CreepyStory + Убийство

Машина остановилась перед какими-то воротами, которые через минуту, отворяемые выпрыгнувшим из кабины шофёром, заскрипели. Они въехали во двор и остановились. Длинный резко соскочил и открыл дверцу. Другой безразлично толкнул нерешающегося выходить Архипа в бок и, когда тот обернулся на него, кивнул на выход. Архип с трудом встал на ватные ноги и протиснулся к двери.

Это был двор полуразрушеного, но с оставшимися высокими стенами монастыря на окраине города. Они прошли между мрачными и заснеженными зданиями обители в самый её конец. Здесь находилось монашеское кладбище. Архип приблизительно знал устройство монастырей, да и заснеженные холмики говорили уже за себя. Помотавшись по тюрьмам, Архип был наслышан, о том, где часто находятся у властей места нешумных устранений неугодных им личностей.

Место ему приготовили прямо у стены – там стояли двое, опёршихся на лопаты заключённых, которые курили и были под присмотром двух, закутавшихся в тяжёлые тулупы, милиционеров. От них как раз отошёл еще один, интеллигентно одетый, мужчина и пошёл к ним навстречу.

-Ну, что ж, - сказал он, ёжась в модное пальто, - вам, Данилов, наверное, объяснять не нужно, зачем вас сюда привезли?

Архип только тупо посмотрел ему в глаза: «Что, что это? Неужто всё? Я не хочу! Слышите, вы, все? Я не хочу! Боже, где ты? Я ведь столько сделал для тебя! Неужели ты не вступишься?» - Он хотел всё это прокричать, обращаясь и к этому холодному и такому безучастному к нему небу и к этому жестокому человеку; но у него только вырвался хрип.

-Да, Данилов, здесь вам последнего слова не дадут. Поэтому можете не стараться, что-либо выговорить. А почему всё это так? - Интеллигент обвёл рукой, в театральном жесте, монастырскую запущенность. Ему, видать, нравились такие мероприятия, и он старался вытянуть из этого приятную для себя изюминку. – Так это потому, что подобные вам люди не заслуживают большего – суда, к примеру.

Архип опустил голову и заметил, как длинный, стоящий за его спиной, вытащил из кармана револьвер.

«Я не хочу умирать! Боже, я не для этого тебе служил, чтобы умереть вот так, как собака!»

-Пошёл. – Длинный больно ткнул его в спину, и они пошли к стене.

«Боже, где ты? – Внутри Архипа всё рычало и неистово билось. – В чём моя вина  перед тобою? Я верою служил тебе, а ты меня в смерть? Я не хочу туда! Нет, там не могила, там – ад!!!».

Его подвели к стене, рядом с ямой. Один заключённый остался стоять на месте, а другой, неловко чувствуя себя, отошёл в сторону и отвернулся. Архипа повернули спиной к стене. Перед ним находилось, в пяти шагах от него, бледное лицо длинного.

-Знаете, Данилов, мы не зря выбрали это место: покойнички вокруг вас будут все «святые» - ума разума, может, наберётесь за время, так сказать, тления своего, да и батюшку, для благословения на то свет, тревожить не надо, место-то и так уже «святое». - Интеллигент улыбнулся своей шутке, показав мелкие и острые зубки.

Длинный за это время ещё раз откинул барабан револьвёра и проверил наличие патронов. Архип, с полными ужаса глазами, посмотрел в могилу – там полыхал видимый только ему пожар ужасающей бездны. Алчущие языки преисподней поднимались всё выше и выше, доставая его ноги, а оттуда уже дальше впивались в его душу, которая начинала пылать в нём невыносимыми муками, заставив закашляться от ядовитых паров жжённой серы пекла. Он отшатнулся от неё, прижавшись спиной к стене. Ему хотелось, чтобы стена растворилась, и он мог бежать, бежать от этого места, бежать от себя. Нет, нет - ему надо вырвать этот огонь из себя. Вырвать и выкинуть свою душу - будь она проклята!

Архип принялся драть на своей груди одежду, не отрывая глаз от разверзшейся бездны перед собой.

-Что ж это вы, Данилов, там такого увидели? - Интеллигент удивлённо посмотрел на него. - Да, холодновато там вам будет, но не так ведь ужасаться-то.

Пистолет длинного был наведён Архипу на оголённую грудь, но он сейчас не слышал ни слов интеллигента, ни щёлкнувшегося на взводе револьвёра. Оттуда, из могильной ямы, вырывались ужасные стоны и крики пытаемых адом людей – их вопли разрывали даже воздух вокруг. «Боже, ты не посмеешь..., я… я проклинаю тебя!» - Архип в ярости рванулся вперёд на целющегося в него палача.

Интеллигент нервно вскрикнул: «Стреляй!»

Длинному пришлось расстреливать его почти уже в упор.

-В первый раз у меня такое – чтоб так дёргались, - удивлённо проговорил длинный, выковыривая стрелянные гильзы из револьвёра.

Но Архип этого уже не слышал, как и того, как меланхоличный напарник длинного подошёл к его телу и, не меняясь в лице, сделал для контроля выстрел в его, вопросительно запрокинутую к небу, голову. 

-А, ты уверен, что он покажет тебе, где скит? Даже если назавтра от него этого всё же добьёшься – это будет поздно, а ты уже знаешь, как бегать за Архипом. – Никита всё переминался у двери, торопя этим действовать и брата. - Давай, Павел, бери кого-нибудь и, как договорились, не теряй нас из виду, и вечером будешь у Архипа. Но, дай мне быть первым в этом скиту, а потом – делай, что хочешь, а я уже поехал – время, Павел.

-Постой. - Павел встал из-за стола. - Мы тебе лошадь обменяем, а то загубишь свою.

Они вдвоём выскочили из дверей и побежали во двор. Время торопило. В сани Никиты запрягли свежего, из милицейской конюшни, жеребца, а за это время Павел приказал запрягать себе сани, тут же побежав искать Елисеева, чтобы взять его с собой на задержание Архипа. Так они потом и двинулись: спереди Никита, а сзади, на милицейских санях и на расстоянии видимости - Павел с оторванным от завтрака и ничего не понимающим Елисеевым.

-Ты, начальству хоть доложил, что я с тобой еду, а то искать будут. На целый день ведь, да?

Елисеев, говоря это, кутался в тулуп и обкладывал себя сеном, сгребая его со всех саней, но тут же спохватился:

-Стой, Павел, я того, обед свой в кабинете забыл, жена сегодня полкурицы отвалила.

Павел лишь обернулся на него и этого хватило, чтобы Елисееву начать оправдываться: 

-Да я ведь, того, подумал только – как это без обеда весь день. Говорят, и язву от этого заработать можно, не обедавши-то.

Елисеев парнем был толковым и Павлу нравилось работать с ним вместе. Когда советы давал, то всегда дельные, попусту никогда не советовал. Если не знал, что к чему, то просто молчал или вспоминал, что было вчера на ужин, и на какой обед в последний раз его приглашала тёща. Короче, если к его помощи прибегали по ходу дела, то от него можно было не ждать проблем и навязчивости. Что надо, Павел ему объяснил и теперь Елисееву оставалось только вслух размышлять под каким гарниром была курица и как, этот самый гарнир, готовила жена. Но это он рассказывал самому себе, Павел же правил лошадью и следил за далеко едущим Никитой, чтобы не потерять его из вида, и переживал, как всё будет. Архип для него не был простым убийцей, с которыми Павлу часто приходилось иметь дело, изучая его, знакомясь с ним по следственным бумагам, со слов знавших его людей, он представлялся для него чем-то злым, хищным для человеческой личности, что ли. Павел преследовал его ни как простого преступника, а как какой-то кошмар, чтобы вырвать его из нормальной человеческой жизни. Изо дня в день он становился почему-то его личным врагом. Ему пришлось встречаться с теми, которые вырвались из его рук или по своей воле, или когда раскрыли один его скит. Павел и сейчас задаётся этим вопросом: ну, почему эти люди так верили этому Архипу, учителю веры, что готовы были добровольно умереть для созданного им самим бога. Да не верит он тому, что Бог, пускай он даже и есть, хочет этого. Где такое может быть написано в Библии? Никита ведь прочитал её раз пять и ни где не вычитал подобного. Врёт, значит, Архип – ему нужны эти смерти, его религии, его гнустной душёнке. Он выжигает ложью волю людей, пользуясь их слабостями. Ведь нормальный человек просто рассмеётся этому мракобесию, да и только. Павел аж ёрзал на сене от распирающего его гнева, предвкушая тот момент, когда Архип попадётся ему в руки.

Когда Ручьи показались, Павел съехал в лес, наблюдая из-за деревьев за деревней. Там была видна некая возня, но выезжать ещё никто не собирался. Видать, ждали начало темноты - благо темнеть начинало рано. Темнота тоже была под руку милиционерам – следить было безопасней. Когда солнце начало заходить, с противоположной стороны в деревню въехали сани, за ними бежала большая собака. Скорее всего это и был тот человек, который должен был вести сектантов к скиту.

Ближе к темени редкий свет в избах стал гаснуть и по одним, или по двое саней, соблюдая дистанцию и так, чтобы не потерять друг друга из виду, стали выезжать из деревни люди.

-Ну, что, Володя, - обратился Павел к Елисееву, - готовь револьвер - скоро чёрт появится.

Ехать пришлось часа три, пока не въехали в самый лес и здесь пришлось держаться совсем близко, чтобы не потерять последние сани из вида. Хорошо, что под конец вся процессия плотно скучковалась, чтобы тоже не потерять друг друга. Здесь уже ехали медленно и осторожно – совсем узкая, между могучих сосен дорога, была тяжело проезжаема и петлява. В её конце лес отражал заревом многих костров. Они поняли, что цель достигнута и решили оставить лошадь с санями здесь, заведя их немного в лес.

-Волки не сожрут? Казённая всё-таки, - запереживал Елисеев.

-Да не сожрут, - успокоил его Павел, - огня близкого побоятся. Да и не долго мы там будем – концерта у них сегодня не получится.

Павел скинул на сани тулуп и остался в лёгком милицейском полушубке. Елисеев, чуть подумав, тулупа снимать не стал. Так они и пошли в сторону огней по свеженакатанной дороге...

Никита ехал в середине всей размеченной цепочки, и сколько не старался разглядеть, при ярком месяце, саней Павла, но кроме, иногда появляющихся вдали задних саней их процессии, ничего не видел. Но это его так не беспокоило – Павел был где-то сзади, и он это знал, но вот встреча с Анной – как вести себя? И Архип – узнает ли его среди других мужиков Павел? Когда они въехали в лес, его сердце стало биться ещё быстрее – что будет?

Костры, разложенные посреди огромного двора большим кругом, внесли в сердце Никиты беспокойство. А когда они все въехали на огромный двор и, сойдя с саней, вошли в этот освящённый огненный круг, из большого дома стали вереницей выходить какие-то женщины со странным унылым песнопением. У каждой в руке было по большой толстой свече, которые освящали их бледные лица. Никита понял, что это и есть скрытницы и тут он стал внимательно вглядываться в лицо каждой из них, ища Анну. Но вот вышла и последняя, а Анны среди них не было. Никита вытер рукавом испарину, выступившую у него от волнения на лбу.

«Где ж Анна, куда он дел её?» – пронеслось у него в голове и тут из дома вышел сам Архип. Он молча спустился с крыльца и прошёл между приехавшими из Ручьёв единоверцами, собравшимися в толпу, к самому большому, но в стороне ото всех и не в кругу других кострищев, костру. Все повернулись за ним. Чувствовалось нарпряжение каждого из стоящих рядом с Никитой. Женщины со свечами, легко одетые в черное, кончив пение, пристроились в стороне от Архипа, но лицом к приехавшим.

