всё затихло.

Убедившись, что непосредственная опасность миновала, я зашевелился в углу: нелепо, как перевёрнутый на спину жук. Стянул с себя пахнущее нафталином пальто, отпихнул прилетевшую из кухни эмалированную кастрюлю. Звон в ушах медленно проходил. Нос оказался расквашен, болело вывихнутое запястье и почему-то голова, но в остальном я был в порядке. Когда начал возвращаться слух, я расслышал, как потрескивает вокруг, оседая, перекошенная хрущёвка. Наклон вздыбившегося пола составлял градусов двадцать. Сама тишина, пришедшая на смену рёву, казалась теперь оглушающей. Никто не кричал, раздавленный сложившимися плитами, не доносились со стороны проспекта сирены. Мир ещё не понял, что произошло, как и я сам. Может, взрыв? Газ или теракт? Следовало скорее выбираться, пока здание окончательно не развалилось. Или сперва пройти по соседям, помочь тем, кто пострадал сильнее? Как вообще полагается действовать в подобных случаях? Я понял, что не знаю.

Квартира оказалась просто уничтожена. Хватаясь за дверные косяки, я принялся подниматься вверх по коридору, чтобы оценить обстановку. Дверь в кухню частично перегораживал неподъёмный холодильник ЗиЛ, так что я пролез под ним, поднялся на ноги и осмотрелся. Подобравшись ближе к окну, я вцепился в остатки подоконника, чтобы не упасть, выглянул и с силой втянул носом воздух. Это было единственное, на что меня тогда хватило. Несколько долгих минут я рассматривал вид за окном, затем, пошатываясь, отвернулся и столь же осторожно добрался до спальни. Там сбросил с кровати осколки и рассыпанные книги, лёг, натянул на голову валявшуюся рядом штору. Зажмурил глаза.

Так я провёл много часов. Несколько раз вставал, подходил к окнам, возвращался в спальню и снова ложился, словно ждал чего-то. Может быть, помощи. Спасательных отрядов. Или что жуткое наваждение, чем бы ни было оно вызвано, развеется само собой. Наконец, ужасно измученный, я просто уснул.

Проснувшись уже спокойным, даже каким-то равнодушным, я принялся обустраивать свой новый быт. В спальне расчистил пол, устроил подобие лагеря, натащил вещей первой необходимости из соседних квартир — из тех, чьи двери оказались похлипче. Разбил упавший шкаф на доски и заложил ими окно. Просто не хотелось лишний раз смотреть наружу.

Закончив, встал посреди комнаты и потянулся, оглядел дело рук своих: выстроившиеся вдоль стены банки с соленьями и ряды консервов, бутылки воды, коробки с батарейками, таблетками и прочим, что могло пригодиться для выживания. Взяв полупустую пачку сигарет и портативный радиоприёмник, я прошёл в гостиную, где у деда был балкон. Чуть помедлил, глубоко вдохнул, откинул самодельный полог, сделанный из приколоченного гвоздями одеяла. Щурясь, вышел на солнцепёк.

Там, снаружи, царил полдень. По небу были разбросаны редкие растрёпанные облака. Кроме них взгляду было не за что зацепиться: пустыня вокруг казалась бескрайней и совершенно безжизненной. В любом направлении, куда ни посмотри, только причудливые, но однообразные изгибы барханов. Поднимаясь и опускаясь, как обратившиеся в камень волны, они убегали к горизонту, пляшущему в восходящих потоках перегретого воздуха.

Было жарко. Ничто не двигалось ни в небе, ни на земле, только здесь или там с вершины очередного бархана вдруг стекала сухим ручьём струйка песка. Обычная панельная пятиэтажка, некогда имевшая адрес "Куйбышева, тринадцать", одинокой серой скалой возвышалась теперь над целым песчаным океаном, посреди стёртого нигде, словно потерпевший крушение корабль: покосившаяся, вросшая первым этажом в дюны, расколотая на три части... Хрущёвка будто стояла здесь всегда, столетиями, привычно отбрасывая резкую тень под свои стены. Застыв в зените, солнце равнодушным глазом взирало сверху на эту картину. А на втором с краю балконе пятого этажа стоял и курил я. Рядом шуршал помехами приёмник. Я машинально крутил ручку настройки, заранее зная результат. Знал его уже тогда, когда впервые выглянул в окно кухни: на всех частотах меня ждал один только белый шум.

