Считается, что у человека за одним плечом стоит ангел, за другим – дьявол. Первый советует, как поступить правильно, второй разное паскудство нашёптывает.
У Настеньки, дочери портнихи, с ангелом не случилось, а вместо дьявола на плече сидел Чертёнок. Крошечный, размером с белку, но со всем положенной бесу оснасткой. Тут тебе и копытца, и рожки, и тугой, нетерпеливо подрагивающий хвостик. Правда, огнём не дышал и серой не пах. Не имел и шерсти, не считая мохнатых ножек, заканчивающихся чёрными лаковыми копытцами. Был розов, немного пузат и смахивал скорее на резвого младенца.
Объявился Чертёнок когда Настеньке было лет шесть и мать взялась учить её портновскому ремеслу. В тот день, насидевшись за выкройками так, что начало ломить спину и раз сто уколовшись иголкой, Настенька вышла во двор к подружкам. Сейчас уж и не вспомнить, отчего те принялись подтрунивать, да посмеиваться над ней. Но только девочка собралась разреветься и броситься домой, как на плече объявился Чертёнок. Подмигнул и зашептал на ухо.
- Попридержите язычки, - уперла руки в бока Настенька. – Матушка теперь в разбойничьей шайке подвизается. Краденые вещи перешивает-перелицовывает. За то долю немалую иметь будет и заживём скоро так, что от зависти полопаетесь. Как сыр в масле кататься станем. Главный атаман же сказал, что если кто меня обидит, тому он ножиком кровь пустит.
Притихли подружки и бочком-бочком разбежались родителям жаловаться.
Брось камень в воду – круги пойдут. Поползли слухи, что портниха с нехорошими людьми водится, что в каморке её ворованные богатства схоронены, что тёмными делами занята. Двух дней не прошло, как городовой пожаловал. Покрутил головой, повздыхал, напился чаю и отбыл, а мать давай дочь расспросами пытать. Настенька на Чертёнка смотрит, а тот глазёнки тупит, ручонками разводит, словно оправдывается, мол, весело же было.
С тех самых пор рогатый с плеча уже не слезал.
Снимает мать мерку с заказчицы, отойдёт на минутку, а Настенька тут как тут. Повздыхает притворно, да поведает историю о том, как недавно дама на примерке булавкой укололась, а через неделю от заражения померла. Или расскажет о ядовитых нитках, что из далёкого Китая тайком привозят. Или до смерти напугает случаем с шарфом, что на морозе съёживается и хозяйку до смерти душит. Чертёнок же, знай себе, веселится, за живот держится, хвостик бантом закручивает.
Стали заказчицы портниху стороной обходить. Мать дочку и ругала, и упрашивала, и наказывала, даже посекла однажды, да без толку.
Правда, к работе-шитью рогатый не допускался. Попробовал, да Настенька так на него цыкнула, что разом охоту отбила. Одно дело над людьми шутки шутить, другое – на хлеб насущный зарабатывать.
К шестнадцати годам Настенька портновскую науку назубок знала и шила так, что мать диву давалась. Могла, мельком на человека взглянув, костюм без примерок изготовить. Местные щеголихи в её платьях точно дамы из варшавских журналов выглядели. Солидные господа, франты, военные – всяк доволен оставался. Мать же, зная о языке дочери, всё делала, что бы Настеньку наедине с клиентом не оставить. Но только та, перемигнётся с Чертёнком, улучит момент, да и шепнёт что-нибудь заказчику…
Крёстная, приехавшая из Тулы погостить, за полночь засиделась, слушая жалобы матери.
- Вот как поступим, - решила. – Настя уже не дитя малое. Одета, обута, ремеслу обучена. Пристрою-ка её портнихой в господский дом. Глядишь, набьёт шишек и наберётся ума-разума, поймёт, когда смолчать, а когда слово правильное подобрать нужно.
- Так я рядом буду и пригляжу, а барин тот на весь уезд добротой и щедростью славится. Не приживётся девка, пусть себя винит. Да и деньги лишними не будут. Пора о приданом позаботиться, шестнадцать лет – не шутка.
Проскользнув в кованые, украшенные гербами ворота усадьбы и миновав липовую аллею, Настенька подошла к дому. Только собралась подняться на крыльцо, как из дверей, оживлённо болтая, появились две барышни. Заметив гостью, замолчали, разглядывая.
- Я портниха, - волнуясь, сказала Настенька. – Меня рекомендовали.
- Сколько тебе лет? У кого раньше работала? Грамотная? Воровать не будешь? – наперебой защебетали те.
Чертёнок, дремавший до этого на плече, проворно вскочил на ноги и, радостно блестя глазёнками, открыл рот. Но тут из дома вышла дама такой величавости и красоты, что у Настеньки перехватило дыхание.
- Таня, Маша, - строго сказала она, - как не стыдно держать гостью на пороге? Где ваше гостеприимство?
Девушки принялись оправдываться, говоря не по-русски.
- Я Софья Андреевна, - продолжала дама, - а это мои mal élevés (дурно воспитанные) дочери. Татьяна и Мария.
Настенька робко поклонилась. Скосила глаза на плечо, но Чертёнка и дух простыл.
- Сейчас тебя проводят в девичью и накормят. Отдохнёшь с дороги, а завтра поговорим…
В людской за длинным столом чаёвничала прислуга. Высокая жилистая прачка с непомерно длинными руками. Коренастая кухарка в золочёных очках, нелепо смотрящихся на круглом крестьянском лице. Бесцветная унылая горничная в белом переднике и карлица экономка.
- Четвёртой портнихой за год будешь, - сквозь зубы процедила карлица. – Прежних графиня за воровство прогнала.
