Дореволюционная квартира на Арбате
На Арбате много доходных домов 19 - начала 20 вв. В одном из них родился и вырос один из самых неоднозначных представителей Серебряного века - Андрей Белый. Квартира на третьем этаже из пяти комнат с кухней и передней была для маленького Бори Бугаева целым миром, где он начинал свои первые шаги и свой путь в литературе. Сейчас в этой квартире музей.
Посмотрим как жили представители московской интеллигенции.
В квартиру ведет винтовая лестница, посередине - фотографии поэтов и писателей Серебряного века. Необычная форма лестницы не редкость для доходных домов Москвы. Подобная конструкция сильно экономила пространство.
Поднимаемся на третий этаж и попадаем в переднюю, а затем и в прихожую, где видим множество сундуков. Слева раньше находилась дверь на кухню и в уборную.
В коридоре старинная печь. Печное отопление в городе просуществовало достаточно долго.
В самой квартире коридорно-анфиладная планировка. Окна парадных комнат выходят на Арбат.
В «Детской» размещены материалы, связанные с ранними годами жизни писателя.
В своих произведениях А. Белый описывает детскую так:
"Я вылез из детской — в квартиру, и находил в ней среду; между нашей квартирой, Арбатом, Москвою, тогдашней Россией и детской комнаткой был мне рубеж, потому что квартира уже — круг квартир, подчиненных единому правилу; можно сказать, что мое восприятье квартиры в младенческих годах двойное какое-то."
В «Спальне родителей» экспозиция посвящена матери писателя, Александре Дмитриевне Бугаевой, которая привила сыну интерес к искусству.
Из мебели хозяев в этой комнате сохранились некоторые предметы, в том числе туалетный столик с изящным зеркалом и эффектная люстра.
Отец А. Белого был профессором Московского университета. В квартире у него был свой кабинет, где бывали многие видные представители московской интеллигенции.
Сохранился массивный письменный стол. Письменные приборы, настольная лампа, рукописи и сувениры расставлены здесь как при жизни владельца.
Гостиная с выходом на балкон сохраняет свое прежнее назначение. Если при жизни хозяев она служила местом творческих встреч, то сейчас здесь проводят различные мероприятия.
Стену просторной комнаты украшает портрет Маргариты Морозовый, которая организовывала в своем особняке литературные салоны. Частым гостем был и А. Белый, тайно влюбленный в хозяйку.
Много оригинальных предметов представлено в столовой. Это мебель, фотографии и вещи, рукописи и печатные издания.
Главный экспонат занимает одну из стен помещений. Автобиография Андрея Белого – Линия жизни выполнена им самим в виде н
схемы, расчерченной разными цветами и типами линий.
Спасибо за внимание! Больше прогулок по городу и краеведческих заметок в телеграм: https://t.me/kraeveddi
«Сфинкс российской интеллигенции» — писатель Леонид Андреев
Горький ещё при жизни Андреева пророчески заметил: «Не принимаются на нашем чернозёме столь экзотические цветы».
Леонид Николаевич Андреев родился 9(21) августа 1871 года в Орле в семье землемера-таксатора и польской дворянки, происходившей из обедневшего рода. Сразу после рождения сына Николай Иванович Андреев получил место чиновника в банке, что немало способствовало улучшению материального положения молодой семьи. В детстве Андреев пользовался особым расположением матери, которая души в нём не чаяла, однако идиллическую картину семейного быта изрядно портил алкоголизм отца, от которого тот и умер в возрасте 42 лет.
Во время обучения в гимназии молодой Андреев открывает в себе литературный талант, занимаясь многочисленными стилизациями в подражание самым актуальным писателям современности: Чехову, Гаршину, Толстому. Андреев приобрёл немалую долю литературного мастерства, готовя учебные сочинения для всех своих одноклассников, причём в каждом конкретном случае он выдумывал оригинальный, аутентичный стиль. Однако грезил он отнюдь не карьерой писателя, а рисованием. Правда, в Орле не было художественного училища, что не помешало молодому человеку зарабатывать на жизнь рисованием портретов и пейзажей — это ремесло приносило 11 руб. дохода за каждую картину.
Говоря о литературных кумирах молодого писателя, нельзя не отметить его увлечение трудами популярных тогда немецких философов Артура Шопенгауэра и Фридриха Ницше. Знаменитый трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление» на протяжении многих лет оставался одной из любимейших книг Андреева, под влиянием идей немецкого мыслителя он записал в своём дневнике: «Своими писаниями я разрушу и мораль, и установившиеся человеческие отношения, разрушу любовь и религию и закончу свою жизнь всеразрушением». К слову, именно в старших классах гимназии Андреев открывает свою вторую роковую страсть — любовь к женщинам. Два полюса судьбы человека — любовь и смерть — Андреев ощущал особенно болезненно, что вылилось в три попытки самоубийства и страшные запои. Сам писатель отмечал: «Как для одних необходимы слова, как для других необходим труд или борьба, так для меня необходима любовь. Как воздух, как еда, как сон — любовь составляет необходимое условие моего человеческого существования».
В 1891 году после окончания гимназии Андреев поступает на юридический факультет Петербургского университета, однако очередная любовная драма заставляет его на время оставить учебу. Отметим, что распространённое тогда в студенческой среде пристрастие к чтению трактатов по политэкономии, как и повсеместная гражданская активность, особенно не интересовали юного Андреева, проводившего всё свободное время в чтении трудов по метафизике, богословию и истории искусства. Как отмечал брат писателя, тот ночи напролёт проводил за чтением работ Ницше, чью смерть в 1900 году Андреев воспринял как личную трагедию. К тому же летом писатель снова находится в тяжелейшем духовном кризисе из-за неудачной попытки жениться, оттого в результате он решает полностью переключиться на учёбу. В 1897 году он получает диплом второй степени и начинает карьеру адвоката.
Портрет писателя Леонида Николаевича Андреева, 1904 г. И. Е. Репин
Однако принять деятельное участие в судебных разбирательствах Андрееву не пришлось: он проявил свой литературный талант в написании юридических отчётов и репортажей из зала суда. Начало своей литературной карьеры сам Андреев датирует 1898 годом, когда в московской газете «Курьер» был опубликован его первый рассказ «Баргамот и Гараська». Этот рассказ получил хорошие отзывы критиков, в том числе уже прославившегося тогда Максима Горького. Благодаря его протекции Андреев попадает в писательскую среду, начинает участвовать в заседаниях книгоиздательского товарищества «Знание». Это было первое социалистическое издательство для печати реалистических и даже атеистических произведений, которое в 1901 году выпускает первый сборник рассказов Андреева. Эта книга выдерживает за год 4 переиздания, что приносит её автору мгновенную известность и гонорар в 6 тыс. рублей.
