Неизвестная по счету попытка стабилизировать меня схемой лекарств, по итогу привела меня в 3-дневный запой. От таблеток мне казалось, что меня больше нет – в голове бултыхалась ряженка равнодушия. Мои руки были бледны и спокойны, зрачки широки и глупы. Я слышала революцию внутри себя – она, раненая, шептала, умирая, «дай мне сказать, Лилит, ну дай же сказать». Мне было жаль ее, она моя лучшая подруга. Я фатально, но вяло размышляла, что они убили меня и её, но мы не сдадимся. Поэтому я начала пить, а когда (и если) возвращалась домой от друзей, гадала на рваном диванчике у темного окна, настолько ли я крепка, чтобы мое дыхание во сне не остановилось от сочетания препаратов и спирта.

Но ничего похожего не происходило.

Наконец, ко дню N, я окончательно устала от такого отдыха. Меня поразило то чувство, которое традиционно дается нам в наказание за пережитую пьяную радость, потому что, как говорят япошки, радости не заслуживает ни один человек на Земле и никогда не получит ее в достатке. Именно в таком обреченном состоянии я пребывала – замученная праздностью, я спала на втором этаже, сипло присвистывая перегаром. Пробуждаясь, я почувствовала боль и ломоту во всем теле, затем в висок вошла горячая спица, а следом за ней пришла лютая пустынная жажда. Я попыталась открыть глаза, но нет – отвратительный, мучительный золотой свет заливал потолок, словно краской. «Всё не уймешься», - беззвучно прошептала я солнцу сухими губами. Оно не отреагировало – надо думать, с точки зрения солнца я выглядела исключительно жалкой и не достойной внимания. Жирная белая ляжка расплывалась по ребру матраса, онемевшая. Я дернула этой ногой, продолжая лежать с закрытыми глазами неподвижно, и эхо от этого взбрыкивания прошлось по всему моему туловищу, как землетрясение. Я стойко стерпела этот удар и с неимоверными усилиями села на кровати, свесив босые ноги, которые не доставали до пола. «Пора прекращать», - сделала я вывод, тупо глядя на свои безжизненные ступни, повисшие в воздухе. В лучах солнца летали пылинки, духота и жажда добивали меня.

Я тихонечко спустилась вниз на прямых ногах. Мочевой пузырь, увидев дверь туалета через мои глаза, забился в конвульсиях. Сидя на унитазе, я вспоминала вчерашний и позавчерашний дни и, воскресив в памяти эти нелепые свистопляски, закрыла глаза пальцами, надавив на них. На кухне я открыла холодильник и стала смотреть на пачку яиц – на картинке улыбался цыпленок, он был такой добрый на лицо, наверное, потому что еще маленький. Очень хотелось желток и соль. Стараясь игнорировать взгляд цыпленка, чтобы не расплакаться, я выхватила яйцо дрожащей рукой из картонного паза, разбила его в кружку с именем моего брата и наскоро растребыхала вилкой желток. Солонка все не попадалась на глаза, зато прямо передо мной стояла открытая пачка крупной соли, откуда я зачерпнула щепотку крупных камней с чернинками и кинула в кружку следом.

Пригубив слюнявую жижу с соляными камнями, я начала возвращаться в себя - этот поганый мешок ливера стал покручивать свои спящие шестеренки. Отвратительное чувство реальности пугающе нарастало, а вместе с ним и тревога, и ужас, и желание срочно откатить всё это назад, выпив лекарств или вина, или лекарств с вином. Решение выбежать на улицу под ветер казалось единственно верным. Распахнутая во двор дверь впустила отвратительный в своей густоте теплый воздух, словно бы на меня подули горячим феном. Отмахиваясь от него, как от заразы, я молниеносно плюхнулась на крыльцо, взметнув грудью, как кулем с говном, и впилась губами в кружку, выискивая языком куски соли, чтобы разгрызть ее и тем самым отвлечься.

То, что предстало моим очам за пределами керамического ободка, не поддавалось никаким порядочным описаниям.

