Тень Усть-Илги (Часть 2/5)

Глава 5. Явление

Сон капитана Куницына в ту ночь походил на некое мистическое представление в театре абсурда. Олег просыпался от странных звуков — то ли завывал ветер в щелях старого здания, то ли кто-то бродил по улице, шаркая подошвами по утоптанной земле.

«Нервы, — размышлял он, лежа в темноте и прислушиваясь к ночным шорохам. — Обыкновенное нервное напряжение от пребывания в глуши. Москвич привыкает к городскому шуму — трамваи, автомобили, разговоры прохожих. А здесь тишина звенит в ушах, и мозг начинает сочинять несуществующие звуки».

Однако когда в половине третьего ему померещилось, что за окном мелькнула детская фигурка, Олег все же встал и заглянул сквозь занавеску. Лунный свет заливал пустую улицу серебристым сиянием. Никого.

«Галлюцинации от недосыпа и стресса», — диагностировал он сам себе и вернулся в постель.

Утром его разбудил настойчивый стук в дверь. На пороге стояла Анна Васильевна — бледная, с покрасневшими от слез глазами, в наспех накинутом платке.

— Милый мой, голубчик, — заговорила она, хватая Олега за рукав дрожащими пальцами. — Беда приключилась! Внучка моя, Настенька, всю ночь не спала, плакала. Говорит — мальчик к ней в оконце стучится. А поутру встала и к церкви идти собирается. Говорит, ждут ее там.

Олег быстро оделся, мысленно отмечая, что истерика пожилой женщины — вещь вполне объяснимая. Смерть ребенка в маленьком селе всегда производит сильное впечатление, особенно на людей суеверных и впечатлительных.

— Сколько лет девочке? — спросил он, натягивая рубашку.

— Семь годков. Умненькая такая, а теперь... — старуха всхлипнула. — Говорит странные вещи. Про тех, кто в лесу живет, про старые времена. Откуда ей знать такое?

«Детское воображение, — подумал Олег. — Наслушалась деревенских россказней, вот и фантазирует».

Дом Анны Васильевны встретил их атмосферой тревожной тишины. Настя сидела на крыльце — худенькая девочка с огромными темными глазами, в которых было слишком много печали для семилетнего ребенка. Взгляд ее был устремлен в сторону заброшенной церкви, а губы тихонько напевали какую-то незнакомую мелодию.

— Настя, — мягко окликнул ее Олег, присаживаясь рядом на выщербленные ступени. — Расскажи мне, что тебе снилось?

Девочка повернулась к нему, и в ее взгляде капитан увидел такую глубокую тоску, что невольно поежился.

— Мальчик приходил, — ответила она едва слышным голосом. — Он очень-очень грустный. Говорит, что одному плохо, что все его боятся. А он не злой. Просто хочет домой.

«Обыкновенный детский кошмар, — успокаивал себя Олег. — Ребенок услышал разговоры взрослых о найденном теле, воображение дорисовало остальное».

— А где его дом? — продолжил он расспросы.

— Там, — Настя указала тонким пальчиком на церковь. — В красивом доме с колокольчиками. Он показывал мне — раньше там было много людей, пели песни, зажигали свечки. А теперь пусто и страшно.

Анна Васильевна схватила внучку за руку.

— Пойдем домой, Настенька. Не нужно о таком думать.

Но девочка вдруг вырвалась и побежала в сторону церкви. Олег и старуха бросились за ней.

Настя остановилась у покосившейся ограды храма и протянула руки к заколоченному входу, словно обращаясь к кому-то невидимому.

— Он здесь, — прошептала она. — Зовет меня.

Олег подхватил девочку на руки. Она была легкой, как воробышек, и дрожала всем тельцем.

— Отведите ее домой, — сказал он Анне Васильевне. — И не оставляйте одну. Ни на минуту.

Когда они ушли, капитан остался у церкви в полном одиночестве.

Храм Одигитриевской иконы Божьей Матери являл собой печальное зрелище запустения. Некогда величественное строение из местного камня потемнело от времени и непогоды. Стены, сложенные еще в начале XIX столетия, покрылись мхом и лишайником. Высокая колокольня с луковичным куполом накренилась набок, словно склоняя голову под тяжестью лет. Кресты на куполах почернели и покосились. Окна были наглухо заколочены досками, которые местами сгнили и провисли.

«А ведь когда-то это было великолепное сооружение», — размышлял Олег вспомнив свой недавний сон, обходя храм по периметру. Он мог представить былое великолепие: золоченые купола, сияющие на солнце, свежую краску на стенах, толпы прихожан в воскресное утро, звон колоколов, разносящийся над селом...

«Бредни все это, — одернул он себя. — Обыкновенная заброшенная церковь в вымирающем селе. Ничего мистического».

С одной стороны здания обнаружилась небольшая дверца, ведущая, по-видимому, в подвал или ризницу. Замок на ней был старинный, ржавый, но все еще крепкий.

— Думаете войти?

Олег обернулся. К нему подходил Иван с небольшим рюкзаком за плечами, на лице — привычная полуулыбка.

— А можно?

— Если найти ключ. — Нестеров достал из кармана связку старых ключей. — Анна Васильевна дала. Говорит, покойный муж ее был церковным старостой, ключи у него остались.

Третий ключ подошел. Дверь открылась со зловещим скрипом, выпуская наружу затхлый воздух, густо пропитанный плесенью, сыростью и тем неприятным запахом, который преследовал Олега с первого дня пребывания в Усть-Илге.

— Фонарик взяли? — спросил Иван.

— У меня есть в телефоне.

Внутри храма царил полумрак, едва разбавляемый тонкими лучами света, проникавшими сквозь щели в заколоченных окнах. Пол был завален церковной утварью — покрытыми пылью и паутиной иконами, полусгнившими досками от разрушенных скамей, ржавыми подсвечниками.

«Какое святотатство», — подумал Олег, хотя сам не считал себя верующим.

Даже в таком плачевном состоянии церковь поражала своими размерами и следами былого великолепия. Высокие своды терялись в полумраке. Стены были украшены остатками фресок — местами виднелись лики святых, покрытые плесенью и копотью, но все еще различимые. Иконостас был почти полностью разрушен, но кое-где сохранились резные элементы тончайшей работы — завитки, херувимы, виноградные лозы, потемневшие от времени, но сохранившие следы позолоты.

— Архиепископ Вениамин освящал, — сказал Иван, направляя луч фонарика на полустертую надпись на стене. — В 1804-м году построили, а освятили в 1874-м.

— Много прихожан было?

— Больше тысячи трехсот душ числилось. Теперь во всей округе столько не наберется.

Они медленно прошли к алтарной части. Олег внимательно разглядывал убранство — или то, что от него осталось. Престол был разрушен, мраморные плиты треснули и покрылись мхом. Царские врата валялись в углу, их золоченые оклады кто-то давно содрал.

«Варварство, — думал капитан. — Впрочем, что взять с людей, которым внушали, что религия — опиум для народа».

За престолом Олег заметил нечто странное — в полу виднелось прямоугольное углубление, искусно замаскированное, но все же различимое при внимательном рассмотрении.

— Иван, взгляните-ка сюда.

Нестеров подошел и присвистнул.

— Похоже на тайник. В старину священники часто прятали церковные ценности во время войн и смут.

— Попробуем открыть?

Они принялись искать среди церковного хлама что-нибудь подходящее. Иван нашел крепкий железный прут. Осторожно поддели края углубления. Доски, прикрывавшие тайник, поддались удивительно легко — словно кто-то недавно ими пользовался.

Олег направил луч фонарика в открывшееся пространство.

На дне, аккуратно уложенные, лежали книги.

Старые, в кожаных переплетах, покрытые пылью, но сохранившиеся значительно лучше, чем можно было ожидать. Иван осторожно достал одну из них и раскрыл.

— Церковная литература, — констатировал он, разглядывая пожелтевшие страницы. — Молитвослов... служебник... а это что?

Он показал Олегу разворот, исписанный мелким, но четким церковнославянским почерком.

— «Об изгнании духов нечистых», — с трудом прочитал Иван. — «Об упокоении душ неприкаянных». «О детях, оставленных в пустыне».

У Олега пересохло во рту. Совпадение? Но слишком уж странное...

— Читайте дальше, — попросил он, стараясь сохранить скептический тон.

Иван перелистал несколько страниц, напряженно всматриваясь в старинный текст.

— Здесь описание какого-то обряда. «Егда случится духу неприкаянному смущать люди и творить пакости, тогда подобает...» — дальше неразборчиво. А вот еще: «Взять коры березовой, мха лесного, смолы еловой и крови жертвенной...»

Олег почувствовал, как мурашки побежали по спине. Это же в точности соответствовало тому веществу, которое эксперт обнаружила на теле мальчика!

«Совпадение, — убеждал он себя. — Простое совпадение. В старину использовали природные материалы для разных целей — лечения, ритуалов, бальзамирования».

— Похоже на то же самое, — заметил Иван, словно читая его мысли.

Они достали все книги и перенесли их ближе к окну, где был посильнее свет. Большинство текстов было написано на церковнославянском, но кое-что попадалось и на русском языке, правда, в дореволюционной орфографии.

В одной из книг Олег обнаружил подробное описание, от которого стало не по себе. Автором значился некий иерей Феодор, служивший в этом самом храме в конце XIX века.

«Случилось в лето 7406-е от сотворения мира (1898 год от Р.Х.) великое бедствие в пределах нашего прихода, — читал капитан, с трудом разбирая старинное письмо. — Явился дух отрока, коего за два года до того оставили в лесу родители его в голодное время. Дух сей творил пакости великие: скот болел, урожай на полях гнил, дети странные сны видели. И обратились ко мне люди с просьбой помочь...»

