От канцелярщины и спячки
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене!
Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только на портрете,
Куда страшней оригинал!
Поэт Ярослав Смеляков (1913 – 1972), ранее упомянутый, был тихим певцом негромкой красоты простых советских женщин. Он сродни художнику Александру Самохвалову («Молодая работница», «В лаборатории», «Девушка с мячом») или Александру Дейнеке («Сцена в электричке», «Раздолье», «Купальщицы»). Тем более что у Смелякова есть стихотворение «Портрет». Вот его последние строфы:
Такие на резких плакатах
печатались в наши года
прямые черты делегаток,
молчащие лица труда.
Лишь как-то обиженно жалась
и таяла в области рта
ослабшая смутная жалость,
крестьянской избы доброта.
Но этот родник её кроткий
был, точно в уступах скалы
зажат небольшим подбородком
и выпуклым блеском скулы...
В те дни в заводской стороне,
у проходной, вблизи столовой,
встречаться муза стала мне
в своей юнгштурмовке суровой.
Она дышала горячо
и шла вперёд без передышки
с лопатой, взятой на плечо,
и «Политграмотой» под мышкой.
И другие. С внешне минимальной, а то и вовсе прямым текстом не показанной смутной жалостью. Скрытой, как муза юнгштурмовкой или принцесса каской и бушлатом (см. «Милые красавицы России»). Редко, зато искренне и сильно проявляется у суровых женщин из стихов Я.В. Смелякова «крестьянской избы доброта»:
На главной площади страны,
невдалеке от Спасской башни,
под сенью каменной стены
лежит в могиле вождь вчерашний.
Над местом, где закопан он
без ритуалов и рыданий,
нет наклонившихся знамён
и нет скорбящих изваяний,
ни обелиска, ни креста,
ни караульного солдата –
лишь только голая плита
и две решающие даты,
да чья-то женская рука
с томящей нежностью и силой
два безымянные цветка
к его надгробью положила.
Смеляков дважды (в 1934 и 1951 г.) арестовывался, в 1945-м попал в фильтрационный лагерь. В заключении провёл в общей сложности около десяти лет. Розалий Самойловен Землячек за это время, надо полагать, видел немало. Увы, главным образом не на портрете.
Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена –
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти, –
Никому никаких снисхождений
Никогда у неё не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали её житиё.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались её.
Но по-своему движутся годы,
Возникают базар и уют,
И тебе настоящего хода
Ни вверху, ни внизу не дают.
Время всё-таки вносит поправки,
И тебя ещё в тот наркомат
Из негласной почётной отставки
С уважением вдруг пригласят.
В неподкупном своём кабинете,
В неприкаянной келье своей,
Простодушно, как малые дети,
Ты допрашивать станешь людей.
И начальники нового духа,
Веселясь и по-свойски грубя,
Безнадёжно отсталой старухой
Сообща посчитают тебя.
Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд –
И тебя самоё под конвоем
По советской земле повезут.
Не увидишь и малой поблажки,
Одинаков тот самый режим:
Проститутки, торговки, монашки
Окружением будут твоим.
Никому не сдаваясь, однако
(Ни письма, ни посылочки нет!),
В полутёмных дощатых бараках
Проживёшь ты четырнадцать лет.
И старухе, совсем остролицей,
Сохранившей безжалостный взгляд,
В подобревшее лоно столицы
Напоследок вернуться велят.
В том районе, просторном и новом,
Получив как писатель жильё,
В отделении нашем почтовом
Я стою за спиною её.
И слежу, удивляясь не слишком –
Впечатленьями жизнь не бедна,–
Как свою пенсионную книжку
Сквозь окошко толкает она.
Следующее стихотворение Ярослава Васильевича, «Я себя под Лениным чищу...», касается уже конкретной жидовки.
Ты себя под Лениным чистил,
душу, память и голосище,
и в поэзии нашей нету
до сих пор человека чище.
Ты б гудел, как трёхтрубный крейсер,
в нашем общем многоголосье,
но они тебя доконали,
эти лили и эти оси.