Андрееву, как казалось, удалось наладить и личную жизнь: он наконец-то получает согласие на брак с Александрой Михайловной Велигорской (между прочим, внучатой племянницей Тараса Шевченко), которой незадолго до свадьбы посвящает сборник лирических рассказов:
«Пустынею и кабаком была моя жизнь, и был я одинок, и в самом себе не имел я друга. Были дни, светлые и пустые, как чужой праздник, и были ночи, тёмные, жуткие, и по ночам я думал о жизни и смерти, и боялся жизни и смерти, и не знал, чего больше хотел — жизни или смерти. Безгранично велик был мир, и я был один — больное тоскующее сердце, мутящийся ум и злая, бессильная воля. Жемчужинка моя. Ты часто видела мои слёзы — слёзы любви, благодарности и счастья, и что могут прибавить к ним бедные и мёртвые слова? Ты одна из всех людей знаешь мое сердце, ты одна заглянула в глубину его — и когда люди сомневались и сомневался я сам, ты поверила в меня».
«Самоубийство». Анкета в «Новом слове», 1912. Источник: wikipedia.org
Под влиянием Максима Горького Андреев поддаётся стихийности начавшейся русской революции и проводит у себя дома нелегальное заседание РСДРП, в результате писателя арестовывают и отправляют в Таганскую тюрьму. Чтобы как можно быстрее освободиться из тягостного тюремного заключения, Андреев решается на медицинское освидетельствование. Его признают больным тяжёлой формой неврастении, причём врачи отмечают, что болезнь следует «считать неизлечимой, всякие психические и нервные потрясения для него, безусловно, не только вредны, но и опасны». Очередным трагическим потрясением для Андреева оказывается смерть супруги в 1906 году от послеродовой горячки.
В 1908 году Андреев женится второй раз на Анне Ильиничне Денисевич. Браку предшествовал год страшного запоя, который писатель решил прервать, снова страстно отдавшись работе. Андреев публикует объявление о вакансии личного секретаря, а на собеседовании знакомится с будущей женой. Ей было тогда 22 года, а за плечами — развод и маленькая дочь Нина. Сразу после свадьбы чета Андреевых переезжает в финскую деревню Ваммельсу, недалеко от Петербурга, причём новый дом для молодых супругов Андреев проектирует сам. Правда, эта усадьба, похожая на скандинавский средневековый замок, была уничтожена в годы революции.
Андреев и его вторая жена Анна Денисевич. Источник: wikipedia.org
Андреев был одним из самых востребованных писателей своего времени, а его гонорары порой превосходили вознаграждение Бунина и Горького. По словам внучки писателя, ему платили 5 золотых рублей за строчку — небывалые условия для прозаика, ведь до этого такой гонорар назначался только маститым поэтам.
После революции 1917 года Андреев оказывается в вынужденной эмиграции: та деревня, в которой жил писатель, отошла по мирному договору Финляндии. Андреев очень тяжело переживал все революционные перипетии в России, так или иначе пытался помочь, призывая вмешаться правительства европейских стран, даже вступил в переписку с главнокомандующим Северо-западного фронта адмиралом Колчаком. 19 мая 1918 года он записал в своём дневнике: «Вчера вечером нахлынула на меня тоска, та самая жестокая и страшная тоска, с которой я борюсь, как с самой смертью. Повод — газета, причина — гибель России и революции, а с нею и гибель всей жизни». 2 сентября 1919 года в отдалённой деревне Нейвола, куда семья писателя перебралась из-за близости к линии фронта, Андреев умер от кровоизлияния в мозг.
Автор текста: Мария Молчанова
Источник: https://diletant.media/articles/35777217/
Другие материалы:
Феминизм в советских мультиках — «Кот, который гулял сам по себе», «Большие неприятности» и другие
Синий Жук — это ещё кто такой?! 5 фактов о супергерое нового блокбастера
История и книги Дианы Уинн Джонс — писательница, подарившей нам «Ходячий замок» и другие сказки
Зонтики, котелки, трубки — и другие образы-стигматы Рене Магритта
Главный фильм основателя всей кинофантастики — «Путешествие на Луну» (1902)
8 малоизвестных фильмов о недружелюбных пришельцах — трэш, угар, низкий бюджет и изобретательность
Классика фантастики — Альфред Бестер. Тигр! Тигр! (Моя цель - звезды)
Самые русские стихи Гумилева
В отечественную литературу Николай Гумилев вошел со статусом самого экзотичного поэта. Тематика большинства его стихов подчеркнуто нездешняя – они про далекое озеро Чад, про еще более далекий Мадагаскар, про шумный и пестрый Каир, про африканского мальчика Мика, про капитанов, упрямо штурмующих безграничную синеву.
Да, лично на озере Чад Гумилев так и не побывал, но путешествовал много. И больше всего любил экспедиции в Африку. Так что экзотические образы в его строках весьма убедительны, его стихи буквально дышат иными странами, иными небесами.
Кстати, один из его сборников так и называется – “Чужое небо”. Там читатель встречает стихи про луну над Босфором, про Левант и остров Родос, про арабского паломника, бредущего в Мекку, а также великолепно стилизованный мини-цикл “Абиссинские песни”.
Означает ли это все, что к своей родной стране Гумилев был равнодушен? Тысячу раз – нет. Сам факт того, что он приехал в революционную Россию из Парижа, где его застигла Великая Октябрьская, говорит о многом. А те, кто хорошо знаком с его творчеством, вспомнят блестящую россыпь очень русских по духу и по тематике стихотворений.
Например, таких…
Старые усадьбы
Замечательный обзор провинциальной русской жизни, мгновенно вызывающий в памяти произведения Пушкина и Тургенева. Тут тебе и крестный ход, и поддевка, и дочка-бесприданница…
О, Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?
