Военные мемуары

Мезень в раздумьях пил чай, курил. Остро хотелось домой, к детям. Их у санитара было шестеро, старшая дочь от первого брака и пятеро малых, младшему не было и двух лет. А также внучка. И кот. Была еще жена, по записи в паспорте судя. По ней не скучал — жили тяжело. Последние пару лет на грани развода. В доме не ужились два сильных характера. Санитар с детства обладал неким даром предчувствия, предсказательностью. И почти сразу, через год после свадьбы знал, чем все это закончится, к чему идет — но как-то за 10 лет, не смотря на хромающую на обе ноги семейную жизнь, нарожали пятерых детей. Сами удивлялись — вот живут люди душа в душу, а Бог им детей не дает. А мы как кошка с собакой. И нате вам — пятеро. Здоровых, розовых, смышленых. Оба видели в этом какой-то знак свыше, тянули как могли, терпели нестроения в личной жизни. Но после рождения пятого — что-то лопнуло. Как струна перетянутая. С жалким звоном, и звук угас. Мезень бы еще тянул, мужчины вообще более терпеливы и уступчивы - жена уже не могла. Но, у семейного конфликта минимум две стороны. Ее раздражало в нем всё - он видел, чувствовал, даже когда она пыталась улыбаться, делать вид нормального общения. Это очень истощало обоих. У каждого было свое отдельное понимание - почему так произошло. Вероятно, что эта разность понимания причин и была препятствием к попыткам найти хоть какой-то компромисс. Супруга моложе на почти десять лет, как человек современный и амбициозный все время стремилась поднявшись на ступеньку, сразу лезть на следующую. Была из малюсенького сибирского городка — райцентра. Её родители, достигнув пределов существования в нем перебралась в область, потом в один из стольных городов, а затем и в Москву. Это, как казалось санитару и заложило психотип — заняв хорошее место, стремиться к лучшему. Вполне имеет право на. Но не его это.

Мезень же, воспитанный в парадигме «лучшее враг хорошего» не понимал таких установок. Зарабатывал до войны он вполне хорошо, работал в море вахтами. Денег хватало и на две машины в семье, да - не люкс. На хлеб на столе. И на дом за городом, свою большую квартиру в хорошем районе, ежегодный отдых на заграничном море всей семьей… На няню малым детям. Супруге этого сначала хватало, а потом перестало. Требовала от него амбициозности и стремления к постоянному финансовому развитию. Считала бездельником и пустым человеком. Наверное потому в том числе, что никогда не видела как он работает. Уезжает куда-то с сумкой на несколько месяцев — в какое-то свое море, в какие-то свои мифические шторма, а потом приезжает и просто довольный всем живет. Попытки объяснить, что он несколько этих месяцев без выходных стоял вахты по полсуток через полсуток не находили отклика. Выспался мол недельку и иди, амбициозно покоряй вершины благополучия.

Когда уходил на фронт понимал, видел в глазах жены, что она не против того, чтобы он не вернулся. Его это не испугало. Пугало только то, что есть вероятность прийти инвалидом или не дай Бог овощем. Вот тогда он съест полной ложкой… об этой чаше не хотелось даже думать. Просил «если смерти - то мгновенной, если раны — небольшой».

В этих раздумьях его застал вернувшийся с добытыми бензином и водой Комар, мокрый от пота, довольный, что все прошло без приключений.

- Что грустишь, Саня? - здесь редко кто знал друг-друга по именам, а если знал — то редко этим пользовался.

- Да так, дом вспомнил, взгрустнулось чот.

- К бабе захотелось?

- Не, к детям, каникулы у них сейчас — на речку бы, у нас речка около дома в деревне — небольшая, чистая, с кувшинками. - Мезень помолчал, - От бабы еще бы годик побегал, там с ней такая война, что здесь проще. Понятнее откуда летит.

- Знакомо, брат. У меня тоже дома фронт рухнул. А знаешь, может придешь, военный с медалями — мужик! Может что и поменяется.

- Не братка, это вряд ли. Пустое это для моей — медали, военный. Там другие любимые авторы. Мне кажется для нее лучше будет если я — 200.

- Да. Моя вообще впрямую, не скрываясь чешет такое. Неприятно малость — любил ее когда-то, даже сейчас, наверное что-то есть. Но в целом — пофиг.

За разговором Комар успел скинуть мокрую от пота гимнастерку, зажечь горелку, налить в большую кружку воды и поставить кипятить, закурить. Многозадачный человек.

- Вот слушаю я вас и понимаю поговорку - «на войне о бабах, на бабах о войне», - раздался заспанный голос Змея.

- Значит поговорки неглупые люди придумывали, знали о чем. А ты не подслушивай. У нас тут разговор по душам.

- По душам о душе надо говорить, а вы на баб жалуетесь.

- Ну так присоединяйся.

- Про баб не присоединюсь, у меня такого предмета нет. А по душам — запросто. У меня ж как у латыша — хер, да душа, - хохотнул Змей и выполз из спального отделения, уселся на порог, сонно оглядываясь одновременно в поисках сигареты и тапочек.

Появление проснувшегося оптимиста пулеметчика изменило атмосферу на более мажорную.

- Может кофейку заварим? Давай Мезь свой гостевой, московский — а?

- Ну давай, шиканём. Пока тихо. - санитар достал из угла открытую пачку кофе перетянутую аптечной резинкой, передал Комару, исполняющему роль баристы.

Только поднялся кофе, как в дверь просунулся Тринадцатый.

- Мезень, какого до тебя не докричаться?

Санитар глянул на рацию — села. Вроде недавно крякала еще. Оплошал, ётить.

- Села, блин, - засуетился, ставя в зарядный стакан.

- Давай бегом на бункер к Бродяге. Там два 300, не тяжелые. Не наши — смежники. На тебе мое радио, - Тринадцатый сунул свою рацию санитару:

- А я кофейку за тебя попью, - хохотнул своим обычным смешком.

- Мезень - Бродяге! Мезень — Бродяге, - тут же зашипела радейка, с армянским акцентом. Бродяга был родом из страны камней.

- На связи!

- Где ты, пропал, бл@дь!

- Двигаюсь к вам, - приврал, уже натягивая ботинки.

- Давай в темпе, тут у нас работа есть.

- Принял, пять малых, буду, - надевая броню и шлем. Не любил он эту неудобную тяжеленную каску, но после того, как пару недель назад снимал с брони БМП двухсотого Пуму убитого осколком четко в темя, осознал её необходимость.

Мезень с сожалением упущенного втянул ноздрями густой запах кофе и, схватив резкий рюкзак и автомат выскочил из бункера.

Рывками двигаясь по окопам, как обычно перед перевязками находился в напряжении. Что там ждет? Кто? Сколько крови и боли он сейчас встретит?

Вот и раненые. ЛНРовские зетки из штурмов. Пехотные рабочие войны.

Раскинул аптеку, обезболил обоих — нефопам по шприц-тюбику каждому в плечо, приступил.

У одного осколочные в пах. Стоит, бледный. Ранения не серьезные. Но. Причинное место навылет осколком, и в мошонку еще пара. Больно это ладно, страшно ему — парень молодой, похоже нет лет и тридцати. Как дальше жить, если не починят? Если важное что-то перебито? А перебито важное — главное как можно скорее на стол к хирургу, чтобы раны не запустить. Вроде бы не очень кроют, шансы быстро вывезти есть. А если запустить и не спасти орган — дальше что в жизни у парня? Водка? Злоба? Искажения смыслов? Петля? В современности очень страшно это, в мире где многое упростилось до животных радостей. В мире распоясавшихся людей — где при каждом нестроении женщина скорее всего будет швырять ему в лицо напоминание об ущербности. В мире, где практически повсеместно перестали видеть и уважать человека в человеке. Пока перевязывал первого, со спущенными пропитанными кровью штанами, молчащего и стучащего зубами от боли, уныния и страха, пытался его разговорить — спросил, как обычно:

- Как звать, брат? Откуда сам?

