Воды Ла-Манша яростно набрасывались на знаменитые белые скалы Этреты. Сын фермера, мальчишка восьми лет, бросал камни в набегающие волны. Его одежда насквозь промокла от долетающих брызг, но он не обращал на это никакого внимания. Пару раз особо большая волна поднялась так высоко, что грозила столкнуть его со скалы, но мальчик ловко отпрыгнул в сторону, не испугавшись ни на секунду. Вдруг среди шума штормового моря он услышал далекий звук глухого удара, а затем до него донеслись крики людей. Подбежав к самому краю и всмотревшись вдаль, он увидел на пределе своего превосходного зрения корабль, который от столкновения с торчащей из воды скалой развалился на две части и стремительно погружался под воду, и через несколько минут полностью скрылся под поверхностью моря. Ещё некоторое время доносились до его слуха отчаянные вопли, а потом стихли. Мальчик недолго постоял задумчиво, затем широко зевнул и вернулся к прежнему своему занятию. Кораблекрушения у берегов Нормандии были делом привычным. Один камень отскочил от воды целых девять раз, мальчик был очень доволен собой.
В тот день, помимо моряков, чьи имена история не сохранила, на морское дно отправились золото, серебро и драгоценности, полученные английским королем в наследство от Аарона из Линкольна, богатейшего человека Британии своего времени. В те годы в Англии, имущество нажитое ростовщичеством, становилось после смерти ростовщика собственностью короны. Непомерное состояние Аарона могло помочь закрыть зияющую дыру в королевской казне. Теперь, когда это богатство сгинуло в пучине моря, и без того нерадужное, положение короля Иоанна, которого историки чаще называют полученным от отца прозвищем Безземельный, а современники презрительно именовали за военные неудачи Мягкий меч, становилось совершенно отчаянным.
Даже родная мать вряд ли признала бы в плетущемся по тракту из Гастингса в Уинчестер оборванце сына успешного толедского торговца тканями, которого знали по всей Испании и даже за её пределами. Чёрный его плащ из хорошего флорентийского сукна был изодран и заляпан грязью, разваливающиеся ботинки из воловьей кожи чудом держались на ногах, а торчащие из-под шляпы каштановые волосы из-за пыли казались седыми. Кусок белой ткани на плече, ставший обязательным для ношения евреями за несколько лет до того, был едва заметен. За спиной висела дорожная сумка со всеми его скромными пожитками, сделанная из прочной двойной ткани, она сохранилась лучше всего.
Путника звали Давид, и в Англию он прибыл из Испании в поисках лучшей доли. В прежние времена евреи прекрасно уживались с мусульманами, платя вполне приемлемые налоги для иноверцев, и дед Давида, Авмер, был одним из самых богатых жителей Сарагосы. Он покупал ткань в Магрибе и продавал её богачам со всей Европы. Однако, с приходом к власти новой династии Альмохадов положение иудеев резко ухудшилось, и семья Давида перебралась в находившееся под властью кастильской короны Толедо. Поначалу дела на новом месте шли хорошо, старые связи помогли не остаться без поставок, и они смогли вернуть себе прежний достаток. После смерти Авмера дело перешло его старшему сыну Баруху, отцу Давида, который многие годы преумножал богатства семьи. Однако со временем христианские короли Кастилии стали увеличивать налоги для евреев, и выигрывать конкуренцию у фламандских и английских купцов становилось всё сложнее и сложнее. Сначала пришлось продать роскошную усадьбу с садом и переехать в дом поменьше, потом пришлось продать и его, и поселиться в двух арендованных у соседа комнатках на втором этаже. Потрясения превратили отца Давида из человека, полного сил и здоровья, в сломленного старика. С каждым днём он слабел всё больше, целыми днями лежал на кровати, практически без движения, словно живой труп, пока и в самом деле не умер. Мать Давида ненадолго пережила мужа: не прошло и трёх месяцев как она отправилась вслед за ним в лучший мир. Давиду было двадцать три года, он был неплохо образован, свободно говорил на испанском, арабском и ладино, знал латынь и сносно изъяснялся на французском и английском, благодаря торговым делам с купцами из этих стран, умел писать на латыни, испанском и иврите. Он знал всё о тканях, мог с лёгкостью определить качество полотна и его происхождение, но все еврейские продавцы ткани были или разорены, или на грани разорения, никому не нужен был помощник. Другим же ремеслом парень не владел и не смог найти в Толедо никакой работы. Семья сестры его матери жила в Англии, так что Давид решил попытать счастья там. Несмотря на бедность, родители всё же оставили ему небольшую сумму и после покупки места на корабле до Гастингса у него остались деньги, чтобы добраться до Уинчестера и протянуть несколько дней.