Мама занималась своим любимым занятием – загорала на копеечном ярко-зеленом шезлонге из Ашана. Он, как бравый солдат, удерживал ее туловище на последней своей возможности, кренясь гнутыми прутьями к земле, как самое урожайное в мире дерево. Она, извечно презирающая и его, и меня, и всех нас, вальяжно курила на спине, раскинув ноги и руки. И все было бы мирным, если бы не ее лицо, которое в первый миг показалось мне обожженным до степени слезающей кожи. «Что это с тобой?», - испуганно спросила я, закинув соляной камушек за щеку. «А с тобой?», - как обычно начала она нападение до объявления какой-либо войны. «Я имею в виду с лицом», - уточнила я, игнорируя нападки. «А, это же сперма. Маска из спермы. Сейчас припечется немного. Говорят, очень эффективно». «А откуда столько?». «Ну я замораживала часть. Да тут много и не надо. И не делай такие виды, ладно? Будто никогда этой хуйни не видела, да?». Я вздохнула и грустно посмотрела вдаль на улицу, решив закончить этот диалог.

Мама была уже заметно загорелой, но ей всегда казалось мало. «Вот ты бледная как смерть, на тебе все рыхлости видно», - часто говорила она, поводя рукой по своему коричневому предплечью, с большим чувством добавляя, что загар скрывает целлюлит, волосы, шрамы, а также стройнит, омолаживает и делает зубы белее. Она вообще большой любитель рекомендаций и отъявленный пропагандист, выслушать и переспорить которого весьма тяжело. Мне сразу подумалось, что если конча на солнце схватится до той степени, чтобы стянуть за собой кожу, и маме покажется этот кратковременный эффект большим успехом, то долго еще мне придется выслушивать, что мое лицо недостаточно прекрасно из-за отсутствия на нем спермы. Хорошо, что она считает меня вечным ребенком и не слишком уж ясно представляет, как часто я умоляюще произносила фразу «кончи мне на лицо или в рот». В уме проплыл добрый цыпленок с пачки яиц. Меня передернуло, я ощутила слезливость.

В моей голове спермотозоиды бешено роились в чашке Петри.

Нет, бог, создавая людей, совершенно ничего не имел в виду, он просто играл в тряпичные куклы. А уж мы наполнили сами себя, чем могли. Куда более жестоко поступают с нами родители.

Помню наши глупые измышления на тему того, какие парни действительно хороши. Ленка поддерживала эти рассуждения с большой охотой. Можно было сколько угодно мечтать, что он должен быть галантен и неуравновешен, как герои Кристофа Вальца, и … «Ченнинг Татум – самый норм», - перебивала Ленка. «Фу, блять, не говори мне про этого пидараса», - морщилась я. «Он хотя бы не возрастная козлина». В общем, неуравновешен, но спокоен, еблив, но не навязчив, зол, но добр, богат, но щедр, строен, но не слаб, целеустремленный, но только в тебя, работал, но дома, но и чтобы не примелькался глазу, опять же. И ползал за тобой с рождения до смерти с бархатной коробочкой в руке, как в отборном турецком сериале, но сохранял достоинство, был мужественен и не унижался. В общем, ничего такого сверх нормы. «А вообще, все они твари», - продолжала Лена, - «если уж так выбирать, то пусть бы деньги были. С деньгами легче». «А рай в шалаше?». «А рай пусть остается в шалаше».

Все эти досужие разговоры не несли в себе и толики актуальности. Потому что все было предрешено.

И вот ты сидишь ночью на заправке и ждешь двоих своих знакомых из магазина, а третий стоит рядом с тобой, нервно курит, и вдруг говорит тебе «как же ты меня раздражаешь, Лилит». И злобно хлопает тебя рукой по плечу. И твой разум освещает вспышка памяти, в которой ровно также тебя шлепает по плечу мама и бабка, орет на тебя какой-нибудь мамин ебарь. Словно их и его рука и голос слились воедино. «Ты ведешь себя не нормально», - говорят они хором внутри и снаружи тебя, - «я, блять, не могу это больше терпеть, ты заебала!». И ты, вместо того, чтобы грубо ответить ему, немеешь и думаешь «Ну давай. Ударь меня еще раз. Кричи». Такие родные ощущения. А потом вы ебетесь бесновато. И вот оно детство. И добрые цыплята, и солнце по утрам.

Всем отличного дня, друзья 💋

Мой бустик, куда я переношу старые рассказы и иногда части новых https://boosty.to/babe.lilith