Тотчас объявившийся Чертёнок, подбоченился и топнул копытцем, но Настенька, опередив его, уверила экономку, что служить собирается исправно и честно.
- Посмотрим, - буркнула экономка. – Спать будешь в углу на лавке, а поутру вставать пораньше и людскую мыть.
Настенька согласно кивнула. На том знакомство закончилось.
Жалованье положили царское - восемь рублей в месяц, четверть фунта чаю и фунт сахару.
- За такие деньжищи, поди, жилы вытянут, - взялся нашёптывать Чертёнок. – Бежать отсюда надо.
Однако задания, поручаемые ей, оказались пустяковыми. Укоротить шторы, заштопать бельё, пришить пуговицы. Самым хлопотным оказались платья для домашнего спектакля. Но тут уж Настенька расстаралась, да так, что все ахнули. Вредная экономка и та головой покрутила, мол, не совсем пропащая девка.
С графом Настенька встретилась только на третий месяц как поселилась в имении. Лев Николаевич то был в отъезде, то работал, не покидая кабинета, а то жил в шалаше вместе с косарями.
И вот, как-то, относя Софье Андреевне стопку пододеяльников тончайшего голландского полотна, она нос к носу столкнулась с графом.
- Здравствуй, - прищурился Лев Николаевич. – Прости, да видно память подводит. У нас служишь?
- Портниха я, - чуть присев, как учила горничная, ответила Настенька.
- И что? Нравится в Ясной Поляне? Не обижают?
Настенька мельком глянула на плечо, но Чертёнок, слава богу, как сквозь землю провалился.
- Всем довольна, благодарствую.
- Не нарадуемся на неё, - подошла Софья Андреевна. – Умелица, каких поискать.
А Настенька, порозовев от похвалы, набралась смелости и выпалила.
- Могу рубаху новую сшить, - она кивнула на блузу Толстого. – Эта, вижу, истрепалась изрядно.
Граф с графиней переглянулись.
- Уволь, ma chère (моя дорогая), - ответила Софья Андреевна. – Лев Николаевич только одну мастерицу признаёт. Бывшую дворовую Варвару.
- Воля ваша, - пожала плечами Настенька. – Да только вижу, что шов у неё грубый, не стачной. Ворот, вон, перекошен и пуговицы пришиты по-деревенски. Меня матушка за такую работу подзатыльником награждала.
Лев Николаевич нерешительно потрогал рукав блузы, потеребил пуговицу.
- Что ж, - сказал, – хочу посмотреть, что получится. Так и быть, снимай мерку.
- Это ни к чему, - чуть улыбнулась Настенька. – Завтра готово будет.
Весь день и всю ночь она кроила и шила. Утром, вымыв людскую и позавтракав, отнесла блузу Софье Андреевне.
Новую рубашку Толстой долго с придирчивостью рассматривал. Мял, затем разглаживал, даже, зачем-то попробовал материал на зуб.
- Примерь уж, наконец, - не выдержала Софья Андреевна.
Граф шагнул за ширму, вздыхая, выбрался из старой блузы и через минуту появился в обновке. Лицо его сияло.
- Замечательно, - выдохнул он. – Поверь, словно родился в ней. И карман! Соня, смотри, карман на груди. Нарочно для mon carnet et mon crayon (блокнота и карандаша), что бы делать записи на прогулке.
Настенька с серьёзной миной обошла Толстого, несколько раз одёрнула подол, приподняв бороду графа, посмотрела, ровно ли застёгнуты пуговицы на вороте и осталась довольна.
- Можно из доброго сукна такую же на зиму сшить, - сказала она.
- И на зиму, и на осень, и для работы в поле, - принялся загибать пальцы Лев Николаевич. – Ещё хорошо бы с двумя карманами.
- Теперь ступай, нам с Софьей Андреевной поговорить надо.
Настенька вышла из кабинета, но, не пройдя нескольких шагов, на цыпочках вернулась и прижалась ухом к двери. Прислушалась.
- Сколько мы ей платим? – спросил Лев Николаевич.
- Отныне пусть будет пятнадцать.
Когда Настенька вечером пришла в «девичью» там уже всё знали.
- Вот она, справедливость-то, - проворчала экономка. – Люди по десять лет служат, а им ни прибавки, ни добавки. Эта же без году неделя, как явилась и уже деньги лопатой гребёт.
Внезапно объявившийся на плече Чертёнок, умоляюще протянув ручонки, пал на колени.
- Уговорил, - подмигнула ему Настенька. - Поверь, самой неймётся.
- Всё расскажу, тётеньки, - начала она, с тяжёлым вздохом. - Да и скрывать долго не получится. Уж не знаю, плакать или смеяться, да только тяжёлая я. Ребёночка жду.
- От кого? – разом выдохнули прачка с кухаркой.
- От барина. Льва Николаевича.
В повисшей тишине стало слышно, как падают капли из самоварного крана.
- А что графиня? – прошептала горничная.
- Побранила, конечно, - вновь вздохнула Настенька. – Погоревала но, по доброте простила. Жалованье удвоила и хочет по весне нам с дитём флигелёк строить. Святая, как есть святая.
Чертёнок, трясясь от смеха, пустился вприсядку.
- Лев Николаевич же, - позёвывая, Настенька легла на лавку, укрылась одеялом, - о ребёнке заботясь, велел меня от всякой чёрной работы освободить. Потому больше по утрам мыть людскую не стану.
Засыпая, она слышала, как вполголоса шушукаются кухарка с прачкой. Как охает горничная. Как скрипит зубами в своём углу экономка.
