Здравствуйте! Не так давно возникла у меня одна проблема, и я сейчас дозрела до того, чтобы написать об этом пост и попросить совета а вас. Осторожно, длиннопост!
Есть у меня хорошая подруга, поведение и поступки которой в последние полгода вызывают опасения. Назовём её Есения, ей 35 лет, около 15 лет работала в соц защите (зав. отдела по делам несовершеннолетних), последние почти 5 лет в школе в селе (логопед, методист, учитель сразу нескольких предметов и на каждую специальность у неё есть сертификат или диплом). У неё своя квартира в 2х часах езды на машине от деревни мамы и большого города.
Странности в поведении:
1. Съехалась с мужчиной через 3 мес после знакомства. Есения разумный и медленный человек, она раз 7 подумает, потом ещё раз взвесит все за и против и только потом примет решение. Она долго сходится с людьми и отношения строит тоже долго и медленно. До нынешнего случая в свои 35 лет было 3 мужчин, один не дождался ушёл, второй только через год появился, год они встречались букеты - конфеты, и только потом съехались. А там выяснилось, что алкоголь основной друг мужчины, разошлись. А с одиним было 5 лет ухаживаний, но не было взаимной симпатии, просто дальше ухаживаний не сошлись.
2. Она уволилась из школы в начале этого года, не доведя свой выпускной класс, хотя всё время работы очень хотела "выпустить своих детей". Помахать ручкой на выпускном и выпить за них бокал вина. О чем не раз говорила.
3. "Тайная регистрация брака". Несколько лет назад её родная сестра вышла тайно замуж, о чем сначала узнала я (потому что глазастая, увидела краешек свидетельства о браке и прямо спросила), потом Есения, и только потом их мама родная. Был скандал. После него Есения много раз поднимала эту тему с фразой "Зачем, не понимаю..". Сейчас, видимо, поняла. Но к маме тихо и тайно заехать в день регистрации, в отличие от сестры, не забыла. Стол накрыли, поздравили, отметили. Естественно без подарков и торжества.
4. Ещё до замужества подруга несколько раз соскальзывала с посиделок и походов в театр, музей и тп. Хотя раньше такого не было. Наоборот, она звала сама куда-то. Я всё списывала на внеземную любовь и её нежелание оставлять мужчину даже на минуту дольше необходимого. А вот после замужества начался лютый кошмар: на день рождения мамы она поехала со скандалом, поругавшись с супругом, и то вечером в пятницу приехала в деревню к маме, а в субботу в обед обратно, хотя раньше все выходные могла провести у мамы. На день рождения племянницы - скандал, но поехала и так же застолье, ночёвка и в 4 утра на автобус до дома, на заранее оговоренный поход в театр (раньше она их очень любила) - скандал и не поехала, сказав об этом ночью накануне спектакля. На все мероприятия, что её зову сначала "спрошу у мужа", потом "разрешил, пойду", а накануне - "не пойду, мы поссорились". Отмечу, что детей у них нет, зову всегда обоих и билеты на всех беру.
А совсем недавно я наткнулась на статью про семейную тиранию, написанную психологом в местечковом журнале и заволновалась ещё больше. Все попытки выйти на разговор - тяжёлый вздох и" это любовь" в ответ.
Очень волнуюсь за подругу и хочу разобраться в ситуации. Может у кого-то были такие же случаи и есть пара полезных советов, буду рада всему. Очень надеюсь, что это просто взаимная любовь и им обоим хочется сидеть вместе дома в гнездышке и смотреть фильмы.

История римских императоров показывает, что их телохранители не столько оберегали их от опасностей, сколько убивали их. Не отряды конной или пешей охраны и не оружие защищают тиранов, но, как ни трудно этому поверить с первого взгляда, однако бесспорно, что тирана всегда поддерживают четыре или пять человек, четыре или пять человек держат для него в порабощении всю страну. У тиранов всегда было пять или шесть приспешников, наушничавших ему; эти люди либо сами сумели сблизиться с ним, либо были им привлечены к себе, чтобы сделать их соучастниками его жестокостей, пособниками его удовольствий, устроителями его наслаждений и сообщниками его грабежей.

