Друзья! Я в финале премии "Писатель года" от Союза Писателей
В принципе, можно за меня немножко порадоваться ))) Номинация прилетела за рассказ И вспыхнет звезда.
Кстати, он же, не так давно, оказался в финале Кубка Брэдбери.
Воть )
В принципе, можно за меня немножко порадоваться ))) Номинация прилетела за рассказ И вспыхнет звезда.
Кстати, он же, не так давно, оказался в финале Кубка Брэдбери.
Воть )
— Когда можно приехать за номерами? — небрежно спросил Фролов, позвонив по объявлению.
— Здравствуйте. За номерами?.. Так я же машину продаю… — удивилась женщина-продавец.
— Ведро с гайками себе можете оставить, а мне номера нужны. Откуда они у вас такие, если не секрет?
— Из ГАИ, когда оформляли, нам их там и выдали… — не понимала сути вопроса женщина. — А вам зачем номера? Машина же на ходу еще. Муж говорил: подварить, подкрасить, пыль с панели протереть и еще лет пятнадцать можно ездить.
— Хорошо, — Фролов старался держаться холодно и не выдавать переполняющую его радость, — через час готов приехать забрать.
— Ой. Ну… ну приезжайте, я сейчас тогда салон пропылесошу.
— Ок.
Фролов был тот еще щеголь: золотой ребенок, пафосная молодежь. Брендовая одежда, брендовая техника, брендовые девицы. Внимание и уважение для него являлось жизненной необходимостью — без этого он чах и терял самоуверенность. А тут такой крутой автомобильный номер по цене прошлогоднего айфона. Нужно только доехать до какой-то мухосрани. Хорошо, что в мире остались ограниченные идиоты.
Через час Фролов уже стоял возле белых «жигулей» с ярко-красными полосками. На заднем стекле машины прицелом выделялся крест, а на дверях — выцветшая надпись: «Медицинская служба». Но главным здесь был хромированный бампер, гордо держащий драгоценный номер «Т333ТТ».
— Муж всегда говорил, что ТТТ — это тьфу-тьфу-тьфу, он после каждого вызова плевал так через плечо, — с наивной улыбкой объясняла полненькая и вспотевшая от уборки салона хозяйка. — Он на этой машине двадцать лет фельдшером отработал у нас в городе. За свой счет ее покупал, сам за рулем ездил.
— Угу, угу, — без интереса кивал Фролов, прикидывая, как бы ему поскорее оторвать благородные цифры и буквы от этой скверны на колесах.
— Вы, кстати, молодой человек, можете и сами на ней еще поработать. И клеить ничего не нужно, — женщина пальцем придавила отошедший край буквы «ж» в слове «служба», но тот снова отлип.
— Спасибо, — рыгнул Фролов и отсчитал наличку.
Через два дня на пункте скупки металлолома от машины оторвали двери с надписями, сняли стекла, вытащили все органы и еще живые сиденья, а затем обескровленную и выпотрошенную «четверку» без какого-либо уважения расчленил газовый резак.
Очищенный и обновленный номер теперь красовался на новеньком кроссовере, подаренном Фролову родителями на окончание института.
После оформления машины Фролов решил сделать круг почета по городу, чтобы оповестить весь белый свет о своем приобретении. Горячая кровь бодро циркулировала по молодому организму, и правая нога Фролова работала как пресс, вдавливая педаль газа в пол и заставляя стрелку спидометра быстро ползти вверх.
Красные сигналы светофоров, камеры, пешеход, шагнувший на двухмерную зебру, — все эти препятствия и возможные штрафы вызывали у водителя лишь скуку, и он бессовестно игнорировал их. Но вот внезапное падение оборотов двигателя Фролов игнорировать не мог. Машина не слушалась, на грубости и другие истерики водителя не реагировала. Фролов давил на газ, словно пытался накачать надувной матрас ножным насосом, но машина тормозила и вот-вот должна была остановиться. Свернув с главной дороги, Фролов накатом добрался до каких-то гаражей, где машина окончательно заглохла.
Фролов крутил ключом, снова ругался, затем вызвал по телефону эвакуатор и собирался перемыть кости всему гарантийному отделу салона, где купил машину. Покинув автомобиль, он обошел его, зачем-то попинал колеса и собирался зайти за гаражи, чтобы немного растопить снег собственными жидкостями, как вдруг заметил возле ворот одного из гаражей чье-то тело.
«Задолбали эти бичи», — подумал Фролов и отправился за гараж делать свои грязные дела. Закончив, он снова взглянул на человека. Судя по одежде и гладко выбритому лицу, а еще дорогому телефону, лежащему рядом с мужчиной, это был никакой не бомж. Фролов подошел ближе и заметил валяющийся рядом увесистый лом. Очевидный вывод напрашивался сам собой: падение было делом рук коварной воды, но не огненной, как поначалу решил Фролов, а замерзшей. Дядька явно расчищал вход в гараж ото льда. Молодой человек попытался растолкать мужчину, но тот никак не реагировал. Нащупав пульс на скукожившейся от холода руке, Фролов достал из кармана телефон и набрал номер скорой.
— Ожидайте бригаду, — сухим голосом ответили ему по телефону и, дав какие-то вводные по первой помощи, попросили дождаться врачей. Но у Фролова и так не было выбора.
«Вот мне делать-то больше не… И надо же было этому корыту сломаться!»
Пока не земле остывал человек, у Фролова остывали его драгоценные понты.
Скорая не спешила, эвакуатор тоже; пострадавший не просыпался и менялся в цвете, как неопытный хамелеон. Снег белый, а мужик — синий. Фролов начинал психовать.
«Да чтоб тебя!»
С этими словами он открыл заднюю дверь своей машины и, не скрывая брезгливости, вцепился в мужчину. Приподняв его, молодой человек заметил красное пятно там, где только что лежала голова. Впервые в жизни вскрыв автомобильную аптечку, Фролов достал бинт и, периодически потирая свой текущий нос, сделал из мужчины Тутанхамона, забинтовав ему половину головы и лица, а затем затащил на заднее сиденье, обещая, что позже вышлет счет за химчистку.
Сев за руль, Фролов без какой-либо надежды крутанул ключом. Машина рыкнула, загорелись приборы, задула холодным воздухом печка.
— Че за прикол? — спросил у Вселенной водитель, но Вселенная промолчала в ответ.
Не желая больше тратить свое золотое время, Фролов поехал к ближайшей больнице, надеясь как можно скорее вернуться на свой воображаемый подиум.
Не без проблем и дополнительной ругани с персоналом, Фролов сдал болезного в травмпункт и, отменив скорую и эвакуатор, вернулся на главную дорогу. Включив погромче музыку, чтобы выветрить из памяти неприятные события, он мчался вперед, плохо подпевая голосам, льющимся из колонок. Не проехав и трех километров, водитель снова почувствовал неладное. Руль не слушался, поворотники включались сами собой, а тормоза, наоборот, не срабатывали. Машина шла юзом и игнорировала дешевые Фроловские угрозы продать ее за бесценок.
Всё произошло быстро и на глазах самого Фролова. Впереди, в трехстах метрах от светофора, на котором его машина остановилась, произошла авария. В одной точке пешеходного перехода сошлись две непредсказуемые стихии: таксист и курьер на электровелосипеде. Оба нарушили правила: один не пропустил пешеходов, спеша на заказ, другой тоже торопился на заказ и не спешился при пересечении улицы.
Фролов попытался свернуть, чтобы не приближаться к аварии, но машина знать ничего не хотела и тащила его прямиком к месту происшествия, с которого уже скрылся таксист.
Курьер был жив и изнывал от боли. Его рука была изогнута под прямым углом и напоминала ту самую букву, на которую начинаются многие плохие слова и популярная болезнь желудка.
Машина Фролова заглохла в метре перед потерпевшим.
Совершенно не понимая, что происходит, Фролов тоже вспомнил много слов на ту самую букву и адресовал их своей машине, дополнив прилагательным «китайское». А потом бросил еще пару слов в адрес уехавшего таксиста.
Курьер смог сам встать, а значит, травм с позвоночником у него, вероятно, не было, но от срочной госпитализации человек бы точно не отказался. Машина Фролова по-прежнему не заводилась. В голове парня возникла пугающая теория.
— Слышь, болезный, сядь-ка в машину, — обратился Фролов к курьеру.
Тот, кажется, намеревался отказаться, но Фролов намекнул, что недалек тот час, когда болеть будут обе руки, и курьер повиновался. Машина тут же завелась. Проклиная всё на свете, Фролов помчал в сторону больницы.
— Вы наш новый водитель, что ли? — спросила уже знакомая женщина в приемной.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул он в ответ и, поймав себя на страшной мысли, выругался.
Фролов мчал как безбашенный «шашист»: обгоняя, резко перестраиваясь и проскакивая перед трамваями. Он решил как можно скорее добраться до дома и оставить свои понты для обитателей парковки, надеясь, что завтра странная напасть его минует; но до завтра было еще далеко.
Фролов был готов в жизни ко многому: к большим деньгам, большой любви, большой популярности и большим перспективам, но вот к чему он не был готов, так это к тому, что придется принимать роды, а больше никого рядом для помощи не будет…
Фролов стоял на очередном светофоре, когда пассажирская дверь его машины открылась и на заднее сиденье взобралась женщина, готовая вот-вот явить миру нового человека.
— Вы кто? — спросил испуганно Фролов, не понимая, как вообще женщина смогла открыть заблокированную дверь.
— Я заказывала до третьего роддома, — обливаясь по́том, пыхтела женщина.
— Это не такси! — закричал Фролов, и женщина закричала в ответ, но то был крик безысходности, а не злости.
— Да вашу ж налево! — выругался Фролов и ударил по газам.
Впервые его навыки хамского вождения приносили пользу. Фролов нарушал все известные правила, а сзади готовилось что-то страшное. К роддому он подъехал вовремя, но столкнулся с самой непробиваемой, жестокой и принципиальной силой в мире — оператором шлагбаума. Фролова не пропускали, а сзади уже появлялся новый пассажир.
Роды прошли успешно. Подоспевшие к их окончанию врачи предложили юному «акушеру» перерезать пуповину, но тот лишь чудом не падал в обморок.
Через пару часов об этой истории уже знал весь город, а экстремальную езду Фролова засняли более пятнадцати камер, и записи эти транслировались по всему интернету. Штраф набежал приличный, Фролову даже светила уголовная ответственность. Но когда про пафосного водителя рассказал курьер и тот дядька, что потерял сознание, администрация города совместно с ГИБДД решили пойти на компромисс. Герою-лихачу дали выбор: лишение прав и условный срок или полгода работы водителем в скорой помощи за полноценную оплату плюс стаж в трудовой книжке.
Фролов подумал, что скрутит проклятые номера и, отработав положенный срок, вернется к своей привычной беспечной жизни, где за всё платят папа с мамой. Но когда в новостях написали, что пассажирка-роженица назвала в его честь сына, он изменил свое решение. Что-то в его ветреной, набитой исключительно самодовольством голове щелкнуло. Фролову понравилось быть героем. Впервые в жизни его уважали за дело, и это, черт возьми, было жутко приятно.
— У меня тогда тоже есть условие, — сказал Фролов. — Я буду работать на своей машине.
Александр Райн
Август месяц. Утро. Город Брянск. Сижу на кухне, пью кофе и никого не трогаю. На мобильник звонит Леха. Беру трубку.
- Здорова, Серый. Не спишь?
- Не. Кофе пью. Сам чего делаешь?
- Да мне тут на форуме диггер один под ником RIP приглашение на коп кинул. Ему человека три нужно в помощь. Пишет, что знает где немецкий самолет с хабаром лежит. Место глухое, за болотами, говорит, что никто не знает, и он один тропинку к нему нашел.
- Леха, чего-то ник у него странный. Может, аферист какой?
- Не знаю, Серый, но вроде складно все рассказывает.
- А где место-то? Далеко?
- Километров 50 от города. Точнее не скажет, пока не согласимся. Боится, что без него обойдемся.
- Логично… Сам чего думаешь?
- Думаю, бери Саню и дуйте ко мне. Втроем все обсудим.
Через полчаса звонок в дверь оторвал Леху от клавиатуры. Он открыл и впустил парней в квартиру.
- Пока вы добирались, я еще пообщался с RIP-ом и выяснил подробности. Он говорит, что самолет укомплектован под завязку, и его видать зенитчики потрепали. Короче, рухнул он в глухом лесу, а вокруг болота. Упал аккуратно, груз почти весь целый, кроме провизии. Ее экипаж сожрал. Они на парашютах спрыгнули в том же месте. И через болото выйти не смогли, поэтому там же и загнулись.
- Н-нифига себе триллер. - заикаясь, сказал Саня.
Он слегка заикался, особенно когда волновался.
– Т-так это там еще и фашистики мертвые в-валяются?
- Надо думать. - задумчиво изрек я.
- А за-зачем ему мы н-нужны? - вопрошал Саня. - П-почему он весь хабар себе не з-заберет?
- А давай я спрошу. Он в онлайне. - ответил Леха и, напечатав вопрос, метким ударом по энтеру отправил его новому знакомому.
Ответ пришел мгновенно:
«Я один почти ничего не смогу унести через болото. Там метров 500 по жиже идти, местами по грудь. Один не справлюсь. Человека три мне бы в помощь надо. Столько наберется?»
«Не проблема. Мы как раз втроем на коп и ходим.» - ответил RIPу Леха.
- А если зимой пойти, когда болото замёрзнет? - выдал я.
«А если зимой пойти?» - тут же напечатал и отправил Леха.
«В том месте болото не замерзает даже в самые лютые морозы. И зимой там еще опаснее ходить.» - ответил RIP.
- Т-тогда зимой не поедем. - резонно заметил Саня.
- Ну что, господа-диггеры, поедем с RIPом самолет трофейный смотреть? - спросил Леха. - А то он ответа от нас ждет.
- А почему он именно на нас вышел? - вопросил я.
- Я уже у него спрашивал. Он говорит, что читал мои комменты на форуме, и ему понравилось мое отношение к теме войны. Я там писал, что если мы наших бойцов находим, то не трогаем, а сообщаем координаты этого места военно-патриотической группе «Поиск», и они производят перезахоронение останков. – пояснил Леха.
- Ясно. - ответил я. - Значит у нас с ним понятки одинаковые. Наши - это святое, а немцев сюда никто не звал. Это хорошо.
- Ну так что решаем, парни? - снова задал вопрос Леха.
- Я в отпуске, могу хоть завтра ехать, а Санька вообще уволился с работы. - ответил за двоих я.
- Меня шеф тоже отпустит на недельку. - подумав, сказал Леха.
- Ну пиши ему, что мы согласны. Пусть говорит куда ехать надо, и где мы его встретим.
Леха отбарабанил вопрос на клавиатуре и тут же получил ответ, который гласил следующее: «Встретимся у вас. Я могу подойти завтра утром, сразу и стартанем. Ехать 50 км. До села Георгиевка. Там у меня есть избушка, от деда в наследство досталась. Оттуда едем в лес до болота. У вас машина какая?»
« «Нива» у нас, русский вездеход.» - ответил Леха.
« «Нива»-это хорошо. Из снаряги возьмите с собой вейдерсы, это такие сапоги-комбинезон, если не хотите промокнуть в болотной жиже. А металлодетекторы не берите, копать не будем. Там все на поверхности лежит, прямо в самолёте. Да и, адресок чиркни, куда мне завтра подходить?» - пришло от RIPа
Леха отправил адрес, стартануть решили часиков в 9 утра. Оставшийся день посвятили подготовке.
На следующий день, около 9 утра, экипированная и подготовленная нива стояла у подъезда. Леха загружал в нее провизию, а мы с Саньком рылись в багажнике, проверяя, не забыто ли что-нибудь из экипировки.
- Привет диггерам! - раздалось за спиной у ребят.
Все хором обернулись и увидели высокого худощавого парнишку, лет двадцати пяти, в камуфляжном комбинезоне.
- А ты, значит, RIP? - спросил Леха.
