— Я знаю тебя. Этого достаточно, чтобы судить о твоих работах, Ника. Ты старательна, добра, внимательна к деталям. Ты бываешь неряхой, когда устаешь, но быстро приводишь себя в порядок. Я уверена, твои рисунки так же хороши.

Девочка снова кивнула. Любовь Васильевна словно видела ее насквозь. Рядом с ней Ника чувствовала, что ее понимают.

Дети в шутку звали ее монашкой, но Вероника не знала никого в интернате, кто не любил бы Любовь Васильевну.

Она посмотрела на женщину и тут же отвела взгляд. Поймала свое отражение в зеркальце на прикроватной тумбочке. Отражение оскалилось в злобе.

“Предательница!” — закричали из зеркала.

Вероника зажмурилась. Больше всего на свете ей хотелось сейчас распахнуть одеяло, показать рисунки, но разве не работа матери — хвалить своего ребенка? Ведь сегодня воскресенье! Если так хочется показать, покажи маме! Ну чего тебе стоит, слабачка?

“Предательница и трусиха, вот ты кто, — прошипело отражение. — Мама родила тебя, выносила, кормила молоком, а ты готова растечься и мурлыкать перед чужим человеком”.

Ника сжала кулаки, ногти больно впились в ладони, на глаза навернулись слезы. Она схватила один из рисунков, смяла в комок и швырнула в зеркальце.

— Ты не права! Уходи!

Любовь Васильевна встала, оправила простую юбку ниже колен.

— Как знаешь, — сказала дрогнувшим голосом. — Не буду мешать тебе собираться.

Ника не заметила, как осталась одна…

Спустя двадцать минут только разбитое зеркало лежало на полу, и несколько других, ухмыляющихся, злобных Ник смотрело на дрожащую девочку.

Большая Ника устала злиться.

В дверь постучали. Донесся знакомый запах дешевых духов, алкоголя и сигарет. Не дождавшись ответа, в комнату вошла женщина с пожелтевшим, исхудалым лицом и плохо замазанным синяком под левым глазом.

— Привет, дочурка. Соскучилась?

Голос звучал так же притворно, приторно, как дешевые духи в попытках спрятать омерзительный запах.

Ника не ответила. Стала молча собирать вещи, замешкалась, поняв, что рисунки так и остались под одеялом. Оставить их здесь?

"Покажи!"

"Покажи ей!"

Другие Ники заверещали наперебой. Действительно, что ей стоит показать рисунки родной матери? Сегодня же воскресенье. Разве не самое время для семейного воссоединения?

Вероника могла размышлять так пять лет назад, едва оказавшись в интернате, но не сегодня. К четырнадцати годам начинаешь чувствовать разницу между безразличием и старанием любить чужого ребенка.

И все же Любовь Васильевна учила, что нужно быть храбрыми. Нужно побеждать страх! Пусть мама каждый раз говорит, что рисунки дочери — ерунда, но, может быть, сегодня, хотя бы в это солнечное воскресенье, она поймет, что была не права?

Ника откинула одеяло. Взяла один из рисунков. Подошла к матери.

— Я нарисовала тебя, мам.

С листа бумаги смотрела красивая женщина. Легкая, но придирчивая штриховка играла светотенью, выделяя тонкие черты. Такой мать Вероники была, наверное, в молодости. Живой и счастливой. Такой ее видела дочь.

Женщина скривилась. Губы сжались в холодную трещину. Конечно, она узнала себя, и от этого стало только больнее. Каждый раз, глядя на свое лицо с портретов дочери, она испытывала отвращение к самой себе. Хотя едва ли могла осознать это чувство.

— Ты бы лучше уроками занималась, — проскрежетала трещина материнского рта. — Зря бумагу переводишь.

Так случалось каждый раз, когда Вероника хотела поделиться с матерью сокровенным. Как могла эта женщина говорить о любви, если бросила дочь здесь одну? Если не может похвалить, да пусть даже облить рисунок ядовитой критикой, но сказать хоть что-то действительно важное для своего ребенка?!

В груди Вероники взорвался вулкан. Извергнулся гейзерами слез. Опалил сердце, оставляя в груди зияющую пустоту. Вероника сжала рисунок и выскочила в коридор.

— Поэтому я не хотела ей показывать! — бросила большому зеркалу на стене.

Отражение рассмеялось, попыталось догнать, но провалилось в стену, отколов кусок штукатурки.

Вероника ворвалась в кабинет Любови Васильевны. Упала на стул, тяжело дыша. Протянула дрожащими руками рисунок.

— Скажите правду, — взмолилась девочка. — Скажите, что портрет ужасен, и я больше никогда не буду рисовать!

Любовь Васильевна встала из-за стола и закрыла дверь. Вернулась, налила Веронике стакан воды и приняла рисунок.

— Ника, твой рисунок прекрасен.

Казалось, вулкан внутри вот-вот расколет ее пополам. Разве мама могла ошибаться? Как жить дальше, зная, что человек, подаривший тебе жизнь, не любит тебя на самом деле?!

— У меня есть друг, — сказала Любовь Васильевна, рискуя доломать ребенка. Понимая, что остановившись сейчас, может подорвать доверие Ники, но поддавшись желанию пожалеть девочку, навсегда лишит ее возможности по-настоящему взрастить талант. — Он директор художественной школы. Он почти согласен взять тебя на обучение с полной стипендией, только просил показать твои рисунки. Ты не против, если я покажу ему этот?

