А можно мне такого учителя истории?
Потрясающее изложении событий 1812 года от Михаила Жванецкого!
Это просто нечто какое-то!!!
Потрясающее изложении событий 1812 года от Михаила Жванецкого!
Это просто нечто какое-то!!!
Всё же я спал не очень хорошо. Кровати были довольно твёрдые: их сетка представляла собой железные прутья толщиной в мой мизинец. Я спал словно на полу. Хотя, некоторые умудряются прогнуть эти прутья и балку посередине, чтобы было удобнее спать. Снились мне странные вещи, которые отчасти были связаны с этим местом. Но всё же во снах я почти полностью забылся.
Меня разбудили внезапный свет и гул ламп. Отличная замена будильнику. Они так резко прервали мой и без того неважный сон, что я был удивлён, ибо не понимал некоторое время, что нахожусь в больнице. С огромным нежеланием, – стараясь как можно дольше оттягивать момент осознания, что это реальность, а не кошмарный сон, – я принимал эти мысли, которые колоссальным весом наваливались на меня. Было прохладно, я не хотел вставать с кровати, закутываясь в тонкое одеяло. Но, посмотрев, что товарищи по палате встают со своих кроватей, наверное, также пересиливая себя, я тоже начал вставать.
Одевшись, я начал смотреть, что делают другие, чтобы, не дай бог, не сделать что-то неправильно: не вовремя пойти чистить зубы или поздно заправить кровать. Любое отклонение от здешних норм казалось мне непозволительным, ибо я не знал, за что предусмотрено наказание, а главное – какое. Но я сделал всё вовремя. Заправив кровать, я вспомнил про анализы. Мне предстоял визит в туалет. Пожалуй, самое мерзкое место там. Туалет представлял собой небольшое помещение, с синей на стенах и коричневой на полу плиткой, с одним окном с решёткой, пространство между прутьев которой было закрыто наклеенными полосками наклеек с деревянной текстурой, с двумя унитазами советских времён, с таким донышком и сливом, расположенным ближе к краю. Они не очень удобны. Когда я вошёл туда, то почувствовал некое омерзение, увидев фекалии, которые никто не собирался смывать. Да, это отвратительно. Но я сделал скидку на место, где я нахожусь, поэтому постарался отнестись к этому равнодушно, просто перейдя к другому унитазу. Ох, будь я в более плохом настроении, то подумал бы, что это место представляет собой всю изнанку больницы. В туалете же и курили. Я не совался туда во время перекуров, ибо не люблю сигареты и дым, что испускают курящие. Сразу за туалетом идут умывальники: такое же помещение, только место унитазов занимают три раковины. Там, к слову, ощущалась особая «водно-ванно-умывальная» больничная атмосфера. Она резко отличалась от туалетов и даже самой ванной комнаты. Как будто отдельная реальность непонятной природы.
Сдав анализы, я сходил в палату, взял свой пакетик с зубной щёткой, пастой и мылом, и отправился к умывальникам. Ребята посоветовали мне пользоваться средней раковиной, ибо в две другие сходили по нужде пижамники. Я последовал их совету. В умывальниках была очередь, которая довольно быстро проходила. Наверное, я умывался и чистил зубы там дольше всех. Со мной даже разделили раковину ещё пара больных. Я не был против, ибо они не делали чего-то странного, а просто чистили зубы. Как и я. Мы стояли втроём, и я своим поведением как-то неосознанно старался не показаться им каким-то плохим или высокомерным. А поведение моё просто заключалось в стоянии между ними без угнетения их движений. Они же в ответ тоже делились местом и вели себя прилично.
Закончив процедуры, я отправился в палату, посмотрев на часы. Время было около шести-пятнадцати. Больные и призывники во всю убирались в палатах, а некоторые больные и в коридоре. Скоро была дана команда выходить из палат, ибо начинается кварцевание. Около двадцати минут я сидел на кресле в коридоре, рассматривая фотографии города и вырезки из газет с городскими легендами и интересными историями про сам город. Время шло очень медленно.
Вскоре кварцевание закончилось, и мы вернулись в палату. Я принялся за чтение, стараясь не так сильно скучать, чтобы время шло чуть быстрее. Наверное, получалось плохо. Еле дотерпев до завтрака, я отправился в столовую.
