Palantir : подрядчик геноцида

Многие в России уже слышали название Palantir, но обычно это подают как «технологическую звезду» Кремниевой долины или «инструмент для борьбы с терроризмом». На деле перед нами  компания,  которая является связкой американских спецслужб, израильского военного истеблишмента и крупного капитала, который строит инфраструктуру цифровой войны и тотального контроля. И важно понимать, что эти люди стоят и за нынешней политической конфигурацией в США, включая окружение Трампа и Джея Ди Вэнса, и за тем, как ведутся войны на Украине и Газе.

Palantir изначально поднимали не «стартаперы-идеалисты», а структуры, тесно связанные с ЦРУ и военным ведомством США: первый капитал пришел через венчурный фонд In-Q-Tel, работающий в интересах американской разведки. Сегодня компания стала ключевым поставщиком аналитических и «предиктивных» систем ИИ для Пентагона, спецслужб, полиции и иммиграционных структур, а также активно работает на Украине и в Израиле.

Израиль еще в 2021 году назвал одну из операций в Газе первой в мире «ИИ‑войной», где значительная часть целей для авиаударов отбиралась с помощью алгоритмических систем.

После 7 октября 2023‑го связь Palantir с израильскими военными только укрепилась: компания заключила стратегическое соглашение с израильским ВПК и Минобороны; стороны прямо формулируют цель как использование «передовых технологий Palantir для поддержки военных миссий» .

Ключевой партнер Palantir в Израиле — подразделение 8200, местный аналог АНБ, которое собирает огромные объемы данных о жителях Газы и Западного берега: звонки, перемещения, цифровые следы. На этой базе израильтяне построили систему Lavender, которая присваивает почти каждому из 2,3 млн жителей Газы рейтинг от 1 до 100 — вероятность того, что человек связан с вооруженными структурами. При этом целями становятся и подростки: сами офицеры признавали, что возраст старше 17 лет не являлся жестким ограничением, и часть несовершеннолетних попадала в список целей. В первые недели войны алгоритм пометил до 37 тысяч человек как объекты для ударов, и офицеры признавались, что армия относилась к этим выводам почти как к человеческому решению, а не к машинной подсказке. Еще более циничная система «Where’s Daddy» отслеживает, когда помеченная Lavender "цель" возвращается домой, и удар по дому наносится именно в этот момент — вместе с семьей. Логику цикла западные наблюдатели описывают так: от момента, когда алгоритмы начинают поиск цели, до ее уничтожения проходит 2–3 минуты; раньше аналогичный цикл, по их словам, мог занимать до шести часов.

Данные для этих систем — не только локальные перехваты, но и информация от спецслужб США. Еще разоблачения Сноудена показывали, что АНБ передавало Израилю необработанные коммуникации палестинцев, включая разговоры палестинских американцев с родственниками. Бывшие сотрудники 8200 рассказывали, как информация о долгах, сексуальной жизни, болезнях использовалась для вербовки и шантажа, а также для раскола палестинского общества. В совокупности это превращает Газу в лабораторию для испытаний технологий массовой слежки и одновременно в зону тотального цифрового контроля, где ИИ и большие данные не просто помогают армии, а определяют жизнь и смерть каждого палестинца.

Palantir — это не просто очередной подрядчик Пентагона, а компания Питера Тиля, одного из главных спонсоров  американских правых. Именно Тиль вложил $15 млн в продвижение Джей Ди Вэнса. Израиль в этой схеме — витрина и полигон: страна получает военную поддержку и политический иммунитет, а США и их корпорации — отлаженный бизнес‑кейс для экспорта технологий «новой» войны. Поэтому, когда на американской сцене выходят политики с имиджем «антиглобалистов» и «миротворцев», стоит смотреть не на риторику, а на то, какие структуры типа Palantir стоят за их спиной и какое именно будущее войны они уже программируют.

DARPA&CIA

(ссылка на оригинал второго ролика)

Отмечу, что, конечно же, заявлял он это в контексте вероятной войны с Россией.

Поэтому вновь напоминаю, то, что у меня было написано в прогнозе на 2025 год:

Еще в прогнозе на 2023 год указывал, что военный конфликт в Европе - это один из выходов для части европейских элит пройти этап снижения уровня жизни населения без возмущения народных масс. В условиях экономического спада, у этой части европейских элит не остается вариантов сплотить народ, кроме как нарисованной в СМИ угрозой из России и подавлять контрэлиты.