Эти шестеро с таким успехом управляют своим вождем, что заставляют его быть злым для общества не только его собственной, но еще и их злостью. Эти шестеро имеют под собой шестьсот человек, пользующихся их милостями. Эти шестьсот проделывают с шестерыми то же, что эти последние проделывают с тираном. От этих шестисот зависят в свою очередь шесть тысяч других, которых они возвысили раздачей должностей, поручив одним управление провинциями, другим — руководство финансами с тем, чтобы они служили их алчности и жестокости и выполняли в нужный момент эту роль и чтобы они совершали зло, которое может продолжаться только при них и только под их сенью оставаться безнаказанным и ускользать от законной кары. За этими шестью тысячами следует еще большой черед, и тот, кто захочет заняться разматыванием этого клубка, убедится, что не только шесть тысяч, но сотни тысяч, миллионы связаны этой цепью с тираном и пользуются ею так же, как у Гомера Юпитер, который хвастал, что если он потянет за цепь, то стащит к себе всех богов. Этим объясняется расширение сената при Юлии Цезаре, ради этого создаются новые должности и новые ведомства, которые все учреждаются на деле не ради реформы правосудия, а для того, чтобы служить новой опорой тирании. И в результате получается, что люди, занимающие эти должности, приобретают эти милости из первых или из вторых рук, и этими выгодами они связаны с тиранами, так что в конечном счете оказывается, что людей, которым тирания выгодна, почти столько же, сколько и тех, которым дорога свобода. И подобно тому, как доктора говорят, что если есть в нашем организме какой-нибудь изъян, то тотчас же к этому поврежденному месту приливают все дурные соки, так же точно и к государю, как только он превращается в тирана, устремляется вся скверна, все подонки государства; я имею в виду не клику мелких воров и мошенников, не способных воздействовать на судьбы государства ни в дурную, ни в хорошую сторону, но тех отмеченных пламенем честолюбия и непомерной алчностью советников, которые собираются вокруг него и поддерживают его, чтобы обеспечить себе долю в добыче и быть самим маленькими тиранчиками при большом тиране. Так же поступают крупные бандиты и знаменитые корсары: одни из них рыскают по стране, другие выслеживают и останавливают путешественников, одни караулят, другие сидят в засадах, одни убивают, другие грабят, и хотя между ними существует определенная иерархия, поскольку одни являются главарями банды, а другие слугами, тем не менее среди них нет ни одного, кто бы не был если не соучастником раздела добычи, то по крайней мере претендентом на нее.

Достоверно известно, что киликийские пираты не только собирались в такие крупные отряды, что против них пришлось направить Помпея Великого, но известно также, что они привлекали на свою сторону многие богатые местности и крупные города, в портах которых они укрывались по возвращении со своих набегов и которым в награду за пристанодержательство уделяли часть награбленного добра.

Тиран, таким образом, порабощает одних подданных с помощью других и охраняется теми, которых — если бы только они чего-нибудь стоили — он должен был бы опасаться. Но, как говорится, “чтобы расколоть дрова, делают клинья из того же дерева”; так и его стрелки, его копейщики, его гвардия таковы же, как и он. Бывает и так, что и они страдают от него. Но эти презренные существа, от которых отступились и бог и люди, готовы переносить зло, только бы им быть в состоянии причинять его не тому, кто делает зло им, но тем, которые так же терпят его, как и они, и не могут иначе.