-Сердцу радостно моему видеть вас, братья и сестры, здесь, в этом святом месте, где заключается чудная общность человека с его создателем. Откуда многие души вознеслись к высотам, неизмеримыми никакой человеческой наукой. Я хочу рассказать вам сегодня о том мгновении, когда душа соприкасается с вечным. О сладостном мгновении отделения чистой души, от нашего зловонного от греха тела. Я расскажу вам о смерти и о начале новой жизни...

Жар от разложенных кругом костров начинал согревать тело. Люди с замиранием слушали Архипа. А тот говорил всё вкрадчивее и слаще... приглашая умереть. Какая-то энергичная женщина неустанно бегала и подбрасывала поленья в костры, но на неё никто не обращал внимания - все были увлечены проповедью. Но Никита, не переставающий осматриваться кругом, заметил, как она бросала какие-то порошки на уголья. «Спирт сухой?» – пронеслось в голове у Никиты. Потом Архип стал немного удаляться назад, но голос его не стих, а наоборот приобрёл ещё большую силу и уверенность. Он говорил об ангелах, о рае. Некоторые из собравшихся стали садиться прямо на снег, становилось всё жарче и тяжелее стоять. Сколько они уже здесь час, два, всю ночь? Никита снял шапку и расстегнул тулуп – дышать становилось тяжелее.

...-Одна из сестёр ваших уже в радости великой и в общении с небесами пребывает, но тело её, в назидание нам, ещё с нами.

Никита, мутными глазами, попытался разглядеть ту, которую или привели, или принесли - тот самый мужик, провёдший их в скит и женщина, жгущая костры. Они заскочили в круг костров и, небрежно сбросив с рук тело, вынырнули обратно из едкого, голубоватого дыма, наполнившего пространство с людьми, окружённых пляской огненных всполохов.

-...Вот она, сестра ваша Анна, подойдите, поприветствуйте её... – пригласил Архип, удаляясь всё дальше от набирающей силы ядовитой стены из жгучего полымя.

Но подойти или хотя бы сделать шаг никто не смог. Никита, собрав последние силы, заставил себя думать – где он, что с ним?!

Из оставшихся стоять он был последний, все уже сидели или лежали. Огонь, набирая силу, шипел всё сильнее порошком, распространяя ядовитый угар вокруг себя. «Анна, ведь это Анна! Что с ней?» – Никита, заставляя себя, делал неимоверно тяжёлые шаги, переступая и наступая на свалившихся в огненном кругу людей, в сторону Анны.

Вдруг в нём пронеслась чистая и ясная мысль, что Анна мертва. Вот она, лежит совсем рядом с ним, с неестественно широко раскрытыми глазами, в грязной накидке на худое измождённое тело, на растопленном и мёртвом снегу.

Женщина, суетившаяся с порошками, плотно прикрывая платком нос и рот, подскочила к Никите и позвала за собой:

-Пошли отсюда - Архип требует тебя к себе! – И тут же поспешила вон из бани огненной.

Оглянувшись на застывшего у тела Анна Никиты, она, выругавшись, снова устремилась к нему, схватила за рукав и попыталась утянуть прочь из дымного котла:

-Пошевеливайся, дурень! – взвизгнула она. – Архип милует тебя! Зелье и тебя скоро свалит, а огонь пожрёт!

Никита, из последних сил, оттолкнул злую тётку. Его сердце разрывалось от скорби, впитывая в себя застывшие в чертах лица Анны душевную боль и предсмертные муки.

-Да, и чёрт с тобой! – выкрикнула тётка. – Сгорай в этой геенне! – И, лихо перепрыгивая через детей и их родителей, помчалась вон от надвигающегося пламени.  

Голос Архипа давно уже затих, но слышались какие-то крики, прогремел выстрел, один, другой. А Никита хотел только одного – хотя бы прикоснуться ладонью к её щеке. Неожиданно кто-то влетел из темноты в огненный круг и, грубо схватив его, потащил за шиворот прочь от ядовитого дыма. У Никиты даже не было сил сопративляться, он только слышал знакомые голоса:

-Я говорил ведь тебе, Павел - не нравится мне эта вонь от костров! — Это был голос Елисеева. – А где этот гад?!

-Да вот, лежит, не видишь, что ли?

-Жив?

-Жив. Я ему ноги связал даже. Тащи Никиту дальше, и других давай – ни неба, ни ада сегодня никому не будет. А где лесничий?

-Нет его, он чуть пальнуть не успел, но я его вовремя догнал, не достал он ружья. А ведь какой мужик был – на дрова не скупился!

-Все они хорошие, когда не знаешь кому молятся. А что с девчёнкой той?

-Да мёртвая она, конечно! Видел ведь, как её из сарая волоком тащили! – Елисеев опустил Никиту на снег и побежал вытаскивать других.

-Смотри, не дыши там этой дрянью, - крикнул ему вслед Павел и присел над Никитой, растирая снег на его лице. – А ты, давай, дыши братишка, свободно дыши!

Никита, приходя в себя на свежем воздухе, тяжело дышал и еле слышно шептал брату:

-Анна..., Анна...

-Нет её, забрал её у тебя Архип. – Брат отечески хлопал его по щекам, почти гладил. - Но ты отходи, давай, быстрей - поможешь других спасать!

Павел резко встал и пошёл к кострам – там были люди, которых можно было ещё спасти. Он шёл и плакал, и крупные, толкаемые большим сердцем мужские слёзы катились по его щекам. Он прошёл рядом со связанным Архипом, лицо которого было всё в крови от схватки с милицей. Его глаза сейчас были подобны глазам загнанного зверька, быстро бегающие и отражающие огонь… Поверженный «пророк».

-Сатана, если он и есть – он твой бог! И ты, после суда, уже точно пойдешь к нему! –пообещал ему Павел.

Елисеев, волочащий за воротники сразу двух человек, удивлённо посмотрел на сослуживца... 

Ещё несколько затяжек, отброшенный в сторону урны бычок, новая сигарета. Кажется, порядок.

***

По сути дела, Никлас сам себе создаёт проблемы на ровном месте, и кто виноват в том, что его бредовые идеи не находят поддержки у коллег, тем более - вышестоящих. Ну кто его тянул за язык, когда на сегодняшней планёрке шеф озаботился ходом расследования преждевременной кончины этих двух недоносков - Филле и Рулле? Хлоя Персонен с самого начала, когда их тела только-только были обнаружены на чердаке одного из малоэтажных домов старого квартала, предложила держаться версии с разборкой между бандой местных неофашистов, к коей Филле и Рулле несомненно относились, и группой боевиков, выкристализовавшейся из крупной общины мигрантов из Экваториальной Гвинеи. Проще некуда, на этих юрких чернокожих парней в обносках из эконом-магазинов списывалась львиная доля безобразий, творившихся в Стокгольме в последние несколько лет, и, что примечательно, чаще всего, обоснованно. Но если тело Рулле, подвешенное на балке, на нескольких связанных между собой простынях, просто кричало о насильственной смерти, то с Филле всё было куда сложнее.

- Что - его тоже придушили? - Никлас удивился сам себе: когда его голос стал передавать безразличие отношения к жертвам преступлений?

- Точно - нет. - Олаф, как обычно, говорил негромко, и Никлас сперва решил, что всё же что-то расслышал неправильно.

- А?

- Этот умер сам. Ну, я не вижу других причин - внешних причин. Инфаркт, инсульт, приступ мигрени - всё, что угодно, но это убило его изнутри.

- Оли, ты себя слышишь? - Содерсберг закипал мгновенно. - Два дохлых бандоса: одного точно повесили, а другого скрутил сердечный приступ? Ну как так-то?!

- Я понимаю, тебе будет сложно объяснить картину произошедшего, но, что есть - то есть. Одного задушили. Второй умер сам. Допускаю, что от страха - посмотри, как искажены все лицевые мышцы.

- Нах тебя и твои мышцы! - громко топая по ветхим доскам чердака, Никлас покинул место преступления.

В подъезде Хлоя неторопливо и заунывно допрашивала возможного свидетеля - единственного жильца пятого этажа, последнего этажа этого дома. Бросив взгляд на свидетеля, Никлас уверился в бесперспективности занятия коллеги. Этот алкаш может как услышать и увидеть что угодно, так и пропустить само Второе Пришествие. В зависимости от формы опьянения. Полагаться на его свидетельства может только начинающий следак. Никлас и Хлоя не были начинающими.

Уже в машине, спустя четверть часа, когда Хлоя закончила петлять по улицам Васастана и выехала на прямую Кларастрандследен, Содерсберг разлепил веки и посмотрел на старые наручные часы:

- Ох ты ж! Завозились мы с этими гадами! Что там с соседом - пусто?

- Он говорит, что ночью на чердаке часто собираются всякие тёмные личности. Бывают, что и шумят, кричат, ещё что-то. Он в это время старается не высовываться. Думаю, что если бы и захотел, то не смог бы. Ставлю сотню, что уже после пяти вечера он в дрова.

Никлас нипочём бы не решился перебить её ставку. Он хмыкнул и задумчиво почесал переносицу:

- Что, так и сказал: "тёмные личности"?

- Представь себе. Ничего, да?

- Не перевелись, оказывается, романтики. Даже среди синяков.

- Мне кажется, что только среди синяков и прочих наших "друзей" они и остались. Прогресс и цифровизация, мать их!

- Да, не забудь ещё густой флёр экобунтарства...

- Никлас, дело к ночи, завязывай!

- Ну да, ты права, как и всегда.

- Что собираешься делать?

- Думаю, выпью.

- Ты же понимаешь о чём я? Что с Филле и Рулле?

- Говорю же - выпью. А потом буду думать. Если ничего не придёт в голову - завтра-послезавтра наведаюсь в Ринкебю.

- Что, совсем плохо с идеями?

- А у тебя они есть? Два жмура, один со следами насильственной смерти, другой окочурился, это говорит Олаф, от страха. Никто ничего не видел. Мы знаем, что ублюдки давно ходили по краю, мутя с нациками, которые крепко сорятся с африканцами. Ну и что ещё?

- Правда, негусто... О, вспомнила! Этот бухарь между делом вспомнил, что последние пару ночей слышал с чердака какое-то жужжание.

- Поясни.

- Если бы я сама понимала. Говорит, что такой равномерный монотонный треск, как от работающего вентилятора.

- Даже предположить не могу, что тёмные личности ночью на чердаке делают с вентилятором.

- Он тоже не может. Ещё говорил... Гм...

- Так плохо всё?

- Видел, дескать, пару дней назад из окна, как уже в сумерках с соседней крыши на крышу его дома кто-то перелетел. Грузная такая фигура, но летела очень быстро. Да, так и сказал - я ж не буду придумывать.

- Я тебе верю. Значит, скорее всего, завтра в Ринкебю.

- Я с тобой.

- Хрен тебе! Это приказ...

***

Заехать в социалку Никласа сподвигли слова Кромсателя Нгобо, сына старика Лу Тонго, формального главаря банды гостей из солнечной Африки. По мнению детектива, очень уж загостившихся.

Сегодня визит в Ринкебю может выбить из колеи любого добропорядочного гражданина Стокгольма. На Содерсберга эта суровая данность не распространялась. Во-первых, мало кто, из хорошо знавших Никласа, смог бы назвать его "добропорядочным". Во-вторых, после смерти Марты Никлас окончательно распрощался как с чувством страха, так и с чувством самосохранения. Пожалуй, только Ханна знала истинную причину бесшабашности старшего партнёра, и, хотя и не одобряла такую бесшабашность, но быстро сдалась в попытках воззвать к разуму Никласа. Уход Марты из этого мира не отдалил её от него, а, наоборот, приблизил, дав почувствовать едва ощутимую толщину грани между тем и этим светом. И своей дерзостью, граничившей с безрассудством, Содерсберг будто стремился прорвать преграду, отделяющую его от жены.

