Проза + Сверхъестественное

- Ладно, звони сразу, если что. Я бы на твоём месте затаился как следует.

- Спасибо, Александр. Постараюсь. Не волнуйся за нас, тут тоже люди со связями.

- Будь здорова, – и он отключился.

Я коротко пересказала компании содержание разговора. Сэм кивал, видно было, что он многое понял по интонации. Выслушав меня, он добавил:

- Звонил адвокат Хорсман. Он рассказал то же самое. А Хтуну говорит, что здесь больше нечего искать. Кто что думает?

Все молчали. Тогда Сэм продолжил:

- А я думаю вот что. Прятаться и терять время нам нельзя. Но мы так и будем ездить от точки к точке и, скорее всего, найдём амулет только в последнем месте. Как в кино, когда герои находят нужное в самом конце пути. Предлагаю поступить нелогично, так сказать, сломать систему. И сразу поехать в самую дальнюю локацию из списка.

Мужчины посмотрели на него с удивлением.

- Ну, всякие ваши тонкие материи и прочее, – попробовал объяснить Сэм. – Что у нас там по плану?

Они склонились над картой. Нужная метка стояла на фоне леса рядом с посёлком Пунта Русия на северо-западном берегу страны. Ещё одно эхо далёкой Родины?

- От нас километров двести, – с сомнением произнёс профессор.

- На то она и дальняя, – подытожил Сэм. – И пока мы стоим, она не становится ближе. Если все готовы, давайте выезжать. Только неплохо бы умыться и перекусить.

- Хорошо, что мы не в России, – попыталась пошутить я, но никто, похоже, не понял мою «длинную» мысль.

- В селении на берегу есть торговый центр, – сказал профессор, глядя в навигатор. – Предлагаю заскочить туда ненадолго. Мне тоже нужно сменить воду в аквариуме.

Как много раз бывало, здание, названное на карте торговым центром, на местности оказалось простым сельским магазином. Но к общей радости здесь нашёлся приличный туалет и выбор товаров в дорогу.

Уверена, что наиболее проницательные читатели уже догадались, к чему привела наша короткая остановка. Когда я, закончив приводить себя в порядок, вышла из общественной кабинки, двое полицейских уже уводили Сэма к своей машине. Третий ждал их возле открытой дверцы, потирая руки. При этом мой муж шагал сам, неторопливо опираясь на костыли, а стражи закона медленно сопровождали его по бокам. Заметив меня, Сэм мотнул головой из стороны в сторону, давая понять, что вмешиваться не нужно.

Я стояла, оторопев. Умом я понимала, что ничего критичного не произошло и что мой дорогой не тот человек, который испугается задержания. Но внутри меня всё бушевало, чувства рвались наружу. Усилием воли мне удалось совладать с собой и не выдать эмоций. В эту минуту Сэм усаживался в полицейский автомобиль. Он коротко кивнул, словно в никуда, и едва заметно улыбнулся, давая понять, что всё будет хорошо.

Я быстро направилась к нашему транспорту. Профессор со своим помощником молча наблюдали за тем же, что видела я.

- Иначе бы все мы уехали отсюда на другой машине, – ответил учёный на незаданный мной вопрос. – И совсем не туда, куда собирались.

Он был совершенно прав, если вспомнить слова торговца запчастями о соучастниках. Наверняка полиция ищет и их тоже.

Немного придя в себя, я позвонила мистеру Хорсману, нашему адвокату-хранителю, рассказала ему о том, что произошло. Он выслушал меня и в своей спокойной манере пообещал, что сделает всё возможное.

Мы расселись по местам, взяв курс на Сантьяго, второй по величине город в Республике. Проезжая мимо прилавков с запчастями, я заметила, что рольставни опущены и рядом никого нет.

«Всё к лучшему», – ещё раз утешила я себя. – «Всё на благо мне!», – так любит продолжать эту поговорку Сэм.

За окном сменяли друг друга поля, луга и перелески. На горизонте всё чаще появлялись местные горы и холмы. Непривычная пустота и тишина в салоне действовали на меня угнетающе. Хоть я и была относительно спокойна за Сэма, мне сейчас очень не хватало деловой суетливости мужа и его ободряющего голоса. Профессор так же молча вёл машину, крепко сжимая руль. Хтуну, почти не меняя положения, иногда искал на сиденье мою руку и, найдя её, снова забывался на короткое время. Я уже не удивлялась, считая это своей посильной помощью.

Вместе с нами к городу подобрались и сумерки. Когда природный пейзаж окончательно сменился на пригородный, профессор свернул к одному из мотелей, сообщив нам:

- На сегодня всё, извините. Ехать ещё столько же, но я весь день за рулём, больше не могу. Остальное завтра.

Уставшие и деморализованные, мы завалились в свои комнаты. Чуть тёплый душ немного взбодрил, но от этого лишь назойливее стали те негативные мысли, которые крутились в моей голове. Второй день наших поисков не приблизил нас к разгадке, но оставил без лидера и вдохновителя.

Движения, фразы, символы — всё это шло по отработанной схеме. Она мастерски подбирала слова и выражения, всегда оставляя простор для фантазии. Слухи о её талантах ходили далеко за пределами унылой деревни, в которую засадила ее Саша.

Воспоминания о нанимательнице заставили Агриппину содрогнуться. Они виделись с Сашей лишь раз, но этого было более, чем достаточно. Ощущение липкого холода до сих пор чувствовалось на ноге, за которую ее схватила одна из Сашиных «деточек». Может, так только казалось, а может - медиум уже была одной ногой на той стороне, про которую с каждым днем хотела знать все меньше.

Их деловое сотрудничество продолжалось уже больше года. Агриппина подбрасывала жуткие тени случайным клиентам. А Саша - сохраняла ей жизнь. Сделка была так себе, но на пересмотр условий надеяться не приходилось. Иногда она обнаруживала небольшие, с горошину размером, камни у себя на столе - это означало, что кому-то скоро крупно не повезет.

Несколько месяцев назад Агриппине удалось набраться храбрости и сбежать. Она сменила симку, не предупредила никого из знакомых и долго ехала на случайных попутках. Пару дней она провела в полной уверенности, что навсегда избавилась от неоплачиваемой и весьма обременительной работы, но счастье оборвалось с букетом цветов. К букету прилагалась небольшая коробочка, в которой оказались эти чертовы горошины, и открытка с изображением мишки.

В открытке аккуратным витиеватым почерком сообщалось, что увольнение вполне возможно, но, к великому сожалению Саши, только посмертно. Также во избежание неприятных ситуаций не рекомендовалось покидать столь любезно выделенную служебную квартиру, дабы ее великодушный наниматель не нёс дополнительных расходов за услуги курьерского сервиса.

Пара, которая стояла на пороге ее дома выглядела до безобразия непримечательной. Мужчина с жестким, уставшим лицом и миниатюрная женщина, которая теребила в руках отсыревший от слез платок.

«Наверняка ей стоило немалых усилий притащить его сюда. Зуб даю, что он заплатит любые деньги, лишь бы женушка перестала реветь круглыми сутками», - подумала Агриппина.

— Добро пожаловать, гости дорогие — голос её был пропитан фальшивой теплотой, от которой даже мухи на стенах начинали умирать от скуки.

— Вы Агриппина? — мужчина не утруждал себя светской беседой. Его голос был таким же резким, как и взгляд.

— Да, милок. Чем старая-добрая Агриппина может тебе услужить?

Он на мгновение замер, потом хмыкнул и страдальчески закатил глаза. Агриппина поняла, что он не из тех, кого стоит слишком долго водить за нос. Женщина рядом с ним вообще не двигалась — понурая статуя с живыми глазами. Видимо, весь запал она потратила на уговоры.