- Ага, он самый. Ромашов Игорь Петрович, сокращенно - RIP. – выдал новый знакомый.
- Теперь ясно, откуда такой ник. - сказал Леха, и парни по очереди представились, пожав руку Игорю.
- А это значит и есть ваш вездеход? - спросил Игорь.
- Он самый! - гордо ответил Леха, и похлопал рукой по крыше автомобиля.
- Хороший конь, как раз то, что нам надо! И даже лебедка спереди есть, отличная машина! - с уважением заключил Игорь.
- Это Леха у нас мастер на все руки. Техника его любит! - пошутил я.
- А Ты ч-что на легке? - поинтересовался Саня, увидев, что у Игоря ничего с собой нет.
- У меня вся снаряга в Георгиевке. Так что я готов стартовать.
- Тогда по коням! - сказал Леха.
Парни расселись, и «Нива», урча двигателем устремилась в сторону Георгиевки. Игоря усадили на переднее сидение рядом с Лехой. А мы с Саньком сели сзади.
- Так ты говоришь, у тебя там домик есть? - спросил я, обращаясь к Игорю.
- Да, избушка от дедушки. В наследство досталась. Он у меня в войну партизанил в тех местах. Ему тогда лет 16 было. Так вот он мне про этот самолет и рассказал. Говорит, однажды ночью услышал гул немецкого самолета, который летел со стороны немцев в наш тыл над лесом. Он в свои года уже опытным партизаном был, различал по звуку наши самолеты от немецких.
А через несколько часов, когда стало рассветать, увидел, как этот самолет летит, что называется, «на честном слове» назад. Его, видать, наши зенитчики неслабо обработали. Из самолета выпрыгнул экипаж из 4 человек.
Дед сказал, что самолет упал на Змеиный остров. Это островок среди болот, на который нет тропы. Туда никогда, никто не ходил, потому что топь непролазная, да и место то нечистым считается в народе. С тех пор самолет там и лежит. Дед говорил, что наши в войну, отправляли туда группу захвата, но те реально не смогли пробраться.
Ни местные, ни партизаны за все время так и не смогли найти туда тропу. Да и не до летчиков тогда было. Наши готовили грандиозное наступление, и там такой кипишь был, мама не горюй. Танки, артиллерия, пехота - все куда-то ехали, бежали. В общем, плюнули на этих фрицев, и решили, что они оттуда выбраться не смогут.
- А как же ты тропу-то отыскал? - спросил Леха.
- Я месяцами ее искал, буквально жил в лесу у болота. Сам-то я давно в городе живу. Из Георгиевки молодежь вся поразъехалась, работы нет. Но я все отпуска там проводил. Много лет искал, и вот, недавно повезло. Буквально на ощупь нашел тропинку. Уж больно мне хотелось увидеть, что там произошло на острове.
- Ну и как там обстановочка? - спросил я.
- Самолет я нашел не сразу. Пока добрался до острова - измотался весь. Когда отдохнул, пошел искать. Там лес густой, видимость плохая. Пришлось побродить по острову. Потом увидел его. Он когда упал, в нем горючего почти не осталось, поэтому он не взорвался, да и вообще довольно аккуратно приземлился. Крылья, конечно, поотрывало, но фюзеляж практически целый.
- А фрицы? - продолжил я.
- У них все плохо кончилось. С острова они так и не выбрались. В общем приедем, сами все увидите.
Километров через 45 свернули с трассы, ехали по гравийке через лес.
За очередным поворотом показалось село. От былой Георгиевки осталось с десяток стареньких домиков и одна-единственная улица между ними. Молодежи, естественно, тут не было, но кое-где виднелись старушки, хлопотавшие по хозяйству. Два бородатых колоритных деда сидели на скамеечке перед покосившимся домиком и провожали взглядом «Ниву» с ребятами.
Игорь попросил остановить машину на окраине села около старенькой избушки.
- Вот это и есть наследство от дедушки. - сказал Игорь, показывая на ветхий домик. - Теперь это моя база. Тут у меня все что нужно для копа.
Парни вышли из машины. У соседнего домика копалась в палисаднике бабуля.
- Привет, баб Нюр! - крикнул Игорь. - Вижу, покой вам не по душе?
- Добрый день Игореша. - ответила бабуля. - Да вот, захотелось немного погреть косточки на солнышке. - продолжила она. - А то дома прохладно, как в могиле. Ребята, а вы не голодные? А то я борща наварила да пирогов испекла. Заходите ко мне, я вас накормлю. -предложила радушная старушка.
Саня уже было шагнул в направлении ее дома, но Игорь положив ему свою руку на плечо, остановил его порыв отведать деревенского борща.
- Спасибо, баб Нюр. - громко ответил Игорь. – Как-нибудь в другой раз. Торопимся мы.
Вдруг из-за дома, прямо на улицу вывернул странный всадник. Он скакал верхом на палочке. На вид взрослый такой детина, босиком в каком то тряпье. Скачет на палке как на коне, да кричит на всю улицу: «Но,но! Пошла, родимая!»
Увидев ребят, этот кавалерист направил свою лошадь-палку к ним и прискакал поближе.
- Смотрите, какая у меня лошадка! - обратился он к ребятам. - А я гусар! А вы знаете что тут никого нет? Тут пусто! - продолжал кричать возбужденный гусар.
- Ну хватит уже, Борька, людей пугать! Скачи давай к мамке, она тебя, наверное, обыскалась! - строго скомандовал Игорь.
Гусар развернул своего коня и поскакал прочь.
- Это наш деревенский дурачок Борька, не обращайте на него внимания. - пояснил Игорь. - Он в соседней деревне живет, километров пять отсюда. Ну и к нам иногда заскакивает, лошадь-то у него вон какая, ему пять верст не крюк. - открывая старый навесной замок на двери избушки шутил Игорь.
Когда замок поддался, Игорь жестом пригласил всех внутрь.
Внутри обстановка была аскетичной: сени, пара комнат и русская печка. Из мебели кровать, стол, несколько стульев и старенький сервант.
Зато буквально везде лежали найденные Игорем военные трофеи: на стене висели немецкие каски и несколько сабель, на полках лежали ножи, пряжки от ремней, гильзы от патронов, фляжки и металлические кружки с орлами, а также медали и знаки отличия. Находки были в разном состоянии. На полу стоял ржавый пулемет «Максим». Парни кинулись рассматривать коллекцию.
- Вы пока тут осмотритесь, а я соберу свое снаряжение. - сказал Игорь.
- Не слабая у тебя коллекция! - заметил Леха. - Не боишься , что украдут в твое отсутствие?
- Самое ценное я храню в надежном месте, а здесь так себе вещички.
Игорь вышел из дома и вернулся через пару минут, в руках он держал две добротные, раскладные лопаты.
- З-зачем лопаты? Ты в-ведь сказал, что к-копать не придется. - спросил Саня.
- Потом расскажу. - загадочно ответил Игорь.
Игорь закрыл дом, все сели в машину и поехали в лес. Игорь показывал дорогу. Километра три удалось проехать, а дальше такие заросли пошли, что машину пришлось оставить.
Еще около километра прошли пешком и вышли к болоту. У болота устроили привал, немного перекусили. Потом каждый срубил себе по длинному шесту - в болотах без шеста никак. И натянули вейдерсы поверх одежды.
Игорь же остался в своем комбинезоне.
- А ты чего, свои вейдерсы дома забыл? - обратился я к Игорю.
- У меня комбез из водоотталкивающего материала, не промокает. - ответил тот.
Мы недоверчиво переглянулись.
- Видите, вот первая вешка, а вон вторая? - указал Игорь на длинную палку торчащую на берегу, и на следующую, торчащую из болота метрах в пятидесяти от неё.
- Друг за другом идем точно к ней. Будьте очень аккуратны, идите строго за мной. От одной вешки к другой. Ни шагу в сторону. Каждый неверный шаг может стоить вам жизни. - продолжал он.
- Не усугубляй, а то передумаем. - буркнул Леха.
- Хорошо. Погнали. - скомандовал Игорь и полез в болото.
Все шли цепочкой, сначала по колено, затем по пояс в жиже. Прошли несколько вешек — жижа по грудь. Вокруг плавают какие то моховые кочки, коряги, осока. Летает какой то гнус и мухи.
Болото пузырится и воняет какой-то тухлятиной. Плутать приходилось то вправо, то влево. Но все вешки были расставлены аккуратно, и Игорь шел очень уверенно, что вселяло в нас оптимизм.
Наконец дошли до суши. Берег Змеиного острова резко поднимался из болота. Игорь развернулся и стал помогать нам выбираться. Затем забрался сам.
Когда он вслед за нами взобрался на бережок, мы глядя на него рты пооткрывали. Он был совершенно чистым и сухим.
На нас резиновые вейдерсы по самую грудь, и мы стоим все в грязи и тине. А Игорь вылез из болота совершенно чистый и сухой.
- Н-нифига с-себе комбез в-водооталкивающий. - еще сильнее заикаясь от увиденного произнес Санек. - М-мы как с-свиньи грязные, а он г-гляньте — к-как ангел с-сияющий, вылез из б-болота. - указывал Саня на Игоря.
Я, конечно, понимал, что на Змеином острове нас ждали всякие новые впечатления. Самолет немецкий, находки разные. Но то, что произошло дальше, просто повергло нас в шок, и мы в секунду забыли про чудесный непромокаемый комбез Игоря.
Из-за кустов, прямо на нас выскочил здоровенный фриц, при полном обмундировании. Глаза бешеные. Орет что-то по-немецки. Мы поняли только: «Хенде хох». Вскидывает автомат и дает очередь над нашими головами.
Я почувствовал, как пули просвистели прямо по моим волосам.
Страх пронзил нас до самого костного мозга, и мы как по команде (впрочем, так оно и было) вскинули руки.
Все оцепенели от ужаса. Все, кроме Игоря.
А дальше началось такое!!!… В общем, от каждого нового акта этого жуткого представления наши челюсти отвисали все ниже и ниже.
- Пошел отсюда, придурок!!! - заорал на весь лес Игорь. Затем рванул к фрицу и со всего маху пнул его под зад. Его нога пролетела сквозь фигуру этого головореза, и немец испарился на наших глазах, как легкая дымка.
- Достал он меня, бегает по лесу, орёт на всех! - возбужденно пояснял нам Игорь возвращаясь.
Вернувшись он окинул нас взглядом. Мы застыли грязные, с поднятыми руками, открыв рты и выпучив глаза.
- Можете опустить руки. - медленно произнес Игорь.
Мы синхронно опустили руки.
- И закрыть рты. - так же спокойно продолжил он.
Мы так же синхронно выполнили и эту команду.
- Пацаны, их бин кирпичей отложил, прямо в вейдерсы! - без заикания произнес Санек.
- Ого, а фриц-то целебный оказался! - удивился Игорь. - Сашку от заикания вылечил.
- Игорёк, дорогой, что это мы сейчас все видели? - наконец обрел дар речи я.
- Сейчас все поясню, не переживайте. - начал Игорь. - Снимайте с себя вейдерсы и пошли за мной, по пути буду рассказывать. - продолжил он.
Мы так и сделали. И он повел нас к самолету.
- В общем, как я уже говорил, в самолете было четыре немца. Все они удачно приземлились на этот островок. Самолет тоже более-менее нормально присел. Запас консервов, сух. пайков да коньяка в самолете солидный. Но вот выбраться с острова они не могли. Какое-то время они тут жили, а потом у них стали сдавать нервишки. Стали они ругаться да ссорится. А под коньячок еще и стрелять друг в друга начали. В общем, одичали они тут совсем.
Тем временем, пока Игорь рассказывал, мы подошли к трем холмикам.
- И как результат их одичания мы имеем четыре могилы. - продолжил он, указывая рукой на эти самые холмики. - Но прошу вас обратить внимание на то, что одна могила не засыпана, и в ней лежит как раз тот бандит, что перепугал вас на местном «пляже». Поскольку в завершении естественного отбора он остался в гордом одиночестве, то ему пришлось самому копать себе могилу и пускать себе пулю в голову. А вот присыпать его уже было некому. А так, как он не захоронен, как положено, то его мятежная душа бегает по окрестностям, ходит прямо по глади болота на ту сторону, орет по-немецки всякие гадости и пугает редких тут грибников и прочих туристов.
- Обалдеть, это что, нас призрак так напугал? - произнес Леха.
- Совершенно верно. На то он и призрак, чтобы пугать. - ответил Игорь. - И как только вы закопаете его бренные останки, он сразу же покинет этот мир, и больше не будет бегать по лесам нашей необъятной родины, пугая людей. - завершил он.
Мы подошли к последней могиле. На дне действительно лежал скелет в лохмотьях. В его черепе зияла аккуратная дырочка, а в правой руке был ржавый пистолет.
Я не особо-то верил в призраков, но после того, что я видел своими глазами, мне нечего было возразить.
- Блин, остров сокровищ какой-то. Стивенсон просто отдыхает. - глядя на скелет, таинственно произнес Леха.
- Да, кстати, а где сами сокровища? До самолета-то далеко еще? - спросил я у Игоря.
- Самолет метрах в ста отсюда. Но я настоятельно рекомендую сначала засыпать могилу, чтобы этот бармалей не портил нам настроение, выскакивая из кустов в самые неподходящие моменты. - ответил он.
Действительно, встречаться с этим «бармалеем» больше не хотелось. И мы с Саньком, взяв те самые лопаты, которые захватил Игорь, стали резво закапывать останки оккупанта. Почва была песчаной, и мы управились очень быстро. Теперь холмиков стало четыре. Три старых и заросших, и один новенький.
- Ну вот, каждому фашисту по могиле. - произнес надгробную речь Леха.
- Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет. - продолжил Саня, совершенно не заикаясь.
На тот момент мы получили столько впечатлений, что не успевали их переваривать и удивляться череде новых. Но когда Игорь привел нас к самолету, это было что-то.
Помятый, но довольно целый фюзеляж, покрытый мхом, лежал в конце заросшей от времени борозды, которую он пропахал приземляясь. По бокам борозды росли молодые деревья, так как старые были срезаны крыльями. Сами крылья тоже не выдержали схватки с деревьями, и их обломки валялись где-то в зарослях.
Картина была завораживающей. Необитаемый остров со скелетами и призраком, густой лес, старый разбитый самолет и четверо кладоискателей - чем не тема для романа?
Около самолета были видны следы жизнедеятельности, ведь четверо немцев жили тут какое-то время. Разжигали костер, заготавливали дрова, готовили пищу. Внутри самолета же был просто Клондайк. Куча ящиков с фашистскими орлами, большая часть еще не вскрытых. В одних - оружие, в других - провизия, обмундирование - чего там только не было. Даже аккуратные пачки дойч марок. И главное, все в отличном состоянии. Мы были в полном восторге, глаза горели, когда мы брали в руки эти предметы.
- Парни, у нас с вами мало времени, вы должны сделать еще одно очень важное дело. – как-то скорбно произнес Игорь.
Мы насторожились. В тот момент нам казалось, что все приключения уже позади. Но мы ошибались.
- Я хочу вам кое-что показать, тут недалеко. - очень серьезно продолжал Игорь.
Оторвав от сокровищ, он отвел нас к небольшому оврагу метрах в пятидесяти от самолета. Мы подошли к краю и глянули в низ.
- ОХРЕНЕТЬ!!! - испуганным голосом произнес Санек.
На дне оврага, на спине лежал Игорь, из его груди в области сердца торчал острый корень дерева. Было видно, что его тело лежит так уже несколько дней.
Мы смотрели то на тело в овраге, то на рядом стоящего Игоря. Картина просто шокировала. В необитаемом лесу на дне оврага лежит мертвое тело, а его живая копия стоит на краю этого оврага и смотрит на нас.
- Это кто? - прохрипел Леха, хотя было и так понятно, что это Игорь.
- Это я. - подтвердил наши самые кошмарные догадки Игорек.
- Как? - снова прохрипел Леха.
