"Синдром Плюшкина", или, по-научному, патологическое собирательство - думаю, почти все слышали об этом заболевании. Его жертвой стала бабушка главного героя. Постепенно от неё отдалилась вся родня - вот только чем реже в её дом приезжали гости, тем настойчивее она предлагала им углубиться в залежи хлама, заполнившие комнаты от пола до потолка...
Автор: Rahkshasarani. Вычитка: Sanyendis
Моя бабушка страдала патологическим накопительством.
Одна фраза, но сколько за ней стоит. Как передать словами всю мерзость этой огромной кучи мусора? Как заставить вас почувствовать этот запах, эту вонь, если у вас нет родственника с «синдромом Плюшкина»? Как рассказать о безнадёжности, с которой мои родители говорили о ней? Скорее всего, никак, если только вы сами с таким не сталкивались. Но кое-что я сделать всё же могу. В моих силах вас предупредить.
Она начала заниматься накопительством сразу после смерти деда. Они купили прекрасный просторный загородный дом, и с того самого дня, как бабушка овдовела, его комнаты начали заполняться хламом. Вдобавок, как оказалось, бабушка стала ещё и подворовывать. Она крала у своих детей, их супругов и собственных внуков всякие мелочи – что-то, имеющее скорее сентиментальную, чем денежную ценность. Например, мама очень переживала после смерти её отца, другого моего дедушки. Она купила какую-то книгу, чтобы забыться за чтением, а через несколько месяцев эта книга нашлась в доме моей бабушки, и она даже подписала обложку своим именем. Я как сейчас вижу, как она протискивает своё яйцеобразное тело в узкие проходы между завалами хлама, словно паук, заползающий в нору. В её поведении появилось что-то хищное – в том, как она настаивала, чтобы внуки приезжали на все каникулы в её мусорное гнездо, как пыталась заманить их в глубину дома, обещая, якобы, подарить какую-то игрушку.
При любом упоминании об их матери мой отец, его братья и сёстры замирали, словно сама мысль о её существовании ложилась на их плечи слишком тяжёлым грузом. Уж такая она есть, твердили они. Нам надо только потерпеть её пару раз в году. Мой отец, самый весёлый и участливый отец в мире, рядом с ней превращался в бледную копию самого себя.
Я помню, как моя мама наконец сорвалась. Мы готовились сесть в машину и отправиться к бабушке на День Благодарения – пусть там даже невозможно было поесть всем вместе, потому что большой обеденный стол давно скрылся под завалами всякой дряни. Отец пытался уговорить маму положить тыквенный соус не в пластиковый контейнер, а в красивую стеклянную чашечку. Но мама знала, что если возьмёт её с собой, то никогда уже не получит её обратно. Мы все это знали. Поэтому она вспылила.
Почему, чёрт возьми, сказала она, я должна приносить каждый семейный праздник в жертву женщине, которая раз за разом нас обворовывает? Почему она должна жертвовать своим временем, своими детьми, своей собственной проклятой посудой ради женщины, которая ни разу не сказала ей спасибо? Отец побледнел и прошептал, что, мол, такой уж она человек.
Мама ответила, что если он попробует давить на жалость, то она подаст на развод, и это не шутка.
Я видел своего отца плачущим, наверное, пару раз. Это был один из тех случаев.
Мама дала ему выплакаться, а потом сказала, как мы теперь станем жить: больше никаких праздников в доме его матери. Теперь у нас будут свои семейные праздники. Если он хочет её навещать – пожалуйста, но без нас. Отец понуро кивнул. В тот день я узнал об отце много нового, вот только уважать его стал гораздо меньше.
Вот и всё. С того дня я ни разу не видел бабушку, а она, само собой, не хотела выходить из дома. Несколько раз, помнится, отец отводил кого-то из нас в сторонку (обычно, когда мама этого не видела) и стыдливо спрашивал, не хотим ли мы поехать с ним к бабушке. Мы всегда отвечали «нет».
Уверен, отцу крепко доставалось от неё за то, что он больше не привозил с собой семью, но, думаю, его братья и сёстры втайне завидовали ему: он первый сделал то, на что ни у кого из них не хватало смелости. Но и они скоро последовали нашему примеру. Семья окончательно отдалилась от неё. Лиам, мой двоюродный брат, рассказывал, что чем меньше людей приезжало к бабушке на праздники, тем настойчивее и навязчивее она становилась. Она стала обещать подарить сокровища, спрятанные среди хлама – якобы под завалами журналов и сломанной техники лежал ценный антиквариат. И она стала воровать гораздо искуснее, даже вытаскивала из сумочек и карманов кошельки и мобильные телефоны. Всё это привело к тому, что родственники отдалились от неё ещё больше.