— Нам нужно поговорить с дочкой. Она, — мужчина замялся и приобнял жену, —  она недавно покинула нас.

Агриппина кивнула, едва подавив зевок. «Ну, конечно, что же еще», — подумала она. —  «Стандартная программа».

—  Что ж, проходите, располагайтесь, — медиум проводила пару на небольшую кухню. — Наш дом - ваш дом.

Мужчина залез в карман и вытащил фотографию. Девочка на снимке выглядела лет на пятнадцать. Гладкие волосы, серьёзный взгляд. Что-то в её лице показалось Агриппине знакомым.

«Может, где-то в интернете видела. Или кто-то похожий уже был», — мелькнуло у нее в голове.

— Дочка? — заинтересованно протянула Агриппина. — Рано же вы стали родителями, милок. Как она ушла от вас?

— Заболела, сгорела за пару месяцев — ответил мужчина с явной неохотой.

Агриппина заметила, как его пальцы нервно постукивают по колену.

— Мы хотим спросить её, — продолжал мужчина. — Понять... как ей там, на той стороне.

Агриппина привычно кивнула. Клиенты всегда хотели узнать, как дела у покойных. Будто те пишут письма из загробного мира.

— Ну что ж, давайте посмотрим, что можно сделать. Как доченьку зовут? — Агриппина подумала, что было бы неплохо узнать и имена пришедших, но было уже неловко спрашивать.

— Анечка, — подала голос женщина. И, чуть помедлив, добавила — Маяковская.

Всё шло по как обычно. Но почему-то чувство, что она где-то уже видела девочку с фотографии, противно сосало под ложечкой и не выходило из головы.

Она села поудобнее и закрыла глаза, создавая впечатление глубокого погружения в потустороннее.

— Маяковская Анна, — громким, почти приказным тоном обратилась она к пустоте. — Ты здесь? Ты слышишь нас?

Агриппина осторожно потянулась к столу, взяла свечу и медленно ее зажгла. Ее пальцы дрожали, будто она действительно прилагала усилия, чтобы установить связь.

— Анна, Анечка, — продолжила она. — Поговори с нами... Твои родители здесь, они ждут.

Она замерла на мгновение, вслушиваясь в неведомые голоса. Затем неожиданно поднесла руку к виску, изображая внезапное озарение, и закатила глаза.

— Она здесь, — заявила Агриппина с уверенностью. — Она… улыбается. Говорит, что ей хорошо. Что ей больше не больно.

Женщина напротив вскрикнула и сжала платок в маленьких кулачка. Мужчина нахмурился, но стоически промолчал. Агриппина понимала, что даже таких крох обычно достаточно, чтобы вызвать слезы и раскрутить клиента на солидную сумму. Важно было их еще немного подтолкнуть в нужную сторону, но не пережать — истерик она не любила.

— Она говорит... что скучает по вам. Особенно по маминым нежным объятия, — добавила медиум с лёгкой улыбкой.

Женщина всхлипнула сильнее, что-то шепча мужу, и сжимая его плечо до побелевших костяшек.

— По объятиям, говорите? — произнес мужчина, как бы невзначай. — А как же папины — она про них ничего не сказала? Анечка всегда была моей девочкой.

Агриппина замешкалась на долю секунды:

— О, конечно, сказала. Сказала, что скучает по папе. Но папа всегда был сильным, никогда не плакал. Она верит, что вы справитесь с ее утратой.

Он кивнул, но теперь на его лице появилась усмешка. Легкая, почти незаметная, но Агриппина почувствовала, что что-то пошло не так. Она была уверена в своих методах, но этот человек явно знал больше, чем показывал. В его глазах не было той растерянной боли, которую она привыкла видеть у клиентов.

—  И она говорит... о вашем доме. Она чувствует тепло и заботу родного очага, — с фальшивым проникновением затянула она.

— Тепло? — перебил мужчина. — Она ведь всегда говорила, что наш дом холоден. Единственным местом в доме, которое она любила, был мой кабинет. Помню, как мы часами собирали там модельки кораблей.

Агриппина быстро заморгала от удивления, но все еще продолжала держать себя в руках. Не раз она сталкивалась с дотошными клиентами, которые проверяли ее на ложь, но тут что-то было не так.

«Корабли... Откуда я знаю про корабли?» — подумала она.

Агриппина мельком глянула на мужчину, но он сидел все с той же непроницаемой легкой усмешкой. Слова мужчины медленно размывали её уверенность и навевали неприятные воспоминания. Она слишком хорошо помнила одну семью, одну квартиру в которой были десятки небольших кораблей.

— Вот, я захватил с собой один из них, — мужчина достал из рюкзака увесистую бутылку с корабликом. — Но вы вероятно уже могли его видеть.

Агриппина почувствовала, как холодный пот проступает на висках. Бутылка была запачкана чем-то красным и надколота, а кораблик в ней переломан. Но она могла поклясться, что уже видела точно такой —  желтый, с красивыми вышитыми бисером парусами. Именно его с такой нежностью и любовью презентовал в отец семейства, которому она поселила пару Сашиных деток.

Мужчина сидевший напротив не имел ничего общего с тем, вероятно уже почившим. Но она вспомнила, где видела Анечку. Это ее фото украшали стены и шкафы в той квартире.

— Очень красивый — с трудом сказала она. — Но вы что-то путаете. В первый раз вижу.

Мужчина не собирался останавливаться. Его глаза блестели холодным светом, а ухмылка стала более явной. Женщина рядом с ним больше не шмыгала носом и не комкала платочек. Ее сгорбленная фигурка распрямилась, желваки напряглись, а кулаки рефлекторно сжались.

— Нет, я ничего не путаю, — продолжил мужчина, его голос стал жестче. — Ты была там, Агриппина. Ты видела их. Видела, как они жили. И знаешь, что больше не живут. Твоя работа, да?

Он сделал паузу, а потом с мягкой улыбкой добавил:

— Ты ведь узнаешь этот корабль, старая стерва?

Агриппина почувствовала, как сердце ухнуло в пятки, но постаралась удержать лицо — играть до конца. Всегда помогало. Ну, почти всегда.

— Корабли? — она выдавила из себя снисходительную нотку. — Занятное хобби, милок. Но я тут не о кораблях с клиентами разговариваю. У меня профиль другой.

Женщина, которая до этого сидела тихо, медленно подошла к Агриппине и неожиданно сильно для своей комплекции ударила ее по лицу.

— Мышка, милая, не рановато для мордобоя? — сладко, немного нараспев, поинтересовался мужчина.

— Гриф, богом клянусь, — прошипела женщина охрипшим от долгого молчания голосом, — либо она заговорит, либо я найду в этой жирной туше шею и буду сжимать, пока ее маленькие глазенки на вылезут от напряжения.

Агриппина взвизгнула и бросилась Грифу в ноги — хрупких барышень с некоторых пор она боялась куда сильнее, чем мужчин.

— Это не я, — захныкала она. — Я не убиваю людей, милок. Я лишь провожу ритуалы, я всего лишь… жертва. Да! Такая же жертва обстоятельств, как и эти несчастные. Упокой Господь их души!

— Я начинаю терять терпение, милочка, — Гриф особенно выделил последнее слово. — И склонен позволить моей очаровательной компаньонке утолить ее жажду крови и зрелищ.

Агриппина засуетилась. Она бросилась к своей сумке, но была поймана Грифом за шкирку.

— Там в сумке, — она облизнула пересохшие губы, — в пакетике. Саша оставляла мне их, чтобы я подбрасывала в семьи.