Странно, но чем больше Никлас лез на рожон, тем легче он рожон этот преодолевал. Словно сама смерть пасовала перед его дерзостью. Например, попытка поговорить со старым Тонго без предварительного согласования места и времени, принесения даров или, на худой конец, предъявления ордера вкупе с отрядом спецназа, закончились бы для переговорщика, минимум, больничной койкой. Никлас поговорил и уехал невредимым. Никто даже колеса не удосужился проколоть.

Другое дело, что общение с Лу Тонго не принесло никаких подвижек в деле расследования смерти Филле и Рулле. Никлас, конечно, не ждал откровений и раскаяния от старого бандита, но не ждал и той кучи потустороннего бреда, что свалилась на него. Из многословного, часто бессвязного, то и дело повторяющегося монолога старика, он уяснил только, что чёрные отступились от борьбы за Васастан после того, как обнаружили злой дух, обитавший на одной из крыш района. Бред, щедро сдабриваемый жвачкой из ката. Фокус в том, что мистической версии седого предводителя придерживались и его младшие адепты. Сын Лу по прозвищу Кромсатель Нгобо, провожая Никласа во главе своей свиты головорезов, презрительно бросил в спину:

- Я знаю, ты думаешь, что старик спятил и несёт чушь. За эти мысли я выпотрошил бы тебя в один миг и оставил бы на прокорм местным шавкам. Но радуйся, отец запретил нам трогать белого мудака, явившегося со своими глупыми вопросами. Отец знает, что белый мудак сам столкнётся с тем, что ему кажется бредом спятившего старика. Отец считает, что белому мудаку не нужно мешать. Я уважаю своего отца. Белый мудак уедет отсюда живым и здоровым. Вали на хер, навстречу своей смерти!

Прежний Содерсберг, даже стеснённый мыслями о собственной безопасности, за такие слова походя сломал бы мальцу лицо, не глядя на его недружелюбного вида приятелей. Нынешний даже не обернулся, не торопясь втиснулся за руль и, уже заведя мотор, бросил напоследок:

- Привет папеньке! Если понадобится телефон неплохого психиатра - найди меня.

Подавив желание высунуть в окошко кулак с отставленным средним пальцем, Никлас очень неторопливо тронулся с места. Ни пули, ни камня, ни ругательства вслед - только спокойные, уверенные в своём знании взгляды тёмных глаз. Да, страх для Содерсберга давно уже стал атавизмом, отброшенным хвостом, но равнодушие на иссиня-чёрных лицах заставило его передёрнуться всем телом.

***

"Я уважаю своего отца". Этот чёрный мудень напомнил Никласу о том, что за повседневной беготнёй он чуть было не забыл о главном.

Никлас никогда не был в ладах со своим отцом. Может, в раннем детстве и был - этого он, конечно, не помнил и сейчас сильно сомневался в этом. Мать злоупотребляла крэком, её лишили родительских прав, когда Ники было три года, и она, это явственно представлялось, была совсем не против отделаться от обузы в лице мужа и малявки, мешавшей ей окончательно воспарить на облаке дури. Отец и тётка пытались заменить мальчику мать, но могли бы стараться получше. Тетка - старая дева, наполненная верой в благостность воспитания в строгости и запретах. Отец - работник железной дороги, проводник, неделями пропадавший в командировках и уверенный в непогрешимости методов сестры. Возвращаясь, он получал подтверждение ведущей теории о том, что всё положительное в Ники - результат строгого влияния тётки, а до сих пор не выкорчеванные проявления порочности - дурная наследственность. Неудивительно, что вплоть до достижения совершеннолетия Ники, порочность в нём уверенно побеждала благость, а после достижения с лёгкостью вытолкнула уже Никласа из семейного гнезда. Переехав к друзьям, а позже обзаведшись собственным жильём, Содерсберг сознательно "утратил" связь с отцом и тёткой. Родственники не слишком уж тужили по блудному чаду, носившему червоточину материнского легкомыслия. Однако, когда отца частично парализовало вследствие раннего инсульта, именно тётка сдала его в старческий приют - бюджетный дом призрения, почти что ночлежку с минимальным присмотром за пациентами. И именно Никлас, когда комиссия запретила забрать отца на поруки, обеспечил ему перевод в совсем не дешёвую, пускай, отчасти, и муниципальную лечебницу для людей с ограниченными возможностями. Никлас, оплачивая услуги постоянной сиделки, довольно часто навещал старика, хотя и вынужден был признать, что визиты не имеют смысла. С некоторых пор на огонёк к параличу заглянул господин Альцгеймер и нипочём не соглашался уходить. Отец редко узнавал Никласа, чаще принимая его за какого-то Пера, кажется, напарника по поездной работе. С Пером, как догадывался Никлас, у отца были сложные отношения: он постоянно бранил своего воображаемого знакомого, припоминая ему любые мелочи, вроде попорченной простыни или плохо отмытых чайных принадлежностей. Никлас, зная, что сопротивление бесполезно, не пытался переубеждать отца, покорно сносил его ругань, забывая иногда, что он никакой не Пер, а когда Содерсберг-старший особенно входил в раж праведного гнева, даже начинал клясть себя за легкомысленность и разгильдяйство на работе. Но только не сегодня.

Слова проклятого негритоса не шли из головы. Что он там нёс? "Ты не сможешь противиться его напору! Его смех станет последним, что ты услышишь - не самое лучшее, с чем стоит отправляться на другой берег Великой реки. Но никто уже не в силах изменить то, чему следует случиться. Ты связан с духом. Он твоя судьба, а ты - его пожива". Задумавшись, Никлас подскочил от лёгкого касания тонких, изборождённых морщинами стариковских пальцев.

- Ник...

Неожиданно. Должно ведь быть: "Пер, задница ты этакая!" Никлас уже позабыл, когда отец в последний раз обращался именно к нему. Пауза длилась, а он никак не мог найтись, чем ответить. Вместо этого Никлас накрыл пальцы отца своей широкой грубой ладонью.

- Ник... Тебе не следует идти за своими мыслями...

Ну вот - кажущееся просветление стало лишь ложной надеждой. Отец снова начинал вещать. Глупо было подбирать смысл к бреду, срывавшемуся с его пересохших дрожащих губ. Но Никлас, вопреки голосу рассудка, прислушался:

- Сын! Не забирайся высоко - до земли неблизко...

Отец находился не в этой реальности. Возможно, он и разговаривал с каким-то другим Ником, но здешний Ник напрягся.

- Па, всё в порядке, я здесь.

- Ник!

- Я - Ник, твой сын.

- Сын! - кажется, отец всё же ближе, чем думалось Нику. - Не ходи в тот дом! Оставь мальчика и его друга, чем бы оно не являлось...

Голос упал с крика до шёпота. Последние слова Ник хоть и расслышал, но не был уверен, что расслышал правильно.

- Эй, па, о чём ты? - он легонько тряхнул старика за плечо. Тот вздрогнул и очнулся. Снова в своём ином мире. Изумлённый слезящийся взгляд, и растерянная кривая улыбка:

- Опять ты здесь? Пер, сколько я тебе буду говорить, чтобы ты не шлялся в третье купе? Петух ты ощипанный, не твоего полёта эти лярвы!

Медсестра, шедшая по коридору, замедлила шаг, обернулась и сдвинула брови, придав своему некрасивому помятому лицу прямо-таки инфернальный оттенок, Какое-то мгновение она разглядывала иссохшего старика в инвалидном кресле и нависшего над ним немолодого, грузного, неопрятного мужчину. Содерсберг-младший распрямился, встретил раздражённый взгляд медсестры, виновато улыбнулся и пожал плечами, дескать: сами видите, с кем мы имеем дело... Медсестра не смягчилась, но смолчала, и пошла дальше.

Никлас с некоторой поспешностью вернул отца в палату и вызвал сиделку. Спускаясь на лифте, он с досадой признал, что сегодняшний день вряд ли что-то прояснил, зато добавил сумбура в его бедную голову. Он собирался убраться из этого, пропахшего старостью и смертью, места как можно быстрее, вернуться домой и надраться до синих соплей. Может, утреннее похмелье поможет разобраться в ситуации? Однако, срывая бахилы с давно нечищеных туфлей, Содерсберг невольно обратил внимание на одну пару, только что вышедшую из кабинета соцработника, принимающего заявления по предоставлению услуг. Мужчина, немного за сорок, высокий, с копной медных волос и окладистой бородой. Глаза скрывались за дымчатыми стёклами очков в массивной старомодной оправе. Он монотонно отчитывал свою спутницу, скорее всего, жену, невысокую блондинку с затравленным взглядом и высоким срывающимся голосом:

- Не вздыхай, так надо...

- Ну а может, Карлсон действительно существует?

- Ой...

Мужчина, расстроенный упрямством жены, начал переубеждать её в чём-то, а Никлас, уже толкнувший входную дверь, вернулся, достал телефон и обратился в слух, изображая попытку позвонить кому-то. Из разговора пары, отчасти приглушённого фоновым шумом в коридоре, Содерсберг понял, что речь шла о мальчике, их сыне. Малыш, так его называли родители, завёл себе воображаемого друга, некоего Карлсона, "который живёт на крыше", и которого никто, кроме Малыша, не видел. Мальчик утверждал, что Карлсон умеет летать при помощи пропеллера, вращаемого мотором, а ещё он несносный шалун и подбил однажды Малыша посетить его, Карлсона, дом на крыше. И что именно поэтому родители ищут Малышу няню, которая будет присматривать за мальчиком, пока мама и папа на работе, уберегая его от сумасбродных фантазий незримого приятеля.

В принципе, этого было достаточно. Шестерёнки в голове детектива плавно завращались, растерянность как рукой сняло, он даже забыл о своём желании немедленно напиться. Детали пазла начали складываться в какую-то пока плохо различимую, но определённо занятную картину. Содерсберг сел в автомобиль, завёл двигатель и стал ждать. Когда пара, родители Малыша, устроились в своей старенькой семейной "Вольво", он уже выезжал с парковки. Какое-то время Никлас ехал в вечернем потоке, опережая "Вольво" на две-три машины. Потом свернул на одном из перекрёстков и, объехав квартал, оказался уже позади цели своей слежки. Интуиция не подвела: не прошло и десяти минут, как он начал узнавать дома квартала, по которому проезжал. Содерсберг не часто заглядывал в центр и не мог похвастать прекрасной памятью, но чтоб ему лопнуть, если вчера он не проводил опрос свидетелей вон в том сером доме с зелёной скошенной крышей. "Вольво" притормозила через три дома от места преступления, женщина вышла и пошла к подъездной двери, настороженно оглядывая окна верхнего этажа, а её муж отъехал припарковаться. Соблюдая приличную дистанцию, Никлас последовал за ним.

***

Возвращался он пешком, затратив на вынужденную прогулку минут пятнадцать - нигде ближе бросить машину не удалось, не рискуя нарваться на штраф или же на гнев здешних обитателей. Однако он не слишком торопился: весь многолетний полицейский опыт кричал, что Никлас на верном пути, и что смерть идиотов Филле и Рулле (да, идиотов, но всё же, что ни говори, людей), не останется безнаказанной. Смущало только лёгкое, почти неощутимое, беспокойство: стариковские пророчества, недоумение криминалиста, нелепость истории о мальчике и его несуществующем друге — всё это сбивалось в плотный ком, наподобие плохо переваренных фрикаделек. Ком этот перекатывался на дне желудка и заставлял задавать себе неприятные вопросы. Почему он здесь вместо того, чтобы пить водку на своей прокуренной кухне? Что он надеется найти на этой улице? И зачем он ищет это “что”, если сомневается в его реальности? Но предвкушение близости разгадки и воодушевление охотника, поймавшего свою жертву на мушку, сводили нервозность на нет, горячили кровь похлеще водки, делали и так прозрачный и крепкий осенний воздух ещё прозрачнее, а предметы вокруг чётче и ярче.