Вероника осушила стакан. Налила себе второй, пытаясь заглушить пожар в груди. И молча кивнула.

Автор: Алексей Нагацкий
Больше работа автора ВК

- Я вас поняла, спасибо, - собрав обратно мелочь в кошелек, я подхватила Володю под руку, и мы отошли от билетной кассы.

- Я не знал, - понуро опустив голову, Володя переминался с ноги на ногу, - честное слово, думал билет можно просто так купить.

- Да чего уж…, - я махнула рукой.

Единственный вариант – идти к нему домой, просить отца дать свидетельство о рождении Володи. Если смотреть правде в глаза – вариант очень шаткий и совсем не надежный. С чего вдруг он должен отдавать документы мне, совершенно незнакомому человеку? Да и по рассказам Володи, идею переехать к тетке он не поддержал, так что шансов мало.

- Володь, - вкрадчивым голосом начала я и запнулась, когда он поднял голову. Столько боли и безнадежности было в этих широко распахнутых глазах, что мне защемило в грудной клетке. По румяным щекам текли слезы.

- Да я понял, забей, - он вытер слезы ладонями, - тебе проблемы не нужны. Едь, давай, к себе домой, а я уж как-нибудь выкручусь. Всегда выкручивался. Не пропаду.

Сделав два шага назад, Володя вытянул руку, как бы останавливая мой возможный порыв его обнять.

- Погоди ты, - взяв его за ладошку я легонько поддернула. Устоять он не смог и, пошатнувшись, сам упал лицом мне в живот, инстинктивно обхватив руками, - я хотела спросить, а твой отец сейчас дома?

- Не знаю, - буркнул Володя мне в живот, - он работает сутки через трое. Сегодня вроде отсыпаться должен после смены.

- Предлагаю сходить к тебе домой и взять документы, - я положила руку на жесткие вихры его волос.

- А если батя дома будет?

- Тогда попробую его уговорить, - я подмигнула и понизила голос до шепота, - или обманем и выкрадем.

- Хм, - Володя карикатурно изобразил сложный мыслительный процесс, - идея неплохая, я согласен.

— Вот и чудно, - я закинула рюкзак на плечи и натянула капюшон поглубже на лицо.

Мы вышли на улицу, и Володя направился за здание железнодорожного вокзала.

- Ты куда? – не поняла я. Прямо за зданием возвышался бетонный забор высотой не меньше метров двух. Он простилался налево и направо, насколько хватало обзора.

- Пошли, - не останавливаясь, махнул он мне рукой, - тут дырка есть. Обходить долго, а так сразу в город выйдем.

Я поторопилась следом.

Около двадцати минут мы продирались через кусты. Споткнувшись в очередной раз то ли за камень, то ли за выступающий из земли корень, я чертыхнулась. И чего мы тут поперлись? Лучше бы в обход пошли по ровной дороге, не боясь порвать одежду о колючие кусты и выколоть глаз о очередную ветку.

- Блин, Володя! Куда ты меня завел?

- Да все уже почти, - он шустро пробирался вперед. Ему особо не мешали ни кусты, ни ветки. Конечно, он же маленький и худенький, а я здесь как слон в посудной лавке.

Отводя рукой очередную ветку, чтобы она не хлестнула по лицу, я обожгла руку крапивой, росшей здесь в избытке.

- Ай, - неловко дернувшись, я подула на обожжённое место. Все, хватит этих приключений! Сейчас же возвращаемся и идем другим путем, нормальным. Подняла голову, чтобы окликнуть Володю и настоять на возвращении, но остановилась. Его нигде не было видно. Кусты, хоть и растут густо, но достаточно для того, чтобы я видела его спину всю дорогу, а сейчас его не было нигде.

- Володя! Володя! – немного запаниковав, я кинулась вперед. Спустя пару десятков шагов, я словно выпала из этих зарослей на песок.

- Что, заблудилась? – Володя сидел на грубо сколоченной скамейке и довольно улыбался, - а я тут устал уже тебя ждать.

- Очень смешно, - буркнула я недовольно, - прям юморист, Максим Галкин доморощенный.

- Кто?

- Подрастешь, узнаешь, - я показала ему язык.

Отряхнув вещи от репейника и прочей шелухи, я огляделась. Какой-то двор, окружённый серыми пятиэтажками типовой застройки, видавшая виды детская площадка, песочница и пару скамеек, выкрашенные в отвратительный, уже успевший облупиться, зеленый цвет. Картина была до боли похожа на двор из моего детства, навевавшая скуку и грусть.

- Далеко нам идти?

- Да не. Вон видишь красный дом? – Володя махнул рукой, — вот за ним мой дом.

- Идем, - я взяла его ладонь в свою и мы пошли по узкой тропинке между домами, направляясь в дороге.

Городок встретил нас пыльным безмолвием. Единственная дорога, извивавшаяся между серых пятиэтажек, напоминала потрескавшуюся кожу древнего ящера - асфальт крошился по краям, а некогда желтая разметка превратилась в бледные призрачные полосы. Редкие машины проезжали медленно, будто боялись разбудить спящие улицы.

Дома стояли, похожие на солдат на параде, выстроенные в ровные шеренги. Штукатурка осыпалась пятнами, обнажая кирпичную кладку, а балконы походили на кривые зубы - где-то отсутствовали перила, где-то зияли дыры вместо стекол. Но запотевшие окна с тюлевыми занавесками, трепетавшими на ветру, выдавали: жизнь здесь теплится.