Вот настал волнительный момент – девятнадцать часов вечера. Я слишком волновался, чтобы не позвонить маме и не рассказать ей, как я тут. Но была проблема: новоприбывшим в первый день позвонить не дадут, ибо вещи, что сдаются в приёмном покое ещё перед тем, как ты попадёшь в отделение, «поднимаются» в отделение только на следующий день. Меня это очень расстроило. Но я решил попросить Бориса, чтобы он дал мне позвонить. Он согласился. Он – хороший парень. Я ощущал невыразимую благодарность ему за это, так как в тот момент позвонить для меня было самым важным делом на планете.
Идя по пустому коридору, я мог наблюдать спящих больных. Их было особенно много в первой палате. Дойдя до кабинета старшей медсестры, я спросил, можно ли начать звонить. Мне сказали, что можно, но только моего телефона ещё здесь нет. Я сказал, что мне дадут телефон, и отправился сообщить ребятам, что можно позвонить. Войдя в кабинет вместе с Борисом, я стал ждать. Но медсестра спросила, городской ли я. Я ответил, что да. Тогда она сказала, что я могу позвонить на домашний со стационарного телефона. Что я и сделал и позвонил родителям, рассказав про мои первые впечатления и сказав, что у меня всё хорошо, а также попросив передать моей возлюбленной, что у меня всё хорошо. Это одновременно и радовало, ибо я смог утешиться, но одновременно и нагоняло тоску по дому. В такие моменты всегда хочется поговорить ещё, ибо нехватка чего-то родного и привычного в подобном месте ощущается очень остро. Хочется превратить весь звонок в один нормальный вечер дома. Но за ограничением времени разговора достичь такого состояния не удаётся. Поэтому приходится выбирать наиболее важные слова и излагать только самые нужные из них. По крайней мере, мною тогда это так ощущалось. Я не понимал природу этих ограничений. Нет, конечно наверняка есть люди, готовые часами вести бессмысленные разговоры без особой нужды в них. Но когда видно, что человеку тревожно и плохо, и что ему действительно нужно поговорить, то почему бы не дать ему поговорить нормально, без гнетущего наблюдательного присмотра и ощущения, что в любой момент разговор может быть оборван по желанию персонала? В смешанном настроении я пошёл в палату. Санитар сказал, что завтра я должен буду сдать анализы, и я утвердительно угукнул.
В двадцать один час ровно начался отбой. Я читал книгу, когда свет был выключен из-за чрезмерного шума из нашей палаты, который раздавался на всё отделение. А дело всё было в том, что ребята, вспомнив детство и то, как они веселились в последний раз с друзьями, перед тем, как лечь спать, решили это повторить. Они шутили друг над другом, рассказывали анекдоты, и после нескольких визитов санитара улеглись по кроватям. Но даже в них веселье продолжилось. Настолько глупо и смешно они обзывали и доставали друг друга, что у меня даже слёзы пошли от смеха, да. Мне стало легче, я чувствовал себя менее напряжённое и даже в какой-то степени комфортно, ибо окружали меня не такие уж и плохие ребята.
Вскоре всё утихло, все легли спать. Но не многие заснули сразу. В той тишине, я уверен, каждый думал о свой жизни там, вне этих стен. О своих планах, когда они выйдут, о том, кто и что их там ждёт, пусть даже это были самые банальнейшие вещи. Всё же в это время каждый из них отстранился от этого места, уйдя в свои мечты. И так и заснул. По крайней мере, мне так казалось тогда. Сейчас я думаю, что всё могло быть гораздо приземлённее, ибо я был склонен к наивной романтизации всего, даже простых предсонных мыслей в духе «Как же хочется бабу…». Хотя не исключаю, что кто-то мог иметь и вполне «одухотворённые» мысли о своей судьбе или о жизни дорогих им людей. В конце концов, не надо быть каким-то особо духовно развитым и преисполненным человеком, чтобы просто поскучать по близким. А я лежал, смотрел на фонарь на улице, думал о том, как там мои друзья, моя любимая, моя семья. Эхо вечернего смеха потихоньку гасло. С тёплой тоской я думал о них. И о том, что отдал бы сейчас многое, лишь бы вернуться к ним – такую сильную неприязнь и тоску вызывало у меня это место и отлучение от людей, от которых я завишу. Для них, наверняка, это была всего лишь очередная ночь обыденной жизни, в которой я просто не пожелал им спокойной ночи перед сном. Ну, может быть, для кого-то ещё очернённая малой осведомлённостью о моей дальнейшей