Не задрипанный фининспектор,
не враги из чужого стана,
а жужжавшие в самом ухе
проститутки с осиным станом.
Эти душечки хохотушки,
эти кошечки полусвета,
словно вермут ночной, сосали
золотистую кровь поэта.
Ты в боях бы её истратил,
а не пролил бы по дешёвке,
чтоб записками торговали
эти траурные торговки.
Для того ль ты ходил, как туча,
медногорлый и солнцеликий,
чтобы шли за саженным гробом
поскучневшие брехобрики?!
Как ты выстрелил прямо в сердце,
как ты слабости их поддался,
тот, которого даже Горький
после смерти твоей боялся?
Мы глядим сейчас с уваженьем,
руки выпростав из карманов,
на вершинную эту ссору
двух рассерженных великанов.
Ты себя под Лениным чистил,
чтобы плыть в революцию дальше.
Мы простили тебе посмертно
револьверную ноту фальши.
Абстрактную «Жидовку» напечатали почти через четверть века после написания, при М.С. Горбачёве. Да и то посмертно отцензурировали: «жидовка» стала «курсисткой». Это уже совсем не так ёмко. И лишь в 1995 г., составляя сборник «Строфы века. Антология русской поэзии», Евгений Евтушенко вернул жидовке её национальную идентичность.
По поводу «Я себя под Лениным чищу...» поэт Николай Старшинов, в 1972 – 1992-м главный редактор альманаха «Поэзия», вспоминал: «После выхода в альманахе (в 1973 г. – Т.М.) это стихотворение не было опубликовано ни в одном издании (вплоть до выхода в 1998-м цитируемых мемуаров – Т.М.). А с самим номером альманаха произошла странная история: он моментально исчез с полок книжных магазинов». «Поэт Виталий Коржиков рассказывал Старшинову, что сам видел, как некие энергичные и мрачные молодые люди скупали альманах пачками явно не с добрыми намерениями» [2]. Серьёзные и сильные ребята со станции Космической Зари... Видимо, сказались полиорганные связи Лили Брик с органами (ещё со времён ГПУ).
Дважды досталось от Я.В. Смелякова женщине, роковой для другого русского поэта.
Теперь уже не помню даты –
ослабла память, мозг устал, –
но дело было: я когда-то
про Вас бестактно написал.
Пожалуй, что в какой-то мере
я в пору ту правдивым был.
Но Пушкин Вам нарочно верил
и Вас, как девочку, любил.
Его величие и слава,
уж коль по чести говорить,
мне не давали вовсе права
Вас и намёком оскорбить.
Я не страдаю и не каюсь,
волос своих не рву пока,
а просто тихо извиняюсь
с той стороны, издалека.
Я Вас теперь прошу покорно
ничуть злопамятной не быть
и тот стишок, как отблеск чёрный,
средь развлечений позабыть.
Ах, Вам совсем нетрудно это:
ведь и при жизни Вы смогли
забыть великого поэта –
любовь и горе всей земли.
Красные листья падают вниз, и их заметает снег.
– И. Кормильцев, Е. Аникина
Капканы обманов, ловушки соблазнов
Всё ставят и ставят напрасно, напрасно.
Ты видишь насквозь уловки и петли,
Через них пролетая наподобие ветра.
Ты уносишься прочь,
Как июльская ночь.
Ты уносишься прочь,
Как июльская ночь.
На танце, на звуке, на лунном луче –
На чём угодно гарцуешь ты ловко.
Делается очередной поворот,
Рушится очередная уловка.
<…>
С такой же, как сам ты, на крае стены...
Всего сантиметр от гибели верной...
Ты даже об этом не думал, наверно?
Ты – человек наподобие ветра!