Мы свернули в сквер - островок зелени посреди бетонной пустыни. Деревья, хоть и подстриженные, росли криво, пытались вырваться из гранитных оков. Лавочки, некогда ярко-зеленые, теперь облупилась, железные ножки покрылись рыжими подтеками ржавчины. Казалось, еще мгновение - и из-за угла выйдут пионеры с барабанами, а из динамиков польется бодрый голос диктора, вещающего о скором коммунизме.

Но время все же оставило здесь свои следы. Яркие неоновые вывески магазинов кричали названиями: «Мегафон», «Евросеть», «Пятерочка». Их современный дизайн выглядел чужеродно, как космический корабль, приземлившийся среди руин.

И вот он - «Мобильный рай». Небольшое крылечко, над которым мигал разноцветными огнями пластиковый козырек. Вывеска, стилизованная под радугу, казалась насмешкой над унынием вокруг. Дверь в магазинчик была узкой, с потертой ручкой.

- Володь, мне в магазин нужно, зайдем?

- Туда? – он указал пальцем в вывеску.

- Да.

- Ух, ты! Пойдем! Мы с пацанами часто туда заходим, телефоны смотрим. Они там на полочках стоят, за стеклом и потрогать их не дают. Боятся, наверное, что украдем. А тебе зачем? Телефон купить? А дашь посмотреть?

Володькина болтовня меня умилила, и я улыбнулась.

- Дам, конечно. Если помолчишь, а то голова может разболеться, если будет так болтать.

Он насупился и замолчал. Я шла и наблюдала, как этот маленький человек старался сдержать эмоции, но его выдавала походка – через шаг он чуть-ли не подпрыгивал.

Рассмеявшись в голос, я хлопнула его по плечу.

- Да я пошутила. Хочешь, беги вперед, встретишь меня там.

И он побежал. Слегка пригнувшись, побежал так быстро, на сколько мог.

Уже через пару секунд он стоял у пластиковой двери и нетерпеливо поглядывал в мою сторону. Пришлось поторопиться.

Внутри нас встретили не очень приветливо. Девушки в белых рубашках брезгливо оглядев нас, снова вернулись к своему занятию – одна другой красила ногти прямо на прилавке. Володька тут же прилип к витрине, разглядывая мобильные аппараты на стеклянных подставках. Я же прошла немного дальше, в отдел самых дешевых кнопочных телефонов. На дорогой телефон у меня попросту нет денег, да и не нужен он мне сейчас. Мне главное, чтобы звонил.

Выбрав подходящий мне аппарат, я пригласила девушку-консультанта. Покупку оформили быстро, выбрали сим-карту, рассчиталась и вот мы стоим на улице. Володька разочаровано крутит коробочку в руках.

- Я думал ты получше телефон купишь, поиграть мне дашь. А в этом и игр, наверное, нет никаких.

- Володь, мне дорогой сейчас не по карману. Мне нужно просто позвонить. Давай сядем вот там, у цветочной клумбы на лавочку. Я позвоню и пойдем к тебе.

Мой спутник согласно кивнул, но разочарование из его глаз никуда не ушло.

- Если там есть игры, я обязательно дам тебе поиграть, - приободрила я его, только радости ему это не прибавило.

Сев на лавочку, я вставила симку и, дождавшись полной антенны на экране, набрала домашний телефон матери. Руки снова начали подрагивать.

Один гудок. Три. Восемь. Трубку никто не брал.

Сбросив вызов, я набрала номер соседки, тети Маши. Сердобольной женщины из квартиры напротив.

На втором гудке трубку сняли.

- Алло? Алло, кто это? – я не сразу узнала ее голос, настолько сильно он, если можно так сказать, «выцвел». Некогда громогласная и хохотливая женщина сейчас в телефонной трубке звучала, как глубокая старуха.

- Теть Маш, здравствуйте! Это Лена Широкова, помните меня?

- Леночка? – ее удивление было настолько глубоким, словно я не с тюрьмы, а с того света звоню, - Господи, Леночка, конечно помню! Деточка, как у тебя дела? Где ты? Откуда звонишь?

- Я…  В общем… - я замялась. Не хотелось посвящать ее в детали, - я до мамы не могу дозвониться. Вы не знаете, где она может быть?

- Да как же, знаю, конечно, - засуетилась соседка, - сегодня в обед чай у меня пила, потом хотела на рынок сходить за свиными копытами на холодец. День рождения же скоро у Светочки, - тут она осеклась.

- Леночка, а ты с дочкой говорила? – голос ее стал вкрадчивым, - выросла, такая красавица стала! Ох, такое горе – отца потерять, без матери расти, бедный ребенок.

Я занервничала. Хоть тетя Маша и не со зла говорила, наоборот она всем сердцем переживала, но сейчас мне совсем не хотелось это выслушивать.

- Значит, скоро должна быть дома? – прервала я ее.

- Да, да, думаю, скоро уже будет дома.

- Спасибо большое, теть Маш, - поблагодарила я ее и собиралась повесить трубку.

- Погоди, Лен. А дай мне свой номер. Ну, мало ли что.

- Конечно.

Я продиктовала ей номер своего мобильного с коробочки. Мы душевно распрощались, и я повесила трубку.

Наберу еще раз домашний номер. Если не ответят, то попробую попозже, когда выйдем от Володи.

