Я и писательница, и уборщица. Как же так вышло?

По второму пункту. Я работаю уборщицей, драю полы, чищу унитазы и вот это вот все. Я работала и в офисах, и в больницах, и на больших производствах, и в образовательных учреждениях. И мне моя работа в принципе нравится, хотя есть виды деятельности, которые я предпочитаю больше, чем уборку.

А еще сейчас я учусь в высшем учебном заведении (получаю уже второе высшее образование), и поэтому работаю не каждый день – хотя во время летних каникул я работала все время.

По первому пункту. Я еще на этапе идеи презентовала свою (тогда только-только начатую) книгу на питчинге нескольким издательствам, получила предложение сотрудничества, подписала договор и уже дописала непосредственно сам роман, сдала его на редактуру, получила обратную связь от редактора и сейчас нахожусь на этапе «шлифовки» и улучшения книги (которая, кстати, выйдет уже в первой половине 2026 года). Так что, думаю, теперь я могу с полным правом зваться еще и писательницей (хотя, думаю, даже сам факт простого написания чего-либо, без последующего издания или публикации, делает человека писателем). Можно сказать, что получилось это случайно и совершенно неожиданно для меня, но об этом расскажу в следующих постах.

Как то так.

Спасибо за прочтение!

Сидел на небе ангел, в иерархии ангельской был он не высоко и не низко, а так, по серединке, и занимался привычной работой: вносил в код Вселенной новорождённых детей. Скучно ему стало, ведь делал он это уже две тысячи лет, отвлекся ангел, засмотревшись на проплывающее внизу облако, похожее на прекрасного лебедя. Чёрт тем временем воспользовался моментом, перемешал команды в коде, долго смеялся своей проделке и был чертовски доволен собой.
Всё смешалось: вместо мальчиков у женщин стали игрушки рождаться, с неба вместо дождя начали ячмень, пшеница да рожь падать, раввин очнулся в норе с морковкой в зубах, а в московской синагоге обнаружили большого белого кролика. В Белом доме президент прямо во время пресс-конференции превратился в плавленый сыр.
Попытался ангел исправить ошибки, да только всё хуже стало. Небо позеленело, и по нему начали летать коровы, у людей в домах из крана пошёл фарш, кошки залаяли, птицы заквакали, ботинки стали носить на голове, а в Австралии люди начали ходить вниз ногами.
Позвал ангел серафима – начальника своего, тот поворчал и взялся за дело. Да только как ни старался, больше и больше всё запутывалось: Луна превратилась в огромного тунца, Земля стала плоской. Впрочем, Лоза заявил, что так оно всё и было. По морям стали люди плавать на овцах, бобры и утки смешались в утконосов, а Бузова начала петь. А потом всё настолько перемешалось, что само время стало идти то вперёд, то назад, и не поймёшь, где завтра, где вчера, где суббота. а где среда, надо идти на работу или можно ещё поспать, закончил ты уже что-то делать или ещё даже не начинал. Затем и пространство запуталось, так что не понять, где вверх, где вниз, летишь ты или падаешь, бежишь или стоишь на месте.
Поняли ангелы, что сами не справятся, и пошли с повинной к Богу. Щёлкнул Бог пальцами, и встало всё на свои места в тот же мгновение. Почти всё.

Пришлось бить себя ногой об ногу, чтобы не замёрзнуть. Падал снег. Он покрыл все тротуары, но таял на одежде. До вечера было ещё далеко, но уже смеркалось. Или рассвет прошёл незаметно. В такие дни фонари не выключают. Женя снова опоздал.

Когда он пришёл, Дима ничего не сказал. Лишь протянул руку.

— Давно меня ждёшь?

— С того времени, как договорились… — сказал Дима. Челюсть сводило. — П-шли.

Женя посмотрел на часы, прошло сорок минут.

— Ты замёрз, но это того стоит! Я не с пустыми руками. И да, я нашёл то, что ему точно поднимет настроение. — Женя потянулся во внутренний карман пальто, достал бутылочку. — На. Согрейся, пока идём. Моё «тёмное золото».

— Я не хочу пить. Да и согрелся я уже. Сделаю себе чай, как придём.

Женя уже приложился.

— Давай хотя бы глоток. Для профилактики, — и ещё глотнул, прокряхтел. — Моя бабуля, когда я ещё под стол пешком… — прервался на вторую волну тепла, поднимающуюся от желудка, икнул. — Бабуля нет-нет да после долгой моей прогулки всегда давала стопку настойки какой-нибудь.

Дима посмеялся:

— Вместо того чтобы баловать сладким, бабушка тебя спаивала с самого детства. Её вклад виден невооружённым взглядом.

— Так это же к борщу. Там и чеснок, и зелень всякая была. Петрушка, укроп.

— А остались лишь настойки, — посмеялся Дима.

— Ты бабулю мою не трогай. Она ещё жива и даст всем нам прикурить, — заговорил Женя. — Эта женщина видела блокаду. Приехала к сестре помогать и их закрыли. Голодала несколько лет.

