За Правду

Нам бывало трудно много раз,
Но теперь спокойно оглянись:
Стройка обошлась бы и без нас,
Нам же без нее не обойтись…
В. Гузий

Слова, вынесенные в заголовок статьи, принадлежат рано оставившему нас поэту-бамовцу, Владимиру Гузию. Человеку-романтику, мечтателю, чистой и светлой личности, какие могли явиться миру лишь в обществе свободном от духа алчности, корысти, тщеславия и зависти. Он был одним из тех, всегда первых, что жили в палатках, пели под гитары у костров, с упоением  вгрызались бензопилами в тайгу, оставляя за собой новые дороги, города, электростанции, трассы газопроводов и линий электропередач. Павка Корчагин семидесятых - годов, уже тронутой цинизмом, фальшью, ханжеством пустых слов и расплывчатых, ни к чему не обязывающих призывов – повысить, улучшить, сплотиться, устремиться к новым победам, к трудовым подвигам и историческим свершениям. Таких как он были миллионы – прекрасных, открытых, честных людей, находивших в труде смысл и цель бытия, отдававших себя без остатка людям, не торговавшимся из-за премиальных, не выпрашивающих поблажек, не ищущих теплых мест и необременительных занятий. И если бы меня попросили раскрыть секрет успешности советского общества, я бы не стал вникать в динамику мировых цен на нефть или углубляться в анализ статистических данных по промышленности, а ответил бы сразу, без подготовки. Насколько свободен труд, насколько свободен каждый в выборе места приложения своих способностей, настолько успешным является и общество. И наоборот. Чем больше внешних ненужных, надуманных препятствий для самореализации человека, тем хуже в стране будут обстоять дела, тем удушливее становиться общественная атмосфера, тем враждебнее будут отношения между людьми. 

А препятствий в советском обществе с годами не становилось меньше. Глухое раздражение вызывала плакатная неискренность, двусмысленность, как камуфляжной сеткой прикрывавшая от посторонних глаз нечто, что видеть непосвященным  не полагалось. Нечто, вызывающее неосознанный внутренний протест, вселяющее сомнение и неуверенность. Лишь спустя многие годы я понял, какие непримиримые, принципиальные противоречия были прикрыты фиговым листком казённого оптимизма в суетной попытке совмещения несовместимого – продукта с товаром, свободного труда с деньгами, полета мысли с зарплатой, задушевность песни с гонораром, правды с ложью. 

Как известно, труд создает стоимость, но сам стоимости не имеет, как не имеет и никакой иной, отличной от времени единицы измерения. Неважно, насколько сложен, ответственен, индивидуален труд в системе общественного разделения труда, ничем более подходящим чем «человеко-час» измерить его количество не удастся. Тем не менее, «изобретатели» законов социализма, руководствуясь девизом – для партии ничего невозможного нет, были настолько неоригинальны, что «открыли» «меру» труда в виде презренного злата. Провозгласили «законом» социализма принцип – «от каждого по способностям, каждому по труду», без зазрения совести, ссылаясь даже на выдернутые из исторического контекста ленинские слова:

«Предпочтение в ударности есть предпочтение и в потреблении. Без этого ударность — мечтание, облачко, а мы все-таки материалисты. И рабочие — материалисты; если говоришь ударность, тогда дай и хлеба, и одежды, и мяса».

А про личные «Жигули», «брюлики», чёрную икорку и депозитные счета в банке Ильич ничего не написал? Нет ли у вождя мирового пролетариата подходящей к случаю цитаты про благотворность корыстного расчета, алчности, сребролюбия, как человеческих вожделений, стимулирующих вдохновенный труд строителей светлого коммунистического будущего?

Ленин имел в виду рабочих, занятых тяжелым физическим трудом и нуждающихся в дополнительном пайке для элементарного поддержания калорийного баланса. В 1920 году страна лежала в руинах и форсированное восстановление промышленности являлось первоочередной задачей. «Предпочтение в потреблении», в данном случае, есть приближение к вынужденному военно-коммунистическому распределению «по физической потребности», в отличие от социалистического дележа продуктов «поровну». Больше потратил калорий на ударной работе – больше получи и питания. Непомерно большую зарплату приходилось платить и «буржуазным специалистам», без которых молодое советское государство пока ещё не могло обходиться, что, разумеется, не могло служить аргументом в пользу неравенства зарплаты при социализме. В отличие от коммунизма, при котором распределение производится по потребностям, при социализме действует принцип равенства труда и равенства платы, т. е. при равном по продолжительности рабочем дне – за вычетом общественных расходов, равная доля потребительских благ каждому, не взирая на должности, статусы, заслуги и амбиции.

Благословенная «свобода» продавать себя на рынке труда была встречена с восторгом не только профессиональным ворьем, которому, вкладывая новый смысл в слова «Манифеста», кроме решеток и цепей терять было нечего, но и не вызвала решительного протеста со стороны советских трудящихся масс, доведенных до состояния ступора разрушением потребительского рынка, дезориентированных оголтелой пропагандой «новых ценностей» эгоизма, алчности и корыстного расчёта. Ведь наемный труд, если чем и отличался в стране «реального социализма» от труда работников в развитых капиталистических государствах, то лишь уровнем заработной платы, причём далеко не в лучшую сторону.

