Инструкция по выживанию в религии
У Владимира Сергеевича Соловьева есть такие замечательные слова «Положим, каждый человек имеет в жизни свою маленькую особенную роль, но из этого никак не следует, чтобы он мог довольствоваться только условным, относительным содержанием жизни. В исполнении драмы каждый актер также имеет свою особенную роль, но мог ли бы он исполнять хорошо и ее, если б не знал всего содержания драмы? А как от актера требуется не только, чтобы он играл, но чтобы он играл хорошо, так и от человека и человечества требуется не только, чтобы оно жило, но чтобы оно жило хорошо» (Чтение 3-тье. «Чтения о Богочеловечестве»). «Требуется», поскольку желание и стремление к жизни лучшей – это врожденное человеческой природе свойство. Не будь этого свойства, не было бы и этого «требования». Итак, человек желает жить лучше, чем он живет. Но чтобы жить лучше, он должен лучше знать эту жизнь. По-другому – качество его жизни зависит от качества о ней знаний. Но знания – это итог действа, который может именоваться по-разному – творчеством или постижением, то есть определенным процессом, который, в свою очередь, определяется тем, что называется человеческими усилиями.
Если я считаю себя верующим человеком, то я обязан изучать свою религию, чтобы быть «качественным» верующим, а не его карикатурой. Иначе, зачем брать на себя какую-то роль, если от незнания всей картины в целом, я не сыграю ее так, как должно. Игра моей роли в итоге окажется далекой от той правды, которая изначально заложена в картине ее автором. Я лишь испорчу ее, представлю в худшем, ложном, относительно ее первоначального замысла, свете. Но ложь не созидает, а то, что не созидает – то и не имеет никакого смысла с точки зрения жизни человеческой.
Если я объявляю себя верующим человеком, не зная, при этом, что эта вера из себя представляет — каков будет уровень моего ей соответствия или насколько правильно я буду «использовать» этот «инструмент»? Это то же, что назвать себя пациентом и не знать о том, что такое больница, как в ней и от чего лечиться. Но если меня вовсе не интересуют «правила игры», зачем, собственно, играть? Не привнесу ли я в нее, таким образом, хаос и разногласие? Не зная, как лечиться в лечебнице, есть ли гарантия того, что она не станет моей могилой?
Мир религии – это вроде джунглей, которые неминуемо приведут к смерти того, кто оказался здесь без надежных ориентиров и знаний «инструкции» по выживанию. В религии, в частности, в Православии, «смертью» (точнее, «духовной смертью») иногда считается заблуждение, как состояние усвоения человеком лжи, принятой им за истину – то есть ересь. Причину же ереси или раскола, Отцы находят преимущественно в невежестве («Раскол держится крайним невежеством» (Свт. Феофан Затворник). Которое, подчас, весьма резко не только осуждается Откровением, но и объявляется смертоносным: «За то, что они возненавидели знание и не избрали [для себя] страха Господня, не приняли совета моего, презрели все обличения мои; за то и будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их. Потому что упорство невежд убьет их…» (Пр. 1:29-32). «Тенью смерти» (Пс. 20) Оно называет неведение Бога. Сам Бог как бы указывает человеку, что его незнание о Нем – это то же, что нахождение вне Него, вне Истины и вне Источника жизни. А значит, в зоне ложных мнений, представлений и умозаключений.
Протодиакон Геннадий Пекарчук
Пчеловод
Смирение (Добродетели человека)
Смирение – такое настроение нашего духа, когда человек сознает, что ничего своего не имеет и ничего не может без помощи Божией, во всем полагается на волю Божию; все свои заслуги относит не к себе, но к Богу; и все скорби, случающиеся в жизни, принимает с терпением, как по праву заслуженные им. И честное признание своей немощи и вины перед Богом для такого человека становится лестницей к нравственному совершенству.
Смирение – это небесная жизнь на земле, это великая высота, честь и достоинство, это несказанная красота души, это самый удобный путь к общению с Богом и самый прямой путь ко спасению. «Что соль для пищи, то смирение для всякой добродетели», – говорил преподобный Исаак Сирин.
Смирение – это неустанное желание учиться у Того, Кто сказал: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф. 11: 29). Это действенное подражание Христу, «ибо главное во Христе Иисусе то, что Он “смирил Себя, быв послушным даже до смерти” (Флп. 2: 8)».
Смирением полностью ниспровергается гордыня, эта крепость диавола в душе человеческой, оплот всех прочих страстей. Смирением обретается подлинный душевный мир, так что, по слову аввы Пимена, «если будешь смиренно думать о себе, то найдешь покой везде, где бы ни был».
Смирение тем удивительно, что оно восполняет все слабое – слабую веру и слабую любовь. Смирение заполняет бездну между Богом и человеком. Оно есть путь, открытый всегда и всякому; оно часто спасает даже того, кто сделал многие и великие грехи, так что, по свидетельству святого Ефрема Сирина, «грешник, если приобретает смирение, делается праведником». Как гордость низвергла диавола с неба в преисподнюю, так смирение возносит человека с земли на небо.
