— Вот он, господа!!! Иван Сергеич!! Иван, пошевелиться можешь? — всклокоченный Ерофеев в измятом канотье и донельзя озеленённом природой костюме смотрел на меня с искренним участием. При этом он не переставал, болезненно громко для меня, сообщать остальным, что я нашёлся. Очевидно, этот здоровяк протрезвел первым, организовав поиски, и именно ему я действительно обязан жизнью. Потому что, помимо тяжёлых ушибов, я уже сильно обгорел на палящем солнце и не имел никаких сил самостоятельно подняться по холмам вверх.
Чувствуя жар и озноб попеременно, волоча всей волею своё слабое туловище, больше приваленное к бедному Ерофееву, я всё же спросил:
— Ты когда в последний раз видал Мелентьева?
— Недели две назад, кажется, когда гости столичные приезжали.. А на что он тебе?
— Я не о том, не о давнем. Ты же встретил его на пикнике или утром? Как он тебе показался?
— Ох, Иван, боюсь, порядочно ты расшибся.. Песочный рантье наш в оригинальное турне укатили-с, конкурентов изучать да платья покупать. Ну же, пески аравийские оценивать! Он уши всем прожужжал про эту поездку! Вспоминай. Какой-то шейх пригласил его редчайший песок посмотреть, что на часы песочные идёт. Теперь вернётся весь в белом и на верблюде! — Ерофеев расхохотался. — Да и чего с барышей не ездить? Столичные половину песка его зафрахтовали, а ещё с половины рента капает — чтоб не продавал никому и не вывозил.
— Я прошу тебя, давай к нему съездим! Прямо сейчас нужно.
— Да тебя трясёт всего! И горишь ты тоже. К доктору надо. Что за спешка? — Ерофеев остановился в недоумении.
— Я видел его ночью, под луной. Здесь, на холмах. Он пел. А потом мы.. поговорили пять минут — и роса легла. Когда я падал, солнце вставало.
— Так что с того? Причём видеть ты его никак не мог..
— Умоляю, съездим! Ты руководство новоиспечённое, не забывай! Беспорядки в твоей волости рано допускать, не присиделся ты ещё для этого.

Так и не пришлось Ерофееву присидеться на должности. После увиденного во владении Мелентьева долго ездил он по разным башковитым врачам, да и ведуньями со знахарками не брезговал. Первая же череда суток была самой опасной: не разговаривал Ерофеев вовсе, скулил только, водя в бессмыслице головой по кругу. И не умея не то что заснуть, но даже и моргнуть широко раскрытыми и выкаченными в ужасе глазами.

Мне очень жаль, что пришлось им пожертвовать. Ведь я сам, терзаемый догадками по прошествии шалой и кошмарной ночи, оказался вовсе не готов к такому исходу.. Чего ж говорить о добряке Ерофееве, случайном попутчике в этой истории. Но в одиночку я бы тогда не добрался до отдалённого поместья Песочного рантье и не имел бы полномочий на бесцеремонное вторжение.

Громадина островерхого дома на землях Мелентьева, в давно обезлюдевшем селенье Пески, всегда торчала рыбной костью в моём горле. Я физически не мог терпеть визитов в эту обитель безвкусицы нувориша, однако сейчас на подъезде сюда я испытывал лишь любопытный страх.. Жилое здание на окраине Песков представляло собой возведённую копию готического замка одной знатной и тёмной династии, ныне развеянной прахом, а когда-то повелевавшей половиной Балкан. Предания об этой семье возбуждали Мелентьева до исступления, как всякого тайного гордеца из деревеньки Мухозасижено волнуют пороки светских особ из статеек центральных газет. И невдомёк гордецу, что пороки эти есть худшее наследство развращённости душ, утомлённых обязанностью ничегонеделания. И что для него, одиночки и выскочки, они недоступны так же, как истинный полусвет, куда попадают с рождения, а не за пачку ассигнаций...

Снедаемый неописуемыми предчувствиями, я было встал отдышаться на пороге, да только Ерофеев намеревался поскорее покончить с аудиенцией без хозяина, с неслыханным абсолютом провинциального неприличия. Влекомый им, я зашёл — и вся механика моего разбитого организма отказала совсем, попав в обездвиживающий столб ослепительного сияния. В поразительном среди нашего южного шарма, с его-то кисейками от мух, особняке, словно занесённом сюда смерчем, пустом и открытом настежь теперь, стояли какие-то архангельские песочные часы. Они высились посреди роскошного мозаичного холла со вделанным перламутром, засыпанные натуральным золотым песком! В яичных их половинках — до десяти бочек в обхвате каждая — расширялся и суживался по форме часов мёртвый Мелентьев во фраке и цилиндре. Комильфо до сатирического перебора, как всегда.