«Чушь собачья, — думал Олег, продолжая читать. — Средневековые суеверия. Но почему же все так точно совпадает с тем, что происходит сейчас?»

Иерей Феодор подробно описывал, как он «изгнал духа» с помощью специального обряда, проведенного «в том месте, где отрок оставлен был, при камнях древних». Использовались те же самые ингредиенты, что и обнаруженные на теле мальчика. А завершался ритуал молитвами «пред иконой Пресвятой Богородицы Одигитрии, дабы указала Она путь духу к покою».

— Значит, это уже случалось, — пробормотал Олег. — И выход, теоретически, был найден.

— Если все это правда... — сказал Иван. — А мне почему-то кажется, что правда.

«Бред, — твердил себе Олег. — Полный бред. Я образованный человек, офицер полиции, а не средневековый крестьянин. Не могу же я всерьез рассматривать возможность того, что...»

Но мысль оборвалась, не успев оформиться. Потому что в этот момент в церкви внезапно стало совсем темно. Единственный луч света, проникавший через щель в заколоченном окне, исчез, словно что-то заслонило его снаружи. За стенами храма поднялся ветер — завывающий, зловещий, заставлявший скрипеть старые доски и лязгать железом.

— Гроза начинается, — сказал Иван, но в его голосе прозвучала неуверенность.

И тут в дальнем углу церкви что-то зашуршало. Не так, как шуршат крысы или падающие листья. По-другому. По-человечески.

Куницын направил туда фонарик, но луч света выхватил только груды церковной утвари и покрытые паутиной иконы.

Шорох повторился, на этот раз заметно ближе.

— Может, животное какое, — прошептал Иван, но рука его инстинктивно легла на кобуру.

— Может быть, — согласился Олег, чувствуя, как учащается сердцебиение.

А потом они услышали голос.

Тихий, детский, полный невыразимой печали:

— Не уходите. Я так долго один был.

У Олега волосы встали дыбом. Холод пробежал по позвоночнику, дыхание участилось. Все его материалистическое мировоззрение затрещало по швам.

«Этого не может быть, — твердил он себе. — Галлюцинации. Самовнушение. Влияние обстановки».

— Помогите мне, — продолжал голос. — Я не хочу никому зла. Просто хочу домой.

В дальнем углу церкви появилось слабое свечение — сначала едва заметное, потом все ярче. И в этом призрачном сиянии проступила фигурка мальчика.

Того самого мальчика, которого они нашли в лесу.

Олег невольно попятился, отчаянно пытаясь найти рациональное объяснение происходящему. Рядом с ним Иван напрягся и начал что-то шептать на саха тыле — своем родном языке.

«Коллективная галлюцинация, — лихорадочно размышлял капитан. — Отравление спорами плесени. Инфразвук от ветра. Что угодно, только не...»

Но мальчик стоял возле разрушенного иконостаса и смотрел на них большими, полными слез глазами. Одежда на нем была та же — простая рубашка и штаны, но теперь казалась полупрозрачной, словно сотканная из лунного света.

— Верните меня домой, — попросил призрак. — Я помню, как здесь было красиво. Люди приходили, молились, пели. А я стоял в углу и слушал. Мне было хорошо.

«Аудиогаллюцинация, — отчаянно думал Олег. — Психоз. Нервный срыв».

Но голос прозвучал снова, ясно и отчетливо:

— Как тебя зовут, мальчик?

К своему изумлению, Олег понял, что это он сам задал вопрос.

— Не помню, — ответил призрак. — Никто никогда не звал меня по имени. Мама говорила «сынок», больше ничего.

И тогда последние остатки скептицизма капитана Куницына рухнули окончательно.

Потому что боль в голосе ребенка была слишком реальной, чтобы быть плодом воображения. Слишком человечной, чтобы быть галлюцинацией. Слишком искренней, чтобы быть ложной.

— А что случилось с твоими родителями? — спросил Олег, стараясь, чтобы голос не дрожал.

«Должно быть, выгляжу совершенно идиотски, беседуя с галлюцинацией, — думал он. Но галлюцинация отвечала слишком связно, слишком по-человечески».

— Голод был, — ответил мальчик, и в его голосе прозвучала такая тоска, что у капитана сжалось сердце. — Хлеба не было, картошка вся сгнила. Маленькая сестренка плакала, а есть нечего. И папа меня в лес отвел. Сказал, духи решат — жить мне или нет.

Призрак всхлипнул, и этот звук показался Олегу более реальным, чем все происходившее с ним за последние дни.

— А духи не взяли. Я долго ждал, ел ягоды, кору и мох, пил из ручья. А потом... потом стало очень холодно и темно.

Олег сглотнул. Картина, которую рисовал призрак, была ужасающей в своей простоте. Ребенок, оставленный умирать в лесу, проведший последние месяцы жизни в полном одиночестве.

«Это же чудовищно, — размышлял капитан. — Каким отчаянием должны были быть охвачены родители, чтобы решиться на такое? И какой болью наполнилось сердце ребенка, понявшего, что его бросили?».

— А почему ты вернулся сейчас? — спросил он вслух.

— Не знаю, — призрак покачал головой. — Спал я долго-долго, а потом проснулся. И увидел, что церковь пустая, село почти пустое. И стало мне еще грустнее.

Мальчик сделал шаг вперед, и температура в церкви заметно упала. Дыхание Олега превратилось в пар.

— А потом приехали вы. И я подумал — может, вы мне поможете?

— Чем поможем? — спросил Олег, краем глаза замечая, что Иван напряженно вслушивается в каждое слово.

— Найдете мне место. Где я буду не один. Где меня не будут бояться.

Иван зашептал Олегу на ухо:

— Не обещайте ему ничего. Он не понимает, что мертв. Для него мы — живые люди, с которыми он может подружиться.

«Но разве он не прав? — думал Олег, глядя в полные надежды глаза призрака. Что плохого в том, что он хочет дружбы? Что страшного в желании не быть одному?»

— Мальчик, — осторожно сказал он вслух. — Мы хотим тебе помочь. Но ты же понимаешь, что не можешь остаться среди... обычных людей?

Лицо призрака исказилось от боли.

— Почему? Почему все меня прогоняют? Я не плохой! Я никого не обижал!

Свечение вокруг него стало ярче, а в воздухе появилось какое-то напряжение, словно перед грозой. Олег почувствовал, как волосы на руках встают дыбом.

— Мы не прогоняем тебя, — быстро сказал он. — Мы хотим найти тебе покой. Настоящий покой, где тебе будет хорошо.

— Где? — В голосе мальчика зазвучала робкая надежда.

— Там, где живут все дети, которые... которые ушли слишком рано. Там тебя ждут.

— Правда?

— Правда. Но для этого нужно совершить специальный обряд. В том месте, где тебя когда-то оставили.

Призрак помолчал, обдумывая услышанное. На его детском лице боролись разные эмоции — надежда и недоверие, желание поверить и горький опыт обманов.

— А вы не обманываете? Взрослые часто обманывают.

Из уст ребенка эти слова прозвучали особенно горько. Сколько раз его обманывали при жизни? Сколько обещаний не выполнили?

— Не обманываем, — твердо сказал Олег.

— Хорошо, — наконец кивнул мальчик. — Я подожду. Но недолго.

И тут его взгляд потеплел, в нем появилось что-то почти хитрое:

— А то я за девочкой приду. За той, что понимает меня. С ней мне не будет скучно.

Олег почувствовал, как кровь отливает от лица.

— Какой девочкой?

— Настенькой. Она видит меня, не боится. Мы могли бы вместе играть... вечно.

И призрак исчез так же внезапно, как появился. Словно его никогда и не было. Только температура в церкви медленно начала подниматься, а в воздухе еще долго висел запах смолы и чего-то очень старого.

— Господи, — выдохнул Иван, вытирая пот со лба. — Теперь мы знаем, с чем имеем дело.

— Да, — ответил Олег, собирая книги дрожащими руками. — И знаем, что делать. Осталось только найти все необходимое для обряда и провести его.

— А если не получится?

Куницын посмотрел на то место, где только что стоял призрак. В его воображении возникла картина: Настя, такая живая и теплая, медленно угасающая, превращающаяся в такую же бледную тень...

— Тогда он заберет ее, — сказал он тихо. — Навсегда.

Они вышли из церкви в полном молчании. День клонился к вечеру, и над селом повисла та особенная тишина, которая предшествует закату. Но теперь эта тишина казалась зловещей — словно природа затаила дыхание в ожидании чего-то страшного.

На улице их ждала взволнованная Анна Васильевна.

— Настенька опять странности говорит, — сообщила она без предисловий. — Про мальчика, что придет за ней. Говорит, что он обещал показать ей красивое место, где они будут играть...

Олег и Иван переглянулись.

— Где она сейчас?

— Дома, спит. Но сон беспокойный, все что-то бормочет.

— Анна Васильевна, — строго сказал Олег. — Не отходите от нее ни на шаг. Понимаете? Ни на секунду. И если заметите что-то странное — сразу зовите нас.

— А что делать-то будем? — спросил Иван.

— Будем изгонять этого духа. По всем правилам.

Старуха посмотрела на него с надеждой и страхом одновременно.

— А получится?

— Должно получиться. В книгах сказано, что уже делали такое. И получилось.

Но сам Олег был далеко не так уверен в успехе, как старался показать. Одно дело — читать старинные тексты, и совсем другое — иметь дело с настоящим призраком, который способен появляться и исчезать по собственной воле.

А главное — времени было мало. По глазам мальчика-призрака Олег понял: тот не станет долго ждать. Терпение у него кончилось еще при жизни, больше ста лет назад.

И если обряд не удастся...

Не хотелось даже думать о том, что тогда произойдет с маленькой Настей.