Человек посвящает работе значительную часть своей жизни. И насколько его дело отвечает призванию, наклонностям, способностям, во многом зависит и степень его удовлетворенности своим положением, своим местом в обществе. Счастлив человек, для которого работа - не восемь часов подёнщины, а увлекательнейшее дело, захватывающий целиком процесс творчества, созидания, в котором перерыв на обед и окончание рабочего дня воспринимаются как досадные необходимости. Человек по своей природе – творец; для того, чтобы убедиться в этом, достаточно заставить себя хотя бы несколько часов ничего не делать, не напрягать ни голову, ни мышцы. Отсутствие работы, праздность угнетает нормальную психику, вызывает чувство обеспокоенности и неуверенности, вызывает укоры совести, ощущение уходящего впустую драгоценного времени.

Да как труд может быть неинтересен? Даже самый тяжелый, о котором писал Маяковский:  «Но блузы прилипли к потненьким. Под блузой коммунисты грузят дрова. На трудовом субботнике». Как может быть скучно, когда рядом с тобой – твои товарищи, друзья. Когда стихийно возникает дух соревновательности, азарта, игры. Именно такой труд имел в виду В. И Ленин: «Коммунистический труд в более узком и строгом смысле слова есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определенной повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчета на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма».

Были ли ростки подобного коммунистического труда в советском обществе? Да, несомненно, были. Но, как и всякое культурное растение, эта молодая, нежная поросль нуждалась в охране, защите от вредоносных сорняков, от агрессивной и невежественной обывательской «философии» потребительства, эгоизма и равнодушия. И уж конечно, носителям подобных «ценностей» должны быть наглухо закрыты все двери во власть, к любым должностям, связанным с управлением людьми и распоряжением материальными ценностями. И не о них речь. Не о том, как общество должно поступать с паразитами, вредителями, тунеядцами и не по разуму активными глупцами. Неизмеримо больший интерес представляет исследование обстоятельств, порождающих новое отношение к труду, освобождающих человека от подневольности, создающих условия для превращения заурядной работы в желанность, в средство раскрытия своих способностей, самоутверждения как личности в общем деле служения обществу. 

Очевидно и без ленинских слов, что в действительно плановой экономике невозможны никакие денежные расчеты, никакое «материальное» стимулирование, «зарплаты» и премии, поскольку, какой же это план, если работник может сделать что-то больше или меньше, лучше или хуже, «уйти в загул» или поработать сверхурочно? Нелепо, наряду с физическими показателями, учитывать и их отражение в некой финансовой плоскости, в категориях «прибыли», «себестоимости», «рентабельности» и т. п. К чему это приведёт? К деформированию целевых установок, к извращению нравственных устоев личности, к возникновению локальных, частных интересов, противодействующих достижению общей, глобальной цели. Здесь, или план – или рынок, как верещали перестроечные оракулы, иного не дано.

Отношение к труду вторично, производно от материальной основы бытия, от господствующих общественных отношений. Невозможно привить человеку уважение к труду в среде воров и спекулянтов, бездельников и обывателей при доминировании «ценностей» личного «успеха», праздности, погони за удовольствиями и наслаждениями. В этих условиях, добросовестно работающий человек чувствует себя обманутым, обделенным, ничего не достигшим в жизни неудачником, «лузером». Работа начинает вызывать раздражение, становиться неизбежным злом в деле добычи средств к существованию. К тому же, иррациональные запросы социальных паразитов порождают потребность в таких «рабочих местах», которые никак не могут пробудить в человеке его лучшие качества. Какое может быть отношение к «труду» у работника казино, ночного клуба, лакея, проститутки, наркоторговца? Да и труженики традиционных, рабочих профессий, работая на дармоедов, строя им поместья, собирая роскошные лимузины, яхты, уж точно, коммунистическую радость труда не почувствуют…

Шустры на выдумки были политбюровские «теоретики». Не без учета общественного звучания слов «труд», «материальный» выводили свои «основные законы» социализма. Действительно, кто возразит на то, что добросовестный труд, ударный, качественный, должен оплачиваться лучше халтурной, спустя рукава, работы? Разве можно уравнять передовика, ударника и лодыря, бракодела, прогульщика? Да и слово «материальный», прилагаемое к мотивации труда, звучало солидно, основательно, вроде как антоним идеалистичного, ассоциируясь с Марксом, Лениным, материалистической философией, но не со шкурным, корыстным, эгоистическим интересом работника.

Партийных идеологов не смущало то обстоятельство, что как товарно-денежные отношения, так и наёмный труд с социализмом не совместимы принципиально. Распространение действия экономических законов капиталистических отношений на новое общество оправдывалось ими тем, что марксистской наукой раскрыт механизм их действия, а, следовательно, этими законами можно управлять, их можно использовать в интересах развития народного хозяйства. При этом, под «управлением» законом стоимости, по всей видимости, понималась возможность произвольного манипулирования с цифрами на ценниках в магазинах и контроль за уровнем заработной платы советских трудящихся. После отмены НЭПа, который Ленин характеризовал отнюдь не как магистральный путь движения к коммунизму, а как поражение, как тяжелое вынужденное отступление, никаких объективных препятствий для последовательного сужения сферы товарно-денежных отношений, к нивелированию социальных различий и переходу к бесклассовому обществу  не существовало. Однако, к тому времени вполне оформились противодействующие интересы партийной бюрократии – номенклатуры, совершенно не заинтересованной в понижении своего статуса до уровня рядового рабочего или колхозника.

