Мой отец не был полным придурком. Но выходя с работы, он превращался в нудноватого и застенчивого дядьку. Природа не наделила его ничем, кроме гармоничной лысины, идущей ему с юности. Ну и ещё отличного голоса, который стал его профессией. В прочем же - в чём я уверен, прожив с ним годы один на один, - найти человека поинтереснее труда не составляло. Что матери вполне удалось, и я ни капли её не осуждаю. После развода я бы с удовольствием остался с ней, просто отец ушёл в запой впервые в жизни. Поэтому мать забрала мою сестру-погодку и моментально выскочила за другого, а мы остались вдвоём в бывшем бабушкином доме. И скучно нам, надо признать, было ужасно.
Всё изменилось в одночасье. Мой чинный папаня сходил на родительское собрание. Он всегда ходил, но эту новую учительницу увидел впервые... Вернувшись с собрания и гремя поварёшками в кухне, отец пел! А не пел он - как и не пил - совсем. Не любил. Когда я попробовал узнать, что сказали на собрании, отец вопросительно посмотрел на меня, словно на незнакомца. Потом слегка вздрогнул: видимо, вспомнил. Не только меня самого, но и о моём существовании - как о каком-то кредите, неприятном обременении.. Так я понял, что отец влюбился в Нину Алексеевну. В мою единственную, неповторимую и самую настоящую любовь.
Только он не имел на неё никаких прав! Я встретил её раньше!! Ещё до школы. В смысле: до того, как Нина Алексеевна пришла в неё работать. Она переехала в наш частный сектор (в "посёлок", утвердительно говорили здешние) прошлой весной. Такой холодной, что моя Ниночка не снимала старого кожаного плаща, широкого не по ней даже в плечах. Она моталась в этой твёрдой палатке слабой малюткой, давно заслужившей тихую колыбельную. Увы, ей явно было не до колыбельных для себя. Да собственно, имелся и малютка, кому следовало бы ласково петь перед сном, но сначала требовалось прокормить и согреть их обоих.
Они поселились в жутком ледяном домине, бесконечно перестраиваемом и ломаемом её отцом. Мужчиной с пылающими глазами и в бушлате, наброшенном поверх сизых кальсон. Он мотался по посёлку с огромным крестом по вырезу нательного белья и постоянно искал что-то для своей хибары. Доски, шифер, батареи со свалки... Явно психически нездоровый, особенно к концу жизни, и в итоге бесславно померевший на собственном участке под завалами строительного мусора. Его не сразу обнаружили. Как и Ниночку - дочку из прошлой жизни Алексея Геннадьевича. (Почти все, я уверен, только на похоронах и узнали, как на самом деле звали "психа из хибары".) Дочери и досталось пропащее его наследство. Но хоть землю продаст девчонка, судачили поселковые.
На похоронах, кстати, я её не разглядел. Нас туда загнали потому что потому (сперва идти никто не хотел и местный батюшка, Алексея - человека божьего - привечавший, попросил "массовку" из старшеклассников), а она стояла с каким-то неуловимым всё время лицом. Поражаясь или недопонимая, кто такие все здесь и кто такая она сама - дочь своего незнакомого отца. Зато чуть погодя я увидел её в магазине. И это был не вожделенный трепет, а ментальный шок!
Лёгкая пацанистая фигурка под плащом-палаткой. Полудетское лицо под русым аккуратным каре и бедной вязаной шапке с отворотом. Но никакой размытой акварели, никакой милой рисовки для книжек о первой любви! Глаза из гжелевской керамики, подбородок вверх, носик торчком и губки сжаты. Всё тельце - в полёте к цели! Великолепная целеустремлённость, противостоящая моей кисельной жизни. А ведь она немногим старше меня, подумал я изумлённо! Но какая стойкость гранита в этой девчонке из белого мрамора!.. Даже со своим ребёнком она не сюсюкает, растягивая и слюнявя слова. Говорит громко и чётко, словно с равным себе взрослым, не теряя ни уважения, ни терпения.
В посёлке быстро прознали, что мой отец стал захаживать к Ниночке. Соседки доложили его сестре, моей действительно здравомыслящей тётке, которую я очень любил. Она прискакала на выходных с сумкой домашних блинцов и приступила к "санобработке" своего младшего брата без всякой деликатности. Я подслушал всё, то угорая со смеху, то аплодируя тёте Вале, но не переставая уже ненавидеть отца.