Гриф кивнул Мыши, чтобы та проверила. В сумке действительно обнаружился небольшой пакет с пятью-шестью черными горошинами. Он вопросительно посмотрел на Агриппину и слегка потряс ее за ворот.

— Она сказала, что ее зовут Саша. Прикинулась клиенткой и обдурила меня. Заставила под страхом жуткой смерти стать невольной пособницей ее чудовищных злодеяний, — Агриппина заламывала руки и театрально растягивала слова. — Я просто спасала свою жизнь! Я... я не знаю. Честное слово, больше ничего не знаю!

Агриппина продолжала лепетать что-то про свою невиновность и тяжкую судьбу, подвывала утирала слезы рукавами балахона и молила спасти ее. Мышь достала небольшую железную коробку, аккуратно убрала в нее пакетик с горошинами, закрыла на причудливый замок и убедилась, что все надежно заперто. Она подошла к бьющейся в истерике Агриппине и нависла над ней с высоты своего небольшого роста.

— А ты уверена, что больше ничего не знаешь? — прищурившись, спросила Мышь. Ее руки медленно тянулись к горлу Агриппины.

Эта картина могла бы показаться Грифу забавной, но он слишком хорошо знал, что праведный гнев делал его Мышку крайне целеустремленной. Он уже хотел было разрядить обстановку шуткой или хотя бы загородить собой важного свидетеля, но его внимание привлекло странное шевеление по углам. Тут и там тени становились гуще. Гриф не так много знал о светотени и прочих художественных изысках, но был четко убежден — шевелиться тени не должны.

— Что ж, продолжим наш разговор в более уютном месте, — Гриф подхватил Агриппину под локоть и поволок к служебной машине, — Мышь, ноги в руки и за мной. И зачистку сюда. Срочно.

У порога Агриппина запнулась и скривилась от боли, но вместо сочувствия получила острой туфлей Мыши под зад.

— Я сейчас задам тебе пару вопросов, — проворковал Гриф, когда убедился, что двери машины заперты и внутри нее ровно трое существ — не меньше и не больше. — По-дружески рекомендую тебе отвечать на них в полной мере и со всей возможной самоотдачей.

Агриппина резво закивала головой. Ее толстые щеки подрагивали в такт кивкам как у отряхивающегося бульдога.

— Что за тени у тебя по углам шорохаются?

— Неужто и правда я с ними все это время жила? Ох, милочек, дурно мне, давай уедем, а? —  пролепетала медиум, хватаясь за сердце, но оценив недобрый взгляд соседей по транспорту, продолжила, — Это они в камнях сидят. Только там маленькие совсем, а эти здоровенные. Но я их с год уж как не видела.

— Умница, продолжай в тому же духе и вероятно переживешь этот день. Где адреса и телефоны тех, кому ты подбрасывала эту дрянь?

— Так в доме, милок, в телефоне все.

Гриф тяжело вздохнул. Ну, конечно, чертов телефон в чертовом доме. На какую удачу он вообще рассчитывал.

В подобных случаях у группы зачистки был ровно один регламент - порох с железом и огнемет.

Он достал баллон наперстянки и облил себя с головы до ног. Раствор жег глаза и горчил на языке. Гриф подумал, что блевать он сегодня вероятно будет дальше, чем  видеть. Но лучше так, чем приобрести сомнительного соседа в собственном теле. Его вкусы были несколько старомодны — проникновения он предпочитал нежные и исключительно по обоюдному согласию.

Благоухающий полевыми цветами, с баллоном наперевес, он угрюмо поплелся обратно к дому, бросив напоследок:

— Девочки, не ссорьтесь, папочка скоро вернется!

Гриф молился не слишком часто и откровенно не уважал церковь, но перед входом в дом все же перекрестился. Так, на всякий случай.

— Если здесь кто-то есть, лучше бы вам держаться подальше, — пробормотал Гриф, больше для себя, чем надеясь на результат.

Ответом ему была вязкая плотная тишина. Однако он знал, что в подобных местах тишина — это лишь иллюзия спокойствия. Здесь что-то притаилось, наблюдало, изучало его, взвешивая, стоит ли нападать.

В углу гостиной стояло старое зеркало в массивной раме. Гриф невольно остановился перед ним. Зеркала всегда его беспокоили — собственное отражение не вызывало восхищения, а фильмы ужасов подогревали тревогу о человеке на той стороне.

Он посмотрел на свое отражение — хмурое лицо с едва заметной тенью небритости, глубокие морщины от усталости и мыслей, думать которые совсем не хотелось. Чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, что в зеркале он какой-то не такой — слишком напуганный, с поджатым хвостом и хаотично бегающими глазами.

— Черт, — прошептал он, отворачиваясь.

Ощущение чужого присутствия усиливалось.

Тени одна за другой выползали из углов, соскальзывали с мебели и просачивались через половицы. Они тянулись к Грифу — медленно, бесшумно, выжидая момент для атаки. Но стоило первой из них прикоснуться к его ноге, как раздалось шипение. Тень отскочила, на миг потеряв свою форму.

— Отлично, — процедил Гриф сквозь зубы и опрыскал наиболее ярых почитателей его личности раствором.

Его взгляд скользнул по столу — среди разбросанных вещей блеснул телефон. Гриф метнулся к столу, щедро поливая наперстянкой пространство вокруг себя. На миг он представил себя пастором, окропляющим святой водой бесовское отродье. Этот образ он будет бережно хранить в своей коробочке тщеславия и самолюбования еще долгие годы, доставая его лишь изредка, чтобы воспоминание не затерлось и не потеряло блеск.

Тени же отказывались признавать красоту момента и начинали наглеть, раствор на одежде сох слишком быстро, а баллон явно подходил к концу. Гриф огляделся в надежде найти еще что-то ценное, но отсыревшая халупа не содержала в себе больше ничего интересного. Кроме охочих до чужой плоти тварей, разумеется.

Мстительно расколошматив напоследок зеркало, Гриф вприпрыжку выбежал из дома. Несмотря на поступающую тошноту и ощущение чужих прикосновений он все же выдохнул с облегчением, натянул привычную ухмылку и направился к машине.

— Ну что, девочки, ваш герой вернулся из ада целым и невредимым, — бросил он с насмешкой, усаживаясь на переднее сиденье.

Ответа не последовало. Гриф не ожидал бурных оваций и сантиментов, но можно было бы хоть хмыкнуть для приличия. Он обернулся и слова возмущения застряли у него в горле. На заднем сиденье в самом углу сидела притихшая Мышь, судорожно сжимающая пистолет. В любой момент она была готова выпустить обойму в то, что когда-то было Агриппиной.

Гриф проморгался, пытаясь избавиться от наваждения, но гротескная картина не изменилась. Не человек — бесформенная масса, облепленная остатками одежды.

Тело медиума раздулось от распирающей его зловонной густой жижи, которая просачивалась сквозь порванную кожу. Она комками стекала из зияющих ран, пропитывала одежду и навсегда оставляла свои отметины на сиденье автомобиля. Там, где прорехи были особенно велики, виднелись нелепо вывороченные суставы, которых было существенно больше, чем должно быть в человеческом теле.

Выпученные глаза, лишенные век слезились, казалось, что еще немного и они вовсе вывалятся и повиснут в глазницах как сдувшиеся шарики. Распухшие слюнявые губы лепетали что-то на грани слышимости.

Смрад, затхлый воздух и убойная доза наперстянки на теле Грифа сделали свое дело — его позорно вырвало прямо на колени. Такого с ним не случалось со времен его первого дела.

Агриппина дернулась, как сломанная веревочная кукла. Она повернула голову, и её глаза уставились прямо на Грифа. Рот медленно приоткрылся, словно кто-то дёрнул за нитки, но разобрать ее речь все еще было трудно.