Дом, где жил Малыш и его родители находился на исключительно "спальной" улице. В пределах видимости Содерсберга не было ни одного кафе, закусочной или, на худой конец, кебабной. Магазина, из-за витрин которого можно было бы поглядывать на окна верхнего этажа, тоже не было. Пришлось импровизировать и изображать случайного прохожего, увлечённого телефонной беседой. Людей на улице этим пасмурным вечером было немного, Никлас мог не особенно стараться, но всё же предпочёл выглядеть естественно. Он позвонил давнему приятелю, знакомому ещё по школе полиции. Позвонил он по пустяковому поводу, выдуманному на ходу, и не испытывал никаких угрызений совести, отрывая человека от домашних дел. Приятель жил один и вечера проводил однообразно скучно: пил пиво перед телевизором, курил и грустил о впустую прожитых днях. Время от времени Никлас захаживал в гости, они пили пиво вместе в его съёмной квартирке, просматривая древние клипы, а приятель выдавал свои печальные мысли в эфир. То он, противясь воле властного родителя, занимавшего высокий чин в полицейской иерархии, отказался взойти по карьерной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой - и был таким дураком! То он не сошёлся с той милой, молодой блондиночкой из муниципалитета - ну хорошо, не такой милой и не слишком молодой, зато сейчас жил бы, как у Христа за пазухой! А знает ли Никлас, как подскочила сейчас цена на импортную выпивку? И так далее, и тому подобное. Содерсберг давно научился отфильтровывать жалобы друга от действительно занятных историй, которыми он порою разбавлял свои исповедальные речи. Никлас словно прикручивал громкость, наблюдал за когда-то молодыми, а теперь уже давно состарившимися диско-дивами, отключался от своих детективских проблем и просто отдыхал. Звонки по телефону были облегчённым вариантом ритуала "послушай-ка, как я продолбал своё счастье...", и всегда случались по инициативе приятеля. Поэтому, когда Никлас позвонил сам, тот немного удивился, но вскоре вернулся в колею, и следующие полчаса Содерсберг поддерживал его монолог нейтральными "да ну!", "иди ты!", "всё так" и сочувственным "я тебя понимаю..." Этот процесс совершенно не мешал Никласу поглядывать на верхний ряд окон дома, где жил странный мальчик и его родители. Несколько раз занавески в угловом окне трепетали, будто кто-то в комнате нерешительно выглядывал сквозь щёлочку между двумя лоскутами. Детективу почему-то подумалось, что там и живёт Малыш, а его ожидание объясняется только одной причиной.

Вот оно! Занавески в очередной раз затрепетали, раздёрнулись и у тёмного прямоугольника окна (несмотря на темноту, свет в комнате не включали) возникло светлое пятно лица. Пауза, не более нескольких секунд, затем створки распахнулись, и... Произошло ли что-то ещё Никлас не мог сказать наверняка, по спине пробежал холодок. Торопливо прощаясь с собеседником, он спрашивал себя: насколько велика вероятность, что поразительно гибкая полупрозрачная фигура соскользнула с крыши в призывно распахнутое окно. Не глядя, Никлас нажал отбой, отключил экран телефона и сунул его в задний карман брюк - всё внимание его было приковано к чёрному провалу, откуда неуютно веяло загадкой и дурацкой мистикой. Содерсберг мог поклясться, что ни один человек в мире не сумел бы проделать подобный трюк с проникновением в комнату, если бы сам не стал свидетелем такого проникновения. Он задавался вопросом: не стал ли жертвой игры утомлённого дневными переживаниями сознания, но почти сразу забыл о своих сомнениях, потому что там, на высоте полутора десятков метров начало происходить что-то совершенно невероятное.

Сумерки и фонарный свет позволяли рассмотреть не так много, но достаточно: переливающаяся тень и детский силуэт в её глубине появились в приоткрытом окне. Раз - тень взмыла вверх и исчезла за коньком крыши. Детектив мог поклясться, что тень плотно стискивала в объятиях мальчика. Не успев даже осмыслить всю бредовость видения, он сорвался с места, перебежал через улицу, проскочив перед самым бампером фургона с рекламой доставки на кузове. Никлас знал, что на последнем этаже каждого дома на этой улице есть технический люк для выхода на крышу. На четвёртый этаж он забежал меньше чем за полминуты, что для его комплекции просто невероятно и, возможно, скажется позднее на сердечной мышце. Плевать! Задыхаясь и сипя, Никлас толкнул крышку люка, та подскочила на полсантиметра и вернулась на место. На какой-то миг Никласу показалось, что крышка заперта на замок, но тут же рассмотрел, что на месте её удерживает обычная щеколда. Откинув крышку, детектив выбрался на наклонную поверхность крыши.

Подсвечивая себе фонариком смартфона, но всё равно то и дело оскальзываясь на влажной черепице, Никлас преодолел скат крыши и перевалил на другую сторону. Вытяжные трубы, каминные тубы и... Ничего? Содерсберг остановился и присел. Какого хрена он забыл на крыше чужого дома этим вечером? Он свихнулся, и... Взгляд уловил движение на дальнем краю крыше, за особенно широкой каминной трубой. Мальчик стоял возле тёмной неряшливой груды, которая могла быть как свалкой старой мебели, которую жильцы дома незнамо зачем выволокли на крышу, так и... небольшим приземистым домиком? Домиком из низкопробного американского хоррора, тут же поправил себя Содерсберг, настолько дешёвого и любительского, что пряники, из которого он был построен, давным-давно высохли, растрескались и грозили рассыпаться кучей крошек... Никлас осторожно продвигался по склону, стараясь как можно меньше шуметь, обратившись во взгляд и слух. Мальчик что-то говорил, негромко, неразборчиво, его высокий голос скрадывался бездонной темнотой, наваливавшейся на крыши домов. Никласу почудилось сначала, что детский голос эхом отражается от лабиринта труб и той чёрной груды, но тут же уловил иную тональность звука - Малышу что-то отвечало. Тоже негромко, речитативом, глухо, как из трубы - голос, если это вправду был голос, заставлял ёжиться и вспоминать истории, рассказанные ещё подростком у походного костра. Содерсберг чувствовал, что рубашка прилипла к спине и просто истекает влагой. Никлас достал пистолет и ещё на несколько метров подошёл к Малышу.

- Пошалить? Карлсон, а как это? - голосок мальчика звучал неуверенно, но дрожал от предвкушения близкой забавы.

- У-у-у эао ффу-аа...

- Где, ты говоришь, он стоит?

Никлас не понял, о чём говорит мальчик. Осветив маленькую фигурку и часть сооружения, возле которого она стояла, детектив увидел, что Малыш смотрит прямо на него. Прикрыв глаза ладонью, мальчик улыбнулся:

- А он тоже жулик, как и те двое?

- Эууу-аа-оо ошшшааа-ффууо...

Никлас шагул вперёд, потом ещё.

- Эй, мелкий! Не волнуйся, стой, где стоишь! - рука Содерсберга уже почти что ощущала шероховатость ткани свитерка Малыша. - Я возьму тебя за руку, и мы спустимся вниз, к твоим родителям...

Мальчик отступил, не позволяя пальцам детектива дотронуться до себя. Повернулся к груде старых досок (они могли быть домиком, когда-то очень давно) и почти что выкрикнул:

- Да, Карлсон, он такой же, как они! Давай пошалим!

Никлас ещё пытался ухватить мальчика за руку, шестым чувством осознавая, что этого делать не следует, когда от кучи гнилья и ветоши на него дохнуло холодом и странной смесью запахов. Здесь была лаванда, старое сено, ноябрьская дорожная грязь и ландыш, роза и тухлая селёдка. Никлас отшатнулся, нога соскользнула по ребру черепицы, пытаясь предотвратить падение, он выпустил телефон из рук и, уже шмякнувшись на бедро, начал цепляться за скользкую керамику. Содерсберг проехал мимо большой каминной трубы и затормозил на самом краю крыши, распластавшись словно краб в полосе отлива. Запах догнал его лишь мгновение спустя. Никлас рассмотрел среди вечернего мрака слабое мерцание, небольшое пульсирующее пятно, серое, точь-в-точь рябь помех на допотопных чёрно-белых телевизорах со слабым приёмом сигнала. Не пойми откуда в голове появился образ зависшего в воздухе пухлого человечка в рубашке и старомодных штанишках с помочами. За спиной человечка размеренно вращался винт, помогавший человечку удерживаться в воздухе. Никлас тряхнул головой, прогоняя образ. Мерцание-пятно-запах навалилось на него. "Спокойствие, только спокойствие! Сейчас я вас настигну — вот тогда и похохочем..." Детектив не чувствовал никакого давления, но щекотание бесплотных пальцев в области живота и подмышек подбросило его подобно увесистому электрическому разряду. В голове, так же, как и прошлый образ, появились слова "низводить" и "курощать". Уже чувствуя пустоту под ногами, Никлас, захлёбываясь от принуждённого хохота, вскинул руку с оружием, ещё пытаясь поймать на мушку пятно, мелькавшее перед ним. Выстрел, второй, захлёбывающийся смех и короткий вскрик перед тем, как Никлас тяжело рухнул на асфальт тротуара...

***

- Малыш-Малыш, как же ты нас напугал...

Женщина сидит на краешке детской кровати, крепко держа за руку мальчика, лежащего под одеялом. Она, видимо, взволнована, в отличие от него.

- Ну чего вы беспокоились?

- Ну а как же иначе? Ну ты подумай сам. Ну что было бы, если бы ты упал с крыши? Хорошо?

- Не-а...

- Ну что было бы, если бы мы тебя потеряли?

- Вы бы тогда огорчились?

- Огорчились... Ты же прекрасно понимаешь, что ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой.

- Даже за сто тыщ миллионов?

- Даже за сто тыщ миллионов.

- Значит, я так дорого стою...

- Ну конечно, дурачок ты...

Но в случае Дориана Барсуков был не готов рисковать, хотя и мог понять претензии начальства. Этот чертяка — явно кто-то из своих, слишком многое знает и бьет насмешками точно в цель. Шеф Толика, Василий Васильевич Рассказов, прямо трясся от ярости, но вычислить Дориана не мог. В обычное время Барсуков сочувствовал боссу, но когда тот вызывал из отпуска, ломая все планы, Толик, слушая Дориана, испытывал легкое приятное злорадство. Не все коту масленица.

..… Мы вернулись после рекламы, с вами Дориан и моя авторская программа Честная, или как называете ее вы, мои дорогие слушатели, Запрещенная Наука. В сегодняшнем выпуске я рассказываю о колдунах. Почему они считаются злом и так ли это на самом деле.

Для тех, кто присоединился к нам только сейчас, я повторю основные тезисы, но сначала хочу поздороваться с моим хорошим знакомым по прозвищу Джинн, с двумя «н», как он утверждает. Но вариант с одной «н» ему тоже подходит, потому что это его любимый напиток. Не подумайте ничего плохого, Толик ни в коем не алкоголик, это действительно другое.

Знаете, у всех есть свои недостатки. Например, старший научный сотрудник Марат Горин похож на Киану Ривза, что весьма затрудняет оперативную работу — его узнают на улицах и просят автограф. Очень и очень плохо у Горина с конспирацией, все сразу обращают внимание на двойника известного актера, за которым ходят толпы зевак.

