Славянские языки

В 7—10 веках нашей эры территорию между Одрой (Oder) и Лабой (Elbe), а также между Лабой в её нижнем течении и Балтийским побережьем, включая остров Руян (Rügen), заселяли славяне.

Крайнюю северо-западную часть этой территории занимали племена такие как варны, ободриты, глиняне, полабяне, вагры. К западу от Лабы, вплоть до 10-ой восточной долготы, это почти до нынешнего Гамбурга (Hamburg), жили древяне. Ободритский князь Готшалк объединил эти племена и пытался делать попытки христианизации. Отсутствие единства этого славянского форпоста на Западе вело к его слабости перед лицом немецкого натиска, к утрате самостоятельности в особенности после Крестового похода 1147 года, направленного против славян-язычников, к германизации славян на этой территории.

Славяне в составе немецких графств и княжеств начали занимать подчинённое положение. Это вело к тому, что в своей деятельности им приходилось использовать немецкую речь; в славянскую речь проникали немецкие заимствования, а затем она постепенно, но неуклонно вытеснялась немецким языком из различных сфер жизни — сначала общественной, а затем и из бытового общения. Так, на острове Руяне уже в 1404 году была отмечена смерть последней женщины, пользовавшаяся славянской речью. Во многих местах славянская речь была полностью вытеснена, отражаясь лишь в некоторых немецких диалектных словах вроде tscharneize (“черника”) и в топонимах, таких, например, как Росток, Бюлитц, Ланке и многие другие. Но в отдельных местах, в частности в болотистых местностях к юго-западу от Лабы вплоть до реки Ильменау (Ilmenau) вдоль реки Етцель, в округе Люхов—Данненберг (Lüchow-Dannenberg) бывшего княжества Люнебург (Lüneburg), входившего в герцогство Ганновер, славянская речь сохранялась вплоть до 17 — начала 18 веков.

Именно этот, дольше других сохранившийся, славянский языковой островок получил в науке наименование полабского языка, языка полабских (или залабских) славян (или древян). Немцы называли их вендами, и в последний период существования полабского языка сами его носители называли свой язык вендским. Указанную территорию и теперь называют Вендланд, а также верхний и нижний Дравен (Дравенланд).

В первой половине 17 века полабский язык ещё широко существовал как язык бытового общения крестьян в сёлах Древянии, как язык устного народного творчества. На каком-то этапе полабский язык применялся и христианской религией, о чём свидетельствует факт записи христианских молитв на полабском языке, но затем церковь отказалась и воспринимала использование его отрицательно.

К концу 17 века полабский язык был вытеснен почти из всех сфер своего применения. Молодёжь около 1700 года старалась по-полабски не разговаривать на улицах, чтобы не вызывать насмешек. В начале 18 века слыть вендом означало подвергаться не только насмешкам, но и преследованиям. Только пожилые люди пользовались в быту полабским языком. Вустровский пастор Христиан Хенниг, составивший наиболее подробный полабский словарь, писал в предисловии к нему в 1711 году:

В нынешнее время по-вендски здесь говорят только некоторые старики, их дети и другие молодые этого не могут делать, так как их за это высмеивают... Поэтому лет через двадцать, тридцать, когда старые умрут, язык станет прошедшим, и тогда не найдёшь больше венда, который мог бы заговорить на своём языке, даже если ему дать за это очень много денег.
— Христиан Хенниг

В семье единственного грамотного полабянина Яна Парум-Шульце дед и отец говорили хорошо и по-полабски и по-немецки. Его младшая сестра ещё понимала по-полабски, а брат, который был младше Яна на 8 лет, уже совершенно не знал полабского языка. Сам Ян, владевший полабским языком, писал в 1725 году:

Умру я и ещё три человека в нашем селе, и никто не будет знать, как собака называлась по-вендски.
— Ян Парум-Шульце

И он, как мог и умел, взялся за фиксацию остатков родного слова, вероятно не зная, что за полтора десятка лет до этого в некоторых милях от него вустровский пастор составил сравнительно подробный словарь полабского языка. В записях Яна до нас дошли интереснейшие тексты живой полабской речи, живых диалогов. Ян умер в 1740 году.