Отражением противоречивости в общественном сознании сложившихся экономических отношений, сочетавших в себе государственную собственность на средства производства, планирование с фактически наёмным трудом и денежными расчетами явилось болезненное раздвоение этических ориентиров личности, нравственная аберрация, порождавшая фантомы мнимых желаний и потребностей, конфликт частного и общего. Общество мутировало, расщеплялось по «интересам», атомизировалось, превращалось в рыхлую обывательскую массу, лишенную единой цели. «Материальное» поощрение, дифференциация в оплате подавляли интерес к труду, к общему делу, сдвигали присущую человеку соревновательность, тягу к самовыражению и самоутверждению в область потребительства, статусного и имущественного соперничества.

Всё выше поднимал голову обыватель. Дай! Мне! Больше! Ещё больше! Обыватель не был голоден, раздет и разут. Он жил в добротной квартире, часто имел машину, ездил по бесплатным путёвкам на лучшие курорты, бесплатно лечился, не задумывался о плате за образование своих детей, о неизбежной старости, но этого ему было мало. Хочу! Ещё! Сейчас! Как в таких случаях предлагала поступать партийная «теория»? Конечно, пойти навстречу «трудящимся» и дать больше, «по труду» и «заслугам». Равенство? Коммунизм? Подождут…

Все более очевидные признаки стагнации и застоя в экономике «развитого социализма» заставляло партийных иерархов с отчанием взирать на «цивилизованные» страны, на азиатских «тигров» в надежде найти спасительные лекарства от всеобщего «пофигизма», разбудить в людях уснувший интерес и инициативу, в силу своего скудоумия, чаще скользя глазом по формам явлений, но не выявляя закономерностей, не проникаясь мыслью в суть вещей. Невозможно, не прибегая ко лжи говорить о справедливости в условиях неравенства. Невозможно, словесно развешивая картинки «светлого будущего» для всех, «светлое настоящее» предоставлять избранным. И самое подлое в той мерзости было то, что партийные кликуши обильно окропляли  марксистско-ленинской лексикой порожденный гибрид плана и рынка, вымирающих деревень и жирующих спекулянтов, тружеников и номенклатурных бонз. Каждый шажок к Предательству партийные дегенераты подстраховывали подходящей ленинской цитатой, освящали ссылками на классиков, не только предавая свой народ, не только обманывая людей, но и извращая, искажая, дискредитируя саму суть марксистско-ленинского учения как строгой и последовательной науки.

Почему же «материальный интерес», на который уповало несколько поколений советских «реформаторов», не сработал при социализме? Ведь, вроде бы именно материальным интересом, частной инициативой объясняется экономическое процветание развитых капиталистических государств? Увы, нет. И в «благословенных» буржуйских краях этот «интерес» не менее разрушителен и вреден, чем в плановой экономике. Для творчества, для созидания Разуму необходима свобода. Нужны современные лаборатории,  оборудование, производительные компьютеры, доступ к информации, к последним результатам исследований в данной области знаний. Разум не должен отвлекаться на «мирские» дела – как устроить ребенка в детский садик, у кого занять до получки, как получить квартиру и где купить лекарство для больной матери. Эти проблемы ограничивают свободу творчества, вынуждают человека загружать голову посторонними делами, вносят нервозность и обеспокоенность в дело, требующее предельной концентрации мысли и определенной отрешенности от суетного. Свобода Разума есть реализация первой части принципа социализма – от каждого по способностям. Каждый человек должен иметь ничем не ограниченную возможность занять место, максимально полно отвечающее его призванию и таланту. Такую возможность предоставляет только равенство. Полное лишение любой должности каких-либо материальных преимуществ, предпочтений или, говоря словами Ленина, - отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного».

Понятно, что для творческого, вдохновенного труда не требуется никакого вознаграждения. Такой труд – сам по себе награда. Но как равенство будет стимулировать работу менее творческую, рутинную, физически тяжелую? Ведь социализм это не только равенство платы, это еще и равенство труда? Именно это соображение и легло в обоснование химеры оплаты «по труду», а фактически привело к краху наше общество. «Теоретики», уличенные в отходе от принципа равенства, возражали примерно так. Ленин говорил не только о равенстве платы, но и равенстве труда. А если труд не равный? Приводя, к примеру, в качестве довода труд шахтера и молоденькой секретарши.

Вопрос «равенства в труде» никак не связан с равенством платы! Это дело специалистов по научной организации труда позаботиться о том, чтобы каждое рабочее место полноценно использовалось. Человеческое время самый ценный ресурс и непозволительной роскошью будет плодить должности всяких секретарей, сторожей и вахтеров. Если в плановой экономике предусмотрена должность бульдозериста, то, естественно, обеспечен и фронт работ для этого бульдозериста. Как, впрочем, и на любом другом месте. Поэтому, аргумент о «неравном» трудовом вкладе, с вытекающем из него выводом о необходимости оплаты «по труду» есть и признание неготовности работать наравне со всеми, и демонстрация желания взять от общества больше других. Как в своё время было откровенно провозглашено известными апологетами расового превосходства - Jedem das Seine - каждому своё.