Смирение – это не слабость, а великая сила. Это победа человека над самим собой, над демоном эгоизма и всесилием страстей. Это способность открыть Богу свое сердце, чтобы Он воцарился в нем, освящая и преображая Своею благодатью нашу жизнь. Смирением человек очищает свое сердце, обретает внутреннее совершенство и становится святым.
Эту добродетель труднее всего обрести, поскольку человеку для ее приобретения нужно отказаться от гордыни, то есть от всей той лжи, которую он привык о себе воображать, и от всего эгоистичного самолюбия, в котором привык «вариться».
Но будем честны: нам ведь нравится, если рядом с нами на работе или в семье находится смиренный и терпеливый человек, а не раздражительный гордец? Смиренных людей крайне мало, но, будь выбор, нам ведь хотелось бы, чтобы такими были наши дети, наши друзья, наши коллеги, наши подчиненные, не говоря уже про начальников. В сложной ситуации нам хотелось бы, чтобы именно такой человек оказался рядом, поскольку именно смиренный человек будет полностью надежен и точно не предаст и не попытается использовать наше бедственное положение в ущерб нам и с выгодой для себя. У смиренного человека не сдадут нервы, он не станет биться в истерике, обвиняя всех и вся, не станет требовать к себе особого внимания, не будет интриговать, не станет осмеивать чужие ошибки и оправдывать свои, он спокойно продолжит исполнять свой долг, оставаясь человеком в любой ситуации.
Но если мы признаем эти качества хорошими и желаем их другим, в том числе и нашим близким, то надо согласиться, что они хороши и для нас. Впрочем, не все желают таких качеств. К сожалению, в современном мире культивируется образ «преуспевающего гордеца» – человека-хищника, который идет к благополучию и мирской состоятельности по головам друзей и коллег, распихивая всех локтями, сознательно жертвуя ближними ради своих целей.
Такой человек напоминает того, кто, пробиваясь через толпу стоящих у пропасти людей, в итоге первым падает вниз. Пусть даже ему на время удается окружить себя дорогими вещами, как сороке удается украсить гнездо блестящими фантиками, но конец такого пути, как правило, один – глубоко несчастный человек, страдающий от внутреннего одиночества и понимающий, что в процессе «пробивания локтями» потерял гораздо больше, чем приобрел.
Тем не менее, сторонники подобного пути, чтобы оправдать его, немало сделали для искажения образа добродетели смирения. Смиренного человека они пытаются представить как безвольное, забитое, трусливое и глупое существо, между тем как на самом деле смиренный человек – это прямая противоположность той карикатуре, которую рисуют на него гордецы-«хищники».
Подлинный смиренный человек не имеет злобы и ненависти, не имеет и врагов. Если кто-то причиняет ему обиды, он видит в этом человеке орудие правосудия или Промысла Божия. Когда его оскорбят, он, прежде всего, подумает о том, не заслужил ли он этого оскорбление, и если даже не заслужил, найдет в себе довольно великодушия, чтобы простить обидчика.
Смиренный предает себя всецело воле Божией, благодаря чему избавляется от всякого страха и беспокойства, так что там, где гордец трусливо бежит или мается от стрессов, смиренный сохраняет невозмутимость и остается непоколебимым как скала.
Смиренный человек ведет осознанную жизнь, наблюдая за своей душой и очищая покаянием свои грехи; постоянным сокрушением и памятью о прошлых ошибках он предотвращает будущие. Он трезво глядит на себя, видя собственные недостатки и прося у Бога помощи в исправлении их.
Он считает себя самым грешным перед Богом, никого не оскорбляет, не злословит и никем не гнушается; во всех остальных людях смиренный человек старается видеть достоинства, при этом избегает пустых споров, отсекает свою волю ради воли Божией и с готовностью повинуется истине.
Смиренный не лезет к другим с поучениями и обличениями, не дерзит старшим, не упрямится и не ленится, он строг к себе и снисходителен к другим, не превозносится и не гордится ничем человеческим, во всем, что не вредит спасению, охотно уступает ближнему, не помнит зла и готов прощать даже прежде, чем у него попросят прощения. Он беспристрастен в оценках и равнодушен к похвале.
Поскольку он считает себя ниже всех, его невозможно унизить, а поскольку он ничем земным не гордится и ни к чему не привязывается, его невозможно запугать, а значит, им невозможно манипулировать. Смиренный никогда не падает, ибо ему некуда падать. Принимая всякую скорбь как заслуженную, он никогда не оказывается растерян и выбит из седла.
При этом чем больше он смиряет себя, тем больше его возвышает Бог.
В духовном отношении для смиренного человека свойственны также, как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), «отвержение премудрости земной как непотребной для неба… Отложение всех собственных умствований и приятие разума евангельского… Сознательное во всем послушание Церкви».