- Что?... Серега, - и молчит, смотрит мимо.

- Откуда родом, братишка?

Молчит. Колотит парня. Как будто жизнь в нем потухла. Страшно это — страшнее чем когда ногу или руку оторвет. Страшно, что если не починят — то род твой угаснет. Вряд ли зетка думал именно об этом, но скорее всего на подсознании понимал.

Обычно раненые нет-нет, да смотрят на рану — глянут быстро и отводят взгляд, этот же боялся опустить взор и посмотреть, что у него там. Пустым и отрешенным взглядом смотрел в противоположную стенку окопа, окоп был глубокий — больше двух метров.

- Нормально все будет, братишка. Зашьют-подлатают. Сейчас быстро тебя переправим. Врачи нынче и не такое поправляют, пытался подбодрить санитар.

Молчит, смотрит в стенку, почти не мигая.

Домотал, аккуратно помог надеть штаны. Раненого колотило — все не мог ремень застегнуть никак, не попадал.

Второй зетка — разорвана кисть правой. Молодой — двадцать с небольшим по виду, здоровый — этакий деревенский увалень. Баюкает руку. Поскуливает. Пальцы с наколками перстней — такие партаки бьют на зоне-малолетке в основном, висят на остатках мышц и кожи. Мелкие осколки в лицо и плечо — как дробины под кожу. Ранение очень странное, Мезень грешным делом стал подозревать, что парень — самострел. Похоже очень, что запал от гранаты в руке рванул, там не очень сильный подрыв, как раз — кисть разнести. Не санитарское это дело - подозревать, есть компетентные люди, они разберутся.

Зетка с раздробленной кистью, удивительно — наизусть знал 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго..» на церковнославянском. Читал его вслух. По кругу. В перерывах скороговоркой как-то по-детски тараторил:

- Меня бабушка в детстве научила, помню с тех пор, всегда читаю, когда страшно. Это мне боженька так прислал в руку. За драку срок у меня. Избил сильно человека, за глупость, пустяк — вот этой рукой. Боженька, обещаю — больше драться не буду! Никогда не буду, обещаю, да!

Санитар подумал — да и нечем уже, драться-то…

Зажгутовал руку, перекись, гемостатик на открытое мясо. Один лишний палец, который на коже висел — отрезал ножницами. Остальные аккуратно сложил в остатки ладони и прибинтовал. Отрезанный, чуть подумав прибавил туда же — в повязку. Вдруг быстро довезут и смогут пришить? Выбросить всегда успеть можно…

Закончил перевязку, протер руки салфетками, закурил, укладывая аптеку в рюкзак. Хорошо, что и в этот раз не тяжелые.

Где-то невдалеке вяло ложились мины. Вяло ложились. Но резко рвались.

Подошла машина, под гору, на край кладбища. С сопровождающим трехсотые поднялись по лесенке из глубокого окопа и пошли вниз. Санитар вылез после них, посмотрел вслед. Боец с ранением в пах шел расставляя ноги пошире. Что-то было похожее на то, как идет паук — почему-то подумалось Мезени.

Все у него будет хорошо. Все спасут и сохранят. Так видел, так решил, так успокоил себя.

Пошел в свою сторону.

Через буквально минуту в радио:- Циркулярно! Небо грязное! Птица с яйцами! - значит над позициями замечен дрон со сбросами. Мезень ускорил шаг, стараясь при этом более чутко следить за небом. И слухом и глазами. Дрон, груженый сбросами звучал более натужно, более густой звук, чем у обычных — которые шастали над горой туда и обратно, в Клещеевку и от. Там в селе, и в посадках за ним, были основные интересы вражеской аэроразведки — арта, танки. На горе что — одна пехота. Проскочив очередной участок открытки по верхам, между линиями окопов, нырнув в следующий — услышал над головой натужное жужжание. Ссука. Срисовал, похоже. Заколотилось в середке, забилось. Сколько раз санитар видел в интернете ролики, как дрон выцеливает жертву. Не мог смотреть — когда убивали наших, и не наших. Жуткое зрелище — жертва как на ладони. Убийца за километры от нее, вне досягаемости жертвы. Отвечать — только стрелять по бездушному дрону. Заметался, вот оно - впереди заваленная стенка окопа. Обрешетка, присыпанная грунтом. Под ней — спасительная нора, треугольничек пространства. Рюкзак в сторону, каску сбросил, автомат с собой вдоль. Нырок в малюсенькую нишу — без раздумий, что там в норе — жмур, дерьмо, змея — на горе было много степных гадюк, змея была бы самым опасным из перечисленного. Протиснулся вроде, извиваясь забился глубже. Сжался внутренне и телесно. Ноги до колена торчат, не влезли, замер. Жужжание не уходит. Ждет, целит? Или потерял?

В такие минуты очень искренняя молитва. Пронзительная, достающая до неба, кажется что давно ушедшие предки и те — отвлеклись от своих заоблачных дел, напряженно оглянулись, всматриваясь в земное своего потомка, как оглядываются на резкий звук. Секунды или минуты ожидания под прицелом дроновода. Стихло, ушел. Смертельно опасное жужжание уже не первый раз мимо. Полежал для верности немного, выполз — задним ходом сложнее вылезать. Глядя на норку в которой только лежал — удивился, как залез-то, да в броне, с аптечкой на боку?... Ага рюкзак, каска. Поднимая каску заметил, что дрожат руки. Адреналин, однако. Двинул дальше, рассуждая, что для дроноводов в аду скорее всего отдельная полка. С особо изощренными технологическими картами. За их хладнокровную и расчетливую безнаказанность. Но, потом сгладится. Когда-то, наверное, такая полка была и для мушкетеров, которые с полста шагов клали пулей закованного в латы рыцаря, жаждавшего честной рубки на каролингах или топорах. А в него дядька в штанах и шляпе с пером, раз — и пульку. И аминь, касатик. Обидно, как минимум.

У бункера Бугра встретил Свирса — заговоренного, как тот сам себя называл, всегда ходил без каски, да и броней брезговал. Перебросились парой фраз, и Свирс поведал, что видел сегодня как двоих бойцов накрыло, одному куда-то по ногам, а другому ВОГ влетел четко в ладонь или совсем рядом, он как будто ей прикрылся. Санитару стало стыдно за его подозрения трехсотого в самостреле, он на всякий переспросил:

- Зетки были?

- Да. Вроде зетки. Вылезали с окопа некстати.

Вернувшись на «единичку» застал Тринадцатого еще у них в гостях. Тот в своей манере балагурил:

- Вот, брат Мезень, пока тебя не было, мы тут мазу тянули. Комар помощник санитара и я — помощник санитара. Оба-два — цельный санитар! - и обязательный короткий смешок, сопровождаемый молодой белозубой улыбкой.

Тринадцатый от юношеского задора, если было время, посещал все курсы и занятия — он был и помощником санитара, и вторым номером оператора ПТУРа, и вторым номером расчета АГС, сапером, дроноводом. Были бы курсы молодых комбатов — был бы и помощником комбата. На все руки со скуки, как говорят.

- На рацию, спасибо Тём, - Мезень вернул Тринадцатому его бафик.

Поставил в угол автомат, жадно попил воды из бутылки.