Между 1744 и 1752 годами была сделана последняя запись полабского текста — “Отче наш” Бухгольца. А в 1756 году в церковной метрике Вустрова, где раньше работал Хенниг, записано, что 3 октября после долгой болезни умерла 88-летняя вдова старосты и домохозяйка в Долгове, которая:

...была последней из тех, кто хорошо владел вендским языком и мог петь по-вендски, почему она должна была явиться перед его королевским величеством нашим всемилостивым господином в Гёрде, чтобы он услыхал этот язык из её уст.

Но ещё в 1751 году анонимный путешественник писал:

Теперь не найдёшь уже места, где бы говорили по-вендски. Мой друг сообщал, что ещё несколько лет тому назад в так называемых лесных сёлах жили ещё старики, которые ещё немного знали этот язык, но показывали это только после настоятельных просьб. Потому что нынешние жители имеют отвращение к вендам...

(в оригинале — Holzdörfern, калька с полабского названия “древянские сёла”?)

Иоганн Генрих Юглер, составивший по рукописным и печатным источникам первый сводный словарь полабского языка, пытался в 90-х годах 18 века найти кого-нибудь, кто знал бы хоть немного “по-вендски”, но это уже было совершенно невозможно.

Немного слов на полабском языке:

püpel — пепел
kråi — кровь
ṕås — собака (пёс)
vaux́ü — ухо
våťü — глаз (око)
perü — перо
råibo — рыба
dübrĕ — хороший (добрый)
vlås — волос
ťüľonĕ — колено
laist — лист
vås — вошь
ďöră — гора
nüc — ночь
jadån — один
pǫt — дорога (путь)
såpot — спать
dåim — дым
vådă — вода
kåtü — кто
l’otü — год (лето)
v́otĕr — ветер
tåi — ты
zenă — женщина (жена)
clåvăk — человек
glåvă — голова
rǫkă — рука

Генеалогические классификации, как несложно догадаться, делят языки в соответствии с их происхождением. В сравнительно-историческом языкознании традиционно используются два способа визуально представить классификацию: древесная модель и волновая модель.

Древесную модель популяризировал немецкий учёный Август Шлейхер. Вот так выглядело его генеалогическое древо индоевропейских языков (разумеется, наши представления о структуре индоевропейской языковой семьи с тех пор давно ушли вперёд):

Достоинством древесной модели является то, что она интуитивно понятна, ведь по сути, здесь использована схема семьи: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, праиндоевропейский родил праславянский, праславянский родил древнерусский, древнерусский родил русский. Кроме того, модель древа позволяет отражать время существования каждого праязыка: чем веточка на древе длиннее, тем период общности был дольше.

Недостатком этой модели является то, что она хороша при описании дискретных объектов. Например, при следующем историческом сценарии: носители языка А заселяют два далеко расположенных друг от друга острова, две тысячи лет живут, не контактируя друг с другом, и их языки (B и C) утрачивают взаимопонятность. После чего носители языков B и C полностью покидают родные острова и заселяют острова D, E, F и G, где вновь живут в полной изоляции.

В реальности, естественно, так бывает редко. И тут нам необходимо понятие континуума. Континуум в лингвистике бывает «вертикальным» и «горизонтальным». О первом я уже писал в предыдущем посте. Речь о том, что когда язык передаётся из поколения в поколение, это происходит без резких переходов, и разница ощутима лишь на больших интервалах. Поэтому, когда мы выделяет периоды в истории языка (современный русский, старорусский, древнерусский и т.д.), это в значительной степени условность.

Под «горизонтальным» континуумом я имею в виду континуум диалектный. Представим, что носители некоего языка приходят в гористую местность и заселяют пять долин (A, B, C, D, E), тянущихся по цепочке. Спустя некоторое время жители долины A будут довольно хорошо понимать жителей долины B, несколько хуже C, плохо D и вообще не будет понимать выходцев из долины E.

Выглядеть это будет так (цветными овалами обозначены различные языковые изменения, каждое из которых охватывает лишь часть континуума):

В этом случае нам будет довольно сложно нарисовать генеалогическое древо этих языков, да и вообще определить, сколько здесь языков, и где проходит граница между ними. Конкретный пример. Допустим, мы хотим классифицировать восточнославянские диалекты. Возьмём два фонетических явления – аканье (произношение гора как гара) и цеканье (произношение кость как косць). Если брать только литературные украинский и белорусский, то между ними проходит довольно чёткая граница, и создаётся впечатление, что восточнославянские языки делятся на две группы – одна акает и цекает, а другая нет.