Со временем я осмелел. Тщательно проверил оставшиеся квартиры моего подъезда (кроме первого этажа — те оказались до середины стен занесены вездесущим песком). Соорудил экипировку для защиты от пыли и солнца, чтобы отправиться в экспедицию вокруг дома, первую из многих. Центральная секция здания пострадала и накренилась сильнее прочих. Каким-то чудом не рухнула, но я мог разглядеть, какого цвета обои в каждой из квартир, такими широкими были трещины. Соваться туда было опасно, и я прошёл мимо.

Изучил оставшиеся два подъезда. В первую очередь меня интересовала вода. Её я вычерпывал из бачков унитазов, сливал из труб отопления — набралось довольно много. Прежде чем вскрыть ломиком очередную дверь, я минуту проводил, прижавшись к ней ухом. Искал признаки того, что я здесь не один. Даже не знаю, я надеялся услышать кого-то или, напротив, боялся, но не встретил в итоге даже кошки. Однажды наткнулся на чудом уцелевший аквариум. Наполняя третью бутылку, сообразил, что в нём нет ни единой рыбки. Даже чёртовы рыбки, понимаете? А я... Я здесь. Знать бы, за что.

Шли одинаковые дни, я делал зарубки на дверце платяного шкафа. Отмерял их по часам, ведь солнце даже и не думало покидать точку прямо над головой, висело там, как приклеенное. Много читал, готовил на горелке, редко покидал подъезд: всё более-менее ценное я давно уже перетащил сюда, превратив соседскую квартиру в склад.

Вид жёлтой пустоши быстро стал мне отвратителен, жара отупляла, постоянно хотелось пить. В ежедневном и бессмысленном дозоре я ковылял от одного края крыши к другому, питаемый последними крохами надежды. Часами глядел вдаль, вцепившись в ручку истрёпанного зонтика, пока не начинали слезиться глаза. Но пейзаж никогда не менялся.

Шли. Одинаковые. Дни. Я много спал, ещё чаще лежал в странном оцепенении. Загнанным зверем шатался из комнаты в комнату, задавая себе одни и те же вопросы, не находя ответов. "Что случилось?", к примеру. И ещё: "почему именно я?". Ха, спроси чего полегче, дружище.

Иногда я слышал что-то. Частенько сквозь сон мне казалось, будто кто-то бродит в руинах так и не исследованного мною третьего подъезда, хлопает там дверьми. Выходя наружу, я находил в песке цепочки чужих следов рядом с моими. Иногда на уцелевших стёклах других квартир появлялись нарисованные будто бы пальцем непонятные знаки, а ещё каждый пятнадцатый час кто-то стучал по трубам: далеко, возможно, где-то в подвале. Из вентиляции, мнилось мне, порой доносился смех... Но я не ходил проверять. Я не ходил. Мне больше не было интересно. Часто снилась мама.

Дни звенящей тишины, до краёв исполненные яркого света, натурально сводили меня с ума. Отчаяние. Депривация. Солнце, забывшее, как садиться, да песок, что наметает повсюду, от которого нельзя избавиться. Я забыл, каково это — когда песок не скрипит на зубах. Как выглядят сумерки и ночное небо.

Но хуже всего было одиночество. Лица знакомцев из прошлой, нормальной жизни таяли в памяти, сколько ни бил я себя по голове и ни дёргал за волосы. Мир стирался, а вместе с ним и я. Временами я высовывался из окна и страшно кричал в окружающую пустоту, чтобы хоть чем-то её заполнить.