- Комарик, братец, поставь кипяточку сварить, пока разоблачусь, - вспомнил о не выпитом час назад кофе. Скинув ботинки, босиком прошел в спальное отделение бункера, бросил в аптечный угол рюкзак, броню к стенке, повесил на крючок каску.

Дома. Хорошо-то как, подумал. Дома...? Как же быстро привыкает человек к любому углу!

А на войне - так вдвойне.

В ТГ @Вода Мезени

Как хорошо утро, когда просто — живой! Когда проснулся не от пинка в подошву, хриплых тревожных звуков рации или забежавшего посыльного. И если бы не прилеты, которые слышались раз в несколько минут — то можно было бы представить, что трое мужиков собрались где-то в походе. Спальнички, пахнет кофе и табаком. Кузнечики стрекочут. Солнечный луч с востока пробивается через выбитую створку амбразуры. Лето. На работу не надо. Санитар проснулся, в трусах и шлепках вышел в тамбур дота. Сел на топчан. Одевать штаны без надобности не хотелось — они были за последнюю неделю так пропитаны кровью и окопной пылью, что могли стоять в углу. Кровь раненых, высохшая и жирная. Ткань, как вощеная. Как фартук мясника на рынке. Постирать — только на ротации, когда та ротация — Бог весть. Ну, может еще комбат знает — но это не точно.

Очень важно выкурить первую сигарету утром в спокойной созерцательной обстановке. С кружкой чая или кофе. Не торопясь. Если встал и закурил на бегу — день может пойти кувырком. Вот и сегодня Мезень налил кружку чая, замешал сахар. Полез за сигаретой, пачка лежала около раций, стоявших на зарядке. В пачке была ровно одна сигарета. Порядки здесь чтили — последнюю и крыса не берет.

- Опять мой кэмел скурили, пока спал?

- Док, да там всего пара сигарет было!

- Ага. Полпачки в 4 утра оставалось. Смерти от «Тэшки» санитару хотите, крысы окопные?

- Мезь, не мороси, московские они просто вкуснее, ароматнее что ли… Вам там в Москве никотина больше кладут. Как мяса в колбасу в восьмидесятые. Помню, московская колбаса мЯснее была. Мы за ней с теткой из Иваново катались на выходные в столицу, - Змей был родом из Иваново.

- Вспомнил тоже. Сейчас в вопросах табака и колбасы равенство и братство по всей империи.

- Тогда тоже равенство и братство было. В газетах. А мяса в колбасу в Москве больше клали. Как и сейчас никотина в табак. Равенство, ага. Сначала в Москву уходят наши налоги, кормим вас. Потом вам, москвичам, приезжают с гуманитаркой именные сигареты.

- Бл@дь, Змей, тебе что — мало приехало? Сигарет мало? Вон — пачек сто разных валяются, выбирай. Сигары вон даже есть, кури — не хочу, - друзья Мезени пару недель назад привезли прямо на располагу в Светлодарск пару машин забитых гуманитаркой.

- Да не я так, просто. Скучно. С утра за справедливость захотелось. Ну и москвича под@бать - милое дело перед завтраком, любим мы вас по всей нашей территории необъятной. Ну и вообще — курить натощак вредно.

- Вредно - пакет «града» натощак, - поставил точку Мезень в шутливой будничной перебранке. И вкусно закурил, со сладким крепким чаем.

Комар, утром ходивший к Клещеевку за водой и свежим хлебом, сообщил санитару, что ночью была машина с роты, привезли пополнение аптеки и еще какую-то посылку для него лично. Надо выбрать время спуститься в село на подвал, который занимала первая рота их отряда, как склад. Склад по очереди охраняли Фергана и Сомон. Фергана - пулеметчик под полтора центнера весом, изгнанный с передовой за свои габариты. Ему сразу, как он там появился, выдали дополнительную гранату со словами — если 300, то решай сам. Мы тебя никуда не потащим. Нафиг. В этом не было обидного. Просто рационализм. Некоторая однозначность понимания ситуации. Это мужское. Однозначность в мужчинах вообще позволяет им воевать, ибо дает возможность видеть мир таким, какой он есть — в его простоте. Подстава коллектива — такая тушка на передовой. Ни прокормить, ни вытащить. Фергана без обид удалился охранять склад. Ну что ж, кто-то должен. На войне много работы — всем хватает. Кто гайки крутит, кто тушенку перекладывает, кто рации прошивает вдалеке от кипятка. От каждого по способностям. Как в организме, что-то работает в режиме нон-стоп, на первом уровне — сердце, печень, почки. А вот борода нужна чтобы женщинам нравиться, ноготь на мизинце — чтобы в ухе ковырять, срамной уд — тоже по обстановке. То отлить, то поохать, а то и род продолжить. Ничего лишнего, все к месту и ко времени.

Противник как будто ждал когда санитар позавтракает, не прошло и пяти минут после съеденных галет с рыбной консервой, начался налет — как вчера. А может у них, на той стороне тоже был завтрак? Позавтракали — и к минометам. Четверть пакета града легла недалеко от «единички», ниже по склону — пара ракет пришлась и по кладбищу под горой. Змей, который как оказалось, терпел почему-то пока было тихо, очень хотел в сортир. Преступно это — не оправляться пока есть возможность. Дождался - теперь сидел с выпученными глазами и пачкой салфеток наготове.

Через некоторое время противник перенес огонь немного дальше — в сторону ставка, и Змей решился. Выскочив наружу захлопнул дверь, рванул в сторону капонира, употреблявшегося по известному назначению. Прошли считанные секунды и недавний страдалец с просветлевшим лицом ввалился в бункер целым и невредимым. Комар с Мезенью вежливо и картинно поздравили с на удивленье быстрым облегчением. Обрадовались. Змей расплылся в улыбке:

- Родные вы мои! Никто лет сорок уже не радовался, что я так быстро погадил. Последний раз, пожалуй, в садике хвалили!

- Чести много! Да мы за себя радуемся, по двум причинам — что бункер не уделал, и что без пулеметчика не остались, - Комар с его любовью к пикировкам был верен себе.

Через час-полтора у противника перегрелись стволы или закончился лимит снарядов на утро, утихло. Огонь стал более будничным — не массированным. Стали накидывать по два-три в разные места на горе и ниже. Пользуясь этим, Мезень дал необходимые наставления Комару на случай трехсотых, показал где и что лежит в резком рюкзаке, напомнил основные действия с ранеными и выслушал ответы на контрольные вопросы.

Надел ненавистные, липкие от спекшейся крови штаны, броню, каску. Автомат, радейка, пустой рюкзак, и пошел вниз, к подвалу — пополнить медицину, забрать какую-то анонсированную интригующую посылку. Идти до подвала было около километра — первый отрезок до кладбища - там нужно было посидеть в кустах, послушать, подождать, перекурить. Потом переход до большой ветлы на открытке после перекрестка. Под ней обычно тоже делалась остановка. И после — уже до домов самый неприятный участок, метров пятьсот чистого поля, посреди него речушка-переплюйка с чавкающими болотистыми берегами, и выход к огородам, за ними побитые дома. Там уже проще — в случае жужжания над головой есть куда нырнуть. Путь прошел без приключений и неожиданностей. Подходя к домам санитар расслабился и даже остановился у черешни — поспела. Остро захотелось ягод, невзирая на опасность остановился и стал рвать. Вспоминал, как в старших классах ездили со школой в трудовой лагерь куда-то под Мелитополь, собирать черешню. Как будто в прошлой жизни. Да почему как будто? В прошлой. Где была одна страна, где в соседних корпусах трудового лагеря жили ребятишки из Москвы, Полтавы, Горького и Могилева. Все дружили, малость дрались, вместе плясали под появившуюся в том 90-м году группу «Любэ» - помнились задорная песня «Атас!» и медляк со словами «ночь яблоком стучит в окно». Маринка из Могилева, тоже девятиклассница - теплая такая, юная, тугая. Летний вечер, сердце колошматит-выпрыгивает, зашли за корпус. Маринка разрешает себя целовать — по взрослому. И даже немного трогать. Где та Маринка? Где те Тарасы и Богданы с Полтавы, с которыми плавали наперегонки в ставке около лагеря? Может они сейчас там, за соседней лесополкой… Как так все вышло, что нас перевернуло вверх дном?

