Глава 15. Возвращение желания

Асфальт ещё тёплый от вчерашнего солнца. Алёна бежала босая по тропинке вдоль реки, в наушниках не играло ничего, впервые за долгое время она не пряталась за музыку. Она слышала только себя. И город, который просыпался. Птицы. Шины, шуршащие по мостовой. Свист чайника у кого-то на кухне. И биение своего сердца.

Лёгкие работали в ритме. Тело откликалось. Каждый вдох не тянул к потолку, не стремился за чужой рукой, не выдыхал разочарование. Он был просто вдохом. Свободным. Полным.

На ней были простые чёрные леггинсы, белая майка без логотипов и скандалов, и волосы, собранные в нетугой узел, который уже начал рассыпаться на ветру. Лицо было без косметики, шаг уверенный.

Женщина с собакой, проходящая мимо, кивнула ей. Алёна кивнула в ответ, не натянуто, не рефлекторно, просто по-человечески.

Вчера ей снился лес. И она шла по нему одна. Не теряясь. Не убегая. Не преследуя никого.
Алёна просто шла. И каждый шаг не вёл к кульминации. Он был завершением сам по себе.

Она бежала, и в груди была не тревога, а пространство. Куча места, для воздуха, для себя.

И не было мысли, что её кто-то не ждёт. Что кто-то не звонит. Что где-то ей не написали, не объяснились, не выбрали. Она бежала не от и не к, она бежала внутрь.

Впереди Алёна увидела детскую площадку. Отец держал дочку на руках, раскачивая её на качелях. Алёна замедлилась и засмотрелась с улыбкой. Её обожгло теплом, в голове появилась мысль: «Это тоже возможно, но не обязательно».

Она вспомнила, как раньше бегала по утрам, чтобы быть стройной, чтобы быть желанной, чтобы кто-то сказал: «Ты классная», а сегодня она делала это просто, чтобы быть.

Каждый шаг дня неё теперь был не ради цели, а ради самого шага. И это, внезапно, было счастьем.

Кафе было маленькое, почти незаметное с улицы. Деревянные стулья, витраж в окне, запах свежей выпечки и молотого кофе, как деталь жизни, не требующая объяснения.
Алёна села у окна. В руках не было ни книги, ни телефона.

Официантка принесла чашку капучино, на пенке сердечко. Раньше бы она покрутила глазами, теперь просто посмотрела и чуть улыбнулась.

Вокруг говорили. Парень объяснял девушке, как пользоваться криптокошельком.
Двое пенсионеров спорили о цене помидоров. Мама кормила ребёнка с ложки.

А Алёна молчала. И внутри неё тоже была не звенящая и не гнетущая тишина. Эта тишина как гладь озера утром, когда ещё не встало солнце, но воздух уже наполнен обещанием тепла.

Алёна сделала глоток. Она почувствовал горечь, тепло, пену на губах. Обычное чудо, на которое раньше ей не хватало внимания.

Когда-то одиночество было её врагом, сейчас оно стало её молчаливым и надёжным спутником.

В соседнем зале девушка громко и звонко смеялась. Алёна не напряглась, не вздрогнула.
Её не раздражали другие. Она больше не сравнивала никого с собой. Она достала из сумки блокнот.

Тонкие строчки аккуратно легли на бумагу: «Сегодня я выбрала себя. И кофе с корицей.
Пусть будет сладко. Хоть немного».

Официантка подошла:
— Вам принести что-то ещё?

Алёна посмотрела на неё.
— Нет, спасибо. Мне достаточно.

И впервые за долгое время Алёна не лгала.

***
— Что будем делать? — спросила парикмахер.
У неё были фиолетовые ногти и серьга в носу. Она смотрела на Алёну не как на клиентку, а как на человека, который решился изменить себя.

Алёна провела пальцами по волосам. Раньше они были длинными, мягко обрамляли лицо, как защита. Теперь защита больше не была нужна. Она смотрела в зеркало прямо.

— Мне нужна стрижка. Коротко. Очень коротко.
— Точно? — уточнила парикмахер.
— Точно, — ответила Алёна, голос ровный.

Ножницы защёлкали, и первые пряди упали на кафель. Вместе с ними уходили вечера у телефона, вопросы «а почему не пишет», запах чужих тел, грусть в зеркале.

— Ты уверена? — ещё раз спросила парикмахер.
— Это не про уверенность. Это про освобождение. Продолжайте.

Прохладный воздух коснулся открытой шеи. Алёна ощущала, как преобразуется: новая кожа, новая она. Сушка феном, взгляд в зеркало — лицо стало чётче, глаза яснее. Появился подбородок, который раньше прятался за волосами, и взгляд, который никто не мог назвать «мольбой». Он стал прямой и спокойный. Больше никакого постоянного поиска мужчин.

— Тебе идёт, — сказала парикмахер, убирая с плеч последний волосок.

Алёна встала, улыбнулась от всего сердца:
— Спасибо. Это больше, чем прическа. Это новая я.

На выходе стояло зеркало в полный рост. Раньше она прошла бы мимо, теперь остановилась.
— Ты себе нравишься? — спросила фиолетовая девушка.
— Да. Сегодня, наконец, да.

Это было начало. Не новой любви, а новой женщины.

Она шла по улице, впервые свободно. Никаких дел, встреч, стремления догнать кого-то. Ветер трепал волосы, солнечный луч скользнул по щеке. Она прикрыла глаза и улыбнулась, не кому-то, не чтобы понравиться, а просто так.

Старик на скамейке кивнул, она кивнула в ответ. Улыбка осталась только ей. В витрине булочной её лицо отразилось. Раньше она бы отвернулась, но теперь посмотрела и снова улыбнулась.

