(Сырец Ч.1)

...В кабинете Аркадий Павлович Биндюков был не один.

С ним рядом сидел старик с седым венцом волос вокруг блестящей плеши и тонкой, как разрез ножа, улыбкой на творожистом лице.

— Виссарион Павлович Биндюков. Младший брат вот его, — представился он, кивая на профессора.

— А, садись, дорогой, — поприветствовал Ханкина научрук. — Давай коньяку? У меня тут был…

Пока Биндюков-старший уходил к буфету за коньяком и рюмками, младший сказал:

— А мне и не предложит. Но я не пью — нельзя мне голову заливать, а то идеи расплескаются.

— А в-вы, собственно…

— Я писатель-фантаст, — улыбнулся Виссарион. — Книжек издал немного, но ничего, читают… Может, слышали у братца замашки какие-то космические? Всё-таки подсадил я его на этот плебейский ширпотреб.

Он усмехнулся, а Аркадий Павлович невозмутимо налил и поднял рюмку.

— Тимофей, до защиты меньше месяца, пора нам обсудить главную идею. Давай маханём.

— Г-главную?.. — оторопел Ханкин, поспешно выпив. — Я думал, Сырец…

— Это да. Но мы теоретизировали. А я говорю о практическом применении Сырца. О том, как с ним взаимодействовать.

Ханкин промолчал.

Заговорил Виссарион:

— Сперва надо разобраться с символами. Теми, что вы собираетесь уплотнять, чтобы разрушить и освободить энергию смыслов.

— И что же символы?

— Вы же не только авангардистов читаете? Вот у Борхеса был рассказ про человека с феноменальной памятью. Он помнил абсолютно всё. Он придумал систему чисел — присваивал каждому числу словесное обозначение. Тысяча — «дядя Том»; тысяча один — «козодой»; тысяча два — «букашка»; миллиард двести девяносто девять — «половник». И так далее. Называл все подряд слова под любое число и автоматически их запоминал. Он создал идеальную связку «символ — содержание», пусть и пользоваться ею мог только он один. Это как кнопки.

— Кнопки? — снова тупо переспросил Ханкин и выпил налитую профессором вторую рюмку.

— Да, клавиши у компьютера. Вы нажимаете «энтер» — и там, в этих микросхемах, происходят сложные команды, процессы, чего-то передается и символ реализует стоящее за ним содержание. Нажали кнопку — свернулось окно. Другую кнопку — пропечаталась буква. Третью кнопку — прибавилась громкость. Плюс горячие клавиши… — Виссарион прокашлялся, махнул рукой. — В общем, оперируя языком, словами, символами — мы оперируем смыслами. Математики, физики, инженеры, химики — все они не смогут открывать новые законы и изобретать новые технологии без языка. Но они делают это посредством символов. Это костыли! Наша задача — открыть пространство сырых смыслов и подключить к ним некий ноосферный насос.

— Мне ещё вспомнились буддисты, — сказал профессор. — У них же Просветление — выход за рамки символов и форм, а упражнение для этого — медитация, отсутствие мыслей. А абсурд и вот эта ваша словоблудческая дурь с цветными картинками — это же и есть способ избавления от мыслей. Способ пробуждения сознания — слияния его с бесконечно вечным, куда ни посмотри, хоть вглубь — бесконечно малое, хоть ввысь — бесконечно большое…

«Ого. Я знал, что профессор в философии подкован, но чтобы он был знаком даже с такими неоклассиками… Впечатляет!» — подумал Ханкин.

Потом до него дошли слова про цветные картинки — он стал вспоминать, рассказывал ли Биндюкову про «постироню))», но так и не вспомнил.

— Или вот ещё Герман Гессе, — вставил Биндюков-младший. — У него была намечена верная идея, но вот только увёл он её в тупик. Если помните, в фельетонную эпоху в монастырях, где хранилась культура, учёные мужи создали «игру в бисер» — особый язык, соединяющий математику, музыку, архитектуру и словесность — но для настоящего синтеза им нужно было не создавать новый язык, а отказаться от языков вообще.

— Так, про это мы говорили, я это могу только добавить как примеры в диссер… — пробормотал сбитый с толку Ханкин. — А что там насчёт практического смысла Сырца?