Я на author.today: https://author.today/u/teo_dalen/

Тень Усть-Илги (Часть 1/5)

Глава 3. Откровение

Звонок из Иркутска пришел через три дня.

Олег сидел на крыльце дома культуры, изучая свои записи и пытаясь найти какую-то зацепку в деле. За эти дни он обошел все село, переговорил с десятками людей, но результат был тот же — никто ничего не знал о мертвом мальчике. Более того, с каждым днем местные становились все более замкнутыми и настороженными.

Телефон зазвонил неожиданно — мобильная связь в Усть-Илге работала с перебоями. Олег уже привык к информационной изоляции, которая постепенно начинала казаться ему не наказанием, а странным благословением.

— Куницын. Слушаю.

— Олег Михайлович, это Светлана Ивановна Пашкова из бюро судебно-медицинской экспертизы, — прозвучал в трубке усталый женский голос. — По поводу того мальчика из Усть-Илги.

— Слушаю вас.

— Результаты готовы, но они... странные. Очень странные. Лучше приезжайте, я покажу.

— Можете вкратце по телефону?

— Нет, такое нужно видеть. Приезжайте сегодня, если можете. Я буду до шести.

Связь оборвалась. Олег посмотрел на телефон, потом на часы. До Иркутска добираться полдня, значит, ехать нужно прямо сейчас.

Иван нашелся в доме местной старушки Ольги Игоревны — пил чай с вареньем из морошки и слушал рассказы о давно минувших днях. Когда Олег объяснил ситуацию, якут кивнул с выражением человека, который ожидал именно такого развития событий.

— Поехали. Ольга Игоревна, спасибо за чай и за интересные истории. Еще поговорим.

Старуха проводила их тревожным взглядом.

— Смотрите, милые, — сказала она, когда они уже выходили. — Не тревожьте то, что спит.

В машине Олег спросил:

— О чем это она?

— Местные легенды, — ответил Иван, но в его голосе не было обычной иронии. — Ольга Игоревна много знает. Ее бабушка еще помнила старые времена, до революции.

— И что она рассказывает?

— Разное. В основном про духов леса, про детей, которых оставляли на волю судьбы. — Иван помолчал, осторожно ведя машину по разбитой дороге. — «Выведение» называется.

— «Выведение»?

— В голодные годы, во время эпидемий, когда в семье было много детей, а кормить нечем, слабых или больных детей уводили в лес, — наконец сказал он, и каждое слово давалось ему с видимым усилием. — Оставляли возле священных мест — камней, рощ, источников. Считалось, что духи сами решат — забрать ребенка или оставить жить. Это было... вручением судьбы высшим силам.

— Убивали детей, то есть.

— Нет, не убивали. — Иван покачал головой. — Просто... отпускали. На волю духов. Большинство умирало, конечно. Холод, голод, дикие звери. Но некоторые, говорят, возвращались через годы. Только другими становились.

Олег хмыкнул. Суеверия, конечно. Но что-то в рассказе Ивана не давало покоя.

— И часто это практиковалось?

— Последний раз в конце девятнадцатого века, говорят. Потом власть советская пришла, старые обычаи запретили. Но старшее поколение помнило.

Пейзаж за окном медленно менялся. Густая тайга сменялась более разреженными лесами, между деревьями появлялись просветы полей и лугов. Но даже здесь, ближе к цивилизации, природа сохраняла свою первобытную мощь и загадочность.

Они приехали в Иркутск к четырем часам дня, когда солнце уже клонилось к западу, окрашивая городские здания в теплые золотистые тона. Бюро судебно-медицинской экспертизы располагалось в старом здании больничного комплекса — серое, унылое сооружение с длинными коридорами и стойким запахом дезинфекции.

Светлана Ивановна Пашкова оказалась женщиной лет сорока пяти, с седеющими волосами, собранными в строгий пучок, и внимательными глазами за очками в тонкой оправе. Усталость читалась в каждой черточке ее лица, но было в ней и что-то другое — профессиональное возбуждение человека, столкнувшегося с загадкой, которая ломает все привычные представления о мире. Она встретила их в своем кабинете, заставленном медицинской аппаратурой и стопками папок, и сразу перешла к делу.

— Двадцать два года работаю экспертом, — сказала она, листая толстую папку с результатами исследований. — Видела всякое. Утопленников, которых вода превратила в мыло, сгоревших в пожарах, растерзанных животными. Но такое...

Она открыла папку и достала фотографии — черно-белые снимки высокого разрешения, на которых в мельчайших деталях были запечатлены ткани и органы.

— Первое: мальчик не умер недавно. Тело мумифицировано естественным образом, процесс занял не менее ста лет. Возможно, больше.

Олег уставился на нее.

— Как это — сто лет? Его нашли три дня назад!

— Именно. — Светлана Ивановна показала рентгеновские снимки. — Но по всем показателям — состоянию тканей, костей, внутренних органов — смерть наступила в конце XIX или начале XX века. Структура костной ткани показывает характерные изменения, которые происходят только при очень длительном естественном высыхании. Это не может быть подделкой или ошибкой. Физика не лжет.

— Это невозможно.

— Тем не менее, факт. — Эксперт развернула еще несколько снимков. — Кости имеют характерные изменения, которые происходят при длительном естественном высыхании. Мягкие ткани мумифицированы, но сохранились идеально. Такое возможно только при особых условиях — постоянной температуре, низкой влажности, отсутствии доступа воздуха.

— Но тело лежало в лесу!

— Судя по образцам почвы и растительности на одежде — да. — Пашкова достала пробирки с землей и высушенными листьями. — Это второй парадокс. Анализ показывает, что тело действительно находилось в лесной среде, причем достаточно долго. Но как оно сохранилось в таких условиях — загадка.

Олег почувствовал, как у него начинает болеть голова.

— А причина смерти?

— Это третий парадокс. — Светлана Ивановна достала еще несколько фотографий, на этот раз цветных. — Никаких признаков насилия, болезней, отравления. Сердце, легкие, печень — все органы в нормальном для того возраста состоянии. В желудке обнаружены остатки ягод — жимолости и черники, а также… коры — березовой, судя по структуре — и мха. Ребенок умер от истощения, но... медленно. Очень медленно. Организм боролся месяцами.

— То есть он ел кору и мох?

— Именно. И судя по состоянию желудка и кишечника, делал это долго. Месяцы, а может быть, и больше. — Пашкова показала увеличенные фотографии внутренних органов. — Видите эти изменения в слизистой? Они говорят о том, что пищеварительная система приспособилась к перевариванию такой пищи. Организм ребенка научился извлекать питательные вещества из того, что обычно считается несъедобным.

Олег взглянул на Ивана. Тот сидел неподвижно, глядя в окно, но на лице его не было удивления. Скорее — печальное понимание.

— Есть еще кое-что, — продолжила эксперт, понижая голос. — На теле нашли следы какого-то вещества. Органического происхождения, но точный состав определить не можем. Похоже на смолу хвойных деревьев, смешанную с чем-то еще.

— С чем?

— Возможно, с кровью. Но не человеческой. — Пашкова достала последнюю пробирку с темным порошком. — Это могут быть остатки какого-то ритуала. Обряда погребения или... упокоения.

Тишина в кабинете была такой плотной, что слышно было тиканье настенных часов и далекий шум городского транспорта. Олег чувствовал, как реальность окончательно теряет привычные очертания.

— И что вы думаете? — наконец спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Я думаю, что это тело пролежало где-то в особых условиях очень долгое время, а потом было перенесено в лес. — Светлана Ивановна сложила все документы обратно в папку. — Кем и зачем — неясно. Но по всем научным показателям мальчик умер больше века назад.

Они вышли из здания в полном молчании. На улице уже смеркалось, включилось уличное освещение, на остановках собирались люди, торопившиеся домой после работы. Обычная городская жизнь, которая теперь казалась Олегу нереальной, словно декорация к спектаклю, в котором он больше не мог играть свою привычную роль.

— Что скажете? — спросил он Ивана, когда они сели в машину.

— А что тут скажешь? — Нестеров пожал плечами. — Эксперт не врет. Наука редко ошибается в таких вещах. Значит, тело действительно старое.

— Но откуда оно взялось в лесу?

— Может, из старого погребения. Может, из мерзлоты — в здешних краях она способна сохранить что угодно. А может... — Иван помолчал, подбирая слова. — Может, Ольга Игоревна права, и не все мертвые хотят покоя.

Они поехали обратно в Усть-Илгу уже в темноте. Дорога казалась бесконечной, а тайга по обе стороны шоссе выглядела зловеще в свете фар — сплошная стена тьмы, из которой то и дело выступали призрачные силуэты деревьев. Олег пытался осмыслить услышанное, найти рациональное объяснение, но мысли путались, словно нити в клубке, который кто-то злонамеренно запутал.

Мумифицированное тело столетней давности. Следы ритуала. Кора и мох в желудке. «Выведение» детей в лес. Все это складывалось в какую-то чудовищную картину, которую разум отказывался принимать, но которая с каждой новой деталью становилась все более цельной и убедительной.

— Расскажите подробнее про этого Егора Смолина, — сказал он, нарушая долгое молчание.

— Что рассказывать? Парень как парень. После армии вернулся, в Молодежном живет один. Дом родительский достался. — Иван сбавил скорость объезжая глубокую яму. — Охотится, рыбачит, ягоды собирает — на продажу в райцентр возит. В село редко заезжает, предпочитает одиночество.

— Почему один? Семьи нет?

— Был женат, да жена в город уехала. Сказала — не может больше в этой глуши жить, мол задыхается от тишины. Детей нет, и слава богу — а то бы совсем тяжело пришлось. — Иван покосился на Олега. — Говорят, после контузии странный стал — тихий, сторонится людей. Но вреда никому не причиняет.