- Когда я нашел тропу к острову и влез на берег, то стал искать самолет. Но первое, что увидел - это могилы немцев. - медленно, как бы медитируя стал вещать рядом стоящий Игорь. - Проходя мимо, я плюнул на могилы и сказал: «так вам и надо». Потом я нашел самолет. Был вечер. Смеркалось. Я, как Али-Баба в пещере с сокровищами, восторгался находкам в недрах самолета. И тут выскочил тот гад с автоматом, которого вы закопали.
Вы не представляете, как я перепугался, ведь тогда еще я не знал, что он призрак. Хотя думаю, что от этого легче бы мне не стало. В общем, я побежал так, как никогда еще не бегал. Фриц за мной. Бежит, орет и стреляет. В темноте я споткнулся, залетел в этот овраг и напоролся прямо на корень. Вот так и настигла меня смерть.
- Так ты чего!? Призрак!? - прохрипел теперь уже Саня, глядя огромными глазами на Игоря.
- Да, я призрак.
- Но мы ведь тебя осязаем... - начал было я.
- Все верно. - прервал меня Игорь. - Пока мое тело не предано земле, я нахожусь как бы в двух мирах одновременно. Я могу исчезать, перемещаться в пространстве, ходить по воздуху, но в то же время я могу взаимодействовать и с предметами из вашего — материального мира. А как только вы похороните тело, мой дух окончательно покинет этот мир. Собственно для этого я вас сюда и привел. Вы должны похоронить мое тело, а то я как бы застрял между мирами.
- А почему ты сам... - снова начал я.
- Сам я не могу. - опять прервал меня Игорь. Мертвых должны хоронить только живые. Такие тут правила.
- Так этот фриц, получается, мог и настоящий автомат взять и всех нас тут положить? - испуганно выдал Санек.
- Нет, он не мог. Во-первых, на его совести много невинных жертв, а во-вторых - он самоубийца. В загробном мире у него незавидная участь. И с предметами из вашего мира он взаимодействовать не может. - пояснил Игорь. - От тех мук, что он испытывает, его разум совершенно осатанел, и если бы он мог, то уничтожал бы все на своем пути, но тяжесть его грехов ограничивает возможности. Поэтому он мог только выскакивать из того мира, как джинн из бутылки и пугать людей. Но после погребения он и этого не сможет. - продолжал пояснять Игорек.
- А как ты нас нашел? - обратился к Игорю Леха.
- После того как я понял, что мое тело умерло, я мгновенно вернулся в свою квартиру в Брянске, сел за комп и стал шарить по форумам, искать тех, кто поможет мне захоронить фрица и мое тело. Вот так и вышел на тебя. А приманкой был самолет. - пояснил он. - Ребят, у нас мало времени, скоро начнет темнеть, а оставаться с ночевкой на этом острове, думаю, вам не захочется. - забеспокоился Игорь.
- Это точно. - подтвердил Санек.
Пока мы копали могилу, Игорь стоял рядом и инструктировал нас.
- В кармане моих брюк возьмите ключи от гаража. Адрес я уже скинул Лехе по электронке. Сходите туда. Там в углу стоят два черных чемодана, в них все самое ценное, что я находил. Это все ваше.
Аккуратно все заберите, без следов и не привлекая внимания, а то по полициям затаскают. Все что тут в самолете - тоже ваше. Но сегодня много не берите, вам еще через болото переправляться. Идите по вешкам. А дальше сами знаете.
Когда дело было сделано, то в свежий холмик вместо креста, мы воткнули уцелевший пропеллер от самолета. Игорь с благодарностью обнял каждого из нас, мы попрощались и он растворился в воздухе как туман.
Захватив понемногу самых ценных вещей из самолета, мы успешно переправились через болото, двигаясь точно по вешкам. Когда мы дошли до машины, начинало смеркаться. Мы спешно выдвинулись к Георгиевке.
При въезде в село нас ожидало еще одно потрясение. Село выглядело так, как будто тут лет десять не ступала нога человека. Вместо домиков - заросшие развалины. Улица покрыта травой. Один только дом Игоря был в более—менее жилом состоянии.
Но дом бабы Нюры - это просто куча заросшего хлама, как впрочем и все остальные. В вечерних сумерках это зрелище произвело на нас удручающее впечатление.
- Сегодня утром тут люди жили! — со страхом в голосе произнес Санек.
Леха включил фары и поддал газку. Подпрыгивая на кочках мы быстро проскочили заброшенное село.
- Похоже, не было тут людей, одни покойнички. Я боюсь представить каким борщом хотела нас накормить баба Нюра. - еще больше испугав парней произнес я.
- А помните, как Борька дурачок говорил, что пусто тут, никого нет! А мы стоим такие среди призраков, улыбаемся! - уже кричал от страха на всю машину Леха, поддавая газу.
Наконец мы выскочили на асфальт и рванули домой на всех парах.
Больше мы к тому самолету не ездили, страшновато как-то. Может, когда-нибудь и соберемся. Но пока что-то не тянет. А Саня с тех пор больше не заикается.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Совсем недавно на Пикабу проскакивал пост, где Лукьяненко очень красиво и технично выразился на тему мотоциклистов, которые просто заебали своими ночными В-Ж-Ж-Ж-И-У-У под окнами. Ну вот и я тоже решил высказаться на нечто подобное, чему совсем недавно был свидетелем сам.
Правда, в своем репертуаре)
Недоумкам посвящается...
Я сижу на лавочке и ем мороженое. В этом дворе мне нравится. Чисто, опрятно, на зеленых островках стоят яблони в перемешку с вишней. Газоны не стригли уже неделю другую, но так даже к лучшему. Общая картинка не выглядит столь искусственно. Среди качелей носится детвора. Мамочки с колясками прогуливаются вдоль деревьев, обсуждая что-то между собой. Я лениво скольжу взглядом по дому напротив. В нем всего семь этажей. Его секции раскрашены в разные цвета и он удачно вписывается в обстановку. На одном из балконов курит мужчина, улыбается чему-то своему и не торопится уходить с приятного июньского солнца, даже докурив.
Внезапно идиллию нарушает громкий, неприятный звук подвывающего мотора. Мужчина хмурится, смотрит куда-то влево. Из-за угла дома выскакивает ярко-синяя иномарка, визжит тормозами, поворачивает и несется вдоль, едва не сбивая зеркала у припаркованных там машин. Из подъезда выходит пожилая дама с маленькой собачкой без поводка. Смотрит вслед лихачу, укоризненно качает головой. Снова визг тормозов и тот исчезает за поворотом. Звук мотора удаляется, но я слышу, как он огибает дом с другой стороны. Заходит на второй круг.
Вероятно отец купил нерадивому отпрыску новую крутую машину и теперь он хвастается перед друзьями. А возможно, более великовозрастный “ребенок” красуется обновкой. Не суть важно. Место таким гонкам на трассе, а никак не во дворе. Уж я то это знаю, как никто другой.
Встаю с лавочки, иду в сторону подъездов. Рев снова приближается. Гонщик выруливает на прямую, набирает скорость. Я выхожу на дорогу, преграждая ему путь. Ем мороженное и беспечно жмурюсь на солнце. Он начинает отчаянно сигналить. Я смотрю прямо на несущуюся на меня ярко-синюю смерть. Она пытается тормозить, но набранная скорость слишком высока, а расстояние между нами слишком мало. Водитель понимает, что собьет человека в любом случае и дергает руль вправо, со звонким лязгом тараня сразу несколько припаркованных автомобилей.
Затем наступает благословенная тишина. Мужчина с балкона, открыв от удивления рот, наблюдает за происходящим. Дети оставляют свои игры и пытаются разглядеть, что случилось. Пожилая дама смотрит с торжествующим выражением: “А я знала, этим все и закончится!”.
Спустя полминуты, дверь изуродованной машины распахивается. Оттуда с трудом вылезает водитель. Ему чуть больше 40, из разбитого носа течет кровь, заливая модную белую футболку с красным черепом в стразах. Он в бешенстве озирается по сторонам. Видит меня.
- Ты че натворил, мудила! Сука, ты знаешь, сколько эта тачка стоит?!
Другой реакции я не ожидал. Он почти бежит, на лице злость и желание расправы. Замахивается кулаком, намереваясь “вправить этому недоумку мозги”.
Тогда я показываю ему, как выгляжу на самом деле. Во что может превратиться тело за полтора года в могиле. Мои родители не богаты, поэтому гроб был едва ли не бумажный, и быстро развалился под тяжестью влажной земли. В сгнивших глазницах, наполненных черными комьями, поселились жирные белые черви. Какой-то шальной крот проел мне часть правой щеки. Теперь оттуда торчат остатки зубов. Нижняя челюсть отвисает, но все еще держится на лоскутах серой кожи. Языка давно нет и во рту тоже поселились черви. Я улыбаюсь еще шире, роняя их на дорогу.
Мужчина начинает визжать. Делаю шаг ему навстречу. Он захлебывается криком, подается резко назад. Оступившись падает, ползет от меня прочь, не в силах оторвать взгляд. Упирается спиной в крыло стоящей рядом машины, закрывается руками. Никто вокруг не понимает, что происходит. Ведь меня видит только он. Я подхожу и склоняюсь над ним, чтобы лихач хорошенько запомнил мое лицо. На всю оставшуюся жизнь.
Жизнь, которая закончилась для меня 18 месяцев назад. Под колесами такого же недоумка. В похожем дворе. В такой же солнечный день.
Да, виновника посадили, и что? Мне от этого легче не стало. Родителям тем паче.
Но я не захотел уходить, нет. Я решил остаться, чтобы такие, как этот, смогли воочию насладиться последствиями своей глупости. Не буду скрывать, порой они тоже погибают. Конечно - зачем пристегиваться, пока гоняешь по дворам? Тогда одним дураком становится меньше. А я иду дальше. Довольный собой, чуть более обычного.
Так что, если вдруг вас обуяет жажда скорости, захочется ощутить всю мощь сотен лошадей у себя под капотом или даже просто погонять - уезжайте куда-нибудь подальше.
Потому что в противном случае, на дорогу могу выйти я.
Юля выползает в кухню, когда я поднимаю закипевший чайник. Взъерошенная, заспанная, она тяжело опускается на стул, с трудом моргая. Под глазами залегли тени, губы растрескались, щеки запали. Моя старая футболка висит на ней как на вешалке, под тканью угадываются ключицы и выпирающие плечи, будто там вовсе один скелет.
— Почему не разбудил? — спрашивает хрипло. — Я же хотела сварить тебе кофе.
Ставлю чайник на место и отхлебываю из кружки, не сводя с Юли глаз. Длинные темные волосы спадают на лицо, но она даже не пытается смахнуть. Пальцы теребят край футболки, погасший взгляд скользит по стенам, словно ища, за что зацепиться.
— Некогда, я растворимый забодяжил, — отвечаю наконец. — Иди спи.
Говорит слабым голосом:
— Я выспалась. Хочешь, сделаю яичницу?
Пытается делать вид, что все в порядке. Как раньше. Подает признаки жизни из последних сил. Думает, я устал видеть ее разбитой, бесконечно валяющейся на кровати без движения. Ее чувство вины витает в воздухе и кажется даже плотнее, чем запах кофе из моей кружки.
— Мне надо бежать, — говорю. — В следующий раз сделаешь, хорошо?
Медленно кивает. Не верится, что всего несколько недель назад она была полна сил и излучала оптимизм. Шел шестой месяц беременности, врачи определили девочку. Юля тут же придумала имя — сказала, дочка будет Викой, как бабушка. Хорошая, мол, примета, называть детей в честь бабки или деда. Просматривала по интернет-магазинам коляски и колыбельки, фонтанировала идеями, гадала, кого выбрать крестными. Подруги несли одежду и советы, все смазывалось в бесконечную суету, похожую на маленький ураган, где Юля чувствовала себя как рыба в воде и вовсю наслаждалась.
Была середина июля, жара стояла невыносимая. Я вернулся с работы. В квартире царила тишина, слишком непривычная и неестественная — сразу стало ясно, что что-то случилось. Из-за задернутых штор спальню заполнял сумрак, но я все равно разглядел все так, будто на потолке разместили прожектор: смятое окровавленное одеяло, сползшая простыня. И Юля, тоже вся в крови, скулящая и растрепанная, сидела на кровати сгорбившись и прижимала к груди нечто, показавшееся мне сперва комьями сырого мяса.
Врачи не сказали ничего конкретного. Причинами могли быть слабость организма, генетическая предрасположенность, какие-то проблемы с шейкой матки, еще черт пойми что. Определить точно не удалось. Для Юли это и неважно — выяснение обстоятельств все равно не вернуло бы Вику.
— Все, я пошел.
Заставляю себя наклониться, чтобы чмокнуть ее в макушку, и Юля заставляет себя улыбнуться. Воздух такой тяжелый, что кажется, словно кто-то сдавливает грудь руками, мешая дышать. Смутная радость, что мне нужно уходить на работу и не сидеть целый день дома в этой невидимой мясорубке, стала почти привычной и не вызывает уже той нескончаемой неловкости, что поначалу. В первые недели Юля не выходила меня провожать, только корчилась под одеялом, и каждый раз казалось, что я бросаю ее умирать в одиночестве.
Она поднимает голову:
— Хорошего дня.
Как будто он действительно может быть хорошим.
***
Вечером, возвращаясь с работы, я замечаю у подъезда незнакомую девочку лет восьми. Русая косичка с бантиком, голубое платье в белый цветочек. Растерянно мнется у домофона. Наверное, забыла ключи. Ждет, когда кто-нибудь выйдет и дверь откроется.
— Сейчас, — говорю, перехватывая пакет с продуктами поудобнее, чтобы выудить из кармана ключ.
Вздрогнув, она оглядывается на меня зелеными глазищами и тут же убегает. Шаркают босоножки, хлопают складки подола. Невольно озираюсь в поисках кого-нибудь из соседей, но двор почти пуст, если не считать одинокую мамашу с коляской в дальнем конце. Детей в нашем доме не так уж много, и эту девочку я бы точно запомнил. Наверное, приходила к подружке, а незнакомый дядька, подкравшийся со спины, спугнул. Не наврала бы родителям чего лишнего.
Юля встречает в прихожей, и я невольно замираю — бледность немного отступила, волосы расчесаны, губы изогнуты в едва уловимой улыбке. Наспех поцеловав меня в щеку, она выхватывает пакет. Пальцы перебирают консервы и овощи, зарываются глубже, а затем она разочарованно опускает пакет на пол.
— Ищешь что-то? — спрашиваю. — Надо было что-то купить?
— Нет-нет.
Глядит с непонятной хитрецой, смущенно отводя руки за спину. Совсем как три года назад, когда я спрятал обручальное кольцо в шкафу, собираясь сделать большой сюрприз, а она нашла и несколько дней делала вид, будто ничего не знает.
— Ты выглядишь лучше, — говорю после паузы.
— И чувствую себя лучше.
Почти физически ощущаю, как сердце становится легче, будто кто-то сбросил балласт. Врачи предупреждали, что все будет тянуться намного дольше, и я готовился утопать в безнадеге еще не один месяц, но теперь забрезжил свет. Значит, скоро все кончится. Придется пройти еще немало мглы, еще многое перетерпеть, но теперь, когда конец уже виден, это будет легче.
Весь вечер, готовя ужин, накрывая на стол, уходя в туалет и возвращаясь, Юля продолжает осматриваться и заглядывать в каждый угол. Выйдя из душа, я застаю ее на балконе. Неподвижная, вцепившаяся в бортик, она напряженно смотрит вниз. Бесшумно приближаюсь, прослеживая взгляд. Там наша машина. Хмурюсь: вроде целая, рядом никого подозрительного.
— Что такое? — говорю негромко.
Она подпрыгивает и тут же расслабленно выдыхает:
— Ничего! Просто подышать вышла.
Юркает в спальню, а я остаюсь снаружи не в силах тронуться с места. Недавнее облегчение рассеивается и выцветает, вытесненное догадкой — мгновенное исцеление Юли может объясняться только непорядком в голове. Если депрессия сменится безумием, легче станет совсем уж нескоро. Или вообще не станет.
