Туман в тот вечер упал на горную тропу не постепенно, а мгновенно, словно кто-то невидимый накинул на этот кусочек мира грязный саван. Никита уже час как проклинал себя за то, что решил срезать путь через старый перевал. Холод здесь был собачий, кусающий, пробирающий до самых костей, хотя в долине еще была ранняя осень. Ноги скользили по мокрому камню, а ориентиры исчезли — ни неба, ни земли он не видел. Только белесая муть, в которой тонули даже собственные руки.

Страх начал подступать, когда впереди замаячило тусклое желтое пятно света.

Под огромным, расщепленным молнией дубом сидел старик. На нем была лишь рваная тельняшка да драные штаны — верная смерть в такой холод, но дед даже не дрожал. Он жадно затягивался самокруткой, выпуская густые клубы дыма, которые были гуще тумана и висели вокруг него тяжелыми облачками.

Никита подошел ближе, надеясь на помощь, но слова застряли где-то в горле. Старик поднял голову. Его глаза, казалось, горели красным огоньком.

— Чего бродишь по Богом забытым тропам, парень? — голос деда напоминал скрип старой калитки. — Нездешний что ли?

— С заработков иду, в Сосновку, — Никита старался не выдать паники. — Заплутал. Пелена накрыла, и тропа пропала. Не знаю теперь, куда податься.

Старик осклабился, обнажив темно-желтые, от никотина, зубы.

— В Сосновку тебе сейчас ходу нет. А коли еще работенка нужна и ночлег... — он указал похожим на сухую ветку пальцем в сторону едва заметной просеки. — Иди вдоль оврага. Там хутор старый. Бабка одна живет, ей работник требуется. Платит золотом. Только запомни, парень: иди быстро. И что бы ты ни услышал за спиной — не оборачивайся. Смотри только вперед.

Никита кивнул, завороженный странным блеском в глазах старика. Тот протянул ему самокрутку:

— На, затянись. Страх сразу уйдет.

Никита, сам не понимая зачем, взял курево. Дым был горьким, тяжелым, но голова действительно прояснилась, а тревога притупилась, уступив место странному безразличию. Он двинулся в указанном направлении.

Лес вокруг был другим. Деревья стояли черные, скрюченные, будто люди корчащиеся в диких муках. Сзади раздались шаги. Тяжелые, чавкающие шаги, словно кто-то шел по болоту, хотя вокруг был только камень.

— Никита... — прошептал голос прямо над ухом.

Тот же, что у старика под деревом. Тут же подумал Никита. Но ведь тот остался в полторы версты позади! Сердце гулко застучало. «Не оборачивайся», — звучало в голове. Но когда шепот повторился, нервы сдали.

Никита резко обернулся.

Старик стоял вплотную к нему. Его лицо было всего в сантиметрах от лица Никиты. Невозможно! Человек не мог так бесшумно и так быстро двигаться.

— Я же говорил... не оборачивайся, — прошипел дед, и его лицо начало расплываться в жуткой улыбке. — Но раз уж так... Я провожу. Тебе туда.

Он толкнул Никиту в плечо с такой силой, что тот едва устоял на ногах. Впереди, из тумана, выплыл двухэтажный дом. Он выглядел совсем жутко, даже для этого мрачного леса: темные бревна, заколоченные ставни второго этажа и тяжелая, давящая атмосфера.

Дверь открылась раньше, чем Никита успел в нее постучать. На пороге стояла старуха в черном платке, надвинутом на самые брови.

— Ааа, работничек явился, — каркнула она. — Работы у меня много. Лишних вопросов не задавай. В доме ничего не трогай. Плачу щедро.

Никита шагнул внутрь и едва сдержал рвотный позыв. Вокруг несло душком мертвечины, будто кто-то давно здесь почил. И теперь лежит непогребенный.

По всему дому, на полках, на полу, на подоконниках сидели куклы. Сотни тряпичных кукол-мотанок, грубо сшитых из черной материи. Вместо глаз у них были вшиты осколки красного стекла, которые ловили свет единственной лампы и, казалось, следили за каждым движением гостя. Рядом с куклами стояли зеркала, много зеркал, обращенных на кукол.