К сожалению, Марат не слушает радио, а то бы я дал ему парочку полезных советов. Что же, тогда и говорить о нем я не буду, мне совесть не позволяет обсуждать человека за его спиной.

Здравствуй, Джин! Мне очень приятно, что ты меня слушаешь, и, признаюсь, я с нетерпением жду нашей новой игры в казаки-разбойники. В следующий раз ты обязательно меня поймаешь!

На самом деле нет, конечно, ты не сможешь меня поймать, но мне хотелось сказать тебе что-то приятное, скрасить испорченный отпуск. Тебе же было приятно? Всего на секунду, но было, я знаю. Доставить большее удовольствие не могу, уж прости, мы не так близки, как тебе хотелось бы.....

Барсуков хрюкнул от смеха. Шутки Дориана ему нравились. В отличие от шефа, Толик был не лишен самоиронии.

….. Теперь, друзья, вернемся к нашим магам и колдунам. Джин, не переключайся, для тебя здесь тоже будет кое-что интересное.

Итак, повторю коротко про магов. Маги, в отличие от колдунов, управляют прошлым и будущим. Черные маги, например, Василий Васильевич Рассказов, начальник Толика, контролируют прошлое, могут его менять как угодно. Вы даже не заметите, что это случилось, а просто станете другим человеком с другими воспоминаниями, думая, что так и было. Или вовсе исчезнете.

Белые маги делают то же самое с будущим. Вы вдруг начали есть селедку, которую всегда ненавидели, или влюбились в страшненькую соседку? Поздравляю, вам повезло, влияние белого мага задело вас вскользь, краешком. Вы все еще живы и даже смогли удивиться собственным странностям, не все могут похвастать такой удачей.

Колдуны ничего такого не могут. Они воздействуют на реальность не больше, чем обычные люди, за исключением некоторых особенностей, которые, однако, есть далеко не у всех колдунов. Так почему наши доблестные и тщательно засекреченные спецслужбы, которые никак не могу поймать одного журналиста, держат под наблюдением каждого колдуна и в любой момент готовы устранить его физически, то есть просто убить, без всякой магии?

Большинство колдунов не умеют наводить порчи, насылать болезни, делать привороты и все прочее, о чем вам врут средства массовой информации. Вы же видели эту социальную рекламу — власти призывают сообщить о колдуне, даже если вам просто показалось. Тогда у него в любом случае будут проблемы, его начнут тщательно проверять и что-нибудь да найдут, даже если он не колдун. Все мы иногда нарушаем правила дорожного движения, а кто-то даже подворовывает, как Гена, который скоро к нам присоединится. Но, конечно, Гена это делает исключительно в целях восстановления социальной справедливости.

Итак, вы сообщили куда следует о своих подозрениях по поводу колдуна.

Если вы оказались правы, то получаете денежную премию. Если же ошиблись, то вас никто не упрекнет. Некоторые из моих слушателей, возможно, так и делают, считая это хорошей местью шумным соседям. Не стану говорить, что вы поступаете плохо, судить вас должна ваша совесть, а не я, скромный журналист, которого никак не могут поймать наши великолепные, очень компетентные спецслужбы.

По моим данным, более девяноста пяти процентов колдунов живут как обычные люди, даже не подозревая о своей особенности. Зачем их контролировать? Они не создают никаких аномалий, а просто являются колдунами.

Толик, ты догадываешься, к чему я клоню? Думаю, нет, ты не догадываешься.....

Барсуков нахмурился и сбавил скорость, чтобы успеть дослушать, пока не приехал к шефу.

….. Колдун — сам аномалия. Он — точка стабильности. Он — центр и причина узла зафиксированной реальности, против которой бессильны маги. У колдуна иммунитет к изменениям, и это распространяется на окружающих.

Если у вас есть знакомый колдун, сделайте все возможное, чтобы он вас запомнил, был уверен, а еще лучше заинтересован, в вашем неизменном существовании. Так вы окажетесь зафиксированы в реальности и не сможете подвергнуться изменениям.

Тем из моих слушателей, надеюсь их немного, которым совесть не мешает звонить на упомянутую мною горячую линию, я советую сообщить о своем звонке предполагаемому колдуну. Можно постфактум. Тогда, если это действительно колдун, он вас хорошо запомнит и вы не пострадаете от изменений. Правда, у такого решения есть небольшой минус — колдун он или нет, неважно, в любом случае он может набить вам морду. Однако это лучше, чем исчезнуть или превратиться в пожилую лесбиянку. Хотя, конечно, все зависит от стартовых условий. Вполне возможно, что именно для вас последний вариант наиболее предпочтителен.

Итак, привязка к колдуну — это единственная гарантия, что вы проживете свою обычную жизнь. Завтра проснетесь в своей кровати и будете сегодняшним человеком, который просто стал старше на один день. Если колдун вас запомнил, вы останетесь собой, а не превратитесь в больного старика, инвалида, нищего или заключенного, даже не помня, что были другим — молодым, здоровым и вполне успешным.

Только колдун может защитить вас от изменений реальности, которые постоянно совершают маги. Магам безразлично, что будет с вами. На их шахматной доске вы даже не пешка, а пылинка, мельчайшая частичка грязи, на которую не обращают внимания, делая ход. К этому сравнению мы еще вернемся, а сейчас я отвечу на звонок.

— Здравствуйте! Вы позвонили в Честную Науку, на связи Дориан. Представьтесь, если хотите, и задавайте вопрос.....

Связь была плохой. Барсуков припарковался на стоянке магазина и увеличил громкость.

.....— Здрасьте, я Гена, ну, это, Геннадий, но, это, просто Гена.

— Привет, Гена! Какой у вас вопрос?

— Это, как сделать, ну, чтобы колдун, это, запомнил меня, чтобы маги, это, не превратили меня в гомосека?

— Станьте для него другом или врагом, второй вариант даже лучше, в каком-то смысле.

— А как, это, ну, стать для него?

— Гена, мне сложно ответить на такой вопрос, я сам не знаю, почему люди дружат или враждуют. Наверное, тут много причин. Общие цели или конфликт интересов, сходства и различия мировоззрения, иррациональная симпатия или антипатия. Главным фактором я бы назвал потребность в дружбе или вражде. Однако, большинство людей сами не понимают, кто им больше нужен, друзья или враги. Мой ответ вряд ли будет полезным для вас, но другого у меня нет, к сожалению. Хотите спросить что-то еще?

— Я, это, ну, что мне делать?

— Займите у него деньги. Чем больше, тем лучше, тогда он вас точно запомнит. Не со всеми работает, правда. Вот Джин, например, ни за что не даст в долг, он невероятно жадный. Но если ваш колдун не Джин, то должно получиться. Гена, оставайтесь на линии, я к вам сейчас вернусь.

Друзья, мы прерываемся на рекламу, а я пока поговорю с Геной, попытаюсь разобраться в его ситуации и помочь, чем смогу.....

Зазвонил телефон, Толик выключил радио и взял трубку.

— Барсуков! Где тебя черти лысые носят! — заорал шеф. — Через три часа ты должен быть по адресу, я скинул, — телефон пикнул сообщением, — Машину оставь, — шеф замолчал на секунду, находя нужный момент в близком прошлом, — Вот там пусть и будет. Езжай на метро и дождись клиента. Аккуратно проследи за ним до точки назначения, прощупай его и доложи мне. Ясно? Барсуков!

— Прощупать или аккуратно следить? — уточнил Толик. — Первое исключает второе.

— Не умничай! — разозлился шеф, но тут же остыл. — В приоритете прощупать. Потом сразу звони мне!

— Понял, принял, — ответил Толик по форме и положил трубку.

Посмотрел адрес. Совсем близко, меньше километра. Не хочется оставлять свою ласточку на этой парковке. У магазина, вон, куча алкашей трется. Но ничего не поделать, шеф приказал, да и авто застраховано, придется рискнуть. Он запер машину и пошел в магазин. Есть время купить бутылочку, выпить и прогуляться пешком. Незачем тратить деньги на проезд в метро, и так на бензине разорился.

Глава 3. Курьер

Гена сразу заметил хвост. Его трудно было не заметить — здоровенный громила с длинными рыжими волосами шел за ним по пятам. Спустился следом в метро, сел в тот же вагон и открыто пялился на Гену своими узкими черными глазами. Они выглядели особенно жутко на широком белом лице с квадратной челюстью.

Даже если бы Гена сразу не обратил на него внимание, то потом все равно бы обернулся, следуя за взглядами других пассажиров. Весь вагон косился на рыжего патлатого викинга с будто чужими, украденными у какого-то монгола, глазами. В добавок ко всему он еще и обут был в пляжные шлепанцы, одет в аляповатые шорты и такую же майку. Две девушки встали, когда он приблизился к ним, и отошли в другой конец вагона. На их места никто не захотел садиться, хотя других свободных не было.

Гена запаниковал. Не доставить заказ колдуну он не мог. Тот лишь намекнул о последствиях, и этого было достаточно. Написать Стасу Козлову, пусть решит, что делать, а курьер, как всегда, выполнит инструкции, теперь нельзя. Гена украл товар у Стаса. Угрызениями совести не мучился, Козлов со своим дружком зашибают бабки, щеглы малолетние, а Гена — принеси-подай, без всякого уважения и за копейки.

Встречу с колдуном он посчитал судьбоносной — наконец-то его оценят по достоинству. И, как сказал тот парень на радио, колдун защитит от магов. Они совсем оборзели, их сытые рожи в телевизоре Гена ненавидел даже больше, чем мажоров типа Стасика с Павликом, которые покупают себе лучших баб, если не гомосеки. Пидоры они, часто думал Гена, у настоящих мужиков, как он сам, денег нет, а у кого есть — те пидоры. Жизнь несправедлива, кому нужны бабы, у того на них нет денег, а у кого есть деньги, тем бабы не нужны. Пидоры малолетние.

Тут же пришла спасительная мысль: а может, тот рыжий — гомосек и просто хочет познакомиться? Гена презирал голубцов, но в сложившейся ситуации страстно желал, чтобы узкоглазый громила оказался геем.

Звонить колдуну опасно, он может отменить сделку, и тогда Гена останется ни с чем. Придется идти на поклон к Стасу, униженно врать, что случайно взял товар, и снова быть шестеркой у людей, которые просто в силу возраста ничего из себя представлять не могут.

С такими мыслями Гена вышел из метро и медленно потопал в сторону адреса. Он не щегол, понятия имеет. Пусть рыжий пидор проявит себя, познакомится, а потом можно спокойно идти к колдуну. Ну а если нет, не проявит себя рыжий и не отстанет, то придется позвонить. Колдун выбрал Гену, а значит, понимает ценность хорошего человека. Отменять сделку не будет, решит вопрос и даст инструкции, а уж выполнять инструкции Гена умеет.

***

Рыжий догнал курьера в пустом переулке возле мусорных контейнеров. Положил левую лапищу на плечо и развернул его к себе.

— Привет, я Толик.

— Геннадий, — степенно ответил курьер, думая, как удачно вышло. Колдун назначил встречу в соседнем доме, и Гена уже собирался звонить ему, чтобы предупредить о слежке, а тут гомосек проявился. Эх, нет с собой ножа. Колдун обещал, что член его команды может делать все, что захочет, а хотел Гена зарезать гомосека.

— Я — детектив, — сообщил рыжий.

— Мусор что ли? — небрежно спросил Гена.

— Не, я легавый, а мусорщиками называют патрульных, но не советую говорить им такое в лицо, — рыжий усмехнулся. — А ты курьер, запрещенку тащишь. Договариваться будем?