На память вводить номер уже не пришлось. Выбрала в списках исходящих нужный и нажала на кнопку вызова.

Один гудок. Два. Три…

- Алло.

У меня моментально взмокла спина. Мама. Я столько хотела ей сказать, но услышав голос все выветрилось из головы.

- Привет, мам, - выдавила я из себя.

Ее голос тут же изменился и вместо дружелюбного, которым она сказала «алло» он превратился в шипяще-ненавидящий.

- А, это ты. Я знала, что ты позвонишь. И что тебе нужно?

- Я освободилась, мам. И я очень хотела… - говорить было сложно, я заикалась практически на каждом слове.

- Что ты там хотела?! Хотела она. Денег не дам и дорогу в мой дом забудь! После того, что ты сделала, ты мне не дочь, уяснила?

- Но Светочка… – я блеяла как баран, злясь на себя. Да возьми в конце концов себя в руки! Я мать и имею полное право общаться со своим ребенком! Но голос предательски дрожал, а вся смелость испарилась без следа. Ха, забавно. Мне столько раз на зоне приходилось защищать себя от уголовниц, отстаивать себя, что я была уверена – меня в этой жизни больше ничем не запугаешь. Но стоило услышать голос матери, как я моментально превращалась в трусливого ребенка, не способного выдавить из себя членораздельного предложения.

- А что Светочка?!? Она не помнит тебя и не хочет помнить. Не нужна ей мать уголовница! Она под моим присмотром вырастет достойным человеком, в отличие от тебя!

- Я, вообще-то, тоже выросла под твоим присмотром, - сказать это - единственное, на что у меня хватило сил. Я слышала, как мать взорвалась проклятиями, но уже не хотела ее слушать и нажала на кнопку отмены вызова.

На глаза навернулись слезы. Я сидела, сложив руки на коленях и смотря в одну точку. Володька, все слышавший из-за громкого динамика, и притихший, пододвинулся ко мне.

- Лен, - растерянным голосом он позвал меня, - она не права. Ты хорошая. Не плачь только пожалуйста. Хочешь я поеду с тобой и расскажу ей, что ты хорошая? Меня вон накормила и вообще. Ты добрая очень. Только не плачь.

Переживает. Нужно брать себя в руки и решать проблемы. Если я сейчас не могу решить проблему с мамой, значит отложу ее. А пока нужно забрать документы Володи. Рукавом куртки смахнула слезы и, через силу улыбнувшись, повернулась к мальчишке. Он сидел как воробей – подобрался всем телом, нахохленный и совсем растерянный.

- Эй, ты чего? Не переживай, - я погладила его по голове, - я разберусь и все будет хорошо. А сейчас вставай, пойдем к тебе.

Мы шли медленно, каждый в своих мыслях. Я думала о том, что сказать отцу Володи, как убедить его отдать документы. О чем думал сам Володька я не знала, но догадывалась. И еще ему было очень страшно. Чем ближе мы подходили к дому, тем медленнее он шел и все чаще оглядывался по сторонам. Оказавшись у подъезда, он остановился и кивком головы показал на железную дверь с домофоном.

- Пойдем? – я протянула ему руку, чтобы ему было не так страшно. Ладонь Володьки была мокрой от пота.

Ступив в подъезд, я сморщилась и зажала нос второй рукой. Ну и вонь. Амбре стояло – не приведи господи. Сотни запахов из подвала, из квартир, затхлый подъездный воздух и непередаваемый запах кошачьей мочи выедали глаза. И как тут люди живут? Поднимаясь вдоль обшарпанных и исписанных стен, вдоль расшатанных перил и обоссаных углов я думала только о том, как выйти отсюда поскорее, пока одежда и волосы не впитали мерзкий запах.

Поднявшись на третий этаж, Володя остановился напротив одной из дверей. Нервно сглотнув, он поднял глаза на меня.

- Тут, - выдавил он.

Старое, дерматиновое покрытие двери протерто и местами порезано. Оно клочьями свисало, как бахрома, оголяя деревянный остов. Замок вырван, вместо него зияла дыра, через которую можно смотреть, что происходит в квартире.

- Давай я сначала один зайду, ты тут подожди, - легонько оттолкнул меня Володя.

Я не стала спорить.

Поскольку ручки на двери тоже не было, Володя засунул палец в дырку от замка и, зацепившись, потянул на себя. Дверь со скрипом открылась.

- Володь, - почему-то шепотом позвала я его, - ты возьми свидетельство о рождении и поищи номер тетки или адрес.

Тот согласно кивнул и скрылся за дверью.

Если его отца нет дома, Володя должен выйти быстро. Я думаю, что настолько пьющий человек даже не заметит отсутствие сына. А когда доедем до тетки, и я передам его лично в руки, та сама позвонит отцу и расскажет, что Володя у нее. Достав телефон, я посмотрела на электронный циферблат. Володя отсутствовал уже шесть минут. Может зайти? Если бы отец был дома, я уже услышала его голос через хлипкую входную дверь. Поднявшись на цыпочки, я, аккуратно ступая, приблизилась к двери и заглянула в дырку от замка. Маленький коридор подсвечивался тусклой лампочкой, висящей с потолка прямо на проводе. Три вбитых в стену гвоздя выполняли функции вешалки, рваные, засаленные обои и невероятно грязный пол. Пара мужских, стоптанных ботинок валялась посреди коридора, словно человек снимал обувь прямо на ходу, не удосужившись отодвинуть их к стене. Сделав пару шагов назад, я снова посмотрела на экран мобильного. Одиннадцать минут. Долго что-то его нет. И тут страшная догадка пришла настолько внезапно, что волосы на голове зашевелились и по телу пробежали мурашки. Обувь! Пара ботинок на полу! Как много алкоголиков имеют больше одной пары обуви?

