Вокруг было темно. У кровати сидел озабоченный дядя Витя:
— Нормально, — хмуро ответил я. — Опять кричал, да?
— Я аж снизу услышал. Что снилось-то?
Говорить не хотелось. И вспоминать тоже. Вместо этого навалилось тяжёлое, как свинцовая туча осознание:
— Пошли? — тихо сказал дядя Витя. — Я завтрак приготовил.
Это был самый безрадостный завтрак в моей жизни. За окном медленно и тяжело рассветало, моросил противный холодный дождик. Бесило всё, даже свет лампочек, но я крепился и молча жевал.
Через полчаса прибежала Марта Алексеевна, сразу за ней — Джавад с родителями. Я просил, чтобы меня не провожали такой толпой, но они ничего не хотели слышать. Хорошо, Классручка ребят с Гердой Альбертовной не притащила. Она вообще-то хотела, но тут уж я наотрез отказался.
Вещей набралось на пару сумок. Мы ещё походили по дому, вспоминая, не забыл ли я чего. Вроде, не забыл.
Я всё делал «на автомате», словно и не я вовсе. Герда Альбертовна рассказывала, что это такая защитная реакция психики. Наверное, так даже лучше.
Мы погрузились в машину дяди Вити, Хасан поехал следом. К нам подсели Классручка с Лейлой. Я боялся, что они будут меня утешать, но они молчали. Марта Алексеевна лишь стиснула ненадолго мою руку, а Лейла бросала тревожные взгляды и вымученно улыбалась.
Напоследок я посмотрел на наш дом — холодный и опустевший. Дедушка уехал в больницу ещё вчера. Он хотел меня проводить, но не получилось — ему опять стало плохо.
До улицы Красина ехать недолго, минут пятнадцать. Джавад молчал, а я уткнулся лбом в стекло и смотрел на знакомые, родные улицы. Пронеслась мимо наша Приречная, с заборчиками и нежно-зелёными деревьями. Мелькнул поворот на Тихую, где живёт Джавад и где когда-то, — казалось, очень давно, — жили Маруська с Родриго.
За окном просыпался Тихореченск. Прогудел автобус, спешили куда-то люди. Они пойдут на работу, или в школу, а кто-то — в кафе на пляж. Жизнь продолжалась. Но уже, получается, без меня.
Интересно, Юрген так же себя чувствовал? Когда стоял на стене, когда понял, что никого и никогда больше не увидит? Но он погиб, чтобы город мог жить. А я?
А я, выходит, тоже немножко погибаю. Ради дедушки и Маруськи. Ради долга — пусть маленького и совсем не киношного.
«Долг». Когда не хочешь, но надо, хоть умри. Я раньше не понимал — каково это. А теперь понял, и словно встал плечом к плечу с капитаном Леклерком и Укмалом Мидаром. Стало повеселее, но тут мы приехали.
Поёжившись, я вышел из машины и оглядел здание приюта — старое, обшарпанное, из красного кирпича. У новенького забора из листового железа стояла будка охраны. Дядя Витя подхватил мои сумки, и мы пошли.
— Куда? — лениво спросил толстый охранник с красной обрюзгшей рожей. На чёрной форме желтела бирка: «ЧОП Восход». Из будки несло пивом и табаком.
— Пропусти, — мрачно сказал Северов. — Провожаем.
— А, это ты опять, — недобро прищурился охранник. — Всех не положено. Только один сопровождающий.
— Будь человеком, — процедил дядя Витя. — Дай проводить парня по-людски.
— У меня инструкция, — торжествующе сообщил краснорожий. — А будете шуметь — так и никого не пущу, понял?
Дядя Витя еле сдержался. Он поставил сумки и сказал, что пойдёт со мной, а остальным надо попрощаться.
Мы прощались минут десять. Классручка обняла меня так, что хрустнули рёбра, Лейла расплакалась и что-то горячо шептала на ухо по-арабски.
Хасан меня тоже обнял и сказал, что я настоящий мужчина. Джавад пожал руку и виновато, словно мог что-то изменить, попрощался.