В чём видел Ленин возможность разрешение противоречия между умственным и физическим трудом в условиях коммунизма? Чем обосновывал Ленин свою известную формулу «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны»? По мысли вождя, всеобщая электрификация позволит отказаться от тяжелой физической работы, механизировать и автоматизировать подавляющее большинство рабочих мест, поставить людей управлять техникой, а не сжигать калории в изнурительном физическом труде. Тем самым, позволит обеспечить равное трудовое участие в независимости от естественных индивидуальных различий и физических данных. Позволит стереть грань между умственным и физическим трудом, добиться социального равенства людей, перейти к бесклассовому, коммунистическому обществу. Уже при социализме должен был быть обеспечен принцип равенства трудового участия и равенства платы.

Но как быть со скучными, малоинтересными, утомительными видами деятельности? Если в отсутствии материальных стимулов все вдруг возжелают труда творческого, неординарного? Кто станет ремонтировать сантехнику, класть асфальт, спускаться в шахту, выходить в море на рыболовецком сейнере? Нет ли тут принципиально неразрешимого противоречия?

Во-первых, так ли уж все стремятся стать профессорами, учеными, музыкантами, художниками, певцами? Ведь не говоря о том, что эти профессии требуют наличия природных способностей, это ещё и тяжелый, изнурительный труд. При наличии равной платы и равного социального статуса не каждый и согласится променять свою работу строителя, водителя, механизатора на подобное самоотречение. Очень многих устроит нормальная рядовая работа от восьми до пяти, дом, семья, дети, любимый телесериал и прочие радости жизни, не отягощенные комплексом «неполноценности» или чувством неудовлетворенности. Материальное равенство исключает основания для зависти, тщеславия, неуверенности в будущем, делает существование комфортным и по-настоящему человеческим.

Во-вторых, непривлекательные работы могут быть переведены в разряд общественной повинности, выполняемой всеми поочередно. Не в буквальном смысле, конечно, когда профессор отвлекается каждый день на 15 минут для работ на овощной базе, а как дополнение к срочной службе в армии. Например, призывник один год служит в армии и один год отрабатывает в самых напряженных местах общественной потребности.

В-третьих, можно законом обязать молодых людей перед поступлением в институт отработать, предположим, год по профилю будущей специальности. Юноше, желающему стать врачом, небесполезно будет познать выбранную профессию с самых низов, поработать в морге, санитаром в больнице по уходу за тяжелобольными. Будущему горному инженеру не помешает освоить профессию шахтера и т. д.

В-четвёртых, в обществе следует создать культ человека труда. Работать должно быть почетно, престижно; чем труднее работа, тем больше уважения и признания должна она находить в обществе. Отношение к сталевару – как к космонавту. На таёжные стройки -  запись комсомольцев по конкурсу.

Разные методы мотивации трудовой деятельности могут быть при социализме, за исключением скотских, в виде «кнута и пряника», страха, алчности, корысти, под фиговым листочком «материального интереса». 

Тем не менее, несмотря на господство «материальной» заинтересованности, официально-плакатный язык общения власти с народом, теряя в искренности, в основном оставался прежним, звавшим к свершениям и трудовым победам, к самоотверженному труду, к строительству светлого будущего. Не приветствовалась открытая демонстрация роскоши и социального превосходства. Да и особой возможности «разруливать финансовые потоки», превращать безналичные, формальные деньги в хрустящие банкноты, в недвижимость, в бриллиантовые безделицы для любимых жен и дочек всё же не было. Поэтому в общественном сознании непостижимо уживались самоотверженность и корысть, энтузиазм и меркантильность, искреннее служение делу и карьеризм, большая правда коммунизма и мелкая, своекорыстная ложь «коммунистических» ренегатов. Это непримиримое противостояние нравственных ценностей существовало не только в обществе, оно проявлялось в каждом из нас, создавало внутренний дискомфорт, раздваивало сознание, обязывало делать непростой выбор как жить, - к своей личной выгоде или по совести.

Живущих «по совести» в советском обществе было много, очень много. Это и придавало жизни наших людей тот восхитительный дух единства, братства, бескорыстия, который немыслим в буржуазном мире страха, тщеславия, зависти. В условиях социального равенства создаются условия для раскрытия лучших сторон человеческого общения – солидарности, взаимовыручки, коллективизма.

Преступность «либерального» режима заключается не столько в нанесении колоссального материального ущерба народу, в разрушении государства, в уничтожении промышленности, науки, культуры, образования, сколько в расчеловечивании человека, в лишении его радости труда, чувства причастности к общему делу, в расщеплении общества на суетящихся особей, «индивидуальностей», рабов, озабоченных лишь ценой, за которую они могли бы себя продать. Которым не дано даже понять, чего они лишены, как грубо их «кинула» партийная номенклатурщина, прибравшая к рукам народную собственность, власть, страну. Которые уже не выгрузят из вертолета на таёжной полянке палатки, инструмент, провизию, не выкатят бочки с горючим, не разведут первый костер у холодного ручья, не споют комсомольскую песню, и не назовут свою дорогу лучшей. Весь мир которых сведен к потреблению, работе на «собственника», на номенклатурного вора, чтобы заработать себе на маленький пай продажных жизненных радостей. Им остается только завидовать тем счастливым строителям Магнитки, Братска, БАМа, первоцелинникам, первопроходцам, работавшим на себя, на свой народ, не считавшим зарплаты, премии и награды. Потому как не будет им другой Ангары. Украдено-с…