— Завтра к нему поедем.

— Поедем.

Они въехали в Усть-Илгу около полуночи. Село спало, только в нескольких окнах горел свет.

— Ну что ж, — Иван заглушил двигатель и повернулся к Олегу. — Денек выдался богатый на откровения. — Он помолчал, потом добавил со своей стандартной полуулыбкой:

— Слушай, Олег, а давай на «ты»? После такого дня как-то странно на «вы» общаться.

Куницын почувствовал легкое неудобство. В московском управлении субординация была железной — даже с коллегами равного звания переход на «ты» требовал особых обстоятельств или долгого знакомства. А здесь якут предлагал это после трех дней совместной работы.

— Иван Алексеевич, — мягко сказал он, выбираясь из машины, — давайте пока по-старому. Привычка, знаете ли. В Москве не принято так быстро... сближаться.

Нестеров кивнул с пониманием, и Олег заметил, что полуулыбка никуда не делась — даже стала чуть шире.

— Понимаю. Столичные правила. — Иван хлопнул дверцей. — Ничего, может, местный воздух поможет их изменить.

В этой фразе не было ни обиды, ни настойчивости — просто констатация факта. И Олег неожиданно для себя подумал, что, возможно, якут прав: здешний воздух и правда что-то меняет в человеке.

Он попрощался с Иваном и пошел в дом культуры.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, он услышал странный звук — что-то среднее между скрипом и стоном. Обернулся, но никого не увидел. Звук повторился, теперь уже явно доносясь со стороны заброшенной церкви.

Куницын постоял пару минут, прислушиваясь, но больше ничего не услышал. Только ветер в деревьях да далекий лай собаки.

В комнате было холодно и сыро. Олег разделся, лег в постель и долго не мог заснуть. В голове крутились слова эксперта: «сто лет... мумифицировано... кора и мох в желудке».

А когда он наконец заснул, сон был тревожным и прерывистым, полным неясных образов и звуков. Ему снился тот же лес, камни, покрытые мхом и непонятными знаками, и тень между деревьями. И та же маленькая тень, которая все время пыталась что-то сказать, но голоса не было.

Но на этот раз тень была ближе. И голос у нее появился.

Тихий, детский голос, который шептал: «Не прогоняй меня. Я так долго был один».

Потом ему снилась заброшенная церковь, но не такой, какая она сейчас, а в былом великолепии — с блестящими куполами, свежей краской на стенах и толпами прихожан в старинных одеждах. Свет свечей плясал на ликах икон, где-то вдалеке звучало пение, и воздух был наполнен запахом ладана и воска.

И среди этих людей был мальчик. Тот самый мальчик, которого нашли в лесу. Он стоял в углу храма, худой и уставший, но живой. И смотрел на все это великолепие глазами, полными тоски и надежды.

Глава 4. Пробуждение

Олег проснулся, словно вынырнул из черной реки забвения, с ноющей тяжестью в груди и усталостью, природу которой не мог объяснить. Казалось, ночь не отпускала — напротив, вгрызалась в сознание острыми когтями, оставляя чувство тревоги и туманный осадок чужих голосов на краю памяти. Сны растворялись, как дым от потухшего костра, но их отголоски терзали разум неясными образами: лес, камни, покрытые мхом и непонятными знаками, и тень между деревьями — маленькая тень, которая все время пыталась что-то сказать.

Капитан встал, ощущая, как каждая мышца протестует против движения. Умылся холодной водой из рукомойника, надеясь смыть липкие остатки кошмаров. Лицо в треснутом зеркале выглядело осунувшимся, глаза покраснели от недосыпа. За окном едва брезжил рассвет, окрашивая небо в тревожные серо-розовые тона.

Выйдя на крыльцо, Куницын почувствовал, как холодный воздух обжигает легкие. Утро было унылым и промозглым, с низкими облаками, которые висели над селом словно траурный покров, обещая дождь. Туман клубился над рекой Илгой, превращая знакомые очертания в призрачные силуэты. На улице не было ни души — даже собаки куда-то попрятались, словно чуя неладное.

Тишина давила на барабанные перепонки. Не слышно было привычного утреннего щебета птиц, крика петухов, лая собак. Даже ветер замер, оставив воздух неподвижным и тяжелым, пропитанным тем неприятным запахом, который преследовал Олега с первого дня — затхлым, болотным.

Иван появился через полчаса, но привычная полуулыбка исчезла с лица. Якут шел быстро, нервно оглядываясь по сторонам, в руках сжимал термос с кофе.

— Плохие новости, — сказал Нестеров вместо приветствия, даже не пытаясь скрыть беспокойство. — Этой ночью в селе происходило что-то странное. Очень странное.

— Что именно?

— Анна Васильевна говорит, что слышала детский плач возле церкви. Причем не обычный — жалобный такой, протяжный, будто кто-то звал на помощь. — Иван налил кофе в кружки. — Марина Семеновна утром обнаружила, что в свинарнике все животные жмутся в дальний угол и отказываются есть. А у Семена Кузьмича из сарая пропал топор.

— Топор?

— Хороший топор, финский. Семен Кузьмич его на ночь в сарай убрал, а утром не нашел. Замок целый, никаких следов взлома, будто топор растворился в воздухе.

Олег слушал, ощущая, как холод подбирается к сердцу. Кофе был крепким и горячим, но не мог прогнать зябкость, которая, казалось, исходила изнутри.

— Может, просто совпадения. Дед забыл, где оставил топор, свиньи заболели чем-то сезонным, старушке плач приснился.

— Может быть, — согласился Иван, но в голосе не было убежденности. — Только вчера еще двое видели тень в лесу. Маленькую тень, которая ходит между деревьями.

— Кто видел?

— Федор Никитич и его жена Клавдия. Возвращались с покоса вечером, когда солнце уже село, но еще не стемнело окончательно. Говорят — видели ребенка в лесу, на опушке. Хотели окликнуть, подумали — заблудился кто-то из местных. Но он исчез, как сквозь землю провалился.

— А может, это действительно был ребенок? Заблудился кто-то.

— Всех местных детей уже знаю наперечет, — покачал головой Иван. — Их здесь не так много — семь душ на все село. Никто не терялся, всех родители на ночь дома держат, после того как тело нашли. Да и выглядел тот ребенок странно, говорят. Полупрозрачный какой-то, будто сотканный из тумана.

Олег поставил кружку на перила крыльца и внимательно посмотрел на Ивана. За несколько дней знакомства так и не понял этого человека до конца. Вроде бы обычный полицейский — образованный, спокойный, с хорошим чувством юмора. Но говорил о мистических вещах так, будто они были частью повседневной жизни, как утренний кофе или вечерние новости.

— Вы во все это верите? — спросил он прямо.

Иван помолчал, разглядывая серое небо, по которому плыли тяжелые тучи. Ветер поднялся, зашелестел листвой, принес запах дождя.

— Мой дед был шаманом, — наконец сказал Нестеров, и в голосе зазвучали нотки гордости и печали одновременно. — В советское время это, конечно, скрывал — тогда за такое можно было загреметь в места не столь отдаленные. Но знания передал, как и полагается. А знания говорят: есть вещи, которые наука объяснить не может. Пока не может.

— И что говорят эти знания про нашего мальчика?

— Говорят, что если ребенка «вывели» в лес по древнему обычаю, но он не нашел покоя — не был принят духами или не смог отпустить обиды, — то может вернуться. — Иван говорил тихо, почти шепотом, словно боялся, что кто-то подслушает. — Не живым и не мертвым. Тенью, которая застряла между мирами и ищет то, чего не хватало при жизни.

— Чего именно?

— Принятия. Любви. Места среди людей. Того, что каждый ребенок должен получить от рождения, но что этому мальчику не дали.

Олег фыркнул, но смеяться не стал. Слишком уж много странного происходило вокруг.

— И что такая тень может делать?

— Приносить беду. — Голос Ивана стал еще тише. — Болезни, неурожай, смерть животных. А еще она может... забирать. Тех, кто подходит по возрасту или состоянию души. Особенно детей — они более открыты для контакта с потусторонним миром.

Завтрак прошел в тягостном молчании. Каждый был погружен в собственные мысли, пытаясь осмыслить происходящее. Олег машинально жевал бутерброды, но аппетита не было — желудок сжался в тугой комок от тревоги. После еды отправились в Молодежный искать Егора Смолина.

Поселок встретил их мертвой тишиной. Дорога туда шла через лес — узкую, извилистую дорогу, местами почти заросшую кустарником и молодой порослью. Деревья смыкались над головой зеленым сводом, сквозь который едва пробивались лучи солнца. В воздухе висела странная, гнетущая атмосфера — словно сам лес затаил дыхание, ожидая чего-то.

— Раньше здесь, совсем недалеко, колхоз был — неплохой, кстати, — рассказывал Иван, осторожно объезжая очередную яму. — «Красная звезда» назывался. Молодежный тогда считался чуть ли не центральной усадьбой. Жило здесь больше ста пятидесяти человек: поля обрабатывали, скот держали, клуб был с киноустановкой, почта своя, медпункт.

Якут показал на заросшие развалины у дороги — остатки каких-то хозяйственных построек, почти скрытые буйной растительностью:

— А вообще, место с историей. С сорок седьмого по пятьдесят шестой тут зона была, под ГУЛАГ шла. Политических держали — врагов народа, диссидентов, просто неугодных. Бараки стояли рядами, вышки с прожекторами, колючая проволока. Заключенные баржи строили и лес пилили. После хрущевской амнистии пятьдесят шестого — сделали обычную колонию строгого режима для уголовников.

— Прямо здесь? — Олег оглянулся на мирный с виду лес.

