Ещё раз приветствую. Прежде чем начать разбор книги (или, как я это называю моё мнение) я хочу сказать, что я любитель классических детективов. Да-да это те что Агата Кристи, сэр Артур Конан Дойль, Эдгар Аллан По, Раймонд Чандлер, Умбэрто Эко, Гилберт Кит Честертон. Почему мне нравятся именно они? Потому что я люблю шаблонные детективы, где расследование идёт по определённой линии, и читатель сам пытается сопоставить улики и идентифицировать преступника.

А знаете как ещё бывает. Вот мой коллега говорит:

-Вот ты мне рассказываешь про Конан Дойля, Агата Кристи и других, кого ты там ещё называл? Так вот, я считаю что это старьё, а вот мне в последнее время нравится Дарья Донцова.

Знаете я нормально отношусь к Дарье Донцовой, она писатель и пишет то что хочет. Вот только у меня злость пробуждается, когда её пытаются противопоставить классическому детективу. Ай ладно, что я тут пишу, я думаю многие будут согласны со мною. А может и нет, но это не важно, потому что сегодня поговорим о книге "Три орудия смерти" Гилберта Кита Честертона.

*Священник, который видел многое в своей жизни*

Три орудия смерти - это один из рассказов, где действительн можно "столкнуться" с классическим детективом. И многие могут сказать: ну что тут такого? Да действительно когда берёшь в руки книгу думаешь: что тут такого в названии три орудия смерти, что тут такого в главное герое священнике Брауне и так далее. А ладно, для начала небольшое описание сюжета. Внимание, спойлеры:

При жизни Арон Армстронг был обворожительной и прославленной личностью. Он жил в прекрасном особняке вместе со слугой, личным секретарем и дочерью. И вот этот безобидный человек, весельчак и балагур убит. Кому же такое могло понадобиться?!

А теперь я добавлю. После убийства этого мужчины, возле его тела найдено три орудия убийства:

Верёвка

Нож

Револьвер

Все считают, что одно из орудий убийства действительно оборвало жизнь Арона, но вот отец Браун, считает иначе. И дальше сообственно его расследование, которое имеет многое. Например это юмор, нестардатная логика, высмеивание определённых моментов. Чего стоят сами диалоги в книге, где отец Браун это вам не "Виола Тараканова". Внимание, спойлеры:

— Видите ли, — сказал отец Браун, едва заметно подмигивая, — я отнюдь не уверен, что веселость Армстронга доставляла большое удовольствие… м-м… его ближним. Вот вы говорите, что никто не мог убить такого славного старика, а я в этом далеко не убежден: ne nos inducas in tentationem * . Я лично если бы и убил человека, — добавил он с подкупающей простотой, — то уж непременно какого-нибудь оптимиста, смею заверить.

— Но почему? — вскричал изумленный Мертон. — Неужели вы считаете, что людям не по душе веселый нрав?

— Людям по душе, когда вокруг них часто смеются, — ответил отец Браун, — но я сомневаюсь, что им по душе, когда кто-либо всегда улыбается. Безрадостное веселье очень докучливо.

На этом разговор прервался, и некоторое время они молча шли, обдуваемые ветром, вдоль рельсов по травянистой насыпи, а когда добрались до длинной тени от дома Армстронга, отец Браун вдруг сказал с таким видом, словно хотел отбросить тревожную мысль, а вовсе не высказать ее всерьез.

— Разумеется, в пристрастии к спиртному как таковом нет ни хорошего, ни дурного. Но иной раз мне невольно приходит на ум, что людям вроде Армстронга порою нужен бокал вина, чтобы стать немного печальней.

Ну а теперь своими словами. Когда я читал книгу то не мог понять: какое именно орудие смерти и стало причиной убийства Арона. Я долго ломал голову, и пытался до конца книги выстроить логическую цепочку. У меня это не получалось, я злился но продолжал дальше читать. И отец Браун всё время даёт подсказку читателю, делая намёки и давая комментарии по поводу определённых вещей, что происходят вокруг. Однако ты их не замечаешь, продолжает читать и подозревать всех тех, кто жил в доме с Ароном. И хоть это правильно, вот только не совсем. Оставлю интригу и скажу: тут не как в Шерлоке Холмсе, однако элементы классического детектива всё же присутствуют.