И, однако, всякий раз при виде этих людей, которые подло льстят тирану, чтобы извлекать свои выгоды из его тирании и из рабства народа, их зловредность повергает меня в изумление, а их глупость внушает мне иногда жалость. Ибо действительно, что иное означает близость к тирану, как не удаление от своей свободы, как не стремление, так сказать, удержать рабство обеими руками? Пусть они отбросят на время в сторону свое честолюбие, пусть немного отрешатся от своей алчности и пусть затем взглянут на себя со стороны и увидят себя такими, как есть. Тогда они воочию убедятся, что горожане и те самые крестьяне, которых они всячески попирают ногами и с которыми они обращаются хуже, чем с каторжниками и рабами, — убедятся, говорю я, что эти люди, как бы плохо с ними ни обращались, по сравнению с ними счастливее и по-своему до известной степени свободны. Крестьянин и ремесленник, как бы они ни были порабощены, выполнив то, что с них требуют, свободны, приспешники же тирана должны все время находиться у него на глазах и клянчить у него милости. Недостаточно, чтобы они выполняли его приказы, — необходимо, чтобы они угадывали его желания и для его удовлетворения еще и предупреждали их. Недостаточно, чтобы они повиновались ему, — им необходимо еще угождать ему; они должны расшибать себе лоб для него, мучиться, убиваться для него на работе, кроме того, они должны радоваться его удовольствиям, как своим собственным, отказываться ради его склонностей от своих собственных, они должны насиловать свою природу, внимательно следить за своими словами, за своим голосом, за своими жестами, за своим взглядом. Не должно быть ни глаза, ни ноги, ни руки, которые не находились бы целиком на страже его желаний; все должно предугадывать его мысли. Но разве можно все это назвать счастливой жизнью? Разве это вообще значит жить? Есть ли на свете что-либо более невыносимое, чем такое положение, я уже не говорю для просвещенного человека, но даже просто для человека со здравым смыслом или, наконец, для человека, не утратившего хотя бы человеческий облик. Есть ли более жалкое положение, чем жить так. чтобы у тебя не было ничего своего, так, чтобы все — и твой покой, и твоя свобода, и твое тело, и самая жизнь целиком зависели от другого.

Но они хотят служить, чтобы приобрести богатства, как если бы они могли заполучить хоть что-нибудь, действительно им принадлежащее, поскольку они даже сами себе не принадлежат, и как если бы кто-нибудь мог иметь хоть что-либо свое собственное при тиране. Они хотят, чтобы богатства принадлежали им, и забывают при этом, что сами же они дают тирану возможность отнимать все у всех, не оставлять ничего, что можно было бы назвать принадлежащим кому-нибудь другому. Они видят, что ничто так не подвергается жестоким преследованиям тирана, как богатство, что собственность есть худшее преступление перед ним, достойное даже смерти, что он любит только богатства и грабит богатых, а они, упитанные и откормленные словно на убой, предстают перед ним, чтобы отдаться ему в руки, как живодеру, ждущему их с нетерпением. Эти фавориты должны помнить не столько о тех, кто, находясь в окружении тирана, накопил большие богатства, сколько о тех, кто, собрав в течение известного времени богатства, потом лишился не только их, но и жизни. Они должны вспоминать не о тех, кто приобрел богатства, а скорее о том, как мало таких, которые их сохранили. Вся история прошлых лет, а равно и наших дней убедительно показывает, как велико было число тех, кто добившись дурными путями влияния на королей и затем использовав их зловредность или злоупотребив их глупостью, под конец погибали от их руки. Тираны возвышали их с такой же легкостью, с какой впоследствии свергали. Среди огромного числа людей, которые в то или иное время были близки к стольким дурным государям, немного или даже совсем не найдется таких, которые хоть когда-нибудь не испытали на себе жестокость того самого тирана, которого они до этого натравливали на других. Большей частью разбогатев под сенью его милостей, за счет разорения других, они своими награбленными состояниями под конец сами же обогащали тирана.