— Да. А в конце шестидесятых на том же месте пионерлагерь открыли. Весело, правда? На костях детский отдых организовали. «Орленок» назывался, если память не изменяет. Тогда же начали и дома вокруг ставить для вольнонаемных работников. Поселок разросся, до самого леса дотянулся, где сейчас деревья стеной встали.

Иван усмехнулся, но улыбка была невеселой:

— Здесь слоев истории больше, чем у наполеоновского торта. Кто жил, кто сидел, кто отдыхал, кто умирал. Земля пропитана человеческими судьбами.

— И что там теперь?

— А теперь — тишина да крапива по пояс. Природа берет свое, стирает следы человеческого присутствия. Только Егор Николаевич и остался. Последний из могикан, хранитель памяти места.

Поселок действительно выглядел как декорации к фильму о конце света. Две улицы — Набережная и Садовая — с покинутыми домами, заросшими садами и провалившимися крышами. Кое-где еще держались заборы, но большинство участков заросло бурьяном и молодым лесом, который постепенно отвоевывал территорию у человеческой цивилизации. На бывшей центральной площади стоял небольшой памятник Ленину с отбитой рукой и искореженным носом, а рядом — развалины здания, которое когда-то было магазином или клубом. Крыша провалилась, стены покосились, окна зияли пустыми глазницами.

Дом Смолина нашли без труда — единственный жилой на улице Садовой, с дымящей трубой и ухоженным огородом. Резкий контраст с окружающим запустением делал его похожим на сказочную избушку посреди дремучего леса.

Егор Николаевич встретил их на пороге настороженно, но пустил в дом. Мужчина лет сорока, худощавый, с нервными, беспокойными глазами и заметной дрожью в руках. Одет был просто — выцветшая рубашка, заплатанные брюки, домашние тапочки. Но дом содержал в идеальном порядке: чистые полы, самодельная крепкая мебель, свежие занавески на окнах.

— Про мальчика рассказать? — переспросил Смолин, наливая чай из старого самовара. — Да что тут рассказывать... нашел и нашел. Мертвых-то я повидал немало.

— Расскажите подробно, — попросил Олег, доставая блокнот. — Где именно нашли, как выглядел, что было рядом, какие детали запомнились.

Егор Николаевич помолчал, поглаживая кружку дрожащими руками. Взгляд уходил куда-то вдаль, к окну, за которое виднелись верхушки деревьев.

— Пошел в лес за черникой, — наконец начал свой рассказ Смолин. — Места знаю хорошие, с детства. Отец еще показывал, когда маленький был. Дошел до старых камней, тех что эвенки когда-то ставили, и вижу — лежит кто-то между ними. Сначала издалека показалось — спит человек. Подошел ближе — мальчик. Лежит как мертвый, но странно как-то... чистый.

— А камни эти далеко от поселка?

— Километра три в сторону реки, через болотце. Их там штук пять-шесть, по кругу поставлены. Высокие, по два метра каждый. Старые очень — дед мой говорил, еще до прихода русских стояли.

— И что, простые камни?

— Почему простые? Со знаками разными. Люди, животные, солнце, звезды, какие-то завитушки. Дед мой рассказывал — это священное место было для местных племен. Эвенки там жертвы приносили, духов задабривали, с потусторонним миром общались.

Олег записывал, а Иван внимательно смотрел на Егора Николаевича.

— А больше ничего странного не заметили? — спросил якут.

— Как не заметил? Еще как заметил! — Егор Николаевич вздрогнул, пролив немного чая. — Вокруг мальчика трава примята была, будто кто-то долго ходил кругами. И пахло там странно — не лесом, как обычно.

— Чем пахло?

— Смолой хвойной. И еще чем-то... старым, затхлым. Будто из подвала достали что-то, что годами там лежало без света и воздуха.

— Трава примята... может, животные?

— Нет, — решительно покачал головой Егор Николаевич. — Там ни зверей, ни птиц, ни даже мошки не было. Вообще тишина мертвая стояла.

Смолин замолчал и уставился в окно. На лице читалось что-то большее, чем просто волнение от воспоминаний — настоящий страх.

— Егор Николаевич, — осторожно продолжил Олег, — а слышали ли вы что-нибудь о пропавших журналистах? Тех двоих из Москвы, что исчезли здесь в мае?

Смолин тяжело вздохнул и повернулся к капитану.

— А, эти... — протянул он неохотно. — Да слышал, конечно. Только они не совсем в Молодежном пропали, а в лагере том, что в полутора километрах отсюда. Там, где раньше зона была.

— А вы их не встречали? Не видели?

— Да откуда ж я их мог видеть, — Егор Николаевич махнул рукой, — когда я в то время в райцентре торговал. Ягоды возил на продажу, грибы — сморчки да вешенки. Три дня там пробыл.

Олег удивленно поднял брови:

— Простите, сморчки и вешенки? Никогда не слышал. Они что, съедобные?

— Еще как съедобные! — оживился Смолин, видимо обрадовавшись возможности сменить тему. — Сморчки — это весенние грибы, растут в мае-июне, когда остальных еще нет. Очень ценятся, особенно в ресторанах. А вешенки — те на деревьях растут, на осинах чаще. Их теперь и в магазинах продают, только дорого. А тут в лесу — бери не хочу.

— И хорошо покупают?

— Еще бы! За килограмм сморчков в Жигалово триста рублей дают, а в Иркутске — и все пятьсот. Вешенки подешевле, но тоже идут хорошо. Вот я и езжу по весне с урожаем своим.

Иван заинтересованно кивнул:

— И в тот раз тоже ездили торговать?

— Точно! — Егор Николаевич словно ожил. — Двадцать второго мая с утра поехал, двадцать пятого только вернулся. А те журналисты, говорят, как раз в эти дни пропали. Так что я ничего не видел и знать не знаю.

Он помолчал, а потом добавил с некоторой усталостью в голосе:

— Меня уже столько раз про это спрашивали — сил нет. И полиция приезжала, и журналисты какие-то, и еще начальство какое-то из области. Всем одно говорю: был в отъезде, ничего не видел, ничего не знаю. А свидетелей — хоть пруд пруди. И Семен Петрович из Жигалово, что грибы у меня покупал, и Мария Ивановна из гостиницы «Лена», где я все три дня жил.

Олег кивнул, мысленно отметив эту информацию. Алиби у Смолина было железное.

— А в лагерь тот заброшенный вы часто ходите?

Лицо Егора Николаевич снова помрачнело:

— Раньше изредка заходил — там рядом ягод много было, малины особенно. А теперь... — он поежился. — Теперь туда и близко не подхожу. Место плохое стало. Говорят, те журналисты как раз туда и поехали, в тот лагерь. И сгинули.

— Хорошо, — сказал Олег примирительно. — Давайте вернемся к погибшему мальчику — после того, как тело забрали, вы еще к тем камням ходили?

— Зачем? — быстро ответил Смолин, но взгляд отвел в сторону.

— Просто спрашиваю. Может, еще что-то заметили.

— Нет, не ходил. И не пойду больше. Там... там тоже что-то не то теперь творится.

— Что не то?

— Следы появились. Детские следы на земле вокруг камней — будто кто-то босиком ходит кругами, танцует. И по ночам... по ночам кто-то бродит в лесу. Слышу с крыльца — шаги, ветки трещат, листва шуршит. А один раз видел собственными глазами — тень между деревьями мелькнула.

Олег и Иван переглянулись. Картина складывалась все более тревожная.

— Какая тень?

— Маленькая. Детская. Стояла на опушке и смотрела на дом, а потом растворилась, будто и не было ее. — Егор Николаевич обхватил себя руками, словно пытаясь согреться. — Я теперь на ночь все окна закрываю, дверь на засов. А мой Буян — умная собака была, смелая — теперь воет по ночам и в лес отказывается идти.

Словно в ответ на слова хозяина, из-под крыльца донеслось протяжное, жалобное завывание.

— Вот, слышите? — Смолин кивнул в сторону звука. — Третий день так продолжается. Раньше Буян смелый пес был, на медведя мог броситься, а теперь... даже из будки не выходит.

Они вышли во двор и осмотрели участок вокруг дома. Действительно, большая лохматая дворняга сидела в своей будке и только жалобно поскуливала, когда к ней подходили. Олег попытался приманить ее кусочком колбасы, но собака даже не высунула морду из своего укрытия.

— Можете показать дорогу к тому месту, где нашли тело? — спросил Куницын.

Егор Николаевич побледнел.

— Не пойду. Не заставляйте.

— Тогда объясните, как туда добраться.

— По тропе в сторону реки, потом налево, к большой сосне с обломанной верхушкой. От сосны прямо, пока не увидите камни. Но не советую туда ходить.

На прощание Смолин добавил:

— Вы ведь знаете, что в Усть-Илге тоже странности начались? Люди говорят — животные болеют, вещи пропадают. И дети... дети странно себя ведут.

— Как именно?

— Тихие стали. И все время в лес смотрят, будто кого-то ждут.

Обратно в Усть-Илгу они ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Олег пытался сложить все услышанное в логическую картину, но получалось плохо. Слишком много необъяснимого, слишком много деталей, которые не вписывались в рамки обычного криминального расследования.

— Что думаете обо всем этом? — наконец спросил он Ивана, когда они выезжали из леса.

— Думаю, что ваш приезд сюда — не случайность, — ответил Нестеров задумчиво. — И находка тела того мальчика тоже не случайность. Может быть, все это было предопределено какими-то силами, которые мы не понимаем.

— Предопределено кем? Какими силами?

— Теми, кто решает такие вещи. — Иван улыбнулся своей загадочной полуулыбкой, которая в этот раз показалась скорее печальной. — Духами предков, богами, судьбой, высшими силами — называйте как хотите. Важно не название, а суть.