В часах с низов имелась ювелирно прорезанная дверца, сверхплотно притягиваемая изнутри. А сами часы работали как аттракцион. Вращались в оправе из камня и бронзы под действием гуттаперчевого мелентьевского тела... Куда "крутил" он время и до куда докрутил, где застрял и остался ли — неведомо. Но здесь Павел Леонтьевич очевидно задохнулся.

Жалко оперевшись на пронзительно заскрипевшую вдруг стотысячную входную дверь, хвалёную Мелентьевым за "единственную подобную в мире", я ужаснулся метаморфозе Ерофеева, чьи веки расширились и окостенели, словно поддерживаемые спичками... Забавно и печально, что двери в этом драгоценном царстве времени и скорби, возведённом на воистину золотом песке, скрипели ровно так же противно и склизко, как и в моём проданном в итоге с молотка помещичьем доме на семейном болоте с дряхлой сиплою выпью. Где даже мезонин, кажется, разломан был ревматизмом.. Видно, все они скрипят одинаково, коли им есть что сказать.

Начало рассказа: Песочный рантье (часть 1)

Бездельное моё лето подходило к концу. Предстояло другое: дожить до осенних дум в пыльной сутолоке большого города. Такое время и летом-то называть грешно, зато это! Праздное и прекрасное своей вечной южной сиестой, казавшееся безбрежным лавандовым полем ещё вчера... А сегодня оно уже завершалось закатной вечеринкой на холмах. Большим пикником, на который мы с Ерофеевым, новым председателем земской управы, пошли вскладчину. Стрельнули дуплетом, сложив мой отъезд и его триумфальное, с перевесом в один голос, избрание, выдержавшее писк, возню и дыры подковёрных интриг. И мне тут выпала редкая удача, поскольку Ерофеев, квасной рассыпчатый блондин в швейцарском канотье, отличался щедростью и хлебосольством к своим сторонникам. Я же так поиздержался за время отпуска, что более горячего сподвижника у этого прогрессивного деятеля не было во всей округе.

Мне хотелось окончить свой счастливый сон в летнюю ночь с медовым тенором, поющим романс о прошлых радостях с милой грустинкой. Хотелось лёгкого флирта, мятой босыми ногами травы, наивных страхов пред будущим да глупых пророчеств о счастии под летящей звездой. И вся природа вторила ребёнку во мне: пугали тёмные горбатые холмы, стучали клыкастыми дёснами волны, порхали загадочными далёкими фейри недалёкие захолустные девицы на выданье.. Почти получалось забывать кредиторов, адреса, ославленность в сплетнях, холуйство друзей и слёзы из писем на бумаге с рисунком цветущего горошка, пахнущие изменой и пудрой. (Ах, если б хоть бумага была другая!..) Но мешал возврату к невинности тявкающий фальцет Ерофеева, особенно смешной при полной и рослой фигуре его, считавший теперь зачем-то уездных мельников. Раздражал хор вторых голосов, подпевавший своему предводителю, и изводили пьяные гарнизонные гости на ближнем лужке. Они осаждали несчастного дьякона, словно ярмарочного Михайлу Потапыча с гуслями, наперебой подсказывая ему слова и требуя раскатать басом "Серенаду гувернантки Асунсон". (Эту непристойную шансонетку завёз в городскую тюрьму кто-то из распоясавшихся курортников — да так и забыл здесь. И её весь сезон распевали кутилы, башмачники, околоточные, проигравшие в фанты и выигравшие в карты, денщики, ночной сторож с колотушкой. Не гнусавили её по неизвестным причинам лишь известные "мастерицы" из заведения мадам Околеловой, как бы ни упрашивала их почтенная нарзанная публика. Я списывал этот парадокс на достойные музыкальные вкусы, витавшие в матриархате "мастерской".)

Однако отвлёкся я знатно, а пора бы и честь знать — закладывать в гостинице велено с солнышком, дорога до станции дальняя.. Махнув уже рукой на очередную корзину со снедью, вынесенную запасливым буфетчиком по приказу захмелевшего Ерофеева, хотя она явно была лишней для подгулявших на нашей пирушке, я отправился прощаться да челомкаться. С вернувшейся злобной тоской сознавая, что считаться с Ерофеевым сейчас не выйдет и тут я тоже останусь в должниках. Мне сделалось зябко от стыда и очень захотелось сбежать без оглядки.. Шагая с сжатыми кулаками и проклиная аховские неровности рельефа, угрожавшие вывихами и падениями в выколотом мраке здешних почв, я услыхал вдруг чудный баритон господина Мелентьева. Он стоял на пригорке по правую руку от меня, попадая тирольской островерхой шляпой в звёздный лучик, и бархатно, словно гладя пантерову шкуру ночи, выводил на народный лад: "Ой, да пролилося ты, время-времечко! Золотым песочком повенчалось с имечком. Ой, да окатилося ты, время-времечко! Перловой ноченькой разбилось, как яичечко...".