Человек в жизни, повседневно оказывается перед лицом необходимости принятия решений, зачастую не имея исчерпывающей информации обо всех обстоятельствах дела. Развязавшийся на ботинке шнурок, задержка у светофора, случайная встреча - и вся дальнейшая жизнь идет уже по иному пути. Это, разумеется, ни в коей мере не означает, что будущее не может быть прогнозируемо и целенаправленно достижимо. Любая сфера приложения человеческих усилий настоятельно требует предвидения результатов,  обеспечения безопасности, исключения нежелательных побочных явлений и рисков. Степень ответственности многократно возрастает, когда принимаемые человеком решения касаются не только его самого, но и затрагивают интересы множества людей. Любое управленческое решение, вторгающееся в область общественных отношений, не может не быть этически ориентированным и в предлагаемых целях, и в средствах их достижения.

Тем более, государственный деятель не может полагаться на «авось», на случай, на везение, не говоря уж о том, чтобы преследовать какие-то свои личные, не афишируемые гласно интересы. И уж менее всего руководитель страны имеет право на заблуждения, ограниченность, невежество, на принятие решений исходя из «авторитетных» слухов, небескорыстных суждений, предрассудков или чьих-то вкусовых пристрастий.

Как отнесутся водители к глупцу, который, заняв на перекрестке крайний левый ряд,  включив левую поворотку, внезапно поворачивает направо? Подвергая опасности не только свою жизнь, но и жизни десятков других, ничего не подозревающих людей? Хорошо ещё, если дело обойдется без аварии, и возмущение водителей выразится лишь сигналами, крепкими шофёрскими определениями и понятными каждому жестами. А если не обойдется?

И не обошлось. Не без брезгливости перелистывая пожелтевшие страницы перестроечных журналов, обращаю внимание на то, насколько густо публицистика того времени была нашпигована цитатами из трудов Ленина, Маркса, Энгельса, из решений пленумов и съездов партии, призывами к «демократизации», «гласности», постепенно, по мере дрейфа общественного сознания, переходящими в требования «политического плюрализма», «рынка», «частной собственности». Учитывая стойкое неприятие советским обществом капиталистических отношений, прожженные перестроечные демагоги выдавали свои дурно пахнущие рецепты реанимации исторически отживших политэкономических химер за возврат к «ленинскому НЭПу», за «обновление» представлений о социализме, активно изображая поворот «влево», разумеется, клеймя «догматическое» крыло в КПСС как «правых» консерваторов-реакционеров.

Свихнувшийся на идее «рыночного саморегулирования», «экономической эффективности», «материальной заинтересованности работников», «конкуренции» и прочих либеральных идиотизмах, измордованный «дефицитами» читающий обыватель не желал слушать никаких доводов против. Не слишком хорошо рыночные отношения согласуются с марксистской теорией? Тем хуже для теории. Есть мировая практика, демонстрирующая дивно пахнущие сыры и колбасы, «фирменные» джинсы и косметику, манящие глянцевые журналы и обаятельных киногероев на экранах открывшихся многочисленных видеосалонов. Критерий истины ведь практика, не так ли говаривали основоположники?

Удивительное дело. Модные публицисты не спорили, не опровергали ни Маркса, ни Ленина. Похоже, даже и не знали сути коммунистического учения, кроме самых общих слов об отмене частной собственности и распределении «по потребности». Никому из них и в голову не приходило вникнуть в предмет, посмотреть, где и кем допущена ошибка, почему не исправлена и насколько номенклатурный «реальный» социализм соответствовал своему первоначальному проекту. Партийная общественная «наука» являло собой жалкое зрелище. Её «прогрессивное», «левое» крыло солидаризировалось полностью с «рыночниками», в то время как «учёные» «консервативного», «правого» крыла заняли уныло оборонительную позицию, что-то бубня о том, что рынок-де был и при советской власти, и товарно-денежные отношения сохранялись, вспоминали о «бригадных подрядах», «материальном стимулировании», о «судьбоносных» решениях партии и правительства, но их уже мало кто слушал.

Общее нетерпение характеризует высказывание видного публициста того времени: «Я допускаю, что жестоко ошибаюсь, считая более убедительными взгляды и предложения «экстремистов-рыночников» (экстремисты – не рыночники меня не интересуют, это по части психиатров). Но мне хотелось бы, чтобы и постепеновцы допускали, что они тоже могут ошибиться, тем более, что их разочарование, в случае моей правоты, будет более горьким». (А. Стреляный, «Постепенность – самоцель?», ноябрь 1988 г.)

