Пара для пай-ри
Часть вторая
***
Именно столько лет назад в Афгане он услышал это поганое слово "пай-ри" от каптерщика Федьки, похожего на таджика, маленького ростом, но верткого. Федька никогда не покидал каптерки, в наряды не ходил, но знал все на свете.
Это он организовал им, необстрелянным, полный полиэтиленовый пакет "кишмишевки", местного самогона. Выцыганил все, что удалось спрятать при проверке - сотни две рублей да пару крестиков. Но не обманул. Однако "сидеть" за сабантуем отказался.
Кузьмич, тогда ещё Николай Крапивин, завалился на второй ярус кровати в их модуле, и стал следить, как от выпивки колышутся и ходят кругом некрашеные доски потолка. С каждой минутой становилось все холоднее, но призрачное движение дощатого перекрытия в пьяных глазах, казалось, согревало.
И тут послышался вой, такой странный, что Николай трясшимися пальцами повертел в ушных ходах - не свербит ли это скопившаяся за поездку "сера". Какая уж баня за полмесяца езды на поездах, а потом ещё и вертолетный перелет, вездесущая афганская пыль.
Но низкий, вибрировавший вой сменялся причитаниями, горевал, а потом снова заливался лютыми воплями.
И тут Николай заметил Федьку, который ходил между кроватями с окосевшими от кишмишевки солдатами, секунду-другую вглядывался в их лица, загибал пальцы и передвигался неслышным шагом к другой кровати.
Все это было так странно, что Николай на секунду закрыл глаза. А когда открыл, увидел у самого лица антрацитовый взгляд Федьки из-под сросшихся бровей.
-- Чего не спишь? - спросил каптерщик почти без акцента.
-- А кто это воет, как потерпевший? На ветер не похоже, человек так не сможет. Зверь в горах, что ли? - ответил вопросом на вопрос Николай. Его язык и рот пересохли чуть не до корок после непривычного пойла, но голос прозвучал отчетливо.
-- Слышишь, стало быть, -- ответил Федька и отшатнулся.
В его голосе почему-то прозвучали слезы.
-- Ну, слышу, аж в ушах звенит и чешется, -- пожаловался Николай.
-- Пай-ри это... -- пробормотал Федька. - Их мало кто слышит.
-- Пайри или байри? - Николай не понял первого звука, произнесенного с придыханием.
Теперь-то Николай Кузьмич Крапивин знал, что эту нечисть и называть не нужно, достаточно о ней только подумать. Прав был каптерщик, навсегда она заселяется в мозг избранника и приходит за ним хоть через пространство, хоть через время. Даже до могилы доберется. По обломку темной косточки, по крупинке земли соберет и унесет с собой в холодное небо над вершинами гор. И тут Кузьмич впервые пожалел, что дожил до встречи.
-- Ну, слышу, и что? - спросил молодой Кузьмич. - Ветрищи здесь, каких не видывал. Мечутся среди гор, воют.
-- Идем ко мне, кое-что расскажу, -- сказал низкорослый Федька и спрыгнул с края нижней кровати, стоя на котором, он смотрел в лицо Кузьмичу.
Кузьмич хотел его послать, но сна не было ни в одном глазу. Поэтому он неохотно спрыгнул и прошел между рядами двухъярусных кроватей модуля.
В каптерке было тепло и душно до тошноты.
Федька пригласил за стол с импортной нарезкой мяса, каких Кузьмич сроду не видел в Союзе, и двумя кружками. С кишмишевки воротило, давил сушняк, поэтому Кузьмич отказался - завтра тренировочный марш-бросок, издевательства ротного, который любил так садануть каменным кулаком в грудь, что дыхание вышибало. Многие вообще влились с ног. В желудке к утру еще не уляжется буйствовавшая изжога, и если словить удар, то как бы нутро не порвалось.