Человеку, грешнику, естественно и необходимо смиряться. Если же он не смирится, то смирят его обстоятельства, промыслительно устрояемые к его душевной пользе. И те, у кого нет смирения, много и бессмысленно страдают. Как отмечал преподобный Силуан Афонский, иной человек много страдает от бедности и болезней, но не смиряется и потому без пользы страдает. А кто смирится, тот всякой судьбой будет доволен, потому что Господь – его богатство и радость; и все люди будут удивляться красоте души его. Душа смиренного, как море: брось в море камень, он на минуту возмутит слегка поверхность и затем утонет в глубине его. Так скорби утопают в сердце смиренного, потому что с ним сила Господня.
Кто не смиряется, тот не имеет покоя, ибо «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать" (Иак. 4: 6). Смиренному, если и согрешит, легко принести покаяние, а гордый, даже если и праведен, легко делается грешным и губит через это все множество трудов своих. Всякие другие добродетели без смирения разрушаются и обесцениваются.
При этом следует отличать ложное смирение, которое есть лишь на словах, а не на деле. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что «не тот проявляет смиренномудрие, кто осуждает себя… но тот, кто, будучи укорен другим, не уменьшает к нему любви». Те же, кто, на словах называя себя грешником, будучи сдержанными в речах и отказываясь от мирских почестей, тем не менее, не хотят отказаться от высокого мнения о себе, не терпят обличения от других и не перестают внутренне осуждать других, – они не имеют смирения в сердце своем и попросту лицемерят.
Также нельзя путать смирение с беспринципностью. Смиренный человек всегда принципиален; он готов стерпеть любую обиду, нанесенную ему лично, но никогда не согласится на грех, никто не сможет заставить его произнести ложь, отказаться от веры, нарушить волю Божию. В этом он не уступит никогда, он готов пожертвовать собой ради других, но никогда не пожертвует другими ради себя и не пожертвует истиной Божией ради кого бы то ни было. Это подтвердили тысячи православных мучеников, которые были смиренными в своей жизни, но, едва от них начинали требовать отречься от Христа или совершить грех, они твердо говорили «нет» и сохраняли верность Богу вплоть до смерти, что нередко изумляло и восхищало даже их палачей.
Как же достичь смирения? Смирение приобретается не одними лишь мыслями смиренными, но охотным и безропотным подчинением себя скорбным происшествиям нашей жизни. Оно также приобретается от познания Бога, от частого покаяния и от исполнения заповедей Христовых, особенно заповеди о том, чтобы воздавать добром за зло, и от подражания Ему в том, чтобы самоотверженно служить ближним. Кто обращает всегда взоры на свои недостатки, тот всегда находит других лучшими себя.
Желающий обрести смирение должен все, что совершает доброго, приписывать не себе, но Богу, ибо Его животворной силой мы действуем и по вразумлению от Него понимаем, что есть добро и как его можно исполнить. Он должен быть готовым на всякое обличение ответить: «Прости меня», – и считать всех людей выше себя. Он должен осознавать, что все выпадающие на его долю неприятности имеют причиной его собственные грехи и посланы для его исправления, поэтому принимать их с благодарностью, как горькое, но спасительное лекарство. Он должен быть готовым отказаться от любого своего умствования, если увидит, что оно противоречит истине, а также и от своей воли, когда она противоречит воле Божией. Нужно также размышлять о величии Божием, о своей греховности и о смирении Христа. Нужно избавляться от дурной привычки к оправдыванию себя и желания во что бы то ни стало настоять на своем мнении. Нужно учиться терпению, терпеливо сносить все неприятности, не только крупные, но и мелкие, особенно переносить обиды, ради Господа не воздавая злом за зло.
Но самое главное, с чего начинается восхождение на сияющие высоты смирения и что доступно абсолютно каждому человеку любого возраста и пола, – это отказ от осуждения ближнего. Чем больше человек совершенствуется в этом делании, тем сильнее постигает смирение, и Господь на опыте открывает ему пути совершенства.
Как научный атеист стал Православным
— Мой путь шел через поиск смысла. Как пел в 80-х один рок-музыкант (ныне священник в Макеевке) — «Если меня разложить на молекулы — что ж, стану молекулой. А если меня разложить на атомы — что ж, стану атомом. Скучно». Вот это ощущение скуки как последнего предела мироздания и было для меня толчком к вере. Ну не может же скука быть последней истиной!
— Стало обидно?
— Захотелось добраться до истины.
— Как же Вы добирались?