*Персонажи и общее впечатление о книге*

Персонажей тут не так много, однако я хочу поговорить лишь об отце Брауне. Кажется по названию, что это этакий топорный священник, который читает проповеди и так далее. Вот только отец Браун не такой. Да он читает проповеди, да он проводит службы в церкви, но его всегда манят расследования. В них он раскрывается с совершенно другой стороны, и выясняется что в рясе скрывается настоящий гений. Понятное дело, что такого персонажа и задумывал Честертон. И всё же именно отец Браун "вывозит" данную книгу, так как он действует совершенно нестардатно. Он также ищет улики, осматривает всё, но выводы делает совершенно по-другому. Вот немного о нём, если интересно:

Основной метод отца Брауна при расследовании преступлений — поставить себя на место другого человека и вообразить, как (и ради чего бы) он сам совершил то или иное преступление; это удаётся ему даже в отношении отпетых негодяев благодаря христианскому смирению. Далеко не всегда Браун стремится наказать преступника; часто он ограничивается поучением или же исповедью.

Общее впечатление о книге таково: если сравнивать с Шерлок Холмсом, то рассказы об отце Брауне и в подмётки не годятся. Однако если говорить просто о самом детективном рассказе, то мне он нравится больше всех. Ведь тут есть расследования, определённая "эпоха", интриги, точные описания определённых объектов и многое другое. Всё что мне нравится в классических детективах, есть тут.

Итог

Я не знаю, понравиться ли вам книга, или нет, но я бы рекомендовал её прочитать. Всё же истории об отце Брауне интересные, и если нечем заняться, почему бы не взять в руки такую книгу(или скачать в интернете) и погрузиться в расследования!

Спасибо за внимание.

Гилберт Кит Честертон (1874-1936) — английский христианский мыслитель, журналист и писатель. Рыцарь-командор со звездой ватиканского ордена Святого Григория Великого (KC*SG). Широко известен благодаря циклам детективных новелл с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философским трактатам, посвящённым истории и апологии христианства. Ниже текст приводится по изданию: Честертон Г.К. Писатель в газете: Худож. публицистика. Пер. с англ. / Послесл. С.С. Аверинцева. — М.: Прогресс, 1984.

В наше время появились особые статьи и книги, которые я торжественно и честно назвал бы самыми глупыми на свете. Они фантастичней самых диких рыцарских романов и скучнее самых нудных религиозных трактатов. Мало того, рыцарские романы хотя бы толковали о рыцарстве, религиозные трактаты — о религии. Эти книги — ни о чем; тема их — так называемый успех. На каждом прилавке, в каждом журнале вы найдете полезные советы. Они научат вас, как преуспеть во всем на свете, но дают их те, кто не преуспел ни в чем, даже в писании этих книг и статей. Начнем с того, что «успеха» вообще не существует, или, если хотите, не существует неуспеха. «Преуспеть» и «быть» — одно и то же. Миллионер преуспел в том, чтобы стать миллионером, осел — в том, что стал ослом. Живому удалось выжить, мертвому — умереть. Но, оставив на этом дурную логику и философию, примем, как вышеупомянутые авторы, что успех — это деньги или положение.

Обычного человека можно учить, как добиться успеха в своем деле: если он каменщик — как лучше класть камни, если он маклер — как лучше действовать на бирже. Кроме того, если он лавочник, его можно учить, как стать яхтсменом; если он мелкий журналист — как стать аристократом. Все это конкретно и важно; однако те, кто покупает вышеупомянутые книги (если их кто-нибудь покупает), имеют нравственное, а может, и юридическое право потребовать деньги назад. Никто не посмеет напечатать книгу об электричестве, в которой нет ни слова об электричестве; никто не посмеет напечатать статью о ботанике, из которой явствует, что автор не отличит корней от стебля. Однако нынешний мир кишит руководствами по успеху, в которых нет ни единой мысли и никакого смысла.