Обрывая черешню, погрузившись в воспоминания из прошлой жизни, Мезень чуть не вплотную столкнулся с бойцом, сидевшим в секрете, контролившим открытку с которой пришел санитар. Боец молча смотрел, автомат держал с чуть опущенным стволом, но на фоксе. Да, точно, мы ж на войне — вынырнув из воспоминаний Мезень сорвал еще несколько ягод и двинул в застройку. Черешня была не очень — горьковата. Та, из прошлой жизни, мелитопольская — крупнее, сочнее и слаще.

Прошел по разваленной улице, которая почти каждый день менялась — дома то там, то тут переходили из состояния полуразрушенных - в полные развалины, какие-то долго дымились, выгорая. Но, после полутора недель в бункере и окопах — чувствовал себя как выпущенным на свободу из клетки. Дойдя до торчавшей из убитого асфальта неразорвавшейся градины — налево. Тут ноль, в нем — Фергана. Крикнул при входе пароль, не получил отзыв, крикнул в зев погреба свой позывной, спустился. Насупившийся сонный Фергана, уставший от мрака и сырости подвала предложил чая. Пока закипал чайник, санитар пополнил аптеку — бинты, турникеты, немного обезболов в свертке.

- Еще посылка мне какая-то, подписанная должна быть, Комар сказал.

- А, да, там — на улице в сарайке. Сходи, забери. - Фергана протянул ключ.

Домовитый какой — под замком держит, подумал Санитар и отправился наверх. В сарае при входе лежал пакет с надписью «Мезень. Лично». С нетерпением открыл, там еще замотано, порвал. Внутри пакетики с кашей «Быстров», с брусникой и мёдом. Улыбнулся, потеплело. Старшина Рыжий знал, что эта любимая каша санитара. И прислал ему несколько десятков пакетов. Лично. Интрига закончилась. Посылка с кашей.

Зашел к Фергане, выпил чаю. Заполнил оставшееся в рюкзаке место двумя полторашками воды.

Возвращаясь на гору, еще проходя по селу санитар думал о том, что война, близкая смерть — своя ли, чужая ли, отрешенность от мирских ценностей — денег, цацек, тачек и телефонов дает человеку свободу. Такую свободу, что получив посылку с геркулесовой кашей ощущаешь немного счастья. Остановился, посмотрел вокруг — на эти дома, оставленные сады. И подумал — что может знать о свободе человек не бродивший один с автоматом по разбитому селу, по его пустым улицам? Не ощущавший тепла и радости от пакета каши?

Когда дошел до ветлы, которая на полпути к позиции, в радейке прозвучал позывной санитара. Ничего серьезного, все спокойно, просто на «единичку» зашел Тринадцатый и интересовался когда сможет испить чаю с братом Мезенем?

- Пять минут и буду, - ответил санитар. И подумал, что Артем — так звали Тринадцатого, будет рад каше, которой его угостит Мезень.

Потому что он тоже — свободен.

Не смотря на молодость — Тринадцатый служил уже второй контракт в БАРСе, в первый заход он побывал и в Шервудском лесу, и в отступлении из Изюма, и в обороне Дробышева. Считался бывалым, да в общем-то им и был. Глядя на разлетевшийся дом, который прихватил своей кончиной еще три соседних халупы с собой, шумно и дымно горело сразу несколько построек, сказал:

- Такая же картина была в Изюме. Несколько дней нас будут крепко разматывать, потом штурм. Сейчас выбивают ближние склады БК.

Действительно — последние сутки обстрелы усилились кратно, стали злее и акцентированней. До этого в течение нескольких недель накидывали довольно хаотично, лениво даже, с большим разбросом — в белый свет, как в копеечку. Понемногу — по меркам круто кипящего участка фронта. Усиливая накал обстрелов перед и во время накатов пехотой. Теперь же — очень четко клали по квадратам, утюжили подолгу. Четко раскладывали горячее и визжащее железо по линиям окопов. Разваливали и Клещеевку внизу, и укреп наверху. Прореживали посадки за селом, в которых укрывалась арта. Почти исчезли ежеутренние и вечерние атаки пехотой на укреп — разговаривала только арта. По посадкам же на флангах накаты пехотой не прекращались.

Тринадцатый, хлебнувший в своей молодой жизни отступление из Изюма, видел в этом недобрые предвестники крепких, тяжелых событий.

- Возьмут посадки справа и слева, нам тут не простоять, зайдут в Клещи, нам тут и крышка, брат Мезень. Собьют с горы, как пить дать.

Мезень, более чем в два раза старше говорящего, но новичок на фронте, слушал и понимал что сказанное, скорее всего, верно.

Подарков калибра выше среднего противник не жалел — но то по укрепу. По фланговым посадкам супостат усердно валил кассетами — противный треск которых напоминал финальные залпы новогодних салютов.

Каждый день шли раненные, свои и смежников, работы у Мезени хватало.

Тринадцатый, попив кофе, посидел еще немного — пошел куда-то по делам, молодой энергии, казалось хватало на то, чтобы находиться в двух местах одновременно. Его сменил новый гость — взводный Точил. В прошлом псковский вдвшник, костромич, воевавший еще в Чечне, во вторую. Позиция Точила была метрах в четырехстах от противника, и иногда проходя мимо «единички», если было время — останавливался в ней вздремнуть, как он говорил обитателям:

— Поспать у вас в тылу, хоть часок.

Тут было потише. Да и бункер сам был попросторнее. И кофе тут был — не растворимка, а настоящий, молотый - держался для гостей. Уютное место — по меркам передка.

После того как Руся деливший со Змеем и Мезенью бункер, ушел на дембель, на «единичке» появился Комар. Лихой парень с Дальнего Востока, лет сорока с небольшим. Как и все тут - с судьбой. Комар был мастер. Мастер на все — от починить генератор, до починить БТР или вышить крестиком. Не мог сидеть на месте — всегда был чем-то занят, тащил какие-то обломки досок и обрывки проволоки, чтобы сделать полки, распогодилось - вывешивал спальники на просушку, что-то вырезал ножом из суковатой палки.. На войне, как и в жизни, но быстрее и острее видно разности людей. Их внутреннего устройства. Одни все подметут, распределят — так, что даже прошлогодние листья и пыль лежат на своих местах. У других же — даже личная нора будет похожа на нехорошую квартиру из криминальных репортажей телевизора про притон. Комар был из первых. Мезени и Змею очень повезло оказаться с ним в одном жилище. Однажды была попытка перевести его на другую позицию — отстояли. Заявив, что санитару нужен помощник, а пулеметчику — второй номер. Отстояли. Жили дружно, тепло. Комар умел наколдовать из галет, консервов и остатков майонеза или кетчупа какие-то, ресторанного уровня, бутерброды. Из банки тушенки и банки лечо с дошираком — фантастический суп «Филадельфия», на вопрос — почему такое название, загадочно молчал. Но как-то приперли, и сознался: - «Слово нравится».