Боль в животе напоминала, что он ничего не ел со вчерашнего дня. В Гастингсе Давид пополнил припасы, купил на рынке хлеба, сыра и груш, но вчера вечером он съел последний ломоть хлеба и кусок сыра, а груши кончились за день до того. В лесочке вдоль дороги ему не удалось найти ни грибов, ни ягод, и он не решался попросить еду у других путников. К счастью, вдалеке виднелась деревня, где он надеялся подкрепиться в таверне. В других обстоятельствах он предпочел бы не нарушать требования кашрута, но выбирать не приходилось. От долгого пути Давид чертовски устал, и ноги нещадно ныли: прежняя жизнь не подготовила его к подобным путешествиям.
Мимо, по направлению к Винчестеру, промчались несколько вооруженных всадников. Они явно ужасно спешили, одного зазевавшегося крестьянина едва не зашибли.
– Любопытно, что заставило их так торопиться, – подумал Давид. Насколько ему было известно, в Англии был мир. Если начнётся война, она неминуемо обернется новыми налогами как для христиан, так и для иудеев. Впрочем, ответа на этот вопрос ему было не узнать, так что он быстро выкинул всадников из головы.
Когда Давид добрался до деревни, он сразу же увидел таверну. Это было добротное двухэтажное здание из крепкого английского дуба, довольно большое. Обычно такие заведения встречались в крупных городах, но данное поселение располагалось возле оживленного тракта, и многие путники останавливались здесь по пути в Уинчестер и из него. Над входом висела вывеска: чрезвычайно упитанный кролик, уткнувшийся мордой в пивную бочку. Зайдя вовнутрь, Давид оказался в шумном и душном помещении, которое, несмотря на немалые размеры, было под завязку набито людьми. В основном это были торговцы, которые ехали на ежемесячную ярмарку. Некоторые с неодобрением смотрели на грязные одежды Давида, большинство же не обращало на него никакого внимания. Они шумно обсуждали погоду, цены и последние политические слухи.
Давид с трудом протиснулся к стойке, за которой стояла невысокая, но крайне грузная женщина с огромной грудью и грубым мужиковатым лицом, напоминавшая вывеску заведения. Взглянув на покрытые грязью лохмотья путника, она сказала низким, неприятным голосом:
– Мы здесь не кормим нищих бесплатно…
Давид достал из-за пазухи кошель, а из него несколько серебряных монет.
Вид денег резко изменил отношение тавернщицы: она расплылась в улыбке, которая, впрочем, не сделала её внешность хоть сколько-нибудь приятнее, и спросила на этот раз куда более дружелюбно:
– Курицу, хлеб и стакан вина, будьте добры…..
– Какой у вас акцент необычный, откуда вы?
– У нас как раз есть отличное испанское вино, привезли в прошлом меся….
Женщина осеклась на полуслове, она заметила клочок ткани на плече Давида. С ней произошла перемена, обратная той, что случилась при виде денег. Лицо её искривилось от ярости, и она прошипела сквозь зубы:
– Мы жидовское отродье не обслуживаем, выметайся и быстро, а не то Джек…, – она показала на грозного вида мужчину, огромного как медведь, с суровым, словно вырезанным из камня лицом и кулаками размером с давидово лицо.
Ей не пришлось повторять дважды. Опустив голову и с трудом сдерживая слезы, Давид поплелся к выходу. Он проходил мимо столов полных еды: жареной курицы, свиных окороков, бараньих ребер, словно Тантал, так близко к пище и неспособный до нее дотянуться. Шатаясь словно пьяный, вышел он на улицу.
– Mierda, – выругался парень по-испански. Выходя из таверны, он больно ударился мизинцем о камень и некоторое время прыгал на одной ноге.