О смерти бабушки я узнал только через месяц. Тётя заглянула её проведать и обнаружила тело, погребённое под горами мусора – по-видимому, завалы мусора в конце концов обвалились. Тело настолько иссохло, что сложно было даже приблизительно определить время смерти. Теперь, когда её не стало, никто из её детей не хотел возиться с расчисткой дома. Не могу сказать, что я виню их за это. Когда мы перестали навещать бабушку в последний раз, в доме, по крайней мере, можно было стоять. Но теперь хлам заполнял всё свободное пространство, от пола до потолка. Перед смертью бабушка передвигалась по прокопанным в мусоре тоннелям. Настоящий кошмар клаустрофоба. В конце концов Лиам решил попытаться расчистить эти завалы. Но примерно через неделю после того, как он отправился в бабушкин дом, раздался звонок. Лиам просил меня приехать.
Скажу прямо: я не чувствовал какой-то «ответственности перед семьёй» и в иной ситуации ноги бы моей не было в этом доме. Но Лиам намекнул, что нашёл нечто удивительное, но не мог говорить об этом по телефону. Вы можете назвать меня жадным, алчным, бессердечным стервятником, но только это заставило меня согласиться. Эта женщина заставила моего отца плакать. У меня не сохранилось к ней никаких родственных чувств.
К дому прилегали зелёные поля, через которые к воротам вела грунтовая дорога. Это показалось мне довольно странным: насколько я слышал, люди, склонные к патологическому накопительству, обычно ставят на участке хотя бы один сарай (чтобы завалить всяким хламом и его тоже). Но бабушка всегда хранила вещи в доме. Я припарковался рядом с джипом Лиама, но его самого нигде не было видно. Возле входной двери лежало несколько аккуратных горок мусора, но ведь он уже неделю тут возится. Чем же он занимался?
Я сел на крыльцо и стал ждать. Входная дверь висела на одной метле. Мусор слегка выпирал из дверного проёма, словно дом готов был лопнуть по швам.
Голос Лиама долетал из глубин дома, но звучал словно издалека. Я наклонился к прокопанному в мусоре лазу – без нужды мне не хотелось заходить внутрь – и позвал брата.
‑ О, здорово, что ты приехал, ‑ я никак не мог понять, откуда доносится его голос. – Я уже заждался. Заходи, покажу, что мне удалось найти.
‑ Да что ты там такое откопал? – я старался говорить спокойно, не показывая своё нежелание входить внутрь.
‑ Это сложно описать, надо видеть своими глазами.
Я очень, очень неохотно присмотрелся к полу в поисках чистого участка, на который можно было бы поставить ногу. Доски опасно заскрипели. Я боялся, что под моим весом дерево не выдержит, и я рухну вниз в водопадах мусора. Но обошлось. Я сделал второй шаг.
В переднюю не проникало ни лучика света. Когда глаза привыкли к темноте, я понял, что плотно уложенный хлам загораживал окна. Когда я приезжал в последний раз, тут оставалась небольшая жилая зона, где хватало места для кресла и старого телевизора. Но теперь комната представляла собой сплошную массу утрамбованного мусора, и только в центре сохранился небольшой проход.
‑ Двигай сюда, ‑ снова позвал Лиам, ‑ иди на мой голос.
Я послушался. Проход сузился настолько, что мне приходилось сгибаться едва ли не вдвое, вздрагивая от каждого скрипа. Один раз я едва удержался на ногах и рефлекторно взмахнул рукой, чтобы сохранить равновесие. Пальцы поймали верёвку.
‑ Мой спасательный круг, ‑ сказал Лиам, опережая мой вопрос. – Не думаешь же ты, что я рискнул бы сюда залезть без страховки?
Верёвка была туго натянута. Держась за неё, я пробирался в глубину дома. Входная дверь давно осталась позади, и я освещал дорогу фонариком телефона. В луче света танцевали пылинки. Я натянул на нос воротник рубашки, но сквозь неё всё равно просачивался тот самый запах. Коричневый запах. Запах, который преследовал меня всё моё детство. Запах, от которого я чувствовал себя нечистым, сколько бы раз ни принимал душ.
Я как раз в очередной раз подумал о горячей ванне, когда случайно бросил взгляд влево и увидел профессора Брауна. Боже, вот это встреча. Профессор Браун – мой плюшевый медведь, я играл с ним, когда мне было семь. А потом к нам приехали погостить мои двоюродные братья. Когда они ушли, профессор Браун исчез. После недели бесплодных поисков мама позвонила моей тёте.
«О Боже, какая жалость! Похоже, наша Анжела по ошибке положила мишку со своими игрушками, когда собиралась в гости к бабушке».
Я помню, как на мамином лице мелькнула досада, когда она положила трубку. Помню, как горечь утраты сжала мне грудь – настолько сильная, что я даже не мог плакать. Я протянул руку.
Это был не профессор Браун. Всего лишь хвост от драной шали и комковатая подушка. Но я только что видел профессора Брауна. Я был совершенно уверен в этом секунду назад. Я уставился на то место, где он только что лежал.