На пешеходном переходе машина остановилась, пропуская её. Молодой водитель подмигнул, но Алёна не задержалась. Её улыбка была только для неё.

В кафе девочка облизала мороженое и бросила взгляд на голубей. Алёна тихо рассмеялась.
— Почему ты смеёшься? — спросила девочка.
— Потому что мне хорошо, — ответила Алёна.

В этот день «хорошо» не зависело от чьих-либо прикосновений и внимания. Ей не нужны были ни мужские ладони, ни горячие слова. Она была сама себе поводом. И это было больше страсти, чем в сотнях прежних ночей.

Простое чёрное платье не требовало комплиментов. В книжном на углу продавец поднял глаза. Раньше бы Алёну захватило это внимание, теперь, она прошла мимо. В отделе философии мужчина с седыми висками отступил, пропуская её:

— Простите.

— Всё в порядке, — ответила она и уже не оглядывалась.

На улице люди обращали внимание, но она не слышала зов. Мужчины смотрели, но она не откликалась. Не из гордости, не из боли и не усталости. Она была целой, без нужды быть желанной.

Раньше внутри жила другая, та, что шептала: «Подойди, дай шанс, а вдруг?» Она толкала её к постели чужих тел, притворствуя близость. Сегодня же была тишина. Она не реагировала.

Алёна шла и просто была.

***
Алёна сидела на полу в своей гостиной. Был полдень. Солнце пронзало жалюзи, рисуя полосы на её коленях. В руках она держала тетрадь, открытую на пустой странице. В ней не было ни одного слова, никакой истории, и больше никаких мужчин.

И впервые за долгое время, внутри Алёны не было никакой внутренней войны. А именно не было той зудящей потребности быть замеченной, признанной, нужной. Предательница молчала. Она просто исчезла, словно выдохлась. Словно её время прошло.

Алёна провела пальцем по сухой, тёплой коже запястья. Она не искала напряжения, не ждала прикосновений. Её тело не жаждало чужого тела.

Вечером она принимала ванну и вдруг осознала. У нее не было никаких фантазий, никаких сценариев, никаких голосов внутри, рисующих мужчин. Мозг был чист, как белый кафель над водой.

После она долго смотрела в зеркало. Алёна делала это без нужды в оправдании, без желания себя улучшить. Не было огня, не было холода, была лишь она.

И в этой внутренней тишине она почувствовала: «Вот так звучит свобода. Без подстрекателя. Без боли. Без страха быть одной».

Предательница ушла, оставив после себя женщину.

Ветер тронул занавески, как будто звал её. Это был не мужчина, не голос в голове, а просто воздух. Просто очередное утро.

Алёна вышла на балкон босиком, чашка чая в руках. В голове не было мыслей о том, кто ей сегодня напишет, кто позвонит, кто вдруг окажется «тем самым».

Под ней был обычный город с машинами, вороньими криками и чужими окнами, но что-то изменилось.

Когда-то она искала свободу в чужих глазах, теперь она просто жила без «надо», без «почему», без «а вдруг».

В шкафу висело её платье. Простое, белое. Она надела его не для кого-то, а для себя, для солнца на плечах.

На улице прохожие смотрели на неё. Кто-то улыбался. Кто-то задерживал взгляд. Кто-то шептал за спиной. Она шла мимо. В её походке больше не было вызова, не было флирта, не было боли.

Были лишь тишина, женщина и свобода.

Она чувствовала, как поднимается по коже живое тепло. И вдруг она засмеялась. Смех был лёгкий, спонтанный, настоящий. Смех был без причины, без повода, и без мужчины. Она смеялась, потому что ей было хорошо.
Она свернула в парк. На скамейке сидела пожилая пара, держа друг друга за руки. Девочка прыгала по лужам. Собака тащила поводок, не зная, куда и зачем.

Алёна присела на лавочку и глубоко вдохнула. Это была настоящая жизнь, которую она чувствовала, и которой радовалась. И она была в ней, в центре её.  И в этом дыхании, в этой минуте без нужды быть желанной, нужной, любимой она вдруг поняла: «Она свободна».

Предательница. Глеб Диберин. Глава 1
Предательница. Глеб Диберин. Глава 2
Предательница. Глеб Диберин. Глава 3
Предательница. Глеб Диберин. Глава 4
Предательница. Глеб Диберин. Глава 5
Предательница. Глеб Диберин. Глава 6
Предательница. Глеб Диберин. Глава 7
Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Предательница. Глеб Диберин. Глава 9
Предательница. Глеб Диберин. Глава 10
Предательница. Глеб Диберин. Глава 11
Предательница. Глеб Диберин. Глава 12
Предательница. Глеб Диберин. Глава 13
Предательница. Глеб Диберин. Глава 14

Глеб Дибернин. Предательница.

Глава 14. Молчание

Утро начиналось без сигарет, без кофе, разлитого по телу, без будильников и чужих рук, которые когда-то держали её во сне. Только окно и свет.

Свет скользил по полу, будто невидимая кисть мягко рисовала новый день. Всё замедлялось: воздух, мысли, сама реальность — вязкая, медленная, нежная.

Алёна просыпалась не от звука и не от желания. Глаза открывались сами, как будто сигнал пришёл от тела, которое больше не подчинялось расписанию. Нет встреч, планов, ни Tinder, ни красной помады. Она никуда не спешила.

Она брала книги. Читала с жадностью, раньше знакомой лишь чужому вниманию. Страницы хрустели под пальцами, телефон оставался лежать. Буквы больше не были отвлечением — они были содержанием.