Гриф прислушался, стараясь найти смысл в тихом сипении, доносившемся от медиума. Звуки, которые она издавала отчаянно не складывались в слова, но имели свойство повторяться. Он сделал запись и отправил группе исследователей.

Вонь от заживо прегнивающего тела была слишком сильна для маленького седана, но выходить они не решились — тени могли и выбраться из дома. Пока группа зачистки добиралась, Гриф и Мышь успели выкурить две с половиной пачки сигарет на двоих, посмотреть паскудную комедию про серферов и задубеть до костей без обогревателя.

Прибывшие коллеги предложили вместе с домом сжечь заодно и уставной автомобиль с лепечущей тушей внутри, но Гриф стоически отказался уничтожать что-то потенциально полезное и разговорчивое.

Он открыл окна в машине, включил музыку погромче, чтобы не слушать хрипы и бульканье с заднего сидения, и уселся за руль. Мучимый отравлением Гриф регулярно делал остановки и рысью убегал на ближайшую обочину, чтобы исторгнуть из себя слюну и желчь. Мыши же досталось почетная роль надзирателя на случай, если тварь все же решится напасть или сбежать.

На полпути к Отделу под ногами у них стало мокро и скользко — жижа сползающая из тела Агриппины просочилась и в переднюю часть автомобиля.

— Мышь, у тебя там нет святой воды, случайно? — попытался пошутить Гриф.

— Нет, — чуть не плача сказала Мышь, — а если и была бы, ты думаешь, это помогло бы?

— Нет, но так в машине было бы хоть что-то святое.

Когда они наконец добрались, группа исследований уже предоставила расшифровку бормотания Агриппины. Ознакомившись с короткой запиской, Гриф понял, что даже примерно не может оценить глубину задницы, в которой они оказались.

Из мертвого чрева да взойдут те, кто был забыт. Из забвенья да восстанут те, кто был изгнан. Я призываю вас —  голодные да насытятся, разгневанные да утоляют свою жажду, мертвые да завладеют живыми. Где упало семя мое да поднимется новая жизнь.

Я стою посреди мертвого города. Советские панельки смотрят на пустые улицы пыльными стеклопакетами и провалами выбитых стеклянных окон. Во дворах машины – ржавые, на спущенных колёсах. Местами от них остались только черные сгоревшие остовы. Спереди доносится скрип качелей. Я пошел на звук по заросшей свежей травой тропинке между неухоженных густых кустов. Пахло весной и гарью.

На разгромленной детской площадке лежал труп кошки, который лениво поклевывали две вороны. Качели мерно раскачивали девочку-подростка со светлыми, непослушными волосами. На ней не было обуви, и одета она в лёгкое не по погоде платье. Я улыбнулся и пошел на встречу. Передо мной была та, которая никогда не уходит одна.  

- Давно не виделись! – девочка легко спрыгнула с качелей и, шикнув на ворон, вприпрыжку рванула ко мне навстречу. – Я соскучилась.

Она замерла в шаге передо мной распахнув руки для объятий.

Под ложечкой засосало. Не знаю, кто придумал, что Смерть выглядит, как скелет или старуха с косой. Мы виделись уже трижды, и всегда она была юной девушкой лет четырнадцати. Смешливая, не красавица, но очень милая. Менялся только цвет волос, одежда и глаза. Впрочем, глаза у неё менялись всегда, каждую секунду – вот один выглядит как застывший глаз трупа, практически белый, мутный, а другой насмешливый зеленый. Потом живой глаз превращается в зияющий слепой провал, а мертвый становится карим, глубоким. Она моргнула и глаза стали почти человеческими. Правда один был ярко-голубым, другой темно-серым.

Я шагнул вперёд, слегка наклонился и обнял её. Чего тянуть?

Когда Смерть прикасается к человеку, кто-то обязательно умирает. Или человек или Смерть. Это часть её проклятия.

Когда-то давно жрецы забытого народа, жившего где-то в Месопотамии,  верили что человек не должен уходить один. Раз в сложный период, определяемый по движению звезд, они отпускали старого проводника и создавали нового. На роль проводника обычно выбирали красивую девственницу, которая до самого ритуала жила не зная горя: лучшая еда, одежда, десятки оскопленных рабов, выполнявших всё её прихоти. А потом многочасовой ритуал создания проводника покойников.

Чтобы девушка забыла путь назад и осталась между миром мертвых и живых многочасовыми пытками её сводили с ума. Четыре жреца разделывали руки и ноги несчастной, по одному вынимая живые нервы и медленно прижигая их, ещё восемь жрецов приносили в жертву рабов, которые были с ней наиболее близки. Их убивали сравнительно быстро, перерезая горло. Последний тринадцатый жрец ждал своего часа. Окуривал голову несчастной наркотическим дурманом. Кандидатка в проводники не должна умереть от болевого шока раньше положенного. В самый ответственный момент тринадцатый жрец нажимал на рычаг и на алтарь, прямо на шею девочки падала тяжеленая, исписанная странными символами плита. Голова отделялась от тела, обеспечивая несчастную последним взрывом боли, который заставлял её забыть даже своё имя. Она оставалась в Мертвых землях одна, не совершившая за свою жизнь ничего хорошего и плохого. Её встречала предыдущая Смерть, и понимала, что теперь может уйти.

Только вот моя собеседница стала последней Смертью, потому что племя с его жрецами, ритуалами и богами сгинуло в потоке лет. Через несколько веков одинокая девочка начала вспоминать себя. Общаться с теми, кого должна проводить, и даже заводить дружбу с некоторыми людьми. Она не уходила, потому что без неё умерших стало бы некому провожать. Смерть - очень добрая девочка. Об этом я узнал в первую нашу встречу, когда мне было 13 лет.

Чтобы Смерть не сближалась с людьми больше положенного, за каждое прикосновение к смертным ей назначалось наказание. Она снова переживала свои последние мгновения в мире живых. И сейчас, если я коснусь ее, либо она пройдет через настоящий ад, либо я пойму что умер и нет дороги назад.

Я бережно сжал тонкую талию, и положил свою грубую ладонь на маленький девичий затылок. Смерть вскрикнула, и мне на руки и на грудь брызнула холодная кровь. Я удержал легкое тело и отделенную от него голову. Законы логики и физики За гранью не работают, поэтому она снова рассмеялась, несмотря на то, что связи между легкими и гортанью не было.

- У тебя было такое лицо, как будто ты вот-вот обкакаешься! Я очень-очень по тебе соскучилась!

Никогда не мог уловить момент, как это происходит. Кровь исчезла, руки и ноги перестали быть искалеченными, а голова девочки снова была соединена с телом тоненькой загорелой шеей.  Она прижималась ко мне доверчиво и нежно. Пока мы не разорвем прикосновение, нового наказания не будет. Помня об этом, я взял её за руку, и перестал обнимать. Всё-таки удобнее разговаривать так, а не когда упругая девичья грудь в тебя упирается. Особенно, если ты женат. Хотя интересно было бы стать первым в мире человеком, который бы трахнул Смерть.

Она звонко рассмеялась. Всё время забываю, что она умеет читать мысли.

- Если бы это было возможно, первым бы ты точно не стал. Но я была бы не против. – Она поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку. - В любом случае, ты стал первым, кто пожалел меня. И первым, кто научил меня читать! Пойдём на лавочку, в ногах правды нет.

***

Это случилось, когда мне было тринадцать лет. Я был очень болезненным ребёнком. Маме говорили, что будет чудом, если я доживу до двадцати. У меня почти не работал один клапан в сердце и от любой нагрузки в глазах темнело и становилось трудно дышать, как будто кто-то меня душил.