— А вот это самое интересное, — Виссарион Биндюков пригладил седоволосую кайму на висках. — Вы знаете, как человечество может выйти в космос, колонизировать Галактику и встретить внеземные цивилизации?

— Ну… В общих чертах… — Ханкин стал вспоминать краткие разговоры с Биндюковым о цивилизациях второго и третьего типа, о варп-двигателях, технологии которых могут быть сокрыты в Сырце.

— Не утруждайтесь. Ответ: никак.

В повисшей паузе уже Аркадий Павлович снова налил, и они с Ханкиным выпили. А Виссарион продолжил:

— Люди в принципе не могут никуда улететь — релятивистская физика шлёт нас лесом. Невозможно освоить пространства звёздных систем, терраформировать планеты, строить в космосе базы, сферы Дайсона и прочую хрень. Знаете одно из решений парадокса Ферми? Великий фильтр. Девяносто девять и девять в периоде процентов цивилизаций погибают из-за неких катастроф и всё такое, а мизерная доля доживает до второго типа… — дождавшись кивка Ханкина, Виссарион хлопнул по столу ладонью. –Так вот: нет и не может быть цивилизаций второго типа! И уж тем более выше! Никаких межзвёздных экспансий! Как можно отправлять корабли поколений в пустоту, надеясь на везение? Как их снабжать ресурсами для перелётов, для колонизации, постройки новых городов? А если предполагаемые экзопланеты окажутся ни разу не «экзо»? Прилетает миллион колонистов на каменистые пустоши, грустно доедает остатки консервов — и амба! Да вообразите, сколько еды им придётся брать, сколько топлива — и с какой силой придётся разгонять всю эту миллионотонную махину?! Да тут ни один термояд не справится, а двигателей на антивеществе создать НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!

Ханкин с Биндюковым-старшим выпили ещё раз. Младший продолжал:

— Мы заперты на своих планетах, в своих пузырях пространства. Можем немножко дрыгаться в них, посылать зонды, приземляться на спутники, но никакого общения, никакой кооперации друг с другом цивилизации в космосе выстроить не могут — природа не даёт им такой возможности! Как не могут… ну, скажем, капибары из Латинской Америки переплыть Атлантику и поселиться в Европе. Не берём в расчёт людей, которые их перевозят. В естественной среде это невозможно.

— Но подождите, — встрепенулся Ханкин. — Тектонические плиты же… Со временем континенты могут сдвигаться…

— А звёзды — не могут! Они разбегаются из-за расширения Вселенной! И вакуум космоса — непреодолимая преграда. Вот наподобие океана для капибар — он становится больше, он непреодолим. И мы никогда не достигнем того берега.

— Если нас кто-то перевезёт? Как люди перевозят капибар?

— Некому перевозить. Ладно, люди на земле построили корабли и самолёты, научились пересекать океаны. Но в природе сверхсветовые двигатели невозможны, что бы там ни говорили про отрицательную гравитацию, варп и Алькубьерре.

— Так… и в чём ваше решение?

— Решение… Парадокс Ферми, да-да, — творог виссарионова лица запузырился, будто подкисая в тепле от удовольствия. — В общем, скачок в развитии цивилизации происходит не из-за технического прогресса, а из-за выхода за пределы физики.

Вмешался Аркадий:

— Знаешь, эффект наблюдателя, все эти квантовые поля, кот Шрёдингера… Всё это показывает, что наше сознание влияет на реальность — по крайней мере, способно это делать.

— Аркаш, это не так работает, — поморщился Виссарион. — Хотя, может, на каком-то уровне даже и… Кхм, в общем, ладно. Но то, что физикам со времён Эйнштейна и Планка до сих пор не удалось поженить общую теорию относительности с квантовой физикой, только доказывает, что никогда это у них не получится — решение нужно искать в другом месте. За пределами привычной физики вещей, в пространстве Сырца — несформулированных, ещё не придуманных идей.

— Значит, Сырец поможет нам найти братьев по разуму?

— И преодолеть Великий фильтр, — кивнул Виссарион. — Человечество должно взойти на гору символов и форм, встать на край, чтобы раскачаться — и прыгнуть с этого края в бездну. А в бездне верх станет низом, и падение обернётся взлётом. Так и случится, не знаю, кротовая нора, всеобщая сингулярность, магия — как хочешь назови, но это будет выход цивилизации в другую реальность, во все свёрнутые измерения разом. И кто знает, там… возможно там, в Сырце, при помощи магии или иного уровня восприятия и физики, мы сможем и найти братьев по разуму, и путешествовать между звёздами — но на том слое реальности, а не на этом. На этом по-прежнему останутся букашки, запертые в пузырях. Поэтому тех, кто действительно вышел в эту вселенскую Нирвану, — их не видно.