- Ты совсем чиканулся, что ли, прохвост старый?! Бесы рёбра щекочут? Так смейся почаще или разгони их, хоть иконку какую повесь! - Тётя Валя "пилить" умела, поэтому её собственный муж исполнял все инструкции без разговоров, до них ситуацию не доводя. - Саня, ты очнись! Одна была моложе тебя на семь лет, и чёй-то не видать теперь! Аж пацана бросила, во как бежала - пятки землю жгли.. Другая моложе на двадцать. Ты хочешь, чтобы она в космос улетела, как ракета?? Ты своего воспитывай, в люди выводи, а она пусть со своим сама разбирается!
Отец мычал и улыбался, как делал теперь постоянно. А ещё теперь он постоянно пел...
Окружавшие меня женщины (кроме матери-горожанки) все были на одно лицо. Возрастные, крепкие, словно бурлачки, тянувшие подводу из мужей, детей, огородов, скотины. Девушки-ровесницы быстро становились похожими или на матерей с потухшими лицами, живущих от продажи лука с картохой до сдачи свиньи под новогодние. Или на шлюх с заученными гримасами, виляющих задами перед машинами богатеев и собирающих "кавалеров" от остановки "Мост" до остановки "Речная".. Когда я смотрел в голодные глаза Ниночки - я видел другой голод. Самый жуткий, потому что обычный человеческий. Далёкий от меня, как книжки про войну. Но горел этот гжель, закаляясь рубцами до стали, неизменно! Огнём упорства, напоминавшего о её безумном отце, зато не стяжательства или хитрости. А на уроках пламя сияло любознательностью: она ещё оканчивала институт заочно и ей было интересно вместе с нами! Девчонки "тронутую эту" возненавидели, мальчишки "блажную" не обижали, мужчины же Ниночку полюбили единогласно. Особенно неженатые.
Да, я наблюдал: в нашей школе у мужчин были женские отвислые зады. Остатки кудрей или три волосинки с чуба. Байковые рубашки под лоснящимися пиджаками. Плохие ботинки. Примерно так выглядело всё мужское население посёлка старше сорока и младше пятидесяти, среди которого имелись перспективные холостяки. Не алконавты, не побирушки, не бандиты и не шизики. На этом фоне (да, я оценил) мой отец был в посёлке лучшим. Сзади и он был так себе, конечно, но лысину носил к лицу и одет-обут куда лучше. Материально вполне обеспечен. Образован, работает чистенько, не пьёт и поёт, как выяснилось. Все его проблемы - один я.
Когда я узнал об их скором "законном сочетании" из мышиного писка в хозяйственном, через стук в окно какой-то бешеной синицы, от дуба, облысевшего за одну ночь, я заявился к отцу на работу. Спросил, так сказать, о чём гудит земля... Он и теперь струсил. Тогда я взял его за грудки, затаскивая в руки вязаную жилетку, забирая самую душу его.. Напрягся и ударил отца лицом об стол. Вывел микрофон на полную и заорал на весь стадион:
- Нет! Этого никогда не будет!
Выскочил из рубки в тёмный угол под самой крышей. И слышал, как зрители смеялись и болтали, что комментатор с ума сошёл от такой дерьмовой игры и от того, что нет нынче настоящего футбола.
Я тогда уже поступил на художественно-графический и даже подрабатывал "рисовальщиком" в краевой развлекательной газетке. У меня висело задание: карикатура "Стивен Кинг отдыхает". Я помню, как разметил её в три штриха, а потом домалевал. Узкогубый очкарик в жилетке сидит перед телевизором. А по телику идёт передача "Будет кровь - будет и рейтинг". Зав по художке эскиз принял, только спросил:
- С чего у тебя макулатурщик этот лысый?
И сам вильнул карандашом, добавив мужику волос.
В 2009 году мы с супругой были вызваны на официальную процедуру опознания. Я узнал лишь широкий циркониевый браслет, подарок бабушки отцу. Купленный ему "от давления" в телемагазине, кажется. Супруга не помнила и браслета.