В какой-то момент я бросил заводить часы, ведь теперь время шло назад, а не вперёд, и измерялось иначе — в литрах. Время выражалось для меня отныне в уменьшающемся числе полных бутылок на складе. Когда воды осталось всего на пару дней, я собрал в дорогу рюкзак и решил перед уходом за горизонт, куда глядят глаза, прибраться в квартире деда, привести дела в порядок, насколько это возможно. Не хотел оставлять всё… вот так.

Выбросил в окна накопившийся мусор, постарался расставить мебель и кое-как подмести пол. Нашёл на антресолях альбом старых фотографий и долго впитывал людские лица: какие-то друзья деда в лабораторных халатах, дальняя родня, маленький я в пелёнках... Некогда у меня была и другая жизнь. Запретил себе плакать, чтобы не терять ценную влагу. Раскладывая вещи по местам, я вернул болтавшуюся телефонную трубку обратно на рычаг. Секунду спустя ярко-красный, так и не покрывшийся здесь пылью телефон пронзительно зазвонил.

Телефон звенел: раз, другой, третий. Я множество раз проверял, работают ли телефоны... но в других квартирах. Пальцы легли на красный пластик.

— Алло, — прохрипел я.

— Пожалуйста, оставайтесь на линии. Ваш звонок очень важен для нас.

— Что?

— Пожалуйста, оставайтесь на линии.

Я вспомнил этот механический женский голос. Слышал его перед тем, как всё это случилось.

— ...аш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, остава-а-а, — в трубке загудело и резко щёлкнуло. — Виктор! Виктор, вы меня слышите?

— Слышу, — тихо ответил я. Имя собеседника медленно всплыло из глубин памяти. Оно было в записной книжке. — Вы Кессель?

— Слава богу. Валентин Евгеньевич Кессель, проректор научно-клинического института геронтологии. А вы, значит, сохранны, это отлично, просто отлично. Мы уж боялись... Так долго не было связи. Послушайте, Виктор — простите, не знаю, как по батюшке...

— Степанович.

— Виктор Степанович, у нас очень мало времени. Мы должны вас вытащить, вы понимаете?

— ДА!! Да, то есть, да, простите. Мне нужна помощь!

— Разумеется. Вы видели пески? — вместо ответа я неожиданно для себя нервно рассмеялся. — Понимаю вас, реакция совершенно естественная. Неподалёку от вас есть какая-нибудь возвышенность? Найдите и тщательно осмотритесь, вы должны увидеть линию. Идите вдоль неё!

— Линию? Какую линию?

— Вы поймёте. Мы же говорим с вами, так? Ну, посмотрите там... Какой-нибудь аттрактор, не знаю. Что-то, что бросается в глаза. Но действовать надо без промедления.

— Постойте! Не кладите трубку, скажите, где я?

— Вы... Вас, как бы это сказать, выбило. Произошёл трагический несчастный случай, никто не мог предугадать... Простите, Виктор Степанович, вот так, с наскока, всего не объяснишь. На месте вам всё расскажут, обещаю. В случае успешной, хм-м, экстракции.

— Куда я должен попасть, чтобы вы забрали меня отсюда?

— Мы обо всём позаботились. Строго говоря, вы уже на месте. Я бы сказал, большая ваша часть. Что до остального... Вам нужно добраться до узла, то есть до станции "Пески", тогда появится шанс на обратную синхронизацию. Вас занесло довольно глубоко, так глубоко, как мы ещё не забирались. К счастью, аппаратура пока справляется.

— По линии к узлу... Ладно. Ладно, я понял. Господи, это всё какой-то кошмар.

— В некотором смысле. Поверьте, мне очень жаль. Этого не должно было с вами произойти. Но, кхм, раз уж так вышло, постарайтесь запомнить всё, что увидите. Возможность для полевого эксперимента выпадает так редко.

— А ведь я всего-то и хотел, что продать эту квартиру, — я сполз на пол по покрытой трещинами стене, ноги больше не держали. — Нашёл риелтора, разместил объявление. Планировал закончить тут дела и уехать домой уже через пару дней. Меня там ждали... ждало... не помню.