Городок
И еще один внимательный взгляд на провинцию, только теперь уже не сельскую, а городскую. Там цыгане толкутся на базаре, а солдатики томятся у гауптвахты, девушки зовут милых “Яхонт-князь” и плывет над всем малиновый звон.
Над широкой рекой,
Пояском-мостом перетянутой,
Городок стоит небольшой,
Летописцем не раз помянутый.
Мужик
Так-то это описание Распутина, но оно дано широкими мазками и не привязано намертво к конкретной фигуре. Особенно если брать первую половину стихотворения. Это – про народ, про его сознание, про его историю.
Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.
Ледоход
Погуляли по провинции? Теперь давайте заглянем в столицу. Можно, например, в конце марта, когда вскрывается Нева и начинается ледоход. Питерцам это стихотворение покажется очень точным.
Уж одевались острова
Весенней зеленью прозрачной,
Но нет, изменчива Нева,
Ей так легко стать снова мрачной.
Змей
А это стихотворение написано по мотивам русских былин человеком, который эти былины явно очень любил в детстве и юности. Оно все переливное, насквозь русское.
Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною.
Ну что? Кажется, что это все совсем другой Гумилев – непривычный? Да нет, он все тот же – те же интонации, те же ритмы, то же искусство. Просто ему было интересно все. Он же акмеист, влюбленный в этот мир и замечающий каждую его деталь – от венецианских лагун до икон Андрея Рублева.
P.S. На всякий случай оговоримся, что здесь перечислены далеко не все стихотворения Гумилева на русскую тематику. Можно вспомнить и “Ольгу”, и “Туркестанских генералов”, и “Старину”. И самая пронзительная часть знаменитого “Заблудившегося трамвая” – тоже о России. Вы можете продолжить этот список в комментариях.
Источник: Литинтерес
Фокстрот над бездной — жизнь Андрея Белого
Андрей Белый — поэт-символист, «русский Джойс», предвестник мировых катастроф, друг-враг Александра Блока, философ и просто феноменальный человек, приводивший в оторопь практически всех, кто с ним сталкивался.
Несправедливо забытый
Сочинив тома стихотворений, прозы, исследований в области искусства и духа, Белый повлиял на многих писателей последующих поколений, при этом сам оказался задвинут литературоведами на второй план. Его вспоминают либо как друга и оппонента Александра Блока, либо как теоретика символизма, либо как известного русского адепта антропософии (которая сама по себе мало кому знакома), либо максимум как автора модернистского романа «Петербург» и объемных воспоминаний о людях Серебряного века.
Но, читая воспоминания современников о нем самом, понимаешь, что, игнорируя Белого, мы упускаем из виду одну из самых ярких и трагических личностей начала ХХ века. Малоизвестность Белого-поэта не менее обидна. В молодости он был настоящей поэтической «рок-звездой» со скандальной репутацией и толпами поклонниц. Не только символисты, но и футуристы, и Есенин, и множество других стихотворцев в долгу перед его новаторским творчеством.
Белый – не уютный салонный литератор, а буйный мыслитель космического масштаба. «Думой века измерил» – эта фраза из его стихотворения «Друзьям» точно отражает широту мысли нашего героя.
Он явно стремился объять необъятное. «Математика, поэзия, антропософия, фокстрот» – такими штрихами писатель Евгений Замятин набросал портрет Андрея Белого.
Между молотом и наковальней
Друзья и знакомые называли его настоящим именем: Борисом Бугаевым, Борей, Борисом Николаевичем. Он родился в семье решительно несчастной, и это определило всю его 53-летнюю жизнь, такую же несчастную, полную метаний, надлома и личных катастроф.
Борис Бугаев в детстве
Детство Бори Бугаева – богатый материал для психоаналитиков. В материально вполне благополучном семействе шла жестокая война. Родители будущего писателя жили во взаимной неприязни, и, вместо того чтобы как-то сглаживать свои конфликты перед единственным ребенком, оба пытались сделать его союзником в этом противостоянии.
Отец Николай Васильевич – известный ученый, декан физико-математического факультета Московского университета. Он жил исключительно наукой, а мать Александра Дмитриевна – исключительно светскими интересами и чувственными переживаниями.
«Я был с уродом папой против красавицы мамы и с красавицей мамой против урода папы, – рассказывал он поэтессе Ирине Одоевцевой. – Каждый тянул меня в свою сторону. Они разорвали меня пополам. Разорвали мое детское сознание, мое детское сердце. Я с детства раздвоенный. Чувство греха. Оно меня мучило уже в четыре года. Грех – любить маму. Грех – любить папу».
При таком воспитании почва у Бориса уходила из-под ног, мир казался ему хаотическим, лишенным опоры, и это ощущение стало центральным в жизни Белого. Он проваливался в бездну. И чтобы как-то сохранить разум, он стал проецировать внутреннюю драму на внешнюю реальность, ища позитивных объяснений. Так появилось предчувствие грядущих катастроф, несущих новую жизнь, свет, изменения.
Эдипов комплекс
Друг Белого поэт Владислав Ходасевич считал, что семейный конфликт определил содержание практически всей его прозы: романов «Петербург», «Котик Летаев» и других. «Я любил и ненавидел. Я с детства потенциальный отцеубийца. Комплекс Эдипа, извращенный любовью», – приводит его слова Одоевцева в своих мемуарах.
Белый был человеком глубокого и серьезного образования. Окончив престижную Поливановскую гимназию (в которой учились Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Сергей Эфрон, Вадим Шершеневич), затем по настоянию отца он отучился на физико-математическом факультете Московского университета, после чего сразу же поступил на историко-филологический факультет, но оставил его на втором курсе, определив для себя, что настоящее познание жизни дает не наука, а творчество.
Еще в гимназические годы он увлекался мистическими учениями, оккультизмом, изучал буддизм. Испытал на себе сильное влияние философии Владимира Соловьева. Племянник философа Сергей Соловьев был одним из близких друзей Бориса Бугаева.
В поэзию Белый пришел в 20 лет и довольно веско, сразу став изобретателем нового стихотворного жанра – литературной симфонии («Северная симфония», 1900). Его с интересом приняли символисты старшего поколения: Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Валерий Брюсов.
Единорог и единоглаз
Есть мнение, что подписывать стихи именем Андрей Белый Борису предложил Михаил Соловьев, отец его друга Сергея. Юный поэт пытался скрыть свои литературные увлечения от отца, считавшего, что сын должен заниматься исключительно наукой. Белый цвет в кругу символистов и последователей Владимира Соловьева ассоциировался с чистотой и богопознанием.