Мы прошли турникет и двинулись через двор — мимо луж, облупленных качелей и клумб с пожухлыми георгинами. Дядя Витя молчал, а потом сказал:
Мы остановились у железной двери, покрашенной облупленной серой краской. Дядя Витя подёргал ручку и нажал на кнопку привинченного к стене интеркома.
Нам не ответили, и мы ещё несколько минут стояли под козырьком, прячась от усилившегося дождя. Потом щёлкнул замок, и дверь медленно, с натугой отворилась.
В проёме стоял высокий парень — худощавый, с хмурым, взрослым лицом. На нём были спортивные штаны и растянутая майка. Тёмные волосы сбились в вихры, серые глаза смотрели холодно и чуть насмешливо.
— А, новенький, — тонкие губы растянулись в улыбке. — Ну заходи.
Он посторонился, освобождая проход. Я растерянно глянул на дядю Витю.
— Погоди, — обратился к парню Северов. — Ты кто? Воспитатель? Его же оформить надо.
— Оформим, не переживайте, — отрезал парень. — Сумки давайте, и я вас больше не задерживаю.
— Послушай, ты, сопляк, — вспыхнул дядя Витя, но парень мгновенно его перебил:
— Ещё слово — вызову охрану и стражу. Потом вообще сюда не попадёте.
— Как тебя зовут? — скрипнул зубами Северов. — Имя, фамилия!
Парень картинно поклонился:
— Старший воспитанник Лесовский Антон Валерьевич. А жалобы отправляйте в Кроненвальд, сразу госпоже Президенту.
— Никита… — начал дядя Витя, но Лесовский уже лихо втянул меня внутрь и захлопнул дверь.
В нос ударил запах хлорки и кислых щей. В коридоре было душно и тускло, тихо гудели длинные потолочные лампы. В дверь сердито забарабанили — дядя Витя не сдавался. Но Антон даже не повернул головы.
— За мной, — коротко бросил он.
Мы прошли по клетчатому линолеуму мимо облезлых стен с детскими рисункам и фотографиями и поднялись по бетонной лестнице на третий этаж.
Антон распахнул дверь в большую комнату, всю уставленную железными кроватями. Не церемонясь, швырнул на одну из них мои сумки:
— Открывай и показывай. Жратву, питьё, шмотки — всё, что передавали.
От такой наглости я ошарашенно молчал. Антон нетерпеливо поморщился:
— Давай лучше сам. И в темпе.
Я попытался возразить, но осел на пол от хлёсткого тычка в «солнышко». Я хрипел и пытался вдохнуть, бессильно наблюдая, как Лесовский роется в моих вещах и деловито откладывает в сторону пакеты.
В его пальцах что-то блеснуло. Десять стебельков, моя монетка. А там же ещё и передачка для Маруськи!
В душе вскипела злость — чёрная и первобытная. «Я, Укмал, сын Мидара из рода Чёрных Песков; Страж Последнего города, воин Третьего Дома Махаррана. Я вызываю тебя на бой, тарнак!»
Лесовский замер и озадаченно на меня уставился — про Укмала я, видимо, выкрикнул вслух. Но я не дал ему опомниться. Издав воинственный вопль, я вскочил и кинулся ему в ноги.
Повалить его мне не удалось. Лесовский обхватил мускулистыми ручищами, оторвал меня от пола и швырнул в сторону. Я упал, покатился и больно ударился поясницей о ножку кровати. Потом меня сгробастали за грудки и рванули вверх.
— Борзый, да? — прошипел старший воспитанник. — На батю попёр? Ну ничё, я тебя причешу.
Он больно ударил меня в живот, придержал за голову и оттолкнул, так что я попятился и больно плюхнулся на пол.
Я не знал, что делать, я был готов его убить или выпрыгнуть в окно, но тут меня спасли: в комнату вошёл Толька.
С ним были ещё двое: жилистый светловолосый пацан с поджившим фингалом и хмурым взглядом; и второй — серьёзный, коренастый и загорелый, с веснушками и тонким шрамом на щеке.
— Хорош, Цербер, — напряжённо сказал Толька. — Это наш.