«Сто лет одиночества». Она смеялась. Не от веселья, а потому что узнала себя в этих циклах, где женщины тонут в страсти, теряя лица и себя.

Потом журналы, письма к самой себе. Она писала не о мужчинах, не о боли. О вкусах, снах, детстве. О том, что остаётся после всех бурь и ненужных драм.

На полке стояла обычная свеча с запахом лаванды. Алёна зажигала её по вечерам не для кого-то, не ради настроения. Просто огонь красиво двигался, и этого было достаточно.

Кухня не была сценой для завтрака с любовником или пьяных признаний. Это было место, где резались яблоки, варилась овсянка, где просто пили воду.

Организм не просил вина, ни бокала под музыку, ни бокала под одиночество. Он требовал только тишины, ту самую, в которой можно было слышать себя, медленно, спокойно, без чужих сценариев и чужих ожиданий.

Иногда она выходила на улицу в капюшоне, без макияжа и каблуков. Не потому что у неё был кризис, а просто, потому что удобно. Впервые она ощущала, что ничто не тянет её вперёд и ничто не тянет назад. Есть просто — настоящее.

В трамвае кто-то случайно коснулся её плеча. Она не вздрогнула, не вспыхнула, не включилась в старую игру. Он пробормотал что-то, она кивнула и отвернулась. Никакой катастрофы не произошло.

Вечером она смотрела старый фильм. Не эротический, не философский. Просто фильм, где герои смеются и не кончают на третьей минуте. Ей было спокойно.

Тело больше не было машиной для желаний. Оно не кричало «потрогай меня», не искало доказательств собственной ценности. Оно просто дышало, расслаблялось, было, собой.

Ночью она засыпала без мыслей о том, кто напишет, кто не напишет, кто придёт, кто исчезнет. Она жила без ожиданий, без мужчины, без игры. И впервые это было не страшно.

— Ты пропала, — сказала Лена, морщась и отпивая мятный латте. — Я уже думала, ты либо замуж вышла, либо в Тибет уехала.

— Ни того, ни другого, — спокойно ответила Алёна, завернувшись в серый шарф, как в щит. — Я просто перестала шуметь.

Они сидели на летней веранде маленького кафе, куда ходили ещё с первого курса. Тогда обсуждали мужчин и сессии, теперь — тишину.

— Ты в порядке? — осторожно спросила Лена. — Просто… ты даже не отвечала на сообщения. Я волновалась.

Алёна посмотрела на неё. Та же громкая, нервная, всегда с новым романом Лена. Всегда с длинной историей, которая заканчивалась слезами и вайном. Ей хотелось сказать «я устала от чужих криков», но сказала мягче:

— Я была не в себе. А теперь хочу быть с собой.

— Ты влюблена? — оживилась подруга. — С кем?

— Ни с кем. Именно это и есть новость.

Лена сморщила лоб, будто ей предложили чай без сахара. — Серьёзно? Совсем одна? Даже… не?

— Даже не, — улыбнулась Алёна. — Уже месяц. Ни поцелуев, ни флирта, ни постели. Ни в мыслях, ни в пальцах.

Подруга уставилась на неё, как на духовную наставницу. — И как это?

— Странно. Пугающе спокойно. Как будто я — комната, где никто не разговаривает, но в ней не хочется выбежать.

— Боже, ты говоришь, как героиня Бергмана.

Алёна усмехнулась.

— А ты как сценарист «Секса в большом городе».

Они молчали, глядя на прохожих. Лена разглядывала парня в кожанке у соседнего столика, Алёна — листья на дереве.

— А не скучно? — спросила Лена.

— Знаешь… Я скучаю только по себе. По той, которой я никогда не была.

— Это как?

— По себе, не влюблённой. Не ищущей. Не в ожидании чьих-то глаз. Просто по себе.

Подруга посмотрела на неё с лёгкой тревогой. — Ты не заболела?

— Наоборот. Мне кажется, я выздоравливаю.

Лена закурила и вдруг произнесла:

— Мне бы так, но я не могу быть одна. Мне становится страшно.

Алёна кивнула. — Мне тоже было. А потом стало просто тихо.

Они распрощались у метро. Лена обняла её с неожиданной нежностью и прошептала:

— Если что — я рядом. Даже если ты в дзене.

— Спасибо, — сказала Алёна. — Я это знаю. Просто пока мне нужно немного побыть в тени.

Вечером, закрывая за собой дверь, она подумала: теперь её диалоги — не про мужчин, а про тишину. И это диалоги, в которых она впервые слышит саму себя.

***
Она впервые за долгое время проснулась не от тревоги, а от солнца. Лучи проникали сквозь полупрозрачные шторы, как пальцы — аккуратные, неторопливые. Алёна лежала на боку, чувствуя каждую складку простыни, каждый изгиб своей спины. Ни боли. Ни напряжения. Ни толчка рядом, ни чужого запаха, ни попытки вспомнить имя мужчины, чей голос растворился в алкогольной дымке.

Только она. Только тело. Только настоящее.

Раньше утро начиналось с бегства — в душ, в кофе, в сообщения, в оправдания. Сейчас всё было иначе. Она лежала и позволяла себе ощущать вес собственного тела, как будто впервые поняла: оно не только объект желания, оно — это она.

Подняв руку, провела по бедру. Кожа была гладкая, живая. Без чужих отпечатков. Без памяти, которую нужно вымывать. Только собственное прикосновение. Не как прелюдия. Не как соблазнение. Как признание. Как доверие.

В ванной она не спешила. Смотрела на себя в зеркало. Не пряталась. Не втягивала живот. Не искала в глазах усталость или зов. Просто смотрела. Женщина. С морщинками у глаз, с пигментным пятном на плече, с родинкой над губой. Целая. Живая. Без нужды кому-то нравиться.