— А если я не верю в духов, богов и предопределение?

— Тогда вам будет труднее понять, что происходит вокруг. И намного труднее найти способ это остановить.

Они въехали в село, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тревожные красноватые тона. На улице была непривычная тишина — ни лая собак, ни вечерних посиделок на крыльце. Люди сидели по домам, плотно закрыв окна и двери, словно прятались от чего-то невидимого.

А в воздухе по-прежнему висел тот странный запах, который Олег почувствовал в самый первый день — затхлый, неприятный, напоминающий что-то давно забытое и пугающее. Только теперь этот запах стал сильнее и навязчивее.

Тень Усть-Илги (Часть 3/5)

Я на author.today: https://author.today/u/teo_dalen/

Глава 1. Изгнание

Поезд № 002 «Россия» нес капитана Олега Михайловича Куницына прочь от всего, что тот привык именовать жизнью — прочь от суетливой Москвы с ее вечными пробками и смогом, прочь от казенных кабинетов с их запахом табака и канцелярской пыли, прочь от того проклятого выстрела, что все никак не давал покоя ни днем, ни ночью.

За окном купе неспешно проплывала матушка-Россия во всем своем необъятном великолепии. Сперва мелькали подмосковные дачи с их аккуратными грядками и теплицами из поликарбоната, затем показались первые настоящие леса — березовые рощи, где каждое дерево стояло словно девица в белом сарафане, кокетливо помахивая зелеными косынками листвы. Дальше пошли сосновые боры, строгие и торжественные, как полки гвардейцев в парадном строю. А потом и вовсе началась тайга — бескрайняя, дикая, первозданная.

Четвертые сутки в пути. Время, более чем достаточное, чтобы переосмыслить все злоключения последних месяцев, однако мысли капитана все вязли в одной точке. Выстрел. Крик. Падающее навзничь тело Рустама — наследника известного в Москве вора в законе Фарруха Мамедова. И лица коллег, что глядели на капитана Куницына с тем особенным выражением, в котором странным образом смешивались сочувствие и осуждение.

«Не подчинился законным требованиям сотрудника полиции», — было записано в рапорте. «Применил табельное оружие в рамках должностных полномочий». Все правильно, все по закону, все по инструкции. Но семейство покойного было на сей счет иного мнения. Угрозы посыпались уже на следующий день, — сперва на мобильный, затем на домашний, а после даже на работу к бывшей супруге. Капитан Куницын стал персоной неудобной, а неудобных в московской полиции имели обыкновение отправлять подальше от греха — туда, где грех этот не мог достать своими длинными руками и где можно было переждать, пока страсти не улягутся.

— Иркутская область, село Усть-Илга, — проговорил подполковник Скворцов, не поднимая глаз от бумаг. — Обнаружено тело ребенка, предположительно убийство. Местным требуется помощь в расследовании. Так что едешь в командировку.

Село Усть-Илга. Олег даже не сразу нашел его на карте. Точка на берегу Лены, в двадцати трех километрах от райцентра Жигалово, который сам по себе был концом света. Населения меньше ста шестидесяти человек. Транспорт — раз в день, и то — если повезет с погодой. Мобильная связь — через раз. Интернет — по праздникам.

Словом, идеальное место для изгнания.

Поезд между тем все катил и катил по бескрайним просторам. За Уралом пейзаж сделался еще более диким и величественным. Широкие реки извивались меж холмов, отражая в своих водах облака, что плыли в небесной синеве, точно белоснежные корабли. Леса тянулись до самого горизонта сплошной зеленой стеной, и лишь изредка эту стену прорезала просека или железнодорожная ветка, убегающая в горизонт.

Станции попадались все реже, и названия их звучали все более экзотично: Тайшет, Тулун, Куйтун. После Куйтуна объявили станцию с удивительным названием Зима, и Олег заинтересовался, решив поискать информацию о ней в интернете.

В Иркутске — городе, который поразил его купеческими особняками и широкими улицами — Куницын пересел на маршрутку до Жигалово. Водитель — мужик лет пятидесяти с обветренным лицом и руками, пропахшими соляркой, окинул столичного гостя любопытным взглядом — чистая куртка, городская обувь, небольшой чемодан.

— В Усть-Илгу? По делам?

— По работе, — коротко ответил Олег.

— А, так ты из органов, — водитель выплюнул соломинку в окно. — Из-за пропавших журналистов что ли?

— А что, у вас журналисты пропали?

— Да. Совсем недавно. Поздно вечером возвращались в райцентр, да не туда свернули. Машина сломалась, так эти «умники» решили идти пешком. А чтобы побыстрее — через лес срезать. Ну и заблудились, конечно. До сих пор не нашли… да и не найдут уже, я думаю.

До Жигалово ехали почти шесть часов по дороге, что являла собою образчик всех мыслимых инженерных решений — тут асфальт чередовался с гравием, гравий с грунтовкой, а грунтовка с грязевой колеей, где колеса маршрутки то и дело проваливались в ямы. Олег поначалу пытался любоваться пейзажем, но вскоре все внимание его сосредоточилось на том, дабы удержаться на сиденье и не расшибить себе голову о крышу маршрутки.

И все же виды за окном были поистине впечатляющие. Бескрайняя тайга, разрезанная величественной рекой Леной, перемежалась открытыми степными пространствами, где еще виднелись покосившиеся избы. Деревеньки попадались редко, и все они выглядели так, словно время остановилось в них лет пятьдесят назад. Дома рубленые, крыши из листового железа, заборы из штакетника, палисадники с мальвами и подсолнухами. И над всем этим великолепием — небо, высокое и чистое.

— Край красивый, — заметил Олег, когда маршрутка ненадолго остановилась.

— Красивый, — согласился водитель, но в голосе его не слышалось особой радости. — Только пустеет помаленьку. Молодежь в города уезжает, старики помирают. Скоро останутся одни волки да медведи.

— А что, работы совсем никакой нет?

— Да какая работа? Колхозы развалили, заводишки позакрывали. Лес только рубят, да нефть качают. А что местным? Огород, живность своя, рыбалка да охота. Кому этого мало — тот и уезжает.

— Жаль.

— Жаль-то жаль, да что поделаешь? Жизнь такая. Прогресс.

И правда, следующие две деревни, мимо которых они проехали, выглядели почти вымершими. Полуразрушенные дома, заброшенные огороды, заколоченные окна. Сирень и черемуха пробивались сквозь развалины, березки росли посреди дворов, на крышах зеленели мох и трава.

— Вот деревня Куницына, — сказал обернувшись водитель.

— Что, простите? — встрепенулся Олег услышав свою фамилию.

— Говорю — деревня эта называется Куницына. Уже тридцать лет как заброшена.

Капитан невольно поежился — он не был суеверным, но сама символичность его несколько удивила. Потому что сам себя чувствовал одиноким, ненужным... заброшенным.

В Жигалово его должен был встретить местный полицейский. Но на автостанции — сарае советских времен с облупившейся краской и вывеской «Касса» — никого не было. Олег походил вокруг здания, покурил, уже собирался звонить в Москву, когда к нему подошел молодой мужчина в штатском.

Азиатские черты лица, но не китайские и не монгольские. Что-то свое, северное. Спокойные темные глаза и странная полуулыбка, которая не сходила с губ.

— Иван Алексеевич Нестеров, — представился он, протягивая руку. — Старший лейтенант. Перевелся сюда из Иркутска. Якут, если вдруг интересно.

Рукопожатие было крепким, но в голосе звучала какая-то ирония, которая сразу показалась Олегу неуместной.

— Куницын. Что с машиной?

— А машина есть. — Нестеров кивнул на стоящий рядом потрепанный УАЗ. — До Усть-Илги ехать еще полтора часа, но дорога очень так себе. Готовы?

— А выбора нет.

— Выбор всегда есть, — философски заметил Иван. — Можно развернуться и уехать обратно.

— Не смешно.

— А я и не шучу.

УАЗ заводился минут пять, чихал, кашлял, наконец согласился ехать. Иван вел спокойно и уверенно, не обращая внимания на ямы и колдобины, будто всю жизнь не делал ничего, кроме как ездил по подобным дорогам. С лица его не сходила полуулыбка, которая уже начинала раздражать Олега.

— Расскажите про мальчика, — сказал капитан, вытирая пот со лба. В машине было душно, а кондиционера, естественно, не наблюдалось.

— Обнаружили три дня назад, — отвечал Иван, не поворачивая головы. — Лет восьми-десяти, местные утверждают — не их. Тело в свинарнике лежит сейчас, в холодильнике. Морга в селе нет, а жара была... пришлось туда отвезти.

— Причина смерти?

— Пока неясна. Видимых повреждений нет, следов насилия — тоже. Просто лежал в лесу.

— Как выглядит? Во что был одет?

— Да обычный… тощий. Одежда старая, но не рваная. Но сам мальчик чистый и ухоженный.

— Кто обнаружил тело?

— Егор Николаевич Смолин. Живет в Молодежном — это заброшенный поселок километрах в пяти от Усть-Илги. Собирал ягоды в лесу и наткнулся на ребенка возле старых эвенкийских камней.

Капитан записывал в блокнот, но мысли его уходили в сторону. Что он, в сущности, делает в этой глуши? К чему ему разбираться с каким-то мертвым ребенком, когда следовало бы находиться в Москве и заниматься висящими делами? И зачем ему этот вечно улыбающийся якут, который рассказывает об убийстве так, словно обсуждает погоду?

— Эвенкийские камни? — переспросил он.

— Обереги, — пояснил Иван. — Старые. Еще до прихода русских ставили. От злых духов вроде как.