Давид стал бродить по деревне в поисках еды. Он постучался в несколько домов, но ото всюду его прогнали. Ему удалось только наполнить бурдюк из деревенского колодца, пока его не прогнали и оттуда. Несколько детей кидали ему вслед камни, но к счастью, ни один из них не попал. Отчаявшись, парень направился в сторону Винчестера. Он брел, опустив голову, не глядя по сторонам, пока едва не врезался в деревянный лоток, на котором лежали яблоки. За лотком стояла девчушка, на вид лет девяти, с взъерошенными рыжими волосами и лицом, обильно усыпанным веснушками. Товар её выглядел не лучшим образом: яблоки сморщились, местами потемнели, однако Давид был готов проглотить весь лоток. Лишь бы девочка не отказалась от его денег, как остальные в деревне. На удивление, её совершенно не отпугивали ни его оборванный вид, ни клочок грязной ткани на рукаве. Напротив, она смотрела на Давида с нескрываемым любопытством. Девочка начала тараторить писклявым голосом так быстро, что Давид с трудом разбирал сказанное:
– Так этот ты тот еврей, который по деревне ходит? Мне Джек сказал, сын портного. Отец Джек говорит, что все евреи злые и служат Дьяволу, а я ему не верю, у него самого лицо недоброе. У нас раньше жил один, Хаимом звали, сапожник. Хороший он был. У меня как-то порвались ботинки, а денег у нас не было, и он починил мне бесплатно. А потом его прогнали из деревни…
Лина прервалась набрать воздуха, и Давид успел вставить:
Ой, да, конечно, я как заболтаюсь….. Матушка мне вечно говорит: «хватит столько болтать», а я ... Яблоки по два фартинга за штуку. Они может и не самые свежие, но еще ничего. А ещё Джек говорил, что у евреев на голове рога, а у вас есть рога?
– Нет… Мне дюжину яблок, пожалуйста.
– Вот, возьмите. У меня почти ничего не брали сегодня, если бы я принесла домой всего четыре пенса, отец разозлился бы, а так я ему эля куплю, он выпьет и заснет быстро…А матушка у меня добрая, никогда на меня не кричит….
Давид забрал покупку, попрощался и зашагал в сторону Уинчестера. Вслед ему долетали отрывки малопонятных фраз, которые затем сменила веселая песня. Отойдя на некоторое расстояние, он достал из сумки яблоки, произнес благословение и жадно набросился на фрукты, которые оказались чрезвычайно кислыми, и за раз съел половину. Начинало темнеть, прошагав еще полчаса, Давид сошел с дороги и расположился на ночлег под одиноко стоящим буком. Осень только начиналась, и ночи еще были теплыми. Он прочитал «Биркат ха-мапиль» - молитву перед сном. Подложив под голову сумку, Давид быстро заснул. Снилось ему, что стоит он перед большим медным зеркалом, а на голове у него рога, но не такие с какими христиане рисуют сатану, а большие, лосиные. А потом он и сам превращается в огромного лося, а вокруг бегает рыжеволосая девочка и кричит: «Покатай меня, покатай меня…»
Проснулся Давид с первыми лучами солнца, в кроне бука о чём-то весело пели птицы. Небо было ясное, день обещал быть погожим. Парень позавтракал двумя яблоками, размял затекшие ноги, потянулся, встал и отправился в путь. Была пятница, и ему надо было спешить, ведь до Уинчестера оставалось ещё несколько часов в пути, а встречать шаббат на улице Давиду совсем не хотелось. Он вернулся на тракт, который был заполнен путниками всех мастей. Здесь были купцы с телегами, запряженными волами. Телеги были наполнены всяческим товаром: тканями: здесь была шерсть из Уэльса, сукно из Италии, Франции и Испании, даже безумно дорогой шёлк из далёкого и загадочного Китая, вином из солнечной Аквитании, которую называли винным погребом Англии, рыбой, которую везли живой в огромных бочках, мясом, зерном, фруктами и овощами. Торговцы победней были без телег и вели за веревки ослов или мулов, нагруженных вьюками. Были здесь и небогатые рыцари, едущие верхом или ведущие коня под уздцы, кто в сопровождении одного или двух оруженосцев, а кто и вовсе в одиночестве. Шли паломники, направлявшиеся к могиле святого Томаса Беккета, убитого по приказу Генриха Второго, одетые, вне зависимости от богатства и положения в обществе в простые туники из грубой ткани. Крестьяне среди путников практически не попадались, ведь сбор урожая был в самом разгаре. А вот нищих на дороге хватало, грязных и ободранных, так что Давид в своих лохмотьях не бросался в глаза. Когда он сел на обочину, чтобы перекусить одним из оставшихся яблок, проезжающий мимо купец принял его за христианского бедняка и швырнул ему фартинг. Давид ошибку исправлять не стал и убрал монетку в сумку.