— Сейчас, по прошествии 20 лет, кажется, что все было очень просто…
Лет пять назад я был в монастыре у кришнаитов. Здесь, в Подмосковье, у них российский центр. И выяснил очень интересную вещь. Оказывается, в истории индийской философии был диспут, очень похожий на тот, что ведется в христианском мире между протестантами, православными и католиками. У католиков считают, что ты своими заслугами должен заработать себе спасение. Протестантские полемисты говорят: «Нет, ты только уверуй, Господь тебя Сам спасет. Тебе не надо никаких заслуг, добрых дел». Православие — это путь такой «царской середины», сотрудничества Бога и человека.
Так вот, у кришнаитов есть две школы, одна из которых близка православным, вторая — протестантам. Одна из них зовется «школа обезьянки» вторая — «школа котенка». Первая говорит, что детеныш обезьяны цепляется за мать, а она его сама переносит с ветки на ветку. От малыша требуется лишь держаться и не мешать. «Школа котенка» говорит: смотрите как кошка несет в в зубах малыша, котенок же вовсе ничего не делает. Так и Господь спасет человека, который в этом никакого участия не принимает. Мое крещение я могу объяснить только с позиции «школы котенка».
Можно, конечно, долго рассказывать, как из полного неверия, из семьи, где не было православной традиции, с кафедры атеизма я пришел в семинарию. И при этом буду употреблять местоимения «я», «мне». На самом же деле это было чудо. Не я пришел в Церковь, а Господь «взял за шкирку», вытащил и протащил, как я этому ни сопротивлялся. Чудо — любое проявление Божией воли. И именно потому, что это — чудо, оно не подлежит дальнейшему анализу. Это нельзя дальше расчленять. Здесь можно просто замереть… Чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Если же искать человеческих сдвижек, то тут очень много ниточек сходились в один узел.
Первыми религиозными авторами, которых я читал, были Франк и Шестов. Первое знакомство с ними оставило меня равнодушным. Я просто не понимал, о чем они пишут. Их рассуждения о Боге, о Христе казались мне слишком далекими. Но все же нечто позитивное из первого знакомства с ними я вынес. Они показали мне, что можно быть христианином и при этом человеком XX века. Затем отец Сергий Булгаков вполне убедил меня: мир духовной жизни — это такой мир, о котором нельзя судить снаружи.
На третьем курсе МГУ я всерьез заболел Достоевским. Книга, которая по-настоящему перепахала меня — это «Братья Карамазовы». Я действительно болел ею. Две недели, пока читал, ничего кроме этого в голове не было.
Кроме того, оказавшись на кафедре научного атеизма, я в учебном порядке должен был заниматься религиозными вопросами, читать литературу — прежде всего, конечно, атеистическую, — но попадался и самиздат. Доводилось брать книжки у знакомых, да и на кафедре библиотека была достаточно приличная. Атеистический стиль работы, с которым я встретился, вызывал неприятие и тем самым во многом помог мне определиться.
— Каким образом?
— Во-первых, сравнивая первоисточники, Евангелие, книги по истории Церкви с тем, как это препарировалось в книгах по атеизму, я достаточно быстро заметил, что в последних много неправды, многое притянуто за уши и огромное количество просто элементарной некомпетентности. Когда я начал вживаться в кафедральную жизнь, меня поразила одна деталь. Там не было ни одного спецкурса по библеистике, по истории Церкви, даже по истории религии; там не было ни одного человека, который мог бы эти спецкурсы вести. Было много спецкурсов по «модернизму», но никакого знакомства с традицией. Образование получалось странно мозаичным. Кроме того, в те годы никто из преподавателей кафедры не знал ни еврейского, ни греческого языков. И при этом они заявляли, что занимаются научной критикой Библии. Это меня сильно разочаровало.
— А как Вы вообще оказались именно на столь своеобразной кафедре?
— Нет, не потому, что я был одержим зудом атеистической работы. Вообще-то я собирался специализироваться на кафедре «истории зарубежной философии». Марксизм был мне, мягко говоря, неинтересен. А вот что-то зарубежное, желательно современное… Но на экзамене по этому предмету приключился эпизод, перевернувший всю мою жизнь. В билете, который мне достался, первый вопрос был по китайской философии, второй — по Аристотелю. Китай был мне опять же неинтересен, да и лекции на эту тему у нас были крайне скучные. Короче, я ничего по этому вопросу билета не знал. А по Аристотелю ответил хорошо. Опыт сдачи экзаменов у меня к тому времени был уже немалый, поэтому я понимал: два по первому вопросу и пять по второму в среднем дают тройку. Каково же было мое удивление, когда профессор Богомолов протянул мне зачетку с записью «отлично»! Но при этом он сказал: «передайте привет Вашему отцу!». Отец-то у меня тоже философ, и работал он тогда в Президиуме Академии Наук…
А тогда я понял: или я всю жизнь буду всего лишь носителем своего отчества и всю жизнь буду таскать домой «приветы отцу». Или я должен искать свой путь жизни.