Когда укладываемся спать, Юля прижимается ко мне под одеялом. Теплая и хрупкая как мышонок. Стиснув зубы, приобнимаю тонкую талию и зарываюсь носом в пахнущие бергамотовым шампунем волосы. Раньше это мгновенно отзывалось томным напряжением в трусах, но теперь я не могу заставить себя почувствовать хоть что-нибудь.
Шепчет:
— У нас сегодня были гости.
— Папа? Он вроде не предупреждал, обычно звонит же или…
— Нет, ты ее не знаешь. Девочка незнакомая, такая миленькая. Коса длиннющая, платье голубенькое.
Слушаю, затаив дыхание.
— Просто постучалась, я даже сначала открывать не хотела, никого же не ждала, — продолжает Юля. — А потом думаю, посмотрю в глазок. А там ребенок, так интересно стало.
— Ты ее впустила?
— Нет, я вышла на площадку, и мы разговаривали.
— О чем?
Не отвечает. Слышно, как бьется бутылка где-то во дворе, потом раздраженное ругательство. Пшикает автоматический освежитель в туалете, гавкает у соседей пес. Молчание растягивается на долгие минуты, и я успеваю решить, что Юля заснула, когда она вдруг выдает:
— Она сказала, что Вика не умерла.
Распахиваю глаза. В зыбкой темноте спальни замерли очертания мебели, словно над нами нависают безмолвные наблюдатели. Желудок скручивается и холодеет. С трудом ворочая языком, я спрашиваю:
— Зачем ты рассказа ребенку про выкидыш?
— Я и не рассказывала. Я похвалила платье, спросила, где родители, что-то еще было такое, ни о чем. А потом она просто сказала, что мне не надо грустить, потому что моя дочка не умерла. И убежала.
Глубоко дышу, собирая мысли как рассыпавшиеся бусины. Услышанное тоже можно было бы списать на съезжающую крышу, если бы я не видел девочку своими глазами. Почему-то с Юлей она разговаривала, а меня испугалась. Наверное, ее кто-то попросил, не мог же ребенок до такого додуматься. Кто-то из сердобольных соседей, например. Хотели успокоить и помочь, а получилась злая шутка.
— Вика не могла умереть, — говорю хрипло, и собственные слова напоминают мне ржавую нефильтрованную воду, хлещущую из прорвавшейся трубы. — Она же и не жила даже. Не родилась, значит, не умирала. Был только плод, не сформировавшийся в человека, не успевший ничего… Я… Не знаю, как объяснить. У тебя были надежды и представления о ней, поэтому ты думала, что она уже что-то… ну, случившееся, состоявшееся. Но не случилось ведь. Не состоялось. Никто не умирал, потому что никого не было.
Так или иначе, я давно удерживал это в себе. Другими формулировками, более ограненными, менее острыми, но порывался сказать много раз. Понимая, что Юлю такое скорее разозлит, чем утешит. Оно зрело как гнойный прыщ и вот брызнуло.
Юля не двигается, но я ощущаю, как ослабевают ее объятия. Пусть отстранится, пусть отвернется, мне надо больше воздуха. Меньше духоты.
— Тебя это успокаивает? — спрашивает она. — Когда ты так думаешь, то страдаешь меньше? Это помогает?
Отвечаю, недолго помолчав:
— Да. Так легче.
— Хотела бы я думать также, — говорит она и наконец отворачивается. — Только это неправда.
***
Ночью негромкий скрип вырывает меня из зыбкой дремы. Часто моргаю, заторможенно всматриваясь в темноту. Дверца шкафа распахнута. Юля ворошит вещи, заглядывая под мои сложенные джинсы и толстовки, ссутулившаяся и съежившаяся как напуганный кролик. Топорщатся в стороны спутанные волосы, белеет кожа на плечах — точь-в-точь полуденница, сошедшая с картинок из книжки со страшными сказками. Мрак сглаживает детали, и на какой-то миг кажется, что происходящее нереально, что я продолжаю спать и видеть сон.
Бормоча под нос, Юля закрывает шкаф и оглядывает спальню. Тут же прикрываю веки, не подавая виду, что проснулся. На спине выступает холодный пот, пальцы пробивает нервная дрожь. Юля стоит неподвижно целую минуту и выходит. Слышно, как шаркают по линолеуму в коридоре босые ступни, шуршит снятый с вешалки осенний плащ. Звякают снятые с крючка ключи, щелкает дверной замок.
Когда дверь закрывается, я выползаю из-под одеяла и бреду в прихожую, неуверенно держась за стены. Глаза привыкли к темноте, и не нужно включать свет, чтобы увидеть, что Юля забрала мою связку ключей. Значит, хочет взять машину. Мозг судорожно пульсирует в черепе, отказываясь сообразить, куда она вздумала ехать среди ночи.
Спотыкаясь на ровном месте, я бросаюсь на балкон. Нужно успеть крикнуть, остановить, хотя бы выяснить причины. Это слишком странно, чтобы сразу понять, что к чему. Слишком абсурдно, чтобы поверить, что происходит взаправду.
Когда выхожу, снизу тренькает сигнализация. Удивленно замираю. Открыв заднюю дверцу, Юля скрывается в машине, видно только тощие ноги в шлепанцах и полы плаща. С трудом различаю сквозь стекла, как торопливо шарят по салону руки. Никуда она не собирается. Она ищет.
Жаркая летняя ночь мгновенно делается морозной, и я невольно растираю грудь ладонями, силясь стряхнуть мурашки. В памяти всплывают вычитанные в интернете статьи про сумасшедших, творящих нечто непонятное и необъяснимое. Фотографии из соцсетей с непримечательными лицами обычных людей. Разрозненные обрывки интервью с их родственниками: «это казалось безобидным поначалу», «он никому не мешал», «у всех свои тараканы», «слишком быстро прогрессировало», «мы не знали, что это обернется такими последствиями».
Не проходит и пяти минут, как Юля вылазит и хлопает дверцей. Снова пиликает сигнализация, отдаваясь эхом от спящих домов. Недолго постояв в прострации, Юля запахивает плащ и медленно двигается в сторону подъезда.
Что-то отвлекает мое внимание: в дальнем конце двора, прямо под уличным фонарем застыла маленькая девочка. Длинная коса, цветочки на платье. Желтый свет придает лицу болезненный оттенок, глаза уперлись в меня угрюмым взглядом. С трудом сглотнув, пытаюсь подавить нарастающую внутри волну холода. Девочка совсем не выглядит испуганной или потерянной, будто ночные скитания по улице — привычное дело. Что там за родители, раз допускают такое.
Скрежет ключа в замке вырывает меня из оцепенения. Тихо чертыхнувшись, успеваю вернуться в кровать пока Юля раздевается в прихожей.
***
Несмотря на улучшения, дни тянутся все так же мучительно. Даже прекратившая хандрить, Юля по-прежнему вызывает беспокойство. Настораживает. Глаза мечутся в бесконечном поиске, пальцы нетерпеливо теребят серьги в ушах. На простейшие вопросы отвечает невпопад, иногда надолго уходит в себя и сидит без движения, молча пялясь в стену. Один раз я заметил, как она подняла коврик под унитазом и внимательно разглядывала пол. Если спросить, что происходит, она отмахивается и смущенно улыбается, тут же меняя тему. Наблюдаю за ней каждую минуту как дотошный исследователь, тщетно пытаясь нащупать грань между приемлемым поведением и шагом в пропасть сумасшествия.
Одним из вечеров, затормозив у подъезда, я опять замечаю девочку: следит из-за угла дома, как выхожу из машины. Ветерок полощет подол платья, солнце отсвечивает на волосах. Замявшись на мгновение, я твердо шагаю в ее сторону.
— Эй! — кричу. — Подойди-ка.
Подскочив от испуга, она скрывается. Стискиваю зубы и срываюсь на бег, но когда оказываюсь за углом, удивленно замираю: двор пуст, только соседка тетя Ира, тяжело отдуваясь, тащит прижатый к груди огромный цветочный горшок с уныло торчащим зеленым ростком.
— О, привет! — улыбается, увидев меня. — Смотри, монстеру ухватила, баб Вера отдала, говорит, не растет она нихрена. Может, у меня очухается. У нее кошки дома все цветы пожрали, от этой ничего не почти не оставили, вот спасать буду, выхаживать.
Слушаю вполуха, высматривая детский силуэт за кустами или под припаркованными машинами. Томятся на жаре мусорные баки, вяло покачиваются цветочные кусты в клумбах-покрышках, скучают облупленные скамейки. Тысяча мест для пряток, до утра искать можно.
— У меня на балконе как раз место есть, Володькины инструменты на антресоли перетащу, будет красота, — с упоением продолжает тетя Ира. — Если разойдется, такая здоровая вымахать может, новый горшок искать придется. Хотя по-любому придется, этот позорный какой-то. Только баб Вере не говори, что я так сказала, хотя ты в тот дом все равно не ходишь, да и…
Перебиваю:
— Теть Ир, вы девочку тут не видели сейчас, в вашу сторону побежала?
Удивленно оглядывается:
— Какую девочку? Ни души же, я вон оттуда всю улицу перлась, увидела бы. Чья девочка-то, Наська поди, Рыбковых дочка?
— Нет, не местная какая-то.
Ира снова оглядывается. Седеющие пряди прилипли ко взмокшему лбу, отсвечивают на шее бусы из фальшивого жемчуга.
— Да не было никого, вот те крест. Показалось, может?
— Может.
Лицо соседки делается догадливо-подозрительным, как у зрителя в кинотеатре, раньше времени разгадавшего концовку.
— Вы там как вообще? — спрашивает медленно, будто невзначай. — Юлька че, не оклемалась еще?
Внутри мгновенно вырастает каменная стена, ограждающая от чужих посягательств. Так много за ней, за этой стеной, о чем невыносимо тянет рассказать хоть кому-нибудь, выплеснуть и избавиться. С каждым днем это гниет все сильнее, отравляя и разъедая.
Говорю сухо:
— Держимся.
— Потерпеть надо, — часто кивает тетя Ира. — У меня у племянницы также было лет пять назад, чуть не убилась бедолажка, муж вообще с ума сходил. Тоже по первости им чудилось всякое. И ниче, вон прошлой зимой родили нормально, все хорошо теперь. Пережить надо, это кончится. Не навсегда это.
Поднимаю на нее внимательный взгляд, будто увидел впервые. Вполне возможно, что девочку тетя Ира и подослала, иначе не объяснить ведь, почему она не увидела, где та спряталась. Как тут с кем-то делиться, как выговариваться, если люди пытаются творить добро, от которого нужно спасаться словно от пожара.
— Спасибо, — говорю. — У нас все получится.
***
Юля встречает меня в прихожей и, нетерпеливо вырвав пакет с продуктами, запускает руку внутрь. Шуршат полиэтиленовые обертки, позвякивают стеклянные банки. Закусив губу, она опускает пакет на пол и едва не ныряет туда с головой. Летит наружу пачка макарон, выкатывается банка консервированной кукурузы, рассыпаются жизнерадостные апельсины.
— Ты что? — выдавливаю, когда удивление сменяется испугом.
Она поднимается, сутулясь как нашкодивший хулиган.
— Где она? — спрашивает.
— Что? Ты разве что-то просила?
— Ой, ну хватит, а! Я не могу больше! Где Вика?
Руки невольно сжимаются в кулаки, дыхание сбивается.
— Вика?
— Девочка опять приходила, опять сказала, что моя дочка не умерла! Значит, ты ее прячешь! Где она?
Указываю на развороченный пакет:
— Это ее ты там искала? В продуктах? Думаешь, я ребенка как овощи таскаю? Или в шкафу храню? И в машине ты тоже искала ее? Я что, мог ее там оставить, типа в бардачке спрятать или под сиденьем? Ребенка маленького?
Юля пристыженно отворачивается:
— Я думала, ты спал.
— Да какая разница! — ору. — Ты вообще понимаешь, что творишь? Ты младенца по шкафам ищешь!
— А где искать? Куда ты ее дел? Это весело тебе или что? Я думала, все пропало, я чуть не подохла от всего этого… я… я как дом большой построила, понимаешь? По кирпичикам выкладывала, детальку к детальке подгоняла, а он… он взял и рухнул за секунду! Вот как это чувствуется, ты же понимаешь тоже! Я чуть с ума не сошла! А теперь оказывается, что этого не было, просто ты не хочешь говорить, куда дел нашу дочку. Сколько еще ждать, когда ты ее вернешь?
Вдох. Выдох. Вдох. Еще вдох. Выдох. Нельзя срываться, хоть кто-то здесь должен сохранять рассудок.
— Юль, послушай себя, пожалуйста. Ты же понимаешь, что нет Вики, ты своими глазами видела, в руках держала, там вообще без вариантов. — От собственных слов я трескаюсь как хрупкий лед под тяжелыми шагами, голос невольно повышается. — А сейчас какая-то малолетка тебе приходит в уши ссать, ее не пойми кто подсылает, и ты веришь как дурочка! Не бывает такого, понимаешь? Если бы Вика выжила, разве я стал бы ее от тебя прятать? Ты в самом деле с ума сходишь, возьми себя в руки, не хватало мне тебя еще в дурку сдать!
Юля открывает рот, чтобы ответить, но слезы не дают проговорить ни слова. Махнув рукой, она бросается в ванную. Хлопает дверь, плещет включенная вода, лишь немного приглушая надрывные рыдания.
***
Утром просыпаюсь до будильника. Реальность складывается постепенно, срастаясь рваными краями: смятое одеяло, шкаф, прикроватный столик с витаминами и телефоном. Рассвет пробивается сквозь неплотно задернутые шторы, заполняя все слабым светом. Медленно сажусь. Юли в кровати нет, но ее негромкий голос слышится из прихожей — наверное, кто-то позвонил, и она вышла поговорить. Вот что меня разбудило.
Сонливость испаряется окончательно, и тогда я различаю, что вместе с Юлей говорит кто-то еще. Голос совсем тихий, почти шепот. Слов не разобрать. Хмурясь, я соскальзываю с постели и осторожно двигаюсь в прихожую.
Юля перед открытой дверью. Несмотря на помятое со сна лицо, выглядит бодрой и оживленной. У порога снаружи молодая женщина в зеленом ситцевом платье. Длинные русые волосы вьются по плечам, в ушах поблескивают серебряные серьги-колечки, на губах улыбка. Она что-то говорит, касаясь пальцем Юлиного подбородка, и та тоже улыбается.
— Что случилось? — подаю голос, подходя ближе.
Обе оглядываются на меня: Юля с удивлением, гостья с испугом. Несколько секунд проходят в напряженном молчании, а потом женщина разворачивается и скрывается. Выглянув на лестничную клетку, Юля пожимает плечами и закрывает дверь.
— Кто это? — спрашиваю.
— Не знаю. Кажется, мама той девочки. Они похожи.
— И зачем она пришла?
Юля глядит с сомнением, прикидывая, отвечать или нет, а потом осторожно произносит:
— Говорит, хотела просто поздороваться.
Непонимающе смотрю на дверь, будто сейчас она откроется и кто-нибудь все объяснит. Разложит по полочкам. Разжует и положит в рот. Вопросов так много, что чудится, будто я бьюсь лбом о кирпичную кладку.
— Она сказала, с моей дочкой все будет хорошо, — тихо продолжает Юля.
Озарение накрывает как взрывная волна, тут же расставляя все по местам:
— Это что, секта какая-то?
— Н-нет, то есть… То есть, я не знаю, но…
— Юль, ты понимаешь, что это все вообще дикость какая-то? Сектанты, они же… Они специально ищут таких людей, ну… Которые… что-то плохое пережили, на них воздействовать легче, понимаешь? Им просто надо тебя типа завербовать или как там, понимаешь? Они узнали откуда-то про нас, и ходят теперь, а ты уши развесила и ерундой занимаешься, понимаешь?