— И это прекрасно! То есть ужасно…

— А ты это не ценишь! — сказал он, заталкивая бутылочку себе обратно в карман.

— Не ценю?

— Не ценишь. Сначала отказался от сигарет, теперь бросаешь пить. А в школе это я тебе, между прочим, дал первую сигарету.

— Мы не учились с тобой в одной школе. Мы познакомились пять лет назад в художественном училище.

— Но… — оборвал Женя. — Ты же можешь увидеть во мне того самого парня, который научил тебя вдыхать дым? Который говорил, как надо это делать?

— Это была Настя Буслова. В восьмом классе я думал, она станет моей женой. Мы собирались в соседнем дворе от школы. Курили, целовались. Это от неё я впервые получил сигарету. Тогда это меня так вдохновило. Она крала из пачки своего отца, они были ужасны. Помню, я выкурил две за раз и думал, что умру. Меня тошнило. По дороге домой я испортил соседскую клумбу…

Женя остановил Диму, схватил его за плечи. Они встретились глазами.

— Ты видишь? Настины глаза во мне! Видишь? Смотри! Она расстроена. Ты бросил курить и стёр из памяти золотое время детства, — сказал Женя. — Надо исправить эту несправедливость! — он снова достал бутылочку и сделал глоток.

— После девятого класса Настя Буслова уехала из нашего города. В Петербург, кажется, или Москву. И мы никогда больше не виделись.

— Тогда тем более. Сделай это ради любви!

— Зачем тебе так важно, чтобы я выпил с тобой? Мы идём на день рождения, там ты точно найдёшь себе собутыльника. — Дима вырвался из рук Жени, они пошли дальше. — Даже на твою настойку найдутся жадные глаза. Загребущие.

— Я чувствую себя виноватым перед тобой. Хочу тебя угостить. Сгладить неловкости, — но Дима лишь улыбнулся. — Ну и да, мне неудобно, если я пью один. Когда пью один — я не прав. А мне не нравится, когда я чувствую себя так.

Дима рассмеялся.

— Что? Честность алкоголика не губит.

— Да я о другом, — сказал Дима. — Я не ждал тебя так долго. Сколько? Сорок минут? — он кивнул в сторону часов Жени. — Я подошёл минут за пять. Все мы привыкли, что ты опаздываешь. Так что я даже не торопился.

Женя остановился. В тусклом свете фонаря было не видно его выражение лица.

Снегопад разыгрался.

— Вот как! — вырвалось у Жени, он снова икнул. — Тогда всё справедливо, — он снова приложился к бутылочке. Эти маленькие глоточки размыли его сознание лучше, чем океан размывает берег. — Если ты плохой, то я тоже могу быть плохим, — и гаркнул.

— Я не плохой. Я расчётливый, — улыбнулся Дима.

— Да всё ты понял. Я могу пить и не винить себя.

— Да. Идём, — сказал Дима. — Я и правда не откажусь от чая. Уже ноги промокли.

Женя даже пробежался вперёд.

— Так, и что там с этой твоей Настей Бусловой?

— С кем?

— Ну, с девушкой, которая научила тебя курить.

— Не помню. Не знаю, — задумался Дима. В его волосах застревали снежинки. Со стороны его причёска стала похожа на папаху. — В тот день она попросила меня сбежать с уроков. Мы пошли не как обычно — в соседний двор, а в парк. Это было хорошо. Выбрали лавочку в глубине парка, подальше от лишних глаз. Я положил голову к ней на колени, а она сидела и гладила меня по голове. Мы даже музыку не слушали. Просто болтали. Я даже не заметил, что что-то может пойти не так.

— Подержи-ка, — Женя попросил взять бутылочку. А сам присел: у него развязались шнурки. — Ты рассказывай…

— Мы пробыли в том парке до самого вечера. Меня искали родители. Мне сказал почтальон, ему позвонила моя бабушка. Я тогда так испугался, что забыл обо всём, о чём Настя сказала мне в тот день.

Женя поднялся и забрал бутылочку «мутного золота». Ни капли не ушло, он посмотрел на неё в ржавом свете фонаря.

— И что она сказала?

— Она сказала, что это наша последняя встреча. Её папа какой-то генерал, или полковник, или майор, — я не разбираюсь в этом — короче, им пора была переезжать. А я тогда испугался и убежал домой. Сказал какую-то глупость типа: «Мне пора. Я буду помнить тебя всегда».

— И вы даже не обменялись адресами? Телефонами?

— Нет. Я не люблю препятствовать в чужих несчастьях.

— Она, наверное, сильно расстроилась.

— Наверное. Но мы не можем этого знать, — сказал Дима. — Не знаю, что она написала на той бумажке. Я лишь знал, что курит и целуется она не только со мной. И что уехала она не сразу. — Эту часть он выдумал.

— Уже тогда… — удивился Женя. — Уже тогда она поступала, как настоящая женщина.

— Настоящая женщина общается со всеми разом?

— Настоящая женщина не разбивает сердца.

— Это слишком серьёзно для нашей прогулки, — сказал Дима. — Тут нам налево.