Совершенно ясно, что в любом пристойном занятии (скажем, в постройке домов или в словесности) есть только два пути к успеху: можно очень хорошо работать, можно плутовать. И то и другое слишком просто, чтобы вдаваться в пояснения. Если вы хотите победить в соревновании по прыжкам, прыгните выше всех или притворитесь, что прыгнули. Если вы хотите выиграть в вист, играйте лучше всех или обзаведитесь крапленой колодой. Читайте книги о спорте, или о висте, или о шулерстве. Но не читайте книг об успехе. Особенно же не читайте книг, которых так много сейчас. Быть может, вам хочется прыгать или играть в карты, но вам, несомненно, не хочется читать пустые фразы о том, что прыжок — это прыжок, а в игре выигрывает победитель. Рассуждая о прыжках, эти авторы скажут примерно так: «Поставьте перед собой ясную цель. Стремитесь к тому, чтобы прыгнуть выше соперников. Слабость милосердия (прокравшаяся к вам от жалких противников империи) не должна вас останавливать. Делайте все, что можете! Помните, что соревнования — это соревнования.

Как справедливо заметил Дарвин, слабейший обречен». Так скажут они, и, без сомнения, слова эти принесут огромную пользу, если тихо, но выразительно прочитать их молодому человеку, который готовится к прыжку. Представим, теперь, что в своих исканиях певец успеха набредет на другой наш пример, игру в карты. Тогда он скажет: «Избегайте обычной ошибки, свойственной сентиментальным гуманистам! Не давайте партнеру выиграть! Держите его, давите, губите! Идеализм и суеверия ушли в прошлое. Настало время науки и сурового здравомыслия. Доказано, что в любой игре, где заняты двое, выигрывает либо один, либо другой». Все это очень бодрит; но если бы я играл в карты, я бы лучше прочитал разумную книжку о правилах игры. Кроме них, все зависит от дарования или бесчестности, и я предпочту положиться на то или другое — не стану говорить, на что именно.

Листая популярный журнал, я вижу занятный и удачный пример — статью под заглавием «Инстинкт, приводящий к богатству». Иллюстрирована она прекрасным портретом лорда Ротшильда. Много методов, честных и нечестных, приводит к богатству, но я не припомню иного инстинкта, чем тот, который христианские богословы грубо называют грехом любостяжания. Однако я отвлекся от темы. Я хочу привести дивные высказывания, очень типичные для произведений об успехе. Они так полезны, так помогают сделать верный шаг... «Самое фамилия Вандербильт наводит на мысли о богатстве и предприимчивости. Корнелиус, первый из Вандербильтов, положил начало прославленному американскому дому. Родился он в семье бедного фермера, умер миллионером. У него был врожденный инстинкт обогащения. Он не упускал случая, а случай этот предоставили ему применение парового двигателя в мореплавании и рождение железных дорог в богатых, но отсталых Штатах. Благодаря всему этому он нажил огромное состояние...

Само собой разумеется, мы не можем в буквальном смысле слова идти по стопам железнодорожного монарха. Возможности, открывшиеся ему, не открываются нам. Обстоятельства изменились. Однако в своей сфере, в своих обстоятельствах мы можем использовать его методы; можем ловить то, что отпущено нам, и честно обретать богатство». Эти странные фразы ясно показывают нам, что в упомянутых книгах и статьях таится не деловитость и даже не цинизм, но мистика, жуткая мистика денег. Автор приведенных абзацев ни в малой мере не знает, как нажил богатство Вандербильт или кто-нибудь другой. Конечно, что-то он имеет в виду, но это никак не связано с Вандербильтом. Он просто преклоняется перед тайной миллионера. Когда мы преклоняемся перед чем-то, нам сладостна сама загадочность нашего кумира, сама его неуловимость. Когда мы влюблены, нас пленяет и неразумие прекрасной дамы. Когда мы славим бога, мы рады тому, что пути его неисповедимы. Конечно, автор приведенных абзацев не имеет ни малейшего отношения к богу и, судя по его предельной непрактичности, никогда не был влюблен. Но к своему кумиру, Вандербильту, он относится именно так. Он пленен и восхищен тем, что кумир непостижим, и душа его исполнена жреческой радости, ибо он берется поведать толпе ужасную тайну, неведомую ему самому.

