За прогулкой, когда Софья Андреевна сказала, что женщина в то время, как муж пишет романы и философские статьи, должна носить, рожать, кормить детей - и как это тяжело, Л.Н. возмутился и с редкой для него резкостью сказал:
Какие ты, Сонечка, ужасные вещи говоришь! Женщина, тяготящаяся и не желающая детей — не женщина, а стерва!
Лев Толстой с женой, 1903 год

Если уж и приспичит выпить человеку творческому и, в некоторых частях организма, даже интеллигентному, то почему бы и нет – спрошу я?

Тут главное подвести грамотную базу.

«Под Гашека» хорошо пьётся пиво – обязательно разливное, из кружки и вместо работы. Медленно и со вкусом, рассказывая немудрёные байки и поругивая власти.
Так и пойдёт: кружка за кружкой, кружка за кружкой...

«Под Тургенева» следует пить лёгкие сухие вина во времена студенческой юности, тоскуя по девушке с тонким станом.
Впрочем, быстротечно всё это.

За дружбу народов хорошо пить «под Гоголя»: тут уж либо наливочки с кулебякой и расстегаем, либо горилка с салом и чесночком!

Пить «под Толстого» нужно с лихостью, местами переходящим в гусарство. Ром, сидя на подоконнике верхнего этажа – с осторожностью!

Излишества в закусках и обилие спиртного может привести к пиршеству «под Рабле». Умеренность не приветствуется. Рыгнуть или пукнуть за столом – значит вызвать одобрительный смех своих собутыльников.

Выпивка «под Хемингуэя» предполагает широкий спектр напитков – от деревенской водки до абсента. Пьём по «методу айсберга» – живот полон, ноги не идут, но сидим с каменным выражением лица. В компании – суровые мужчины. Девчонок не берём!
Они остаются на заднем плане.

С девчонками хорошо пить «под Ремарка». В дело идёт коньяк. С друзьями и подругами шатаемся от заведения к заведению и мчимся куда-то в ночь на автомобиле.
Стоим обнявшись на тёмном пирсе, глядя в звёздное небо и говорим о любви.

Если добавить в это мероприятие танцев, музыки и китайской пиротехники, может получится пьянка «под Фицджеральда».
Придётся к месту и машина с открытым верхом, только нужно тщательно следить за дорогой и обращать внимание на пешеходов.

Водка...

Водку пьём «под Булгакова». Из гранёных стопочек под паюсную икру и горячие закуски. Можно под селёдку – ибо как же её ещё можно кушать?
Окна рекомендуется задёрнуть кремовыми шторами.
Девчонкам подливаем чистый спирт и величаем их королевами.
Тут тоже надо быть осторожнее. Спирт и титул – сочетание инфернальное.

Под вино конечно же идёт Дюма:
– Мьсе, передайте мне тетрапак с анжуйским. Мерси!
Шампуры лучше держать подальше от стола и помнить, что дуэли запрещены эдиктом кардинала Ришелье.

«Под Достоевского» лучше не пить. Чревато долговременным запоем. Душа может потребовать совершения подлостей или неразумных поступков в виде сжигания банковских карт в микроволновке.

От застолья «под Кафку» недалеко до распада личности.

Спонтанные пьянки, в дороге, с незнакомыми людьми и на последнюю мелочь – «под Ерофеева». Тут уж в дело могут пойти ассортимент аптечного и парфюмерного отделов.
Людям со слабым здоровьем противопоказано!

Много, много возможностей предоставляет нам мировая литературная классика.
Так будем же людьми культурными и не дадим пропасть этому наследию всуе!

nik.rasov

Источник: Ещё главу и спать 📚

Что-то я плохо себя чувствовать стал и сердце щемит, и в сон клонит, и на душе неспокойно и, думаю, надо прогуляться… И вот иду я сегодня по Сивцеву Вражку, неподалеку от работы… Дождичек слегка накрапывает и я с зонтичком прогуливаюсь… Мой любимый Сивцев Вражек… Вижу  дом, где снимал квартиру 22-летний Лев Николаевич Толстой… Описание этой квартиры в Сивцевом Вражке есть в его романе “Война и мир”.