Снег усилился. Февраль оправдывал всю зиму, хоть к утру всё растает. Снежинки набивались за воротник Жене. Он морщился. Шёл вприпрыжку.

— Перестань, нас остановят, — сказал Дима.

— Говорят, Кустов побрился, — он перестал. Наигранно пошёл в ногу с Димой. — Состриг все волосы. Сколько? Лет семь он их отращивал.

— Обстоятельства вынудили, — ответил Дима. — Может, это потребовалось для реабилитации.

— Да ладно. Говорят, он настоящий счастливчик. В рубашке родился, или в чём там? Пронесло. Не хочу думать, что иду в дом к калеке.

— Он не калека.

— Вот именно. А то вся эта история с мотоциклами меня расстроила. Я не мог спать несколько ночей.

— Настолько вы близки?

— Достаточно, чтобы переживать.

— Хотя ладно. У поэтов такое не спрашивают.

— Я не поэт! Я писатель.

— А разница в чём? Ты давно ничего не присылал в наш университетский самиздат.

— В такте! — он демонстративно топнул Диме в ногу. — В такте и свободе! Поэты ограничены размерами и рифмами. Я же, в отличие от них, не вижу границ. Я свободен.

— Но границы созданы для тайны. Именно на границе ты передаёшь мысль зрителю.

— Это работает только с твоими картинами, — сказал Женя. — Не понимаю, как ты продолжаешь делать всё это на трезвую голову.

— По утрам руки меньше трясутся, — Дима остановился. — Пришли. Надо только вспомнить подъезд.

Они прошли к дому, срезав по детской площадке. Дима смотрел под ноги. В глубоких карманах куртки он нёс бутылки вина. Вокруг бегали дети. Возили друг друга на санках, играли в снежки, кто-то воздвигал вместе с папой снеговика. Женя, укрывая свой подарок от снега под пальто, не расставаясь со своей бутылочкой, которую он прятал теперь в правом кармане, успел сделать круг на карусели. Испачкался и промок.

— И молчание! — добавил Женя. — Вот что отличает меня от поэта. Я молчу, слушаю момент, вижу историю и не мешаю её ходу. Какой-нибудь поэт, типа Вихрина, сейчас бы точно начал цитировать стихи Бродского или Мендельштама…

— Он любит Евтушенко, — сказал Дима.

— Это не меняет его как поэта. Он скучен.

Дима осмотрел окна дома. Всюду горел свет. Курили на трёх балконах.

— А какое у него окно? Мы в прошлый раз так напились у него… — сказал Дима. — А в другие мы собирались у тебя.

Женя поравнялся с другом. Он прищурился, но прослезился.

— Снег глаза раздражает, — зашипел он. — С детства не могу познать его радости.

— Девочки, — заговорил Дима, — а вы знаете, где у вас в доме живёт гениальный танцор Кирилл Кустов?

Женя встал за плечом Димы. От снега он съёжился и спрятал лицо за воротником своего осеннего пальто. Неизвестно, сколько зим подряд он его носил, но эта вещь стала главной особенностью его стиля. Каждый раз, прячась за воротник, он оказывался среди воспоминаний. В подкладке давно застоялся запах дешёвых настоек, крепких сигарет и женских духов.

— Он живёт в третьем подъезде, — ответила первая девочка.

— Оля, я твоей маме расскажу, что ты разговариваешь с незнакомыми дядями! — сказала её подружка.

— Ой, простите, — девочка испугалась.

— Какие же мы незнакомые? Вы видели ту яркую рекламу обувного магазина рядом с цирком? Вы же были в цирке на новом выступлении? Так вот, эту рекламу придумал и нарисовал я. Или реклама игрового клуба на проспекте Победы? Где звёзды и пальмы, — попытался рассказать Дима, но девочки молчали. — А за мной стоит Женя Евлеев. Перед новым годом его книжка детских сказок продавалась в каждом киоске. Может быть, вы читали сказку про Маленькое Дерево?

— Не разговаривай с детьми, как с умственно отсталыми, — ввязался Женя. — С ними надо общаться, как со всеми. Они понимают намного лучше, — и попытался обратиться к девочке: — Так ты говоришь, Кустов живёт в третьем подъезде?

— Мне не понравилась эта сказка. Она грустная! — сказала Олина подружка. — Мне нравится сказка о Дюймовочке.

— Ты просто ещё не выросла! — гаркнул Евлеев. — Так что этот подарок я дам только Оле. Она смелая и не боится новых возможностей. Из неё получится правильный член общества.

— Я всё маме расскажу.

Евлеев засунул руку в пальто и вытащил оттуда рыжий цветок тюльпана.

— Держи, — сказал он. — Маме отдашь потом, она его сохранит подольше.

— Я всё маме расскажу! — заныла девочка.

Евлеев достал ещё один цветочек.

— Цветочки получают лишь взрослые девочки. А взрослые девочки не плачут на людях.

— Не разговаривай с детьми, как с умственно отсталыми, — повторил Дима. — Они понимают всё намного лучше.