Но если мы привлечём данные литературного русского, а также говоров окрестностей Турова, то получится, что никакой чёткой классификации только на этих двух чертах мы не построим.

Подобные факты заставили ещё одного немецкого лингвиста, Иоганнеса Шмидта, разработать волновую модель, в которой, в отличие от древесной, нет жёсткой установки на разделение языков.

Вот так выглядит современная классификация индоевропейских языков в виде волновой модели (автор – Р. Анттила). Каждая линия – это языковое изменение, разделяющее языки.

Есть высказывание А. Б. Долгопольского о том, что у всех языков есть генеалогические деревья, а у тюркских – генеалогический пень. Связано это с тем, что тюркские языки – большой диалектный континуум, который очень сложно представить виде древа. Впрочем, это проблема не только тюркских, но и славянских, романских и многих других языков.

Классификация романских языков в виде волновой модели (автор схемы - Ю.Б. Коряков):

Недостатками волновой модели является отсутствие временной шкалы, а также меньшая по сравнению с древесной интуитивная понятность.

В последнее время лингвисты поглядывают в сторону других моделей классификации, которые в ходу у биологов. Биологи активно пользуются различным софтом, который помогает им строить деревья и сети. Однако в эти же программы можно загнать и лингвистические данные. Например, вот так выглядит модель филогенетической сети NeighborNet в применении к лингвистическому материалу (германские диалекты):

Существуют и попытки как-то улучшить модель древа, но на настоящее время самой распространённой схемой классификации в силу своей простоты и удобства остаётся классическая древесная.

Базовый таксон в генеалогической классификации – это семья. Семьи обычно дробят на группы, а группы могут разделить на подгруппы. С другой стороны, если согласно некой гипотезе несколько семей восходят к одному предку, их можно объединить в один крупный таксон, и это уже называется макросемьёй. Допустим, «прописка» русского языка в генеалогической классификации выглядит следующим образом:

[Макросемья: ностратическая (с этим согласны не все учёные)];

Семья: индоевропейская;

[Группа: балто-славянская (с этим согласны не все учёные)];

Группа: славянская;

Подгруппа: восточнославянская.

Всего мире насчитывается несколько сотен семей и изолятов (языков, не попавших ни в одну семью). Наиболее популярные проекты, собирающие и систематизирующие данные по языкам мира – это Этнолог и Глоттолог (по ссылкам можно посмотреть использующиеся в них классификации).

А вот самые крупные языковые семьи мира на карте Ю.Б. Корякова:

Языковые семьи РФ и сопредельных стран:

Конечно, генеалогическая классификация языков – тема необъятная, и я лишь пробежался по верхам. Надеюсь, руки дойдут написать о классификациях славянских языков, ностратической гипотезе, проблеме язык/диалект, взаимопонятности языков, лингвогеография и многих других темах.

А пока, если вам хочется узнать больше, рекомендую прочитать вот эти две книжки:

Бурлак С.А., Старостин С.А. Сравнительно-историческое языкознание [университетский учебник].

Старостин Г.С. К истокам языкового разнообразия [научпоп в виде бесед Е.Я. Сатановского с лингвистами].

Этимология: Чтобы убрать политику из лингвистики старославянский язык мы будем называть  древнеюжнославянским кластером, а древнерусский язык — древневосточнославянским кластером.

Праславянский *xlěbъ (“loaf, bread”), мужской род, акцентная парадигма (a)

🢃

Древневосточнославянский хлѣбъ > белорусский хлеб; русский хлеб; русинский хлїб; украинский хліб;

Древнеюжнославянский хлѣбъ > болгарский хляб; македонский леб; сербохорватский hlȅb; словенский hlẹ̑b;

Древние западнославянские диалекты > чешский chléb; словацкий chlieb; польский chleb; кашубский chléb; нижнелужицкий klěb; верхнелужицкий chlěb.