Сложность выбора состояла в том, что уже в ту пору официальная идеология не вызывала у меня симпатий. Поэтому я как раз накануне экзамена подал заявление о специализации по кафедре истории зарубежной философии: думал забуриться куда-нибудь в былые века и культуры, в проблемы, по которым, к счастью, не существует «установочных» определений пленумов ЦК… Но, оказалось, что на этой кафедре слишком хорошо знают моего отца. Куда же еще на философском факультете можно спрятаться от идеологии? — Конечно, на кафедру логики. Занятия по логике я любил… Но, увы, мой отец по своей научной специализации как раз логик и потому на этой кафедре более чем известен. Так, а раз мой отец логик, а я хочу выбираться своей колеей, то что же находится вдали от логики? — Конечно, религия. И в итоге я подал заявление на кафедру атеизма: по сути изучение той же самой «зарубежной» или несоветской философии, только с более узким выбором тем.
Так что в выборе этой кафедры «виноват» мой подростковый «протестантизм». Ничего идейного.
— И на самой кафедре атеизма к вере Вы тоже шли «от противного»?
— Во многом, да. Сама атмосфера общества, которая сложилась в начале 80-х годов, помогала повернуться к Церкви. Атеистические нападки выглядели очень нечестно, и я сказал себе: если ты видишь, что родная партия врет тебе по каждому поводу, и в крупном, и по мелочам, то, может быть, она не права и в вопросе, который сама же назвала основным вопросом философии — «Есть ли Бог? Что первично: материя или разум?».
Я подошел к миру религиозной мысли, попробовал понять русских философов — естественно, сразу не получилось. Это была совершенно другая вселенная, абсолютно чужая для меня, для моего воспитания, моего окружения.
У меня не было верующих знакомых, никого: ни родственников, ни друзей, ни однокурсников — то есть приходилось идти по книжкам. И довольно скоро я понял, что это мир, который можно понять только изнутри. Человеку неверующему рассуждать о религии — это все равно, что слепому рассуждать об особенностях Рембрандта. И я понял, что не хочу ставить себя в глупое положение; раз уж профессионально я оказался связан именно с этой специальностью, все-таки должен попробовать войти внутрь…Я понял, что нечестно заниматься изучением религии, если ты сам никакой веры не имеешь. Веры-то в марксизм у меня не было точно. Но и никакой другой — тоже.
Кроме того, меня задели и даже обидели слова отца Сергия Булгакова, о том, что неверующий человек, который занимается изучением чужой религии, похож на евнуха, который сторожит гарем. И я решил попробовать войти в этот мир. Читая книги русских религиозных философов, я заметил, что они постоянно говорят о том, что религия — это мир опыта. И если у тебя этого опыта нет, хотя бы в малейшей степени, ты, изучая историю религии, ставишь себя в неловкое положение. В самом деле, мы же не станем доверять мнению глухого человека, если он вздумает написать диссертацию о музыке. В таком же положении и человек, не слышащий музыки небесных сфер. Что он может сказать о религии?
Я понял, что если хочу уважать себя, то должен сделать решительный шаг.
— Когда Вы впервые осознали, что верите во Христа не просто как в учителя нравственности, жившего 2000 лет назад, а как в Бога, от Которого зависит вся ваша жизнь?
— Для меня это были два разных момента: сначала пришла вера во Христа как Бога (Творца, Спасителя, грядущего Судию), а уже потом — вера во Христа как Вседержителя, от Которого зависит моя жизнь здесь и сейчас.
Что касается первого, то это произошло, когда мне было 18 лет. В то время я «болел» произведением Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и там меня очень поразила легенда о Великом Инквизиторе. Можно сказать, что в моей жизни это был переломный момент. Дело в том, что в легенде о Великом Инквизиторе чудесным образом сошлись все те философские проблемы, о которых я тогда думал. Все, что тогда меня пугало в жизни сконцентрировалось в словах Великого Инквизитора. Я вдруг понял, что те искушения в пустыне, которые были предложены сатаной Христу — это предельно емкие искушения, которые охватывают всю деятельность сатаны в мире и полностью характеризуют его. И поэтому я согласился с той характеристикой, которую Достоевский дал этому евангельскому персонажу — «дух сверхчеловечески умный и злобный».
То есть получилось так, что сначала я признал существование сатаны и ужаснулся реальности сатанинского замысла о нас, ну а затем последовал логический вывод: если Христос смог отвергнуть эти искушения, значит Он тоже сверхчеловечески умен, но добр. Пришло осознание Христа как Спасителя. Ощущение внутренней пустоты прошло, свет в окошке забрезжил.
Но, все равно, с моей стороны это было пока только некое философское принятие Христа. Начать молиться было намного труднее, и это произошло несколько позже, а крестился я почти через год после этих событий. И даже будучи крещенным, я с большим трудом понуждал себя публично перекреститься в храме или поклониться вместе с бабушками, которые там стоят. Более того, спустя еще год после крещения на какой-то марксистской лекции, когда лектор громил идеалистов, я с ужасом понял, что он говорит, фактически, про меня. Осознать то, что я стал идеалистом, было очень трудно, настолько глубокие корни пустила марксистская закваска в моем подсознании.