— Пошли, — сказал Евлеев.

Подойдя к подъезду, Евлеев оживился. Вытянулся из своего воротника.

— Сколько теперь цветов осталось? — спросил его Дима.

— Достаточно. Он и внимания не обратит, — он подошёл к двери, — я даже код помню. 2-3-7.

Его пальцы коснулись цифр наружного замка. 2-3-7, и дверь открылась. В подъезде друзья отряхнулись. Снег тут же таял, оставляя на коврике лужи.

— Я всё время забываю номер квартиры.

— Просто идём на звук музыки.

Они поднялись на третий этаж. Самый последний. Последними. Они пропустили первые тосты.

* * *

Ноги ласкал сквозняк. Кустов проснулся на кухне. Укрытый пледом. Он подтянул ноги, чтобы уместиться на кресле и опустил голову на колени. Вчера он так и не смог напиться, хоть и мечтал об этом. И этим утром голова не болела, а просто что-то щипало в глазах.

— С днём рождения, — прозвучал женский голос. — Как там твоё счастье и здоровье?

— Привет… — ответил Кустов, но не взглянул на неё.

Пахло вином и сигаретами. И оливье.

— Сделать тебе чай? — спросила она. — Хотя у нас осталось вино и салаты. Или, может, кофе и сигареты?

— Я начинаю утро с чая, — слова выходили с трудом. — И не курю, — он снова закрыл глаза.

Он слушал. Как девушка спрыгнула с подоконника, ступила голыми ногами на линолеум. Как подошла к газовой плите. Шуршание коробком, треск спичек и скрип чайника о конфорку.

Она села рядом. Её руки, холодные и тонкие, прикоснулись к его щекам. Пальцы потонули в волосах. Она прижала его голову к своей груди.

— Сегодня холодно, но я бы пошла гулять, — сказала она. — Знаешь, мороз и солнце. Снег похож на пенопласт, и дышать легко.

— Можем сходить.

— Подумаем позже. Сначала позавтракаешь.

— Мы могли бы позавтракать и в каком-нибудь кафе.

— У нас ещё гости дома.

Кустов открыл глаза. Даша улыбнулась. Недавно она покрасилась в зелёный, но теперь её волосы были цвета морских волн. Изумрудные. Они блестели на солнце.

— Кто?

— Пчёлов… Пчелигин? — Даша не могла вспомнить.

— Пчелаев Дима, — ответил он. — Он помогал мне оформлять сцену пару лет назад.

— Он принёс две бутылки неплохого вина. Дешёвое, но очень вкусное. А сам не пил. Только ел торт. Я оставила тебе кусочек, кстати.

— Раньше он пил больше всех нас, — пробормотал Кустов. — Он тут один?

— Нет. Их там целый балаган. Ещё блондин какой-то.

— Евлеев. Женя.

— Нет. Этот ушёл рано утром. Разбудил меня, поблагодарил. Сказал ещё: «Если троллейбусы ходят по расписанию, то он опаздывает». Или я что-то путаю.

Чайник закипел. Пар струёй улетал к форточке.

— Давай, я покормлю тебя, — сказала Даша.

* * *

Пчелаев проснулся от стука ложки. На кухне размешивали сахар. Рядом на полу спал местный дворник Астахов. Он говорил всем, что учится на журналиста, но когда его встретили с метлой и в яркой жилетке на улице Клары Цеткин, ему пришлось признаться.

— Да, я работаю дворником, — сказал он. — И ещё я рисую афиши для парка аттракционов. Но это всё ради жизни, которую я хочу обеспечить себе сам.

На праздниках он выпивал больше всех. Съедал больше всех. И ухаживал за самыми красивыми девушками. Дарил им чужие букеты. Читал переводы зарубежных стихов, выдавая за собственные. Лез в драку. И постоянно бил в нос.

Он храпел, обняв ногу Пчелаева.

— Доброе утро, — сказал Пчелаев.

— Доброе утро, — сказала Даша.

— Ну как ты? — Пчелаев похлопал плечо Кустова.

— Хорошо. Это было очень хорошо, — прохрипел Кустов. — Голос только не проснулся, но я будто провёл месяц в тёплой ванне. И готов летать.

— Помню, как ты летал в «Пете-Из-Другой-Страны».

Кустов улыбнулся.

— Что за «Петя-Из-Другой-Страны»? — спросила Даша.

— Это интерпретация Питера Пена, если честно. Но в 98-м мало кто вообще из местных знал о нём, — начал Пчелаев.

— Мы сделали адаптацию Питера Пена, — продолжил Кустов. — Этакий Питер Пен из соседнего двора.

— Кажется, очень мрачно, — сказала Даша.

— Аминь, — закончил Кустов.

Даша заварила чай и Диме.

— Только не разбавляй. Люблю горячий.

— А я запомнила. Ты вчера раз пять чай пил.

Даше хотелось остаться с Кириллом наедине, но он не слушал. А Пчелаев принял всё за вежливость. Она объявила:

— Я иду в магазин. Куплю поесть и уколов. А то заканчиваются.