Право на ошибку Стреляный признает за собой лишь в тактике, во временных масштабах реформ, то ли за 500 дней насадить частную собственность и либерализм, то ли за 300, то ли разом, то ли постепенно, но ни в коем случае не в конечной цели экономических преобразований. В пациенты же  психиатров, автор записал сторонников планового социалистического народного хозяйствования, непоколебимо стоящих на марксистско-ленинских позициях, сомневающихся в живительности «рыночных» экономических эликсиров, несмотря на всеобщий остракизм и насмешливое улюлюканье просветлённых неофитов. Таких как, к примеру, Э. Никишину, идейно чуждую, непечатаемую, предупреждавшую ещё в далеком 1991 г.:

«А мелкий собственник, т.е. притесняемый со всех сторон «честный труженик», особенно страстно жаждет социальной справедливости, которая и состоит для него не в чем другом, как в «отдайте мою честно заработанную долю!» И хотя материальное производство стало по преимуществу крупным, общественным, никем в частности не приводимым в движение; хотя ни один готовый продукт этого производства никем в частности не создается (не только отдельным рабочим, но и отдельным предприятием и даже отраслью);  хотя современная наука, техника, разделение труда  да и сами люди в их соответствующем развитии и взаимосвязи составляют ВСЕОБЩУЮ производительную силу, созданную и всеми предшествующими поколениями, воспроизводящую всю совокупность условий нормальной человеческой жизни, только если она действует в органическом единстве, - честный труженик наперекор этому надеется присвоить из всего огромного и слитного материального богатства именно ту, и только ту «долю», которая якобы им самим произведена и, следовательно, «по справедливости» ему принадлежит.

…Да, какую-то часть рабочих ныне греет надежда стать собственниками «своих» предприятий. Только едва ли это удастся в отношении наиболее мощных, передовых производств. Их многообразные хозяйственные связи объективно превращают их в собственность «общества», т.е. в условиях рынка - всеобщего капитала. Никакое отдельное благополучное хозяйствование здесь в принципе не возможно. Это с необходимостью будет толкать к объединению рабочих самых различных производств. И им придется добиваться политической власти и в союзе со всеми трудящимися выводить производство из кризиса и налаживать его в масштабах всего общества. В наших условиях это единственный спасительный для общества путь».

Подобные трезвые суждения наталкивались на глухую враждебность не только партийных ренегатов, номенклатурных вельмож, взиравших в вожделении на «бесхозную» народную собственность, но и самых широких слоев «честных тружеников», «частных владельцев» своей рабочей силы, не видящих иной для себя пользы, кроме как в её выгодной продаже на рынке. Распространённым в среде советских трудящихся, благодаря стараниям радикальной публицистики, становилось мнение – не важно, кто платит, важно сколько платит. Истерично, торопливо (важно было успеть в открывшемся окошке «гласности», добиться необратимых изменений общественного сознания), насаждался культ индивидуализма, воспевались всяческие «свободы» и «права», «общечеловеческие ценности», рисовались заманчивые картинки всеобщего благоденствия и процветания, как только собственность окажется в цепких руках «настоящего хозяина».

Справедливости ради должен заметить, что почва для расцвета эгоизма, корыстного расчета, алчности была хорошо унавожена программными документами КПСС,  совмещавшими товарно-денежные отношения с планированием, провозглашавшими «оплату по труду» социалистическим принципом, предписывающими всяческое расширение использования «материальных стимулов» в производственной деятельности.

В полном противоречии с марксистско-ленинской теорией, номенклатурными идеологами обосновывалась неизбежность неравенства в плате, в качестве жизни, в условиях труда советских людей. Если отвлечься от обтекаемых формулировок, то сплоченная партийная бюрократия не слишком отличалась в своих доводах от средневековой боярской знати, сводившимся к тому, что мы, дескать, большие начальники, ответственные работники, элита общества, поэтому нам нужен высокий  жизненный уровень, блага и привилегии. Но поскольку прямо так высказаться было всё же неловко, неравенство обосновывалось различным «трудовым вкладом», «сложностью» работы, «ответственностью», прочими неосязаемостями и неизмеряемостями, допускавшими широкий простор для произвола и руководящего «толкования».  Показательно, что насаждение неравенства производилось принудительно, зачастую не находя понимания и поддержки у настоящих тружеников. В начале перестройки, ещё до Лёни Голубкова, когда народ ещё как-то сомневался в плодотворности идеи шкурного интереса, в целесообразности воровства, безработицы и социального паразитизма. Э. Никишина замечает:

«Там, где руководители и газетчики видят "психологию уравниловки" у рабочих и "непонимание новых условий хозяйствования", на самом деле выражается исторически закономерная тенденция к единству рабочего класса, вытекающая из его объективного экономического положения. С их классовой точки зрения дифференциация оплаты якобы "по труду", а фактически подкармливание части рабочих в противоположность другим, работа которых не менее трудна и продолжительна, правильно воспринимается как несправедливость. И что особенно примечательно - также и теми, кто эту повышенную оплату получил. (См. напр.: Миронов Н. Деньги... в чужом кармане. – Правда, 2 марта 1988 г.)»

Зачем номенклатуре вообще нужны были эти «новые условия хозяйствования»? Вряд ли кто из этих дегенератов в начале перестройки мечтал о собственных «свечных заводиках», пакетах акций, поместьях в Испании и океанских яхтах с лондонскими футбольными клубами в придачу. Думаю, подавляющее большинство политической «элиты» страны, во главе с Горбачевым были убеждены в правильности выбранного пути, в безальтернативности рынка, в необходимости развития товарно-денежных отношений, имея пример с одной стороны успехов китайских реформ, увеличивающегося технологического превосходства развитых западных стран, а с другой нарастающих противоречий в строительства нового общества не только в Советском Союзе, но и в так называемых странах народной демократии. Пали жертвою собственной банальнейшей глупости.