Я рос в девяностые без всяких гаджетов. Пока мои сверстники гоняли мяч, лазали по стройкам и занимались тем, чем и должны заниматься нормальные дети, я читал. В детстве легче бегать, чем ходить, но только если у тебя здоровое сердце.

Разумеется, я рос изгоем. В девяностых дети были злыми, они смеялись на до мной, дразнили «дистрофиком» и мелко гадили в школе. Особенно их бесило, что вместо уроков физкультуры я сижу на лавочке с очередной книгой, а не бегаю как все.

Читать книги сам и целиком я начал во втором классе, когда мне в руки попал детский ужастик «Мёртвый дом» Стайна. Простенькая сказка про курортный посёлок мертвецов, в котором всегда сдается один дом, и семью, которая приезжает туда на отдых пожирают зомби, чтобы дальше продолжить своё немертвое существование. До этого я уже смотрел фильмы про зомби и маленькому мне они нравились. А тут книга про зомби, которые выглядят как живые.

Но я отвлекаюсь. Со второго класса, я читал всё до чего мог дотянуться. Меня знали в каждой библиотеке. Я экономил на обедах, чтобы накопить на очередную книжку в единственном книжном магазине нашего райцентра. Когда там был новый привоз, кто-то из продавцов обязательно звонил маме или бабушке, чтобы мне об этом передали. Иногда я даже успевал в магазин, чтобы помочь сотрудникам разобрать новые романы ужасов и фантастику. Дед ругался, что мои книги уже некуда складывать и сетовал на то, что «дерьмократы макулатуру не принимают». Он много пил. Вечно мастерил что-то на огороде. И терпеть меня не мог, предпочитая мне моих двоюродных братьев, которые были нормальными мальчишками-сорванцами, а не ботаниками.

К своим тринадцати годам, я был сутулым очкариком с россыпью прыщей на лбу и тонкими слабыми руками.

Мне тогда снился очень странный сон. Я шел к книжному шкафу, но никак не мог дойти. Квартира постоянно менялась, а за окнами город выглядел так, как будто по нему прошлась война или эпидемия. Что, впрочем, не очень-то отличалось от обычного облика райцентра в конце девяностых.

Раздался звонок, я пошел открывать дверь и до неё я смог дойти. Там стояла Она. С разноцветными глазами, волосами собранными в пучок, и в смешном нелепом фиолетовом пуховике. Она жевала жвачку и улыбалась. Моя мама была учителем и часто репетироствовала на дому. Иногда к ней привозили учеников из соседних поселков. Почему-то я подумал, что это очередная ученица.

- Мамы сейчас нет – Сказал я. – Но ты можешь подождать.

- Вообще-то, я пришла к тебе. Пойдём?

Мне было тринадцать и я уже начинал засматриваться на одноклассниц. Впрочем, без шансов, никому не нравятся прыщавые, очкастые ботаники. Поэтому я даже обрадовался, симпатичная девчонка моих лет куда-то меня зовет. Но я точно знал, что мне надо дочитать «Незаметных» Бентли Литтла. Роман ужасов о людях, которые такие обычные, что стираются из памяти всякого кто с ними общался. Про главного героя забыла его девушка, его родители. Коллеги, впрочем, забыли первыми, но зарплата продолжала приходить на счет в банке. Тогда я ещё не знал, чем кончится история, и что главный герой встретит других «незаметных». Они начнут совершать отвратительные вещи, чтобы их заметили. Потому что даже смертная казнь лучше того, что выпало на их участь.

- Мне надо дочитать книгу. И можем пойти. – я был довольно стеснительным подростком и совершенно не умел общаться со сверстниками.

- Это долго?

- Я быстро читаю. Проходи.

Она сняла пуховик, по-свойски повесила его на вешалку, разулась и прошла за мной в комнату с книжным шкафом. Наконец-то я смог до него дойти, по странной, какой-то чужой квартире.

Я взял книгу и сел на диван с важным видом. А она смотрела на корешки книг с каким-то странным интересом.

- Нравится что-то? Хочешь дам почитать?

- Я не умею. А это интересно?

Я подскочил с дивана. Почему-то я сразу понял, что она не врёт. И мне стало её чертовски жалко.

- Ты ещё спрашиваешь?! Когда читаешь, это как смотришь фильм, только он у тебя в голове. С запахами, звуками, и ты прямо в центре событий… - я ещё долго распинался, о том как круто читать, а она меня слушала и улыбалась. Смерть почти всегда улыбается, она же добрая девочка. И мне казалось совершенно нормальным, что её глаза постоянно меняют цвет.

Затем я схватил её за руку и увидел, как она умирала. По-моему, я даже обоссался тогда от страха. Голова упала на пол, и начала заразительно смеяться её обычным звонким смехом. Я встал рядом на колени - мне нельзя было резко наклоняться - бережно поднял её голову, сел на диван и уложил себе на колени.

- Чем бы ты не была, я научу тебя читать, если ты правда этого хочешь. Но мне очень-очень страшно. Пожалуйста, соберись обратно.  – Разговаривал я тогда очень литературно, потому что за неимением живых друзей, моими друзьями были книги. И стала Смерть.

Проснулся я обоссавшимся. Мокрый от мочи и пота. В большой комнате, где стоял книжный шкаф по-звериному выла бабушка. Я выскочил из нашей с мамой комнаты, и увидел на полу деда. Он лежал в том самом месте, перед шкафом, где я схватил за руку Смерть. Вскрытие показало, что у него были такие же проблемы с сердцем, как у меня, хотя он всю жизнь бахвалился богатырским здоровьем. А мой мотор с тех пор начал работать, как часы. Вот тогда я и узнал, что моя новая подруга, которую я научил читать во сне, никогда не уходит одна.

Когда врачи сняли с меня ограничения, я записался на самбо, фехтование и все возможные секции, которые только мог уместить в расписании. Сутулость ушла, появились мускулы, девочки стали на меня заглядываться. Но читать я не перестал. Помнил, книги спасли мне жизнь.

О, с каким наслаждением она сварила себе кофе! Горячий, ароматный, сладкий, с густыми сливками, как она раньше любила! А к нему Диана поджарила хрустящие тосты, яйца и немного диетической ветчины из индейки. Хищно набросившись на исходившую невероятно соблазнительными запахами пищу, мать даже не заметила, как на кухне бесшумно появилась Яна. Помятая, поправляющая сползавшие очки, не успевшая умыться и толком проснуться.

Она замерла на пороге как вкопанная, лишь хватая воздух открытым ртом, когда увидела розовощёкую Диану, жадно глотавшую куски жирной яичницы прямо со сковородки.

– Мама… Мамочка! – только и выдавила Яна, а потом вдруг разревелась, как маленькая девочка. Слёзы счастья водопадом хлынули по её лицу, и дочь упала на колени перед матерью, обнимая её за талию, крепко прижимаясь, словно боясь даже на мгновение ослабить объятья.

– Получилось, мама! У нас всё получилось! – твердила Яна. Диана и сама поверила в эти слова. Она больше не чувствовала себя больной, не чувствовала себя слабой и истощённой. Она была полна сил, энергии, ей хотелось петь и плясать, бежать по улицам, заливисто смеясь, любоваться чистым небом, закинув голову, достать из недр шкафа какое-нибудь красивое платье, которые она давно не носила, сделать макияж, улыбаться незнакомцам в общественном транспорте и верить в то, что жизнь может быть прекрасной.

Что жизнь стоит любых жертв, любых страданий и мук.