— Хорошо, лепесток, — так называл её Кирилл.

* * *

Когда она ушла, проснулся Астафьев. Он ещё долго лежал и смотрел на потолок. Пытался вспомнить, любят его в этом доме или ненавидят. И разбил ли он кому-нибудь нос этой ночью. Ради приличия он решил убраться.

Он осмотрелся. Деревянный пол однушки был усыпан фантиками от сухариков и бутылками из-под алкоголя. В одной даже что-то осталось. Астафьев выпил.

— Тёплое пиво из грязных… — он икнул, — стаканов… Ладно. Это аванс.

Астафьев собрал бутылки у двери. Фантики убрал в отдельный пакет. Он ходил тихо и ставил их осторожно, считая, что на кухне ещё кто-то спит. Двери были закрыты. Он открыл окно, чтобы проветрить комнату, увидел, как Даша закурила у подъезда. Поздоровалась с соседкой.

Дверь в комнату открылась.

— О, ты проснулся, — сказал Кирилл. Его голос уже окреп.

— А я убрался… — извиняясь, сказал Астафьев.

— Не стоило, — ответил Кустов. — Вчера ты и так натаскался.

— Как натаскался?

— Сосед, — сказал Кустов. — Ты не помнишь? Ему стало плохо. Отказали ноги, — но Астафьев его не понимал, — и мы грузили его в машину скорой. Нет?

— Да я молодец, — возгордился Астафьев.

— Ещё какой. Но я попрошу уйти. Мне жаль, но нам с Дашей надо уезжать, как она вернётся из магазина.

— Понимаю! — он развёл руками — «нет проблем» — и начал собираться.

— Да.

— Пошевеливайся. Я угощу тебя шаурмой, — прозвучал бас Пчелаева из коридора.

— Да я и сам смогу, — сказал Астафьев, надевая свитер. — Возьми пока эти мешки с мусором. Выкинем. Я возьму бутылки.

— Не стоит, — начал Кустов.

— Стоит. Ты нас поил всю ночь, — ответил Пчелаев.

Астафьев спросил:

— Так как ты, Кирилл? Я сейчас серьёзно спрашиваю.

— Я отлично.

— Я волнуюсь за тебя всей душой.

— О, не надо, — улыбнулся Кустов. — Лучше порадуйся за меня.

— Я выйду покурить, — сказал Пчелаев. Он собрал пакеты. — Буду ждать тебя в подъезде, — и вышел.

Но разговор не окончился. Кирилл подошёл к проигрывателю. На нём лежала новая пластинка Sparks и пачка презервативов. Это Евлеев вчера принёс со словами: «Это тебе для души. А это… — он вытащил из кармана пальто упаковку презервативов, — сам разберёшься, — и положил всё на проигрыватель».

Пока Кустов вспоминал, Астафьев начал:

— Я надеюсь, ты не переживаешь, что тебя давно никуда не приглашали. Наши боятся, я уже говорил тебе. Ещё боятся. Но я им скажу, что ты в порядке. Они только рады. Они просто…

— Я всё понимаю. Спасибо. Я в порядке.

Астафьеву понравился тон. И он решил не останавливаться.

— Уже придумал что-нибудь новенькое?

— Что-то старенькое, наверное, — ответил Кустов. — Но ещё никто не видел. Особенно здесь. Сейчас не время для новинок.

— Как не время? Пару месяцев назад начался новый век. Нулевые принесут нам славу.

— Каждому своё, — ответил Кирилл. — Для меня это лишь время всё переосмыслить, — он положил пластинку на основную ось. Установил иглу.

— Я тебя понимаю, — ответил Астафьев.

Из деревянных колонок заиграла музыка. Альбом 82-го. Кирилл сделал громче.

— Я вижу твоё настроение. Понимаю, как тебе сейчас. Не буду настаивать на своём. И у меня же были дела. — Астафьев, похоже, не слышал себя.

— Пока, Вова, — повернулся к гостю Кирилл. Помахал рукой. Одной ладошкой, наклонившись вперёд. — И дверь не закрывай.

Астафьев вышел в подъезд, неся с собой в пакете кучу разноцветных бутылок.

— Может, сдадим? — спросил Астафьев. — Шаурмы купим. Тут хватит.

— А далеко? — поинтересовался Пчелаев.

— Да нет. Пара дворов. У тебя нет планов?

— Решил сделать себе выходной сегодня. Заказов пока нет.

— Но ты их опередил. Понимаю.

Они спустились по лестнице и вышли из подъезда. Поздоровались с соседкой. Астафьев прикурил от бензиновой зажигалки. Взглянул на Диму:

— От дяди из Москвы…

— Стильно.

— Серп и молот даже без мыслей о коммунизме выглядят достаточно концептуально. — Вова указал налево. — Нам туда. Срежем через детскую площадку.

Не успели они отойти от подъезда, как услышали звуки музыки из окна квартиры с третьего этажа.

— Как думаешь, с ним точно всё в порядке? — спросил Пчелаева Астафьев.