Прагерманский *hlaibaz (“loaf, bread”), мужской род

🢃

Древнеанглийский hlāf > английский loaf; англо-шотландский laif;

Древнефризский hlēf > затерландский luffe; западнофризский liaf;

Немецкий Laib; 

Древнескандинавский hleifr > исландский hleifur; фарерский leivur; норвежский leiv; шведский lev; датский lev; 

Готский 𐌷𐌻𐌰𐌹𐍆𐍃 (hlaifs).

Делается вывод, что праславянское существительное *xlěbъ (“loaf, bread”) является ничем иным, как заимствованием прагерманского существительного *hlaibaz (“loaf, bread”).

На каких основаниях сделан такой вывод?

Стоит привести более раннюю праславянскую форму формы *xlěbъ (“loaf, bread”) — выглядит она следующим образом *xlaibas.

Теперь можно чуть лучше рассмотреть раннюю праславянскую форму *xlaibas и прагерманскую форму *hlaibaz, а также их семантику, т.е. смысловое значение (“loaf, bread”).

Во-первых, у этих форм весьма идентичная семантика.

Во-вторых, праславянская и прагерманская формы имеют общий род — мужской; это можно определить по общим окончаниям мужского рода, в праславянском *-as, в прагерманском *-az. Эти окончания восходят к праиндоевропейскому окончанию *-os, откуда и в латинском языке окончание -us и в греческом -ος (-os).

В-третьих, следует сравнить основы без окончания мужского рода: праславянская основа *xlaib- и прагерманская основа *hlaib-. В праславянском слова начинавшиеся на согласную *x- довольно редко встречаются, и поэтому относятся к заимствованиям, так как не соответствуют правилу «руки». Это правило было обнаружено и сформулировано в 1895 году для славянских языков.

Правило формулируется так: *s после *r, *u, *k, *i изменялось в велярный спирант *х, если за ним не следовал взрывной звук *p, *t или *k.

В праславянской основе за согласной *x- мы не наблюдаем ни одну подходящую фонему из правила «руки», поэтому праславянское существительное *xlaibas трактуется как заимствование прагерманского существительного *hlaibaz вместе с заимствованной семантикой (“loaf, bread”).

*h совпадает с *x; *l совпадает с *l; дифтонг *ai совпадает с дифтонгом *ai; *b совпадает с *b; прагерманское окончание мужского рода *-az заменяется праславянским окончанием мужского рода *-as.

Далее существительное переживает следующие изменения:

*xlaibas (суперлабиализация, переход *a в *u перед *s и *n на конце словоформы)

🢃

*xlaibus (закон открытого слога вызывающий отпадение конечных согласных)

🢃

*xlaibu (качественно-количественная дифференциация долгих и кратких гласных)

🢃

*xlaibъ (монофтонгизация дифтонгов)

🢃

*xlěbъ (появление письменности и фиксация этой формы в древнеюжнославянском и древневосточнославянском кластерах [кириллическое письмо], а также в древних западнославянских диалектах [латинское письмо])

🢃

хлѣбъ (“loaf, bread”)

Акцентологические данные

В прагерманском языке прекратил своё действие закон Вернера, ударение закрепилось на первом слоге словоформы. Заимствование в праславянский существительного с долгим дифтонгом *ai, который мгновенно получает акут ( ˊˊ ), т.е. музыкальную восходяще-нисходящую интонацию.

По этой интонации можно узнать валентность основы — основа имеет доминантную валентность (+), см. картинку ниже, а, соответственно, имеет акцентную парадигму (a), которая ещё называется баритонированная акцентная парадигма, или неподвижная акцентная парадигма, что типично для заимствования из языка имеющий ударение только на первом слоге.

Почему акут?

На акут указывает долгий дифтонг *ai, а также акцентологические данные словенского (hlẹ̀b) и сербохорватского (hlȅb) языков.

Происхождение: Прагерманский язык.

Использовавшиеся материалы для поста:

1. Saskia Pronk-Tiethoff. 2013. The Germanic loanwords in Proto-Slavic.

2. Kiparsky, V. 1934. Die gemeinslavischen Lehnwörter aus dem Germanischen.

3. Трубачёв О. Н. 2004. Труды по этимологии.

4. Живлов М. А. 2016. Рецензия на The Germanic loanwords in Proto-Slavic.

5. Даль В. И. 1863. Толковый словарь живого великорусского языка.

6. Trávniček Fr. 1952. Etymologický slovník jazyka staroslověnského.

7. Собственные знания по сравнительно-историческому языкознанию.