Некоторые считают, что Александр Гликберг взял себе псевдоним Саша Черный отчасти из желания противопоставить себя Белому (имя которого гремело в литературных кругах начала ХХ века), так же, как будничная интонация его ранних стихов противостояла возвышенности беловских сочинений.
Бугаев подписывал свои тексты и множеством других псевдонимов (Альфа, Гамма, Быков, Зигмунд), но они в основном носили игровой, несерьезный характер, как и фантастические визитки, которые он печатал и рассылал знакомым, например, Блоку: «Виндалай Левулович Белорог, Единорог. Беллиндриковы поля, 24-й излом, No 31» или «Огыга Пеллевич Кохтик-Ррогиков, Единоглаз. Вечные боязни. Серничихинский тупик, д. Омова».
Белый работал много и практически непрерывно, даже в самые непростые периоды жизни. Стихотворения, поэмы, романы, критические и теоретические статьи об искусстве, философии и общественной мысли, анализ современной ему литературы и классиков (Пушкина, Гоголя, Толстого) – изданное в начале XXI века собрание его сочинений состоит из 14 томов.
Гипнотический оратор
Общение с Белым поражало современников еще больше, чем его письменное творчество. Где бы он ни появлялся, начиналось представление.
«Мне пришлось узнать, до какой степени Белый может быть оригинален, ни на кого не походить и своими речами, импровизациями производить почти ошеломляющее, незабываемое впечатление», – пишет экономист Николай Валентинов.
На одном вполне деловом собрании сотрудников журнала «Столичное утро» Белый обнаружил, что вошел в комнату, забыв снять калошу. Придя в смятение, он начал извиняться, и эти извинения неожиданно вылились в невероятную получасовую речь, в которой от калоши поэт перешел к сравнению Парижа и Москвы, Нотр-Дама и храма Христа Спасителя, затем переключился на Канта, Платона и Соловьева, затем – на Шумана и Бетховена, а завершилось все призывом прислушаться к страданиям поэта.
«Мы – нас было семь или восемь человек – слушали как завороженные. Встретив начало речи с улыбкой, перешли к удивлению, к разинутому рту. Это была музыка, поэзия, философия, мистика, водоворот, каскад словотворчества. Во время его речи никто не пошевельнулся, а когда, вытирая залитый потом лоб, Белый, улыбнувшись, сел на свое место, все, как в театре, стали ему неистово аплодировать», – рассказывает Валентинов.
Белый мог говорить часами (в течение четырех–шести часов, по воспоминаниям жены Блока Любови Менделеевой). Некоторые его выступления буквально доводили слушателей до обморока. Так, однажды не выдержал и рухнул без чувств Сергей Соловьев. Другой жертвой Белого пал Ходасевич.
Надо заметить, современникам было с чем сравнивать. Начало ХХ века было временем бесконечных разговоров, диспутов, собраний, в которых интеллигенция, художники и философы обсуждали настоящее и будущее, предчувствуя сильные бури, уготованные России. Башня Вячеслава Иванова, круг Валерия Брюсова, салоны, лекции, просто компании – везде хватало экстатических ораторов, но Андрей Белый был особенным.
Блок ада
В 1903 году вокруг яркой личности Белого собралась группа молодых литераторов-символистов, получившая название «Аргонавты». В ней были Лев Кобылинский (Эллис), братья композитор Николай и критик Эмилий Метнеры, Сергей Соловьев. Чуть позже этот кружок станет основой знаменитого издательства «Мусагет».
В этом же году началась переписка Белого с Александром Блоком, поэтом-ровесником из Петербурга, которая вскоре переросла в драматическую дружбу. Впрочем, недраматического в жизни Белого просто не существовало.
Ранние стихи Блока показались Белому воплощением всех его чаяний в поэзии. По собственным словам, они заставляли его кататься по полу от восторга.
Гиппиус замечала, что трудно было найти настолько непохожих людей, как Белый и Блок. Сдержанный до неподвижности, полный «бездонного молчания» петербуржец и исходящий потоком слов, весь в непрерывном движении и переменах москвич Бугаев.
Александр Блок и Любовь Менделеева
Белый и его друзья подхватили культ Прекрасной Дамы, который Блок построил вокруг своей супруги, и вскоре вся компания начала в буквальном смысле поклоняться Менделеевой и боготворить ее, чем доставляла мало приятного молодой женщине, рассчитывавшей на нормальные человеческие отношения, а не истерические радения по ее поводу.
Брак Блока не был по-человечески счастливым, и ситуация усугубилась, когда Белый признался Прекрасной Даме в любви. Судя по воспоминаниям, во всей этой запутанной истории только сама Менделеева проявила здравый смысл, отключившись от психоза, невроза и экстаза, сопровождавших отношения трех 25-летних людей. Белый был отставлен, он обиделся на Блока, потом мирился с ним и снова враждовал. Даже вызывал Блока на дуэль, но петербуржец мягко замял этот инцидент, заметив, что «Боря просто очень устал». Это верно, но по-настоящему отдохнуть Белому до конца жизни, кажется, так и не довелось.
Позже он вспоминал разрыв с Менделеевой как главную личную трагедию. Из-за этого романа он чуть было не погиб в прямом смысле слова: его бывшая возлюбленная писательница Нина Петровская от отчаяния выстрелила в Белого из револьвера на одном из литературных вечеров, но, к счастью, пистолет дал осечку.
Разговор с собственным отражением
Такие рискованные ситуации не пугали поэта, почти всю жизнь пребывавшего в состоянии, которое психологи называют пограничным. Приятель Белого философ и литератор Федор Степун определил его жизнь как «борьбу с самим собой за себя самого».
Ходасевич отмечает, что Белый выдумывал себе внешних врагов и недоброжелателей. Тем самым он неосознанно спасал свою психику от тотального кризиса. Проще было считать, что его терзают внешние враждебные силы, чем признать, что он сам ответствен за происходящее. «Много темного жило внутри него», – вспоминал знаменитый режиссер Михаил Чехов.
При этом Белый был настолько погружен в себя, настолько замкнут в собственной картине мира, что Степун даже задавался странным вопросом: «а был ли Белый?» Он имел в виду, что подлинный человеческий контакт Белого с другими был, кажется, невозможен.