— Да, — ответил Дима. — Вы все пугаете его, когда придаёте этому значения. Он попал в аварию и остался жив. В отличие от Кравченко. Конечно, он постоянно думает об этом. Но это же день рождения… Всё пройдёт.

— Я даже не говорил с ним об этом. Человек прошёлся по лезвию смерти. Он около месяца лежал в коме. Снова научился ходить. Я долго спрашивал себя: «Неужели он не может просто радоваться этому?» Как я. Рад, что хожу. Что могу говорить и пить.

— Слышать и видеть, — продолжил Пчелаев. — Он мог быть давно уже мёртв, а его волнуют лишь танцы.

— Как зря, что ты больше не пьёшь…

* * *

Оставшись один дома, Кустов взял коробку от пластинки, посмотрел трек-лист и увидел название под А4. Он переставил иглу. Заиграла песня, о которой Кустов долго всем рассказывал [1]. Её он слышал на какой-то грязной записи ещё в конце 80-х. У соседа в деревне, или друг какой-то поставил, пока родителей не было дома.

— Я лишь помню, что она была про Шерлока Холмса. Что-то похожее там повторяли очень много раз.

Когда вернётся Даша, она попросит прилечь. Скажет, что пора делать уколы. Не разрешит танцевать. Даже слушать музыку громко, потому что знает — Кирилл не сможет лежать спокойно.

Песня играла на всю квартиру, может, громче. Дальше.

Когда Кустов только переехал, он максимально очистил комнату, оставив место для занятий. Разломал шкафы, где стояли тарелочки и чашечки, которыми никто никогда не пользовался. Мебель выкинул на помойку. Посуду пытался сдать в ломбард, но, пока нёс, разбил половину.

Кустов зачесал свои отросшие волосы назад, взъерошил их. Скинул рубашку на диван. Размял шею, руки и ноги. Сделал несколько наклонов. И выпад.

Он начал танцевать. Пластично попадая в такт. Шаркая чешками по деревянному полу. Его руки кружили вокруг тела. Он даже осмелился сделать несколько прыжков. И ему очень понравилось. Он кружился и подпевал.

Пока Даши не было дома. Пока она не вернулась с уколами. Он танцевал, пока его ноги не свело судорогой.

Кустов свалился на пол, дрожа и хватаясь за ноги. Стонал и всхлипывал. В панике он со всей силы бил кулаками по мышцам. Подслушал где-то, что это помогает. Он лежал на полу и корчился. Пока играла песня, та самая песня из детства. Она оказалась именно той, какой её представлял Кирилл.

Он плакал. Смеялся. Не заметил, как подбежала Даша.

* * *

Даша хотела поругать Кирилла за громкую музыку. Или пошутить об этом. Но увидев в прихожей корчившееся от боли тело Кустова, она вскрикнула и выронила пакет. Даша подбежала к нему и начала спрашивать:

— Кирилл, милый! Ты как? Как ты себя чувствуешь? Я… — растерялась она. — Я сейчас помогу тебе. Подожди.

Она повернулась к проигрывателю, чтобы убрать иглу с пластинки.

— О, детка, просто побудь со мной, — проговорил он дрожа. — Не выключай.

Она вернулась к нему.

— Мне уже лучше. Уже лучше. Лучше. — Кустов лёг на спину и стал глубоко дышать. Из его глаз текли слёзы. Он держался за Дашу настолько крепко, что оттянул её рукава. Контролировать себя он ещё не мог.

— Я с тобой.

— Ч-ш-ш, — попросил Кирилл.

Судороги кончились. Они лежали на полу вместе. Она гладила его волосы и повторяла слова песни. Чтобы не плакать снова.

Примечания автора [1] Саундтрек группы Sparks 'Sherlock Holmes'.

Редактор: Александра Яковлева

Корректор: Вера Вересиянова

Все избранные рассказы в Могучем Русском Динозавре — обретай печатное издание на сайте Чтива.

Лежать на холодном камне в глубине какого-то богом забытого подземелья — не самый лучший способ времяпрепровождения, хочу вам сказать. Особенно когда каждый вздох вызывает боль от сломанных рёбер, а воздух в лёгких постепенно вытесняется кровью. Остаётся только сетовать на судьбу и гадать, от чего я умру быстрее: от того, что захлебнусь кровью, или от яда, который уже парализовал все конечности и постепенно подбирается к сердцу.

Кто-то мог бы спросить, а чего ещё мог ожидать человек, продающий свой меч? И я бы ответил, что ожидал я вообще-то денег. Или других ценностей, которые потом обменял бы на деньги. Я всегда предпочитал деньги двум футам стали меж рёбер, но вышло наоборот. А ведь я чуял подвох, но возможный куш перевесил всё.

Ничего особо опасного по дороге мы не встретили. Кобольды весьма неплохи в массовых сражениях, но кто же им даст собраться толпой? Конечно же, мы. В результате того, что я сумел сагрить и собрать большую их часть в одной пещере, лидер группы и стихийный маг Миранда Лоуренталь смогла всего одним заклинанием огня превратить всю эту массу в визжащие полыхающие головешки.