Она поджимает губы, тыча в меня пальцем:
— Я знаю, что это правда! Я чувствую! А даже если нет, то… Знаешь, как мне хреново было, знаешь? А как они появились, сразу отлегло, я прям ожила. Это не просто так, я все понимаю, я же не дура. Сердце не обманешь, особенно материнское. И я вот лучше я в таком состоянии буду, чем обратно, чем… В общем, лучше тебе поскорее вернуть Вику, а то я вообще не знаю, это просто…
Перебиваю, стараясь удерживать ровный тон:
— Вики нет, и тебе придется с этим смириться, сейчас или потом. Если я их еще хоть раз увижу, сразу ментов вызову. И если ты не перестанешь пороть чушь, пойдем с тобой по специалистам, там тебе уж точно объяснят, что правда, а что нет.
Юля улыбается краешком рта, в один миг делаясь холодной как острый кусок льда.
— Вали уже на работу, — говорит, проходя мимо меня в спальню. — Я спать хочу.
***
Когда выхожу из подъезда, платье незнакомки мелькает за горками детской площадки — значит, наблюдала. И снова убежала, едва увидев меня.
Стискиваю зубы и тороплюсь за ней, лавируя меж припаркованных машин. Утреннее солнце заливает сонные клумбы, искрятся капли росы на лепестках цветов. Толстый рыжий кот испуганно шарахается в сторону, вспархивает с качели голубь. Там, в дальнем конце двора, облупившаяся унылая песочница. На скамейке рядом клюет носом незнакомая старуха, ветерок терзает пакет у ее ног.
Осматриваюсь. Здесь тупик, значит, женщине некуда деваться. Если только успела забежать в подъезд, но для этого нужен ключ от домофона. Или кто-то открыл изнутри. Но тогда я точно услышал бы сигнал.
— Доброе утро, — говорю негромко, приближаясь к старухе.
Вскидывает голову. Лицо такое морщинистое, что похоже на скомканную тряпку, выцветшие глаза щурятся на солнце, седые лохмы растрепались по плечам. Одетая в серое холщовое платье, она напоминает одновременно злую ведьму и школьную уборщицу, выползшую из каморки со швабрами.
— Здесь была женщина, только что, — продолжаю. — Вы видели, куда она пошла?
Старуха поднимает руку, тыча в меня узловатым пальцем:
— Тебя предупреждали! Ты помнишь?
Голос сиплый и тихий. Пока хмурюсь, пытаясь сообразить, что к чему, она повторяет уже утвердительно:
— Ты помнишь.
Сумасшедшая. Невольно отступаю, словно боясь заразиться, когда из-за спины доносится бодрый оклик. Тетя Ира, в солнечных очках, с сумкой на плече, плывет как большое жизнерадостное облако.
— Ты на работу? Поздновато сегодня! — Удивленно осматривается. — Мне показалось, ты с кем-то разговаривал.
Поворачиваюсь к старухе, но ее и след простыл. Только пустая скамейка да вяло трепыхающийся пакет. Слабость мгновенно схватывает колени, сердце сжимается в холодный ком. Я же отвлекся всего на секунду, она не могла так быстро уйти.
— Я… Я просто… — мямлю. — Подошел, а тут…
Тетя Ира не слушает:
— А я на распродажу. Приехали там эти, как их, из Индии, там парфюмерия всякая и тряпки, бусы еще вроде. Лидка сказала, надо пораньше, а то все разгребут, цены же не то что у нас. Я и проснулась ни свет ни заря, сейчас в автобусе все будут думать, что я как эти бабки, которые в поликлинику с утра пораньше, вот уж не думала, что…
— Я тороплюсь, — перебиваю дрожащим голосом, как в тумане выискивая взглядом свою машину.
— А я так и сказала, что опаздываешь! Давай, удачи нам!
***
Ночь дышит духотой в распахнутую балконную дверь. Занавеска меланхолично колышется как гигантская медуза, снаружи доносится негромкая музыка из чьей-то машины. Я лежу на спине, разглядывая потолок. Темнота плотная словно туман — кажется, при каждом вдохе она проникает в легкие, пропитывая меня и окрашивая все нутро черным. Привычная жизнь, и так надломленная после выкидыша, теперь вовсе расходится глубокими трещинами. Не могу вспомнить, когда чувствовал себя счастливым. Будто это было не со мной, а с кем-то другим, до кого никак не дотянуться.
Юля спит рядом, отвернувшись. Вечером мы помирились, и она старалась вести себя как обычно, но в лице так и сквозило недоверие. Думает, я обманываю ее. Ждет, когда достану Вику из кармана или из-под кровати. Все осматривает углы, разглядывает из окна машину. Будь у меня возможность загадать желание, я бы остался один в целом мире, без сходящей с ума жены, без лезущих в душу соседок, без странных сектантов, топчущихся у порога. Вылез бы из всего этого как змея из старой кожи. Отбросил бы прочь.
Сон накрывает меня смутными видениями, но тут же разбивается вдребезги от неожиданного звука совсем рядом. Шарканье чьей-то ноги по линолеуму в коридоре. Со сбившимся дыханием приподнимаюсь на локтях, широко раскрытыми глазами глядя в темный дверной проем. Снова шарканье, и вот уже можно различить невысокий силуэт. Подол платья, тонкое щупальце — косичка.
Девочка осторожно ступает в спальню, двигаясь к Юле, но тут замечает, что я проснулся, и замирает.
— Т-ты как сюда попала? — спрашиваю осипшим голосом, судорожно вспоминая, закрывал ли дверь, когда вернулся с работы. — Кто тебе разре…
Пригнувшись, она прошмыгивает на балкон. Стучат по полу босые пятки, взвивается отдернутая занавеска.
— Юля! — толкаю ее в плечо. — Проснись, звони в полицию!
Пока она что-то бурчит сквозь сон, я выпрыгиваю на балкон. Все качается перед глазами: старый проржавевший от дождей велик, замотанные в полиэтилен коробки с ненужными вещами, пустые цветочные горшки. Девочки нет. Вцепившись одеревеневшими пальцами в перила, я смотрю вниз. Всего лишь четвертый этаж, люди выживали и при падениях с гораздо большей высоты.
Газон под окнами чист, если не считать пары отблескивающих бутылок да белеющих в свете фонаря окурков. Никакого распластавшегося детского тельца. Никаких криков, никакой суеты.
— Что там? — спрашивает из спальни Юля.
— Тут была эта девочка.
— Где тут?
Возвращаюсь с балкона и хватаю со стула штаны.
— Прямо тут, в квартире! — говорю. — Ты впустила?
— В смысле впустила? Я спала.
Выглядит удивленной. Если и притворяется, то очень хорошо. Наспех запрыгнув в штаны, мчусь в прихожую и дергаю ручку. Заперто. Значит, зашла и закрыла за собой. Нет, я бы точно услышал, как щелкает замок.
— Никуда не уходи! — кричу Юле, открывая дверь и ныряя в подъезд.
Внизу я шатаюсь по газону, наклонившись и щурясь, будто потерял ключи. Будто тело заметить так же сложно, как рассыпавшуюся мелочь. Теплый ветер ласкает взмокший затылок, сердце застряло в горле горячим куском.
Ничего, только мусор. Только запущенная трава да редкие сорняки.
— Че, мужик, закладку ищешь? — доносится насмешливо откуда-то сверху.
Раздраженно сплевываю. Приснилось. Почудилось. Игра теней, оживленная уставшим от бессонницы разумом. Тревога перешла все границы, надо держать себя в руках. Не доходить до крайностей.
Юля сидит на кровати с включенным ночником, когда снова появляюсь в спальне. Свет ложится на заспанное лицо, подчеркивая мешки под глазами и нездоровую бледность. Глядит с ехидным прищуром:
— Может, это тебе по специалистам надо?
***
Весь следующий день незнакомки преследуют меня как призраки. Девочка перебегает дорогу, когда торможу на красный по пути на работу. Оборачивается, глядя с озорной улыбкой, будто зовет поиграть в догонялки. Женщина сидит за столом на террасе летнего кафе, скучающе покачивая ногой. Провожает задумчивым взглядом, когда проезжаю мимо. Лицо открытое и приятное, но я отвожу глаза как от дохлой кошки. Желудок сжимается, силясь вытолкнуть выпитый утром кофе, приходится дышать глубже, чтобы отогнать тошноту.
Старуха маячит за окнами офиса. Стуча пальцами по клавиатуре, я то и дело отрываюсь от экрана, чтобы вытянуть шею и выглянуть наружу. Она то сидит на обочине тротуара, сгорбившись и шевеля губами, то медленно шатается из стороны в сторону. Прохожие не обращают на нее внимания, будто и не замечают вовсе. Кусая губы до крови, я подавляю желание спросить у кого-нибудь из коллег, видят ли они старуху. Если ответ будет отрицательным, я точно тронусь. Хотя, судя по всему, терять уже нечего.
Словно угадав мои мысли, она поворачивается к окну и косится на меня, улыбаясь гнилыми зубами.
Все они заодно — и девочка, и женщина, и эта бабка. Чего-то добиваются, нарочно изводят меня. И если раньше хотя бы боялись, то теперь ведут себя нагло. Вызывающе. Как будто они стали сильнее, а я слабее. Наверное, творят свои сектантские ритуалы, выпивая меня досуха.
Выдохнув, закрываю лицо руками. Надо бежать. Брать Юлю, снимать квартиру в другом конце города. Прятаться. Или без Юли, если уж они ей так нравятся. Черт с ними, лишь бы оставили в покое меня. Пусть все исчезнут, пусть останусь только я один.
***
— Они были здесь сегодня? — спрашиваю с порога, вернувшись домой.
Юля невинно хлопает ресницами:
— Кто?
— Не включай дуру!
Сбросив обувь, я обхожу квартиру, хотя понимаю, что никого не найду. По пути с работы я видел и девочку, и женщину, и старуху. Всех в разных местах, всех слишком далеко. Они не успели бы оказаться здесь раньше меня. С другой стороны, могут быть и другие. Кто знает, сколько их всего.
— Передай им — еще раз увижу, вообще не знаю, что сделаю, — говорю, проверяя ванную. — Хочешь, чтоб мы другую квартиру искали? Или к ним перебраться думаешь? Так пожалуйста, я тебя не держу, нечего мне мозги клевать.
Юля наблюдает мои метания без удивления, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди.
— Я плов приготовила, — говорит как ни в чем не бывало. — Руки помыть не забудь.
Весь вечер она ведет себя совсем как раньше, будто не было этих нескольких недель ада. Рассказывает что-то про подруг, шутит, смеется. Спрашивает, надо ли добавки. Ласково гладит по волосам, целует в шею. В глазах при этом сплошной лед, а к губам прилипла едва уловимая усмешка. Не могу отделаться от ощущения, что на меня движется поезд, и отпрыгнуть в сторону уже поздно.
(окончание в комментариях)
Пикабу, нужна ваша помощь. Мне 32 года, я с детства инвалид - нет кисти. В 9 лет обморозил пальцы, а в больнице отрезали всю кисть. Самое интересное, что я вообще этого не помню. Родители говорят, что забыл из-за шоковой травмы. Я 23 года прожил с этим, а примерно месяц назад начал вспоминать всякое. Точнее не то чтобы вспоминать. Оно звучит как натуральный глюк. Но переживается мной внутри как реальное воспоминание. Хз, может ложное воспоминание. Ну вот для примера. Я тут недавно "вспомнил", что у меня был старший брат. На год или два вроде старше. И у него тоже не было кисти. Причем вот это воспоминание было первое и какое-то смутное. Ничего конкретного, только образы. Ну то есть не как в фильмах показывают флешбеки и ты видишь футболку в которую одет брат, причёску его и квартиру 20 лет назад. Нет, скорее ощущение, вот мне примерно 9 лет, вот я где-то сижу, и рядом со мной сидит брат, я его самого не вижу, просто знаю что он сидит рядом. И я знаю что у него нет кисти. Вот и всё "воспоминание". Сначала мне показалось, что это типа прикол какой-то или глюк. Или задремал. Потом появились новые похожие воспоминания. Смутно стал вспоминать брата, ещё в те времена, когда у нас по две руки было. Не сразу, это как-то волнами накатывало то два-три воспоминания в день. То одно за неделю. Но я задумался. Если я в моей семье один ребёнок, то почему в детской всегда стояла двуспальная кровать? А я спал, то на нижнем, то на верхнем этаже.
Я конечно же задал этот вопрос маме. Она сказала, что кровать нам отдала тётя. Звучит вроде логично. Напрямую я маму спрашивать не стал, был ли у меня брат. Потому что звучит бредово. Но спросил, хотели ли они с папой второго ребёнка. Мама сказала, что они ещё до свадьбы решили, что заведут только одного.
Ещё по мелочи, это скорее с натяжкой. На некоторых фотографиях я сфоткан один, но не по центру. Вот идеально бы вышел такой кадр, если добавить кого-то второго рядом.
Ну или вот вам например такое воспоминание, я помню, что меня старший брат возил на велосипеде, на заднем багажнике. Мама сказала, что скорее всего меня возил кто-то из старших мальчишек во дворе. А теперь вопрос, с чего бы родители стали везти из гаража велосипед Кама для чужих дворовых мальчишек, хотя сам я научился кататься на двухколёсном велосипеде уже после 20-ти? Отец на нём никогда не катался тоже - слишком мал. Так Кама и провисела в гараже все 20+ лет без дела. Или нет?!
Последние воспоминания, которые мне приходят, самые жуткие. Мы сидим с братом в комнате и он вдруг мне говорит: "я вспомнил, наши руки ночью съел волк!", а я ему отвечаю: "нет, руки мы сами капроновой ниткой связали". И следующее воспоминание, как мы сидим с братом одни в квартире, с перевязанными кистями рук и в панике пытаемся развязать узел. Не помню в какую-то игру играли. Кисти уже не то, чтобы посинели, а уже почернели. У нас слёзы на глазах, мы бежим за ножницами, но ножницы то ли тупые, то ли у нас просто не получалось. Мы бежим на кухню за ножом и перерезаем нитку. Но пальцы на руках уже не двигаются.
Теперь следующее воспоминание. Опять я с братом, он без обоих рук по плечи и без одной ноги. Мы горячо спорим. Он говорит, что ещё неделю назад он был цел. А я кричу, что он родился таким. Он орёт, мол, "вы всё забыли, а я стал вспоминать".
И последнее воспоминание, которое мне пришло. Ночь. Мне 9, но ещё до происшествия с ниткой/обморожением. Мы спим, я внизу, брат наверху. Внезапно брат схватил меня за руку и разбудил. И шепотом шипит мне: "Проснись! Проснись! Меня только что кто-то за руку схватил". В его глазах ужас, я сам перепугался до смерти. Брат слез со второго этажа ко мне на первый. Я ещё подумал, как он со второго этажа смог до моей руки дотянуться?
Жуть. Хотя нет, наверное самое жуткое, пока я всё это писал, мне на секунду показалось, что ещё в прошлом месяце у меня было две кисти. Похоже я начинаю вспоминать, как и мой брат...
Лавашов вошел в квартиру, арендованную для него конторой, и ноздрями втянул затхлый воздух и осевшую на желтых стенах пыль.
— Ну здравствуй, новый сарай, — поприветствовал Лавашов свое пристанище на ближайшие восемь месяцев и звонко чихнул.
Новый сарай ответил скрипом деревянных полов и шумом с улицы.
В Пресноводинск Лавашов приехал в командировку. Его фирма недавно снесла частный сектор и гаражный кооператив, а теперь должна была взять лопату и рассечь город высокоскоростной магистралью надвое, как червяка.
На чехословацкий письменный стол лег ноутбук, скромный гардероб Лавашова поместился на стуле и частично на подоконнике. Остальные вещи сами собой распределились по поверхностям в процессе обживания.
Кроме старой мебели и вываливающихся розеток был тут еще пузатый телевизор марки LG, покоившийся под кружевной салфеткой.
— Винтаж! — присвистнул Лавашов.
Этим же вечером он включил телек, чтобы тот работал фоном. Не любил мужчина тишину, в ней зарождались мрачные мысли. Лавашов начинал думать о том, что ему уже сорок, а он всё так же безнадежно холост, об обстановке в стране и мире, о том, что Брюс Уиллис больше не снимется в новых фильмах…
По всем каналам показывали только серую рябь. Лавашов нажал на кнопку девяносто девять раз — ничего. И только на сотый появилась картинка.