В его голосе не было ни насмешки, ни суеверного страха. Он говорил об оберегах буднично и спокойно.

— Кстати, — произнес Олег, как бы между прочим, — а что за история с пропавшими журналистами? Кажется, из Москвы приезжали?

Лицо Ивана слегка помрачнело, а полуулыбка на мгновение исчезла.

— А, это дело... — протянул он неохотно. — В прошлом месяце было. Двое из столицы приехали, с телеканала «Культура». Программу какую-то снимали про умирающие деревни.

— И что с ними случилось?

— Да кто ж его знает-то... — Иван пожал плечами и крепче сжал руль. — Поехали в заброшенный лагерь в Молодежном, хотели заснять руины для истории. Машину их нашли, камеру, а самих — как корова языком слизала.

— МЧС искало?

— Конечно, искало. Неделю прочесывали все вокруг, собак пригоняли, водолазов на реку. — Иван качнул головой с видом человека, повидавшего разное.

— А версии какие выдвигались?

— Да всякие. От несчастного случая до... ну, понимаете, народ у нас суеверный. Особенно про те места, где лагерь стоит. — Он помолчал, словно взвешивая, стоит ли продолжать. — Говорят, что в той зоне и раньше люди пропадали. Сначала зэки, потом пионеры... А теперь вот журналисты.

Олег почувствовал, как по спине пробежал холодок. Что-то в тоне Ивана, в его осторожности при выборе слов говорило о том, что местные жители знают больше, чем готовы рассказать официальным лицам.

— Дело закрыли?

— Как закрыли... — Иван усмехнулся, но без веселья. — Числятся без вести пропавшими. Родственники из Москвы приезжали, скандал устроили, но что толку? Нет людей — и нет. Поиски свернули, материалы в архив сдали.

— А вы лично что думаете?

Иван долго молчал, лавируя между особенно глубокими ямами. Наконец произнес тихо, словно опасаясь, что кто-то может подслушать:

— Знаете, товарищ капитан, у нас тут места... особые. Дед мой, царство ему небесное, говаривал: есть на земле точки, где время течет не так, как положено. Где прошлое и настоящее перемешиваются, как река с притоком. — Он бросил быстрый взгляд на Олега. — Может, чепуха это, а может, и нет. Но факт остается фактом — люди пропадают.

Некоторое время ехали молча.

— Так, а сейчас держитесь крепче, — сказал Иван, сбавляя ход. — Сейчас «ваучер» проезжать будем.

— Что? Какой еще ваучер?

— А вот этот спуск, — Нестеров лукаво прищурился, указывая на круто уходящую вниз дорогу, которая терялась где-то в зарослях ольшаника. — Местная достопримечательность. История у него занятная — когда здесь американские специалисты из «Петролиума» работали, везли их тут как-то на внедорожнике. Так водила, видать, скорость не рассчитал... Они в эту черную ямищу так шваркнулись, что у них дух из груди вышибло. И давай орать на весь лес, кто от страха, а кто от восторга: «Вау! Вау!». Ну, а местные мужики, что их сопровождали, услышали это дело, да только на свой лад переиначили. Понравилось им словечко, крепкое, звучное. С тех пор так все это место и зовется — «Ваучер».

Действительно, спуск оказался крутым и извилистым. УАЗ осторожно спускался по серпантину меж высоких сосен, а внизу, в глубокой лощине, поблескивала вода — то ли ручей, то ли небольшая речушка.

А дальше дорога пошла вдоль реки, и здесь пейзаж сделался особенно живописным. Лена, одна из величайших рек мира, текла меж невысоких берегов. Вода была удивительно прозрачной, и на дне виднелись разноцветные камешки. По берегам росли огромные кедры, возраст которых, вероятно, исчислялся столетиями, а меж ними жались к земле кусты калины, жимолости и боярышника.

Минут через сорок они въехали в Усть-Илгу.

Село встретило капитана Куницына тишиной и запахом застоявшегося воздуха, в котором странным образом смешивались ароматы скошенного сена, речной свежести и чего-то еще — едкого и не очень приятного. Дома тянулись вдоль одной из улиц — старые, рубленые из добротного леса, некоторые с заколоченными окнами и проваливающимися крышами. Но даже в запустении они сохраняли особое достоинство, свойственное сибирскому зодчеству.

На крыльце одного из домов сидела старуха в цветастом платке и смотрела на приезжих с нескрываемым любопытством. Лицо у нее было морщинистое, как печеное яблоко, но глаза живые, пытливые. Она проводила машину взглядом, в котором читалось нечто большее, нежели простое любопытство. Что-то настороженное, почти враждебное.

Словно незваный гость принес с собой беду.

За домами, в отдалении, виднелись покосившиеся сараи и амбары, а над всем этим великолепием возвышались купола заброшенной церкви.

— Приехали, — сказал Иван, заглушив двигатель. — Добро пожаловать в Усть-Илгу, капитан Куницын.

Полуулыбка никуда не делась.

Олег вышел из машины и огляделся. Тишина была абсолютной — не слышно было ни голосов, ни лая собак, ни шума какой-либо техники. Лишь где-то вдалеке стучал дятел да шумели кроны вековых кедров на легком ветерке.

— Где остановлюсь? — спросил капитан.

— В доме культуры есть комната для приезжих, — отвечал Иван, доставая из машины чемодан. — Правда, зимой там не топят, но сейчас июнь, так что переночевать можно. А завтра утром посмотрите тело и познакомитесь с местными.

Куницын кивнул и пошел следом за лейтенантом по пустынной улице.

Глава 2. Прибытие

Утро в Усть-Илге началось с тумана. Белесая пелена поднималась от реки Илги густыми клубами и окутывала село словно саван, скрывая привычные очертания домов и заборов. Олег проснулся от пронизывающего холода — июньские ночи в Сибири оказались куда суровее московских, а в неотапливаемой комнате дома культуры температура опустилась почти до нуля.

Капитан встал с жесткой кровати, размял затекшие мышцы и подошел к окну. Туман медленно рассеивался, открывая вид на извилистую реку и заброшенную церковь. Храм Одигитриевской иконы Божьей Матери — так гласила полустертая табличка у входа — возвышался над селом печальным напоминанием о былом величии. От прежнего великолепия не осталось и следа: почерневшие от времени бревна, провисшая крыша, заколоченные окна и покосившиеся кресты на куполах.

В дверь негромко постучали.

— Товарищ капитан, завтрак готов, — донесся знакомый голос Ивана.

Олег оделся и вышел в коридор. Нестеров стоял у входа с термосом и пакетом бутербродов. На лице его по-прежнему играла та загадочная полуулыбка, которая вчера показалась Куницыну неуместной, а сегодня почему-то раздражала еще больше.

— Как спалось в нашем пятизвездочном отеле? — поинтересовался Иван, протягивая термос. — Местные говорят, первую неделю всегда тяжело. Воздух другой.

— Нормально, — соврал Олег. Кофе оказался на удивление крепким и горячим. — Местные особенности климата, полагаю?

— В июне здесь бывает всякое. Вчера плюс двадцать, сегодня — чуть ли не заморозки. — Иван достал из пакета бутерброды с толстыми ломтями домашнего хлеба и розовой ветчиной.

— Когда поедем смотреть тело?

— Сейчас покушаем и поедем. Свинарник в километре от села, при ООО «Ланское». Там же поговорим с Мариной Семеновной Кузиковой, она руководитель.

Завтракали на крыльце дома культуры, наблюдая за неспешным пробуждением села. Из труб потянулись тонкие струйки дыма, где-то залаяла собака, из дома напротив вышла пожилая женщина с ведрами и направилась к реке. Обычная деревенская идиллия, если бы не гнетущее ощущение косых взглядов.

— Давно здесь работаете? — спросил Куницын, отпивая кофе.

— Шестой месяц. До этого в Иркутске сидел, в отделе по борьбе с кражами. Но захотелось на просторы, поближе к корням. — Иван допил кофе и поставил кружку на ступеньку. — А вас из Москвы как сюда занесло? Если не секрет, конечно.

Капитан промолчал. Рассказывать чужому человеку о собственных проблемах не хотелось, да и вряд ли молодой лейтенант из сибирской глубинки понял бы все сложности московских реалий.

Туман рассеивался неохотно, клочьями, открывая все новые подробности местного быта. Возле одного из домов старуха в выцветшем платке развешивала белье на веревке, привязанной между двумя березками. Белье было заштопанное, много раз стиранное, но чистое. Увидев чужих людей, женщина замерла с мокрой простыней в руках и долго смотрела в их сторону.

— Анна Васильевна Петрова, — пояснил Иван, заметив интерес Олега. — Вдова. Внучку растит, Настеньку. Муж у нее охотником был, в тайге и остался — медведь задрал лет пятнадцать назад.

— А родители девочки где?

— В городе. Мама снова замуж вышла, детей нарожала, про мать и дочь от первого брака забыла. Бывает. А отец… где-то.

Дорога к свинарнику пролегала через весь поселок. Ехали медленно — грунтовка после ночного тумана стала скользкой, и Нестеров вел УАЗ осторожно. По пути Олег изучал местные достопримечательности.

Магазин — типичный сельский, в бывшем жилом доме, с вывеской «Продукты», где краска облущилась так, что читалось «Прод кты». У входа на лавочке сидели трое мужиков неопределенного возраста — от сорока до шестидесяти, в рабочих куртках и резиновых сапогах. При виде УАЗа они замолчали и проводили машину внимательными взглядами.

— Местная интеллигенция? — поинтересовался Олег.

— Безработные в основном. Раньше в совхозе трудились, потом в фермерском хозяйстве. Теперь кто на огороде копается, кто в лес за грибами-ягодами ходит на продажу. Выпивают, конечно, но не сильно — денег нет. — Иван притормозил у неровной колдобины. — А вообще народ здесь неплохой. Добрый. Просто жизнь такая — не до веселья.