Ханкин не понимал, от чего плавится реальность — от коньяка или от соприкосновения с пылающей идеей, выдернутой Виссарионом Биндюковым из Сырца, подобно каштану из огня.

— Подождите, но почему вы говорите «магия»? — спросил Ханкин. — Мы же с вами всё-таки наукой занимаемся…

— Ну, во-первых, третий закон Кларка, — улыбнулся Виссарион. — Достаточно развитая технология неотличима от магии, знаете? А, ладно. Во-вторых… А вот «во-вторых» вам лучше расскажет мой братец.

Аркадий Павлович плеснул в рюмки ещё коньяку, на этот раз неровно, слегка пролив на лакированный стол. Глаза его сверкали, нос покраснел.

— Дело в том, что магия… — он пожевал губами и выдохнул: — …существовала. — Чокнувшись с Ханкиным, профессор коротко заплеснул в себя коньяк, стукнул рюмкой и стал объяснять: — Заклинания. «Дыр бул щыл», «Вселенский язык», «Гласные» — это всё попытка воссоздать заклинания, которые действительно работали в доцивилизационную эпоху. Авангардисты последнего века собирают символы и разрушают их, чтобы… ну, ты помнишь, да. А заклинания… Все думают, что это мифы, сказки, фэнтези какое-то. Но нет. Это и было проявление высшего абсурдного разума — взаимодействие с Сырцом, с первоэлементом материи. Человек отрицал смыслы и символы, и набором абсурдных звуков и слогов обращался к…

— Высшим силам?

— Нет! — Биндюков расхохотался. — Тут ты и попался в ловушку! Определить — значит ограничить. Когда люди стали персонифицировать богов и создали системы мифов — магия исчезла! Там она и осталась, в мифах! Заклинания превратились в ритуалы, в алгоритмы. То, что было истинным абсурдом-Сырцом, закостенело в формах и оттого потеряло силу. И на смену волшебству пришло жречество — не больше чем поддержание традиций. Символ, форма, болванка… Кнопочка. Заклинание перестало быть волением — стало кнопкой на клавиатуре. Прочитал молитву — нажалась кнопочка, отправилась команда — и ещё не факт, что она добежит до адресата и действительно будет исполнена. Поэтому религия и говорит, что в начале было Слово. До появления слова — мир был полон чудес.

Ханкин чувствовал, как выступает на лбу холодный пот. Вытер его тыльной стороной ладони, опёрся на неё носом (украдкой понюхал) — пахло формалином.

А Биндюков продолжал, разливая по рюмкам остатки бутылки:

— И Крученых, и Красный, и Введенский, и Хармс — всё это шаманы, колдуны, пытавшиеся нащупать магию. И у них получилось!

— Да? Кто-то из них превратил воду в вино?

— Не передёргивай. Нет, они сотворили чудо поскромнее, но всё же — чудо.

— И в чём же их чудо?

— В том, что их помнят! — Биндюков-старший опять захохотал. — Прошло сто лет, за это время все забыли большинства авторов соцреалистических производственных поделок, хотя их сто-олько печатали! И ведь то была литература со смыслом — на мой взгляд, излишне прикладным. Но их смысл забыли. А «дыр бул щыл» помнят, перепечатывают и обсуждают, о нём пишут монографии и читают лекции. Действительно ли могла оставить такой информационный след обыкновенная бессмыслица?! Разве такое могло произойти без… если угодно — магии?

За окном темнело. Тикали часы. Молчавший последние минуты Виссарион Биндюков потёр переносицу и сказал:

— Насчёт воды в вино… Вы, юноша, нащупали хороший пример. В эпоху, когда все только и делали что воевали, а главная книга — я имею в виду Ветхий Завет — повествовала только о карах небесных и бесконечном насилии… Провозгласить идею любви к ближнему в такую эпоху — разве не возведённый в абсолют абсурд? Разве не самый настоящий Сырец? Ничего удивительного в том, что этот Сырец был настолько силён, что воскрешал людей и трансформировал материю. Вы это… вставьте в свою диссертацию тоже. На всякий случай.

