Красный Эдмон Дантес
26 июня 1909 года, побродив, как обычно, перед обедом по живописным окрестностям тульского села Кочеты (ныне это захудалая деревенька в Залегощенском районе Орловской области), где он гостил в имении мужа своей старшей дочери, члена Государственной Думы октябриста Михаила Сухотина, Лев Толстой оставил в дневнике следующую запись:
«Ходил пешком недалеко… встретил Василия Панюшкина. Долго гуляя, говорил с ним. Прекрасный юноша. В этих, только в этих людях надежда на будущее. Да хоть ничего не выходи из них, хорошо и для них, и для меня, и для всех, что они есть».
Право, натемнил Лев Николаевич! С одной стороны – «прекрасный юноша», «только в этих людях надежда на будущее», а с другой – «хоть ничего не выходи из них», хорошо, мол, всем будет. То ли заговариваться начал старик (на другой год он умер), то ли впечатление на писателя юноша произвёл и впрямь противоречивое.
К моменту встречи с Толстым Василию Лукичу Панюшкину (ударение на первом слоге), местному уроженцу, шёл двадцать второй год (мизансцена, значит, практически по Маяковскому: «Иду – красивый, двадцатидвухлетний»). Красавец, романтик, грезящий морем. Просто вылитый Эдмон Дантес! И в то же время – подпольщик, два года как член большевистской партии, шесть месяцев отсидел в Новочеркасской тюрьме за участие в забастовке.
В Кочетах парубок привлёк внимание местной помещицы Татьяны, дочери знаменитого графа. Она снабжала его книгами, учила иностранным языкам. Надо полагать, юный Вася не раз бывал в усадьбе и видел, как проводят время «эксплуататоры». В восемнадцатом он будет казнить их без суда.
Но пока до победы пролетариата ещё далеко. Поболтав с разговорчивым пожилым барином и, вероятно, поблагодарив его близких за помощь (ведь он только что благополучно сдал экзамен на аттестат зрелости), Василий отправляется осуществлять свою мечту. Согласно легенде, Панюшкин поступил в Морское инженерное училище императора Николая I в Кронштадте, откуда был выпущен во флот мичманом. И дальше всё как в популярном советском фильме «Мичман Панин» (1960), для которого он послужил прототипом главного героя, великолепно сыгранного Вячеславом Тихоновым.
В реальности призывник начал морскую службу машинистом 2-й, а затем 1-й статьи на учебном судне «Океан».
Но вот что вполне достоверно, так это бегство в 1913-м году за границу на отправившемся в дальний поход русском корабле тринадцати политзаключённых. По заданию партии Панюшкин укрыл их у себя в машинном отделении. Смелая и опасная для всех её участников акция прошла без сучка и задоринки (в отличие от фильма, где персонаж Тихонова выкинул за борт перебдевшего на свою голову офицера). В египетской Александрии «зайцы» вместе с радушным машинистом втихаря покинули судно.
Панюшкин перебрался в Париж и свёл знакомство с большевистской элитой, мирно фланировавшей в тенистых аллеях Люксембургского сада и подготавливавшей в кафешке на авеню д'Орлеан мировую революцию. В виду бесполезности морского волка на суше, Ленин и Луначарский предлагают ему очередной дерзкий план. Блудный «братишка» возвращается в Россию с повинной. Мол, отстал от судна «по личным мотивам». Дело молодое, с кем не бывает! Наказание легкое – Панюшкина отправляют на прежнее место службы электриком.
Но в 1914-м он всё-таки арестован за организацию митинга. Приговор военного суда – смертная казнь, заменённая пожизненным заключением. Проведя два года в одиночной камере, расположенной, как в замке Ив, глубоко под землей, в бывшем пороховом погребе, Василий ухитрился сбежать, симулировав смерть, подобно Эдмону Дантесу.
Февральскую революцию он встретил инкогнито в бушующем Кронштадте и тут же сделался членом местного Совета рабочих и солдатских депутатов. А в первые послеоктябрьские дни был командирован в качестве пропагандиста во Псков, через который двигались с Северного фронта на Петроград казачьи части 3-го конного корпуса генерала Краснова. Казаки, как известно, до «колыбели трёх революций» тогда не дошли.
Из Пскова Панюшкина перебросили в родную Тульскую губернию – изымать у крестьян хлеб для красногвардейцев и голодающих рабочих (остальные не в счёт). Несознательные землепашцы, конечно, отдавать ничего не хотели, отстреливались.
Пуля в ноге не помешала красному балтийцу успешно командовать в дальнейшем 1-ым Социалистическим рабоче-крестьянским партизанским отрядом ВЦИКа. Отряд охранял вождей революции сначала в Смольном, а затем в Кремле. Зорко берёг от любой «контры», даже, на первый взгляд, безобидной. Однажды панюшкинские воины схватили семерых питерских юнцов, из которых трое были родными братьями. То ли студенты решили поиграть в «золотопогонников», то ли собрались дать дёру за границу. Накрыли их в какой-то квартире, якобы во время застолья по случаю скорого отъезда (интересно, откуда в голодавшем городе недорезанные буржуи достали всё необходимое для дружеской пирушки). И поставили к стенке. И никаких тебе пожизненных заключений.