— О какая, — по́шло улыбнулся телезритель, заметив на экране привлекательную ведущую местных новостей.
Молодая, чуть старше двадцати, она отвечала всем параметрам вкуса Лавашова: в нужных местах стройная, в других, наоборот, объемная. Милая, естественная — в общем, мечта, до которой Лавашову никогда не добраться с его-то скромностью.
Сделав погромче, мужчина уселся за стол, включил лампу, ноутбук и, отхлебнув кефира из бутылки, принялся работать.
— Сегодня мэр города Пресноводинска Илья Колычев торжественно перерезал ленточку новой школы по адресу: Сырокопченова, 4а. Школа рассчитана на восемьсот учащихся, — вещала с экрана ведущая, когда Лавашов сверял спецификацию проекта.
Услышав краем уха информацию, он оторвал взгляд от ноутбука и взглянул в окно. В сумерках чернела общеобразовательная школа номер тринадцать, о которой говорилось в новостях. Судя по недавно перекрашенному козырьку и по количеству проделанных детьми дыр в заборе, работала она не один год.
Ну да, всё правильно. Лавашов со своей профдеформацией сразу обратил внимание на подпорченный вентфасад.
Бросившись к телевизору, он решил проверить, не ошибся ли адресом.
На экране была та самая школа, что и за его окнами, только выглядела она действительно новой, а пышные клены, высаженные по периметру, торчали хлипкими низкорослыми саженцами.
Дальше шел какой-то странный реклaмный ролик. Лавашову показалось, что он видел его сто лет назад. «Таких шоколадок уже, кажется, и не продают», — раздалось где-то у него в голове.
Снова на экране возникла ведущая.
— С вами Алиса Бакланова, мы продолжаем выпуск новостей. Горводоканал обещает провести полную замену оборудования в северной части города уже к две тысячи девятому году. Как сообщает глава департамента… — мурлыкала красотка-дикторша, а Лавашов всё никак не мог взять в толк, что происходит. Кажется, это были новости из позапрошлого десятилетия.
«Запись, что ли, какую показывают?» — подумал он про себя.
Прослушав информацию о водоканале и о предстоящих концертах в местной филармонии, он дождался момента, когда на экране возник телефонный номер студии. Текст предлагал позвонить в прямой эфир и обсудить острые социальные вопросы города.
Смеха ради Лавашов набрал номер на своем смартфоне и, ожидая ответа вроде «номер не существует», глупо улыбался. Но тут пошли гудки.
— А у нас первый звонок в эфире, — произнесла Бакланова. — Добрый вечер, представьтесь, пожалуйста, — послышался ее голос в динамике телефона Лавашова. От неожиданности мужчина чуть не метнул телефон в стену, но, вспомнив о цене гаджета, передумал.
— А-а-ал-ло, — поздоровался он, и голос его прозвучал в телевизоре.
— Представьтесь, пожалуйста, — повторила Бакланова.
— Д-д-дмитрий.
— Дмитрий, вы хотите поговорить о том, возможно ли строительство новой магистрали на месте частной застройки?
— Нет. Не хочу. Я ее уже строю, — сообщил дрожащим голосом Лавашов. — Простите, а какой у вас сейчас год?
На секунду лицо ведущей стало пунцовым. Психов в прямом эфире ей только не хватало.
— У нас прервалась связь с Дмитрием, мы ждем новых звонков от наших телезрителей, — включила профессионала Бакланова, но тут снова раздался голос Лавашова:
— Вообще-то я тут.
— Так, Лёва, что там у вас? Отсоедините его, — прошипела ведущая сквозь натянутую улыбку.
— Алло, Алиса, это Дмитрий. Простите, я сам не понимаю, что происходит, но тут явно творится какая-то ерунда, — продолжал портить эфир Дима.
— Дорогие телезрители, у нас технические неполадки, приносим извинения.
Бакланова встала со стула и вышла из кадра. Дальше послышался противный женский мат и громкий стук в металлическую дверь.
— Лёва, вашу ж налево, я вас сейчас на британский флаг порву, открывай!
Наблюдая за происходящим, Лавашов потянулся к бутылке кефира и внимательно посмотрел на срок годности и на процент содержания алкоголя.
— Чё происходит-то? — снова появилась в кадре взбеленившаяся Бакланова. — Смешно вам, твари? Прикольчики, да?! — кричала она куда-то мимо камеры.
— Алиса, послушайте, кажется, у нас с вами тут временной мост выстроился, — совершенно серьезно сказал в трубку Лавашов.
— Какой еще, к чёрту, мост?! Единственный мост выстроился в деревне Верхняя Каменка, в семидесяти километрах от райцентра, — вернулась к своим новостям перепуганная до смерти Бакланова. — Выпустите меня, прошу! — выла она и стучала ногами по полу.
— Я... я не знаю как! Подождите!
Обойдя телевизор, Лавашов убедился, что с техникой всё в порядке. Правда, ни антенны, ни ТВ-приставки не было: прием шел буквально из ниоткуда. Вытащив штепсель из розетки и вернув его обратно, мужчина нажал на кнопку. Бакланова всё еще была в студии и, сидя за рабочим столом, хныкала, упершись в него лбом.
— Алиса, послушайте, какой у вас сейчас год? — повторил вопрос Лавашов.
— Две тысячи седьмой, — прогундосила Бакланова.
— Алиса, вы, главное, не паникуйте. Клянусь, я тут ни при чем! Ну, может, разве что в церковь не хожу и на Крещение не купаюсь, но в целом веду образцовую жизнь.
— Я похищена, да? — обреченно спросила Бакланова, всё еще не поднимая головы.
— Нет. Но вы, кажется, застряли во времени!
— Как это? — спросила Бакланова, подняв наконец зареванное лицо и осмотрев свою одежду. — Я вообще-то слежу за модой!
— Да при чем тут это? На дворе сейчас две тысячи двадцать четвертый.
— Зачем вы издеваетесь?
— Да не издеваюсь я! — прикрикнул Лавашов, и это подействовало на Бакланову как пощечина. — Как называется ваш телеканал?
— «Баланс»…
— Минуту, я сейчас в интернете гляну, что у вас там за сбои.
— Только не пропадайте, умоляю!
— Да я с телефона гляну, сейчас на громкую связь поставлю.
— Как это — с телефона? — удивилась Бакланова.
— Да тут нормально 4G ловит. Жаль, Wi-Fi нет, — тыкал Лавашов по сенсору.
— Ни хрена не поняла… — только и ответила Бакланова.
Проштудировав несколько сайтов, Лавашов почувствовал, как постепенно выпадает из реальности.
— У меня для вас плохие новости… — произнес он бесцветным голосом.
— Дожили. Ведущая новостей в прямом эфире слушает плохие новости от телезрителей, — вздохнула Бакланова. — Валяйте.
— В общем, телеканал ваш закрыли в две тысячи седьмом после пожара на студии. Тогда погибло пять человек. В том числе…
— Да не тяните вы!
— В том числе телеведущая прямого эфира новостей «Пресноводинск 24» Алиса Бакланова.
Даже через выпуклый экран старого телевизора с низкокачественной картинкой было отчетливо видно, как покраснели глаза у Баклановой.
— Так это что, получается, я тут застряла навечно, что ли?..
Лавашову словно старых тряпок напихали в горло: ни слова сказать, ни вздохнуть нормально.
— Дмитрий, вы чего молчите? Вы тут? Дмитрий!
— Я здесь. И это… Можно уже на ты.
— Действительно, чего это я. Вежливый, блин, полтергейст. Вот ведь угораздило. Не могла я застрять в прогнозе погоды у Журавлева? У того хоть бутылка коньяка всегда под столом. Так и вечность скоротать можно… — рассуждала сама с собой Алиса.
— А что у вас там еще за новости? — решил отвлечь новую знакомую от мрачных мыслей Дима.
Собравшись кое-как и растерев слезы вместе с тушью по щекам, Бакланова зачитала остальные новости.
— Дачник из Пресноводинска вырастил самую большую в стране тыкву. Пятьдесят процентов жителей региона в этом году собираются провести предстоящий отпуск на море. В очередной раз побежден злостный ротавирус, и в очередной раз без единой жертвы. Налажен экспорт продукции Пресноводинского Завода биметаллических радиаторов отопления, — девушка рассказывала, а на экране сами собой включались заготовленные сюжеты и старая реклама.
— Какие прекрасные новости, — с легкой тоской произнес Лавашов.
— А у вас там что творится в мире? — спросила Бакланова.
— Да так… Примерно то же самое. А у тебя семья есть? Муж, дети? — поспешил сменить тему Лавашов.
— Нет. Я хотела сначала карьеру сделать, мир посмотреть. Посмотрела, блин…
— Я тоже не женат. Хотя мир удалось немного глянуть.
— И как он тебе, мир этот?
— Красиво. Жаль только, что один смотрел, не с кем было моменты разделить.
— А чего не женился?
— Да я знакомиться не умею. Стесняюсь.
— А «аська» на что? — удивилась Бакланова.
Лавашов немного посмеялся, а затем рассказал, как далеко шагнул интернет.
Они проболтали почти до самого утра. Лавашов рассказал о себе всё, что вспомнил. Да и Бакланова, не стесняясь, поведала свою историю.
— Знаешь, Дим, а мы ведь с тобой почти одногодки, получается, — закинув ноги на стол, сделала вывод Алиса.
— Ага. Жаль, что раньше не узнали друг друга. Может, подружились бы.
— Может, — задрала голову к потолку Бакланова, раскачиваясь на своем стуле.
— Слушай, а ты вообще никак выбраться не можешь из студии? — спросил Дима.
— Я пробовала, ты же видел. Ощущение, что дверь заварена. Может, прикипела от температуры. Пожар-то, видимо, всё же случился.
— Жаль… Может, удалось бы спастись. Я бы хотел тебе помочь, но машину времени так и не изобрели.
— Ну, может, ты тогда ее изобретешь? — грустно хихикнула Бакланова.
— Ага, только я больше по 3D-моделированию. Хотя, как знать, к чему приведет наука через пяток лет.
Утром Лавашов выпил литр кофе и отправился на работу. А вернувшись, понял, что перед уходом машинально выключил телевизор. Включив его, он судорожно начал перещелкивать каналы, пока не нашел «Баланс». Бакланова была на месте и плевала шариками из бумаги через шариковую ручку в потолок.
Лавашов набрал номер студии, поздоровался, и они снова пропали на несколько часов за беседой. Затем он поспал некоторое время, поработал, поужинал и вернулся к Баклановой, чтобы помочь ей хоть немного скоротать вечность.
— Слушай, а когда я выключаю телевизор, ты где?
— Не знаю, я не замечаю, что ты его выключаешь, как будто ты никуда не уходил. Вот бы взглянуть на тебя хотя бы разок...
— Да уж, мне везет больше — я вижу, какая ты красивая…
— Да ну тебя! Кому теперь эта красота нужна?
— Мне нужна.
Так за разговорами прошла неделя. Лавашов каждый день стремился как можно скорее попасть домой, не тратя времени на долгие покупки в магазинах, на социальные сети, на звонки. Бакланова занимала всё его время, пока однажды он случайно не узнал, что ежедневно проходит мимо здания бывшего телеканала «Баланс».
Окна и двери были заколочены, вывеска наполовину содрана, на стенах все еще виднелась копоть после пожара. Перемахнув через глухие ворота во двор, Дима чуть не подарил собаке охранника левую ногу. Пес был на длинной цепи.
Пройдя вдоль стенки, Лавашов добрался до служебного входа, который, на удивление, был не заперт. Попав внутрь, он включил фонарик на телефоне. В помещении воняло человеческими экскрементами и гарью. На полу валялись давно истлевшие венки и ленточки «От коллег», «От друзей», а еще огарки растаявших свечей, какие-то обломки декораций, пустые бутылки и шприцы.
По лестнице Лавашов поднялся на второй этаж, где находилась студия. Дверь оказалась открытой. Внутри было очень мрачно и пусто: отсутствовал стол, не было освещения. В одном из углов Лавашов обнаружил наполовину расплавившуюся при пожаре камеру, прикипевшую к сильно деформированному штативу. Прибор был мертв, как и всё вокруг. Но, подойдя ближе, Лавашов заметил, что у камеры осталась целой линза, и направлена она была точно на то место, где стоял стол Баклановой.
Что-то кольнуло Лавашова в сердце. Странное наваждение потянуло его к полу, где он отыскал небольшую железяку и взял ее в руку. «Бей!» — раздалось у него в голове, и он ударил. «Спасена!» — снова раздалось где-то в сознании.
— Кто здесь? — послышался голос во мраке.
Выключив фонарь, Лавашов помчался прочь… Так он бежал до самого дома, а добравшись, не переводя дыхания, включил телевизор. Он нервно жал на кнопку, сменяя телеканалы: 98… 99… 100. Баклановой нигде не было. Повторив операцию раз десять, Лавашов улыбнулся, вытер подступившие слезы и завалился спать прямо в одежде. Спасена!
Проснулся Дима от звонкого детского смеха. Он открыл глаза и никак не мог понять, где находится. Какой-то незнакомый потолок, незнакомое постельное белье, незнакомая собака лает в незнакомой соседней комнате и там же смеется незнакомый ребенок.
Тут Лавашову на грудь легла женская рука. Осторожно повернув голову, он вскрикнул. Рядом лежала она — Бакланова. Только старше, чем он ее помнил.
— Я умер, что ли? — спросил Лавашов, когда Алиса открыла глаза.
— Дим, ты чего? — посмотрела на него испуганно Алиса.
— Ты же погибла… При пожаре… В две тысячи седьмом. Что происходит?!
— О как, — села в кровати Бакланова. — Я так понимаю, вернулся другой мой муж, который спас меня.
— Спас?
— Ну да. Ты спас меня. Больше некому. Правда, я не знаю как. А как?
— Я… Я не помню… Помню только, как забрел в здание бывшего телеканала и разбил там камеру.
Дима рассказал в подробностях свой поход на место пожара, а Алиса в свою очередь поведала, как вернулась в день пожара, но уже со знанием того, что вот-вот должно случиться страшное. Она помнила странный эфир, звонки телезрителя — всё это было как во сне. Бакланова всех предупредила и, действительно, пожар чуть было не случился, но обошлось. А потом она разыскала и самого Лавашова, только молодого выпускника института. Он ее истории, разумеется, не поверил, как и тому, что она хочет с ним познакомиться поближе.
— Как видишь, у нас все хорошо. Двое детей, собака, большой дом, — поцеловала она в щеку Диму.
Память Лавашова из двух реальностей начала постепенно смешиваться. Он вспомнил день свадьбы, медовый месяц, и пока на этом всё.
Они снова проболтали весь день, как тогда, во время прямого эфира. Бакланова посвятила Лавашова во всю их общую историю, рассказала о своем резком повышении, о том, как вышла на большое телевидение, о долларах, в которые она вложилась, помня рассказы Димы, звонившего в студию.
— Разве так бывает? — спросил Лавашов, гладя по волосам свою красивую и совершенно счастливую жену.
— У нас в Пресноводинске и не такое бывает. Один мужик такую большую тыкву вырастил неделю назад, я тебе сейчас покажу, — улыбнулась Бакланова и достала телефон.
Александр Райн
мой тг канал https://t.me/RaynAlexandr
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
По колено в грязи пробираясь по весеннему лесу, Лида тысячу раз успела проклясть и дедушку, и его наследство.
Конечно, она-то шла налегке – не то что пыхтящий рядом Глеб, который волок в рюкзаке надувную лодку. И всё равно, шагать по полурастаявшей снежной каше в медвежьей глуши, где даже тропинок нет… Корни будто нарочно ставили подножки, мокрые еловые лапы стегали по лицу, голые ветки цеплялись за волосы, как ведьмины пальцы.
А ведь им с Глебом потом ещё идти обратно.