— Сколько?

— Сотка.

— Чего?

— Сто тысяч рублей, и на три месяца я про тебя забыл. Потом повторим. Можешь сразу за год заплатить.

— Откуда у меня столько? — начал торговаться Гена.

— Это меня не волнует, — ухмыльнулся рыжий.

— Совсем менты оборзели! — возмутился Гена.

— Контора, — рыжий повертел корочкой с динамическим тиснением: человек на краю бездны сражается с лезущими из нее монстрами. За спиной человека стоит город, а из провала, вслед за тварями, поднимается черная звезда.

— Сука, — сплюнул Гена и тут же испугался. Нельзя так с конторой, это маги, они могут превратить в гомосека. Раз, и все, пропал человек. А вдруг уже? Он внимательно посмотрел на рыжего и прислушался к своим ощущениям. Вроде все нормально. И тут до Гены дошло: его колдун защитил, ну конечно! Колдун ждет товар и помнит про Гену. Конторский пидор ничего не сможет сделать! Курьер довольно засмеялся, презрительно посмотрел на Толика, снова сплюнул на землю и повторил, — Сука конторская!

— Ага, — флегматично согласился рыжий. — Плати давай, — Барсуков медленно сжал кулак и также неспешно поднес его к физиономии курьера.

Гена понял, что сейчас его просто побьют, без всякой магии, а потом заберут деньги и товар. Товар! Он похолодел. Если потеряет товар...

— Да нет у меня сейчас столько! Вот, — курьер порылся в карманах, достал две пятитысячные и телефон. — Наличкой десять, еще двадцать могу скинуть на карту. Ну нет у меня больше, войди в положение, командир!

— Остальное когда отдашь?

— Через месяц, — соврал Гена, думая, что если сделка с колдуном выгорит, то вообще не придется платить, а этот Толик будет валяться в ногах, умоляя поиметь его в жопу, но не убивать.

— У тебя два дня, — жестко сказал рыжий и забирал купюры. — Перевод по номеру, — он назвал банк, продиктовал номер телефона. — Не тяни, я ждать не люблю.

Курьер перевел двадцать тысяч рублей Анатолию Б. Рыжий покопался в своем телефоне, молча развернулся и ушел.

Гена, злой и униженный, потопал к дому колдуна. Несколько раз глянул назад через камеру новенького телефона. Хвоста не было.

Толик вышел из человеческого поля зрения и позвонил шефу, тот сразу ответил.

— Ну?

— Курьер думает, что Якушев — колдун. Непонятно. Вась-Вась, я с этим барыгой разговаривал в прошлом месяце, нормальный он.

— Тело Якушева нашли сегодня ночью, — сухо ответил шеф. — Ему перерезали горло две недели назад или около того. С тех пор труп несколько раз перемещали. Эксперты разбираются. Я вызвал Ллура и Китайца.

— Беру колдуна? — уточнил Толик, разминая-растягивая мышцы.

— Нет, — быстро ответил шеф. — Стой там, жди Ллура и Чанга.

— Да ладно, никакой колдун ничего не может мне сделать, — усмехнулся Барсуков, — Я же джинн, с двумя «н».

— Стоять! — прошипел шеф и добавил, стараясь говорит зло, но от этого еще яснее было слышно, что он растерян и даже напуган. — Толик не вздумай сдохнуть, так ты мне подложишь огромную свинью.

— Понял-принял, стою-жду Ллура-и-Чанга, — скороговоркой отрапортовал джинн.

— Хорошо, — Вась-Вась немного успокоился. — Де́рек будет минут через тридцать. Чанг занимается другим убийством, но обещал приехать. Куту́лов погиб, и мы не знаем, где его тело. При любом признаке опасности драпай оттуда изо всех сил, я тебя прошу!

— Есть драпать, — серьезно ответил Барсуков.

Шеф положил трубку.

Глава 4. Колдун

Олег сидел на кухне и курил электронную сигарету, выпуская почти бесцветные, светло-светло-розовые струйки пара с клубничным запахом. Это хотя бы немного спасало от мерзкого запаха сестры. Она нервно бегала из комнаты в кухню и обратно, при этом противно трясла жирными телесами и очень сильно, едко потела, заполняя кислой вонью всю квартиру.

— Он опаздывает! — Оля снова начала истерить. — Он украл товар или сдал нас конторе!

— Не опаздывает. Не украл и не сдал, — в очередной раз ответил Олег, стараясь говорить как можно спокойнее. Сестра любит устраивать скандалы в самый неподходящий момент, и он пытался держать себя в руках.

— Не придет, вот увидишь! — взвизгнула Оля.

Олег молча пожал плечами. Он знал, что надо говорить поменьше, так ей сложнее ссориться. Но и постоянно молчать нельзя, полное отсутствие реакции ее провоцирует. Она еще что-то ему высказывала, когда в домофон позвонили. Олег быстро поднялся, вышел в коридор и снял трубку.

— Але, але! — закричали оттуда. — Это Гена, доставка!

— Заходи, — Олег впустил курьера в подъезд и обернулся к сестре, показывая глазами на комнату. Недовольная Оля ушла, скорчив мерзкую гримасу, от которой ее прыщавое лицо стало еще отвратительнее.

В дверь позвонили, Олег посмотрел в глазок, открыл. Кивнул курьеру, махнул головой в сторону кухни и запер входную дверь на замок.

На кухне Гена впервые увидел колдуна при дневном свете. Олег выглядел более щуплым и молодым, чем казалось в баре, где они познакомились. Ничего, подбодрил себя Гена, зато он колдун, не похож на гомосека и старше противного Стаса.

— Сначала проверю, — сказал Олег.

Гена достал из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, вытащил из нее узкую треугольную коробочку и положил на стол. Что там внутри, он не знал, колдун велел ни в коем случае не открывать.

Олег взял футляр, повернулся спиной к курьеру, открыл и тут же захлопнул. Повернулся к Гене:

— Скажу сестре принести бабки, — и крикнул куда в сторону коридора, — Ося! Давай деньги!

Где-то хлопнула дверь, а потом на кухне появилась чернявая девка с красивым большим задом и тяжелыми грудями, восхитительно колышущимися под тонкой тканью. Девка заметила, что мужчина на нее смотрит, и спряталась за брата. Смутилась, довольно подумал Гена, хочет настоящего мужика.

— Сто тысяч, как договорились. Считай, — Олег положил перед курьером стопочку банкнот.

Гена тут же забыл про девку. Сосок много, их не счесть, а денежки счет любят. Тщательно пересчитал и проверил сканером, который всегда носил с собой, он же не лох какой-то. Все оказалось в порядке. Что-то он еще хотел, забыл. Рыжий сучий пидор сбил с мысли! А, вспомнил.

— Э-э, это, Олег, а можешь дать еще, ну, — Гена замешкался, не зная, сколько попросить, — Двести кусков, я верну или отработаю, как скажешь.

— Легко, — пожал плечами колдун, — Могу и больше дать. Двух миллионов хватит? У меня примерно столько, с копейками, потом еще можем в банк съездить. Тебе же наличка нужна?

— А.. да, ну, это, наличка. Давай так, а потом, ну, в банк съездим, — Гена был ошеломлен таким развитием событий.

— Не вопрос. Только учти, это — не просто в долг, а задаток. И мне нужны гарантии.

— Какие гарантии? — напрягся Гена.

— Такие, — колдун вдруг оказался за спиной курьера и чем-то быстро провел по его шее.

У Гены запершило в горле, он хотел кашлянуть, но почему-то не смог. Ноги стали ватными, подкосились. Олег придержал падающего курьера, чтобы тот ничего себе не сломал, и уложил его на пол.

— Поднимешься, когда я прикажу. Возьмешь деньги в комнате, сумка на диване, и будешь ждать моего звонка.

Гена ослеп и ничего не чувствовал, но хорошо слышал. Хотел кивнуть или что-то сказать в ответ, но не мог. Колдун ответа и не ждал. Он вышел из кухни, и курьер потерял слух.

Постепенно в глазах прояснилось. Гена по-прежнему не мог двигаться, но слышал звуки с улицы. Хорошо видел, как откуда-то вытекает темно-красная густая жидкость. Она расплывается на полу лужей, а потом возвращается обратно, пол снова становится чистым. Что происходит, Гена не знал, но его это и не интересовало. Он просто смотрел, как лужа на полу сначала растет, потом уменьшается, исчезает, а затем все повторяется заново. Было хорошо, спокойно, умиротворенно, будто его жизнь приобрела особый смысл, как он всегда хотел.

Ему нравилось лежать, наблюдая за лужей, но эту идиллию нарушили. В какой-то момент перед Геной оказалось чье-то смутно знакомое бледное лицо, потом оно сменилось другим. У второго была на голове большая странная шапка, из-за чего лужу стало почти не видно. Настроение испортилось.

Она рассказывала о своей племяннице и о том, что с ней и её семьёй произошло: обратившись к новопреставленной покойнице, та попросила нашу местную ведьму предостеречь мужа в командировке от несчастных случаев. Так как незадолго до этого на монтаже высотного дома у них погибло двое монтажников и крановщик из его бригады, находившиеся в месячной командировке от их строительной организации. Кран упал прямо на них, по причине неправильно закреплённого груза, который не выдержала стрела. Муж же племянницы находился в это время в другом крыле строящегося дома, и благодаря этому в тот раз не пострадал.

Но вот одна из жён коллеги её мужа по работе, встретившаяся ей на похоронах этих трёх несчастных, посоветовала ей на будущее всё-таки заговорить своего мужа и кормильца от несчастного случая. На похороны они пришли вместе с мужьями - на прощание с жертвами несчастного случая собралась почти вся их строительная организация, ведь такого происшествия давно не было. Они стояли возле и поэтому сразу разговорились. И вот племянница узнала от своей собеседницы, что именно муж этой самой женщины должен был управлять тогда краном, но другой крановщик, с вечерней смены, попросил его поменяться сменами, ссылаясь на то, что хотел вечером прогуляться с девушкой, с которой уже познакомился здесь, в командировке. Её муж сначала отказывался, ссылаясь на более важный аргумент: его бригада тем же вечером собиралась отметить день рождения коллеги и пропускать попойку без жён, и далеко от дома, просто безумие и его поступок не поймут, тем более уступая молодому. Да и девушка, на сколько он знал, у того уже была у нас в городе, и пусть ещё не жена, но всё же. Но не зная почему, в последний момент согласился - на что и сам не мог найти объяснения, как утверждала его жена, которой он это с грустью и поведал. Хотя он и проклинал себя, что не он был тогда в кране, и может этого и не случилось бы. Но та сказала, что ему помогло то, что она нередко посещала ту самую старуху: сначала заговаривала бородавки своим детям, а потом обращалась со всем возможным. И всё всегда помогало. И перед началом командировки бабка сказала, что с её мужем может произойти несчастье на работе и если та хочет, то оградит его. Та, не задумываясь согласилось, и не пожалела. «Бабушка помогла», - сказала она утвердительно и благоговейно, указывая на здорового мужа-счастливчика, который стоял мрачный с коллегами по работе возле трёх одинаковых гробов.