Резко открыв дверь, я бросилась внутрь квартиры, лихорадочно соображая, в какую сторону мне нужно. Налево от коридора была кухня, но там никого не было. Дальше по коридору было две комнаты – дверь налево и направо. Первой я толкнула правую дверь и не ошиблась. В грязной, воняющей человеческими отходами, комнате была кровать с матрацем, на которой сидел Володька. Перепуганный, он поджал колени к подбородку и боялся двинуться. Над ним нависал огромный мужчина с голым торсом, нервно дергающий ремнем над головой ребенка.

- Эй! – вскрикнула я, - отойдите от ребенка.

Мужчина, едва устояв на ногах, развернулся в мою сторону. Светлые, сальные волосы сбились в клочья, видимо он недавно проснулся. Старые, заношенные штаны были в свежих потеках от паха до щиколоток и босые, грязные ноги.

– Ты еще кто, нахер, такая? – казалось он растерялся от неожиданности. Даже рука с ремнем опустилась, но ненадолго.

- Я представитель социальной опеки, - я отчаянно врала. Ничего другого мне в голову просто не пришло, - мне нужно проверить условия проживания несовершеннолетнего и, если они не соответствуют необходимым, составить акт и передать ребенка в детский дом, пока вы не наладите свой жизненный уклад.

Не знаю, верно ли я все говорила, но выражение лица сделала самым серьезным. На пару минут мужчина словно завис, переваривая сказанное мной. Потом поднял на меня глаза, с трудом сфокусировавшись.

- Слышишь, ты, опёка бля. Пошла нахер отсюда, пока голову не снес.

Стараясь придерживаться легенды, я собрала все мужество в кулак и шагнула вперед.

- Кем вы приходитесь ребенку?

Шаг. Еще один.

- Чего? Отец я ему, кто ж еще!

Еще шаг. Еще. Я уже стояла между кроватью и мужчиной.

- Давайте поступим так. Я сейчас заберу ребенка с собой, передам в детдом. Там за ним присмотрят, не переживайте. А мы с вами попробуем решить ваши проблемы. Сделаем ремонт за счет государства, купим мебель, дверь входную поменяем, - я заливалась соловьем. Стоя к нему лицом и держа руки за спиной, жестикулировала Володе, чтобы поскорее выходил. Но он не двигался. Страх перед отцом парализовал.

- Ты че мне заливаешь, сука! – взревел мужчина и замахнувшись, дал мне в ухо с такой силой, что я не смогла устоять на ногах и упала на колени. В глазах потемнело, в голове бил набат. Пропитый алкаш все еще обладал неимоверной силой.

Придерживая ухо рукой, я посмотрела на Володю – он побледнел от страха и из огромных глаз двумя ровными дорожками текли слезы. Я приложила палец к губам, показывая ему, чтоб вел себя тихо.

Отец Володи, видя, что я не встаю и не даю отпора, шаркающим шагом дошел до колченогого стола, застеленного газетой, и налил себе водку в старую кружку без ручки. Выпив содержимое одним разом, занюхал рукавом и повернулся ко мне. Я старалась не вставать с пола. Облокотилась на кровать, прижимая ладонью ухо и смотрела на него исподлобья. Что делать дальше я решительно не знала.

- Думаешь, раз я алкаш, то тупой? Ты не похожа на бабу из опёки, ты на зечку похожа, - мужчина хохотнул, - в опёку не берут с порванной мордой!

Он присел на корточки рядом со мной и ткнул пальцев в мой шрам на лице.

- Кто потрепал-то? Муж, любовник?

- Муж, - тихо ответила я.

- За что? Шалавилась поди, а он узнал?

- Нет, - все также тихо ответила я, но внутри меня клокотал вулкан. Я его ненавидела. Искренне ненавидела, всей душой. Надо уходить отсюда и срочно. Но только с Володькой, я не оставлю его здесь.

Мужчина нарезал на столе яблоко и одну часть тут же отправил в рот.

- Да врешь. Все вы, бабы, одинаковые. Прилепитесь к мужику, вытянете из него все соки, а потом шалавитесь, - яблочный сок брызгал изо рта вместе с кусочками яблока.

- Просто дай нам уйти, -я изо всех сил старалась говорить спокойно.

От удивления мужчина даже перестал жевать. Его брови поползли вверх.

- Кому нам?

- Мне и Володе. Мы просто уйдем и все.

Мужчина неопределенно хмыкнул и снова потянулся к бутылке, налить очередную порцию. Я медленно поднялась, не сводя с него глаз и протянула руку Володе. Тот не шевелился. Я немного наклонилась к нему и аккуратно толкнула в плечо, выводя из ступора. Мужчина в это время выпил уже третью кружку и снова закусывал яблоком, что-то невнятно бормоча себе под нос. Казалось, он уже забыл о нашем существовании.

Володя взял меня за руку и медленно опустил ноги на пол. Пружины старой панцирной кровати предательски скрипнули. Мужчина вышел из прострации и уставился на нас.

- Куда? – взревел он и кинулся в нашу сторону. Володька заорал во всю глотку и кинулся сначала к окну, от него к столу и забился под него, не прекращая истошно орать.