«В самом существенном для нас, людей, смысле его, быть может, и не было с нами», – пишет Степун, вспоминая, как однажды, уже в эмиграции, Белый, придя в гости, во время долгой беседы сел напротив зеркала и разговаривал уже не с друзьями, а со своим отражением.
С другой стороны, казавшийся рассеянным и отрешенным на литературных или философских диспутах, Белый удивлял оппонентов ответами, из которых было ясно, что он слушал их внимательно, не упуская ни одной детали.
Но внешняя рассеянность все же была. В эпопее «Москва» Белый изобразил, как профессор Коробкин нечаянно надевает себе на голову вместо зимней шапки кота. Чуть позже это на самом деле случилось с ним самим в прихожей квартиры Михаила Чехова.
Второй отец
Одним из важных событий в жизни Белого стало увлечение антропософией – учением немецкого философа Рудольфа Штайнера. Белый увидел в идеях Штайнера то, чего раньше пытался добиться сам – соединения научного и мистического способов познания мира. Антропософия провозглашалась наукой о духе, которая позволяет человеку развить необходимые для постижения высшей реальности способности. Основанное на христианской мистике и немецкой натурфилософии, учение Штайнера вобрало в себя элементы каббалы, индуизма и других метафизических систем.
Андрей Белый и Анна Тургенева
Белый со свойственной ему горячностью и экзальтированностью бросился в антропософию. Ученицей Штайнера стала и его первая супруга художница Анна (Ася) Тургенева. Они отправились в швейцарский Дорнах, где Штайнер с соратниками начал возводить Гётеанум, антропософский центр. Белый был не единственным русским интеллектуалом, заинтересовавшимся антропософией. Приезжал строить Гётенаум и поэт Максимилиан Волошин, но вскоре потерял к этому интерес.
Возможно, Белый увидел в Штайнере фигуру отца, прежде трагически дискредитированную в его жизни. Этот новый мудрый отец должен был наконец исцелить писателя от раздиравших его противоречий.
Но Штайнер дистанцировался от Белого, видимо, понимая, что этого ученика привлекают к нему психологические проблемы, а не духовные искания. В определенный момент он попросил Тургеневу не подпускать к нему Белого, прямо назвав последнего больным человеком. «Второй отец» отверг Белого, и это стало еще одной катастрофой, которыми и без того полнилась его жизнь.
Дикие танцы
События 1917 года не произвели на Белого столь сильного впечатления, как на большинство его друзей и современников. Он всю жизнь готовился к крушению мира, Апокалипсису, так что революциями его было не удивить. Ранее, в 1905 году, он проявлял большой, хотя и своеобразный интерес к марксизму. Но, выслушав от знакомых «краткий курс», разочарованно заметил, что главное для него в марксизме – это «взрыв», а если взрыва нет, то все плоско и банально.
В послереволюционные годы писатель жил очень трудно, но много работал, сочиняя и читая лекции. Тем не менее, устав от большевистской действительности, он сделал попытку пожить в эмиграции (1921–1923 годы), где оказался еще более несчастен. Пил, шокировал берлинцев дикими плясками в ресторанах (он любил танцевать фокстрот, но делал это порой очень своеобразно) и не находил себе места. Глядя на печальное душевное состояние друга, Ходасевич говорил, что даже жалел, что у того такое крепкое физическое здоровье, позволявшее ему годами плясать на краю бездны.
Назад в СССР
Белый вернулся в Советский Союз, где женился во второй раз и вел относительно мирную жизнь, в которой, однако, нужно было постоянно доказывать лояльность власти и представлять себя вечным борцом с силами капитализма. Он написал и издал эпопею «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом»), роман «Маски», несколько книг воспоминаний.
Жилось в СССР не так уж легко, судя по тому, что в 1931 году Белый написал отчаянное письмо Сталину. В нем он от жалоб на трудности, которые ему приходилось терпеть, издавая книги, перешел к типичным для него исповеди и самооправданиям.
Этот поступок не выглядит неожиданным, если учесть, что письма к Сталину писали многие литераторы того времени, в том числе Михаил Булгаков, Евгений Замятин, Анна Ахматова.
Летом 1933 года, отдыхая в Коктебеле, Белый перенес сильный солнечный удар. Здоровье его пошатнулось, и он стал вспоминать свое послание друзьям, написанное в 27 лет и теперь казавшееся пророческим:
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
8 января 1934 года он скончался от инсульта, вызванного тем самым солнечным ударом.
Конечно, у всех свои представления о том, как выглядит достойно прожитая жизнь. Вряд ли кто-нибудь позавидует неприкаянной, полной внутренних страданий судьбе Андрея Белого. Но созданного им за три десятилетия по объему и охвату мысли хватило бы большинству писателей на несколько долгих плодотворных жизней.
Автор текста: Александр Зайцев
Источник: https://profile.ru/culture/fokstrot-nad-bezdnoj-140-let-so-d...
Другие материалы:
В чем заключается философия экзистенциализма. Бытие и Ничто — 9 шагов к пониманию
Метафизика налицо — Мрачная философия Александра Кайдановского
Классика кинофантастики — Назад в будущее: трилогия (1985-1990), режиссёр Роберт Земекис
«Каждый нуждается в тепле и свете». Как автор «Муми-троллей» сделала детскую литературу взрослой
Гастрономические ужасы — 5 хорроров «о вкусной и здоровой пище» (с полезными советами)
Кровища, загадки бытия и много секса — чем круты «Книги крови» Клайва Баркера
Черный юмор, фантастика и публицистичность — Курт Воннегут и его наследие
Одержимость, ведьмы и серийные убийцы — 7 жутких испанских фильмов ужасов
Что смотреть, если вам нравится «Футурама» — ещё 5 фантастических мультсериалов с убойным юмором
«Происхождение Дюны» — эссе Фрэнка Герберта о создании великой научно-фантастической вселенной
«Звёздный путь 2: Гнев Хана» (1982) — Лучший фильм по знаменитой вселенной
Такой же разведчик, как мы — Как «Семнадцать мгновений весны» стали киноманифестом идеологии 1970-х
Вилли Вонка — история персонажа, которому в следующем году стукнет 60
Уэс Крэйвен — создатель «Кошмара на улице Вязов», «Крика» и «У холмов есть глаза»
Ловушка Джокера — история Арлекина Ненависти от Фингера до Леджера
Женщина, которая выжила — Мама Гарри Поттера Джоан К. Роулинг
По следам забытого царства — магический реализм Хулио Кортасара
«Гибель лучше всего» — жизнь-катастрофа Александра Блока
Про него написано много, но ни одна книга, ни все публикации вместе не исчерпывают темы. Окончательные суждения о нем не кажутся точными. Поэтому желание говорить о Блоке и загадках его жизни не ослабевает.