Даже благородные люди, если таковые иногда полюбятся тирану и попадут к нему в милость, ибо в них так ярко сияют добродетель и неподкупность, что они даже худшим внушают известное уважение к себе, в особенности когда их видишь близко около себя, — то эти благородные люди, говорю я, недолговечны, они вскоре начинают ощущать общую болезнь и на своем собственном опыте испытывают действие тирании. Примером этого могут служить Сенека, Бурр, Тразеа, этот триумвират благородных людей. Двух из них злая судьба сделала близкими тирану, отдав им в руки ведение его дел, обоих их тиран высоко ценил и любил, и к тому же один из них, будучи воспитателем тирана, имел залогом его дружбу с детских лет. Но все эти трое своей жестокой смертью убедительно доказали, как непрочна милость дурного государя. И действительно, какой дружбы можно ожидать от того, кто настолько жесток, что ненавидит свой собственный народ и требует от него лишь повиновения, от того, кто, не подозревая даже, что значить быть окруженным любовью, обкрадывает самого себя и разрушает свою власть?

/Этьен де ла Боэси - Рассуждение о добровольном рабстве/

Практически все авторы, пишущие о Владе Дракуле, пересказывают одни и те же сочинения о нем, относящиеся к своему герою одинаково — то есть крайне враждебно. Чтобы понять, насколько эти источники правдивы, нужно знать, когда, кем и с какой целью они создавались. Самый известный из них — поэма немецкого мейстерзингера (певца-ремесленника) Михаэля Бехайма «Об одном безумце по имени Дракула — воевода Валашский», написанная в 1463 году, когда господарь находился в венгерской тюрьме.

Талантливый, но беспутный Бехайм, самый плодовитый немецкий поэт XV столетия, вел жизнь бродяги, скитаясь от одного замка к другому и сочиняя стихи за умеренную плату. В то время он жил в Вене при дворе Габсбургов, в Валахии никогда не бывал и особого интереса к ней не испытывал — поэтому можно не сомневаться, что его поэма была написана по заказу. И притом хорошо оплачена: вскоре поэт вернулся в родной городок Зульцбах, купил там дом, но продолжал вести прежний образ жизни и в 1474 году был убит — то ли в пьяной драке, то ли в отместку за оскорбительные стихи.

С поставленной задачей — приписать Дракуле как можно больше преступлений, — Бехайм справился превосходно. Валашский воевода у него совершает все мыслимые зверства, включая те, в которых древние авторы обвиняли совсем других правителей. К примеру, Дракула, по словам поэта, собрал множество нищих будто бы на пир и сжег их, желая избавить страну от бездельников. Но, по словам немецких хронистов, это злодеяние еще в XI веке совершил епископ Майнца Гаттои — за что и был ославлен в балладе Саути, известной у нас в переводе Жуковского. Не заботясь о правдоподобии, поэт создал жуткую картину «ада на земле», в который якобы превратилась Валахия в правление Влада:

Послам из Семиградья
Валахия была страшна.
Вся в грумах, вся в крови страна.
Послы, на колья глядя,
Их приняли за частый лес.
Как будто больше нет небес.
Средь кольев Дракул весел.
Людей варил он, жег, душил.
Он многим черепа крушил,
А скольких он повесил!

Бехайм впервые прочитал свою поэму в августе 1463 года при дворе Фридриха III в Вене. Похоже, она стала настоящей сенсацией: почти сразу же ее пересказал в своей «Хронике римского царства» придворный историк Томас Эбендорфер, а осенью тот же рассказ в латинском переводе включил в свои «Записки» папа Пий II, который очень интересовался жизнью Дракулы.

Не исключено, что все три текста основаны на одном прозаическом документе о злодеяниях валашского князя — он мог попасть в Вену, а оттуда в Рим с венгерским посольством, которое в конце июня прибыло в имперскую столицу для заключения мирного договора. Однако сомнительно, что мейстерзингер, известный своим разгульным образом жизни, сочинил довольно длинную (1070 строк) поэму всего за месяц. Скорее всего, он получил заказ гораздо раньше, сразу после ареста Дракулы, и собирал сведения самостоятельно, из разных источников — причем свидетели преступлений воеводы объявились тут же, будто по заказу.