На третий час пути стало понятно, что его предположение насчёт хорошей погоды не оправдалось. Налетел ветер с востока и принес с собой тяжелые, тёмные как сажа тучи. Резко похолодало. Упали первые капли дождя; сначала редкие, потом всё чаще, наконец пошел такой ливень, что Давид едва видел перед собой дорогу. До Уинчестера оставалось еще примерно три мили, и, несмотря на усталость и тяжесть в ногах, он ускорил шаг насколько только мог. К тому моменту, когда измученный, наконец добрался он до города, то до нитки вымок и приобрел вид еще более жалкий, чем имел прежде.
На мосту, ведущем в Уинчестер, и около него собралось множество народу: телеги, кони, волы, мулы, ослы и люди грудились на небольшом пространстве, все спешили скорее попасть в город. Досмотр путников в тот день осуществляли всего два стражника, из-за чего процесс этот тянулся мучительно долго, и в толпе нарастало недовольство. Со всех сторон была слышна ругань, но до драк дело пока не доходило. Несколько раз Давиду больно наступили на ноги, пару раз толкнули, один раз он чуть не получил оглоблей по голове, но успел увернуться. На его радость, закончился дождь, и выглянувшее солнце хоть немного просушило одежду. Когда очередь досмотра всё-таки добралась до Давида, время было уже за полдень. К нему подошел стражник, худющий и длинный, словно угорь, презрительно осмотрел путника и гаркнул:
- Кто у нас здесь, очередной нищий? В городе своих хватает, проваливай отсюда, пока кости тебе не пересчитал.
Трясущимся голосом Давид объяснил, что он иудей и что он приехал к своему дяде Ицхаку сыну Шмуля, банкиру, чтобы устроится к нему на работу. Для пущей убедительности он показал на изорванную грязную тряпку у себя на рукаве.
Стражник почесал затылок. Он позвал своего напарника, на удивление ещё более худого и высокого, и отвёл того в сторону.
– Вот тот оборванец говорит, что он из жидов и что приехал к тому поганому ростовщику Исааку.
– Как по мне, этого иудова отродья и так у нас слишком много, гнать его надо в шею и наподдать хорошенько на дорожку…, – заявил второй стражник.
– Я не меньше твоего не люблю этих нехристей, но Исаак дает деньги в долг самому Иоанну, прознает как мы встретили его родственничка, да пожалуется королю, несдобровать нам. Так что лучше мы его пропустим, а заодно стрясем с него деньжат.
– Да откуда у него деньги, ты глянь на него, дай бог, у него завалялась несколько медяков.
– Ты что жидов не знаешь? Как бы ни был он плохо одет, а деньжат припрятал, не сомневайся.
Сказав это, стражник вернулся к ожидающему Давиду, который тем временем шёпотом молился.
– Дело, значит, такое: вход в город для вашего племени платный, два шиллинга. хочешь пройти плати, да пошевеливайся.
Давид покорно полез в кошель и достал двадцать четыре серебряные пенни, которые составляли два шиллинга. По совпадению, это были все оставшиеся у него деньги, на дне кошеля одиноко поблёскивал маленький фартинг. С грустью смотрел он как монеты перемещаются в сумку вымогателя.
– Давай, проходи, поживей, пока я не передумал, – рявкнул стражник. Он смачно плюнул вслед уходящему еврею.
Давид прошёл через широкие западные ворота с их огромными деревянными дверями и оказался в Уинчестере.