Дом этот весь завешан строительной такой тканью, как будто маскировочной… Окна разбиты, а из них летит строительная пыль… И слышу долбят: Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! – внутри там какой-то переполох, крики, шаги, что-то падает и разговоры какие-то слышны, но не на русском языке. Думаю, дай-ка я зайду, ведь здесь жил сам Лев Николаевич, табличка памятная висит… Захожу и вдруг с порога вижу… пять киргизов и четыре негра глумятся над этим домом, сносят всё… “Ресто-б-рация” – сказал мне один из них у входа… Вижу страшную картину… Мне казалось, что реставрация - это нечто другое, а это просто глумление… Какая это реставрация, если сносить стены и заново строить другие… Ну что-то это совсем непохожее на реставрацию…

Может я конечно не прав, возможно что-то в головах есть у тех товарищей, которые руководят этим процессом. Ну, в общем всё это сносится и долбится ломами. И у одного из чернокожих, который фигачит что есть силы, даже какая-то самодельно сваренная кувалда металлическая в руке. И смотрю кирпичи валяются и вижу на них слои обоев разных лет… А за последним слоем обоев вижу газета виднеется того времени, эпохи Льва Николаевича... Эти обои, думаю я, можно было бы спасти… Ну как мне думается… сфотографировать и потом изготовить, и поклеить такие же точно – это так интересно, это такой необычный узор, это ведь история… И газеты… Я смотрю… Тысяча восемьсот какого-то года газеты… То есть как раз всё совпадает с тем временем, когда Лев Николаевич здесь жил еще совсем молодым… Можно же сохранить всё это…

И вдруг рабочий киргиз говорит мне: “Чего стоишь, дед?” Я ведь машинально пошел к ним, к этой стене, посмотреть – как же это можно рушить и не сохранить и не отклеить эти все слои истории… Киргиз продолжает: “Чего мешаешь тут?… Работу хотел? Нет работы. Всё занято, видишь – и негров привезли, работают все, а ты мешаешь”. А я не могу уйти, стою как вкопанный. И снова киргиз: “Эй! Кто ты такой, что здесь стоишь? Да кто ты, эй?!...”

И тут я вдруг вспомнил историю, которую рассказывал мне режиссер Станислав Говорухин во время празднования дня рождения Высоцкого, 25 января, у нас, в театре на Таганке. Утром этого же дня Говорухин пришел просить денег к какому-то бизнесмену или банкиру, я точно не помню… Он сидит у него в приемной, долго ждет, а девушка-секретарь смотрит по телевизору фильм “Место встречи изменить нельзя”, поскольку в день рождения Высоцкого крутили фильмы с его участием. Посетитель вышел из кабинета и секретарша говорит: “Ваша очередь! Только мне нужно Вас представить”. Говорухину стало не по себе, что она не узнаёт его, режиссера фильма, который она смотрит. Он был очень известный человек. И Станислава Сергеевича это очевидно задело так, что он взял и сказал ей: “Высоцкий… Скажи, что пришел Высоцкий!” Она идет докладывать… Он ей: “Подожди! Стой! Ты что не знаешь кто такой Высоцкий?”. Она: “Нет!”. Он: “Как? Вот у тебя маленький телевизор стоит, ты смотришь фильм “Место встречи изменить нельзя”. Кто этот актер, который играет Глеба Жеглова?” Она: “Да не смотрю я эти буковки с именами артистов в конце фильма”…

И вот тут, я, глядя на это всё в доме Толстого, отвечаю киргизу: “Я Толстой… Лев Николаевич Толстой!”. И вдруг, рядом с моим ухом проносится мощная кувалда: Бддыщщ!, разрубая остатки этой газеты… Киргиз мне: “Эй, ты, Толстой-Малстой, не мешай тут, ударит чем-то, потом я виноват буду! Уйди отсюда!”. Я говорю: “Я Толстой и жил здесь, в этом доме… Ты разве не знаешь, кто такой Толстой?” Он: “Какой Толстой?”. Я говорю: “Это мой дом был.”. Он: “Ааа, понял! Забрали… Дом забрали у тебя? За экономиские преступления? Да? Банк отмёл? Ооой, бывает, чё! Теперь видишь - рестабрация! Кто-то другой жить будет… Или контора чей-то будет… Чё хочешь-то?” Я говорю: “Можно я газетку возьму? Ну коль я здесь жил, возьму газетку! Ну со стены… Мне на память…” И тут негр ломом фигачит у моего правого уха: Бддыщщ! Киргиз кричит: “Пагади! Стой! Памощь надо деду! Дед переживает, отсидел в тюрьме, забрали у него этот дом, пусть газетку хотя бы возьмет на память, пусть-пусть возьмет. Бери, Толстой! Да, поскорей!”.