Рассуждая об инстинкте обогащения, он пишет: «В старину этот инстинкт был хорошо известен. Греки выразили его в легенде о царе Мидасе, превращавшем в золото все, к чему он прикоснется. Он непрестанно богател, ибо что бы ни попалось ему, обращалось в золото. Викторианские мудрецы называли это глупой сказкой; мы назовем правдой. Мы знаем таких людей. Мы встречаем и в жизни, и в газетах тех, кто обращает все в золото. Успех идет за ними по пятам, жизненный путь ведет вверх. Они не знают поражений». Мидас, на свою беду, поражения знал. Путь его не вел вверх. Он терзался голодом, ибо печенье и бутерброд становились в его руках золотыми. В этом — самая суть легенды, но ее лучше замять, когда твою статью украшает портрет лорда Ротшильда. Старые сказки очень мудры. Не надо менять их в угоду Вандербильту. Не надо делать царя Мидаса символом успеха — он был несчастнейшим из неудачников. Кстати сказать, у него были ослиные уши, и (как многие богатые люди) он старался это скрыть. Если не ошибаюсь, тайной пришлось поделиться с цирюльником, а тот, не зная девиза «Успех превыше всего», не стал шантажировать царя, но поведал занятный секрет камышам, которые сумели им попользоваться.

Легенда гласит, что они поведали секрет ветру. Я почтительно смотрю на фотографию лорда Ротшильда; я почтительно читаю о карьере Вандербильта. В отличие от этих людей я не могу обратить все в золото, да я и не пробовал, мне больше нравятся другие субстанции, скажем зелень или хорошее вино. Я знаю, что в чем-то эти люди успели, кого-то обошли, стали властелинами, которых еще не знал мир. Я знаю, что они создают рынки и шагают через континенты. Однако мне все кажется, что они скрывают какую-то мелочь, и я слышу в шорохе ветра шепот и смех камышей.

Надеюсь, мы доживем до той поры, когда нелепые книги об успехе покроются пылью забвения. Они не учат преуспевать, но учат презирать, вскармливая злую мистику удачи. Пуритане обличают книги, разжигающие сладострастие; что же сказать о книгах, разжигающих еще худшие страсти — любостяжание и гордыню? Лет сто назад у нас был идеал прилежного подмастерья и мальчикам говорили, что трудолюбие и бережливость обратят их всех в лорд-мэров. Это неправда, но тут есть хоть какой-то минимум нравственной истины. В таком обществе, как наше, умеренность не способствует богатству, но способствует достоинству. Если ты работаешь хорошо, ты не станешь богачом, но станешь хорошим работником. Прилежному подмастерью помогли в его успехе узкие, частные добродетели — но добродетели. Стоит ли воспитывать ученика, которому помогут пороки?

Данная статья относится к Категории: Публицистика

Гилберт Честертон упоминает в эссе несколько ошибок, характерных для интеллектуалов…

«Те, кого мы зовем интеллектуалами, делятся на два класса: одни интеллекту поклоняются, другие им пользуются. Бывают исключения, но чаще всего это разные люди. Те, кто пользуется умом, не станут поклоняться ему - они слишком хорошо его знают, Те, кто поклоняется, - не пользуются, судя но тому, что они о нём говорят.

От этих, вторых, и пошла современная возня вокруг интеллекта, интеллектуализма, интеллектуальной жизни и т.п. На самом деле интеллектуальный мир состоит из кружков и сборищ, где говорят о книгах и картинах, преимущественно новых, и о музыке (наиновейшей). Для начала об этом мире можно сказать то, что Карлейль сказал о человеческом роде: почти все - дураки. Круглых дураков тянет к интеллектуальности, как кошек - к огню.

Я часто бывал в таких кружках, и всегда несколько участников оказывалось гораздо глупее, чем может быть человек. Однако они так и светились оттого, что попали в интеллектуальную атмосферу. Я помню почтенного бородатого человека, который, судя по всему, и спал в салоне. Время от времени он поднимал руку, призывая к молчанию, и предупреждал: «Мысль!», а потом говорил что-нибудь такое, чего постеснялась бы корона. Наконец один тихий, терпеливый гость (кажется, мой друг Эдгар Джипсон) не выдержал и крикнул: «Господа, вот это по-вашему мысль? Нет, вот это?» Надо сказать, такими были почти все мысли, особенно - у свободомыслящих. Конечно, и тут есть исключения.