Да, вчера, на тёплой и светлой Лидиной кухне, всё это виделось совсем по-другому…
∗ ∗ ∗
Она не любила пускать Глеба к себе домой, но тот наотрез отказался встречаться в парке или в кафе – дело, мол, не для посторонних ушей. Лида хорошо знала, какие у брата «дела»: обычно он вспоминал о ней только затем, чтобы попросить денег, которых у неё самой кот наплакал. Но сейчас случай был и впрямь особый.
Плюхнувшись на кухонную табуретку, Глеб параноидально огляделся, словно боялся, что его могут подслушать воробьи за окном, и выдохнул:
- Он рассказал, где искать золото!
Лида, которая как раз заваривала чай, позабыла дышать и вместо лимона порезала палец.
Дедушкино золото. Их семейная легенда.
Ни Глеб, ни Лида не знали маминого отца. Родственники по той линии утверждали, будто их семья не простая, а происходит от какой-то дворянской фамилии – потому-то, по официальной версии, дед и отрёкся от мамы, когда та вышла за простого трудягу с завода. Даже когда отец запил, и дела пошли из рук вон плохо, дед помогать не стал – хотя, по слухам, жил очень и очень небедно. Отчасти якобы потому, что где-то там у него до сих пор хранилось спасённое от революции родовое золото…
В детстве эта история казалась Лиде чем-то вроде волшебной сказки, а потом – просто-напросто чушью. Но вдруг мифический дед, переживший и дочь, и алкаша-зятя, нашёл внуков сам. Позвонил, попросил приехать повидаться, пока его ещё не сожрал рак.
Глеб улетел к нему сразу. Лиде удалось взять билеты только на следующий день, но в тот же вечер ей позвонили сказать, что уже поздно.
Она так и не успела познакомиться с дедушкой. А вот Глеб…
Возбуждённо хлюпая чаем, он рассказывал, как сидел у постели старика, и тот чуть ли не на последнем вздохе рассказал ему, где спрятал клад. В лесу, тут, рядом, как раз недалеко от их родного города, где он и сам жил до ссоры с дочкой. На машине ехать всего часа три. Ехать причём уже завтра, потому что мало ли, зачем рисковать, у стен, в конце концов, тоже есть уши.
- И зачем тебе я? – хмыкнула Лида, выслушав до конца. – Неужто не хочется прибрать к рукам всё золотишко в одну харю?
Глеб поморщился.
- Ты же знаешь, что я без тебя ничего не найду.
Это было похоже на правду: Глеб по жизни терял очки у себя на носу, зато у Лиды с детства был талант находить всё, что от неё пытаются спрятать. Сначала – мамину косметику и тетрис брата, отнятый за двойки, потом – папины заначки, чтобы купить в дом хоть чего-то, кроме выпивки…
И всё-таки Лида знала повзрослевшего Глеба слишком хорошо.
- Так в чём подвох?
Глеб вдруг устало вздохнул, снял очки. Отодвинул кружку с чаем.
- Лид, да какой подвох? Ты думаешь, я забыл, как ты меня от бухого бати прятала? Как в школу ко мне на собрания ходила? Поделимся пополам и расстанемся друзьями. Я – в Москву, ты – в Питер. Идёт?
Разве она могла сказать ему «нет»?
∗ ∗ ∗
Деревья нехотя расступились, выпуская горе-путешественников на берег озера. Наверное, летом тут было бы чудесно искупаться, позагорать на золотом песке, но сейчас, под пасмурным небом, от одного взгляда на чёрную торфяную воду Лиду до костей пробрал холод.
Они с Глебом, сменяя друг друга, накачали лодку ножным насосом. Глеб отстегнул от рюкзака складные вёсла и, погрузив сестру на борт, неумело погрёб к острову, ждущему почти у озера на середине. Островок был крошечный – на нём только и уместилось, что щелястая избушка да навес с половиной поленницы.
Да уж. Дедуля спрятал свои богатства на совесть.
Глеб вытащил лодку на берег. Покосившаяся дверь домика, разбухшая от влаги, долго не хотела открываться; внутри пахло затхлостью и пылью. Грязные окошки едва пропускали свет.
- Ну, с чего начнём? – деловито осведомилась Лида.
- Посмотри пока на чердаке, а я попробую печку разжечь, - Глеб потёр озябшие ладони. – Холод собачий.
Ступеньки лесенки страшно скрипели, но Лиде всё же удалось взобраться наверх. Одного её шага хватило, чтоб поднявшаяся туча пыли заволокла весь чердак, но сдаваться она не планировала, хоть фронт работ предстоял нешуточный. Невысокая комнатка под крышей была завалена чем попало: какой-то старой одеждой, коробками, журналами…
Эх. Надо было взять с собой резиновые перчатки.
Лида начала быстро, но внимательно перебирать груды одежды, выворачивая карманы и ощупывая подкладку. Что-то мрачно подсказывало ей, что им, чего доброго, придётся в итоге вскрывать полы и простукивать стены…
- Да уж, - крикнула она Глебу. – Надо было с ночёвкой ехать!
Он не ответил.
- Эй, ты, щегол! Ты там куда провалился?
Щеглом Глеба окрестил батя. Брат так ненавидел это словечко, что просто обязан был проорать в ответ что-то обидное. Но в доме было тихо.
Слишком.
Когда Лида ссыпалась вниз по лестнице и выскочила на порог, Глеб уже вовсю грёб прочь от острова.
- Эй! – завопила Лида. – Ты чего удумал?!
Как будто она сама не понимала, чего.
Глеб даже не посмотрел в её сторону. Просто размеренно, упорно работал вёслами, становясь всё дальше и дальше.
- Стой! – Лида рванулась вперёд, с шумным плеском влетела в воду. Запнулась, рухнула на колени. – Вернись! Гле-еб!!
Она могла кричать, сколько хотела. Он не обернулся.
Дно около острова быстро ныряло в глубину. Через два шага Лиде было уже по пояс, через четыре – по грудь. Она звала брата, пока не хлебнула поднявшейся к подбородку воды. Попыталась плыть за ним, но дно ушло из-под ног совсем, куртка набрякла от влаги, резиновые сапоги потянули на дно, как тазик с цементом в фильмах про бандитов, и Лиде хватило ума повернуть назад.
Она выползла на берег, лицом вниз упала на землю и зарыдала в голос.
Как? Как она ему позволила?
Лида ведь знала. Знала. Когда они с Глебом выросли, между ними возник негласный уговор: каждый сам за себя. Глядя друг на друга, они видели только грустное детство, которое хотелось забыть навсегда, выбросить и тщательно вымыть руки.
Но… Лиде так хотелось верить. Она так мечтала уехать из их заплесневелого городка. Наконец поступить в университет.
Она сама дала Глебу себя обмануть. Напомнить о времени, когда они жались друг к другу, чтобы выжить. Когда Лида после смерти мамы пришивала брату пуговицы к школьной форме, а он, семиклассник, бежал встречать сестру, если та возвращалась домой одна по темноте…
Когда Лида охрипла от плача, слёзы кончились, и она осознала, как мерзко липнет к коже холодная, мокрая до нитки одежда.
Она заставила себя встать. Вылила воду из сапог, выжала куртку, недолго думая, сняла капающие штаны. Ничего, от маленького стриптиза ещё никто не умирал, тем более что на много километров вокруг никого нет. В этом она не сомневалась: Глеб – умный мальчик, и, если уж он решился её убить, то наверняка продумал каждую мелочь. Правда, руки, чтоб его, марать не захотел… Решил действовать методом из сказки про Гензеля и Гретель. Жаль, Лида не додумалась отмечать путь хлебными крошками, и теперь её никто не найдёт…
Да и кому искать? Ну, на работе хватятся, когда она не явится на смену – и что? В «Жди меня» уж точно писать не будут. Телефон… Чёрт! Лида спешно вытащила его из кармана утопленных штанов – экран ещё светился, но связи всё равно не было. Она попробовала набрать сто двенадцать – ничего.
Кто б сомневался.
Слёзы помогли ей выплеснуть эмоции, оставив ясный и почти что спокойный ум. Итак, надеяться, что её спасут, не стоит. Переплыть это озеро она не сможет. Фиг знает, какая там глубина, но Глеб наверняка проверил и это. Лида немножко умела плавать, в основном по-собачьи, но толку-то? Вода холодная, а человек может продержаться в холодной воде… сколько? Минут пять?
Отчаяние подняло голову у неё внутри, но Лида решительно наступила сверху, ломая ему хребет. Так. Сейчас у нас весна. Снег тает, так что воды в озере даже больше, чем обычно. Если как-то дожить до лета, уровень воды спадёт, и она станет теплее, и тогда… тогда…
Вот только до лета ещё два месяца, а из припасов у тебя – пара бутербродов из города да полбутылки воды.
Лида тряхнула головой, приняла эти факты к сведению и решительно направилась в дом. Первым делом нужно получить представление о ресурсах. Внутри может найтись что-то полезное, да и, честное слово, стоять на улице в одних труханах – сомнительное удовольствие…
Даже в разгар дня в избушке было темно. На ощупь обыскав лавки и полки, Лида нашла кружки и котелки, но вот наполнить их всё равно было нечем. Под навесом снаружи, кроме дров и насквозь проржавевшего топора, валялись потускневшие блёсны и спутанные мотки лески. В углу гордо возвышалась груда пустых пластиковых двухлитровок из-под пива. Похоже, этот островок – что он не имеет к их деду никакого отношения, Лида давно уже поняла – когда-то был базой рыболовов. Чёрт, ну неужели они не оставили после себя ничего съедобного?!
В конечном итоге Лида нашла за бутылками несколько банок тушёнки. Этикетки выцвели и отклеились, так что срок годности было не прочитать, но жестянки раздуло так, что они скорее относились к взрывным устройствам, чем к пище. Лида пока не знала, насколько отчаянно она должна умирать от голода, чтобы решиться попробовать их открыть.
Раздосадованная, она вернулась в дом, со злостью скинула мокрые сапоги, немилосердно натирающие ноги, и вдруг нащупала босыми ступнями люк в подвал.
Её сердце разом забилось быстрее. Подпол! Конечно! Где же ещё хранить припасы!
Железный засов даже не был задвинут. Лида подцепила крышку ногтями, подняла…
И встретилась взглядом с чем-то страшным.
Это длилось всего секунду, но та секунда была длиннее жизни. Оно смотрело на неё из тьмы: два глаза, светящихся, как у кошки, в тусклом оконном свете.
Лида завизжала и захлопнула крышку как раз в тот момент, когда в неё с силой ударили снизу. Лида встала на неё коленями, прижимая собственным весом; дрожащими руками кое-как задвинула засов. Вскочила, дико озираясь в поисках чего-то тяжёлого, нашла взглядом сундук. Тот почти прирос к полу, но она смогла сдвинуть его, уперевшись ногами в стену.
Когда он скрыл подпрыгивающую крышку, наглухо запирая подвал, удары прекратились – их сменил скрежет когтей.
Не дожидаясь, пока то, что внутри, своротит с дороги и сундук, Лида выскочила на улицу. Захлопнула дверь, лихорадочно соображая, как бы запереть её снаружи. Поняла, что никак, и зарыдала снова – на этот раз от ужаса.
Никто не выбежал за ней следом.
Немного придя в себя, Лида осознала, что за ней не гонятся. Сделала несколько глубоких вдохов, прокралась к двери, прижалась к ней ухом. Отпрянула снова, слыша, что когти всё так же царапают пол изнутри.
Лида не знала, сколько просидела на поленнице под навесом, поджав под себя босые голые ноги. Вряд ли очень долго – холод бы не позволил. В какой-то момент она перестала чувствовать все двадцать пальцев и поняла: оставаться здесь – не вариант.
Она долго стояла на пороге дома, набираясь смелости. Поскрёбывания вроде как стали тише, да и сундук не сдвинулся с места. Это обнадёживало, но не слишком.
Ну же, давай, девочка. Там, в подвале, просто какое-то лесное животное, которое забрело в дом. А кто ещё это может быть? К тому же, ему теперь никуда оттуда не деться. И тебе самой – тоже никуда. Потому что если ты не войдёшь внутрь, то замёрзнешь и умрёшь.
Лида на цыпочках обошла люк по широкой дуге и белкой шмыгнула на чердак. Закрыла за собой дверцу, как могла, завалила её всяким хламом. Потом собрала всю одежду, какую нашла, и принялась сооружать себе гнездо. Всё было отсыревшим, вонючим и холодным, но её трясло так, что хотелось просто зарыться во что угодно, хоть в грязный сугроб, закрыть глаза и уснуть. А там – будь что будет.
∗ ∗ ∗
Утром она выглянула с чердака, и её встретила тишина.
Никто не скрёбся и не бился в подполе. Может быть, там и вовсе никого не было? Она перенервничала, переохладилась, да и не ела с самого прошлого утра. Батя вон в последние месяцы перед смертью поехал кукухой и начал слышать то, чего нет, а она, в конце концов, его дочка…
Проверять Лида, конечно, не стала.
Она съела половинку бутерброда и чуть не заплакала от усилия, пряча вторую до обеда. Телефон за ночь отмучился и умер – Лида несколько раз попыталась его включить, потом размахнулась и изо всех сил бросила в стену. Дала себе пощёчину, встала и пошла шарить в буржуйке в поисках спичек.
Этим она занималась сегодня. Как пещерный человек, училась разводить огонь – и потом сидела и грела руки, борясь с желанием прижаться к раскалённому боку буржуйки всем телом. Ожесточённо драила стёкла в окнах, чтобы в домике стало хоть чуток светлей. Выбрав на чердаке вещи поприличней, устраивала кровать на лавке у печки – прошлой ночью она чуть не околела. Раз уж ей предстоит провести на этом острове какое-то время, то нужно хотя бы сделать это с максимальным комфортом.
Никакого комфорта, конечно, так и не получилось.
Лида почти не спала следующей ночью. Угли, тлеющие в печке, едва-едва разгоняли первобытную тьму, живущую здесь, в лесах, и каждый шорох, каждый всплеск озёрной воды казался громче выстрела из пушки. Но это была ерунда по сравнению с голодом. Припасы кончились ещё днём, и голод впился в Лидин желудок безжалостными зубами, крутил его, рвал на части…
Ничего, девочка. Дальше будет ещё хуже.
Промаявшись до рассвета, Лида вышла набрать воды в помятый котелок: её бутылка опустела ещё вчера, и горло пересохло, как пустыня.
Неподалёку от острова беззаботно плавали утки. Лида вдруг вспомнила, как неделю назад кормила таких же булкой в парке, и эта булка встала у неё перед глазами так живо, что Лида, сама не понимая, что делает, схватила камень, бросила и...
Попала.
Утки, суматошно крякая, поднялись на крыло и исчезли в утреннем тумане; только одна осталась грязной тряпкой болтаться в камышах. Лида чуть было не бросилась за ней, как охотничья собака, но вдруг поняла, что не знает, что делать дальше. У неё даже нет ножа, только топор, тупой, как школьник, который думает, что Австрия и Австралия – это одна и та же страна. Достать эту утку, ощипать, разделать, трогать руками мокрые перья и кровь…
Она не сможет. Просто не сможет.
В общем и целом, в распорядок дня пришлось внести ещё полчаса рыданий. Вообще-то Лида не привыкла распускать нюни, но можно было сделать скидку на голод, холод и ситуацию, опасную для жизни. Ничего. Никто всё равно не видит.
После она решительно пошла и обыскала дом снова, настежь открыв для света дверь. Избушка мигом выстыла, но Лиде улыбнулась удача: она отыскала полпачки макарон, завалившихся под стол, и немного гречки. Вот! Ну вот же! Живём! Не дождётесь!
В тот день, подкрепившись гречкой без соли, Лида начала строить плот.