Весь день она порхала по квартире, не чувствуя собственного веса, казалось, даже не касаясь ногами пола. Собственная лёгкость и отсутствие боли так непомерно пьянили, что, невзирая на недовольство дочери и просьбы остаться дома, Диана решилась тем же вечером сходить в театр.

Как давно она там не была! Как соскучилась по неповторимой атмосфере театра: волнительным переливам звонков, зазывающих в зал, таинственному блеску люстры в полумраке, шороху поднимаемого занавеса, за которым поджидало ярчайшее действо. Ухватив в кассе последний льготный билет, Диана в элегантном беретике, скрывавшем отсутствие волос на голове, и в лучшем своём платье приютилась на балконе.

Душа её пела. И не было ничего, способного разрушить долгожданное счастье.

Она уже простила дочери её поступок, забыла о страшной ночи и даже в какой-то мере порадовалась, что именно Янино упорство привело её к спасению. И весь вечер после театра они провели вместе, обнявшись, гоняя чаи на кухне, не в силах нарадоваться, что болезнь отступила.

Уже перед сном, когда Диана умывалась, она долго разглядывала себя в зеркале, подмечая, как порозовели губы, как оживился взгляд, заиграл на впалых щеках румянец. Она гладила лицо пальцами и улыбалась, всё шире и шире растягивая губы.

А после обомлела, заметив в отражении шокирующее несоответствие. На месте вырванного Яной пятого зуба поблёскивал белоснежный преемник. Новенький, совершенно чистый и крепкий зуб стоял там, где ещё недавно, пошатываясь, гнездился старый. Тот самый, что Пасть забрал себе и пристроил в частоколе чужих зубов в провале уродливого рта.

Диана потрогала новичка пальцем, попробовала его раскачать. Зуб сидел надёжно. Она удивлённо закрыла рот, и улыбка истаяла на её лице.

Кровь чудовища излечила её болезнь, а теперь ещё и вырастила заново утраченный зуб. Но раз лекарству был нипочём такой страшный недуг как рак, неужто могло показаться странным, что он сумел вернуть ей один-единственный маленький кусочек кости?

Подавив неожиданный приступ нервозности, Диана мысленно убедила себя, что всё было в порядке, что волноваться было не о чем и отправилась в кровать.

Наутро ничего не изменилось, волшебство не рассеялось. Диана по-прежнему была полна энергии, но всё же пришла к мысли, что пропускать очередную процедуру химиотерапии не стоило. Чудо чудом, а уверить врачей в действенности химии было куда проще, чем доказать, что её исцелила кровь неведомого науки существа. И тем не менее опостылевшую тросточку Диана намеренно оставила дома, направившись в диспансер лёгким быстрым шагом.

Что её удивило, так это вымерший практически пустой коридор. Перед кабинетом химиотерапии сидело всего несколько человек, из которых Диане был знаком лишь неизменный дядя Ваня в выглаженной рубашке. Остальные пациенты явно посещали сие печальное место впервые: это было заметно по их нервозности, лихорадочному румянцу и не выпавшим пока волосам.

– А что так тихо? – изумлённо поинтересовалась у старого знакомого Диана, присаживаясь на лавку рядом.

Дядя Ваня окинул её хмурым взглядом, сразу подметив и розовые щёки, и отсутствие палочки, и бодрый вид. От увиденного он вмиг насупился ещё больше, весь как-то сжался, стиснул колени.

– И вы, значит, скоро вслед за ними отправитесь… Очень жаль, вы красивая женщина.

– Вслед за кем? – не поняла Диана.

– За всей этой дружной компанией, которую утащила вместе с собой в ад Антонина Михайловна.

– О чём вы?.. – оторопела Диана.

– Да неужто вы не понимаете сами?! – неожиданно взъярился Ваня, поджав бледные губы. – Почему все вдруг решили, что стали избранными, что смерть можно обмануть и сбежать от неё, а? Если на роду написано сгинуть, то никак этого не изменить! Ни чудесами, ни снадобьями. И эта бестолковая баба, Антонина Михайловна, со своим длинным языком, как магнит, все ваши грешные души за собой потянула! А теперь нет пути обратно! Всё! Дорожка ведёт на смертный одр, а затем в могилу. И вот стоило оно того? Стоило урезать последние часы своей жизни ради призрачной надежды? Тут хоть сколько бы ещё пожили, химии поглотали бы, да… Но ведь это лекарство проверенное. Может, кому бы и помогло, в самом деле. А вы…

– Где Антонина Михайловна? – едва ворочая пересохшим языком, спросила Диана, чувствуя, как над её безоблачной новообретённой жизнью сгущаются сизые грозовые тучи, не предвещавшие ничего хорошего.

– Там же, где и остальные. – Дядя Ваня демонстративно поднял взгляд на потолок. – Пока в палате, никого к ним не пускают, не велено самим главврачом. Но скоро они выше переселятся, прямиком на небеса. Степановна и Захаровна вон с утра уже туда отправились первым рейсом.

У Дианы перехватило дыхание. Образ двух весёлых старушек-подружек, вечно влезавших в любые разговоры, которыми тешилась очередь, встал у неё перед глазами особенно чётко и ярко. А теперь, выходило, что их весёлые деньки подошли к концу. И то же самое грозило всем, кто рискнул последовать за присланным зубом и попробовать на вкус кровь жуткого чудовища. Похоже, таких оказалось немало.

Когда Диана, ни живая ни мёртвая, оказалась усажена в кресло, а по её венам полился химический коктейль лекарств, в себя её привёл только угрюмый голос Таньки:

– Что это вы сегодня без тросточки своей? Только с ней же ходили последнее время, Диана Олеговна. Неужели лучше себя чувствовать стали?

Диана перевела потускневший взгляд на немолодую медсестру и неуверенно соврала:

– Забыла её дома.

– А, ну это ничего. Со всеми бывает, – удивительно мирно отозвалась Танька, поглядывая на катетер. – Я уж думала, вам лучше стало. А то вон у нас тут целая палата ваших товарищей и знакомых собралась. Всем внезапно лучше стало. Ну и что же? Теперь, чёрт его знает, от чего их лечим! Я такого никогда за всю свою жизнь не видела! Жуткое зрелище, скажу я вам. Так что вы это… если вдруг состояние улучшится, сразу к нам бегите, не ждите. Может, поможем… Хотя, признаться, не очень-то я верю, что мы с этим что-то сделать сумеем… Завтра консилиум присланных из столицы специалистов собирают, а мне что-то подсказывает, что и они не помогут.

На последних словах Танька совсем понизила голос, глаза её беспокойно заблестели. Диана никогда раньше не видела эту желчную склочную медсестру такой растерянной и испуганной.

– А что с ними?..

– Простите, распространяться не велено начальством. Я и так много лишнего сболтнула, – тряхнула головой Танька и быстрее отошла в другой конец кабинета, к новенькой пациентке, которая явно собиралась завалиться в обморок.

Диана с трудом досидела до конца процедуры. Новости растревожили её душу, всполошили сердце. Было ясно одно: следовало любыми способами добыть больше информации о том, что её ждало в ближайшем будущем, но попасть в палату к товарищам по несчастью не представлялось возможным, а времени оставалось всё меньше.

Из кабинета она вылетела пушечным ядром, вот только направилась вовсе не домой, а резво поспешила к ближайшему магазину. Выбрав лучший горький шоколад, который только лежал на полках, Диана быстро вернулась обратно, без очереди заскочив в кабинет химиотерапии.

Танька уставилась на неё круглыми глазами, не скрывая удивления.

– Пустите меня в палату, Танечка. На одну минуту! Я вас очень прошу. Обещаю, что ничего трогать или делать не буду, только с Антониной поговорю. Вопрос жизни и смерти. Ну очень нужно!