судьбе. Для меня же всё это ощущалось как что-то абсолютно ненормальное – засыпать, быть уязвимым в столь чуждом месте. Я думал о моей любимой мисс, о том, как сильно я её люблю. О прошлых наших днях вместе. Я отдал бы уже абсолютно всё, лишь бы мы навсегда остались вместе и никогда не разлучались бы. Навязчивые мысли лезли ко мне, интерпретируя предыдущие так, что в мыслях моих появлялись неприятные образы. Но я справлялся с ними, ибо знал, что суть моих мыслей о мисс – это то, что я хочу, чтобы мы провели всю жизнь вместе, живя совместно, в любви и мире, и всё было бы у нас хорошо. И никакие навязчивые мысли каким-либо мистическим образом не могут повлиять на это, и мы сами творим своё будущее. Я любил её больше всех на свете, и тоска почти заставила меня проронить слезу, уже из грусти. Возможно, она всё-таки заставила меня это сделать, но я этого не заметил, проваливаясь в сон. Перевернувшись на правый бок, чтобы фонарь не светил мне в глаза, с волнительными мыслями я и заснул. Ночь была не очень спокойная в плане сна: я просыпался несколько раз и некоторое время не мог заснуть. Но всё же заснул. Так закончился первый день.
Это слащавое лирическое отступление про «люблю больше всех на свете» действительно отражало мои тогдашние мысли. Я находился в крайне странных отношениях, в которых испытывал любовь на грани с культовым почитанием объекта любви. В какой-то момент само так вышло, что мисс, о которой тут говорится, стала для меня символом чуть ли не экстатического поклонения. И я, конечно, тяжело переживал резкий отрыв от дома и семьи, но ещё тяжелее я переживал отрыв от неё. Семья отошла на второй план по любой значимости. Натуральная самодельная секта, деструктивный культ из двух человек, один из которых даже и не хотел быть объектом культа. В определённой мере, конечно, это плохо. Но в какой-то мере… Это была одна из самых сильных любовей, что я испытывал.
А чтобы всё было не так слащаво, вот небольшая история, случившаяся тем вечером перед сном. Я любил спать, накрываясь одеялом с головой. Но не любил, когда оно лежало на моём лице. Поэтому я, лёжа на спине, сгибал ноги в коленях и подкладывал руки под голову, слегка их скрещивая. На коленную возвышенность и локтевые выступы натягивалось одеяло и я таким образом создавал из него некий навес. И мне было уютно в таком убежище. И в тот вечер перед сном я поступил так же. Но внезапно меня тихо окликнул Борис:
– Рома, не делай так, – примерно так он обратился полушёпотом ко мне.
– Почему? – убрал я навес и начал гадать, что может быть в нём не так. Самую первую и самую нелепую догадку, что появилась у меня в голове, я высказал: – На гроб похоже?
Борис на мгновение завис, а потом непринуждённо выдал:
– Это похоже на то, как будто ты дрочишь.
С тех пор я больше никогда не делал там такой навес.
Заканчивался срок моего пребывания в подмосковной учебке. Последний месяц был, наверное, самым трудным. Курсантов постепенно отправляли в части к постоянному месту службы, а оставшимся приходилось тащить двойную нагрузку. Меня ставили в наряды через день, а потом уже начали ставить каждый день. Я жутко не высыпался, и это очень неприятным бонусом добавлялось к привычным уже голоду и холоду. Ну, конечно, и раньше выспаться не давали, но тут я уже вообще стал как зомби, ничего не соображал, ощущал окружающую реальность как сон.
В первую очередь, отправляли из учебки на службу в СССР, позже – за границу. Прошел слух, что готовится отправка в Чехословакию, но туда попасть было не судьба в тот раз. Наконец узнал, что меня отправляют в ГСВГ (Группу Советских Войск в Германии). Эта новость меня обрадовала. Говорили, что в загранке служить легче, к тому же можно было посмотреть белый свет за казенный счет.
В день отправки, курсантов освобождали от нарядов, и оставляли после развода в казарме – готовиться к дороге. Многие пользовались этим, чтобы пошарить в чужих тумбочках. Хотя, что там можно было найти – мыло в мыльнице, зубную пасту, бритвенные лезвия? Впрочем, воровали и это. Воровство так сильно развилось (вообще-то его и в обычное время хватало), что приходилось все мало–мальски ценное носить с собой в карманах: и мыло в мыльнице, и зубную пасту, и бритвенный станок. Все ходили с оттопыренными карманами, а сержанты уже не обращали внимания на это вопиющее нарушение формы одежды.