Скрытник Штольц устранял самые опасные цели коротким мечом, густо смазанным каким-то убойным ядом его собственного изготовления, и обезвреживал ловушки. Часть из которых заметил бы даже Карагай, клирик, отвечающий за лечение в этом отряде, но больше похожий на варвара и вооруженный огромным молотом. Оставшихся кобольдов мы перебили быстрее, чем лучница отряда, неожиданно пышногрудая эльфийка Арлелас, успела потратить десяток стрел.

Это была, пожалуй, одна из самых быстрых и лёгких вылазок, в которых я участвовал.

«Мы богаты. Мы не просто богаты, а безумно богаты», — было моей первой мыслью, когда прошли в хранилище, а второй было: «Слава Кхали, что я подписал контракт на процент, а не фиксируемую сумму!»

И в момент моего мысленного триумфа в спину мне вошёл отравленный клинок Штольца. Практически одновременно с этим две стрелы, посланные Арлелас, пробили незащищённые сзади колени. И стоило мне начать заваливаться на резко переставших держать меня ногах, как в спину мне прилетел настолько сильный удар молотом, что пластины нагрудника погнуло, раздался хруст, и моё тело отбросило футов на семь, бросив на холодный каменный пол, где я и валяюсь до сих пор. А группа, во главе с даже не взглянувшей в мою сторону Мирандой, быстро и сноровисто нагрузили свои рюкзаки добычей и, закрыв входные двери, ушли, оставив меня медленно подыхать в темноте этого зала.

Почему же я так спокойно рассуждаю о своей смерти? Да я и сам не знаю. Просто в какой-то момент адская боль, затмевающая разум, стала отступать, а сознание прояснилось. Возможно, так всегда происходит в последние мгновения жизни? Я до этого никогда не умирал, поэтому мне сложно судить.

Но тут что-то изменилось. Тьма вокруг заколыхалась, раздался множественный звук скребущих лапок, напомнивший мне об арахнидах, и, почувствовав множество взглядов, я ощутил, как что-то огромное приблизилось ко мне, но так ничего не увидел.

— Желаешь… Месть… Ты…

Шуршащий шёпот звучал как хор, говорящий вразнобой то мужскими, то женскими, то детскими голосами. Словно некто разрабатывал связки после долгого молчания.

Окружающая тьма вздохнула и, начавшим звучать в унисон, голосом спросила:

— Желаешь ли ты мести?

«Священник Кхали говорил не общаться с непонятными сущностями,»— подумал я и хохотнул. - «Правда, он же говорил, что клирики храма Света никогда не скатятся до удара в спину.»

— Люди жестоки и лицемерны, добры и благородны, храбры и трусливы, — шипящий голос неведомой сущности рассуждал о людях с неким восхищением. — И часто люди не прощают предательства. Я могу дать тебе хкракхр, и ты сможешь отомстить, коли желаешь.

Я не узнал слово, которое произнесла тьма, но понял, что оно означало. Сила.

«Что я должен буду взамен?» — решил я спросить.

— Свой дух, — прошелестел ответ. — Когда смерть настигнет твоё тело, я заберу твой дух.

«Хах, душу взамен силы? Сомнительная сделка».

— Не душа, человек! Дух, — гневно прошипела сущность, приблизившись ко мне и буквально нависая своей огромной тушей, которую я всё также не видел. — Эмоции, воспоминания, опыт, знания. Всё то, что со временем своими лепестками заточает душу в непроницаемый бутон.

«Кто ты?» — непроизвольно подумал я.

— Я Аркхнкт, Божество, плетущее покров, — торжественным голосом провозгласило существо, но к концу речи загрустило. — К сожалению, люд мой ныне мал, и оттого приходится менять дух на хкракхр.

Я задумался. Целое Божество посетило меня, а во мне нет ни страха, ни почтения. Но есть возможность, которая выпадает один раз за всю жизнь. Воздать по заслугам этим уродам и забрать свою плату. Тогда мои девочки смогут жить как раньше…

«Я согласен».

И колыхнувшаяся тьма накрыла моё тело.

***

Группа, сидевшая у костра, тихо переговаривалась, делясь своими планами на будущее.

— А ну заткнулись все! — заорала Миранда. — Чувствуете?

— Слышу, — вскочила эльфийка, кладя сразу три стрелы на тетиву.

А через некоторое время и все остальные услышали приближающийся шум, похожий на топот множества хитиновых лапок.

— Здесь же не водятся акромантулы? — удивился Штольц.

— Тихо! В круг! Готовлю кольцо огня! — быстро командовала Миранда.

Топот ножек приближался всё ближе. Ещё немного, и они увидят противника. Ещё немного, и… Звук прекратился. Наступила звенящая тишина, которая напугала их сильнее, чем возможная орда гигантских пауков. Не слышно было даже ветра. И вдруг раздались шаги, похожие на идущего человека. Эльфийка, не раздумывая, выпустила все стрелы в сторону источника звука. Секундное затишье, и шаги продолжили движение, а вместе с этим две стрелы прилетели обратно, пробив длинноухой оба колена.