А отношение к Нему как к Вседержителю пришло уже позже. Понимаете, своеобразие юношеской веры заключается в том, что она ни о чем не просит, она просто радуется тому, что Бог есть. Еще нет болячек, нет каких-то безвыходных жизненных ситуаций и, следовательно, можно приходить к Богу не торгуясь, не выклянчивая «гуманитарную помощь». Поэтому впервые я начал относиться ко Христу не просто как к Творцу и грядущему Судье, а как ко Вседержителю, от которого зависит моя жизнь здесь и сейчас только тогда, когда начал молиться о том, чтобы Господь помог мне поступить в семинарию.
— А почему из всех религий Вы выбрали именно православие?
— В свое время я решил для себя: если однажды я все же приду к выводу о том, что Бог есть, то не буду выдумывать никакой своей религии. Мне уже обрыдли все эти бесконечные ночные посиделки на кухнях и общагах, когда в прокуренной комнате со стаканом коньяка (вод ки, портвейна, пива) в руке ведутся дискуссии об Абсолюте. «Так, Андрюша, давай договоримся. Если ты однажды придешь к выводу, что Бог есть, я тебя очень прошу: не выдумывай ничего своего. Понимаешь, если Бог есть, то это означает, что ты не первый умница, который до этого додумался… История началась не с тебя. Ты не первый человек идущий по этому пути. Присмотрись к опыту людей, которые шли по нему раньше и дальше тебя продвинулись». Любые попытки выдумать что-то свое, свою религию, мне казались верхом пошлости. Поэтому я с самого начала наложил на себя такое ограничение, что не имею права, не должен пошлить, не должен выдумывать что-то свое, а должен войти в традицию. Если уж христианство — то самое традиционное.
А почему именно христианство? — Так ведь к тому времени у меня уже были представления о других религиях, и я уже понимал, что более высокого пути религиозной жизни и мысли нигде нет. Ни одна другая религия мира не кладет в свою основу формулу «Бог есть любовь» и не говорит в своем символе веры — «нас ради человек и нашего ради спасения».
— И как это решение переросло в действие?
— Помню, это решение я принял под воздействием чувства … зависти. Мой ближайший друг — студент истфака — все же крестился (у староверов). Он был настолько счастлив, что я решил: хватит баловаться философией, жонглировать умными терминами и цитатами, надо решаться… Это был май, и я решил: «и я либо к осени крещусь, либо никогда». При чем тут была осень, мне и самому до сих пор непонятно… Но в те дни для меня значимой стала песня Владимира Высоцкого «Мой друг уехал в Магадан… Снимите шляпу».
Конечно, обычная студенческая суета занесла своей пылью ту ясную решимость. И в предпоследний день осени — 29 ноября — я был разбужен мыслью: «Ты же что-то обещал сделать!». И побежал искать храм для того, чтобы более не откладывать. В каком-то смысле я испугался себя самого, своей нерешительности и решил с нею покончить.
Тогда в голове у меня вертелись строки Пастернака: «Жизни ль мне хотелось слаще? — Нет, неправда: я хотел только вырваться из чащи полуслов и полудел!»…
Спустя годы я услышал точную формулу этой своей мотивации со стороны. Я уже был в аспирантуре. И вот наш сектор «современной зарубежной философии» празднует Масляницу дома у моего научного куратора Тамары Кузьминой. Сидим на кухне, и ведем вековечную русско-интеллигентскую дискуссию на тему «что такое мещанство». А в гостях у Тамары Андревны в тот день оказался ее давний друг, былой однокурсник. Вот только он по окончании университета решил не иметь вообще ничего общего с советской идеологией, и всю жизнь так и проработал Калуге истопником. Но интерес к миру книг он не потерял. Вот и сейчас — пока все сгрудились на кухне и спорили, он ходил по квартире, выискивая на книжных полках новинки. И вот, отобрав что-то интересное для себя, со стопкой книги он заходит на кухню. И хозяйка его с ходу включает в разговор: «Ну, скажи, что такое мещанин?!». Ответ был дан без секунды раздумий, слету: «Как что? Мещанин — это человек, у которого бытие определяет сознание!».
Мне же хотелось, чтобы мое сознание дало мне новый опыт бытия…
С этой жаждой я и пришел к крещению. Сам день моего крещения был довольно необычным. Я не могу сказать, что уверовал и потому пошел креститься. Ровно наоборот: я пошел креститься для того, чтобы уверовать, то есть я ощущал потребность сделать какой-то шаг, который вырвал бы меня из привычной колеи жизни; надо было пойти посмотреть, ворваться туда, в Церковь. Может быть, потом я что-то пойму. До некоторой степени это был философский эксперимент, поставленный на себе, — но он увенчался совершенно невероятным успехом.