По ночам начали тащить даже обмундирование, поэтому мы стали класть его под матрац, на котором спали.
В соседнем взводе у меня был друг – не друг, ну, знакомый один курсант, с которым мы обменивались приветствиями при встрече, такие приятельские, что ли отношения, и он мне казался приятным парнишкой, может внешность у него такая была – располагающая к себе, не знаю.
Он попросил дать ему часы в караул. У меня имелись наручные часы, и в 1985 году в Советской Армии они имели некоторую цену.
На следующий день он часы не вернул, я стал искать его, оказалось – уехал на новое место службы. То есть, он меня обманул насчет караула, он просто хотел завладеть моими часами.
Перед отправкой в Германию, мне выдали юфтевый ремень и юфтевые сапоги. Это было шикарно! До этого я ходил в кирзачах и подпоясывался ремнем из слоящейся пленки. И кирзачи были говно, и ремень. Вот я думаю так: если хочешь отправить человека воевать или на возможность войны, так дай ему нормальную кожаную обувь и хороший ремень, дай ему теплую куртку, дай ему нормально выспаться, и хорошо его накорми. Но в советской армии, видимо была другая концепция и иной взгляд на этот вопрос, потому что все делалось строго наоборот.
А юфтевые сапоги и ремни нам выдали не потому, что это была такая забота о нас, а потому что мы выдвигались на передовые позиции фронта между СССР и проклятым Западом и нас бы могли сфотографировать, например, вражеские западные журналисты и мы могли бы на этих гипотетических снимках выглядеть не слишком презентабельно в кирзачах. То есть, наша задача была — показать, что на нас такая же форма российских солдат, что и во всем остальном СССР, бойся супостат! Мы все тута в юфтевых, не токмо в ГДР. Мы богаты и сильны, в кожной избе на столе щи с говядиной.
Выданные мне великолепные юфтевые сапоги оказались малы на размер, я стал просить старшину выдать мне сапоги бОльшего размера, но он равнодушно ответил, что на складе большего размера нет.
Собрали группу человек из десяти тех, кто едет в Германию, дали каждому сухой паек – 2 банки мясо–растительных консервов и банку мясных, из расчета на одни сутки пути. Еще дали буханку хлеба на всех. Назначили сопровождающим незнакомого офицера из другой роты, и рано утром мы отправились в Москву.
В Москве офицер отвез нас в аэропорт, сейчас уже не вспомню в который, в аэропорту был отгорожен скамейками участок внутри зала ожидания, там кучей громоздились солдатские вещмешки и спали на полу солдаты. Больше я этого офицера не видел никогда, он нас завел нас в эту охраняемую зону и свалил куда–то по своим делам.
Стояла нелетная погода, рейсы отменяли, мы просидели в зале ожидания трое суток. Хуже всего было то, что жрать было нечего. Сухой паек я съел еще в первый день, хлеба этого, который «на всех» я вообще не увидел, в общем, голодал. Солдат из этого огороженного зала не выпускали, но я уже был теперь сержант, а сержантам позволялось выходить в аэропорт. У меня с собой было совсем немного денег – меньше рубля мелочью. Я на эту мелочь купил в буфете пару раз булочки какие–то, а потом осталось только 15 копеек, и я решил на них позвонить домой по автомату междугородней связи, хотя был сильный соблазн и эти 15 копеек истратить на еду.
Позвонил домой, сообщил, где я и что. Разговаривал я с мамой, и не мог тогда представить, что это наш с ней последний разговор в жизни. И он был совсем короткий, не помню, сколько тогда 15 копеек давали времени разговора, минуты 2–3, кажется. Пообещал сразу же написать, когда прибуду на постоянное место службы.
И вот кончилась мелочь, я бродил по аэропорту, проходя мимо буфета видел недоеденный хлеб на тарелках, какие–то коржики, хотелось подойти и, незаметно взять, но я преодолевал соблазн.
В туалете подошел к молодому пареньку, грозно нахмурил брови и в угрожающем тоне попросил мелочи. Парнишка оказался с другом, они пролепетал что–то, типа "нету мелочи" и улепетнули.
