Когда Бродский пообещал напечатать книгу, я еще не понимал, каким могущественным влиянием он обладает. Его рекомендация не обсуждалась, тебе давали грант, место в университете, в журнале, заключали контракт на публикацию, и наоборот, его неодобрение закрывало возможности – как это на время случилось, например, с аксеновским «Ожогом». Мою книгу он не рекомендовал, но и никак не препятствовал, когда ее захотели напечатать. Историю про то, как он дал убийственную оценку «Ожогу» в издательстве, где книгу намеревались выпустить, мне рассказывали по отдельности Бродский, Аксенов и Ефимов, тогда работавший в «Ардисе», куда пришла рукопись книги из России, и у всех троих она совпадала в деталях. Единственное, что прибавлял к ней в конце Бродский, был комментарий» «А по-вашему тоже мне уже навсегда запрещено говорить, что я думаю, если что-то не нравится?» И я посочувствовал ему. При таком авторитете он должен был прежде, чем высказать мнение, обдумывать, кому какие слова можно или нельзя говорить.
И далее прям сопереживает ему
Он делал это безотказно, часто через силу… Он был хороший человек и потому делал
Вот так незадача: вырваться из-под гнета ненавистного совка - а там то же самое, что ж ты будешь делать. Вчерашние рабы - тунеядцы и пьяницы - сегодня решают, кому читать лекции.
Ну, а дальше все по накатанной: рестораны, ужины и прочие духовности.
Ужин оказался на двадцать пять персон, дом оказался палаццо, выходившим сразу на несколько каналов
Ужинали с тремя столами, с дворецким в белых перчатках
И "Русский самовар" (ресторан?), в котором фамилии всех гостей совсем не русские.