Дальше дома становились реже. Появились заброшенные постройки — то ли сараи, то ли мастерские, с проваленными крышами и заросшими бурьяном дворами. В одном из таких дворов паслась тощая коза на длинной веревке, безуспешно пытавшаяся дотянуться до растущей за забором травы.

По дороге к свинарнику Иван рассказывал об истории села. Основано было в 1804 году переселенцами из центральной России, долгое время считалось довольно зажиточным. Имелись церковь, школа, больница, почта. В советское время организовали колхоз, который просуществовал до девяностых. Теперь от былого процветания осталось лишь ООО «Ланское» да несколько десятков стариков, которые никуда уезжать не собирались.

— А молодежь где? — поинтересовался Олег.

— В основном в Иркутске. Или в райцентре. Здесь же перспектив никаких, работы нет, связь плохая. Зачем молодым здесь сидеть?

— Неужели в таком большом хозяйстве как «Ланское» нет работы?

— Есть, но… зарплата — пятнадцать тысяч.

Олег повернулся к Нестерову, чтобы убедиться не шутит ли он.

— Да, пятнадцать тысяч, — невесело усмехнулся Иван. — Это вам не Москва, и даже не Иркутск.

— Все отсюда уезжают, а вы — наоборот. Странно, — после недолгого молчания сказал Олег.

— Так я же не местный. Мне здесь в новинку пока что. Да и не факт, что надолго. Посмотрим, как пойдет.

Свинарник ООО «Ланское», который встретил их запахом, который сложно было с чем-то спутать, представлял собой типичное сооружение советской эпохи — длинный одноэтажный барак, к которому за годы эксплуатации прилепили еще несколько построек: склады, административное здание и небольшой морозильный цех. Территория вокруг была усеяна ржавыми бочками, старыми автопокрышками и прочим хламом, создавая атмосферу глубокого запустения.

Марину Семеновну Кузикову они нашли в кабинете административного здания. Женщина лет пятидесяти, крепкого сложения, с лицом, обветренным многолетней работой на открытом воздухе. Руки мозолистые, цепкие — руки человека, привыкшего к тяжелому физическому труду.

— Проходите, гости дорогие, — сказала она, но в голосе звучала не радость, а скорее облегчение. — Ждем вас уже третий день.

Кабинет Марины Семеновны был обставлен с казенной простотой — металлический стол, два стула, шкаф с папками, календарь на стене с фотографией поросят. На столе стоял чайник, банка с растворимым кофе и тарелка с печеньем.

— Рассказывайте все с самого начала, — попросил Олег, доставая блокнот.

— Что рассказывать? — Кузикова развела руками. — Егор Николаевич прибежал утром, весь бледный, говорит — в лесу ребенок лежит, мертвый. Мы вызвали врача из Жигалово, он приехал, посмотрел, говорит — причину смерти определить не может, нужна экспертиза в областном центре.

— Ясно. Мне нужно осмотреть тело, — сказал Олег.

Марина Семеновна провела их в морозильный цех, включила свет. Помещение было небольшим, но оборудованным по всем правилам — металлические столы, крюки под потолком, большая морозильная камера у дальней стены. На одном из столов лежал аккуратно укрытый простыней сверток, рядом стопочка одежды.

— Вот он, — сказала Кузикова, отступая к выходу.

Олег подошел к столу и осторожно откинул простыню.

Мальчик был худощав, лет восьми-десяти, с темными волосами и бледной кожей. Руки покоились на груди, веки были сомкнуты, черты лица выражали удивительное спокойствие. Создавалось впечатление, что ребенок просто заснул глубоким сном и вот-вот откроет глаза.

— Поразительно, — пробормотал Олег, внимательно осматривая тело. Никаких видимых повреждений, следов борьбы или насилия не было видно. Кожа была бледной, но не синюшной, как у утопленников, и не желтушной, как у отравившихся. — Сколько времени могло пройти с момента смерти?

— Егор говорит, нашел три дня назад, — ответила Кузикова. — Но состояние... неестественное какое-то. Должен был подразложиться уже, а он как свежий.

Капитан обратил внимание на одежду мальчика. Рубашка была сшита из грубого домотканого полотна, штаны также выглядели самодельными. Никаких фабричных меток, никаких современных элементов — ни молний, ни липучек, ни синтетических материалов. Даже нитки, которыми была прошита одежда, казались кустарными.

— Одежда старинная, — заметил Куницын.

— Да, — согласился Иван, который до этого молчал. — Напоминает те, что носили в начале прошлого века. Возможно, из музея какого-то.

— В селе есть музей?

— Усть-Илга сама по себе музей, — с горькой усмешкой произнесла Марина Семеновна. — Село-музей под открытым небом. Туристы летом изредка заглядывают, старинные дома фотографируют. Может, мальчик из какой театральной группы, реконструкторы там всякие бывают.

Олег сделал подробные записи в блокноте и снова внимательно посмотрел на тело. Что-то в нем определенно было не так, но капитан не мог понять, что именно. Слишком спокойное выражение лица для ребенка? Или неестественная поза? А может быть, дело в собственной усталости и раздражении от необходимости заниматься непонятным делом в этой богом забытой глуши?

— Нужно отправить тело на экспертизу в Иркутск, — констатировал Олег. — Когда можно организовать транспортировку?

— Завтра утром, — ответила Кузикова. — Машина из райцентра приедет, заберет.

— Отлично. А где сейчас этот Смолин? Необходимо с ним поговорить.

— В Молодежном. Там две улицы всего, найдете без труда. Только... — Марина Семеновна замялась, подбирая слова. — Он странноватый немного. После армии контуженный.

Олег кивнул и накрыл тело простыней. Они вышли из морозилки, и Кузикова тщательно заперла дверь на массивный замок.

— Еще вопрос, — сказал капитан. — Местные дети. Кто-нибудь пропадал в последнее время? Может, из соседних деревень?

— Нет, — быстро ответила Марина Семеновна, но в голосе прозвучала едва заметная неуверенность. — Детей у нас совсем мало. Никто не пропадал.

Куницыну показалось, что женщина что-то недоговаривает, но настаивать он не стал. Время покажет.

Они вернулись в село к обеду. Олег решил пройтись по улицам, познакомиться с местными жителями, расспросить о мальчике. Однако разговоры не клеились. Люди отвечали односложно, смотрели настороженно и старались поскорее закончить беседу, ссылаясь на неотложные дела.

— Не наш мальчик, — в один голос твердили они. — Здесь таких не было никогда.

— Возможно, из соседней деревни? — предполагал Олег.

— Не знаем. Нас это не касается, — следовал неизменный ответ.

К вечеру капитан понял, что день потрачен впустую. Классическая деревенская круговая порука в действии: никто ничего не знал, никто ничего не видел, никто ни в чем не был виноват. Все дружно открещивались от мертвого мальчика, как от чужого горя.

Иван между тем исчез куда-то после обеда и появился только к ужину, неся с собой пакет с хлебом, консервами и термос с горячим супом. На лице по-прежнему играла загадочная полуулыбка.

— Где пропадали? — поинтересовался Олег.

— Беседовал со старшим поколением. Они порой больше знают, чем говорят посторонним.

— И что удалось узнать?

— Пока ничего конкретного. Но есть один любопытный момент... — Иван помолчал, подбирая слова. — Говорят, в последнее время странности начались. Животные беспокоятся без причины, свиньи в свинарнике агрессивными стали. Мелкие вещи пропадают — инструмент, посуда, всякая мелочь. А позавчера одна старушка, Анна Васильевна, поклялась, что видела тень в лесу. Детскую тень.

Олег фыркнул с недоверием.

— Суеверия обычные. В селе ребенок умер, вот и придумывают всякую чертовщину.

— Возможно, — согласился Иван, но в темных глазах мелькнуло что-то еще. — Вполне возможно.

Ужинали молча, каждый погруженный в собственные размышления. За окном медленно сгущались сумерки, и село постепенно погружалось в тишину. Лишь изредка где-то лаяла собака да скрипела на ветру калитка.

Вечером, оставшись один в комнате дома культуры, Олег попытался связаться с бывшей женой. Мобильная связь была отвратительной — голос Лены прерывался и искажался помехами.

— Как дела? — с трудом спросил он.

— ...льно... плохо ...шно... когда ...нешься?

— Пока неясно. Дело сложнее, чем казалось изначально.

— ...угро... вроде стихли... Сере... говорит, что...

Связь оборвалась окончательно. Олег попытался перезвонить несколько раз, но телефон упорно показывал «нет сигнала».

Куницын лег на жесткую кровать и принялся рассматривать потолок. За окном шумел ветер в листве деревьев, где-то поскрипывала незакрепленная калитка, в отдалении залаяла собака и тут же замолчала. Обычные ночные звуки, но почему-то они не успокаивали, а наоборот — создавали ощущение смутной тревоги.

Олег невольно вспомнил лицо мертвого мальчика. Слишком спокойное для ребенка, слишком... взрослое, что ли. Словно он знал что-то важное, чего не ведают живые.

Глупости, конечно. Мертвые ничего не знают и знать не могут.

Однако сон приходил долго, а когда наконец пришел — оказался беспокойным и прерывистым. Снился лес, древние камни, покрытые мхом и непонятными знаками, и тень между стволами деревьев. Маленькая, детская тень, которая все время пыталась что-то сказать, но голоса у нее не было.

А когда Олег проснулся на рассвете, за окном стоял такой густой туман, что невозможно было разглядеть даже соседний дом.

Тень Усть-Илги (Часть 2/5)

Я на author.today: https://author.today/u/teo_dalen/