Почему в подобной ситуации грабеж показался более приемлемым для моей совести, чем воровство с тарелки? Парадокс советского воспитания?
Там было довольно много солдат только что призванных, я хотел было их пощипать, по поводу домашних пирожков, но оказалось, они уже больше недели путешествуют по пересылкам и сами голодают. Тогда, я стал ходить между ними, и выспрашивать – нет ли кого, кому выдали сапоги слишком большого размера? Это похоже на чудо, но мне удалось отыскать такого человека. Мы с ним обменялись сапогами и каждому из нас они стали впору.
А я уже натер мозоли, хотя до тех пор думал, что после тех мозолей которые набил себе кирзачами в учебке, мне уже ничего не страшно. У меня вся подошва стала к тому времени как пластмассовая я иногда по ней щелкал ногтем и звук был такой, как будто по школьному пеналу для карандашей.
В Москве вьюжило, а в Германии еще даже листья не все пожелтели на деревьях. На военном аэродроме, нам навстречу попалась колонна дембелей улетающих в Союз. Они приветствовали нас дружным гоготом, свистом, криками "Духи, вешайтесь! ", в нашу колонну полетели ремни.
Пересылку в Франкфурте–на–Одере я помню смутно, мы там прошли весьма поверхностный медицинский осмотр, кажется, искали, в основном, кожные болезни, вроде чесотки, и не без успеха.
Во время осмотра, я с некоторым удивлением обнаружил, что за 4 месяца службы в Советской Армии похудел на 20 килограмм (я пришел по спецпризыву в июне). Весил 80 кг при росте 1. 82, а стал весить 60. Кормили в учебке паршиво. А организация кормежки была еще хуже, не раз и не два бывало такое, что ты выходил их столовой не съев вообще ни единой крошки. Или могло случиться так, что вбежав в столовую (да, в столовую нас не вводили а загоняли бегом, да еще и не по одному разу, повторяя этот забег снова и снова, под предлогом того, что мы вбегаем через двери недостаточно быстро) мы видели на столах соседнего подразделения нетронутые чай и куски белого хлеба намазанного сливочного масла. Это сержанты мордовали взвод за какую–то провинность, наверное командовали "встать! — сесть! " пока время завтрака не заканчивалось.
Можете себе представить мотивацию человека теряющего в месяц по семь кг живого веса, по отношению к бутерброду с маслом?
Тогда я пришел к выводу, что нам нарочно не дают возможности нормально питаться (наряду с прочими видами угнетения, в первую очередь, с помощью физических нагрузок, пытки недосыпом, моральным давлением) чтобы зачморить до полного безразличия к своей судьбе, сломать волю. На это можно сказать, что из нас готовили бойцов, солдат, убийц. Такой точке зрения противоречит, тот факт, что нас очень плохо учили обращаться со своим вооружением, и по нашей воинской специальности. Я имел очень приблизительное понимание, в этом вопросе, хотя получил запись в военном билете о специальности командира машины по дезактивации техники. Нет, нас просто превращали в послушных запуганных забитых рабов, которые выполнят то, что им скажет начальник. Это и было целью, ничего другого.
Весь день мы проторчали на пересылке во Франкфурте–на–Одере, а ночью нас погнали к железнодорожному вокзалу. Выстроили в колонну по шесть, получилась весьма внушительная толпа народу. На каждом солдате была шинель в скатке, вещмешок. Во главе колоны поставили бронетранспортер. Он ехал со средней скоростью пешехода, но колонна растянулась, наверное, на пару километров, и в какие–то моменты приходилось бежать, чтобы не отстать.
Со всех сторон нас подгоняли солдаты ВАИ, одетые немного странно – в черные кожаные костюмы (штаны и куртка), и белые портупеи.
А на портупеях еще мигала светомузыка, но только без музыки, просто лампочки мигали синхронно, видно у них батарейки были где–то подцеплены к портупее. Они пинали бегущих солдат ногами и полосатыми жезлами по спинам и задницам и кричали (почему–то по–немецки): «Шнель, Шнель!!! »
Один солдат споткнулся, упал, покатилась скатка, котелок, другие скачут через него, он ползает под ногами бегущих, собирая свое барахло.
А декорацией – спящий немецкий город, черепичные крыши, брусчатка.