Александр Блок — в кинохронике, 1917 год
Добрый молодец
Поэту не обязательно быть красавцем или хотя бы внешне приличным человеком. Как правило, самое (а нередко и единственное) красивое в поэтах – это их стихи.
Блок же сбивал с толку своей красотой и безупречностью. На фоне изможденных декадентов, полубезумных мистиков и прочей художественной публики Петербурга рубежа столетий молодой Блок выглядел неуместно здоровым и неприлично полноценным человеком. Как правило, зная поэта только по стихам, люди воображали его себе либо нежным ангелоподобным юношей, либо горделивым и сумрачным Байроном. А встречали широкоплечего, крепкого, румяного и дружелюбного красавца. «Добрым молодцем» показался Блок при знакомстве Андрею Белому.
«Блок был не столько красив, сколько прекрасен», – писал поэт Борис Садовской, имея в виду, что красота проявлялась не в отдельных чертах, а во всем его облике.
Однако за идеальным фасадом скрывалось сложное переплетение внутренних проблем. Блок держал этот фасад не ради показухи или выстраивания имиджа, как сказали бы сейчас. В кругу символистов, среди которых он начинал как поэт, было принято, наоборот, выставлять напоказ все внутреннее, разрушать границу между искусством и жизнью. Блок словно бросал вызов этой модели поведения, свойственной, надо сказать, художникам всех времен.
Образ «добра молодца» подкреплялся нелицемерной любовью поэта к физическому труду: Блок умело обращался с топором, молотком, пилой и с явным удовольствием орудовал этими инструментами в родовом имении Шахматово. Это не было интеллигентским пижонством или надрывным подвигом графа Толстого, снедаемого чувством классовой вины перед крестьянами.
Александр Блок в кругу семьи в своем имении Шахматово
Один против хаоса
В быту Блок был также непохож на типичного поэта, удивляя ценителей «несказанного» и «беспредельного» своей аккуратностью и методичностью. Где бы он ни жил, в его комнате всегда были порядок, чистота, а все документы разложены по папкам и полкам. Некоторые объясняли этот педантизм немецкими корнями Блока. Сам же он, всегда честный и точный в определениях, говорил, что это его способ защиты от хаоса.
Что такое хаос и порядок, Блок чувствовал как мало кто другой. И хаос довольно часто прорывал оборону: не только в незаметных для внешнего наблюдателя внутренних конфликтах, но и в той стороне жизни, которая была всем известна: пьянство, блуждания по самым грязным трактирам и публичным домам.
«Время от времени его тянет на кабацкий разгул. Именно кабацкий, – писал в мемуарах поэт Георгий Иванов. – Холеный, барственный, чистоплотный Блок любит только самые грязные, проплеванные и прокуренные «злачные места».
Пускаясь во все тяжкие, Блок не превращался из доктора Джекилла в мистера Хайда. Даже в самом невменяемом состоянии он оставался самим собой. «Лицо его я запомнил прекрасно, – вспоминает сын Корнея Чуковского Николай, – оно было совсем такое, как на известном сомовском портрете. Он был высок и очень прямо держался, в шляпе, в мокром от дождя макинтоше. Когда мы остались одни, папа сказал мне: это поэт Блок. Он совершенно пьян».
В загулах он топил свое недовольство жизнью и пытался найти в этой жизни что-то интересное. Слушал разговоры пьяниц в кабаках, а в борделе мог рассказывать о Гете и наблюдать за тем, как в проститутке, привыкшей к автоматическому исполнению своих обязанностей, неожиданно просыпается искренняя душа.
«Не помню случая, чтобы он дал понять собеседнику, что в каком-то отношении стоит выше его. Он был естественным в каждом своем жесте и не боялся, что его смогут понять ложно или превратно», – вспоминал поэт Всеволод Рождественский.
Конечно, в пьянстве Блока было и осознанное саморазрушение. Он честно мстил себе и миру за то, что ни он, ни мир не могут стать такими, какими нужно.
Низкое и высокое
Блок рос нервным и впечатлительным мальчиком, окруженный заботой матери и тети. Его отец, юрист и ученый Александр Блок, был в семье фигурой демонизированной: мать прожила с ним недолго, натерпелась, по ее словам, всяких унижений, развелась и вышла вторично замуж за офицера, впоследствии генерала Франца Кублицкого-Пиоттуха, с которым у пасынка сложились самые теплые отношения.
В юности Блок был мало похож на ту величественную мраморную статую, которой он казался многим современникам. Тогда он еще был позером, любил красоваться и лелеял актерские амбиции. Играл он плохо, хотя и добросовестно.
В 16 лет у Александра случился роман со светской львицей Ксенией Садовской, которая была старше его на 20 лет. Эта история или иные приключения молодости укрепили Блока в уверенности, что сексуальная жизнь – это «низкий жанр», который несовместим с высокой любовью. Удел низкого жанра – случайные связи или бордели.
Такое настроение усилилось после погружения в философию Владимира Соловьева, и в частности в его учение о Софии. Блок стал одержим идеей воплощения Вечной Женственности, которое может спасти мир от лжи и распада.
К несчастью для нее, этим воплощением была объявлена жена Александра Любовь Менделеева, дочь знаменитого химика. Рассчитывавшая на традиционные супружеские отношения, девушка была обескуражена отведенной ей ролью богини, Прекрасной Дамы, которой следовало поклоняться, но никоим образом не «осквернять».
Это нельзя было назвать даже обожествлением женщины. Менделеева просто стала визуализацией ранее придуманной идеи, пусть и высокой, но никак не льстившей ей.
Всё или ничего
Пытаясь объясниться с мужем, Менделеева натыкалась на стену: особенность Блока состояла в том, что построения ума, убеждения были для него важнее реальности. В итоге это привело к тому, что он перестал церемониться с жизнью, раз она не соответствовала идеалу.