Этот процесс занял следующие дня три или четыре. Наверное, какой-нибудь деревенский мальчишка, который каждое лето сооружает плоты забавы ради, справился бы быстрее, но Лида старалась как могла – без инструментов и советов гугла. Сначала она с горем пополам, ломая ногти, сумела отодрать несколько досок от стен и крыши навеса. Потом думала, чем их скрепить. Сидела и рвала на полосы старую одежду. Распутывала клубки лески. Над островом гулял ветер, в лесу шептались деревья и гомонили птицы, но всё равно без людей и машин вокруг было так тихо, что Лида, не выдержав, просто начала петь во всё горло. Пела она ещё хуже, чем плавала, да и песен-то толком не знала, разве что какую-то приставучую попсу из магазинов и маршруток, так что мирный лесной пейзаж то и дело оглашали обрывки песен Киркорова и Меладзе.
На ночь работу приходилось сворачивать. Только здесь и сейчас Лида прочувствовала, как это – «темно, хоть глаз выколи». Иногда она просыпалась ночью, когда печка уже прогорела, и понимала: если она ослепнет, то не заметит разницы.
В подвале больше не скреблись. На самом деле, раз или два Лиде показалось, что там, внизу, скулят, но она заставила себя думать, что это просто скрипят деревья в лесу. Звук, говорят, далеко разносится над водой…
Она знала, что ей придётся туда спуститься. И скорее рано, чем поздно.
Как Лида ни растягивала свой провиант, гречка с макаронами кончились тоже, а она так и не придумала конструкцию плота, который сможет выдержать её вес.
На пятый день, или, может, на шестой – она как-то быстро сбилась со счёта – она сказала себе, что сейчас или никогда. Лида и так едва переставляла ноги, голова кружилась от голода, и сил вставать по утрам становилось всё меньше. Да и желания, если честно, тоже. Нужно было с этим кончать.
Она соорудила себе факел из палки, обмотанной тряпкой. Постояла перед сундуком, сжимая и разжимая кулаки, и принялась сдвигать его с крышки люка.
Когда Лида приоткрыла крышку на самую чуточку, из подпола не донеслось ни звука. Когда распахнула её полностью – тоже.
Вот видишь? Там никого нет. Не может там никого быть.
Чувствуя себя археологом, лезущим в про́клятую гробницу, Лида начала спускаться по ступенькам. Последняя подломилась под её ногой, и Лида со всплеском провалилась вниз, в воду. Она застыла, не дыша, как мышь под лапой у кошки, но ничего не произошло.
Воды было где-то по щиколотку. Похоже, подвал был спроектирован как попало, и его подтапливало по весне. Осматриваясь, Лида обвела факелом полукруг. Свет блеснул на боках банок с закатками, вспугнул затаившиеся по углам тени и высветил…
Это.
У Лиды не было для этого подходящего слова. Как-то раз в детстве она забрела на городской рынок и увидела в мясном отделе вещи, после которых ей месяц потом снились кошмары. Так вот, эти кошмары – они были как раз про что-то типа того, что, скорчившись, сидело в углу.
У этой… штуки была голова, как у освежёванного лошадиного трупа, и бескожее тело, влажно блестящее сукровицей, как будто всё из перекрученных сухожилий и вывернутых суставов. Тварь забилась в угол, словно спасаясь от воды на куче сваленных там мешков; она свернулась в позу чудовищного эмбриона, и Лиду затошнило, когда она представила, насколько длинными эти конечности будут в развёрнутом виде.
Существо повернулось к ней и издало звук очень несчастной собаки. Несчастной, скорее всего, потому, что ей перерезали горло и кинули в сточную канаву. Булькающий, полный страдания скулёж. Свет факела отразился в мутных, мёртвых серых глазах.
Очень медленно, без резких движений, Лида принялась отступать обратно к лестнице.
Тварь не шевельнулась, равнодушно глядя куда-то сквозь неё, до тех пор, пока Лида сослепу не налетела спиной на башню из ящиков, сложенных один на другой.
Ящики с грохотом обрушились на неё и на пол, и всё стало происходить слишком быстро. Уронив факел, Лида рванулась наверх, к свету, а тварь из подвала кинулась следом по сложившемуся из ящиков мосту. Она была так близко, что Лида не успела захлопнуть за собой дверь дома, и они обе вылетели наружу. Не останавливаясь, задыхаясь от ужаса, Лида по колено забежала в озеро, плюхнулась на задницу, закрывая лицо руками…
Тварь затормозила у кромки воды, так резко, что едва не пропахала лапами землю. Нервно поскуливая, принялась бегать по берегу, явно не зная, как подступиться к добыче.
Вода.
Так ты и правда её боишься.
На этот раз Лида не расплакалась, а почему-то расхохоталась. Это, на самом деле, было даже хуже.
Потом она резко замолчала, подняла себя на ноги и задумалась.
Ладно, вода водой, но как теперь попасть в дом?
Куковать под открытым небом – не вариант, тем более теперь, когда Лида своими глазами видела в подполе банки с едой. И она, чёрт побери, будет проклята, если согласится превратиться в еду сама.
По правде говоря, то, что казалось в темноте подвала невыразимым кошмаром, при свете пасмурного дня стало более… реальным. Материальным и от этого как будто чуть менее страшным. Не то чтобы Лида перестала бояться. Зверюга была чудовищно ненормальной, и это заставляло что-то в самой глубине сознания передёргиваться от эффекта зловещей долины. К тому же Лида не питала иллюзий насчёт того, как быстро волчьи зубы в лошадином черепе смогут перемолоть её кости. И всё же…
Утка. Она вдруг вспомнила про утку.
Лида не хотела её касаться, поэтому не убрала трупик. Он так и болтался в камышах, воняя на всю округу. А это существо… Может, конечно, оно и в лучшие времена было тощим, как скелет, но Лида вдруг осознала, что оно покачивается на своих длинных костлявых лапах, как будто вот-вот упадёт.
Как будто ослабело от голода за несколько дней в подвале.
Что ж.
Лида прошлёпала к зарослям камышей. Решительно подняла склизкую, мерзкую утку за крыло и, размахнувшись, зашвырнула на берег – подальше от входа в избушку.
План сработал – тварь бросилась за подачкой, словно собака за палкой. Лида со всех ног кинулась в дом, закрыла дверь на толстую деревянную задвижку и, тяжело дыша, привалилась к ней спиной.
Да уж. Теперь она заперта внутри.
Лида с силой провела по лицу руками, воняющими падалью, и решила, что подумает об этом позже.
В такой день, как сегодня, не было смысла что-то себе запрещать, так что она устроила пир из найденных в подвале солёных огурцов и болгарского перца. Стратегически решение не было особенно мудрым, потому что после она выдула почти всю воду в доме и, закономерно, проснулась ни свет ни заря оттого, что ей нужно было в туалет.
Какое-то время Лида лежала и слушала странный шелестящий шум, накрывший мир. Ей потребовалось несколько минут, чтобы понять: это ливень.
Она закрыла глаза, пытаясь вернуться в сон, и вдруг услышала, как за стеной стонут.
Это был тот же самый звук, скулящий и жалкий, шилом входящий в самое сердце. Один из тех звуков, мимо которых ты, конечно, можешь пройти и не обернуться, но потом на всю жизнь станешь себе чуточку противен.
Эта ободранная фигня ведь боится воды. А вода там, снаружи, сейчас повсюду.
Лида выругалась про себя, тяжело вздохнула и откинула одеяло.
Она кое-как открыла гвоздём вздутую банку тушёнки – Лида ещё в первый день перетащила их в дом, хоть есть и не собиралась. Из-под крышки пахну́ло тухлятиной сильнее, чем от той утки, но чёрт с ним, сойдёт. Лида выбралась из дома, не надевая штаны и куртку, чтоб не промокли, и пошла искать.
Она обнаружила тварь под остатками навеса, беспомощно скорчившейся в тени поленницы. Каждый раз, когда до неё долетали капли дождя, бедняга вздрагивала, как от удара.
Разумеется, Лида и не думала подходить слишком близко. Она поставила банку на землю и пододвинула к поленнице длинной веткой, найденной среди топляка.
- Жри, - хмуро сказала она. – Тут из съедобного только это и я, а себя я жрать не дам.
Тварь шевельнулась, вытянула шею, словно принюхиваясь. Робко проползла чуть вперёд, ткнулась носом в банку. Запустила в неё длинный язык, распробовала – и жадно принялась есть, не жуя, глотая волокнистое серое мясо.
- Я – друг, ясно? – сказала Лида. – Загрызёшь меня – больше не получишь. А сама ты банку хрен откроешь. Что-то не вижу у тебя отстоящего большого пальца.
Дождь лил весь день. Лида приходила покормить тварь ещё дважды.
Ночью она видела обрывки странных, путаных снов. Ей снилось, будто она живёт в лесу, равнодушном и тёмном. У неё было много разных соседей: всяких оленей, белок, зайцев, но не только. Ещё были рогатые исполины с чёрным лицом и глазами, как огни, блуждающие на болоте, и птицы, у которых открывается огромная зубастая пасть на груди, и такие штуки типа щупалец или червей, которые ловко прикидываются корнями, а потом р-раз – и обвивают тебя всю, и душат, и потом пьют из тебя соки, пока не останется только шкурка. Среди них всех Лида чувствовала себя добычей, а ещё ей постоянно хотелось есть, и надо было найти, где спрятаться, чтобы рогатые не заметили, а корни не добрались… А потом, одной зимой, когда было бело и холодно так, что больно, она убегала от кого-то страшного по льду озера и нашла островок, а на нём – какое-то странное логово с очень удобной, уютной норой в полу.
Там она устроила себе дом. Туда носила добычу, которую удалось поймать, и падаль, если получалось отбить её от других. Там спала днём, почти спокойно, свернувшись клубком на полу…
Но в одну прекрасную ночь она вылезла из норы, потянулась и увидела, что лёд сошёл.
Нет, он ещё был кое-где, но тут и там чернели страшные полыньи, и оставшийся лёд не держал лапы, они проваливались прямо в воду – о нет, нет-нет-нет, только не в воду, вода – плохо, не надо, не надо воды…
Ей некуда было деться, и она осталась тут. В западне.
Проснувшись, Лида долго лежала, вспоминая, кто она на самом деле. Потом встала и пошла отнести твари ещё одну баночку тушёнки.
Подход оказался рабочим: когда дождь наконец кончился, существо раздумало нападать. Лида снова вышла строить свой плот, и оно настороженно наблюдало за ней издали, не подходя слишком близко. Лида не решалась поворачиваться к нему спиной, но в целом могло быть гораздо хуже.
Она сумела связать доски между собой, добавив снизу несколько пивных бутылок для плавучести. Потребовалось несколько неудачных попыток, куча испытаний, но на третий день знакомства с подвальной тварью Лида, гребя кривым самодельным веслом из палки и расплющенной консервной банки, смогла гордо проплыть вокруг острова, а значит…
- Значит, нам с тобой пора прощаться, - сказала она зверюге. – Приятно было познакомиться, но я и так уже здесь засиделась, так что извини.
Она собрала то немногое, что привезла с собой, запрыгнула на плот и оттолкнулась ногой от дна. Осадка была большая, вода перекатывалась через плот, но он держался, держался на плаву, и сердце Лиды ликовало. Запрокинув лицо к небу, она во всё горло затянула:
- Ии-из-за оо-острова на стре-ежень! На просто-оор речной волны-ы!..
Она не знала, зачем обернулась. Вообще-то, оборачиваться не было ни единой причины. Но Лида оглянулась, словно чёртова жена Лота, и увидела, как тварь растерянно мечется по берегу. Как отходит вглубь островка… берёт разбег…
За долю секунды Лида поняла, что́ сейчас будет, но что она могла сделать?
Одним отчаянным, невероятным прыжком тварь перемахнула полосу воды, отделяющую её от Лиды. Рухнула на плот, разваливая его на части.
Лида ушла вниз с головой, барахтаясь в облаке пузырей. Верх и низ перемешались, и ей едва удалось вынырнуть, хватая ртом воздух. Тварь билась рядом, цепляясь когтистыми лапами за обломки досок.
На следующий день Лида заболела.
Наверное, её добило разочарование. До этого она и мокла, и мёрзла почти каждый день, и всё-таки ей хватало сил не свалиться с температурой, а вот теперь – всё. Они потерпели кораблекрушение не так далеко от берега, и им обеим удалось выбраться на сушу, но чёрт возьми! Лида потратила столько сил на этот плот. И ведь у неё получилось бы. У неё, без всяких «бы», почти получилось!..
Она не стала кричать на мокрое, жалкое создание из страшных снов. Не попыталась пришибить его поленом, пока был шанс. Сил злиться не было. Лида просто пошла и, не снимая мокрой одежды, повалилась на кровать. Сама не заметила, как уснула, а потом проснулась от того, что горит.
Она давно не болела так тяжело. Нос был забит наглухо, горло драло, её бил такой озноб, что зубы без шуток стучали, как кастаньеты. Сил развести огонь в печи не было. Вообще не было сил пошевелиться. Даже поднять голову стало непосильной задачей. Веки и те налились свинцом.
Она то засыпала, то просыпалась снова, невероятным усилием вытаскивая себя из вязкого болота небытия. В одну из минут просветления Лида поняла, что, наверное, всё-таки умрёт, но не испугалась – ей слишком хотелось пить. Время утратило смысл, она не знала, сколько лежит так – сутки? двое? несколько часов? Зато знала, что воды в доме нет, а до озера ей не доползти, даже под страхом смерти.
Лиде становилось то жалко себя, то смешно; отчуждённо, словно со стороны, она слышала, как плачет и зовёт Глеба, умоляя забрать её домой. Ей снились какие-то дикие вещи, и поэтому она почти не удивилась, когда открыла глаза и обнаружила над собой склизкий ободранный лошадиный череп.
Тварь, пробравшаяся в дом – Лида, похоже, не закрыла дверь на щеколду, – склонилась над ней и встревоженно тыкалась своим жутким мясным носом Лиде в лицо. Наверное, проверяет, можно ли уже начинать её есть или ещё подождать немножко…
Отстраниться не было сил. Лида закрыла глаза и поняла, что ей всё равно.
Влажные прикосновения твари прекратились. Скрипнула дверь, стало тихо. Потом – ещё скрип, и Лиде в нос сквозь все отёки и сопли ударил запах тухлятины.
Она с трудом приподняла веки.
Тварь принесла ей полбанки тушёнки.
Лида расхохоталась бы, но смех тут же перешёл в кашель. В груди заболело.
- Спа…сибо… - еле слышно пробормотала она. – Мне бы… в-водички…
Тварь аккуратно взяла банку зубами и удалилась.
Минуту спустя она вернулась с водой.
Мутная жижа была зачёрпнута в ту же банку, смешиваясь с пропавшим мясом, но, видит бог, Лиде было всё равно. Тварь поставила жестянку ей на подушку, пододвинула носом к лицу, и Лида, раня губы, припала к краю.
Она в жизни не пила ничего вкуснее.
У неё даже появились силы приподнять руку. Неловко попытаться погладить тварь по носу.
- Бу-уся, - выдохнула Лида. Мама называла так всех встречных собак, и слово почему-то всплыло в памяти, как раз кстати. – Бусинка…
Дня три она пролежала пластом, но умирать передумала. Ела, как миленькая, и тухлую тушёнку, и подёрнутые белым налётом помидоры, когда смогла сползать за ними в подвал. Жить, чёрт побери, хотелось, как никогда.
Буся теперь спала в доме. Она была здоровенной, как лошадь, и вместе с ней в избушке было вообще не повернуться, но Лида её не прогоняла. На кровать Буся не уместилась бы при всём желании, так что, пока Лида болела, она неудобно сворачивалась рядом – зад на полу, передние когтистые лапы на краю постели – и складывала ей голову на живот. Иногда во сне Бусины ноги начинали подёргиваться, словно она гналась за кем-то.
Или убегала.
В одну из таких минут, чувствуя вес кошмарной башки у себя на груди, Лида поняла: новый плот нужно строить на двоих.
Можно было попробовать обманом запереть Бусю в доме. Попытаться быстро уплыть, пока она спит – она ведь как раз делает это днём. Но тогда, лёжа в полумраке и мучаясь остатками кашля, Лида осознала, что не может оставить её здесь.
Не хочет.
(Окончание не влезло, в комментарии)