У Бога свои планы о нас: в день крещения благодать Христова коснулась сердца — и с этого дня стало понятно, о чем слова Евангелия «Царство Божие внутри вас».
После этого мне действительно стало изнутри понятно многое из того, что говорится в Священном Писании, у святых отцов. Я всем существом ощутил, что чудо произошло. Это таинство, а не просто омовение в купели…
Андрей Кураев
А если аборт был по медицинским показаниям ?
священник говорит, что согласно мнению всей Церкви, если жена сперва не получила разрешение от своего мужа, то за сделанный ею аборт, муж должен её выгнать с позором... кроме случаев, если она кается, плачет и просит прощения.
А если аборт был по медицинским причинам (т.е. ребёнок итак бы не родился, например внематочная беременность), женщине врачи сделали аборт, чтобы спасти её жизнь, она после выписки (находясь в морально подавленном состоянии) должна еще бухнуться в ноги к мужу, плача и целуя их выпрашивать прощения, чтобы он её не выгнал ?
Или просто я что-то неправильно понял ?
Как редактировали Евангелие, чтобы сделать его "безопасным"
Автор: свящ.Георгий Чистяков
"В ряде случаев тексты древних и поздних, византийских рукописей Нового Завета различаются. Таких случаев немного, но знать их необходимо.
Перевод под редакцией епископа Кассиана (Безобразова) сделан именно с древних рукописей, поэтому, сличая Кассиановский перевод с Синодальным, можно, даже не зная греческого языка, легко обнаружить все эти значимые различия.
Иногда в византийском тексте присутствует намеренная редактура. В Нагорной проповеди Спаситель говорит: молись Богу тайно, и Он воздаст тебе явно; постись тайно, и Он воздаст тебе явно; подавай милостыню тайно, и Он воздаст тебе явно. В византийских рукописях получается очень выразительное противопоставление: «тайно – явно». Но в древних рукописях слова «явно» нет. В них сказано: молись, постись, давай милостыню тайно, и Бог воздаст тебе.
Слово «явно» появилось в византийских текстах примерно в VIII в. как следствие упрощённого понимания христианства.
(Это как у матери, которая говорит ребенку: «Молись Боженьке – получишь пятёрку»).
Здесь читатель ориентируется на результат – на лёгкий результат, – как ребёнок, которому показывают лакомство и говорят: «Будешь вести себя хорошо – получишь пирожное». Это очень опасная и глубоко антиправославная тенденция. Слово «явно» попало в текст Евангелия в Византии в условиях огосударствления христианства, когда Слово Божие приспосабливали к нуждам идеологии. Чтобы люди были добрыми христианами, надо их заинтересовать. А как? Результатом.
Конечным результатом.
Вот, пожалуйста, молись, и Бог воздаст тебе явно. Простодушный человек поддаётся на такого рода агитацию и начинает молиться. Действительно, это делает людей христианами, но только христианами, которые верят не в Христа, а в результат своего благочестия.
Похожий случай – слово «напрасно» в Евангелии от Матфея: «Всякий, кто гневается на брата своего напрасно, – говорится в византийском тексте, – подлежит суду». В древних рукописях слова «напрасно» нет: «Всякий, кто гневается на брата своего, подлежит суду». Не гневаться – это очень трудно, но Спаситель ждёт от нас именно этого. С появлением слова [эйке] – «напрасно» в византийских текстах этот стих меняет смысл. Но в условиях государственного христианства это словечко было необходимо, потому что император, естественно, может гневаться на своих людей, и, разумеется, не напрасно, ведь он же император!
Да, не гневаться вообще – фантастически трудно. Но именно к этому нас зовёт Иисус. Не гневаться напрасно – это даже не цель, ибо если я хоть сколько-нибудь владею собой, то всегда смогу логически доказать, что мой гнев не напрасен. Дав нам заповедь «не гневаться», Иисус поставил нас перед задачей, которая подобна сияющей от белизны недостижимой вершине Эвереста или Эльбруса. Достичь её почти невозможно, но, всегда сияя своей белизной перед нашими глазами, она каждому из нас безошибочно указывает направление той дороги, по которой мы решились идти вперёд.
Третий пример. «Если согрешит брат твой, – говорит Спаситель, – пойди и обличи его между тобою и им одним», т. е. если ты видишь, что брат согрешил, наедине скажи ему об этом. Совершенно замечательная рекомендация, удивительная и глубоко евангельская. В византийском же тексте (и это перешло в Синодальный перевод) подставлены два слова: «против тебя».
То есть, если брат твой согрешил против тебя, тогда обличай его, а если просто согрешил – тогда и не надо.
Христианин получает от Спасителя совсем другую рекомендацию: обличи наедине, если брат согрешил. Эти два слова – против тебя – сразу как бы «обезвреживают» стих. Византийский текст делает христиан социально неопасными.