ТК "Логика будущего"

Без злобной и мерзотной серой массы.

И он в него пришёл как белый лист,

А все вокруг, пускай, хоть пидорасы!

Борьба за доллар, нефть, за склад ума...

Не это чаровало у экрана.

Любил сюжет писателя Дюма.

Советский старый фильм про Д'артаньяна.

И, вдруг, этот сюжет его достал.

Все эти рожи в ренесансном блеске...

Решил переключить, разок, канал.

Приелись и дуэли, и подвески.

И на экране появилось зло.

И тут же стало пусто у экрана.

Куда Вас, сударь, к чёрту понесло?

Неужто Вам покой не по карману?

Вы ненавидите Х?

Термины «враг» и «вражда» в русском автоматически поднимают эмоциональный слой, даже если говорящий имеет в виду лишь положение сторон в объективном конфликте.

Как описывает конфликт другой язык

На этом фоне английский язык выглядят куда более инструментальным:

hostility (статус противоборства, военные действия, враждебный акт)

hatred (ненависть).

Эта системы позволяют отделить анализ от эмоций.
Можно холодно констатировать: «Между нами hostility», — не подразумевая личной ненависти.

Цена смешения

В быту эта путаница — досадное недоразумение. В политике и на войне — фатальная ошибка.

Мы оказываемся в ситуации абсурда:

• Одна сторона, признавая ненависть, яростно отрицает вражду:
  «Мы никому не враги!»

• Другая, констатируя вражду, вынуждена оправдываться:
  «Я же не ненавижу, я просто констатирую конфликт!»

Война превращается в игру с размытыми правилами, где нельзя назвать вещи своими именами. Стороны воюют, но не решаются признать вражду. Винят противника в «ненависти», не отдавая себе отчёта, что собственная риторика — её прямое следствие.

Выход есть

Решение — не в реформе языка, а в дисциплине мышления. Нужно научиться мысленно ставить скобки.

Вражда — это констатация противостояния.
Ненависть — это эмоция или выбор.

Пока не проведена между ними черта, любой разговор о мире будет увязать во взаимных обвинениях в «ненависти» вместо того, чтобы искать выход из самого состояния вражды. Разделение этих понятий — это первый шаг к тому, чтобы начать говорить о войне трезво, а не истерично.

До сих пор я помню этот магазин. На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок. На полу стояли едкие лужи из уксуса, смешанного с коньяком и ликером. В этих лужа плавали твердые, покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. Большая фаянсовая бочка из-под грибов была расколота вдребезги.

Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки, как дрова. Сверху я положил круглый, как колесо, толстый швейцарский сыр и несколько банок с консервами.

Когда я бежал обратно через двор, что-то зазвенело у меня под руками, но я не обратил на это внимания.

Я вошел в дворницкую, и единственная женщина, оставшаяся с нами, жена дворника, бледная и болезненная, вдруг дико закричала. Я сбросил на пол продукты и увидел, что руки у меня облиты густой кровью.

Через минуту все в дворницкой повалились от хохота, хотя обстановка никак не располагала к этому. Все хохотали и соскабливали с меня густое томатное пюре.

Когда я бежал обратно, стрелок все же успел выстрелить, пуля пробила банку с консервами, и меня всего залило кроваво-красным томатом.

Хлеба у нас не было ни крошки. Острый сыр, копченые колбасы и консервы с перцем мы ели без хлеба и запивали холодной водопроводной водой.

Мой хозяин вспомнил, что у него на кухне остался мешок черных сухарей. Я вызвался пойти за ними.

Я осторожно поднялся по черной лестнице, заваленной битым кирпичом. В кухне из простреленной водопроводной трубы текла вода, и на полу стояла густая жижа размокшей штукатурки.

Я начал шарить в буфете, разыскивая сухари. В это время с бульвара послышались крики и топот ног. Я пошел в свою комнату, чтобы посмотреть, что случилось. По бульвару цепью бежали с винтовками наперевес красногвардейцы.

Юнкера отходили, не отстреливаясь.

Впервые я видел бой так близко, под самым  окном  своей комнаты. Меня
поразили лица людей  -- зеленые, с  ввалившимися глазами. Мне казалось, что
эти люди ничего не видят и не понимают, оглушенные собственным криком.