* * *

После знаменательного разговора с Биндюковыми Ханкин почти перестал спать.

Он писал и писал, добавляя примеры, находя закономерности и вставляя в файл диплома «ЪУЪ» и «ъеъ» вместо запятых. Он питался только пельменями и коньяком, по вечерам курил трубку, глядя в окно на рыхлую полную луну, что не убывала ни разу за последний месяц.

Теперь Ханкин гордился «постироней))». Теперь он знал, что он — маг. Что он творит волшебство, способное спасти человечество и вывести его на новый уровень эволюции.

В первую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

КУТЁЁЁЁЖ
Осторожно сосу
Жиды
Злыдень писюкастый
Галубой))0
СУУУУС
Фуфел ты слыш сюда иди

Во вторую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кыргызстан
Олкоголики
Жижку пролил виталя блинб
Зог!
Грибабас гроза грибов
Сука кто мое пиво выпил
Фазово-нейтронный говномёт

В третью неделю он… нет, он не выложил ещё одну «за немательную радугу», он сначала встретился в рюмочной с Биндюковым, чтобы поделиться материалом новой главы, которую нащупал сам в пространстве Сырца.

— Смотрите, Аркадий Палыч. Откуда взялся абсурд авангардизма у нас? Дадаисты в Европе? Абстракционизм и супрематизм в живописи? Всё вылезло после Первой мировой. Цивилизация встретила предвестник кризиса — грядущего столкновения с Великим Фильтром, о котором говорил Виссарион. Предвестник близкого самоуничтожения. Тогда это был лишь сигнал. Но потом… Ядерное оружие — и тут же всплеск контркультуры, битники, вся эта шелупонь… Я уж молчу про рубеж тысячелетий и перформансы с прибитыми в брусчатке яйцами! И вообще всё это современное искусство…

— Ага, предупреждения нарастают, — кивал, ухмыляясь, профессор. — Помнишь, как в том фильме? «У мужика пошла носом кровь, а он просит за это тридцатку?»

— Вот да. Потом компьютеры, интернет — вот вам и эпидемия постиронии, а теперь ещё искуственный интеллект… Пять лет назад он генерировал наборы бессвязных фраз — что, кстати, тоже можно счесть провозвестником Сырца — а теперь пишет дипломы, рисует картинки, составляет отчёты и пишет код для другого ИИ. Через сколько лет он начнёт решать социальные и политические задачи в масштабах стран и мира? А через сколько получит доступ к красной кнопке?

— Ну, этого можно и не дожидаться, люди и сами вполне могут…

— Да я знаю. Но это ещё один фактор риска. Кризис Фильтра близок — и нам нужно вознести человечество.

— За это и выпьем!

Они чокнулись. Ханкин выпил коньяк и сказал:

— Жъжъжъжъжъ.

— Вот-вот, — профессор снова покивал, а потом встрепенулся: — Подожди, как ты сейчас произнёс твёрдые знаки?

— Эм… Не знаю.

Ханкин ушёл домой.

А потом выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кряк-пук
Олег давайте завтра
ЖРААААТЬ!
Зачем зачем зачем артём
Голубцы из говна
Светлана Лобода!
Флип-флоп

* * *

В ночь накануне защиты диссертации Ханкину приснилось, что он проснулся — а рядом с его кроватью на табуретке сидит Виссарион Биндюков, курит трубку и смотрит на луну.

— Ну и зачем вы тут сидите? — спросил Ханкин.

— Да низачем, — ответил фантаст, пожав плечами. — Нет в этом, знаешь, глубокого смысла.

Потом затянулся, выпустил пару колечек дыма и добавил:

— Да вообще никакого нет.

Ханкин перевернулся на другой бок и уснул обратно. Или и не просыпался вовсе.

То спал, то не спал, в общем. Раз на раз не приходится.

* * *

Ещё одну «за немательную радугу» Ханкин подготовил на будущее — на всякий случай. Ему показалось, что он слегка перепутал буквы, но он всё равно поставил её в отложку «постирони))» на вечер после защиты диссертации. По дороге в университет пересчитал «радуги» и нашёл, что их собралось семнадцать — семнадцать недель работы над диссертацией. Четыре с лишним месяца переписываний, правок, добавлений, рытья в источниках, пьянок с Биндюковыми, сборки мемов и выкладки «за немательных радуг».