- Куда, сука? – схватил он меня за плечо и с силой встряхнул, - никуда он не пойдет! Ты знаешь сколько мне за него платят? Двенадцать тыщ! Да я сантехником всю жизнь отпахал, в чужом дерьме ковырялся за десятку в месяц, а тут ни с хера двенадцать перепадает! Никуда он не пойдет! – встряхнув еще раз, он с силой отшвырнул меня к кровати. Больно ударившись головой о стену, я осела на кровать. В голове поплыло. Володька продолжал истошно орать.

- Заткни пасть, щенок, - сильно занеся ногу, мужчина наугад ударил под стол, попав ребенку по ногам. От боли Володька взвыл еще громче.

- Я тебя заткну, я тебя научу не скулить.

Надо уходить. Надо забирать ребенка и уходить, пока не поздно.

Я потрогала затылок. Влажный. Значит разбил, черт. Я попыталась подняться, но голова закружилась и подкатил приступ тошноты. Глубоко вдохнув, я попыталась снова.

Водя глазами по комнате, я пыталась сфокусироваться, но тщетно. Меня жутко мутило и нормальное зрение никак не возвращалось.

И тут Володька заверещал так, что у меня словно оборвалось все внутри. Щелчок. Не знаю, что это было, но буквально за секунду я увидела, как пьяный мужик, стоя на коленях, вытаскивает ребенка за руку из-под стола.

На доли секунды в этом ублюдке я увидела своего мужа. Я забралась под стол, пряча за спиной маленькую дочь от побоев этого животного. Он точно также вытащил меня из-под стола и взяв одной рукой за затылок, приложил головой к столу, другой прижал мне нож к виску. Ребенок кричал, уговаривал папу не убивать мамочку, но он ее словно не слышал. Это вообще был не мой муж. Это было его тело, его руки, его голос, но глаза были совершенно чужими. Стеклянные, холодные, они смотрели на меня и не видели. Как это в народе называется, «белочка» кажется? Только кто-то от «белочки» зеленых чертей гоняет, а кто-то на семью с ножом бросается.

- Делай со мной что хочешь, только Светочку не трогай, - взмолилась я тогда. Хищно улыбнувшись, он приставил кончик ножа к моей щеке, надавил и медленно повел им по коже, наслаждаясь моими криками.

Когда он закончил, он просто отпустил мою шею, и я сползла на пол. Кровь бежала уже ручьем, заливая домашний халат. Света смотрела на меня их-под стола, не прекращая плакать и, потянув ручки, попробовала проползти ко мне на коленях.

- Не надо, доченька! Беги, открывай входную дверь и беги, - шепотом я пыталась напутствовать дочь, но перепуганный ребенок упорно полз ко мне.

- Ты че там блеешь? – муж опустил на меня глаза и тут же взбесился, - не смей подходить к ней!

Я оттолкнула плачущего ребенка, насколько хватило сил в сторону коридора и крикнула:

- Беги!

И Светочка побежала.

- Куда?? – заорал муж и кинулся за ней. Я не могла этого допустить. Схватив оставленный им нож, которым еще пару минут назад он с упоением разрезал мою щеку, я сделала неуклюжий выпад вперед. Муж остановился и изумленно посмотрел на меня. Нож торчал из его ноги, практически у бедра.

- Ты че, а? ты че?

Он развернулся, попытавшись шагнуть в мою сторону, но не удержался и упал. Штанина моментально пропиталась кровью и на полу начала образовываться лужа. Я поползла назад, не сводя с него глаз, пока не уперлась спиной в холодильник. Он пытался доползти до меня и не мог, силы стремительно его покидали. Я видела, как жизнь уходит из его глаз и боялась признаться себе, что чувствовала облегчение.

Крик дочери до сих пор резал мне уши. Тонко пронзительно… Стоп! Это не она, не Светочка!

Резко распахнув глаза, я вернулась в реальность. Под столом визжал Володька, уцепившись руками за ножку стола, а его отец, стоя на четвереньках и матерясь, тащил его за ногу к себе.

Адреналин прилил неожиданно и настолько сильно, что я почувствовала, как горят уши и лицо. Подскочив, я прыгнула на спину мужчины, руками ухватившись за шею и сильно укусив за ухо. Попытки перевернуться вместе с ним, как в фильмах, результата не дали. Я против него как муравей против слона. Но от неожиданности он отпустил ногу Володьки. Встав на ноги, он легко стряхнул меня с себя и потрогал лоб. Я даже не заметила, как оставила ему три глубокие борозды ногтями. Воспользовавшись его секундным замешательством, я бегло оглядела комнату в поисках хоть чего-нибудь, чем можно обороняться. Ничего. Только бутылка на столе, но она далеко, не успею дотянуться. Я схватила со стола нож и, держа обеими руками за рукоятку, выставила перед собой.

- Успокойся! – гаркнула я и сама удивилась, что могу так, - ты сейчас отойдешь к окну, а мы с Володей просто уйдем!

- Володя! – скомандовала я, не сводя глаз с мужчины, который стоял и удивленно таращился, - вылезай, мы уходим.

Володя, опасливо озираясь на отца, вылез из-под стола и встал за моей спиной, схватившись обеими руками за куртку.

- Пошли, - снова скомандовала я и сделала шаг назад. Еще шаг. Медленно мы пробирались к двери. Отвести взгляд от пьяного мужчины было страшно. Я видела, как в нем закипает злость, как краснеет лицо. Нужно успеть уйти.