Я оторвался от окна, когда услышал на парадной лестнице торопливый топот сапог. С треском распахнулась дверь с лестницы в переднюю и  с размаху ударилась в стенку. С потолка посыпалась известка.  Возбужденный голос крикнул в передней:

-- Митюха, тащи сюда пулемет!

Я обернулся. В дверях стоял пожилой человек  в ушанке и с пулеметной лентой через плечо.  В  руках у него была винтовка. Одно мгновение он пристально и дико смотрел на меня, потом быстро вскинул винтовку и крикнул:

-- Ни с места! Подыми руки!

Я поднял руки.

-- Чего там, папаша? -- спросил из коридора молодой голос.

-- Попался один,-- ответил человек в ушанке.-- Стрелял. Из окна по нас стрелял, гад! В спину!

Только сейчас я сообразил, что на мне надета потрепанная студенческаят ужурка, и вспомнил, что, по словам пекаря, у Никитских ворот на стороне Временного правительства дралась студенческая дружина. В комнату вошел молодой рабочий в натянутой на уши кепке. Он вразвалку подошел ко мне, лениво взял мою правую руку и внимательно осмотрел ладонь.

-- Видать, не стрелял, папаша, -- сказал он добродушно. -- Пятна от затвора нету. Рука чистая.

-- Дурья твоя башка! -- крикнул человек в ушанке.-- А ежели он из пистолета стрелял, а не из винтовки. И пистолет выкинул. Веди его во двор!

-- Все возможно,-- ответил молодой рабочий и хлопнул меня по плечу.-- А ну, шагай вперед! Да не дури.

Я все время молчал. Почему -- не знаю. Очевидно, вся обстановка была настолько безнадежной, что оправдываться было просто бессмысленно. Меня застали в комнате на втором этаже у выбитого окна, в доме, только что захваченном красногвардейцами. На мне была измазанная известкой и покрытая подозрительными бурыми пятнами от томата студенческая тужурка. Что бы я ни сказал, мне бы все равно не поверили.

Я молчал, сознавая, что мое молчание -- еще одна тяжелая улика против меня.

-- Упорный, черт! -- сказал человек в ушанке.-- Сразу видать, что принципиальный.

Меня повели во двор. Молодой красногвардеец подталкивал меня в спину дулом винтовки.

Двор был полон красногвардейцев. Они вытаскивали из разбитого склада ящики и наваливали из них баррикаду поперек Тверского бульвара.

-- В чем дело? -- зашумели красногвардейцы и окружили меня и обоих моих конвоиров. -- Кто такой?

Человек в ушанке сказал, что я стрелял из окна им в спину.

-- Разменять его! -- закричал веселым голосом парень с хмельными глазами. -- В штаб господа бога!

-- Командира сюда!

-- Нету командира!

-- Где командир?

-- Был приказ -- пленных не трогать!

-- Так то пленных. А он в спину бил.

-- За это один ответ -- расстрел на месте.

-- Без командира нельзя, товарищи!

-- Какой законник нашелся. Ставь его к стенке!

Меня потащили к стенке.

Из дворницкой выбежала простоволосая жена дворника. Она бросилась к красногвардейцам и начала судорожно хватать их за руки.

-- Сынки, товарищи! -- кричала она.-- Да это ж наш жилец. Он в вас не стрелял. Мне жизнь не нужна, я больная. Убейте лучше меня.

-- Ты, мать, не смей без разбору никого жалеть, -- рассудительно сказал человек в ушанке.-- Мы тоже не душегубы. Уйди, не мешайся.

Никогда я не мог понять - ни тогда, ни теперь - почему, стоя у стены и слушая, как щелкают затворы, я ровно ничего не испытывал. Была ли то внезапная душевная тупость или остановка сознания -- не знаю. Я только пристально смотрел на угол подворотни, отбитый пулеметной очередью, и ни о чем не думал. Но почему-то этот угол подворотни я запомнил в мельчайших подробностях ...

Эта асимметрия порождает множество заблуждений. Когда говорят «мы никому не враги», но при этом проявляют ненависть, происходит подмена: эмоция раскрывает конфликт, который пытаются замаскировать. И наоборот — отрицая ненависть, некоторые делают вид, что нет и самой вражды, хотя она очевидна по действиям, решениям и последствиям.

Разделив эти два понятия, можно честнее смотреть на конфликты.
Вражда — это факт, возникающий из объективных обстоятельств.
Ненависть — это реакция, которую каждый выбирает сам.