Никогда прежде не занимавшаяся взяточничеством Диана робко протянула медсестре две плитки элитного горького шоколада. Она давно уже знала, как сильно Татьяна любила это лакомство. В то время, пока пациенты, лёжа в креслах, с утомлённым видом поглядывали на капельницы, откуда в их вены попадало убийственное лекарство, Диана предпочитала наблюдать за медсестрой. Та вечно после сделанной работы мышкой подбиралась к столу и украдкой доставала из ящика кусочек шоколадки. Думая, что никто ничего не видит, она упоённо его поглощала. Диану это всегда забавляло – Таня не могла отказать себе в маленькой слабости даже на рабочем месте.

– Вы что же это… Вы зачем это, Диана Олеговна?.. – смутилась медсестра, опасливо оглядываясь на других пациентов, будто ей предлагали вовсе не шоколад, а наркотики.

– Пожалуйста, Таня.

– Нам строго-настрого запретили посторонних туда пускать, – чуть понизив голос, произнесла Танька. – Да и зачем вам это надо, я не понимаю…

– На одну минуту, на полминуты, Таня!

И Таня сдалась. Ловким движением забрала шоколадки, спрятав их под халатик.

– Только потому, что вы были самой хорошей моей пациенткой, Диана Олеговна. Самой тихонькой из всех. Никогда не шумели, не жаловались, не мешали мне работать. Только поэтому.

Она быстро выскользнула из кабинета, поманив за собой Диану, и поспешила в сторону лестницы на второй этаж. Идти оказалось недалеко. Первая же палата с предупреждающей надписью на листке «Посторонним вход воспрещён!!!» и стала конечной точкой маршрута.

– Через минуту я вернусь за вами, только на пост быстренько заскочу. Но я вас предупреждаю, Диана Олеговна, за ширмы не заглядывайте. Не надо. Поверьте мне.

И Танька, придерживая рукой шоколадки, так и норовившие выпасть из-под халатика, устремилась к сестринскому посту, а Диана быстро и бесшумно прошмыгнула за дверь.

Первое, что её поразило, было количество пациентов: она и подумать не могла, что столько людей добровольно согласились пойти в старый корпус больницы и пережить всё то же, что пережила и сама Диана. В десятиместной палате все койки, кроме двух дальних, были заняты. И все были отгорожены плотными белыми ширмами.

Одинокий женский плач доносился с кровати, располагавшейся ближе всех к двери. На тумбочке возле неё кто-то оставил потрёпанную книгу с надорванной обложкой, на которой сплелись в страстных объятьях красотка и мускулистый герой.

С соседней койки немедленно раздался сиплый раздражённый голос:

– Да замолкни ты уже! Ну сколько можно реветь? Да почему же ты никак не желаешь понять, что всё не зря! Мы страдали не просто так! Мы излечились, мы остались живы.

– Во что я превратилась?.. – сквозь слёзы жалобно протянул голос с крайней койки. – Лучше умереть…

– Многие умрут, не все переживут превращение, – согласно протянула её собеседница. – Но будут и те, кто останутся. Избранные. И они будут жить. Будут жить долго. Я стану такой!

Ответом ей послужил лишь скулящий надрывный плач. Диана передёрнула плечами и приблизилась к ширме той пациентки, что не плакала. Голос и амбиции принадлежали Антонине, сомнений в этом не было никаких.

– Антонина Михайловна, – негромко позвала Диана и замерла в одном шаге от ширмы. – Антонина Михайловна, это я.

– Кого это тут к нам занесло? Хм? Знакомый голос. Дианка, ты, что ли?

– Я.

– Ну вот и ты пришла, милочка. Насовсем или так, утолить любопытство?

– Я… Я, кажется, скоро к вам присоединюсь. Я ведь тоже там была…

В палате стало совсем тихо. Плач дамы с книжками стих, чтобы через мгновение грянуть с небывалой силой. Будто она оплакивала теперь не себя одну, но и бедняжку Диану Олеговну.

– И правильно сделала, – категорично отозвалась Антонина. – Не слушай эту плаксу!

– Мы все стали чудовищами. Совсем как ОН! – срываясь, проревела женщина с угловой койки.

Застонал кто-то с постели возле окна, заворочался, но ничего не сказал.

– Чудовищами?.. – сглотнув, опасливо переспросила Диана.

– Не слушай её! – строго повторила Антонина. – Дура не понимает своего счастья. Мы излечились, излечились от рака и от всех болезней, понимаешь? Мы обновились, переродились, чтобы сиять теперь с небывалой силой! Мы будем жить долго, и после смерти тело наше не станет прахом и гнилью, а сверкать будет во славу костяных богов! Всё, как говорил ОН!

Диана даже отступила на один шажок назад, сметённая волной неистового фанатизма.

– Мы были избраны! Только мы! Мы были отмечены! Лишь нам дали семя, что переродило наши тела! Сделало их идеальными!

– Неужели всех без исключения ждёт это… перерождение? – дрожащим голосом спросила Диана.

– Всех, – сказала как отрезала Антонина. – Кроме одного жалкого труса.

– Он единственный спасся! Ему повезло больше всех нас! – возразила дама с книжками.

– Он думал обмануть костяных богов! Думал схитрить, принеся в дар чужие мёртвые зубы! Думал, что он самый умный! Какая подлость и низость!.. А теперь считает себя чуть ли не святым, искренне верит, что он везунчик, потому что ему было отказано в крови. Но одного Ванька не понимает… Не понимает, кого разозлил. ОН придёт, чтобы наказать негодяя.

Диана передёрнула плечами, и на миг в её голове мелькнула мысль, что дядю Ваню ждала участь куда более страшная, чем смерть от рака. Не замолкая, не прерывая экзальтированные выкрики, Антонина Михайловна всё голосила про избранность, про служение и счастье перерождения. Диана её не слушала. Было ясно, что женщина медленно и верно сходила с ума от всего, что с ней случилось. Но что именно?

Белая складная ширма отгораживала от Дианы правду. Нужно было лишь протянуть руку, чуть сдвинуть ткань и одним глазком заглянуть туда, где лежала переродившаяся Антонина. Но страх лицом к лицу встретиться с тем, что саму ждало её впереди, глодал сердце и заставлял подрагивать пальцы. Что там? Чудовище, как говорила дама с книжками? Либо же идеал, как твердила Антонина? Колеблясь, Диана коснулась ткани, чуть-чуть её отдёрнула…

– Диана Олеговна! Я же просила! – раздался от двери стальной голос Таньки, и Диана быстро опустила руку.

Как добралась до дома, она не помнила. Всё было словно в тумане. Тумане страхов, сомнений и тревог. Уже не так радовало обновлённое здоровое тело. Кажется, сама того не ведая, Диана заплатила за излечение от рака непомерную цену. И теперь с этим ничего нельзя было поделать.

Дожидаясь, пока дочь вернётся с работы, Диана просто молча сидела на кухне, уставившись в окно. Будто кукла с негнущимся пластиковым телом, она до самого вечера, не шевелясь, разглядывала мир за пределами дома. А мир был красив: он переливался всеми возможными цветами, дышал свободой и жизнью, манил к себе.

Диана думала, какую страшную ошибку она совершила, позволив дочери всё решить за неё.

Яна сперва не поверила рассказу матери. Посмеялась, придерживая пальцами очки, но лишь заметив осунувшееся бледное лицо Дианы, сообразила, что шуткой это не было. Заставила маму объяснить всё подробнее, а потом с задумчивым видом принялась заваривать чай и после с пышущей паром кружкой разгуливать по кухне, от стены к раковине и обратно.

– Но ведь они остались живы, так? – наконец спросила Яна.