Мелентьев так чисто и старательно пел, что я не выдержал и рассмеялся, разобрав все слова. Этот милейший аккуратист самого благообразного поведения был очень богат, а жил на доходы с громадных песчаников и прозывался у местных Песочным рантье!
— Вы чего же, — шумлю ему — Павел Леонтьич, и поёте исключительно про песок? Такой голос замечательный, такой капиталец растрачиваете на столь текучую субстанцию?
— Отчего же-с, — отвечает, пока я заворачиваю к нему, - растрачиваю, Иван Сергеевич? Я воспеваю.. Хвалу воздаю своему песку.
— Это к чему такие гимны? — шутливо спрашиваю я, отдуваясь уже рядом и снова поражаясь вблизи его миниатюрности.. Облику уездного интеллигента с мягкими манерами и в кричаще дорогом платье, собранном как по фельетону на "просвещённого европейца".
— Так нельзя без них, Иван Сергеевич! Ведь я и особый песок продаю — для песочных часов.. — Он помолчал и выпалил вдруг решительно и вместе с тем заискивающе. — Хотите, голубчик, горсточку вам отсыплю? Подставьте кармашек. Да проверьте, чтоб, простите великодушно, не дыряв был!

Я несколько отшатнулся и попытался заглянуть в глаза Павлу Леонтьевичу. Впервые удивившему меня за всё время нашего знакомства. Так и есть: под восшедшей луной в этой жидкой серости плясали деликатность пополам с безумием. Огоньки пыхали, как фосфор, и ослепляли, словно стремясь раскалить журчащую струйку песка, перетекающую в мой оттянутый карман. Парусина затрапезного сюртучка моего трещала под цепкими пальцами уездного дельца. А сам миляга Мелентьев походил теперь на холодную пустынную ящерку, чей взгляд каменел, как заворожённый песком. 
— Голубчик, вы нынче свободны! Время вспять поворачивается, разве не желанно? Или вперёд крутнём — это уж как нам захочется! — Мелентьев упоённо молол чепуху, будто в бреду горячки, весь охваченный некой потусторонней экзальтацией. (Надуманной либо нездоровой.) Лишь переливчатый смех его, пока ещё тёплый и мелодичный, звенел голубыми колокольцами под белыми росами, павшими уже на травы.. А прервался он вдруг спешным шёпотом, обдавшим моё сердце горечью полыни, настоенной на мятном листе во льду... — Ведь ваше положение и здесь очень хорошо известно. Позорные долги по билетам, закладной, в ассигнациях и так-с, серебром.. — Песочный рантье будто загибал пальцы, считая мои беды. — Женщина, простите, с репутацией длиннее хвоста модного дамского платья. И та оставлена вами без средств в гостинице, не пылайте только, на самооткуп-с. Странный труд, принятый учёными мужами за лженауку, который вы изволили издать на частные средства. На чём и прогорели окончательно. Да ещё были осмеяны... До дуэли же дело-то дошло, милый вы мой Иван Сергеевич! Рассказать вам о той дуэли?
— Перестаньте! Бога ради, прекратите! — закричал я, спотыкаясь и пытаясь бежать. Гулкое сердцебиение моё достигло висков, лба, макушки. — Оставьте меня!!

Я швырнул в надвигающегося Мелентьева его песком из моего кармана. Он увернулся, однако удачно вышло только одной стороной. Теперь весь образ его навис надо мной, что при нашей разнице в росте было невероятно. Наверное, он просто выше стоит, подумалось мне, на приступочке каком-то. Но оступаясь и падая вниз спиною, я увидал в свете восхода страшное: длинное тело, опустившее и неимоверно растянувшее шею вослед моему падению. И две разные части единого лица... Одна вздёрнута ухмылкой, обнажившей частокол резцов и доходящей до яшмы-камня, расперевшего глазницу. Другая же, более привычная, с вытекшим, правда, глазом, обездвижена параличом.

Наши восточные партнеры (китайцы) массово начали делать из себя прикольные Memoji и добавлять их в свои фото. Нейросеть ChatGPT идеально повторяет одежду, мимику и позу человека в кадре.

Ловите промпт:

Вот моя фотография, а рядом со мной нужно сделать 3D мультяшного клона в том же стиле одежды (например, кепка, футболка с принтом, карго-штаны, цепочки на поясе). Мультяшная версия повторяет ту же позу и выражение лица, отличается увеличенной головой, яркими глазами и дружелюбной, позитивной мимикой. Стиль клона должен идеально совпадать с персонажами Apple Memoji. Цвета — яркие, освещение и фон — максимально близкие к реальному фото. Акцент на трендовом Z-поколении и визуальной гармонии между клоном и оригиналом. Картинка высокого качества, с мягкими тенями и чёткими деталями.

Memoji с генераций можно вырезать и добавить в Telegram в качестве стикера

Лучшие результаты мы получили в телеграм боте @ChatGPT_OpenAlbot. Обязательно пробуем, делимся результатами с друзьями и обновляем аватарки.