Впрочем, до официального объявления «красного террора» власти ещё иногда либеральничали. В январе 1918-го за зверское убийство в Мариинской больнице двух содержавшихся там под арестом членов объявленной вне закона партии конституционных демократов, Андрея Шингарёва и Федора Кокошкина, преступников, таких же балтийских «братишек» как Панюшкин, разыскивали. Кое-кого даже нашли. И в виде наказания отправили на фронт.
В конце мая взбунтовались части Чехословацкого корпуса, составленного из военнопленных австро-венгерской армии. 25-го июля они захватили Екатеринбург, а в ночь на 7-е августа – Казань, куда был вывезен из Петрограда золотой запас бывшей Российской империи. Большевики отбили город слишком поздно: драгметалл успели вывезти на восток.
Но в боях под Свияжском и при освобождении Казани впервые показала свою возросшую мощь Красная армия. Отличился и прибывший из Питера отряд Василия Панюшкина. В постановлении ВЦИКа от 28-го сентября говорилось: «Первым по времени знак отличия Ордена Красного Знамени РСФСР присудить тов. Блюхеру, второй — тов. Панюшкину…» Так Василий Лукич стал вторым кавалером первого советского ордена.
Когда непосредственная угроза большевистской власти со стороны белогвардейцев и интервентов миновала, судьба этого незаурядного человека заложила очередной крутой вираж. Балтийца снова перебросили – теперь уже окончательно – на фронт народнохозяйственный. Однако новую экономическую политику, провозглашённую на Десятом съезде РКП(б) и подразумевавшую возрождение частного предпринимательства и рыночных отношений, а в части касающейся крестьянства заменявшую продразверстку (изъятие у хлебороба 70% зерна) продналогом (30%) он принял в штыки: в сердцах порвал с родной партией и решил создать собственную – Рабоче-крестьянскую социалистическую. В 1921 году за такое уже сажали.
Правда, ещё был жив Ленин. Панюшкина амнистировали через четыре месяца и после профилактической беседы лично с вождём в партии восстановили. Но в сентябре 1937-го, конечно, припомнили былое отступничество. Обычно такие дела следователи на Лубянке заканчивали в течении полутора-двух месяцев. Так произошло, например, с моим дедом, некоторое время работавшим вместе с Панюшкиным в советском торгпредстве в Берлине и арестованным неделей позже – в конце ноября его уже расстреляли за «шпионскую работу и связи с антисоветской организацией правых». Но дело Панюшкина почему-то забуксовало и обошлось ему сравнительно дешево: в 1940-м впаяли восемь лет, а в 1944-м добавили ещё десять.
На сей раз Панюшкин тянул срок «от звонка до звонка». Был в авторитете у политических зэков. Сохранились воспоминания о нём, «спокойном и проницательном старике», другого лагерника. По его словам, Василия Лукича выбрали членом подпольного лагерного «политбюро». Чего-чего, а такого опыта машинисту с «Океана» было не занимать.
Освободившись, Панюшкин дожил до развенчания «культа личности», успел опубликовать лаконичные воспоминания в журнале «Октябрь» и увидеть художественный фильм о себе самом, снятый режиссёром Михаилом Швейцером. Он даже поучаствовал во встречах съёмочной группы со зрителями.
Сценарист картины вспоминал о первом показе в присутствии уже очень больного, полуслепого «прототипа»: «Погас свет, застрекотал проекционный аппарат. “Где там я?” – раздался вдруг его шёпот, чересчур громкий от волнения. “Вон-вон, – показали ему, – справа”. Старик даже подался вперёд, пристально вглядываясь в лицо Вячеслава Тихонова. “Я и есть”, – сказал он и успокоился. Дальше он следил за историей мичмана Панина с явным интересом, спрашивая время от времени: “Что это я?” – и когда ему отвечали, решительно кивал и говорил: “Правильно!..”»
В том же 1960- м году старый большевик умер и был посмертно произведён в мичманы. Во всяком случае, на его надгробии на Новодевичьем кладбище под выбитом в камне изображением лихого матроса в бескозырке написано:
«Мичман Панюшкин Василий Лукич. 1888 – 1960. Член РСДРП(б) с 1907 г. Герой гражданской войны».
И чуть ниже:
«23 года провёл в тюрьмах и лагерях».
В общем, памятуя о дневнике Толстого, к худу или к добру, но кое-что из «прекрасного юноши» всё-таки вышло. И уж бесспорно по количеству лет в заключении –
не выдуманных, а настоящих, – он оставил далеко за кормой другого знаменитого моряка – Эдмона Дантеса, графа де Монте-Кристо.