— Э... да. Сожалею. Но в вашем положении я бы не слишком доверял ощущениям. Или если на то пошло, воспоминаниям.

— Порой мне кажется, что тут есть кто-то ещё. Это возможно?

— Боюсь, что да. Это необязательно опасно, но на всякий случай контактов стоит избегать. Вам пора, Виктор Степанович. Найдите линию и, что бы ни случилось, не отходите от неё далеко. Пока ещё не поздно. Желаю удачи.

— Постойте! Как вы меня нашли? Вы знали моего дедушку? Что такое эта станция, как мне её узнать?

Опоздал. Бессильно опустив на колени издающую сердитые короткие гудки трубку, я прижался затылком к горячему бетону и закрыл глаза.

Линия нашлась быстро. Толстый провод в прочной чёрной изоляции (очевидно, телефонный) отходил от угла крыши и спускался вниз. Терялся в песке, выныривал вновь, тянулся к покосившейся деревянной опоре: столбу с фаянсовыми изоляторами на концах горизонтальной палки. Вдаль уходила череда таких столбов. Я потрогал провод пальцем. Ни его, ни ЛЭП ещё вчера тут не было.

Быстро погрузив в рюкзак оставшуюся воду, я добавил немного еды. Отойдя на километр, обернулся, чтобы ещё раз посмотреть на расколотый дом, медленно заносимый песками. Какой ни есть, всё же он долго оставался для меня убежищем, последним кусочком знакомого мира. Кто-то стоял в окне моей квартиры и махал рукой мне вслед. Больше я не оглядывался.

Замотанный в тряпки, как бедуин, я брёл вперёд в самодельных пескоступах, заботясь лишь о том, чтобы двигаться вдоль провода. Кто мог проложить здесь эту линию? Она казалась ненастоящей или, точнее, нездешней. Отчего-то у меня никак не выходило сосчитать шаги между двумя столбами.

Я шёл, пока не выбивался из сил. Тогда ставил палатку, немного пил и ел, спал шесть часов и вновь собирался в путь. Полагаю, я всё же получил тепловой удар: пустыня плыла перед глазами, как мираж, а пару раз я вовсе пугался, что потерял линию и забрёл не туда. Но нет, вот же она, цепочка столбов, уходящая в обе стороны без конца и края. Истощение играло со мной злые шутки, или сама пустыня начала меняться, но всё чаще на пути стали попадаться Объекты: ржавый остов газели, полуразрушенный продуктовый магазин "Магнолия", участок кладбища с разрытой могилой, над которой раздавался детский плач... Временами издалека доносился голос, словно призывавший к чему-то, но нельзя было разобрать ни слова.

Стараясь не смотреть по сторонам, я думал лишь о том, как сделаю следующий шаг. Потом о следующем, и ещё об одном. Две ночёвки спустя после того, как я опустошил последнюю бутылку, линия закончилась.

Станция воздвиглась из марева, постепенно закрыв глухими стенами виды проклятых пустошей. То ли тысячелетний колизей, то ли памятник советскому брутализму, надо мной нависал огромный купол, из которого выпирали в небо структуры, похожие на беспорядочное нагромождение монолитов и призм. Вершину строения венчал целый лес башенных антенн и сплетающихся металлических конструкций, внутри которого тут и там медленно пульсировали красные огни.

Женский голос, оглушительный на таком расстоянии, раздался из дверного проёма, к которому вела широкая разбитая лестница:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры... — на долю секунды абсурдно дружелюбный голос замешкался, — восемь процентов, стабильность соединения не гарантируется. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации. Повторяю...

Тяжело опираясь на остатки балюстрады, я поднялся к дверям и застонал от наслаждения, ступив в прохладную тень под куполом станции. Потолок в полутёмном ангаре не был совсем глухим: в паре мест столбы света пробивались в треугольные дыры от выпавших плит. Сквозь щели в стыках сыпались струйки песка, образуя горки на бетонном полу и заполнявшем помещение оборудовании: каждый квадратный метр занимали электрические шкафы, щитки, покрытые тумблерами, лампочками и полустёршимися от времени надписями — контрольные панели или бог знает что ещё.