Позже, заваривая чай с мёдом, она почувствовала впервые за месяцы настоящий голод. Не тот, который хочется утопить в поцелуях или сигаретах, а физический, земной. Тепло в животе, тяга к яблоку, к хрусту хлеба с маслом. Она ела без вины, без подсчёта калорий, без мысли «А если он увидит меня такой?». Его уже не было. Теперь была только она.

В обед Алёна вышла на улицу без макияжа, без каблуков, без нужды производить впечатление. В свитере и кедах, ветер трепал волосы, и это было приятно. Тело не тянулось к мужским взглядам. Не искало их, не ловило их, не тосковало. Достаточно было солнца, воздуха, шага, лёгкости.

Вечером, сидя с книгой, она поняла, что спина не ноет, шея не сведена, грудь не сжата страхом быть одной. Тело дышало. Оно не ждало прикосновения. Оно отдыхало.

Она выключила свет, легла, обняв подушку. И впервые за долгое время не искала во сне спасения, потому что уже была в покое. Будильник больше не звучал как сирена, он стал приглашением на коврик.

Алёна поставила чайник и, пока вода шептала, расстелила йога-мат у окна. Без музыки. Без инструктора. Без цели похудеть, стать гибче, понравиться. Просто быть в теле, в дыхании.

Она встала в позу горы. Руки вверх — вдох. Руки вниз — выдох. Всё замедлилось. Медитация по утрам вошла в привычку как чистка зубов. Не ради просветления, не ради моды. Ради выживания. Иногда пять минут, иногда тридцать. Сначала голова бунтовала, шептала: «Зачем? Нужно сделать, позвонить, ответить…», а потом стихала, как будто ум понял: теперь не он рулит.

Она сидела, скрестив ноги, и наблюдала. Мысли приходили и уходили. «Что будешь делать с этой пустотой?» — спрашивал голос внутри. «Слушать её», — отвечала она.

Иногда во время практики приходили слёзы. Тихо, без истерик. Слёзы приходили из глубины, не от боли, а от встречи. С самой собой.

Руки на коленях перестали дрожать. Спина стала прямой не от гордости, а от принятия.

Она начала бегать по утрам. Без трекера. Без зеркала. Просто ноги, асфальт, дыхание. Раньше спорт казался ей частью мира усилия, где «надо», «должна», «срочно». Теперь он стал способом помнить: тело — живое, оно несёт её вперёд.

Вечером — горячая ванна с лавандой. Не чтобы кого-то соблазнить, а чтобы быть с собой в заботе. Она стала внимательной к себе так, как раньше была внимательной к другим: замечала усталость, радость, тревогу и не глушила их, а принимала.

«Это не новая я, — думала она, лёжа в шавасане, — это я, которую прятала под слоями желаний, масок, мужских ладоней и собственных тревог».

Она не стала просветлённой, не обрела волшебной силы, но теперь в каждом дне было что-то твёрдое, как центр. Точка, вокруг которой вращалась жизнь, была не он, не они, а она.

Вечер наступал медленно, будто специально, чтобы дать ей время. Алёна сидела у окна с чашкой зелёного чая, а в голове мелькали лица.

Первым был Андрей. Руки, пахнущие парфюмом и сомнением. Он не знал, чего хочет, и в ней этого не искал. Просто брал. Она позволяла, тогда это казалось взрослостью, теперь — бегством.

Потом Саша — весёлый, неприкаянный. Играл в любовь, как в комедию, легко, без последствий. Она смеялась, только внутри плакала. Смех был звуком её одиночества рядом с ним.

Кирилл почти по-настоящему. С ним можно было остаться, но он боялся глубины, как ребёнок тёмной воды. Как только становилось серьёзно, он исчез. Без злобы. Без объяснений. Как дым в утреннем воздухе.

Она вспоминала Бармена. Вечер, алкоголь, его молчание. Его сильное, пустое тело. Секс — как выстрел. Утро — как дыра.

И Писатель. Тот, кто писал о ней раньше, чем она поняла, кто она. Зеркало. Но и он ушёл. Или, может, не был здесь вовсе.

Гамлет на сцене. Мужчина с двумя лицами. Он исчез под аплодисменты, не снимая маски, а она стояла за кулисами — голая, глупая, живая.

Охотник. Его руки пахли костром и кровью. Он тронул её, как проверяют, подойдёт ли эта шкура. Она не подошла. Он ушёл без звука.

Строитель. Молчаливый, настоящий. Сказал: «Ты слишком думаешь». Он не лгал. Просто ничего не обещал.

А друг… Гей-стилист. Первый, кто не хотел её тела. Только её. Он обнял так, как не обнимал никто — не ради страсти, а ради мира. С ним она впервые поняла: можно быть не желанной, а понятой.

Алёна закрыла глаза. Внутри не было ни обиды, ни гнева. Только хроника. Как просмотр чужого фильма, где она актриса и зритель.

— Все они были отражениями, — прошептала она в темноту. — Отражениями моей жажды быть, принадлежать, раствориться, доказать, спастись…

Она отпустила их не специально, просто они больше не держались. Как вода сквозь пальцы, как сны после пробуждения. И впервые подумала: они не разрушили её. Они помогли найти себя через потери.

Алёна сидела на коврике, ноги скрещены, ладони раскрыты вверх. В комнате было тихо. Только звук дыхания — её и мира.

Она глубоко вдохнула, словно пыталась вдохнуть себя заново. На выдохе отпустила. Всё. Не сразу, но сегодня чуть больше, чем вчера.