Самое раннее прозаическое произведение о Дракуле появилось в том же 1463 году в бенедиктинском монастыре Мельк в Австрии (уже в наши дни он вдохновил Умберто Эко на создание «Имени розы»). Его автором был некий брат Якоб — скорее всего, тот самый, который, по словам Бехайма едва не стал в свое время жертвой гнева валашского князя.

Похоже, он был монахом маленькой францисканской обители в Тырговиште, которую воевода разогнал, борясь с католическим влиянием. После этого Якоб бежал в Мельк, где жили и другие беженцы из Валахии. Бывая по делам в Вене, монах охотно рассказывал про пережитые им и его товарищами ужасы другу-поэту — не исключено, что за кружкой доброго вина.

Тогда получается, что именно он, а не венгерские придворные дали Бехайму основной материал для поэмы. Однако без гонорара рачительный мейстерзингер за перо не брался, а стало быть, без венгерского заказа все-таки не обошлось. К сожалению, сочинение брата Якоба до нас не дошло, и судить о его сходстве с поэмой невозможно.

В следующие десятилетия сюжет поэмы Бехайма был повторен и развит в анонимных печатных брошюрах, изданных в разных городах Германии — Нюрнберге, Любеке, Гамбурге, Аугсбурге и так далее. Гутенбергов пресс заработал совсем недавно, и эти памфлеты, украшенные жуткими гравюрами, стали первыми произведениями массовой литературы — ими бойко торговали на базарах, как в России лубками. Всего этих брошюр известно тринадцать — в основном они повторяют Бехайма и друг друга, отличаясь только деталями.

Суть их исчерпывающе отражена в сверхдлинном, как тогда было принято, названии одного из них: «Пугающая история безумца или берсерка по имени Дракула, который отличился своими богомерзкими делами — убивал людей, сажая их на кол, рубил их в капусту, варил живьем матерей вместе с детьми и заставлял их родственников поедать их». Хотя некоторые памфлеты именуются «Историей», там нет ни связного повествования, ни хронологии — это сборники из 30–35 анекдотов, объединенных фигурой главного героя.

Имена и географические названия, которые немецкий поэт воспроизвел достаточно точно, в памфлетах немилосердно искажены — их явно писали люди, ничего не знавшие о Валахии и ее жителях. В отличие от Бехайма, они ставили перед собой цель не столько разнести дурную славу о валашском правителе, сколько нажиться на кровавых историях, всегда популярных у публики. Как всякая скоропортящаяся литературная продукция, эти сочинения вскоре были забыты.

А вот второй источник сведений о Дракуле оставался популярным еще долго — во всяком случае, на Руси, где было написано анонимное сочинение «Повесть о Дракуле воеводе». Ее автором большинство историков считают видного дипломата, дьяка Посольского приказа Федора Курицына, который в 1482 году ездил в Венгрию на переговоры и услышал там множество историй о Дракуле.

На обратном пути дьяк заехал в Молдову, чтобы договориться о браке между дочерью господаря Стефана и сыном великого князя Ивана III. В Сучаве он пополнил запас знаний о валашском воеводе, а потом был надолго задержан турками в крепости Аккерман, — очевидно, там, пользуясь вынужденным досугом, он и записал все услышанное в назидание современникам и потомкам. «Повесть» была закончена в 1486 году, а полтора десятилетия спустя ее автор потерял придворную должность (а возможно, и жизнь), прослыв сторонником ереси жидовствующих.

Курицын повторяет многие страшные истории про Дракулу, но пишет о нем более объективно, порой даже сочувственно. К тому же в его сочинении приводятся уникальные подробности жизни и смерти господаря, которые могли сообщить только свидетели. Характерно, что главным грехом воеводы русский автор считает не жестокость, а переход в католичество («приа латыньскую прелесть»). Тут стоит вспомнить, что у румын бытовало поверье: православный, отрекшийся от своей веры, становится после смерти вампиром.