От «единички» до передовых хохлов было немногим менее километра. Шутя, обитателей «единички» называли «тыловые крысы», никто не обижался - тыловые, так тыловые. Крысы, конечно, пообиднее — но не мыши же, в конце-концов. После того, как сняли предыдущего ротного — Фила, за излишнюю резкость суждений и остроту слов и поступков в адрес вышестоящих, Точил был и.о. ротного. Каждый день проходил с обходом всех позиций, иногда не по разу, наладил и поддерживал коммуникацию с соседями в посадках — с «лайнерами» и десантом, с десантурой он был вообще за своего — одного цвета береты носили, а это у крылатой пехоты пожизненно. В этот день, утром, пришло известие, что на нового ротного утвердили не его — а Жука, комвзвода, вернувшегося неделю назад на передовую после контузии. Взрослого, под 60 лет, немногословного дядьку из Сибири, имевшего особые, теплые отношения со всем, что взрывается — любил он минировать, сооружать фугасы, растяжки и прочие неожиданные громкости. Точил был обескуражен — не понятно, чем руководствовалось начальство? Вроде всё, или очень многое на нем — а как должность, то мимо. Тем более, что Жука особо никто и не знал. А знать ротного, видеть его каждый день у себя в окопе на передке - дорогого стоит. Точил тоже был резковат, как и Фил — не таил буквы в себе, если что, мог и презрительно, сквозь губу, сказать высшим и старшим неудобную правду в глаза. Выпив чаю, покурив, пошел отбиться в спальню с амбразурами. Часу поспать не удалось — радейка начала выкрикивать позывной санитара.

- Мезень на приеме.

- У нас два триста! Осколочные, один легкий, один средний - ноги, руки.

- Кого посекло?

- Жук и Атаман.

Жук не пробыл в должности и суток. Вот такая военная планида. За полтора месяца передка уходил уже четвертый ротный…

Санитар в пару минут подмотался — броня, каска, автомат, схватил всегда готовый рюкзак с необходимостями. Точила хоть и не будили, но сон чуток и короток в тех местах, успел проснуться, удивиться, надеть броню — и вдвоем рванули по окопу направо. Точку встречи с трехсотыми обозначили с той стороны рации. Жара, лето, ни ветерка, ни облачка. Птичная погодка.

Пробежали по окопам, периодически выскакивая наверх, обходя заваленные участки — их с каждым днем обстрелов становилось все больше. Поправлять не было ни сил, ни людей, ни возможностей из-за постоянных прилетов и сбросов.

Жук, нога зажгутована, лежал на спине — на практически открытом месте, под небольшим кустиком. Но и этот кустик казался по ситуации спасением — вокруг на несколько десятков метров только открытка. Поодаль находилось несколько человек, которые притащили его от места ранения на плащ-палатке. Рядом был только взводник Онега, татарин из Казани, человек немногословный, суровый. Мезень, подбежав, разогнал всех дальше под стоящие в пределах слышимости кусты. Онега продублировал, брутально и резко. Рассредоточились, массовость в этих делах не нужна — пока не подойдет коробка эвакуации, все должны сидеть тихо и не видно. Перетянул раскинувшегося на спине Жука поглубже в куст, тот стонал от боли, но помогал санитару, отталкиваясь от земли пяткой не перебитой ноги. Беглый осмотр, расставив пальцы гребенкой, как учили, провел по спине и груди под жилетом. Пальцы чистые, крови не было, проникающих в живот нет. Перебита нога, похоже, кость того — странно согнута. Видимо Жук сначала пытался идти, сместил. Осколок в спине, в мясо, чуть выше пояса, вроде не проникающее, еще несколько мелких по ногам. Снял жгут, спустил немного крови, наложил турникет, нефопам в плечо накрест, через ткань гимнастерки, потом перекись, за ней гемостатик, туго бинт, еще бинт, эластичным сверху, закрепил. Вроде по красоте. Санитар и в обычной жизни любил делать работу так, чтобы после окончания было красиво, приятно посмотреть. Жук терпел, рычал и мычал, когда приходилось ворочать ногу. Очень хотел пить. Все время, пока шла санитарская работа спрашивал про воду. Воды не было — Мезень не взял, не догадался, хотя должен был уже запомнить — все раненные хотят пить. Но больше они хотят жить. Без воды можно трое суток, а вот без перевязки — можно вытечь гораздо быстрее — минуты, максимум часы. Уже домотав, вколол кеторол — для верности. Жук откинулся, и лежа на спине, запрокинув голову увидал под кустом пятишку полную влаги. Пока санитар запихивал в рюкзак бинты, застегивал аптечки, быстро дотянулся до бутыли, отвинтил крышку и с чувством близкого облегчения жажды сделал большой глоток. В следующее мгновение с кашлем, каким-то утробно-рвотным звуком из Жука все вылетело обратно — на него и вокруг. В пятишке был бензин. Так иногда бывало, что из машин, когда они подходили на точку — ближний ноль, уже на горе, быстро выбрасывали все и машина разворачиваясь, с гравием летящим из под колес, уходила вниз. Место было пристрелянное противником, известное и очень опасное. Локацию постоянно пасли с воздуха. Не только пасли, но и регулярно крыли. Так, видимо, было и с этой пятишкой для генератора — выбросили с машины, немного оттащили в сторону позиции, да и забыли потом.

Жук задыхался от боли разбитой и перебитой ноги, от жжения бензина, бензин попал в глаза, в нос. У санитара даже не было чем промыть. Немного обтер рукавом цифры, дал влажную салфетку. Жук продолжал кашлять и отплевываться, но немного подутих, бензин чай — не серная кислота. Мезень предложил закурить — на автомате, не издеваясь, но раненный разразился отборной бранью: - «Сжечь меня решил еще, что ли, до кучи, бл@дь!» Это предположение разрядило обстановку, посмеялись. В радио крикнули, что Санчо и его счастливая эвако-коробка уже в Клещеевке, будут через две минуты. Резкий сбор группы, на вынос трехсотого к точке. Онега, который был ближе всех, взял этот момент на себя, начав выкрикивать рассредоточенных по окрестным кустам бойцов.

Подскочил вездесущий Тринадцатый, Онега, сам Мезень. Нужен был четвертый. Онега заметил метрах в тридцати под кустом бойца, очки которого со столь неуместным здесь радужно-курортным отливом бликовали на солнце.

- Эй, очкастый, давай сюда!

Очкастый не реагировал.

- Тебе говорю, очкастый — быстро к нам!

- Я не очкастый, у меня позывной есть, - капризно и громко заявил боец и не двинулся с места.

- Да пох@й мне на твой позывной! Бегом, бл@дь, ушлепок! - Онега вскипел. Кипящий Онега напомнил Мезени картинку из учебника истории о татаро-монгольском иге, не хватало нагайки и зубасто-вздыбленного коня.