Вдруг Федька внезапно вмазал Кузьмичу по харе так, что затылок встретился с чисто подметенным земляным полом. Из рассеченной губы потекла кровь - на руке каптерщика сверкнул кастет.
-- За... что?.. - только и смог выговорить Кузьмич.
Федька подскочил и наклонился к его лицу. Кузьмич увидел сливового цвета язык каптерщика и осатанел от злости и омерзения. Спружинил телом, слегка повернулся и локтем двинул ответку. Федька кубарем полетел к рядам полок с формой. Кузьмич поднялся и двинулся к нему, угрожающе разминая кулаки. Ему сызмальства не было равных в драках.
-- Нет-нет! - тихо взвыл каптерщик. - Мне только капля твоей крови нужна была!
Пошарил в кармане, вынул сверточек рублей и афганок, протянул:
-- Вот, возьми. Все, что есть.
-- Чего? - Кузьмич удивился до такой степени, что даже почувствовал, как ушла злость. Да и правила для новоприбывших вспомнились. За нападение на деда-старослужащего можно было огрести не просто звездюлей, а вовсе остаться без зубов. А тут каптерщик, который всегда на особом положении у ротного.
-- Кровь... -- моляще забормотал Федька. - Только капля... Или знаешь что? Нассы мне в кружку!..
У каптерщика от удара затылком о полку заалело под носом. Тугие бойкие капли собрались в струйки и хлынули на грудь.
Кузьмич подумал, что каптерщик просто сошел с ума. О таких, потерявших связь с реальностью, ему уже рассказали. Предупредили: опасней и гаже людей нету, в любой момент могут выкинуть такое, что и в страшном сне не приснится.
Кузьмич взял Федьку за куртку, потянул и поставил на ноги.
А придурок принялся за свое: со словами "кровь, дай своей" хотел лизнуть разбитую губу Николая. Но молодой Кузьмич вновь оттолкнул его и дотронулся до саднящего рта.
Федька издал крик, с которым пытается скрыться от охотника подстреленный заяц. Его глаза сделались огромными. И в них заплескался настоящий ужас.
Кузьмич оглядел свою руку: она была красной от Федькиной кровяки. И он ещё ею дотронулся до своей губы!
Кузьмич выматерился и пошел прочь из каптерки. Во двор - мыться.
Утром Кузьмич спросил сослуживца Алеху, для чего один урод просил его поссать в кружку.
-- А ты что, желтушник? - отодвинулся от товарища Алеха.
-- Сдурел? - возмутился Кузьмич. - Вместе анализы сдавали в Союзе и на границе.
-- Так многие через ссаку хотят гепатит заполучить и отправиться домой. Не слышал, что ли?
Ну, Кузьмич про такое даже слушать не хотел. В планах у него было геройство. А ещё он не знал, что мимо ротного не пролетит ни одна муха, ни один шепоток. И Федьку разжаловали, отправили в спецнаряд. Особый наряд, каким наказывали очень редко.
Три дня ставший сосем черным от солнца Федька стоял без еды и воды возле проволочной сетки надо рвом чуть ли не в полукилометре от модулей. К нему никто не подходил. Боялись, что начнет палить по своим или застрелится. Но Федька свою вину снял тем, что свалился мертвым на посту.
Уже через полгода службы Кузьмич узнал от бывалых, что поначалу Федька был неуязвим и удачлив, влюбил в себя начальство и стал каптерщиком. Был кем-то вроде колдуна или предсказателя, всегда знал, чем закончится та или иная операция. Все потому, что ему покровительствовали дух гор - пай-ри. Но вроде потом он стал не нужен нечисти. Вернуть ее можно было через телесные жидкости нового любимчика пай-ри. То есть обмануть. Надолго ли - неизвестно.
Кузьмич понял все, что раньше случилось в каптерке, но в такую лабуду не поверил. Он тогда уже ни во что не верил, кроме боевых товарищей, своей "сварки", крупнокалиберного пулемета ДШК, да акаэма с боекомплектами. Даже в судьбу не верил. Ибо насмотрелся такого, что напрочь стирало это слово из памяти бойца. Вместо судьбы была гигантская мясорубка, которая не покровительствовала никому: ни правым, ни виноватым.