Антон нехорошо на них посмотрел и ухмыльнулся:
— Не круто ли господа забирают? Здесь все мои, понял?
— К Ляпе побежишь? — Толька скрестил на груди руки, а светловолосый демонстративно почесал кулак. Я заметил, что у него в кровь разбиты костяшки.
— Я с тобой без Ляпы разберусь, — угрожающе сообщил Лесовский. — А этот мне ни к чему, забирайте. Только пусть отдаст, что причитается. Законы для всех одни, усёк?
Толька бросил взгляд на выпотрошенную сумку и нехотя кивнул:
— Лишнего не бери, иначе спросим. У нас тоже законы.
— И монетку пусть отдаст! — Я поднялся и с ненавистью указал на Антона. — Серебрянную. Это оло, понял?
Оло — это такой пацанский закон. Особенная, личная вещь, которую отбирать нельзя. До этой минуты я не подозревал, что монетка — моё оло. А ведь так оно и есть!
— Отдай, — ощетинился Толька. — И еду!
— Да щас, — упёрся Лесовский. — Жратва общая! Не ваша.
— Половину ему, половину тебе, — насупился Рыжов.
— Там ещё для Мышки, — торопливо вмешался я. — И тебе Виктор Егорович передавал. Пусть не трогает.
— Что за Мышка? — недовольно уточнил Антон.
Лесовский странно на меня взглянул и кивнул:
— Всё, что кому-то — оставлю, так и быть. И немного сверху. Остальное общее.
— «Общее» — значит, твоё с Ленкой, да? — ехидно уточнил Толька.
— Ты сильно-то не борзей, Рыжий, — угрожающе протянул Лесовский. — А то не ровён час…
Светловолосый набычился и шагнул вперёд, но Толька выставил руку и преградил ему дорогу:
— Спокойно, Глухарь. А ты, — это он Лесовскому, — забирай своё и уходи. Это не твоя комната.
Толька говорил спокойно и сдержанно, я его не узнавал. И что это за ребята с ним?
Антон смерил меня взглядом, подхватил отложенные пакеты и ушёл. Монетку он швырнул на кровать, и сейчас она светилась серебристым пятнышком на сером шерстяном одеяле.
— Он тебя не сильно? — участливо спросил коренастый. И протянул руку: — Гелий, Ветров. Можно просто Гелька.
— Виль, — представился светловолосый. — Будут обижать — говори.
— Ты садись, — Толька сделал приглашающий жест и плюхнулся на соседнюю кровать. — Надо тебя в курс дела ввести, пока ребята с занятий не вернулись. Главная здесь Ляпа, Валентина Петровна. Ни черта не делает, только ворует, а всем остальным командуют Цербер и Ленка. Раньше они были главные, а теперь мы появились — следим за порядком и своих защищаем.
— Виктор Егорович не говорил? Мы — это Застава, организация такая. Пока ещё маленькие, но расширяемся. Те, кому не всё равно — на людей, на город, на страну, — вступают. Я сам ещё не всё знаю. Виктор Егорович скоро больше расскажет.
— Так вы с ним общаетесь? — Я удивился. — Тут же всё очень строго. Телефоны забирают.
Толька загадочно улыбнулся:
— Есть добрые люди и здесь, и в городе. Больше пока не могу, извини. Ты ведь пока не наш, это я Лесовскому сказал, чтобы не лез.
Рыжова как подменили. Словно он понял что-то важное, и от этого его прямо распирало. Стало ужасно завидно.
— А можно к вам? — жалобно спросил я.
Толька наклонился вперёд и внимательно на меня посмотрел.
— Ты точно хочешь? Мы силой не тащим. А от Лесовского, если что, и так прикроем. Виктор Егорович приказал.
«Прикроем», «приказал». Повеяло порядком, дисциплиной и… защитой. Не от Цербера — вообще. Словно в пропасть летел, а теперь за что-то крепкое ухватился.
— Очень хочу, — честно сказал я. — Возьмёте?
— Возьмём? — обратился к ребятам Толька.
Гелька с Вилем важно кивнули. Так я попал в Заставу.