Это меня и побудило написать этимологию этого глагола, а откуда возникло такое заблуждение в таких популярных пабликах, я до сих пор не могу понять.

Этимология

Для начала стоит разбить миф о том, что глагола «кушать» (“to eat”) не существует.

Сам глагол «кушать» (“to eat”) обнаруживается аж в восьми ныне здравствующих славянских языках, таких как:

русский «ку́шать» (“to eat”);

белорусский «ку́шаць» (“to eat”); 

украинский «ку́шати» (“to eat, to taste”);

болгарский «ку́шам» (“to eat”); 

македонский «ку́ша» (“to babble”); 

сербохорватский «kȕšati» (“to taste”);

словенский «kúšati» (“to taste”);

чешский «zkoušeti» (“to taste, to try”).

А также в двух ныне вымерших языках:

древнерусский «кѹшати» (“to taste, to try”);

старославянский «кѹшати» (“to taste, to try”).

Также видно, что у этого глагола практически одинаковая семантика и функция, что-то пробовать, дегустировать, употреблять еду, пробовать на вкус, а также некоторое переносное значение в македонском — болтать.

Благодаря такому сравнению с родственными славянскими языками с разной историей после распада общего праславянского можно установить, что слово действительно существует, а, соответственно, миф разрушен.

Существовал ли этот глагол до распада славянского праязыка?

Судя по двум древним языкам, письменным памятникам и такому большому разбросу одного глагола по разным языковым группам, можно сказать, что существовал.

С помощью методов сравнительно-исторического языкознания можно возвести все вышеописанные формы глагола и его семантику к праславянской форме *kušati (“to offer a meal, to give for tasting”), а также с помощью методов сравнительно-исторической акцентологии можно попытаться реконструировать аж ударение! Для этого понадобятся минимум два языка: сербохорватский и словенский, в которых присутствует музыкальное ударение, и которое исчезло во всех иных славянских языках.

В праславянском следует восстанавливать акут ( ˊˊ ) с восходяще-нисходящей интонацией с краткой, но резкой восходящей частью и с более длинным нисходящим склоном. На это указывает сербохорватский рефлекс нисходящей краткостной интонации ( ˋˋ ) в глаголе «kȕšati». Словенская восходящая долгая интонация ( ˊ ) в глаголе «kúšati» является, скорее всего, результатом удлинения рефлекса, подобного сербохорватскому в процессе удлинения неконечных ударных слогов, в период, когда он утратил уже свой отчётливо нисходящий характер.

Восстановленная праславянская форма с восходяще-нисходящим интонационным ударением — *kűšati.

На кириллице можно отобразить так — *кӳшати, но обычно реконструкция выполняется на латинице.

Знак астериска ( * ) обозначает, что эта форма реконструирована методами сравнительно-исторического языкознания, и не была засвидетельствована в письменных памятниках.

Сам праславянский глагол *kűšati является итеративным новообразованием, т. е. вид глагола, обозначающий многократное или повторяющееся действие, от праславянского глагола *kűsiti (“to taste”) с суффиксом *-jati.

Образовался новый глагол так: *kűsiti + *-jati > *kűsjati (процесс йотации *sj > *š) > *kűšati.

Сама же форма глагола *kűsiti (“to taste”) является заимствованием из готского языка глагольной формы 𐌺𐌰𐌿𐍃𐌾𐌰𐌽 (kausjan) (“to taste”).

Заимствовалось всё это дело следующим образом: готское окончание инфинитива, т. е. начальной формы глагола, -an в kausjan в праславянском отбрасывается из-за принципа незаимствования морфологии, и добавляется исконное праславянское окончание инфинитива *-iti. Путём процесса монофтонгизации дифтонгов готское -au- в kausjan переходит сначала в *-ou̯-, а далее монофтонгизируется в *-u-.

Цепь: kausjan > kaus(j)- > *kou̯s(j) + *-iti > *kóu̯siti > *kűsiti > *kűs- + *-jati > *kusjati > *kűšati.

По различным данным можно установить дату заимствования этого глагола из готского языка в праславянский язык — это III—IV века (период контактов с готами), после чего в V веке произошла вышеупомянутая монофтонгизация дифтонгов.

Всё :)