Кузьмич геройствовал сначала из-за идей и желания испытать себя на крепость, потом -- из вредности. Поэтому и не улетел домой после первого ранения. Провалялся на парусиновой койке и наслушался ночного воя. Говорили, что это оставшаяся без человека пай-ри ищет пару. Не может эта нечисть жить без человека, через него она выкачивает силы для своего существования. Вроде если откликнуться на ее зов, и живым останешься, и удача попрет, и домой улетишь. Но только вместе с нечистью, она никого не отпустит. Разве что понравится ей другой.
Не верящий ни во что Кузьмич в темноте щерился полупустым ртом: осколком выбило часть зубов. Дома - это все равно что в раю. Зачем там чужая нежить? О том, что она сама придет за ним, он даже не подумал.
А потом случился этот день, когда служба для Кузьмича закончилась.
Его подразделение оказалось в относительно благоприятном месте: у подножий гор с редкими разваленными дувалами - ни одного островка "зелёнки", где любили прятаться духи. По извилистым дорогам уже прошли "караванщики", отправившие несколько душманских машин с боеприпасами к их душманским чертям. Даже была послана "волна" из трех Мигов для разведки с воздуха. И все же начальство беспокоилось: нужно было обеспечить проход "нитки наливников", автоколонны машин с горючим.
Вот и отправили Кузьмича с пятью бойцами на "чайке", дозорной разведывательной машине. Чисто для дополнительной проверки.
У остатков первого дувала, похожего на челюсть младенца, бойцы соскочили на землю. Спокойно отлили, оглядывая разрушенные коробки строений. Солнце, облака, обсыпавшийся траурный наряд гор. Тишина.
И вдруг все шестеро бойцов замерли: движение они могли почуять, даже никого не увидев. Боевые операции научили такой сверхосторожности.
На серо-коричневую щебенку из-за обломка дувала вывернула высокая худая баба с двумя девчонками-оборванками. Она жалобно глядела на бойцов огромными черными глазами в бурых кругах. Такие круги означали многодневный голод. Височные кости остро выступали из-под повязок. Дырявый, прожженный подол колыхался вокруг тощих лодыжек. На девчонок вовсе было страшно глянуть.
-- Шурави-рафик... -- проговорила баба.
Ишь ты, русский друг. Кузьмич хорошо знал, что в горах ни одному слову верить нельзя, будь это дряхлый немощный старик или ребенок.
Осипов Вовка вдруг зашарил по "лифчику", самостоятельно изготовленному приспособлению для боеприпасов и всякой всячины. Видать, что-то съедобное искал. Двое товарищей отошли за "чайку". Кто бы перед ними ни был, а правила нужно соблюдать.
Баба встала на колени, девчонки опустились рядом. Прозвучало ещё жалобнее: "Шурави-рафик...". Одна из девчонок подобрала что-то с дороги и стала медленно жевать, потом срыгнула бурой струйкой.
-- Шурави-рафик...
Вовка всхлипнул и шагнул вперед. Кузьмич, у которого тоже сердце зашлось от жалости, поймал его за плечо:
-- Не ходи. Вдруг в грунте "итальянки"... Пусть сама подойдет.
И махнул бабе рукой, мол, сама сюда двигай.
Пластиковые мины итальянского производства, которые не могли унюхать собаки, унесли немало жизней.
И тут перед глазами заколыхался ослепительный солнечный свет. Горы дрогнули и сыпанули камнепадом. Женская фигура поднялась, вытянулась вверх, покачиваясь на извивавшихся толстых змеях. Девчонки куда-то пропали. Чудовищная тварь опустилась на дорогу и поползла к ним, то и дело поднимая безносую голову с громадными застывшими глазами.