Перед глазами всплывали лица — не как боль, а как факты, как кадры старого фильма. Мужчины, от которых она бежала в себя, и мужчины, к которым бежала из себя.

— Не они виноваты, — сказала она вслух.

И что-то щёлкнуло внутри, будто давно закрытая дверь приоткрылась. Виноватых не было. Был выбор. Иногда отчаянный, иногда слепой, но её.

Она вспоминала себя с ними: как позволяла, как притворялась. Их тела были ответом на её молчание, их уходы — на её страх, их холод — на её жажду тепла любой ценой.

Слишком долго она смотрела на себя их глазами. Слишком часто искала себя в их взглядах. Теперь не надо.

— Они просто были, — сказала она снова. — Я тоже просто была.

Она не оправдывала, не обвиняла. Смотрела трезво, осторожно, с уважением к боли, словно хирург на рентген.

Сергей говорил: «Ты заслуживаешь мира». Писатель шептал: «Ты уже написанная». Молчаливый Строитель просто смотрел, как будто знал: она справится. Гамлет исчезал, но не разрушал. Даже охотник, с его звериными глазами, не причинил вреда. Он был собой.

Теперь и она была собой. Пусть не идеальной, не исцелённой, но целой.

Она положила руку на грудь. Сердце билось не от страха, а просто потому, что живо.

— Никто не виноват, — прошептала она. — И я тоже.

Пауза. Долгая. Как последняя строчка перед точкой. А потом — почти незаметная улыбка. Внутри. Как будто впервые Алёна действительно простила.

Зеркало в ванной запотело. Она провела пальцами по стеклу, оставляя прозрачный овал, в котором проступило её лицо. Без макияжа. Без выражения. Только уставшие и живые глаза. Раньше она смотрела в зеркало как в окно снаружи. Сегодня — как в портал внутрь себя.

— Кто ты? — спросила она шёпотом, не отрывая взгляда.

Тело больше не хотело доказательств. Ни желания, ни страсти, ни страха потери. Ни чужих рук, ни чужих взглядов.

Тело стало домом. Словно после долгих странствий она наконец вернулась, сняла обувь и осталась. Зеркало отражало не лицо, а присутствие.

— Ты есть, — сказала она вслух. Голос был ровным, уверенным.

В это трудно поверить, но в этом не было сомнений. Она вспомнила утро с незнакомцем, пальцы Строителя, взгляд Писателя, холод Математика, жар Артиста, исчезновение Охотника. Каждый из них вырезал по кусочку из неё, но ни один не удержал.

Теперь в зеркале были не раны, а шрамы. В них была красота. Она жила. Прошла. И осталась.

— Я не твоя роль, — сказала она призраку Артиста.
— Не твоё тело, — кивнула мысленно ко всем постелям, в которых была.
— Не чья-то идея, — добавила, вспоминая рассказ Писателя, где героиня умирала ради любви.

Зеркало молчало. В этом молчании была больше истины, чем во всех их словах.

— Я есть, — повторила Алёна. И впервые это было не утверждение, не вызов, не надежда. Это была правда.

Она прикоснулась к отражению. К себе.

— Я есть, — прошептала. И улыбнулась.

Предательница. Глеб Диберин. Глава 1
Предательница. Глеб Диберин. Глава 2
Предательница. Глеб Диберин. Глава 3
Предательница. Глеб Диберин. Глава 4
Предательница. Глеб Диберин. Глава 5
Предательница. Глеб Диберин. Глава 6
Предательница. Глеб Диберин. Глава 7
Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Предательница. Глеб Диберин. Глава 9
Предательница. Глеб Диберин. Глава 10
Предательница. Глеб Диберин. Глава 11
Предательница. Глеб Диберин. Глава 12
Предательница. Глеб Диберин. Глава 13

Глеб Дибернин. Предательница.

Глава 13. Точка разрыва

Комната пахла потом и сигаретами. Простыня сползла с дивана, как кожа с пресыщенного тела. Алёна открыла глаза и сразу же зажмурилась. Свет был резким. Воздух был тяжелым и тягучим. Голова раскалывалась.

Она услышала чей-то храп.

Она повернулась медленно, как будто каждое движение давалось с боем. Мужчина рядом лежал на животе. Без лица. Только широкая спина, чужая татуировка — абстракция, имя?.. — и голос, что во сне издавал хрип, будто от старого утомления.

Она ничего не помнила.

Только кадры. Бар. Дешёвый ром. Чьи-то руки на её талии. Смех, слишком громкий, как будто чужой. Потом лестница. Тёмная, узкая. Дверь с облупившейся краской. Щелчок замка. Дальше пустота.

Она встала, натянула на себя платье, не глядя, наизнанку. Подошла к зеркалу в коридоре. Глаза были покрасневшими, губы растрёпанными. След от чьего-то зуба на шее. Волосы пахли чужим телом.

Сумочка валялась на полу. Телефон разряжен. Внутри кошелька мелочь и презерватив. Ни ключей, ни помады. Она вышла из квартиры босиком, туфли в руках, спускаясь по лестнице, словно по памяти чужой жизни.

Улица встретила её дождём. Он капал на плечи, и в этом было нечто справедливое.

В голове крутился только один вопрос:
— Кто он был?

Она не знала. И, что хуже она не хотела этого знать.

Эта ночь была не исключением. Просто ещё один эпизод в цепи, которую она уже не различала. Никакого лица. Никакого имени. Только тела. Запахи. И опустошение, что приходит, как похмелье, но не проходит.

Её телефон включился, и сразу же замигали уведомления: три пропущенных вызова от подруги, одно голосовое от матери, смс от шефа — «Зайди после обеда, нужно обсудить твоё поведение».