Упершись в дверь, я замерла, ожидая пока Володя откроет ее, но ребенок крепко держал меня за куртку обеими руками. Черт. Отпустив одну руку, я медленно завела ее за спину и принялась шарить, в поисках ручки. Как назло, она словно пропала.

- Эээ, - промычав, отец Володи словно вышел из ступора, - Э, куда, сука?

Одним мощным прыжком он оказался около меня.

Я успела вскрикнуть «отойди» и закрыть глаза. Но удара не последовало. Выждав пару секунд, я приоткрыла один глаз. Мужчина стоял прямо передо мной, тараща глаза и широко открывая рот. Открыла оба глаза и посмотрела ему в лицо. Он продолжал открывать рот, заглатывая воздух и таращиться на меня. Может он передумал меня бить?

Сдавшись, я отпустила нож. Но он не упал. Он был в груди у этого ошарашенного мужчины по самую рукоятку. Как? Я ведь не могла?

Пошатнувшись, мужчина упал. Продолжая таращиться в потолок, он уже медленнее открывал рот и вскоре совсем затих.

Я упала на колени рядом с ним.

III

- Нет, нет! Вставай! – не веря в то, что произошло, я изо всех сил вцепилась в плечи мужчины и трясла, пытаясь привести его в чувство. Пальцы побелели и на его коже выступили капли крови от моих ногтей.

- Нет, нет! – слезы застилали глаза. Я трясла его все сильнее, била по щекам, но он не реагировал.

Я злилась. Мои удары становились все сильнее и вот я реву в голос и беспорядочно бью кулаками по ненавистному телу.

— Это ты виноват! Ты виноват!! Почему ты не мог нас просто отпустить?

Обессиленно упав на пол рядом с ним, я закрыла руками лицо и закричала. Закричала от абсурдности ситуации, от безысходности, от страха.

- Лена, - Володя с красными, заплаканными глазами сел на пол рядом со мной. Он хотел меня поддержать, но не находил слов. Всхлипнув еще раз, я сложила руки на животе и тупо смотрела в потолок. В голове роилась куча мыслей, но думать их не было сил.

- За что? – хриплым после крика голосом обратилась я к потолку, - за что? Что я успела сделать плохого в жизни? За что я расплачиваюсь?

Володька, обняв свои коленки, молчал.

Сделав неуверенный шаг вперед, я остановилась.

-Давай, давай. Не задерживай, - уже мягче добавила надзирательница, сопровождавшая до выхода.  - И не возвращайся сюда больше!

-Да уж, - хмыкнула я, и натянула капюшон куртки поглубже на голову.

Ворота, гулко стукнувшись, закрылись за спиной. Свобода.

Оглядевшись, я втянула носом свежий воздух так сильно, насколько хватило легких. Осужденных, конечно, выводили на прогулку регулярно, но воздух за воротами тюрьмы был свежее, слаще и пах по-особенному. Закинув рюкзак с нехитрым скарбом на плечо, я двинулась в сторону дороги. Дойду до автобусной остановки, доберусь до ближайшего города, оттуда и до родного города N можно добраться.  Нужно будет найти телефон и позвонить матери, предупредить о приезде.

Сколько слез было пролито ею в зале суда!  Каждое заседание мама билась в истерике, умоляла отпустить меня и уверяла всех в моей невиновности. Но когда суд вынес обвинительный приговор, посчитав мою вину полностью доказанной и определив срок наказания в восемь лет лишения свободы, маму словно подменили. Она сидела каменным истуканом, цвет ее лица становился то белый, то серый. Когда на моих руках застегивали наручники, я звала ее, плакала, умоляла присмотреть за Светочкой, но мама даже не поворачивала головы. Лишь когда меня повели к выходу из зала суда, она бросилась ко мне.  Вокруг словно свет загорелся. Я, как могла, направилась телом навстречу. Знала, что приставы не позволят обняться, но очень хотелось почувствовать ее тепло хоть на секундочку. Мой порыв мама прервала резко и грубо, влепив пощечину. Я отпрянула назад, удивленно вытаращившись.

-Светочку? - прошипела она, - я-то присмотрю, а ты о ней забудь! Ребенку не нужна мать уголовница!

Окинув меня презрительным взглядом, она развернулась и вышла из зала суда. Я смотрела вслед и не могла поверить, что эта ледяная женщина только пару дней назад яростно бросалась на мою защиту.

- Еще помиритесь, - тихо сказал пристав, взяв меня под локоть, - отойдет, мать все-таки. Пройдемте.

Опустив голову, чтобы не было видно слез, я молча проследовала за ними. Весь путь до машины мы шли в тишине, а когда меня усаживали в автозак, пристав посмотрел на меня и полушепотом произнес:

- Вы все сделали правильно.

Я кивнула.

За время отсидки мать ни разу не приехала и не отвечала на звонки. Лишь однажды, спустя год, мне передали конверт без обратного адреса. Внутри лежала фотография дочери. Света стояла с большим букетом хризантем на фоне вывески «В добрый путь, пятиклассник!».

Моя милая, улыбчивая девочка совсем выросла, а мамы нет рядом.  В такой важный день я не смогла проводить ее во взрослую жизнь. Утирая слезы, я гладила пальцем фотокарточку и повторяла, как мантру:

- Все будет хорошо. Все наладится. Все обязательно наладится!