Умных можно найти даже среди интеллектуалов. Иногда умный и способный человек так тщеславен, что ему приятна и лесть дураков. Поэтому он говорит то, что глупые сочтут умным, а не то, что только умные сочтут правдой. Таким был Уайльд. Когда он сказал, что безнравственная женщина не надоест вовек, он ляпнул чистейшую бессмыслицу, в которой даже нет соли. Всякий мужчина, особенно безнравственный, знает, как может осточертеть целое шествие безнравственных женщин. Эта фраза - «Мысль», т.е. то, что надо возвещать, предварительно подняв руку, сборищу не умеющих думать людей. В их бедных, тёмных головах цинизм смутно ассоциируется с остроумием; вот они и восхищаются Уайльдом, когда он, махнув рукой на остроумие, ударяется в цинизм. Однако он же сказал: «Циник знает всему цену, но не знает ценности», Это - безупречный афоризм, в нём есть и смысл, и соль. Но если бы его поняли, Уайльда немедленно бы свергли. Ведь его и возвеличили за цинизм.

Именно в этом, интеллектуальном, мире, где много дураков, немного остроумцев и совсем мало умных, бродит закваска модного мятежа. Из этого мира идёт всякая Новая Разрушительная Критика (которую, конечно, свергает наиновейшая раньше, чем она что-нибудь как следует разрушит). Когда нас торжественно извещают, что мир восстал против веры, или семьи, или патриотизма, надо понимать, что восстал этот мир, а вернее, что этот мир всегда восстает против всего. Восстаёт он не только по глупости и склонности к суете. У него есть причина. Она очень важна; и я прошу всякого, кто намерен думать, тем более - думать свободно, отнестись к ней внимательно хоть на минуту. Вот она: эти люди слишком тесно связаны с искусством и переносят его законы на этику и философию. Это - логическая ошибка. Но, как я уже говорил, интеллектуалы неумны. […]

Что мы имеем в виду, когда называем такую картинку идиотской, пошлой или тошнотворной, и даже конфеты не могут настроить нас на более кроткий лад? Мы чувствуем, что даже хорошее может приесться, как приедаются конфеты. Мы чувствуем, что это - не картина, а копия, точнее - копия с тысячной копии, а не изображение розы, девушки или луны. Художник скопировал другого, тот - третьего и так далее, в глубь годов, вплоть до первых, искренних картин романтической поры. Но розы не копируют роз, лунный свет не копирует лунного света, и даже девушка - копирует девушку только внешне. Настоящие роза, луна и девушка - просто роза, луна и девушка. Представьте, что всё это происходит в жизни; ничего тошнотворного тут нет. Девушка - молодая особа женского пола, впервые явившаяся в мир, а чувства её впервые явились к ней. Если ей вздумалось встать на балконе с розой в руке (что маловероятно в наше время), значит, у неё есть на то причины. Когда речь идет о жизни, оригинальность и приоритет не так уж важны. Но если жизнь для вас - скучный, приевшийся узор, роза покажется вам бумажной, лунный свет - театральным. Вы обрадуетесь любому новшеству и восхититесь тем, кто нарисует розу чёрной, чтобы вы поняли, как темен её пурпур, а лунный свет - зелёным, чтобы вы увидели, насколько его оттенок нежнее и тоньше белого. Вы правы. Однако в жизни роза останется розой, месяц - месяцем, а девушки не перестанут радоваться им или хранить верность кольцу. Переворот в искусстве - одно, в нравственности - другое. Смешивать их нелепо. Из того, что вам опостылели луна и розы на коробках, не следует, что луна больше не вызывает приливов, а розам не полезен чернозём.

Короче говоря, то, что критики зовут романтизмом, вполне реально, более того - вполне рационально. Чем удачней человек пользуется разумом, тем ему яснее, что реальность не меняется от того, что её иначе изобразили. Повторяется же, приедается только изображение; чувства остаются чувствами, люди - людьми. Если в жизни, а не в книге девушка ждёт мужчину, чувства её - весьма древние - только что явились в мир. Если она сорвала розу, у неё в руке - древнейший символ, но совсем свежий цветок. Мы видим всю непреходящую ценность девушки или розы, если голова у нас не забита модными изысканиями; если же забита - мы увидим, что они похожи на картинку с коробки, а не на полотно с последней выставки. Если мы думаем только о стихах, картинах и стилях, романтика для нас - надуманна и старомодна. Если мы думаем о людях, мы знаем, что они - романтичны. Розы прекрасны и таинственны, хотя всем нам надоели стихи о них. Тот, кто это понимает, живёт в мире фактов. Тот, кто думает только о безвкусице аляповатых стишков или обоев, живёт в мире мнимостей.