Она стерла экран, как будто могла стереть себя.

Алёна шла по тротуару, с промокшими волосами и губами, сжатыми до тонкой линии. Мужчина остался в той квартире, в том утре, в том сне. Она вышла в реальность. Холодную. И пустую.

Офис пах канцелярией, кофе и притворством.

Алёна вошла, как в аквариум: за стеклом — чужие лица, пустые взгляды. Кто-то поднял голову от экрана, кто-то кивнул, кто-то сделал вид, что не заметил. Её шаги были громкими, будто ботинки предательски выдавали внутренний шторм.

На ней было платье со вчерашнего вечера. Волосы завязаны резинкой, найденной на полу маршрутки. Губы сухие, без помады. Глаза потухшие.

— Алёна, — секретарь подняла брови, — тебя ждут.

Дверь шефа выглядела как вход в приговор.

В кабинете пахло древесным освежителем, чаем с бергамотом и официальным разочарованием. Шеф поднял взгляд, снял очки, положил их медленно, как бы говоря этим жестом: всё, что будет сказано, уже не изменит ничего.

— Садись.

Она села. Молча.

— Ты трижды за этот месяц опоздала. Дважды сорвала встречу с клиентом. Вчера тебя не было без предупреждения. Мы не для этого тебя брали, Алёна.

— Я… — она начала, но сама не знала, что сказать.
Правда? Я спала с неизвестным и не смогла встать?
Я проснулась без имени и цели?

Шеф смотрел на нее спокойно, как хирург перед разрезом.

— Я уважаю тебя как специалиста, но дальше так работать невозможно.

Тишина сгустилась.

— Ты хочешь уволить меня? — тихо спросила она.

— Я хочу, чтобы ты сама написала заявление по собственному желанию. Это будет честно и гуманно.

Алёна кивнула. Она не спорила, не плакала, не спрашивала: почему не дали ещё шанс?
Потому что знала ответ: не заслужила.

Она подписала бумагу. Почерк дрогнул. Встала. Улыбнулась криво.
— Спасибо, — сказала, — было… полезно.

Алёна ушла, быстро не оглядываясь. В лифте стояла женщина в костюме, с бумагами в руках. Она пахла парфюмом и уверенностью.

— Вы новенькая? — спросила она вежливо.

Алёна усмехнулась:
— Нет. Я бывшая.

Ключ повернулся в замке, как будто нехотя. Алёна толкнула дверь, и старая хрущёвка, где всё пропитано прошлым, запахами варёной капусты и воспоминаниями, раскрылась перед ней вяло и тускло.

— Это ты? — раздался голос из кухни. — Наконец-то.

Мать в халате с розовыми цветами, с сигаретой в пальцах и взглядом, который мог сечь кожу. На плите кипел суп. На столе лежала стопка старых газет и пустая чашка. На стене висели пожелтевшее фото Алёны в выпускном платье.

— Ты совсем себя запустила, — сказала мать вместо приветствия. — Видок у тебя, как у... проститутки.

Алёна прошла мимо, молча. Открыла холодильник. Пусто, кроме банки горчицы и пакета майонеза. Закрыла. Села на табурет. Достала сигарету.

— Ты же бросила, — мать щёлкнула зажигалкой, прежде чем она успела сама.

— Не твоё дело, — выдохнула Алёна и затянулась. Горло обожгло, но стало чуть легче.

— Всё моё дело, когда ты влезаешь в долги и потом звонишь мне среди ночи, — голос матери перешёл в высокий регистр. — Тебя с работы выгнали, я узнала от Жанны. Ты хоть понимаешь, куда катишься?

— Да, — спокойно ответила Алёна. — В ад. Устроит?

Мать замолчала на секунду. Потом подняла голос:

— Я тебя такой не растила!

— А какой ты меня растила?! — сорвалась Алёна. — У тебя был муж, который бил тебя. Ты говорила: «терпи ради дочки». Терпела! Я видела, как ты стирала кровь с пола и говорила, что это просто кетчуп! Думаешь, я забыла?

— Не смей… — голос матери дрогнул.

— Я уже там, где всё можно. Где ничего не страшно, понимаешь?! — Алёна встала. Её глаза блестели. — Я это ты. Только я честнее.

Тишина повисла между ними, как лезвие. Мать медленно затушила сигарету в старой рюмке.

— Уходи, — сказала она тихо. — Пока я не сказала больше.

Алёна смотрела на неё долго. Потом она взяла куртку, и вышла, не закрыв дверь. На лестнице запахло хлоркой и сожалением.

Дверь на пятом этаже открылась тяжело, как будто не хотела впускать. Алёна стояла в полутёмном коридоре, держа в руках пластиковый стакан с дешёвым вином. Тело уже не ощущало ни холода, ни приличий. В голове стоял только гул. Она не знала, зачем поднялась, просто шла за дыханием, за этим странным ощущением, что кто-то ждёт её, даже если это «кто-то» не должен существовать.

Он открыл, одетый в спортивные штаны, с растрёпанными волосами и бровями, сдвинутыми в знак вопроса. Мужчина с квадратной челюстью и глазами, которые казались слишком добрыми для его мускулистого тела.

— Ты… всё в порядке? — спросил он тихо. Из-за двери доносились мультики, детский голос пел что-то беззаботное, и это делало его ещё более чужим и одновременно — человечным.

— Нет, — ответила она, улыбнувшись так, как улыбаются те, кто давно перестал спасать себя.

— Проходи.

Кухня у него была маленькой, пахло тушёнкой и детским шампунем. Она села за стол, поставила стакан. Он, молча, достал рюмки и водку, налил себе, а ей нет.