— Мне нужно вырыть колодец во дворе, — сказала старуха, не давая ему опомниться. — И обнести его высокой каменной стеной. Такой стеной, чтобы ничего лишнего оттуда не выбралось.

— Что не выбралось? Вода? — не удержался Никита.

Старуха медленно повернула к нему голову. Глаза ее полыхнули багровым цветом.

— Я сказала — без вопросов. Приступай сейчас.

Неделю Никита работал как проклятый. Земля была твердой, каменистой, но кирка входила в нее на удивление легко, словно почва сама перед ней расступалась. Он рыл глубокую яму, а потом выкладывал вокруг нее каменную кладку. Старуха кормила его сытно, мясом, которое имело странный сладковатый привкус, но сам Никита старался не думать об этом.

Когда работа была закончена, хозяйка вынесла ему холщовый мешок с деньгами. Сумма была огромной — столько он не заработал бы и за год.

— И последнее, — она протянула ему грязный, туго перевязанный сверток, от которого тянуло холодом. — В соседнем селе Березовка живет лавочник, Захар Петрович. Отдай это ему. Скажи: «Долг платежом красен».

— И все?

— И все. Но запомни: не открывай сверток. И не возвращайся сюда. Никогда!

Никита, окрыленный щедрой платой, практически бежал до Березовки. Он конечно же знал богатый дом лавочника и постучал. Захар Петрович, тучный мужчина с мясистым лицом, открыл дверь, но, увидев сверток в руках Никиты, побледнел так, что стал похож на мертвеца.

— От кого это? — прохрипел он, пятясь.

— От старухи с хутора, что за перевалом. Сказала — долг возвращает.

Глаза лавочника налились ужасом.

— Уноси! — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Убирайся отсюда! Я ничего не возьму! Верни ей! Это ее проклятье, не мое! Если ты сейчас же не исчезнешь, я спущу собак!

Он захлопнул дверь перед носом Никиты. Послышался лязг тяжелого засова.

Никита остался стоять на улице, кипя от злости. Тащиться обратно к безумной старухе? Ни за что! Он решил пойти домой, к жене своей Варваре, а со свертком разобраться позже. Может, просто выкинуть его в реку.

Варвара встретила мужа с радостью, но, увидев его нахмурившегося, сразу насторожилась. Никита выложил деньги на стол, и глаза жены тут же округлились. А потом она заметила странный сверток.

— А это что? — она потянулась к грязной тряпке.

— Не трогай! — рявкнул Никита. — Это надо вернуть или выбросить. Один дурак отказался брать, а мне теперь таскаться с этим.

***

Ночью Никита спал плохо. Ему снился колодец, который он вырыл. Во сне из колодца лезли черные куклы с красными глазами и тянули к нему свои тряпичные руки. Он проснулся от звука разрываемой ткани.

В комнате горела свеча. Варвара сидела за столом. Сверток был развязан.

— Варя, ты что натворила?!

Жена медленно повернулась. Ее лицо было серым, как пепел. На столе лежали спутанные человеческие волосы и кукла. Точная копия той, что он видел в доме старухи. Только у этой куклы шея была перетянута красной шерстяной нитью, а к груди приколот лоскут в клетку — такую же рубаху он давеча видел на лавочнике Захаре.

— Коля... — прошептала Варвара, и изо рта у нее потекла тонкая струйка слюны. — Она шевелится. Кукла... она дышит!

Утром село взорвала новость. В Березовку приехал урядник. Лавочника Захара Петровича нашли мертвым. Кто-то проник в его запертый изнутри дом и повесил его. Но самое страшное было не это. Тело лавочника было перекручено так, словно его выжимали, как мокрое белье. Все косточки размолоты, голова смотрела ровно назад, а суставы вывернуты, чуть ли не наизнанку.

Никиту прошиб холодный пот. Он понял. Кукла. Рубашка. Сверток.