Потому что христианин, который обличает всякого, кто согрешил, социально опасен, а обличающий только того, кто согрешил против него, опасности не представляет".
Так создаются христианские мифы
Набрел тут на давнюю историю - массовое убийство в школе "Колумбайн". И неожиданно всплыла тема: как создаются христианские мифы.
Если помните, 20 апреля 1999 г. двое выпускников, вооружившись стрелковым оружием и самодельными бомбами, убили 13 человек, 25 ранили, после чего застрелились.
Сразу же после трагедии в американской прессе появилась история 17-летней Кэсси Бернал.
Один из школьников рассказал, "как мужественно она себя вела, когда убийца направил ей в голову ствол и спросил: «Ты веришь в Бога?» — «Да, — ответила она, — и тебе надо стать на Божий путь». Это были ее последние слова на земле".
История об этой удивительной девочке всколыхнула христианскую Америку. Один известный теолог даже предсказывал, что Кэсси станет первой великомученицей-протестанткой, официально получившей этот титул впервые с XVI века.
Ее мама написала книгу "Она сказала да: невольное мученичество Кэсси Берналл», которая разошлась большим тиражом.
Но ещё до выхода книги полицейские очень деликатно начали советовать матери не педалировать тему мученичества, поскольку материалы расследования не соответствовали первоначальным показаниям свидетеля-школьника. Он ошибся.
Похожий разговор, действительно, был, но участвовала в нем другая девочка - Валин Шнур.
Ее ранили. Стрелявший начал перезаряжать дробовик.
Она молилась: "О Боже, о Боже, о Боже, не дай мне умереть".
"Ты веришь в Бога?" – спросил убийца.
Она замешкалась, боясь неверно ответить. Потом всё-таки сказала: "Да". "Почему?". "Потому что меня так родители воспитали".
Убийца перезарядил оружие, но что-то отвлекло его внимание и он отошел. Девушку прооперировали и она осталась жива.
Школьник-свидетель со своего места не видел, кто разговаривает, слышал только голоса. И спутал.
Зато рядом с убитой Кэсси лежала Эмили Вэйант. Они перешептывались. Кэсси все время повторяла: "Боже, Боже, почему это происходит? Я хочу домой" и молилась.
В какой-то момент один из убийц постучал в крышку стола, под которым они прятались, сказал: "Пикабу" (Ку-ку) и выстрелил. Кэсси умерла мгновенно.
Религиозный культ вокруг ее смерти возник, практически, сразу. Сказать что-то против было просто рисковано. И единственный непосредственный свидетель - Эмили - долго собралась духом. Но она не могла смириться с тем, что из-за ее молчания люди уверуют в ложь.
Тем более, что эта ложь вовсе не была такой уж безобидной. Ее последствия в полной мере испытала на себе реальная героиня - Валин Шнур.
Ее история стала известна лишь на несколько дней позже. И в другой ситуации могла бы стать сенсацией. Хотя, конечно, ее ответ не был столь красочным, как тот, что приписали Кэсси, но все же в девочку стреляли, она не отреклась от веры, и Господь сохранил ей жизнь.
Вместо этого Валин стали воспринимать, как лжемученицу, обманщицу.
"Никто напрямую не подвергал сомнению мой рассказ, – говорит Валин. – Они обходили острые углы. Спрашивали: "А ты уверена, что все именно так произошло?" или "Неужели твоя вера так сильна?".
Слава Кэсси тем временем росла как на дрожжах. Пастор общины, в которую она ходила, отправился в турне по Америке, чтобы поделиться благой вестью о подвиге новомученицы:
"Грузите в Ноев ковчег как можно больше людей", – говорил он.
На этой волне в городе возникла молодежная религиозная группа «Новое поколение». Через четыре месяца она уже имела офисы и подразделения в пятидесяти штатах.
В миссионерских поездках по стране участвовали несколько человек, переживших расстрел. Имя Кэсси как магнитом притягивало девочек-подростков, которые спешили на религиозные мероприятия, как на рок-концерт. Трагедия превращалась в шоу.
По разным причинам материалы расследования не публиковались больше года и даже потом выходили в свет в течение нескольких лет.
За это время мученической славой успели обрести имена ещё двоих подростков - Рэйчел Скотт и Джона Томлина. Причем Рэйчел приписывали те же самые слова, что и Кэсси.
Конечно со временем все материалы расследования и показания свидетелей были обнародованы. Их легко можно найти в интернете. Вышла и книга, подробно рассказывающая истории всех основных участников этой трагедии.
Вы думаете, это как-то повлияло на созданный миф? Вовсе нет. Даже сейчас на христианских ресурсах можно встретить материалы вроде: "Мученики из школы Columbine".
Хотя время, конечно, вносит свою лепту, и вся эта история постепенно уходит в прошлое вместе с созданными вокруг нее мифами. Благо дело механизма сохранения таких мифов (в виде общецерковных канонизаций) у протестантов, действительно, нет.