С женой Любовью Менделеевой
24-летний Блок, автор превозносимого всеми сборника «Стихи о Прекрасной Даме», переживал крушение своей жизни. Высокая идея о Прекрасной Даме оказалась невоплотима, и, судя по тому, что он не предпринимал дальнейших попыток воплотить ее с кем-нибудь другим, виноват в этом был либо мир, либо он сам. Хотя и Менделеева была человеком не из легких.
В молодом возрасте Блок словно окончательно понял всё о своей жизни и уже не мог изменить своего мнения. Он занял позицию принципиально несчастного человека. Лишь в середине 1910-х, в годы романа с актрисой Любовью Дельмас, он пережил нечто вроде долговременного душевного подъема.
Родные Блока видели лишь семейный разлад, упрекали Менделееву в неуживчивости. По рассказам тети поэта Марии Бекетовой, Блок после женитьбы сильно изменился: «За год жизни с Любой произошла страшная перемена к худшему». Он стал резок, зол и на все уговоры уладить ситуацию отвечал, что уже ничего не поправить и что «гибель лучше всего».
Эта фраза определила жизнь Блока. «Люблю гибель, любил ее искони и остался при этой любви», – писал он в 1910 году Андрею Белому.
Огромное «нет»
Влияние Соловьева, тема «пути к свету» скоро уходят из его стихов. Спасение начинает казаться Блоку иллюзией. Хаос и мрак подчиняют себе мир.
Природная склонность Александра драматизировать ситуацию, мрачный взгляд на мир, усвоенный в молодости, усиливались атмосферой самой эпохи. Ощущение грядущего взрыва преследовало многих людей в России начала ХХ века.
«Чувство катастрофичности овладело поэтами с поистине изумительною, ничем не преоборимою силою,– писал литератор Георгий Чулков. – Александр Блок воистину был тогда персонификацией катастрофы. И в то время как я и Вячеслав Иванов не потеряли еще уверенности, что жизнь определяется не только отрицанием, но и утверждением, у Блока в душе не было ничего, кроме все более и более растущего огромного «нет».
Это было больше, чем жизненное отчаяние, это был приговор себе и миру. Однако приговор не окончательный: долгое время Блок, казалось, ждал, что произойдет что-то, что опровергнет его пессимизм, отменит обреченность. Поэтому он и принял обе революции 1917 года: без восторга, как считалось в советском литературоведении, а скорее с отстраненным любопытством: «посмотрим, что из этого будет». Себя ему уже не было жалко и тем более не было жалко разграбленного имения и вообще разграбленного старого мира. Весной 1917-го Блок специально устроился в Чрезвычайную комиссию по расследованию деятельности бывших министров и прочих царских чиновников, чтобы проверить, было ли что-то ценное в том старом мире. И пришел к выводу, что не было ничего, кроме миража и самообмана.
Мраморный Аполлон
Но до тех последних революционных лет его жизни надо было дожить. И Блок, как ни странно при всей его обреченности, добросовестно этим занимался, поддерживая четкий внешний порядок, работая над стихами и статьями, сотрудничая с театром.
Не эта ли обреченность накладывала на его внешность описанный многими отпечаток неподвижности, скованности? Образ каменного Блока с лицом античной статуи, с трудом выдавливающего из себя тяжелые слова, стал хрестоматийным. На самом деле поэт мог быть «по-детски прост и мил», как писал его друг Евгений Иванов. Хорошо знавшие его люди говорили, что за «восковой недвижностью черт» скрывалась большая застенчивость.
Знаменитой была и молчаливость Блока. «Кажется, все меня знающие могут свидетельствовать о моем молчании, похожем на похоронное», – писал он Белому. Ему казалось, что нет нужды говорить – собеседник и так всё знает.
Блок не хотел говорить и делать что-то лишнее, ненужное. И он передавал это другим: в присутствии поэта люди чувствовали себя обязанными к такой же прямоте и честности. «Блок – в нем чувствовали это и друзья, и недруги – был необыкновенно, исключительно правдив», – писала Зинаида Гиппиус.
Тех же, кто видел в Блоке холодную статую, «красивого мертвеца», поэт мог удивить своими неожиданно бесхитростными увлечениями: от концертов куплетиста Самоярова до французской борьбы, бывшей в ту пору частью цирковых представлений, и американских горок в луна-парке, которым он предавался с поистине детской непосредственностью.
«Когда на Блока находил веселый стих, он мог заразительно смеяться», – говорил искусствовед Михаил Бабенчиков. И не только над стихами. В воспоминаниях актрисы Валентины Веригиной поэт часто веселится и разыгрывает друзей.
Символ
Популярность Блока и его влияние на публику в 1910-х были огромны. Поэтесса Елизавета Кузьмина-Караваева, будущая героиня французского Сопротивления монахиня Мария (Скобцова), писала, обращаясь к поэту: «вы символ всей нашей жизни. Даже всей России символ». Речь шла о страдавшей, мучившейся России.
Брак с Менделеевой сохранялся. Они оставались друзьями, хотя отношения временами бывали очень тяжелыми. Любовь Дмитриевна играла в театре. Из очередных гастролей в 1909 году она вернулась беременной. Блоку показалось, что это шанс выйти из тьмы. Он признал ребенка как своего и очень ждал его появления, чего нельзя было сказать о Менделеевой. Сын Дмитрий прожил всего несколько дней. Блок был раздавлен этой смертью: умерла очередная надежда.
При всем при том Блок не утрачивал любопытства к происходящему вокруг. Даже в тюремной камере в 1919 году он, по описанию очевидцев, вел себя как человек, которого интересовали окружающие люди и вообще все происходящее. Блока арестовали по подозрению в участии в левоэсеровском заговоре, но отпустили спустя сутки. В нем не было заметно ни испуга, ни подавленности, ни суеты.
Время молчать
Однако столь долго манившая поэта гибель подходила все ближе. Он все больше пил и все меньше писал стихов. А для человека, столь серьезно и ответственно относившегося к творчеству, как Блок, это было равносильно предсмертному состоянию. «Писать стихи я сейчас не могу, – говорил он летом 1917 года. – Не позволяет профессионализм. Ведь теперь пишут одни только Сологубы, Настасьи Чеботаревские, «Биржевка»... Больше никто не пишет и не будет писать еще долго».