– Не все. Две бабушки умерли. А сейчас, может, ещё кто скончался, – тихо ответила ей мать.

– Однако большинство выжило, да? И Антонина сказала, что все их болезни исчезли.

– Яна… Ты будто меня не слушала. С ними случилось что-то нехорошее! Эта поганая кровь изменила их тела! Нам с тобой стоило подумать о возможных побочных эффектах, прежде чем пить кровь! Ну почему? Почему умные мысли всегда посещают меня с задержкой?..

– Но они же в сознании, эти люди, – упрямо возразила Яна, поставив кружку на стол. – Они мыслят, говорят, помнят, кто они. Их мозги работают, как раньше! Только рака больше нет…

– Ты понимаешь, что, избежав смерти, они обрекли себя на страшное существование в обезображенной оболочке! – не выдержав, повысила голос мать. – Они даже ходить не могут! Что там с ними случилось? В кого они превратились? В чудовищ или обездвиженных кукол? Я не знаю! Но я не хочу, чтобы и со мной так было… Не хочу!

– Мама, но ты уже выпила кровь.

– Я знаю! Знаю! – Диана зарыдала, обхватив руками лысую голову. – И мне безумно страшно! Кем я стану не сегодня завтра? Что со мной будет? Уж лучше бы я умерла от рака…

– Не говори так!

– Зачем я только послушалась тебя, пошла в эти развалины?.. Зачем позволила опоить себя этой призрачной надеждой на счастливую жизнь? Чудес ведь не бывает!

– Ты сделала это ради меня. – Яна приложила ладонь к груди. – Чтобы мы всегда были вместе.

– А если я не хочу этого больше? – вскинула голову Диана, уставившись прямо в глаза дочери через толстые линзы очков. – Я люблю тебя, Яна. Но жить так, превратившись в непонятно что, я не хочу. Не хочу, чтобы ты видела чудовище каждый день. Пусть живое, пусть здоровое, но всё же чудовище… Давно надо было всё это закончить.

Диана резко поднялась со стула, решительность была напечатана на её лице огромными буквами, как лозунг на красной ткани транспаранта.

– Куда ты? Что ты хочешь сделать? – забеспокоилась Яна.

– Я постараюсь всё исправить. Отправлюсь к этому монстру в его дыру и попрошу вернуть всё, как было. А если не выйдет или он откажет, то лучше спрыгну с крыши. Что угодно, лишь бы не становиться ещё одной неподвижной полубезумной грудой плоти за белыми ширмами в той палате. Уж лучше смерть.

– Нет! Мама! – Яна грудью загородила проход с кухни. – Не надо, пожалуйста! Мы ведь ещё толком не знаем, как проходит это превращение, кем ты станешь. Вдруг всё не так страшно!

– Яна, я в любом случае не горю желанием меняться, что бы там меня ни ждало. Я хочу быть сама собой и умереть сама собой.

– Нет, нет, нет! Ты не посмеешь! Не поступай так со мной!

Неожиданно озверев, Яна вдруг кинулась на мать, растопырив пальцы и вцепившись ей в плечи когтями, как хищная птица. Диана и не подозревала, что её дочь на такое способна.

– Не поступай как отец! Не смей бросать меня! – В голосе Яны проскользнули визгливые истеричные нотки, и мама, взмахнув рукой, отвесила ей крепкую увесистую пощёчину. Первую в жизни пощёчину – никогда раньше любимую и единственную дочь она не била.

С Яны слетели очки, упав на плитку, и одна из линз сразу дала трещину. А молодая женщина так и застыла, будто приросла ногами к исшарканному кухонному полу, приложив ладонь к пылающей щеке. Она так опешила, что не пошевелилась, даже когда мать прошла мимо неё в коридор.

– Только я могу распоряжаться собственной жизнью, она мне одной принадлежит. Только мне решать, когда жить, а когда умирать. Твоё упрямство здесь не играет роли.

Быстро переобувшись, Диана протянула пальцы к рукояти входной двери, когда позади неё удивительно близко раздался едва различимый шёпот:

– Ты ошибаешься. Ты принадлежишь мне.

Яна всегда умела ходить по квартире почти бесшумно, часто ночами пугая маму, но теперь в этом не было ничего забавного. Почти сразу же Диана почувствовала, как ей на голову опустилось что-то увесистое и холодное. Удар выбил из неё весь воздух, будто фура на полном ходу врезалась ей в затылок. И почти мгновенно со вспышкой ослепительной боли разум утонул в пучине мрака.

В себя она приходила медленно, то вскрикивая от кратких всполохов привидевшихся ужасов, то чувствуя, как горит всё тело, а кожа словно лопается от жара и трескается, как стонут кости и сводит мышцы. Голос Яны раздавался издалека, слова сливались в единую многозвучную массу, не позволяя ничего толком разобрать. А после, когда закрытые веки обожгло солнечным светом, обозначившим наступление утра, Диана почувствовала, как по её лицу водят влажным полотенцем и что-то приговаривают.

– Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, мамочка.

Попытавшись завозиться, Диана не сразу поняла, что она лежит на кровати, обвязанная ремнями и разорванными на лоскуты простынями. Тряпки сильно врезались в тело, а чувствительность кожи почему-то вдруг показалась необычайно обострённой. Голова покоилась на груде подушек, и в ней до сих пор пульсировала боль от сильного удара чугунной сковородой.

Диана заворочала языком в пересохшем рту, пытаясь что-то сказать, и, к своему изумлению, наткнулась на лишние зубы. Зубы, которые природой изначально предусмотрены не были. Несколько гнездились на правой щеке, другие – под языком, а ещё один прощупывался возле самой гортани. Зубы были такими же реальными, как и головная боль.

– Что?.. – только и смогла она выдохнуть.

– Ох, мамочка, ты проснулась? С добрым утром! Хочешь, я приготовлю завтрак? – заботливо поинтересовалась сидевшая рядом Яна и продолжила поглаживать влажной тряпкой лицо мамы.

Только в тот момент Диана решилась распахнуть глаза. И то, что она увидела, зародило в её груди полный отчаяния и ужаса крик, сотрясший старый многоэтажный дом до основания.

Всё её тело, каждый сантиметр кожи был покрыт белыми блестящими зубками. Они теснились повсеместно – клыки, резцы и коренные – лишайными пятнами зубы проступали на всех частях тела, мешая двигать ногами и руками, не давая даже толком пошевелить головой. Будто уродливый панцирь, с которым она оказалась навечно срощена.

Диана чувствовала, как ремни и простыни, которыми она оказалась стянута, неприятно впивались в её зубы, как холодная капавшая с тряпки вода вызывала короткие вспышки боли в зубах на лице. Она знала, что под кожей тоже сидели зубы – десятки и сотни крепких зубов, составлявшие теперь большую часть тела. Ей хотелось реветь от безысходности, расправлявшей крылья в измученной душе, и как можно скорее броситься вон из окна, чтобы оборвать этот кошмар, но она могла только дико вращать налитыми кровью глазами и мямлить:

– Убей меня! Убей! Я чудовище! Чудовище!

Тихонечко улыбаясь, Яна гладила брыкавшуюся маму по лицу, скользя пальцами по чувствительным зубам. За разбитыми линзами очков горели заботой ласковые родные глаза:

– Всё в порядке, мама. Ты жива и здорова, ты рядом со мной. А я люблю тебя любой. Иногда ради жизни нужно уметь чем-то жертвовать и быть готовым измениться, правда ведь? Зато теперь мы с тобой ещё долго будем вместе. Теперь всё будет хорошо. Всё будет хорошо… Ведь твоя боль наконец превратилась в улыбку, как ОН и обещал…

Конец.