Ни в одном окне не горел свет. Пока я бежал в толпе, я несколько раз поднимал голову, пытаясь увидеть свет хотя бы в одном окне. Тогда подумал, что немцев так запугали, что они бояться ночью даже свет зажечь, лежат под одеялом, трясясь от страха, пока там на улице грохочут сапоги этих восточных варваров.
Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет я думаю иначе: немцам просто были до фонаря все эти русские побегушки, а спать они ложились по часам (не как у нас), поэтому и не светились окна.
Пригнали нас к поезду, и тут я понял, что сейчас будет сложный момент, потому как поезд оказался маленьким (узкая колея к тому же), а народищу была хренова туча.
Но вышло так, что всех сержантов — выпускников учебок, собрали в отдельную колонну и эту колонну направили к вагонам в самую первую очередь, и я, конечно, тоже был в этой колонне. Я забежал в вагон, и сразу занял место на нарах. Нары эти были во всю ширину вагона, имелся только небольшой проход от двери. Начал набиваться народ в вагон, сначала заполнили нары, потом новоприбывшие стали садиться на нары в ногах у тех, кто занял место раньше, потом уже полезли под нары. В общем, ехали в ужасной давке, примерно какая бывала в советских автобусах в часы пик, просто пластами лежали друг на друге. Во время сна мы постоянно отлеживали друг другу то руки, то ноги, постоянно просыпались из–за этого, пытались менять положение.
И это, сука, происходило во второй половине 20 века, в армии страны, которая считала себя вправе учить другие страны, как надо правильно жить.
Ночью я проснулся от того, что солдаты железнодорожники грабили моих спутников, у одного отобрали часы, но искали в основном деньги. Меня это никак не коснулось, у меня уже теперь не было ни денег, ни часов.
Утром приехали куда–то, вывалились на перрон. На перроне один тщедушного вида парнишка кавказской национальности, вдруг сорвал с себя ремень начал крутить над головой и кричать на железнодорожных солдат, что они крысы, что пусть попробуют сунуться к нему. Железнодорожные солдаты противно щерились, гы–гыкали, но подойти к кавказцу не решились.
Нескольких человек (в том числе и меня) отделили от основной группы и отвели в какой–то спортзал с матами, канатами и шведской стенкой. К нам вышел толстомордый офицер и объявил, что мы давали присягу в том, что обязуемся стойко переносить тяготы и лишения военной службы, ну так вот, как раз нам и представится случай исполнить это свое обещание, потому что нам придется пол-дня провести а этом неотапливаемом помещении. Было очень холодно, я пытался укрываться матами, но они не сильно грели, кто–то пробовал делать упражнения на шведской стенке, чтобы согреться.
Вот не помню точно, кормили нас где–то на всем протяжении пути или я поел только в части? Мне, все–таки кажется, что только в части. Я, даже помню, что это была жаренная рыба, когда я ее ел, я полностью отключился от окружающего мира, жрал как животное, просто даже выключился, ничего не имело для меня значения в этот момент, кроме жратвы. Это — один из уроков службы в армии — понять какая тонкая граница отделяет тебя от зверя.
Я зашел в умывалку, там было мыло, и стал мыть голову холодной водой из крана. Я не мылся и не менял белье уже около месяца, с головы вода текла просто черная, я, наверное, все это время ходил чумазый и вонючий как бомж.
В армии я впервые понял, что собой представляет собой советское государство, и как оно относится к своим гражданам. Офицеры к солдатам обращались с подчеркнутым пренебрежением (мне даже показалось, что многие из них даже бравировали своим скотским отношением к подчиненным). Считалось нормальным оставлять военнослужащих сутками без еды, заставлять их спать на заплеваном холодном полу, держать в неотапливаемых помещениях, покушаться на их мизерную зарплату, оскорблять и унижать солдат. Рукоприкладство по отношению к солдату, тоже не было каким–то из ряда вон выходящим событием. Кроме того, для меня было очевидно, что офицеры негласно поощряют "дедовщину" — неуставные отношения, этим они снимали с себя заметную часть работы по поддержанию "порядка" в казарме. Дедовщина была не исключением, а правилом. Во всех частях где мне приходилось служить, офицеров называли не иначе как "шакалы". Солдат был полностью во власти своего воинского начальства, жаловаться было бессмысленно и некому. Широко применялись коллективные наказания, когда за ошибку или нерадивость одного, наказывали всех, хотя это было запрещено уставом.