Всё дело в качестве советской партийно-хозяйственной «элиты». Можно подумать, какой пустяк – начальник получает в два раза больше других, имеет квартиру лучше, чем у других, на собраниях привычно занимает место в президиуме. Не пустяк это. Власть привилегированная, возвышенная становится привлекательной добычей, в борьбе за которую побеждают отнюдь не самые лучшие представители рода человеческого. Конкурентные преимущества получают более ловкие, беспринципные, шустрые особи без труда оттесняющие порядочных, честных, добросовестных «неудачников». В условиях неравенства процесс перерождение власти, её деградация есть закономерность, а не просто досадная историческая девиация.

Номенклатура с завистью взирала на Запад. Вот где правильная знать! Ни во что не вникает, никаких пятилетних планов не составляет, только бюджет, налоги, проценты, учетные ставки,  всё само собой крутится-вертится, и как ведь живут! Концепция «саморегулирования», «самонастройки» хозяйственного механизма, перекладывания бремени принятия управленческих решений и ответственности за них на частного товаропроизводителя политбюровских членов очаровывала своей простотой и удобством. Давала предлог для обоснования спасительной трансформации номенклатуры в «новое», классически буржуазное качество. Между строк партийных призывов и постановлений, умеющий читать отчетливо видел всходы этой ядовитой поросли в примерно такой аргументации. Да, мы не можем организовать эффективно работающее плановое народное хозяйство таким образом, чтобы превзойти западную рыночную экономику в производительности труда. Но, поскольку мы власть, следовательно,  лучшие из лучших, то и никому другому, эта задача не по силам. Следовательно, виноваты не мы,  власть, а социалистическая плановая система, которая не может обеспечить тот уровень потребления, который есть в «цивилизованных» странах.

Допущение, лежащее в основе такого вывода, то, что партийные назначенцы есть «лучшие из лучших», мягко говоря, требует доказательства. Номенклатуре, как и любой социальной «элите», была органически свойственна аристократическая спесь, находившая свое выражение в преувеличении собственных способностей и преуменьшении способностей других, в ненависти и презрении к одержимости, таланту подчиненных, как чужеродных, опасных факторов, бросающих вызов законности нахождения начальственного зада над головами служивого плебса. Как помещик, который ни на мгновение не допускал, что находящийся в его владении крепостной, что-то мастерящий в сарае, рисующий какие-то странные схемы может опережать его уровень сознания на столетия. Для которого крестьянский самородок всего лишь курьёз, природная аномалия, повод, после лисьей охоты с одноклассниками-феодалами, потешить барское любопытство гостей демонстрацией «урода», погоготать всласть над «юродивым», вознамерившимся мыслить не по своему холопскому рангу.

Я не собираюсь анализировать весь тот перестроечный публицистический бред, который внедрялся «учеными» мерзавцами в сознание советских людей. В лучшем случае заблуждение, в худшем - обычный воровской «развод» с целью грабануть страну, урвать себе кусок пожирнее, мало чем отличавшийся от хватаний за рукава доверчивых простаков наперсточниками в подземном переходе. Более важен вопрос, в какую сторону следовало повернуть созидательную энергию народа, разобраться с этическими принципами построения нового общества, ясно определить цели реформирования народного хозяйства на строго научной основе.

Очевидно, что целью преобразований должно было быть улучшение жизни людей, а не рост «благосостояния» номенклатурного ворья, шустро поменявшего партбилеты на пакеты акций «приватизированной» народной собственности. Разумеется, всех людей в равной мере, а не выборочно, на усмотрение каких-то там «начальников», взваливших на себя непосильное бремя «заботы о трудящихся». Суть социализма исчерпывающе определена простыми принципами, за которыми не нужно даже обращаться к классикам. Человек есть высшая ценность, не имеющая меры в мире вещей. Уникальность каждого человека, неповторимость, единственность, требует признания равенства как естественного состояния сообщества разумных людей. Никакая  иная «философия», не основанная на признании этой очевидности, не имеет права на существование, разве что, под строгим доглядом психиатров в предназначенных для того лечебных заведениях.

Что значит, осуществление этих принципов в политэкономическом смысле? Можно ли достичь равенства при сохранении института частной собственности? Разумеется, нет. Частная собственность подразумевает товарный обмен, деятельность с целью получения прибыли, и только там, где собственник видит свою выгоду, он проявляет активность. Причём его самое заветное желание вообще избежать тягот реального дела, получить прибыль без хлопот по организации производства, перевести бизнес в виртуальную сферу спекулятивных финансовых махинаций, уйти в область информационных технологий, операций с интеллектуальной «собственностью» и прочих услуг, обеспечивающих рекордную прибыльность при минимуме издержек. Разумеется, в нормальном обществе никаких возможностей для подобного паразитизма не будет.

Равенство участия в необходимом труде всех членов общества означает – от каждого по способностям. Причём распределение потребительских благ никак не связано с трудовым вкладом, и при социализме, там, где материальная база не позволяет ещё обеспечивать каждого по потребности, осуществляется поровну. Плановое наращивание производства дефицитной продукции, наряду с формированием культуры потребления, обеспечит последовательный перевод ее в бесплатно доступную категорию, приблизит общество ещё на один шаг к реализации коммунистического принципа распределения – по потребности.

Таким образом, здание социализма, как низшей фазы коммунизма, покоится на фундаменте общественной собственности на средства производства и принципе – от каждого по способностям, всем поровну. Такая экономическая модель может быть только плановым, нетоварным народным хозяйством, ориентированным на равное удовлетворение разумных потребностей всех членов общества. Как подобная система будет выглядеть практически, с позиций рядового труженика?