В январе 1918-го он все же написал поэму «Двенадцать» и стихотворение «Скифы», свои последние стихи. «Двенадцать» мало кто понял в то время: большевикам было выгодно считать, что большой поэт поддержал их переворот, хотя они догадывались, что текст этот очень страшный. Блок не стал любимцем советской власти. Она понимала, что этот поэт пишет что-то совсем свое и служить политике, как другие, не станет.
Своими лучшими стихами в последние годы жизни Блок называл «Стихи о Прекрасной Даме».
Финал
После октябрьского переворота Блок, как и все «бывшие», жил очень тяжело, но не роптал, наблюдая, как наконец сбываются его самые мрачные предчувствия. Услышав на своих последних литературных чтениях в Москве, как кто-то назвал его мертвецом, он тихо сказал: «это правда».
С начала 1921 года поэт начал тяжело и изнурительно болеть. Несмотря на хлопоты Горького и Луначарского, власти не давали ему разрешение на лечение в Финляндии. Это разрешение пришло, когда было уже поздно: 7 августа 1921 года Блок умер.
Непосредственная причина его смерти – предмет споров исследователей. Версий много – от эндокардита до сифилиса. Что бы то ни было, оно вторично в истории человека, всю жизнь жившего с мыслью о гибели. Поэт Владислав Ходасевич написал: «Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то «вообще», оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти».
***
В этой статье почти ничего не сказано о стихах Блока – за столетие с лишним им были посвящены тысячи книг, эссе, диссертаций и публикаций в газетах и журналах. Но без упоминания о творчестве жизнь Блока выглядит депрессивной летописью самоистязания. Только вместе с поразительными и невероятными стихами, которые создал этот человек, его история приобретает цельность, хотя и не становится менее трагической.
Автор текста: Александр Зайцев
Источник: https://profile.ru/culture/gibel-luchshe-vsego-zhizn-katastr...
Другие материалы:
«Каждый нуждается в тепле и свете». Как автор «Муми-троллей» сделала детскую литературу взрослой
Гастрономические ужасы — 5 хорроров «о вкусной и здоровой пище» (с полезными советами)
Кровища, загадки бытия и много секса — чем круты «Книги крови» Клайва Баркера
Черный юмор, фантастика и публицистичность — Курт Воннегут и его наследие
Одержимость, ведьмы и серийные убийцы — 7 жутких испанских фильмов ужасов
Что смотреть, если вам нравится «Футурама» — ещё 5 фантастических мультсериалов с убойным юмором
«Происхождение Дюны» — эссе Фрэнка Герберта о создании великой научно-фантастической вселенной
«Звёздный путь 2: Гнев Хана» (1982) — Лучший фильм по знаменитой вселенной
Такой же разведчик, как мы — Как «Семнадцать мгновений весны» стали киноманифестом идеологии 1970-х
Вилли Вонка — история персонажа, которому в следующем году стукнет 60
Уэс Крэйвен — создатель «Кошмара на улице Вязов», «Крика» и «У холмов есть глаза»
Ловушка Джокера — история Арлекина Ненависти от Фингера до Леджера
Женщина, которая выжила — Мама Гарри Поттера Джоан К. Роулинг
По следам забытого царства — магический реализм Хулио Кортасара
Одностишия. Как самый мрачный жанр превратился в чистый стеб. И похоже, это навсегда
Эх, Вишневский, Вишневский… Знал ли ты, что недрогнувшей рукой уничтожаешь масштабное явление, которое существовало веками в неизменном виде? Все, теперь в русскоязычной поэзии его в прежнем виде не существует.
А ведь как торжественно все начиналось! В 1792 году вышел седьмой номер “Московского журнала”, в котором читатель смог ознакомиться с с циклом эпитафий, составленных Николаем Карамзиным для некой скорбящей матери, потерявшей двухлетнюю дочь.
Первая эпитафия в этом цикле состояла из четырех строк, дальше шли три двустишия. а завершалось все моностихом следующего содержания: “Покойся, милый прах, до радостного утра!” Именно его, поясняет Карамзин, и утвердила страдалица.
Шесть печальных слов ознаменовали собой воцарение на русской почве классического античного моностиха. Отечественная поэзия тут же подхватила этот жанр и с тех пор стала регулярно снабжать публику новыми шедеврами.
В 1804 году граф Дмитрий Хвостов, например, напечатал в журнале эпитафию последнему польскому королю Станиславу Понятовскому: “Се на чужом брегу кормило корабля!”
Из приведенных цитат видно, что жанр моностиха сразу был снабжен максимально мрачным ореолом. Это было нечто возвышенное и депрессивное, повергающее читателя в философские раздумья.
В конце XIX веке на этом сыграл Валерий Брюсов, опубликовав самый известный с тех пор моностих русской поэзии: “О закрой свои бледные ноги”. Общая мрачная и торжественная интонация здесь сохранялась, но в содержании чудилось что-то очень фривольное. Впрочем, подкопаться никто не мог, поскольку смысл от читателя ускользал, а прояснять его Брюсов вовсе не собирался.
В Серебряном веке жанр моностиха, хоть и не пользовался особой популярностью, все-таки не исчез. И дальше он тоже периодически выныривал у разных поэтов, пока… Пока дело не дошло до Владимира Вишневского.
И вот тут понеслось.
Вишневский взял старые меха, хорошенько стряхнул с них пыль, почистил и влил новое вино. Жанр, который был ранее зарезервирован под мрачные эпитафии и философские тезисы, он превратил в экстремально короткую юмореску. По сути в анекдот.
Когда рука нашарит выключатель…
Вот и еще в одной я не ошибся…
Как жаль мне женщин, бросивших меня…
Зачем вы согласились?! Я же в шутку…
Ну и так далее, в том же духе. Успех был грандиозный. Юмор – он всегда востребован и легко завоевывает людские сердца. У Вишневского появились толпы подражателей, заполонивших все вокруг своими собственными одностишиями, сделанными по тем же лекалам. И не успели мы опомниться, как этот жанр напрочь сменил свою окраску.
Теперь невозможно написать всерьез мрачное одностишие. Даже если кто-то попробует, за ним будет чудиться некий подвох и сарказм. Черный юмор, в общем. Жанр моностиха стал накрепко увязан со стебом. И это, похоже, уже никогда не изменится.
Источник: Литинтерес