Боец допер, что его личная важность не кстати, нехотя поднялся, подбежал. Подойдя, с обидой пятилетнего ребенка сообщил, что позывной у него Лава. Онега сверкнул глазами, произвел невнятный полузвук-полумат, но ничего не сказал. Некогда было шутить, хотя хотелось простебать братишку в очках, как у черепахи из мультика про львёнка. Жук уже лежал на брезенте плащ-палатки. Взяли за четыре угла - ох и неудобно. Ручек нет. Но вытаскивать сейчас их рюкзака носилки-сетку было не ко времени, да и нести было недалеко, метров 200. Рванули. Только сделали первые шаги — выход с той стороны, через секунды режущий свист мины, еще выход. Прилет где-то близко — некогда смотреть. Еще выход, еще свист. Эвакуацию срисовали с воздуха и начали крыть. Мезень на бегу куском сознания понимал, что в принципе — он даже не видит, что сейчас вокруг происходит, краем зрения видел черный дым разрывов за кустами, краем слуха слышал свист мины, взрыв, осколки прошли с визгом где-то выше. Включилось как бы туннельное зрение и туннельное же сознание — попытка просчитать коридор передвижения группы. Куда бежать, когда лежать. Где можно привалиться ненадолго, вскакивать и бежать далее. Удивительно — но четверо по краям брезента, как будто становились одним, обладали единым сознанием. Все происходило почти без слов. Весь рассчет пути у этой четверки был по косвенным — откуда свист, где прилет, насколько близко легла предыдущая мина. Но весь это человечий просчет тоже был слаб и пуст — на самом деле всем владел только Божий промысел.

Навстречу бежали несколько человек из буханки эвакуации — на ходу, молча перехватили Жука. Боец, перехвативший у Мезени его угол брезента, сунул санитару свой автомат. Разошлись в стороны те, кто бежал с раненным с самого начала. Это было похоже на то, как расходятся в стороны самолеты на воздушном параде — не снижая скорости, из плотного строя - веером. Обстрел как шел, так и шел. Посреди него бегали чудом невредимые люди, разворачивалась со скрежетом шин и камней под ними счастливая буханка.

Мезень с Тринадцатым рванули куда-то в сторону кустов, свалились в кювет у дороги. Тринадцатый — целыми днями не сидевший на месте знал где можно укрыться, повёл, сунулись — нора битком забита бойцами. К следующей. Нырнули. Пусто. Так себе укрытие — перекрыто кривыми и чахоточными стволами от хилых деревьев из посадки, сверху пленка и немного сантиметров грунта. Привалились спинами к глиняным стенкам. Мезень положил оба автомата — свой, и того бойца, который перехватил угол брезента. Автомат бойца был значительный — коллиматор, банка, бакелитовый рыжий рожок от РПК на 45 патронов, зачем-то отстегнул, посмотрел патроны в рожке — черные головки — бронебойные. Кто был тот боец? Мезень запомнил только, что каска у него была лохматая — с куском масксети. Как вернуть машинку? Ну — это дело техники, тут все рядом, все свои, не пропадет — найдется хозяин. Вернет.

Обстрел продолжался, хотя машина с раненным уже должна была уйти. Но все равно в злобе били — пытались нащупать тех, кто находился на точке.

Мезень предложил Тринадцатому сигарету — тот отказался — он курил модные, электронные свистки, достал какую-то цветную дудку, затянулся, выдал клубы химозного пара, запахло галантереей.

Осмотрелись — оказалось, что яма забита ящиками с выстрелами для АГСа. Если прилетит прямой — то оба в этой яме и сгорят. И жетонов не останется — с такие соседством.

- Веселый будет фейерверк, брат Мезень! - задорно, слегка по-птичьи взоржал Тринадцатый. У него вообще была привычка смеяться в момент опасности. Иногда, на бегу под обстрелом — было слышно тяжелое с присвистом дыхание бегущих мужиков и задорный, с клекотом смех Тринадцатого. Молодость — такая штука. Да и жизнь в нем была как будто концентрированная. Мезень, с его жизненным опытом это настораживало. Вспоминались строки Цоя - «..и кому умирать молодым...»

Посмеялись — в таких ситуациях на тему смерти шутится легко. Когда мгновения назад бегал между разрывами. Утихло, налет прошел — выползли из ямы под дорогой, вытряхивая желтый мелкий песок из-за воротников. Расходясь по позициям, на развилке траншеи Мезень предложил:

- Заходи на кофе.

- Раза три зайду, не ссы — устанешь от меня еще к вечеру. - Тринадцатый был быстр и на язык тоже.

Вернувшись в бункер, санитар завалился спать — было относительно тихо. Солдатское это, быстро усваивается: есть время — надо спать, есть еда — надо есть. Но спать — важнее.

Сквозь сон и беруши слышал, как заходил Тринадцатый — пил чай, балагурил и смеялся, щелкал каким-то железом — опять небось автомат в гостях чистил. Слышал как ругался и ворчал на него Комар, проговаривая флотскую поговорку: - «Если хочешь жить в уюте - сри, кури в чужой каюте».

Поспал пару часов, а потом и пнули в подошву — по радио крикнули, что трехсотый от якутской десантуры на подходе. Вечер, темнело.

Быстро раскидали шмотье с топчана около двери. Накрыли брезентом. Сонный санитар на автомате разложил аптеку — дежурный набор. Перекись, гемостат, бинты, обезболы, шприцы — и, конечно, ножницы. Комар ассистировал, он третьего дня согласился быть помощником санитара. Мезень, шутя, картинно, важно и благосклонно принял его согласие. Комар теперь Борменталь — пошутил Змей. Комар не спустил Змею, сообщив, что третий в компании из доктора и Борменталя был Шариков.

Вышли встречать, налево по окопу. Уже вечерело, закатило светило, было почти темно.

По посадкам с правого и левого фланга работали кассетами — справа были лайнера, слева десантура с Дальнего Востока, якуты, большей частью. Крепкие ребята — без задней скорости, спокойные, в них какая-то народная философскость во всех. Почти каждый день якуты притаскивали к Мезени раненных, своего санитара у них, похоже не было, да и путь на эвакуацию с их позиций пролегал через санитарный бункер БАРСов. За углом траншеи послышалась возня. В этот раз привели, частью принесли — где не мог ковылять, Витю из Ленска. Несколько осколочных в плечо, шею, куда-то в челюсть, и, кажется, в ногу. 82-я мина рядом легла. Он всегда спрашивал у раненного — как имя? Чаще всего тут же забывал. Но в этот раз запомнил — парня звали, как старшего сына Мезени. Пытаясь приободрить, сказал - не переживай брат, сейчас на чистые простыни поедешь, подушку дадут, баб увидишь. Парень кривился от боли, санитар перевязывал, лил перекись, затыкал дырки гемостатиком и бинтовал. Работал всегда без перчаток — крови не боялся.

- «Три миллиона получишь — машину купишь! Есть машина-то?»

- «Да, есть, две недели назад купил...»

Мезень сразу посчитал. Две недели. Машину купил. Мобилизованный. Ленск — 5000 км от этого места. Еще полигон. А был ли полигон? Их и завели-то несколько дней назад. Да, видать очень непросто нынче с резервами. Очень. Если якутов за дней десять от военкомата до передовой добрасывают. Вколол еще нефопам, дал закурить и полкружки воды — от нефопама подташнивало обычно. Что-то спросил про жену и детей, рассказал как в молодости контейнеры с шампанским и колбасой из Москвы на Ленск грузил, когда грузчиком в студенчестве на станции подрабатывал, скорее всего Витя или его родители ели эту колбасу или пили шампанское на Новый год — санитар старался всегда подбодрить, разговорить. По радио резко прокашляли, что коробочка подошла, карандаша можно спускать. Молчаливые якуты, ждавшие в окопе снаружи повели Витю под руки в темноту, он был условно ходячим.

Чтобы оказаться на точке эвакуации надо было пройти по границе кладбища — была в этом какая-то метафизика. Санитара, с его бестолковой любовью к философствованию и наблюдению, это забавляло. С горы, по опасной открытке метров двести, по краю места упокоения — к коробке, которая повезет тебя в жизнь, на восстановление, на ремонт. Квест — как сейчас модно говорить.