Бойцы в полсекунды запрыгнули в "чайку". Но Вовка вместо того, чтобы развернуться, с диким криком погнал ее на исполинскую змеюку. Тут-то и словили они непонятно что: то ли мину, то ли снаряд.
Выжил только один. Когда ветер разогнал дым, Кузьмич попытался повернуть голову. В абсолютно глухонемом мире все было залито кровью. А вот из оторванной по локоть руки Кузьмича она уже не сочилась. Ниже колен полыхала яростная боль, а Кузьмичовы берцы стояли поодаль, один за другим, будто призрачный невидимый боец Крапивин Николай Кузьмич сделал широкий шаг в сторону. Вот только из каждого берца торчала кость с нарядной яркой серединкой.
Очнулся Кузьмич от диких воплей, самым громким из которых был "Ты мой!" Подошла незнакомая сестричка, сделала укол.
Еле ворочая языком, Кузьмич спросил: "Высоко отрезали?"
-- Ты о чем, миленький? - спросила сестра. - Операции прошли удачно, осколки вынули. Через неделю встанешь. Поспи немного, сон лечит.
И, похлопав место болючего укола в вену, отошла.
Кузьмич услышал, как она спросила у врача, который вышел из-за занавески и стащил заляпанный кровью клеенчатый фартук: "У Крапивина с осколочными жара нет, но он бредит. Дать психотропного?".
Врач бросил колючий взгляд на Кузьмича и сказал: "Ирочка, побеспокоишь меня только тогда, если Крапивин после таких ранений станет доказывать теорему Ферма. А сейчас налей-ка мне чего-нибудь бодрящего".
Через месяц Кузьмич уже был дома, в своем Ачинске. Сначала он чувствовал себя мертвым, не мог забыть, как увидел свои руки-ноги, разбросанные среди камней, вспоминал чудовище, звавшее его. Может, он сам теперь чудовище? Пара для пай-ри? Ведь нежить каким-то образом спасла его. Не мог он остаться в этом мире после того, как взрыв порвал его на части. На местах швов остались багровые пятна, которые иногда пульсировали, будто под ними что-то шевелилось. Кузьмич очень боялся, что там застряла какая-то часть пай-ри.
А потом встретил Михеевну, его настоящую половинку, и яростно приник к жизни. Вгрызся в работу, родил сыновей, отстроил третий дом для третьего сына. И сейчас совсем не готов уйти к этой пай-ри, которая все же нашла его.
-- Значит, добралась до меня? - спросил он "Машу", которая уже покачивалась на змеиных хвостах.
-- Ты мой... -- просвистело в голове.
-- Твой так твой... -- откликнулся Кузьмич. - Сейчас вот соберусь... А ты бы присела на дорожку-то. По-нашему, по-русски...
Лицо пай-ри стало покрываться крупными наростами. Только глаза смотрели неподвижно. Кузьмич понял, что тварь преображается, становится самой собой. Нажралась мяса, напилась кровушки...
-- Сейчас я... столько ждала, подожди ещё, -- пробормотал Кузьмич и с натугой, прямо голыми руками, стянул круглую крышку с печной плиты, сбросил на занявшийся дымной вонью линолеум. Вверх взметнулись языки огня.
Кузьмич различил запах своей горящей плоти, прилипшая к чугуну кожа вспыхнула, но тут же погасла. Он метнулся к двум пятилитровым баллонам с пропаном для газовой печки и поставил их в ревущее пламя.
-- Ну, теперь мы пара навсегда, -- сказал он нечисти. - Жаль, что уже никого и ничего не вернешь.
Грохнул взрыв. В дыму и огне, взвившемся над домом для третьего сына, Кузьмич увидел чудище, объятое пламенем. Но поднялся выше, к сыпавшим снегом облакам. Он знал, что еще не одержал верх. Нужно туда, выше, в черноту безвоздушного пространства. А потом еще выше. Пока он и пай-ри не станут частью этой тьмы.
Часть первая