Поднимаясь по лестнице, Ханкин размышлял:

«Семнадцать… Простое число, ничего не означающее. Один — точка отсчёта, два — дуализм, где-то считается несчастливым числом, три — на счастье, пять — значимое число для десятичной системы, семь — и радуга, и неделя, и вообще счастливое число. Одиннадцать — две единицы, симметрия. Тринадцать — тоже число магическое. А вот семнадцать — нигде и никогда ничего не значило. Никаких лишних смыслов, никаких лишних делителей — самое простое простое число. Ну и самое первое, потому что по критерию бессмысленности девятнадцать тоже подходит, но зачем далеко за ним ходить?..»

Уже открывая дверь, Ханкин одёрнул себя: «Нет, почему я придаю смысл бессмысленности? Антиконцептуальность — это тоже концепт. Просто семнадцать. Потому что. В этом вообще нет никакого смысла!»

Ханкин должен был выступать первым. Выйдя к экрану перед комиссией, пригладив полы пиджака, он подошёл к кафедре с монитором, вставил флешку. Приветливо улыбнулся и поздоровался с комиссией. Перед ним сидели ректор университета и заведующие кафедрами: лингвистики, фонетики, фольклористики. Потом Ханкин поклонился научному корреспонденту РАН в области филологии — миловидной женщине с каштановым каре. Та заулыбалась.

Последним в аудиторию вошёл Виссарион Павлович Биндюков — в качестве почётного гостя. Все члены комиссии обернулись к нему, поздоровались, ректор пожал ему руку, и тот сел рядом, подбадривающе подмигнув Ханкину. Аркадий Павлович сидел на другом конце стола и тоже сиял в предвкушении.

Затем Ханкин открыл специально заготовленную для защиты презентацию и начал листать слайды.

Вверху экрана вспыхнули буквы неизменным шрифтом «лобстер»:

«ЗА НЕМАТЕЛЬНАЯ РАДУГА: ЗА НЕМАЙТЕС ЧЕМНИБУДБ ПОЛЕЗНЫМ ЛУЧШЕ ПОЖАЛУСТО»

А под ними на всех цветах радуги сияли раздробленные в мелком блендере постиронии словоформы про Зелибобу, Гойду и напердевшего стаса.

В полной тишине Ханкин пролистал все слайды один за другим, давая возможность их прочитать до конца, и наконец вывел семнадцатый слайд:

Казинак
Огурец
Лебеди
Фармакогнозия
Аста ла виста бэби!
Нежность
!сревер

Потом включил на телефоне, достав из кармана портативную колонку, технорейв-ремикс мэшапа «Валенков» и «Каннибал Корпс» и стал раздеваться. В этот же момент профессор Биндюков и фантаст-Биндюков тоже стали срывать с себя одежду и бегать по аудитории, визжа, рыча и похрюкивая.

Пространство начало плавиться.

Ханкин начал читать выученный заранее наизусть «Вселенский язык»:

— е у ю
и а о
о а
о а е е и е я
о а
е у и е и
и е е
и и ы и е и и ы

Воздух зарябил, вспышки света стали возникать по всей аудитории, члены комиссии дрожали и плавились, как сыр в микроволновке. Размазались по Вселенной окна, недремлющая рыхлая луна заглянула сквозь них и расхохоталась, разворачивались свёрнутые измерения и грустно хлюпал проворонивший добычу Великий Фильтр.

Фантаст ползал на четвереньках по стене, профессор смеялся и ревел, на лбу у него проступал холодный сыр, бледными мясистыми каплями проступал, и пахло творогом и вечностью.

Всё вокруг превращалось в Сырец, и волны Сырца шли по Земле, захлёствали умы, освободжая от фрм и симвлов, в бес ане край оке нем зве ист ня ины щ йе про фи ступа гур ла а зн айе дру тья тре гая ео щдё на . . .

Хн по ки ан янл ч он то и ет.сь ч оти но нмо елч аатч то брапор тьазя ум уусылш лаи воихвсе перпровони элезыменва теющСрыемца .

ипефиррвагуяраприскаблизажяалась :

— Жъжъжъжъжъ?

Автор: Александр Сордо