— Я не могу тебе налить, — сказал он.

— А я не могу уйти, — она посмотрела прямо. — Налей. Мне надо. Мне больно.

Он налил. Они выпили. Молчание висело между ними не как пустота, а как ожидание, плотное и почти ощутимое. В его взгляде была усталость, в её был вызов. Он не прикасался к ней, пока она сама не подошла. Прислонилась, положила ладонь ему на живот, подняла глаза:

— Я не прошу ни любви, ни ласки. Просто докажи, что я существую. Просто трахни меня. Мне это нужно. Без прилюдей.

Он замер.

— У меня жена, — сказал он тихо, почти как напоминание самому себе.

— У тебя я. Сейчас. Этого достаточно.

Он не ответил. Развернул её быстро, грубо, как будто злость в нём копилась годами. Она стянула с себя кофту. Его руки были крепкие, неловкие, но в этом была правда. Их тела встретились у стены, между вешалкой и сушилкой с детскими вещами. Это не было ни страстью, ни желанием. Это было чем-то другим, криком без звука, который говорил, «вот то, до чего ты докатилась, девочка, еще один шаг в бездну…»

Когда всё закончилось, он сел на табурет, закурил, дым плыл к потолку, смешиваясь с запахом детских носков и пыли.

— Я не должен был… — начал он.

— И я, — перебила она. — Но нам, же всё равно. Мне так уже точно. Я просто пытаюсь заглушить боль.

— Ты не такая. Не надо на себя наговаривать.

— А ты не тот, кого я хотела, — тихо сказала она, — но раз уж мы здесь…

Она ушла, не прощаясь. На лестнице ощутила запах хлорки и чувство тошноты, смешанное с облегчением. Что-то внутри себя сдвинулось, как будто, она, наконец, позволила себе быть не героиней, не идеалом, не фантазией. Она стала тем, кем была, лишь смыла макияж.

Она шла по улице, как по краю крыши. Вокруг шумел город, но для неё он был выключен. Словно Алёна нажала на кнопку mute внутри своей головы. Только собственные шаги, только внутренний свист, только тупое ощущение, что «ничего не осталось».

На ней был свитер, с чужим запахом, а под ним пустота. Ни белья, ни смысла. Только на улице она поняла, что забыла трусики у соседа.

На перекрёстке она остановилась. Ветер тянул волосы на глаза. Машины мелькали слева и справа. Алёна стояла, как будто ждала сигнала, не от светофора, от мира.

И тогда она шагнула, не под колёса, а в сторону лестницы вниз, к станции метро. Под ногами скользко, ступени мокрые. Алёна держала бутылку дешёвого вина, забытую после какой-то вечеринки, и пыталась отпить на ходу. Пальцы скользили, горлышко ударилось о зубы. Вкус был металлическим, горьким, чужим.

— Осторожно, девушка! — кто-то крикнул, когда она потеряла равновесие, но было поздно.

Её каблук съехал по плитке. Мир опрокинулся. Тело ударилось о ступень, голова о перила. Сначала она почувствовала звон, потом тишина, потом только чёрный экран.

Сознание вернулось в вспышках. Голоса. Синие лампы. Тупая медленная боль, как будто кто-то рвал ткань под кожей.

— Пульс нестабилен. Открытая черепно-мозговая. Подготовьте каталку.

— Господи… Она ведь ещё девчонка…

Внутри неё не было ничего, ни крика, ни страха, ни желания вернуться.

Она думала: «Вот оно. Всё логично. Я падала давно. Просто никто не замечал».

Где-то внутри себя она ждала, что кто-то позовёт. Скажет: «Ты мне нужна». Но слышно было только: бип… бип… бип — глухой звук монитора.

Врач что-то говорил. Медсестра протирала лоб. Кровь подсыхала на подбородке.

Но Алёна была в другом месте. Она парила над собой, смотрела, как лежит: бледная, сломанная, без помады. Без лжи.

Ни один из мужчин, которых она впускала в себя, не пришёл. Ни один не знал её имени. Только мать звонила в голосовую почту. И даже она не знала, где искать.

Алёна хотела умереть. Или, точнее, она хотела перестать существовать. Перестать чувствовать. Перестать хотеть.

Но сердце билось.

— Стабилизируем. Переходим к швам.

Когда её снова накрыла темнота, это было похоже на объятие. Последнее. И, возможно, самое честное.

Запах хлорки. Монотонный кап… кап… кап из капельницы. Белые стены, как молчаливый суд. Алёна лежала неподвижно. Только глаза двигались, медленно, как будто каждая мысль проходила сквозь вязкую воду.

Палата была общей, но шторы были задвинуты. Маленький отсек, как импровизированная тюрьма. На прикроватной тумбе стоял стакан воды, который никто не предлагал. Сухость во рту была такой, что язык прилипал к нёбу.

Она смотрела в потолок.
— Почему я всё ещё здесь? — спросила она шепотом.
Никто не ответил.

Смерть не казалась ей ужасной, напротив, в ней было что-то почти приличное. Не как трагедия, а как итог. Честный, наконец-то. Без интима, без смс, без вторников и обещаний.
Просто: выход.

Она вспомнила, как в детстве думала, что если умрёт, мама расплачется и пожалеет, что не обнимала больше. Что не слушала. Не спрашивала: «А что у тебя внутри?»
Мама и теперь не спрашивала.

Где-то в коридоре щёлкнули туфли. Наверное, медсестра. Она даже не заглядывала в палату.

— Как вы себя чувствуете? — спросил дежурный дежурный врач, заходя для осмотра.

— Не чувствую, — ответила Алёна, не поднимая взгляда.