Основные жизненные блага уже при социализме распределяются бесплатно и по потребности. К ним относятся жилье по единым нормам, коммунальные услуги, основные продукты питания, образование, здравоохранение, детские товары и продукты, транспорт, путевки в санатории и дома отдыха, и т. п. Для возможности удовлетворения индивидуальных потребностей служат персонифицированные «деньги», физически представляющие собой обычные кредитные карточки, без возможности каких-либо взаиморасчётов.

Каждое рабочее место, наряду с инструментом и спецодеждой,  гарантированно обеспечено комфортабельной квартирой с мебелью и всей необходимой бытовой техникой, предоставляемой автоматически, без какого-либо начальственного благорасположения или чьей-то доброй воли. Представим себе пару молодых специалистов, получивших профессиональное образование и начинающих совместную трудовую жизнь. Они входят в общедоступную базу данных по имеющимся вакансиям и задают параметры поиска, удовлетворяющие обоих. Поисковая система из миллионов рабочих мест выбирает список с заданными требованиями. В процессе выбора молодые люди выясняют все детали связанные как с работой, так и с жилищными условиями, вплоть до того, чтобы посмотреть на экране монитора интерьер своего будущего жилища и выбрать из двух квартир устраивающую обоих. Нажатие левой кнопки мышки и прием на работу, бронирование жилья и проездных билетов завершено. Не нужны громоздкие контейнеры для перевозки через всю страну старых диванов и шкафов, столов и стульев, все имущество молодых – памятные вещи, одежда, зубные щётки и полотенца вполне уместится в двух чемоданах.

Разумеется, это упрощенная схема – взгляд со стороны рядового пользователя. На самом деле никакого прикрепления конкретного жилья к конкретному рабочему месту нет. Вся жилищно-коммунальная сфера находится в ведении городских служб и управляющая программа выделяет из имеющегося жилищного фонда подходящую по местоположению квартиру, подобно тому, как операционная среда Windows выделяет свободную оперативную память под загружаемые на исполнение процессы. Никакого предпочтения в распределении жилья не существует, и если квартиру сегодня освободил министр, в связи с переходом на другую работу, то завтра в неё может вселиться рабочий-слесарь с ближайшего завода, или наоборот. Бесклассовость, равенство – незыблемая основа не только коммунистического, но и социалистического общества в не меньшей степени.

Чем была плоха существовавшая в советском обществе практика бесплатного предоставления жилья в порядке очередности и почему неприемлема его сегодняшняя купля-продажа на рынке недвижимости? В обоих случаях человек, во-первых, должен ждать получения квартиры, испытывая все неудобства отсутствия своего домашнего очага и  трудности с началом полноценной семейной жизни. Во-вторых, привязанность к жилью мешает человеку реализовать свой созидательный потенциал, найти дело по призванию, свободно перемещаться туда, где его труд был бы наиболее востребован. В-третьих, сложности с жильём, особенно в нынешнее время, пагубно влияют на демографию, вынуждая родителей ограничиваться одним-двум ребенком, что для страны с территорий в 1/7 часть земной суши равносильно смертному приговору.

Люди все разные, неодинаковые, имеющие не только физические, возрастные, гендерные различия, но и бесконечное многообразие вкусов, привычек, наклонностей, желаний. Поэтому равенство ни в коем случае не подразумевает механистическое деление потребительских благ поровну, это равная степень удовлетворённости разумных потребностей каждого члена общества. Кто-то носит костюм, кто-то джинсы, но они оба равно удовлетворены своей одеждой. Кто-то купит себе косметику, кто-то спиннинг для рыбалки, кто-то икры черной к празднику, все равно довольны, никто не чувствует себя обманутым и обделённым. Расчёты при покупках производятся только при помощи персональных кредитных карточек, которые нельзя ни украсть, ни потерять, ни одолжить; вполне возможно, что они будут единственным идентификатором личности, заменяя собой и паспорт, и водительские права, и медицинскую карту, и трудовую книжку.

Социализм – не суровый мир хмурых аскетов. Это свободный от страха, насилия, жестокости, зависти, лжи мир разумных людей поднявшихся до осознания своей общности и построивших отношения между собой ко всеобщей пользе. Людей живущих яркой, чувственной жизнью, не стеснённой алчностью воров-«собственников», не испытывающих ни в чём нужды, не занятых статусным самоутверждением и скотским соперничеством в потреблении.

Переход к социализму единственная возможность для разграбленной и униженной страны реально не только «встать с колен», но и возглавить движение народов планеты к коммунизму, обеспечив такую эффективность производства, такое качественное превосходство жизни над загнивающим и агонизирующим капитализмом, что за последователями дело не станет. Поворот, сделанный безмозглыми партаппаратчиками в конце 1980-х годов был «поворотом не туда», как в одноименном фильме ужасов, в котором компания молодых людей заехала в логово мутантов-каннибалов и сполна вкусила вожделенной «свободы» борьбы за выживание. И задача общества сейчас найти наиболее безболезненные пути возвращения к нормальному, цивилизованному, коммунистическому образу жизни, расстаться с иллюзиями «рыночного» благоденствия, обрести снова свой человеческий облик. Повернуть, наконец, туда…