И тем же вечером племянница разговорчивой старушки со скамеечки, не задумываясь, была у «нашей» ворожеи. Заговоров та наделала от всего возможного и невозможного – благо, средства позволяли! Процесс лихого знахарства, великодушных порч, судьбоносных предзнаменований и прочих потусторонних проделок пошёл! Вначале племянница, познавшая «ту самую» истину, сияла и гордо посматривала на других, а потом уже и шагу боялась сделать без совета и внимания бабки. Но в один момент все её домашние, включая как родителей её самой, так и мужа, начали болеть, муж, к тому же - пить и гулять, а сама она вообще согнулась неизвестно от чего. Больше всех болели дети, и каждый раз чем-то новым! Она ходила к бабке, и что там было она никому не говорила. Но позже кто-то из её окружения проболтался. Они рассказывали, что бабка, чувствуя свой скорый конец, хотела научить её саму делать заговоры, ворожить, и всем своим прочим познаниям, и та согласилась. Но на её семью и её саму с того момента обрушилась волна несчастий, болезней и невезений – такая вот плата за Силу! Муж недоумевал и даже не мог предположить, откуда всё это свалилось на них. Даже соседи перестали общаться с ними. На работе всё перевернулось, даже в магазинных очередях всё заканчивалось прямо перед ними.

Однажды, загнанный в тупик невзгод муж перерождающейся в дочь ворожбы племянницы, за бутылкой дешёвого портвейна, случайно узнал от того самого крановщика про ту самую ведьму. Машинист стрелового крана всё ещё раскаивался, что это не он покоится в сырой земле, а то, может, и вовсе все были бы живы если бы не его дура жена и сволочь колдунья, поведав ему, что и его жена так же ходит туда, а он никак не реагирует на происходящее. А сам крановщик когда-то сразу запретил свей жене появляться у старухи в доме.

Придя домой под пьяным угаром, взбешённый муж, у которого теперь открылись глаза на происходящее, избил свою жену, то есть племянницу самой рассказчицы. Та, с ушибами не только телесов, но и головы, оказалась в больнице. Сама она на него не заявляла в милицию, но вот родственники жены всё же накатали на него заявление. Хотя они сами уже давно недолюбливали свою родственницу, сильно изменившуюся за последнее время и превратившуюся из хорошенькой, спокойной женщины в ненавистную, гордую истеричку, направо и налево раздающую проклятия. Но после наглядных пояснений от родственников мужа, те всё же забрали из милиции своё заявление, которому ещё не дали ходу. И вот – недели через три племянница вышла из больницы и на коленях поблагодарила мужа, что тот поставил её на путь верный. Голова её, слава хирургии и психиатрии, зажила как снаружи, так и внутри! Что там точно ещё было не знает никто, но вот дорогу к этой колдунье она забыла на всегда и другим не советовала соваться к этой ворожее. И зажили они совсем недавно снова нормально, по утверждению рассказчицы.

Другие, слушавшие её собеседницы, по окончании истории, каждая начала что-то рассказывать о всяких таких происшествиях, но уже о других случаях и заговорах и в другое время и другими ведьмами. Но я ничего в их шумном, разгорячённом обсуждении уже не расслышал, да и говорили они уже о других...

Меня пробрала внутренняя дрожь, грозящая вырваться наружу в бессильном рыдании…

6

Всю следующую неделю я провалялся в постели с температурой и в полузабытьи. Пару раз меня за это время проведывал, не здороваясь, Санёк — молча сидел рядом и, не прощаясь, уходил на поиски Витька… А, может, это была только его тень?

Чуть легче стало к вечеру воскресенья, когда я смог нормально поесть бульона с лапшой.

Разогретый за день, слегка удушливый, но ветерок, медленно проникал в распахнутые настежь окна. Окутанный мраком дом словно вдыхал и медленно выдыхал, пытаясь остудить за день накалившиеся бетонные стены. Покой безлюдных улиц и тишину ночи с нежно шелестящими листьями, с которыми неохотно заигрывало слабое дуновение гор, никто не нарушал. Я спал с пустой головой, что значит - мне не снились ни хорошие, ни плохие сны.  Но глухой зов с улицы, нарушив ночную тишину, заставил меня медленно и болезненно просыпаться. И я нехотя, пока еще не понимая происходящего, приоткрыл глаза. За окном с улицы услышал тихий разговор, в нежных голосах которых угадывались молоденькие девушки. Они, разговаривая, хихикали и их голоса сливались с нежным шелестом листьев. Это стало создавать некую гармонию, принявшуюся мягко ласкать полусонный слух. Толком не проснувшись, я лежал, пытаясь сквозь сон прислушаться к тому, о чем они беседуют, но не мог ничего разобрать.

Тихо, не нарушая в доме тишины, я встал и осторожно подошёл к окну.

Я взялся обеими руками за подоконник и посмотрел вниз. Мне показалось, что они сидят на полуразбитой скамейке при входе в мой подъезд. Тусклый свет, нехотя выглядывающий из подъезда, не освещал ничего живого. С замирающим сердцем я посмотрел в сторону следующего подъезда, надеясь увидеть там тех, чьи голоса шептались между собой, но там тоже не было ни единой живой души. Полный ужаса, я медленно, словно ожидая удара, приподнял голову…

Перед моим окном росла раскидистая акация.

Всё внутри меня замерло, наполняясь ужасом, язык провалился, тело оцепенело и только сердце билось, словно пытаясь покинуть от страха обречённое на гибель тело - на ветвях дерева сидели три девушки, неторопливо качаясь на ветвях колючей акации. Не обращая на меня никакого внимания, они продолжали шептаться и приглушённо, но тем не менее задорно, хихикать. Испугался я до тупого оцепенения, боясь, что некто схватит меня за ноги и сбросит вниз. Не отрывая от них взгляда, я ещё сильнее вцепился непослушными пальцами в деревянный подоконник.

Они были молоды и прекрасны, а их распущенные локоны тёмных волос отражали блеск полной луны. На них были белые длинные ночные рубашки, которые свисали, но под которыми отсутствовали ноги. От страха моё тело онемело ещё больше.  Мои глаза смотрели на них, боясь хоть на мгновение потерять их из вида.  Одна из них, самая чарующая и со жгучим взглядом, медленно повернула голову ко мне, мы встретились взглядами; нас разделяли всего пару метров, и я ясно почувствовал, что ее тело бездыханно. А глаза – я их уже где-то видел! Но где? В одно мгновение глаза у нее закрылись и тут я понял, это была она - бабулька! Их возраст разделял промежуток во много десятков лет. Но эти закрытые, как и у мёртвой в гробу бабки глаза, все эти черты было не спутать. Она снова медленно повернулась к своим собеседницам. И снова зазвучал тот же самый шёпот, прячущийся в шелесте листвы…

Проснулся я поздним утром. Родители уже ушли на работу. Меня знобило под одеялом, окно было закрыто. Почувствовал - кто-то есть в комнате. Я соскочил с кровати и открыл настежь окно. Выглянул и сразу же уставился на дерево. Ветки на нём словно застыли в безмолвии, но несколько веточек были всё же обломлены. Тут я явно вспомнил все детали прошедшей ночи и мне стало безумно страшно. Накинув майку и трико, выскочил босиком на улицу, не заперев на ключ дверь. Сел на скамейку у подъезда и попытался отдышаться, заставляя себя подсмеиваться над своей трусостью, но боясь всё же приподнять глаза на дерево. Необъяснимый страх никак не покидал меня.

Через полчаса, немного придя в себя, всё же решился вернуться домой, но из соседнего подъезда, неожиданно вышла заплаканная мать Дениса и его сестрёнки, и ещё несколько женщин, ну с очень испуганными и зарёванными лицами. Встав, подошёл поближе, но так, чтобы остаться незамеченным. Тут вскоре подъехала «скорая помощь», из неё первым вышел весь не в себе отец Дениса, а затем и водитель. Из некоторых окон высунулись озабоченные жильцы нашего дома, не скрывая своего любопытства, и стали тоже, как и я, наблюдать за происходящим.

«Что могло произойти?» - задал я себе вопрос и отошёл, обогнув «скорую», в сторону школьного забора.

Заднюю дверь открыл водитель, но что внутри, не было видно, так как «Рафик» «скорой помощи» был ко мне теперь не передом, но боком. Подошло ещё несколько незнакомых мужиков, и они стали что-то вытаскивать. Женщины разом заревели.

Что же там? Снова спросил я себя.

Красное появилось. Гроб.

Ноги подкосились и я, еле удерживаясь одной рукой за забор, медленно оказался на земле. Как же мне стало плохо! Ощущение неуправляемого тела напоминает умерщвление. Я заставил себя сделать несколько глубоких вдохов и повернул голову - через расщелину в школьном заборе посмотреть - кто же там. Но гроб был закрыт крышкой, стоявшие женщины ревели, сестрёнки сквозь рыдания, всхлипывая, произносили: «Денис, Денис!».

Так, облокотившись о школьный забор, я просидел до после-обеда. Ни о чём не думая. То ли прячась, то ли просто не в силах оторваться от затвердевшей без дождей земли.

А вечером я узнал, что был найден Питак где-то далеко от города, в речке. Его прибило к берегу, уже начавшего распухать. Это сообщила мама за ужином. Кажется, не только мои родители были шокированы уже двумя смертями подростков — все ближайшие дворы гудели об этом. Я не знал, что мог успеть Денис рассказать о наших злоключениях, поэтому на все вопросы родителей: где мы были той ночью, просто отмалчивался, или осторожно врал: что просто гуляли. Чуть позже я узнал, что умер он от сердечной недостаточности, так и не придя в себя. Бедный Денис. В день его похорон у меня поднялась температура и я, провалявшись весь день в бреду, так и не попал на прощание с ним. Сил не было даже подойти к окну, по соседству с которым всё и происходило. Да я и боялся, до ужаса, до иступлённого бреда, там оказаться. Старая карга хоронила Дениса.

7

На похороны четырнадцатилетнего Питака, проходившие на следующий день после погребения Дениса, я и не собирался идти, но Санёк, словно из тени, зашёл за мной домой и уговорил всё же проводить его дружбана в последний путь. Странный Питак мне не был другом, даже не считался знакомым, но я был виновником в его смерти, как и все остальные ночные посетители кладбища из нашей компании.

Санёк сказал, что гроб будет закрыт, и его мать всё равно не догадывается, как он умудрился купаться в речке, или просто нечаянно угодить в неё, исчезнув вечером из дома - нас ведь с ним никто не видел. И у милиции, кажется, совсем другие предположения - это уже мне всё наспех рассказал Санёк, пока я одевался, ещё не совсем выздоровевший и вырванный им из своей постели. Ещё он говорил, что вчера, после похорон Дениса, во всех в их, Санька и Питака домах, расспрашивала жильцов милиция, но он им дверь не открыл, боялся, что бабка начнёт спрашивать у них о пропавшем Витьке. Ей же он наврал, что это дружки его ломятся.

Идти на похороны Питака я согласился с тем условием, что не будем заходить в дом и не поедем на кладбище. Он только молча кивнул головой - видимо и сам не желая этого.

Всё та же жара на безлюдной улице. Мы прошли, не обмолвившись ни словом до самого его дома. На улице уже толпились люди у подъезда Питака. Мы остановились у подъезда Санька, и присели на облупленную скамейку, поглядывая за происходящим пока со стороны.

-А как его хоть звали-то? - не зная, что сказать задал я вопрос Саньку. Меня не интересовало на данный момент его имя, но от нашего молчания, мне становилось не по себе – мы были словно две бездушные тени.

-Серёга, - тут же ответил Санёк, видимо, сам уставший от гнетущей молчанки.

-Во сколько выносить будут?

-Говорили - полпервого… Подожди я домой забегу и время посмотрю. – И Санёк быстро скрылся в подъезде.

Я остался один на один с самим собой. Хотя через подъезд и толпился народ, но я не чувствовал их присутствия. Я погрузился в забытьё, припечённый лучами летнего солнца снаружи и всё ещё высокой температурой изнутри. Мать, придя с работы и узнав, что я, в болезненном жару шарахался по улицам – сама меня прибьёт!