По поводу Дракулы не могли не высказаться и венгры, с которыми он был тесно (часто теснее, чем хотел) связан большую часть жизни. Официальный историограф короля Матьяша Корвина, итальянец Антонио Бонфини, завершил в 1485 году обширное сочинение на латыни под названием «Декады о венгерских делах», где несколько страниц посвящено валашскому господарю. Бонфини хоть и пишет, что Дракула «прославился невиданными жестокостями», но никаких примеров не приводит, повествуя в основном о войне Влада с турками и с похвалой отзываясь о его храбрости.

Другой итальянец, папский легат Никколо Макиненсе, епископ Модруссы (ныне город Модруш в Хорватии), побывавший весной 1463 года в Венгрии, вручил папе пространное донесение о Дракуле, сохраненное в архивах Ватикана. В отличие от Бонфини, он обличал воеводу не хуже Бехайма, обвиняя его помимо жестокости в «измене христианскому делу» и сговоре с турками.

Можно вспомнить, что именно это обвинение — по мнению большинства историков, ложное — привело Дракулу в тюрьму, и догадаться, что задача донесения епископа — доказать в глазах папы сомнительную правоту короля Матьяша. Ведь тот бросил в темницу не кого-нибудь, а главу соседнего государства; для этого требовались веские основания, которые не грех и сфабриковать.

Вот, собственно, и всё. Другие источники или чересчур кратки (это относится к грамотам и письмам самого Дракулы), или посвящены исключительно войне господаря с турками. Среди последних выделяются «Записки янычара», автором которых считают серба Константина Михайловича из Островицы, много лет прослужившего в турецкой армии.

Он участвовал в походе турок против Дракулы в 1462 году и был свидетелем знаменитой «ночной атаки», в которой предводитель валахов едва не лишил жизни самого султана Мехмеда II. Краткие по-военному записки отражают уважение янычара к сильному и хитрому противнику.

Об этом походе писали также византийские историки Лаоник Халкокондил и Михаил Дука, в трудах которых явственно проглядывает восхищение дерзостью непокорного воеводы, бросившего вызов гораздо более сильному противнику. Сами турки о Тараклу Ифлак-бес, Дракуле Валашском, пишут мало — буквально несколько фраз в исторических трудах и официальной переписке. О человеке, который переиграл великого Мехмеда Фатиха (Завоевателя) в дипломатии и не сдался ему на поле боя, лучше — и безопаснее — было помолчать.

Среди всех этих разноязыких сочинений не звучит голос только тех, кто общался с Дракулой больше всего — самих румын. Исторические сочинения этого периода отсутствуют, а народные предания начали записывать только в XIX веке, когда Румыния стала наконец независимой и единой.

За пределами страны они стали известны только в 1972 году, когда двое историков — румын-эмигрант Раду Флореску и шотландец Реймонд Макнелли — выпустили в США книгу «В поисках Дракулы». Обобщив все известные свидетельства о валашском господаре, они впервые предъявили миру вместо вампира из романа Стокера реального исторического деятеля с его достоинствами и недостатками.

Правда, соавторы не обошлись без саморекламы, претендуя на открытие многих фактов и источников, давным-давно обнаруженных учеными — прежде всего румынскими и русскими. К тому же в их книге хватало ошибок и сомнительных умозаключений, отчасти исправленных в последующих трудах Флореску и Макнелли, на которых базируется вся современная «дракулиана».

Так вот, румынские легенды повторяют многие обвинения в адрес Дракулы, прозвучавшие в сочинениях названных нами авторов. Скорее всего, это означает, что они основаны на фактах — трудно предположить, что неграмотные крестьяне читали на досуге труды Курицына или Бехайма, к тому же написанные на чужом для них языке.

Есть, правда, и другое объяснение: страшные истории взяты из фольклора и не относятся к какому-то реальному правителю, а Дракуле их приписали только потому, что он был самым колоритным валашским князем своего времени. В любом случае, легенды не только осуждают жестокость Дракулы, но и изумляются, почти восторгаются ею, а заодно пытаются оправдать — государственными нуждами или тем, что «с людьми иначе нельзя».

Эрлихман В.В. "Дракула"