Санитар привычно протер тряпкой брезент, свернул его, выкинул липкие лохмотья срезанной формы. Посмотрел на бетонную стену, на которой остались отпечатки пропитанного кровью камуфляжа. Сел на место, где только что сидел раненный, откинулся к бетону. Закурил. Комар молча поставил кипятить кружку воды, чайком взбодриться. Это надо. Чай не пить — откуда сила?

- Суетологи вы все, - сказал наблюдавший за перевязкой Змей.

- Суетитесь все, дергаетесь.

- А как надо? - устало спросил санитар, - Давай в следующий раз покажешь, а?

- Показать не покажу, но рассказать могу. Совет дать, я ж в стране Советов родился, - Змей попытался разрядить атмосферу.

- Да все мы из той страны, брат. Только умерла она. Нынче не советы надо давать, а деньги, - отозвался Комар.

Змей не любил про деньги. С ними у него в жизни не складывалось. С приключениями, с друзьями, с бабами — складывалось. А вот с деньгами — мимо.

- Не, я только по советам. За деньгами — не ко мне. К кому за деньгами — тех тут и на сто верст рядом нет.

Мезень сидел курил, молча взял налитую Комаром кружку чая, вышел из бункера. Перевести дух. Вроде не крыли, да и ночное небо не жужжало. Выбросил - до фильтра, до вони горящего пластика истлевший бычок. Сразу закурил следующую. Пока была суета с раненным — некогда курить было, а хотелось. До войны санитар не курил больше десяти лет. А тут — как-то сразу, через неделю разогнался до пачки, а то и полутора в день - заходило, табак на войне к месту. Сел на осыпь окопа. Сладко приванивало мертвичиной — были подозрения что недалеко, в заваленном окопе, лежит поверженный воин. Может наш, может их. Скорее их. Вагнера своих всегда вытаскивали, а они брали этот укреп.

Санитар любил эти минуты тишины. Когда можно было созерцать, запоминать и думать. Не решать — просто отвлеченно думать. Вот и сейчас, поднялся мысленно над позицией и увидел их троих — Комара, Змея и себя. Трое. В темноте. В войне. В земле, в бетоне, в крови. Знакомы мало — но родные. Сейчас спаяны, завтра разметает — может смертью, а может жизнью. Кто мы? Маленькие песчинки в огромной пересыпающейся дюне. Затерянные в ночи, в которой из огней — Светлодарск на горизонте, да осветительная ракета «люстра» дающая фосфорный мертвенный свет со странным булькающим звуком. Мы — муравьишки, которые по странному стечению обстоятельств, по собственной воле оказались здесь, на этой горе, чтобы… Чтобы что? Чтобы стоять? Чтобы умереть? Чтобы выжить, заработать славу? Деньги? Бессмертие? При этом — мы на своем месте, нет сомнений. Многие — да едва ли не каждый с пониманием всемирности происходящей битвы. И каждый из нас — вроде бы суетно и бестолково копошащихся сейчас в темноте, встроен в этот огромный коллектив, организм — воюющую армию. И эта армия — не чужеродная навязанная нам система, она плоть от плоти самого народа. Того народа, который себя не отделяет. Того народа, который и состоит из миллионов змеев, комаров, мезеней и иже с ними.

Сигарета докурилась, остатки остывшего чая с пакетиком выплеснулись из жестяной кружки в сторону бруствера. Пакетик спитого чая повис, раскачиваясь на торчащей обрешетке окопа. Тишина, ночная прохлада.

Внизу, за кладбищем, метрах в трехстах, взрычал мотор коробочки, лязгнули гусянки и Витю с Ленска повезли в Бахмут, в «Рюмку» - знаменитый подземный госпиталь. Санитар со спокойным сердцем отпустил ситуацию — пациент жив, эвакуацию не накрыли. Через минуты в темноте молча прошли трое сопровождавших, возвращаясь на свои позиции. Таких же как и он ночных муравьишек войны, братиков, имен которых он не знал. Еще раз с теплом подумал об удивительной солдатской общности. В любой война момент могла закинуть для знакомства и оказания первой помощи кого-то из них. Ну а пока… Пока тихо — надо спать.

В ТГ @Вода Мезени

Бывалые бойцы, скорее всего тоже впервые видели, как режут живого человека. Ножницы из набора, выданного начмедом Ватсоном — хороши, ухватистые и четкие. Быстро. Отпорол штанину по турникет. Дальше плоть, горячая, скользкая. Очень темно, фонарик, направляемый рукой Шурина выхватывает даже не всю картинку реза — многое в тенях. Нога в ботинке остается в руках окопного нехирурга, ставшего им по необходимости, по ситуации. Отрешенно, делая пару шагов выставляет ее за дверь. Ставит аккуратно, на подошву. У пристенка. На ступеньку. Почему-то подумалось — как выпитую бутылку на подоконник, или под стол. Закрыл дверь. Кто-то молча положил железные плиты от старого бронежилета на вентиляционные продухи внизу двери — от осколков снаружи, иногда залетало от сбросов с птиц. Санитар, вернувшись к раненному через секунды — отстриг, ухватив в левый кулак сухожилия и еще какую-то ботву, висящую ниже прошлого реза. Парень только глухо постанывал, всхлипывал, и смотрел на семью. В горячке, санитар даже не посмотрел на это фото, хотя на обратной стороне потом написал маркером количество и названия уколов, которые были в раненном, время наложения жгута. А ведь надо было. Надо было всего лишь перевернуть и посмотреть на фото. Надо. Там были те, кто знал про Любовь. Ту любовь, которая не ищет своего, не превозносится, не лицемерит… Ту самую Любовь, которую так важно чувствовать на смертном одре.

Наверху, в лесополке, уже вовсю щелкал близкий стрелковый бой. Постоянно, рядом, или прямые - ложились мины, после прямого в заглубленный бункер, в нем поднималась пыль, яркий луч от фонарика становился гуще. Мимо укрытия носились какие-то незнакомые бойцы, в окопе перед бункером разбит и горит генератор, рвется складированный недалеко БК, картинка в целом нервная. Счет, как будто - на минуты.

Работал вражий танк, страшными, резкими стежками, раз в 8-10 секунд. Не вариант высовываться — да и в бункер очень он четко метил, вдоль окопа всадил, вспахал со страшным ударом — все же энергия у танкового прилета жуткая, пугающая. Это тебе не расслабленная, ленивая мина. Но — в бетоне и перекрыты грунтом. Насчитали около двадцати танковых прилетов, выкашивал посадку.

Немного стихло. Танчик расстрелял БК, и видимо, ушел — либо на перезарядку, либо переставляться. Работал пулемет вдоль посадки, со стороны противника, работали минометы, АГС— но это хоть и неприятно, но не столь безальтернативно, как танковые стежки, резкие, как смертельный бич. Мезень выгнал ходячих на точку эвакуации, объяснив маршрут по окопам, некоторым назначил сопровождение.

Надо выносить парня, тяжелого, без ноги. Собрали группу. Кто-то вызвался сам. В кого-то пришлось ткнуть пальцем: - «Ты!». Разведосы, укрывавшиеся в бункере от огневого налета, прикрывают отход эвакогруппы — выставили ПКМ, начали работать в сторону пулемета противника. Вышли — шесть человек и раненный между ними, на носилках-сетке.

Налево по разбитому окопу, близко. Сквозь остатки посадки, горящий генератор. Дошли. Дальше открытка — метров двести. Перекрестились, выпрыгнули наверх. Пошли усталым, из последних сил, но - галопом. Хрипя и выплевывая прокуренные бронхи. Неприятно бегать в эвакогруппе — медленная групповая цель. Главное — не останавливаться. Трехсотый с такой силой вцепился в запястья держащих носилки, что у бойцов руки неметь начали. То ли он так помочь пытался бойцам, несущим его - то ли боялся, что его бросят.