Какая-то смертельная тоска глушила во мне все мои мысли, все мои желания и надежды.

-Выносят!

Я открыл глаза. Видимо я до этого отключился от реальности. Санёк спиной ко мне уже стоял возле меня.

-Пойдём поближе! - почти шёпотом сказав и даже не обернувшись ко мне, он направился к стоявшей у подъезда людской толпе.

Я встал и тоже потихоньку поковылял вслед за ним, но он уже исчез в толпе - людей было много, и я быстро потерял его из виду.

Мне ничего не оставалось делать, как наблюдать за происходящим со стороны, облокотившись о хиленький заборчик. Мне не хотелось видеть его мать и всех плачущих и теснящихся у гроба, мне не хотелось видеть уже заколоченного красного гроба, в котором лежал он. Но каждый раз, когда мой взгляд падал на гроб, мне представлялось его лицо и то, как он ворочается в нём, и его взгляд... Но почему то, хотя его глаза и закрыты, он всё видит  и чувствует... А я наблюдаю всё это через его закрытую крышку гроба — как он пытается всех разглядеть! Да, кого он ищет своим мёртвым взглядом?.. Он ищет своего убийцу! Но почему среди нас?!. Я с трудом оторвал свои слезящиеся глаза от гроба и сам принялся смотреть на всех здесь присутствующих. Но кого ищу я?.. Где она – старая колдунья?!

-Пойдём! - Меня кто-то толкнул. Обернувшись, я увидел Санька - он стоял сзади меня и удивлённо меня разглядывал.

-Они уже все уехали, - чуть слышно произнёс он.

Я его не понял, но обернувшись к подъезду Питака увидел, что всё было пусто. Никого. Только полная тишина в разгорячённом печью лета воздухе.

Мы присели всё на ту же на скамейку у подъезда Санька. Он хотел, чтобы я зашёл и что-нибудь соврал его бабке про Витька, но я только отмахнулся рукой, поспешно встал и пошёл в сторону своего дома, даже не попрощавшись с ним. У меня, кажется, температура стала подниматься ещё выше.

8

Шум вывозящего мусор трактора с нашей колоритной помойки, раскинувшейся слизкими сгустками разнообразного мусора в конце двора, разбудил меня своим исхудавшимся глушителем. Неохотно встав с постели и посмотрев на часы в кухне, удивился, что уже 11 утра. Попил из-под крана холодной воды, тем самым до конца проснувшись и утолив жажду после сна. Разум посвежел и все нажитые тяготы расплылись восвояси вместе со вчерашней температурой, отключившей меня аж до этого предобеденного часа. Из кухни аппетитно манило свежими блинчиками и вареньем, сваренным позавчера на зиму. Но для пробы, а вернее последняя неполная ароматного варенья банка, всегда оставлялось на поглощение, и мама, наверное, перед работой, решила порадовать нас, нажарив блинов к нему.

Плотно позавтракав и облизав до блеска блюдце с размазанным по нему вареньем, подумал, чем бы таким заняться. Но мысли о произошедшем снова взяли верх и подпортили столь хорошо начавшийся день. Вспомнил, что обещал с утра зайти к Саньку и он что-то говорил о том, что, может быть, сходить нам к участковому милиционеру, который немного знал его и Витьку. Правда не с лучшей стороны и часто грозившийся сдать их в детский дом на перевоспитание. Но который, почему-то, никогда не исполнял обещанного, а просто, сначала немного попугав, мог даже угостить завалявшейся ириской.

Но я категорически был против. Я боялся допросов в милиции. Да и узнав о случившемся, родичи тоже устроят свои подробные дознания, которые страшно было представить, да и не хотелось представлять. Значит, всё-таки надо идти к Саньку и попытаться хотя бы ненадолго его отговорить. Ещё не зная как, но отговорить обращаться в милицию.

Через минуту, уже спускаясь по лестнице, встретил мать Руслана, которая даже не среагировала на моё приветствие и сразу скрылась за дверью своей квартиры. А я хотел её расспросить, как он там, в кишлаке, поживает.

Выйдя на улицу, я нашёл, что день был ещё приятнее, чем из окна. Лучи солнца ещё не успели накалить асфальт и я, сняв шлёпки, побрёл босиком.

Дома в нашем районе выложены плиткой ярких тонов, за что и любимы наши дворы многими жителями города. Но заходя в новые, в наспех налепленные постройки, где жил Санёк, серые облицовочные стены их четырёхэтажек давили своей мрачностью и тяжестью. И ощущение их нестабильности в разгильдяйской внешности заставляло держаться от них немного подальше.

Милицейский «Уазик» и «скорая» с включёнными мигалками на крыше, но без сирены, стоявшие прямо у Саньковского подъезда, ошарашили меня наповал. Милиционеров и врачей возле не было - только пару зевак и бегающая ребятня вокруг скорой и милицейской машины. Даже не приостанавливаясь, я сходу зашёл к нему в подъезд. Дверь в квартиру была открыта нараспашку. Заглянув в кухню, увидел разговаривавших участкового с соседкой, решил не заходить туда. Придя в себя от испуга и непонятности происходившего здесь, решил, по-быстрому, удалиться, оставшись незамеченным, пока не начали допрашивать и меня. Но тревожное любопытство взяло верх и, прежде чем уйти, заглянул в зал.

Санёк висел на гардине у окна. Один милиционер и фельдшер со «скорой» собирались его уже снимать. Я остолбенел посередине зала и ужас безысходного отчаяния сжало стальными тисками грудь. Мёртвое лицо друга было почему-то радостным, и он, наконец-то испустив дух, словно пытался что-то сказать нам всем оттуда – из сфер небытия. На босой ноге болтался один штиблет так, что то ли он пытался бежать от смерти, то ли сам мчался в петлю.  Сбоку на диване сидела без движения его бабка и пристально смотрела куда-то в даль, хотя до противоположной стены не было и трёх метров, но она смотрела за стенку, может, в другой мир. О чём она думала? Это никому не дано знать. Я снова взглянул на тело Санька и в глазах помутнело.

Очнулся на лавочке у подъезда. Возле сидел какой-то милиционер, искоса наблюдавший за мной.

-Ты как вошёл? И на кой вообще заходил, если такой слабый? - его гонор сразу привёл меня в чувство. Даже стало немного стыдновато. - Ты его знал?

-Да, - вяло и нехотя ответил я.

-Когда последний раз видел? - уже спокойно спросил он.

-Вчера. А кто его? Он уже не...не..?

-Уже – «не». Может, знаешь из-за чего?

Мне пришлось только отрицательно помотать головой. Он сказал, чтобы я не уходил пока, а сам зашёл снова в подъезд. Я тем временем не торопясь встал и пошёл домой. Хотелось побыстрее смыться отсюда. Но ноги неохотно передвигались, едва волоча меня.

Дошёл с трудом до скамейки в школьном дворе. И там просидел часа два. О чём думал, не помню. Придя домой меня все застали расспросами - что происходит, но я закрылся в комнате, укутался в одеяло и моментально заснул. Видимо, силы совсем покинули меня.

Я не понимал, где я нахожусь и что со мной, сквозь сон видел неразборчивые силуэты тел и незнакомые лица, которые то склонялись надо мной, то исчезали вновь за какой-то дымкой. Неожиданно повеяло тем самым, долгожданным лёгким и прохладным ветерком, и я, будучи в полуживом состоянии немного взбодрился, но тут же, в просыпающемся во мне ужасе почувствовал, как уже неприятный холодок проникает в каждый сустав моего тела. Тихий, могильный голос сообщил мне:

-Я вижу тебя.

-А-а-а-а..! - раздался голос в предутренней тишине, и я проснулся от собственного крика.  Никто меня не услышал, никто ко мне не пришёл. Я спрыгнул с кровати, но присутствие чего-то чужого во мне не покидало меня. Наступающий рассвет нехотя заглядывал в окно, и в его, распахнутую настежь пасть я высунул голову и вдохнул свежего воздуха.

Но чуждый жизни голос с новой силой зашептал во мне:

-Отдайся мне! Это конец! Это конец! Твоё время жизни вышло! Ни что больше не удержит тебя от смерти! Ты заглянул в её глаза!

Меня словно кто-то стал выталкивать из окна. Я ухватился за раму и в ужасе закричал:

- Н-е-е-ет! - Но меня снова никто не услышал. Это был хрип, застрявший у меня в горле. Не имея больше сил стоять, я свалился на пол.

Очнулся лёжа в постели, укутанный в одеяло. Знобило. В голове гудела пустота. Надо мной склонилась испуганная мать. Где-то в дверях комнаты стоял отец.

-Тебе лучше? - Послышался из далека её голос.

-Не знаю.

-Мы всё знаем — и про твоего Санька, и про Руслана...

-Руслана? Что с ним?

-А ты... разве не знал?

-Нет! Что с ним? - Я попытался привстать, но не было сил.

-Он.., он задохнулся в бане...

Я снова потерял сознание. А, может, просто моё сознание перешло в другой мир?

Она снова зовёт меня. Мне не избежать встречи с ней. Ведь все, кроме меня, уже встретились с ней. И почему именно я последний? Что хочет она от меня перед моей смертью?

Я пойду к ней сам и узнаю от неё самой! Она должна мне ответить. Ведь она меня зачем-то оставила последним.

Как я оказался у её могилки, я не знаю. Уже был поздний вечер. В кладбищенской зелени устало щебетали разноголосые птахи, готовящиеся к ночи. Где-то возле лежали Денис и Питак — теперь они её соседи. Наверное, им очень страшно. А завтра рядом ляжет Санёк, а потом, конечно, и я. А вот Руслана похоронят на мусульманском кладбище.  Там, наверное, спокойнее - бабка далеко. Ему повезло.

Я выломал её крест и, отбросив его в сторону, стал руками разбрасывать землю с могилы. Кричал проклятия, потом принялся хохотать сам над собой.

Что-то вонзилось мне в живот. Это была обломанная часть креста, которая осталась в земле, вот я и напоролся на него животом, когда в бешенстве пытался руками раскопать её могилу.

Эти последние глотки воздуха - только тогда ты понимаешь и до конца чувствуешь, что он живой. В этот момент он настолько ароматный и пьянящий, что ни что другое не может сравниться с ним. Он заставляет поверить в лучшее. Но, как его мало и не хватает на полную грудь!..

В эти мгновения чётко слышишь глухой стук страдающего сердца. Ты стараешься дышать быстрее и глубже, а сердце непокорно замедляет свой ритм. Жадно глотаешь ставшим теперь уже вязким воздух, а он всё медленнее и медленнее проникает в горло. Это сердце останавливает своё движение. Становится до слёз обидно. Жгучая боль — она то есть, то её нет. Я знаю, что  умираю. Боль отпускает, и я иду ко всем остальным, ушедшим в непознанную бесконечность раньше меня, я просто запоздал. Боль совсем утихла. Я расслабил руки, больше не удерживая выплёскивающуюся еще тёплую кровь из живота.

Да. Жизнь или смерть.

Какая разница...

Уже глубокая осень. Слякоть на улицах. Грязные машины. Холод. Обычно он силен по ночам. Отопление ещё не включено. Я сижу на своей ободранной, железной кровати. Смотрю в решётчатое окно, в которое терзаемая осенними ветрами бьётся ветка клёна с парой пожелтевших листьев, упорно удерживающихся за умирающее на зиму дерево. Последняя муха, не собираясь в спячку, бродит сонно по моей тумбочке. Хочет ещё совсем немного насладиться своей последней осенью.

Странно — ко мне не пускают никого из посетителей.

Кроме мёртвой бабули, никогда, никогда не выпускающую из своей руки, руки Витька, сжимаемой крепче сторублёвой купюры...