Очень уж эти стихи Ильи Кормильцева похожи на квинтэссенцию биографии Сергея Тюленина. Несмотря на то, что сам Сергей стоял у края стены 58-метрового шурфа краснодонской шахты №5, а такая же, как он, Любовь Шевцова, его лучшая подруга, – у расстрельной ямы на окраине Ровенек, всё равно стояли они вместе. Но чтобы на излёте короткой, как июльская ночь, жизни достичь такого уровня, нужно с детства научиться раскусывать обманщиков, преодолевать соблазны, обходить все психологические ловушки. То есть иметь особенно сильный эмоциональный интеллект. Вероятно, больший, чем у Пушкина с Маяковским, которые всё же обидно вляпались.
Другое дело, что педологи, птенцы гнезда Крупской, определили Сергея Тюленина в класс для детей с замедленным развитием. Какой-то цифроедке показалось, что если Тюлениных, включая Серёжу, 6 братьев и 2 сестры, то всего в семье 8 детей. Но Серёжа упорно настаивал на своём: «семь». Потому как одна из его сестёр вышла замуж и покинула отчий дом.
Серёжу-то мать перевела в другую, хорошую, школу. А для учеников прежней авторитетами стали заурядные зубрилки, перспективные с точки зрения педологии строители коммунизма. Вскоре эти строители выстроятся в очередь на угон в Германию.
Сама Н.К. Крупская, председатель Главполитпросвета при Наркомпросе, ограбила всех советских детей. Благословила, к примеру, гонения на Аркадия Гайдара. Да так, что писатель стал готовиться к аресту. И только внезапный орден уберёг его от некоторых неприятностей (приказ о награждении Гайдара «Знаком Почёта» в 1939 г. подписал лично И.В. Сталин).
После наезда Крупской на А.С. Макаренко педагога-новатора выгнали с поста заведующего Колонией имени Горького, а саму колонию быстро превратили в тоскливый совок. Макаренко от известных неприятностей спасли покровители из НКВД.
В середине 1920-х Крупская затеяла кампанию по изъятию контрреволюционной литературы из библиотек. В индекс запрещённых книг попали сочинения Платона, Мориса Метерлинка, Рене Декарта, Льва Толстого и многих других философов и писателей. За это А.М. Горький в письме Ромену Роллану справедливо припечатал Крупскую по природе неумной и едва ли психически здоровой «старухой» и «сумасшедшей бабой» [3].
1 февраля 1928 г. «Правда» публикует статью Крупской «О «Крокодиле» Чуковского». В этой статье мадам Ленина назвала сказку «Крокодил» «буржуазной мутью», а её автора объявила «идейным врагом Некрасова». За то, что К.И. Чуковский написал биографию Николая Алексеевича без лакировки.
14 марта 1928 г. в той же «Правде» печатается ответная записка А.М. Горького. Писатель поставил мадам на место, показав, что та ничего не смыслит ни в истории литературы (Крупская перепутала Н.А. Некрасова с М.Ю. Лермонтовым), ни в обыкновенной логике [4]. Чуковского, естественно, продолжили прессовать, и в декабре 1929-го в «Литературной газете» он обнародовал письмо, где отрёкся от своих сказок, выругался матерно, скрипочку разбил. Следующую сказку, «Одолеем Бармалея», Корней Иванович напишет только в 1942-м. Она сразу не понравится проф. П.Ф. Юдину – тогдашнему главному мэтру в области научного коммунизма и столь же научного атеизма. С точки зрения диалектико-материалистической эстетики, считал Юдин, храбрый воробей с восемнадцатью журавлями не смогут сбить в воздушном бою вражеский самолёт, пилотируемый бегемотом. Дети, мол, в это не поверят. А как «неприятно подействовали» на передового мыслителя строки «И поставьте у калитки Дальнобойные зенитки»... [5] Впрочем, к тёплому юмору в адрес артиллерии мы ещё вернёмся.
Послесталинский СССР, как колония без Макаренко, тоже быстро превратился в тоскливый совок. Причём неожиданно быстро. Во многом из-за вытеснения «культа» хороших людей «культом» нехороших людей, редисок. Ряд тому примеров мы приведём в следующих частях статьи.