И я беру эту газетку, выхожу из дома и плачу… А плачу оттого, что Киргизия когда-то была совсем недавно советской республикой и в то время в школьной программе мы все читали “Войну и мир”. А он уже не читал… И ещё я плачу, что навсегда в моей стране вместе с обоями уничтожаются слои нашей истории…

И вот мне достались эти куски газеты и обоев, и я понес их в фотоателье, чтобы вставить в рамку, чтобы сохранить хотя бы это… И, думаю, опишу заодно вот эту историю про Льва Николаевича Толстого, который был арестован в первой четверти двадцать первого столетия, отсидел в тюрьме и, наконец, банк отмёл у него дом на любимом мною Сивцевом Вражке…

Константин Харалампидис

Кочеты упоминается со времен Петра Первого.
Сухотины - владельцы этого имения - "птенцы гнезда Петрова".
Воины, учёные, моряки, кораблестроители, cобиратели (коллекционеры) знатоки картин и книг. В гораздо меньшей степени - помещики, охотники, сельские хозяева.

Прабабка Тургенева из Чернской ветви Сухотинского рода.

В 1880-ом гуду (приблизительно) Филат Онисимович Сухотин - владелец имения, завел молодую любовницу. Она была на 15 лет младше, звали её Татьяна Толстая. Филат Онисыч дождался смерти своей супруги и в 1890 женился на своей возлюбленной.
Лев Николаевич, отец Татьяны, был против этого брака. На венчание, которое предположительно проходило в храме Архангела Михаила

он не пришел, возможно просто по религиозным соображениям. Храм в 5-ти километрах от Кочетов, построен усильями Сухотиных и князей Голицыных.
Такой-же храм находится в Спасском-Лутовиново.

После этой свадьбы Толстой писал в своем дневнике: "За семьдесят лет мое мнение о женщинах опускалось все ниже , и оно все еще продолжает опускаться".

Усадьба в Кочетах использовалось в основном для проведения увеселительных мероприятий. Знатные люди тусили здесь только летом, устраивали танцы и театр. Сюда съезжались художники, столичные бюрократы, литераторы: братья Жемчужниковы, Фет, Тургенев и многие другие. На гранитной табличке написано, что Толстой приезжал сюда работать, но как именно он работал, не уточняется.Сейчас мы можем здесь видеть остатки кирпичных купольных зданий в которых проходило все это веселье.

Чтобы их рассмотреть, и подивиться мастерству голицинских каменщиков, приезжать сюда лучше ранней весной, иначе все зарастает борщевиком.

Все эти ниши в стенах с полукруглыми сводами и ступеньками - зачем надо было так заморачиваться? и какое их предназначение, кроме декоративного?
А конный двор? Лошади здесь жили явно комфортнее простолидин , такие хоромы для них отгрохали.

В центре усадьбы - парк. Он тоже формировался постепенно. Развели фруктовый сад. Соорудили оранжерею, устроили грунтовый сарай с разного рода ягодными насаждениями. Прилегавший к усадьбе лес был расчищен. Там прокладывались аллеи. Высаживали декоративные деревья в разных комбинациях и чередованиях. Самой красивой считалась та, у которой одна сторона березы, а другая - сибирские лиственницы. Большой ценитель паркового благоустройства Тургенев охотно любовался здешними насаждениями. Аллеи тянулись между куртинами яблонь. В старой части парка, от липовой "звезды", что у барского дома, начиналась великолепная перспектива столетних елей. Хвойные деревья в то время были редкостью в этом крае. Всё больше ясень и дуб, да самосев - осина и тополь. Но в начале XIX века Ф.Х.Майер, управляющий соседним имением Голицыных, завел у себя питомник саженцев. В культурных усадьбах стали появляться пихты, кедры, конские каштаны, орех, туя. Такое древесное разнообразие в сочетании с привычными липами и кленами в разное время года представляло роскошное зрелище.

Если посмотреть со спутника, то можно увидеть пруд в виде орла, а над его головой сад в виде короны.Сейчас от этого зрелища мало что осталось, хотя в следующий раз нужно будет внимательней присмотреться , и может приехать сюда ради этого, но теперь уже осенью.