Открытка кончилась — свалились в побитый, местами осыпавшийся окоп, ближе к кромке посадки. Торчащая проволока и поломанные доски - как новое испытание. Носилки цепляются, одежда, броня. Еще рывок. В посадке встречают начмеда - Ватсона. Еще рывок, в полуобмороке, жгучий пот в глаза, на жаре, в броне, в тяжеленных касках — начмед бегом выводит на точку эвакуации, к машине. Сгрузили тяжелого в перевозку в сознании, напоили водой, попили сами. Мезень сел рядом с ним в буханке. Раненный говорил что-то проникновенное, благодарное. Санитар тупо сидел. Не было сил вылезти. Нет — физические были, что там — один шаг. Это было как вылезти из волшебной колесницы, которая сейчас помчит в места обетованные, где нет этого надрыва, летящей земли, металла. Туда, где тень, вода, где почти тишина. Ватсон, хоть и понимал, что Мезени очень хочется хотя бы просто посидеть еще, или уехать с ними, но настойчиво попросил на выход, нельзя ждать пока прилетит. Машину наверняка уже срисовали с птицы. Санитар, в каком-то оцепенении ждал — а вдруг и его возьмут? Как ребеночка из детдома добрые родители. И увезут из этого ада. Но, с огромной внутренней тоской, вышел. Зачем-то. Надо быть здесь. А туда сейчас — только 300. Даже 200 — потом, когда утихнет. А может и совсем после, когда найдут.

Когда уже выскочили с эвакогруппой, отправили тяжелого — лежали у дороги, под рядком тополей, на окраине окраины Клещеевки, те выселки, что около кладбища. Курили, что-то орали — все глушеные. Жук, попавший на КНП вместе с Кустом и Котом под прямой прилет, с черным лицом, как заведенный орал одну и ту же фразу

- Как так — все 200, а на мне ни царапины! Как так!? Все 200, а я — вот! Вот я! - и разводил руками, как будто конферансье на сцене, представляясь.

Один из группы отдышался, пару минут смотрел в небо.

- Вот ты, москвич, даже в этой ситуации соломку постелил. Уж кипяток, мясо, ан эво как!

- Про что речь? - спустя полминуты задал вопрос Мезень. Он не сразу понял, что это к нему.

- А ты почему у всех спросил — можно ли ногу отрезать? Чтобы потом ответственность с себя снять, коль спросят — пошто живому человеку ноги режешь запросто? А так скажешь — я со спросом. И ведь подтвердят. Москвич, одно слово. В крови это у вас, отпетлять и съехать.

Мезень обессиленно лежал на спине, курил. Какое-то время не отвечал. Потом повернулся на бок, к выдавшему эту речь.

- Как ты з@@бал моросить, братка. Еще про москвичей скажешь, и тебе ногу отрежу. Ты видел, я могу. И выставлю в ботинке, чтоб стояла, гостей встречала. Сэкономишь потом на валенках, уралец — они ж новые на одну ногу? Пару купил — сразу два комплекта, - кто-то из слышавших шутливую перебранку, взоржал коротким смешком.

- Да нет, брат москвич. Это я так… Я на самом деле про другое. Спасибо тебе, да и не от меня одного — заставил ты нас поверить, что в Москве еще есть живые люди. Дорогого стоит. Дай воды. И сигаретку свою, московскую.

Мезень достал и передал мятую пачку кэмела, последнюю из пяти, распиханных утром по карманам — в ней было на донышке, сигареты четыре. После безводья бункера, кросса по открытке и пересеченке, напившись прохладной водицы так - что текло под горячую броню, курилось вкусно.

Отдышались, все в стрессе, все контужены в разной степени. Лица черные, копченые и резко-осунувшиеся, начали расходиться по позициям.

Сам приконтуженный, Мезень повел Жука, контуженного посильнее его, на ноль, непонятно зачем. Слабо соображали. Не шли, скорее, а влеклись, все время что-то орали — про то, что ну его на фиг такую войну; что где артиллерия, почему не гасят огонь противника — ни танк, ни пулемет. Договаривались уходить домой, на 500. Не обращая внимание на выходы, прилеты, даже не следили за небом, на предмет дронов. В километре от угасающего боя было твердое ощущение, что они в глубоком тылу, практически на курорте.

По дороге, походя, Мезень обколол раненных, чужих каких-то, встречных ушлых зеток, в вишневом густом садочке под кладбищем, которые вычислив в проходящем санитара по многочисленным крестам на броне и рюкзаке, попросили уколоть, но прежде - поинтересовались, а какой у него обезбол, и с пониманием дела, выбрали трамадол. Губа не дура. Кеторол не штырит. Санитар вколол им у плечи по две ампулы — не снимая гимнастерок, через ткань — никто не был против.

На нуле, сдав Жука на эвакуацию — подлетела буханка с роты, напился воды и взял в пустой уже рюкзак несколько полторашек. Посидел в погребе, в прохладе. Решил идти назад. Психованное желание уйти на 500 прошло. Пока есть силы — надо идти.

На обратном пути, уже один, заглянул в заросли вишни, в которых недавно колол трамадолом, зетки опиатно жмурились и курили. Легкие осколочные, по конечностям. Они ждали коробку эвакуации. Богу смерти, на заре, перед атакой, они сказали: - «Не сегодня!», и он их услышал.

Возвращался. На полдороги к своей позиции, к «единичке», Мезень свернул на кладбище. Почти не разбитое попаданиями, тенистый островок. Зашел поглубже, лег на спину промеж оградок. Смотрел в небо. Было невероятно тяжело, как плита на грудь, тяжело после пережитого в этот день, от осознания того, что нет никаких сил подниматься опять на эту гору. «Элои! Элои! лама савахфани!» Почему-то зарыдал. С судорожными всхлипами, подвыванием, с тряской. В этот же момент вспомнил, как дед, прошедший всю войну, рассказывал, что люди после атаки часто плачут — не от жалости, не от страха. Просто плачут. Иногда их рвет. Видимо — так заведено в человеческом житии. Продолжалось не долго. Несколько минут буквально. Попустило. Развиднелось и стало спокойнее. Исчезло давящещее чувство, которое сложно описать привычными словами. Стресс? - мало. Не то.

Радейка ожила и позвала голосом Змея.

- Мезень — Змею! Мезень, Мезень — Змею!

- На связи.

- Ты где, братка?

- На кладбище.

- Уже? - то ли пошутил, то ли всерьез поинтересовался Змей, -Живой? Поднимаешься?

- Нет. Больше к вам не пойду. Навоевался, идите на хер с такими мультиками! - в рации на коротко подвисла тишина.

- Саня, док, поднимайся. Нам без тебя никак. - Змей обратился к санитару по имени.

Мезень выключил рацию. Закурил. В несколько затяжек всосал предпоследнюю сигарету.

Через полминуты включил радейку.

- Змей — Мезени! Змей — Мезени!

- Змей на связи!

- Иду. Сигареты кончились. Ставьте чайник.

И он пошел. Наверх. Через каждые двадцать шагов ложился на пару минут. Потом вставал и шел еще двадцать. На последнем переходе, из бункера выбежали навстречу, перехватили рюкзак с водой, автомат. За руку передернули через бруствер. Родные. Дорогие. Красивые люди.

Больше в ТГ - Вода Мезени, там пишу.