Он записал что-то в карту и ушёл, не задавая лишних вопросов. Внутри неё не было ни голоса мужчины, ни желания взять телефон. Ни капли боли, ни гнева, ни стыда. Даже сожаления не было. Она просто существовала, как факт, как тело, как присутствие.

На соседней койке женщина постарше всхлипывала сквозь штору. Кто-то умер, кто-то ушёл, кто-то не пришёл. Алёна слушала эти звуки и не ощущала ничего. Это было страшнее, чем боль — пустота, которая медленно съедает изнутри.

На груди ещё был лилово-синий след от удара. Живое пятно. Последнее доказательство того, что она всё ещё внутри тела. Она провела пальцем по нему, будто проверяя: «Да, я ещё здесь».

Смерть, думала она, не всегда приходит с лезвием или петлёй. Иногда она приходит с равнодушием. С апатией, которая медленно вползает в кости. Так умирают незаметно: не от крови, а от отсутствия причин жить.

Она вспоминала всех мужчин. По именам, по запахам, по глазам, которые потом не узнавали её. Ни возбуждения, ни стыда, ни сожаления. Только воспоминания, которые больше не трогали.

— Я просто хотела, чтобы кто-то остался, — шептала она себе. — Хоть один.

Закрыла глаза. Без молитвы, без просьбы. Если бы сердце остановилось сейчас, она бы не сопротивлялась. Но оно билось. Противно, упрямо, как назло. Всё ещё жива. И это было самое жестокое из всех наказаний.

Свет в палате был тусклым, дневным, как будто сам день стыдился заглянуть к ней. Она сидела на кровати, спина прямая, ноги опущены на холодный линолеум. Халат слегка распахнут, но поправлять его не имело смысла. Впервые её тело ничего не просило. Ни прикосновения, ни страсти, ни боли.

Медсестра заглянула, улыбнулась машинально:

— Вам что-нибудь нужно?

Алёна качнула головой. Нет, больше ничего не нужно.

Внутри была ясность, которая звучала громче любого шума. Пульс ровный, мысли прозрачные, как стекло, которое никто не бьёт. Она не вспоминала мужчин. Ни рук, ни голосов, ни «давай ещё раз». Всё это стало чужим кино, которое не хочется пересматривать.

Алёна пошла в душ. Раздеваясь перед зеркалом, она видела тело в пятнах, ссадинах, шрамах. Раньше смотрела на него с жаждой, как зритель на сцену. Теперь просто констатировала: оно есть.

Вода текла по плечам, горячая, почти обжигающая, но внутри был привычный холод. После душа она смотрела на себя в зеркало. Не как женщина, не как любовница. Как существо, которому пора было выдохнуть.

— Я устала, — сказала она себе. Слова были не о ком-то, они шли изнутри.

К ней пришла мать. Сидела у кровати, молчала. Алёна тоже молчала. Впервые между ними не стояло напряжение. Внутри Алёны не осталось ничего, что можно было бы осудить или оспорить.

— Я сварила бульон, — сказала мать.

Алёна кивнула. Это не забота, это был для неё факт.

Когда мать ушла, Алёна снова осталась одна. Обычно в такие вечера она листала чужие ленты, писала, фантазировала «кто следующий». Теперь телефон лежал выключенным. И впервые это было не отчаяние, а равнодушие.

На подоконнике лежала книга. Она её не открывала. Желание исчезло. Желание быть желанной, узнанной, быть прикосновением, быть ночью, быть «ах» — всё ушло.

Сердце бьётся. Тело дышит. Но никого не хочется. Не из боли, не из протеста. Просто не хочется. И это пугает не меньше всего, потому что в этой пустоте она впервые сталкивается с самой собой. Без роли. Без сцены. Без зрителя.

И впервые за долгое время она понимает: если есть точка нуля, она здесь. И с неё либо конец, либо начало.

Предательница. Глеб Диберин. Глава 1
Предательница. Глеб Диберин. Глава 2
Предательница. Глеб Диберин. Глава 3
Предательница. Глеб Диберин. Глава 4
Предательница. Глеб Диберин. Глава 5
Предательница. Глеб Диберин. Глава 6
Предательница. Глеб Диберин. Глава 7
Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Предательница. Глеб Диберин. Глава 9
Предательница. Глеб Диберин. Глава 10
Предательница. Глеб Диберин. Глава 11
Предательница. Глеб Диберин. Глава 12

Глеб Дибернин. Предательница.

Познакомился в интернете с классной тарелочницей на другом краю земли.

Сам работаю до поздна, поэтому отправил ей данные карты, сказал чтоб ввела в гуглпэй, подтвердил все коды и попросил, чтобы пожрала без меня где хочет.

Боялся что будет истерить, мол не уделяю внимания. Но сдача грамадного проекта и мое внимание нужно там.

Она мило поела устриц с креветами, и не успел я получить смс о списании, как она уже завалила меня фотками, сообщениями, видео и утопила в своем восторге мой телеграм. Я аж прослезился и позвал ее замуж с переездом ко мне.

Подали на получение ей права постоянного проживания. А пока суть да дело, чтоб она не скучала отправил ее в Париж. Она там никогда не была.

Так что оказалась ещё и путевочницей.

Пока ждём разрешение на въезд со всеми нашими заморочками, пришла зима. Так что теперь она ещё и курточницей стала.

Я думаю нам будет классно вместе.

Никто никому ничего не должен. Она ничем это не заслужила. Я просто увидел ее, захотел и написал. Мне не нужна лучше потому, что я выбрал ее. Мне нравится счастливым быть вдвоем. Так мне кайфовее. Я жадный до кайфа.