Провода были здесь повсюду: свешивались с ферм на потолке, тянулись от шкафов к специальным мачтам, объединялись там с другими, пока не достигали толщины в руку. Где-то среди них затерялась и та линия, что привела меня сюда. Тяжёлые связки кабелей из всех концов круглого зала тянулись вверх, сходясь в одной точке: вершине башни, стоявшей в самом центре. Она напоминала маяк. Стеклянная армированная полусфера наверху, что-то вроде обзорной комнаты, имела метров десять в диаметре. Внутри горел свет.

Показавшийся на первый взгляд абсолютно безжизненным лабиринт обесточенного железа всё же не был таковым. То в одном месте, то в другом щёлкало, поднимая облачко пыли, одинокое реле. Сквозь щели пробивался изнутри шкафов свет радиоламп, на панелях под дрожащими в районе нуля стрелками перемигивались редкие огоньки. Встречались россыпи зелёных и красных искр, но жёлтые преобладали. Откуда-то из-под пола доносилось тихое гудение, отдававшееся вибрацией в ногах. Место было давно покинуто, но не мертво. Под потолком заскрипел невидимый репродуктор, и, отскакивая эхом от сводов, раздался возбуждённый голос Кесселя:

— Вы добрались! Удивительно. То есть чудесно, я хотел сказать.

— Мне нужно подняться на этот маяк?

— Маяк? А, да, конечно. Двигайтесь к самому центру.

— Здесь где-нибудь есть вода?

— Боюсь, Виктор Степанович, в вашем случае вода лишь метафора истекающего времени. Что вам нужно, так это поскорее оказаться здесь, у нас.

— Кой чёрт метафора! Я умираю от жажды.

— Уверяю вас, мы сделаем всё возможное, чтобы этого не случилось.

Собрав остатки сил, я побрёл по сужающейся спирали прохода между машин. Некоторые из них оживали при моём приближении, освещались тёплым янтарём ламп, начинали стрекотать самописцами, другие — большая часть — оставались темны.

— Вы обещали всё объяснить, когда я доберусь до станции. Самое время начать.

— Я уже говорил вам, что объяснить будет непросто.

— Попытайтесь. Что такое эта станция?

— Это коммутатор. Наша полевая лаборатория, если угодно, один из самых удалённых узлов сети. Практически фронтир. К сожалению, наши ресурсы весьма ограничены, операторов не хватает, так что большая часть сети работает в автономном режиме. Вы знаете, все эти проблемы с финансированием...

Бормотание Кесселя было сметено рёвом иерихонской трубы под сводами купола:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры... шесть процентов, соединение нестабильно. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации.

Когда сообщение закончилось, я перестал зажимать уши. Вибрация, исходящая из-под пола, стала сильнее.

— Что произойдёт, когда отсчёт дойдёт до нуля? — закричал я в потолок громче, чем это было необходимо. В ушах ещё звенело.

— Этот участок будет для нас потерян, а вы останетесь в вегетативном состоянии. Или навсегда застрянете там, это зависит от точки зрения. Поспешите же!

— Это можно как-то остановить? — я пролез под одним из пультов, чтобы сократить путь, но оказался в тупике и, чертыхаясь, полез обратно.

— Увы, нет. Мы используем что-то вроде... погружаемого бакена, чтобы закрепиться на вашей стороне. Последний эксперимент сорвался: структура мнемограммы на нём оказалась повреждена вашим, мой друг, вторжением. Совершенно невольным, я понимаю это, не беспокойтесь.

К вибрации добавились мерные удары, как если бы в подвале заработала сваебойная машина, пока ещё в четверть силы. Мне становилось хуже, мысли с огромным трудом ворочались в голове.

Продолжение в комментариях >>