Схватил он проклятую тряпку, в которой теперь лежали только волосы (кукла исчезла!), и бросился к проклятому хутору. Ветки хлестали его по лицу, словно сами деревья пытались его остановить, но дикий страх гнал вперед. Он должен вернуть это старухе.

Он выбежал на поляну и замер, едва не упав.

Дома не было!

На месте мрачного особняка стояли лишь обгоревшие руины, поросшие бурьяном в человеческий рост. Посреди двора зияла яма, заваленная хламом. Никакого нового колодца, никакой стены.

Мимо проходил старый егерь, проверявший капканы. Увидев Никиту, стоящего посреди развалин, он сплюнул:

— Ты чего тут забыл, парень? Не стоит в этом месте долго торчать.

— Где хозяйка? Я неделю назад здесь работал! Колодец рыл!

Егерь посмотрел на него с жалостью, как на умалишенного.

— Умом тронулся? Тут полвека никто не живет. Была ведьма одна, людей столько извела. Собрались тогда селяне из Березовки, да и подпалили дом. Отец Захара, лавочника нашего, зачинщиком был. Он факел и кинул. А ведьму они перед этим... того. Связали, руки переломали, чтоб знала, как колдовать. И в колодец сбросили. А потом засыпали.

Земля ушла из-под ног Никиты.

— В колодец... — прошептал он.

— Ну да. Говорят, она перед смертью вопила, что вернется, когда найдется дурак, который ей путь откроет. Раскопает, значит, ее.

Никита посмотрел на свои руки. Грязь под ногтями была не просто землей. Это была земля из могилы. Он не колодец строил. Он раскапывал могилу ведьмы.

И он же стал курьером, доставившим смерть отпрыску убийцы ведьмы.

Но где же кукла?!

Он судорожно развернул сверток, который все еще сжимал в руке. Внутри лежала новая кукла!

На ней было платье в мелкий цветочек. Точь-в-точь такое, носила его любимая Варя. И красная нить на шее куклы медленно, сама по себе, начинала затягиваться, врезаясь в тряпичное горло.

Никита закричал, швырнул сверток в яму и побежал что есть мочи. Он бежал так, что сердце, казалось, разорвет грудную клетку. Только бы успеть! Только бы Варя была жива!

Он ворвался в дом, сбив дверь с петель.

— Варя!!!

Тишина. Тяжелая, пахнущая тем же мертвым запахом, что и дом ведьмы.

Посреди комнаты, на крюке для люльки, висело тело.

Варвара медленно вращалась. Ее голова была запрокинута аж к лопаткам, позвоночник сломан, руки и ноги вывернуты, напоминая сломанные ветки. Лицо посинело, алый язык вывалился. В широко раскрытых глазах застыл ужас.

Никита рухнул на колени, раздавленный горем. Он завыл, закрывая лицо руками.

И тут раздался стук.

Тихий, вежливый стук.

— Никитушка... — голос прозвучал из ниоткуда и отовсюду сразу. Скрипучий, знакомый голос. — Ты хорошо поработал, милок. Но долг еще не выплачен.

Из тени дверного проема выплыла та самая старуха. Теперь ее лицо было обугленным куском мяса, сквозь который белели кости черепа. От нее шел жар, как от печи.

Она перешагнула порог и протянула ему новый сверток.

— У меня должников много, Никитушка. Очень много. И каждому нужно передать подарочек. Ты ведь не откажешь бабушке?

Тело Веры за спиной Никиты дернулось, кости хрустнули, и она, вися в петле, повернула к нему голову. Ее мертвые губы растянулись в широкой улыбке.

— Бери, Никита, — прохрипела мертвая жена. — Тебе еще многих нужно навестить.

Никита посмотрел на свои руки. Они сами, против его воли, потянулись к свертку. Он понял, что смерть была бы для него милосердием, но ведьма не даст ему умереть.

Он взял сверток. Старуха улыбнулась своим сожженным ртом. В темных углах комнаты сверкнули сотни красных глаз — куклы были уже здесь.

Они обрели новый дом.