— Ааааа!!! — её крик разорвал тишину, и группа словно очнулась.

Вперёд полетел шар огня, расплескав волны пламени в стороны и осветив невероятно огромную тень, скрывающую всё вокруг. Лидер отряда в испуге отшатнулась, а Штольц инстинктивно ушёл в невидимость. Клирик, не видевший этого, потому что сразу ринулся на помощь к эльфийке, сидел с непонимающим взглядом. Сколько раз он ни пробовал обратиться к Свету и наложить исцеление, но ничего не получалось. И тут он услышал голос.

— Помнится, ты хотел увидеть Бога?

Карагай медленно поднял взгляд и увидел того самого наёмника, которого они оставили умирать в хранилище. А потом он увидел то, что стояло позади наёмника. Он закричал так, как никогда не кричал в своей жизни, а его волосы вмиг поседели. Он выдернул пару стрел из колчана эльфийки и вонзил их себе в глазницы, мечтая больше не видеть это. Надеясь прекратить видеть. Но даже без глаз он видел. И оттого вонзал обломки стрел всё глубже, всё яростнее, пока не дёрнулся и затих.

Арлелас, видя весь ужас, произошедший с Карагаем, но не понимая причины, осознала одно. Наёмник убьёт их всех, если они не убьют его снова. Она протянула руку, шаря вокруг, и схватила то, что первым попалось. От боли и ужаса она даже не обратила внимания, насколько тяжело ей было опереться на камень, поднять своё оружие в замахе и нанести удар по приближающейся фигуре. Но наёмник легко перехватил молот из её рук и почти нежно опустил его на её голову.

Штольц не успел подобраться до того, как опустившийся молот расколол голову эльфийки, как перезревший арбуз. Но он и не стремился. Главное было выжить самому, а для этого нужно нанести один точно выверенный удар. Он замахнулся и пронзил спину наёмника точно так же, как и несколько часов назад. Усмехнувшись, он вдруг закашлялся, и его вырвало кровью. С удивлением посмотрел на свою грудь, из которой торчал его собственный, покрытый ядом, меч. Тело пронзила страшная боль, конечности быстро парализовало, он сжал зубы с такой силой, что их осколки брызнули в стороны, а из глаз потекли слезы из тёмной крови. Язык почернел, распух и выпал из раскрытого рта, а его сердце сделало свой последний удар и остановилось навсегда.

Наёмник удовлетворённо осмотрелся и остановил взор на лидере группы, которая вжалась в землю и тряслась, не сводя с него полубезумного взгляда. Резко запахло аммиаком, и Миранда потеряла сознание, а наёмник, сам себе кивнув, собрал все рюкзаки, забитые ценностями, и исчез в ночи.

***

Отойдя от дома подальше, я остановился на границе леса и обернулся, чтобы посмотреть, как жена с дочкой удивлённо осматривают полные рюкзаки золота.

Не самый лучший способ загладить свою вину, но, увы, другого способа я не знаю. Я всего лишь наёмник, который получает плату за свой меч.

Какое-то время я просто брёл по лесу, думая о своей жизни и совершённых ошибках, пока не дошёл до небольшой полянки. Присев на ствол поваленного дерева, я тихо сказал:

— Я готов.

— Ты знал, — уважительно зашипело Божество.

— Я не очень умный, но сказки слышал, истории читал, — пожал плечами. — Обычно у героя есть ровно день после сделки, чтобы воспользоваться силой. Хорошие герои за это время умудрялись победить злодея и найти лазейку для освобождения. Но я не герой и не настолько умён.

Мы помолчали. А я обратил внимание на черноту, проступающую по венам, и кровь, начавшую течь на землю.

— Почему ты не попрощался? — прошептало существо с явным любопытством.

— Не думаю, что… — «они будут рады меня видеть», хотел я ответить, но сразу понял, что это ложь. — Не думаю, что в таком случае смог бы найти в себе силы, чтобы оставить их снова.

Мы ещё помолчали. А я, немного удивляясь отсутствию боли, смотрел, как моё тело буквально разваливается от возвращающихся ран.

— Что со мной будет? — задал я вопрос.

— Ты уснёшь, — прошипело Божество.

Я почувствовал шевеление чего-то огромного, и окружающий мир поглотила тьма. Но в этой темноте был свет. Сотни, тысячи ярких цветов горели во тьме. Какие-то светились ослепительно, как солнце, почти избавившись от всех лепестков, а свет других еле пробивался сквозь нераспустившиеся бутоны.

Я снова почувствовал приближение сущности и тысячи её взглядов. Тьма передо мной сгустилась, и из неё вышла прекрасная пожилая дама в простом белом наряде. Она подошла ко мне, тепло улыбнулась и прошептала:

— Отдыхай, сынок.

В непроглядной тьме возник ещё один, слабо светящийся изнутри, бутон.


Заранее благодарю за конструктивную критику и возможную поддержку на АТ.
Для меня, как начинающего писателя, это очень важно.