Верёвка с тихим скрипом дёрнулась.
Я прополз ещё немного вперёд.
Если вам никогда не приходилось прокладывать путь через жилище больного «синдромом Плюшкина», вы не можете себе представить то, что видел я: миллиарды полезных вещей, спрессованных, словно ископаемый сланец, удерживаемых собственным весом, надеждой и чёрт знает, чем ещё. Мне стало интересно: где и как бабушка приобрела столько всего на свою крошечную вдовью пенсию, особенно…
…особенно если учесть, что она никогда не выходила на улицу. Конечно, она воровала вещи у родственников, но откуда у неё взялся этот диван? Эти настольные лампы? Наконец, скульптурная композиция из бензопилы, которую одинокая старуха не сумела бы даже поднять?
‑ Да? – отозвался он. Его голос, кажется, и не думал приближаться. Мне показалось, что я уже слишком долго ползаю среди этих завалов. Слишком долго, а тоннель всё время идёт прямо. Дом был довольно большим, но не настолько же!
‑ Чуть впереди, ‑ его голос звучал совершенно обыкновенно, я не слышал ни малейшего намёка на злобу.
‑ Нет, я другое имею в виду. Ты где – в ванной, в спальне, в подвале?
‑ Сложно сказать, стен не видно.
Ну конечно. Я сменил тактику.
‑ Может, скажешь уже, что ты там такое нашёл?
‑ Нет, это надо увидеть самому.
Не знаю, почему эти слова вызвали у меня внезапное, безотчётное чувство давящего ужаса. Я не хотел обалдевать.
‑ Дружище, я плохо подготовился, ‑ соврал я. – Надо захватить респиратор, да и перепачкался я весь.
‑ Да закинешь в стирку дома, велика беда, ‑ я услышал, как далеко впереди в коридоре что-то сдвинулось. Только сейчас до меня дошло, что пол имел небольшой, но явственный уклон вперёд. Когда доски пола успели смениться влажной землёй? – Подожди, сейчас я выйду к тебе и помогу спуститься.
‑ Не надо! – крикнул я чуть громче, чем собирался.
Потом верёвка, за которую я всё ещё держался, начала вибрировать.
Развернуться оказалось не так-то просто, ещё сложнее – сделать это быстро. Казалось, всё, из чего состояли стенки тоннеля, лежало так, что спускаться по нему было гораздо проще, чем подниматься. Мне потом ещё долго снились кошмары о том, как неосторожное движение вызывало обвал, и я лежал, не в силах пошевелиться, а тот, кто притворялся Лиамом, неумолимо приближался. Верёвка уже звенела, как гитарная струна. Я подумал о бабушке, о том, как она лежала под всем этим хламом, высохшая, как шкурка мухи, высосанной досуха пауком. Как она пыталась заставить нас залезть поглубже в эти груды хлама. А потом Лиам пришёл сюда, один.
Увидишь – обалдеешь. Увидишь – обалдеешь. Увидишь – обалдеешь.
Я сильно поцарапал плечо, пулей вылетая за дверь. На крыльце я запнулся и полетел наземь, ободрав вдобавок локти; удар о землю вышиб воздух из лёгких. Но я продолжал загребать руками землю, пытаясь отползти как можно дальше от дверного проёма, от того, что могло выйти следом за мной на свет.
Но никого не было видно. Никого и ничего. Только ныли ушибы и царапины.
‑ Лиам! – позвал я. Никто не ответил.
Мою одежду – джинсы и белую рубаху – покрывал толстый слой бурой пыли. Я поднялся на ноги, зажимая пульсирующее плечо.
‑ Лиам! – снова крикнул я. В ответ послышался только звук шевельнувшегося мусора.
Я ушёл. Никому даже не сказал, куда ездил. Родители Лиама через какое-то время заявили о его пропаже. Я видел потом его мать, мою тётю. Она не могла смотреть мне в глаза. Она всё знала.
Полицейские признали Лиама пропавшим без вести, предположительно – погибшим, а на бабушкин дом повесили табличку «Опасно для жилья». А скоро он сгорел. Не исключено, что это был поджог. Возможно даже, что я имел к этому какое-то отношение. Я не стану утверждать наверняка. Но мне хотелось бы, чтобы вы были готовы.
Что, если этот дом – не единственный?
Обратная связь имеет значение. Пожалуйста, если история не понравилась, найдите минутку написать в комментариях, почему (само произведение, качество перевода, что-то ещё). Буду признателен.
Минутка саморекламы: на нашем с Sanyendis канале, Сказки старого дворфа, свежие переводы появляются раньше (и больше; простая математика: 3-4 истории в неделю в ТГ, одна, максимум две - на Пикабу). Сегодня, например, выложим новый рассказ, о событиях на полузаброшенной марсианской станции. Заглядывайте, будем рады вас видеть.