Все эти впечатления вылились у меня впоследствии в стойкое неприятие советской системы и привели в эмиграцию, в конечном счете.
Современная Германия. Развалины советского военного городка.
Наткнулся в мемуарах А. И. Микояна "Так было". Так что, как говорится, за что купил, за то и продаю.
Анастас Микоян - один из наиболее влиятельных советских политиков, начал свою карьеру при жизни Ленина и ушёл в отставку лишь при Брежневе. Являлся соратником Сталина.
Сталин питал какую-то слабость к Жданову, не спаивал его, поскольку знал, что тот склонен к алкоголизму, жена и сын удерживают его часто. Простил ему и это признание в трусости. Может быть, потому, что сам Сталин был не очень-то храброго десятка. Ведь это невозможное дело: Верховный Главнокомандующий ни разу не выезжал на фронт!
Впрочем, один раз поехал. Отвлекусь от основного текста ради этого эпизода. Зная, что это выглядит неприлично, однажды, когда немцы уже отступили от Москвы, поехал на машине, бронированном "Паккарде", по Минскому шоссе, поскольку оно использовалось нашими войсками и мин там уже не было. Хотел, видно, чтобы по армии прошел слух о том, что Сталин выезжал на фронт. Однако не доехал до фронта, может быть, около пятидесяти или семидесяти километров. В условленном месте его встречали генералы (не помню кто, вроде Еременко). Конечно, отсоветовали ехать дальше — поняли по его вопросу, какой совет он хотел услышать. Да и ответственность никто не хотел брать на себя. Или вызвать неудовольствие его. Такой трус оказался, что опозорился на глазах у генералов, офицеров и солдат охраны. Захотел по большой нужде (может, тоже от страха? — не знаю), и спросил, не может ли быть заминирована местность в кустах возле дороги? Конечно, никто не захотел давать такой гарантии. Тогда Верховный Главнокомандующий на глазах у всех спустил брюки и сделал свое дело прямо на асфальте. На этом "знакомство с фронтом" было завершено и он уехал обратно в Москву.
В воскресенье в нашем маленьком городе Находка выступили настоящие мастодонты русского рока - группа "ПилОт". Концерт был бесплатным для жителей города и всех желающих. И это было о***енно!
А заодно разблокировало пласт воспоминаний.
Группа ПилОт на сцене Центра Культуры города Находка
В 2001 году я поступила в ВУЗ на вечернее отделение (жила я тогда в Питере, где в общем-то и родилась и до 2015 года постоянно проживала), так как днем работала. Естественно - новые лица, одногруппники. Через неделю все уже разбрелись по кучкам. Как это часто бывает дружба, зародившаяся за такой мизерный срок, стала самой крепкой и долгосрочной по жизни. Светкин сразу взялась за мой культпросвет. Я была девочка-одуванчик, слушала "правильную" музыку (Агату, Мумий Тролля, Пикник, НАУ), но на концерты не ходила. А ей нужна была компания. В то время был какой-то невероятный бум фестивалей, опен-эйров, на которые можно было ходить бесплатно (для студентов это было очень важно), да и вообще хорошей новой музыки стало появляться много.
Первое мое знакомство с "ПилОт"ом состоялось как раз на фестивале на Синем мосту через Мойку. Это был какой-то спонсорский опен-эйр типа "Спрайт - жажда успеха" или тому подобное. У меня тогда были ультра-модные босоножки-сабо на огромной 10 см платформе - красота, умереть не встать! И мы поперлись в середину, да даже поближе к сцене. Я еще не знала, что есть такой слэм. И что на рок-концертах не стоят, наслаждаясь прекрасными звуками, а прыгают, орут и козами дрыгают. И вот выходит группа, первые аккорды Сибири и я внутри неуправляемой толпы. Светка уже где-то потерялась, вокруг происходит безумие. В какой-то момент я теряю обувь и принимаю решение выбираться, чтобы выжить. ))) Было два варианта - идти домой босиком, что долго и не айс или дождаться окончания феста и поискать обувку. Второй вариант победил. Света нашлась (вот сейчас не понимаю как мы без мобильников умудрялись теряться и находиться в толпе), стали вместе ждать. Как раз Смысловые заканчивали выступать, они в тот день были последними. Левый туфля нашелся быстро, а вот правый - все никак. Начали спрашивать у всех, у кого можно спросить, предъявляя образец. И, о чудо, один из работников сцены сказал "Щас" и ушел в глубину сцены, а вернулся со второй босоножкой. Оказывается, во время выступлений, его кто-то на сцену закинул.