В этом мире и родился современный скептический протест. Его отцы, интеллектуалы, вечно толковали о книгах, пьесах, картинах, а не о живых людях. Они упорно тащили жизнь на сцену - но так и не увидели жизни на улице; клялись, что в их книгах реализма всё больше - но в их беседах его было всё меньше. Они ставили опыты, беспокойно искали угол зрения, и это было очень полезно для дела, но никак не годилось для суждения о законах и связях бытия. Когда они добирались до этики и философии, получался какой-то набор бессвязных, безумных картин. Художник всегда видит мир с определённой точки, в определённом свете; и порой этот свет внезапен и краток, как молния. Но когда наши анархисты принялись освещать этими вспышками человеческую жизнь, получился не реализм, а просто-напросто бред. Определённый художник в определённых целях может писать розу чёрной, но пессимисты вывели из этого, что красная роза любви и бытия так черна, как её малюют. Определённый поэт в определённых целях может назвать луну зеленой, а философ торжественно заявляет, что луна кишит червями, как зелёный сыр.

Да, что-то есть в старом добром призыве: «искусство для искусства». Правда, понять его надо чуть иначе: пусть люди искусства занимаются искусством, а не чем другим. Когда они занимаются моралью и религией, они вносят туда власть настроения, дух эксперимента, дух тревоги, столь уместные в их прямом деле. Каковы бы ни были законы и связи человеческой жизни, вряд ли они действительно меняются с каждой модой на рифмы или на брюки. Эти законы объективны, как чернозем или прилив, а вы не освободитесь от приливов и чернозема, объявив старомодными розу и луну.

Я не меняю взглядов на эти законы, потому что так и не понял, с чего бы мне их менять. Всякий, кто слушается разума, а не толпы, может догадаться, что жизнь и теперь, как и во все времена, - бесценный дар Божий; доказать это можно, приставив револьвер к голове пессимиста. И здравый смысл, и жизненный опыт говорят нам, что романтическая влюблённость - естественна для молодости, а в более зрелые годы ей соответствуют, её продолжают супружеская и родительская любовь. Тех, кого заботит правда, а не мода, не собьёт с толку чушь, которой окутывают теперь всякое проявление раздражительности или распущенности. Те же, кто видит не правду и ложь, а модное и немодное, - несчастные жертвы слов и пустой формы. Их раздражают бумажные розы, и они не верят, что у живой розы есть корни; не верят они и в шипы, пока не вскрикнут от боли. А всё дело в том, что современный мир пережил не столько нравственный, сколько умственный кризис. Смелые Современные Люди смотрят на гравюру, где кавалер ухаживает за дамой в кринолине, с той же бессмысленной ухмылкой, с какой деревенский простак смотрит на чужеземца в невиданной шляпе. У них хватает ума только на то, чтобы подметить: теперь девушки современно стригутся и ходят в коротких юбках, а их глупые прабабки носили букли и кринолины. Кажется, это вполне удовлетворяет их неприхотливый юмор. Снобы - простые души, вроде дикарей. Вернее, они похожи на лондонского зеваку, который лопается от хохота, услышав, что у французских солдат синие куртки и красные рейтузы, а не красные куртки и синие рейтузы, как у нормальных англичан. Я не меняю ради них своих взглядов. Стоит ли?».

Гилберт Честертон, Упорствующий в правоверии, в Сб.: Самосознание европейской культуры ХХ века: мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / Сост.: Р.А. Гальцева, М., «Политиздат», 1991 г., с. 215-218.

Источник — портал VIKENT.RU

Изображения в статье

Гилберт Кит Честертон — английский писатель, оратор, христианский деятель, биограф и искусствовед конца XIX — начала XX веков, часто называемый «принцем парадокса» / Public Domain

Image by Lukas Bieri from Pixabay

Image by Florian Kurz from Pixabay

Image by Fathromi Ramdlon from Pixabay