Так я узнала, что такое слэм. )))
Фоток тех времен практически нет, так как цифровой фотоаппарат появился намного позже. Но, одну все же раскопала. С фестиваля, который проводился в студ.городке в Петродворце.
Сфоткай, типа я фанат ПилОта!
Одно из тоже ярких воспоминаний. Фестиваль "Чартова дюжина" в Ледовом. Заявлено много хороших артистов, классный концерт! Только Светик расстраивается. "ПилОт"а нет в афише, хотя их песня "Рок" 14 недель возглавляет чарт. Необъяснимо, но факт. Концерт закончился, в зале включили свет. В Ледовом всегда так - пока свет не включат, еще есть надежда. И тут на сцену вылетает группа "ПилОт" - о, как мы орали, прыгали и офигевали одновременно! Это был лучший сюрприз, пожалуй, за всю мою жизнь!
Потом было еще много концертов в наших жизнях. Но, мы взрослели, появлялись мужья и дети. Времени свободного было все меньше. Но в 2013 году мы решили тряхнуть стариной, сходили на "ПилОт"а в Космонавт. Ох, какой же был кайфушечный и какой-то ламповый концерт!
Мы даже умудрились умыкнуть одну из кукол со сцены. До сих пор не знаю зачем она нам была нужна. )))
Февраль 2013 г.
А потом, в 2015 г. я переехала в Находку.
И здесь по идее и должна была окончиться история моих встреч с группой "ПилОт". Так как в наши дальние земли редко кто долетает. Если и летят, то во Владивосток, там и народу побольше и аэропорт рядом.
А тут опппа, новость. Будет фестиваль и какая-то московская! группа "Пилот" приедет. Неделю гадали тот "Пилот" или не тот. Только за 5 дней до концерта Администрация выпустила пресс-релиз, что концерт во-первых будет, во-вторых "ПилОт" все же тот, в-третьих - вход бесплатный! Праздник жизни какой-то!
Афиша мероприятия
Пришли в назначенное время с супругом, вокруг куча юных волонтеров, все подсказывают и показывают куда идти и где что. В зале нам рекомендовали садиться в первые ряды. Ну, мы люди простые - раз так настаивают, не будем расстраивать - первый ряд, так первый ряд! Это ж то, чего в Питере я б себе не смогла позволить никогда!
Единственное, что очень было непривычно это формат мероприятия: сидячий рок-концерт. Это практически самый натуральный оксюморон. Но, может оно и к лучшему. Закрывающая песня была Сибирь и мы все-таки в креслах не усидели, но к середине песни я поняла, что прыгать чей-то тяжеловато. То ли дело 20 лет назад!!!
Ребята отыграли как боги, как будто на стадионе Уэмбли перед многотысячной толпой, хотя зал был пустоват. Выкладывались по полной, несмотря на то, что было очень жарко. И это еще +100500 в копилочку моего респекта к группе. В общем у меня счастья полные штаны на лямках!
Ну и, конечно же после концерта сразу написала Светке - точно зная, она за меня порадуется!
И вот захотелось поделиться и здесь. Зачем? Не знаю. Просто этот вечер был похож на чудо, когда тебе снова 20, как будто машину времени изобрели, а все эмоции такие яркие и сильные, каких уже давно в рутине не ощущаешь.
"Присядешь" сказал один мужчина женщине,
Ну она и присела,
Краснели уши, щеки у родни, знакомых,
Скрипели зубы у врагов, влюбленных, сплетников.
Написав, очередной пост про воспоминания, я - удивился, сколько разнообразны комментов он собрал. В итоге, я решил опубликовать тут, свои мемуары. Ну, вдруг, кому-то станет интересно
Моя жизнь, была - достаточно неоднозначной. Я родился в семье офицера и партработника... За жизнь я сменил несколько профессий. Дайте-ка подумать:
Журналист,
офицер ВМФ
радиоинженер
предприниматель (торгашь)
пилот ГА
айтишник
Я не очень умею буковками писать... Хотя, не - умею... Но, не люблю и вечно ленюсь. Но, мне интересно получать обратную связь, и... пожалуй, я стартану серию описания своей непростой жизни
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.