Сунув руку во внутренний карман куртки, я вытащила заветное фото. Казалось, вся моя жизнь была полностью посвящена этой фотографии, на ней теплится душа моего ребенка. Единственное, что поддерживало во мне жизнь и давало силы.

Изображение потускло от времени, фото немного истрепалось от постоянной носки в кармане, но это - самое дорогое, что у меня было.

- Скоро увидимся, - шепнула я и аккуратно убрала фото в карман.

Старый, грязно-желтый ПАЗик остановился передо мной и открыл скрипящую дверь. Из урчащего нутра пахнуло затхлостью и бензином.

- Тьфу, гроб на колесах, - встав на первую ступеньку, подумала я.

Потертые сидения с потрескавшимся дерматиновым покрытием выглядели так неопрятно, что садиться не хотелось. Сколько ехать до города я не знала, плюхнулась на первое попавшееся сидение, поставив рюкзак на соседнее. Никаких табличек с указанием стоимости проезда не было, поэтому я приготовила пятидесятирублевую купюру и, натянув воротник водолазки на нос, откинулась в кресле.

В полупустом автобусе, дребезжащем на ухабах, царила особая атмосфера заброшенности. Я была единственной пассажиркой, затерянной среди потрёпанных сидений, и это невольное одиночество делало меня центром незримого внимания.

Кондукторша, женщина с ярким малиновым маникюром и пышной, слегка растрёпанной причёской, не спешила подходить с билетным аппаратом. Она стояла впереди, прислонившись к поручню, и оживлённо беседовала с водителем — коренастым мужчиной в поношенной форме, чьи руки уверенно обхватывали руль, будто срослись с ним.

Разговор их тонул в гуле старого двигателя и дребезжании стёкол, но по выразительным взглядам, которые они бросали в мою сторону, было ясно: говорят обо мне. Кондукторша говорила быстро, с темпераментом, размахивая руками, и время от времени поднимала вверх указательный палец, будто ставя в воздухе незримые точки над *i*. Водитель слушал, изредка покряхтывая, и кивал, мельком поглядывая на меня в потёртое зеркало заднего вида. Его взгляд был то ли любопытствующий, то ли сочувствующий, а может, просто устало-равнодушный - трудно было разобрать.

Но в том, как кондукторша азартно жестикулировала, а водитель украдкой следил за мной в зеркало, было что-то почти театральное — будто я невольно стала персонажем их маленькой дорожной драмы.

- Рада, что своим появлением скрасила ваш скучный рабочий день, подумалось мне. Что ж, привыкай, Широкова. Клеймо зечки всегда будет идти  рука об руку с косыми взглядами и осуждением.

Плюнув на парочку сплетников, я натянула капюшон поглубже на лицо и отвернулась к окну. У меня целая куча своих проблем, которые нужно решать.
Во-первых, нужно найти телефон, позвонить матери, предупредить о приезде, купить билет до N…
После этих размышлений мой живот заурчал, давая понять, что в списке важных дел явно не хватает обеда.
Когда вдалеке начали появляться первые высотки, кондуктор оторвалась от разговора, и направилась ко мне.
-Здравствуйте, - как можно вежливее поздоровалась я, - скажите пожалуйста, сколько стоит проезд?
- Тридцать два рубля, - Кондуктор смерила меня презрительным взглядом.
- Один, пожалуйста, - я протянула ей купюру, изобразив на лице самую приветливую улыбку.
Никак не отреагировав, она взяла купюру в руки.
- Вижу, что один, не слепая. Помельче нет? У меня сдачи не будет.
Я отрицательно мотнула головой.
- У меня сдачи нет, - повторила она почти по слогам и уставилась на меня.
- Давайте тогда без сдачи, - согласилась я, все понимая.

Понимая, что в их глазах я даже не человек, а грязь. Понимая, что она меня презирает только за то, что я сидела. Считает меня ничтожеством. Да и плевать. Ее мнение меня мало волнует.
Оторвав  билет, она бросила мне его на раскрытую ладонь и, развернувшись, торопливым шагом направилась к водителю, где уже через минуту снова что-то бурно обсуждая, кривлялась в  улыбке.

Автобус остановился напротив старого, видавшего виды, кирпичного здания с выцветшей и покосившейся надписью «Копылино».

Закинув рюкзак на плечо, я встала у задних дверей, ожидая, что их откроют. Но водитель открыл только передние, наблюдая с кондукторшей на мою реакцию. Ладно, я не гордая. Проходя мимо них, буркнула «спасибо», особо ни к кому не обращаясь.

- Зечка, - бросил водитель и сплюнул в открытое водительское окно.

На секунду я замерла. Наглый боров откровенно меня провоцировал.

Развернувшись, я посмотрела на него – отвратительная ухмылка расплылась по его сальной роже.

- Да пошли вы, - сказала я, и улыбнувшись во весь рот, спрыгнула со ступенек автобуса.

Самый важный урок, который я вынесла за последние восемь лет – не вестись на провокации.

II

Очередь в единственную работающую кассу растянулась ленивой змеёй, то и дело вздрагивая от нетерпения. Я встала в хвост, достала потертый кошелек и пересчитала купюры — на дорогу хватит, но без запаса. В кармане позвякивала мелочь, напоминая о шаткости моего бюджета.

Внезапно чья-то рука дёрнула меня за рукав.

— Тёть, купи билет! — передо мной топтался конопатый мальчишка лет двенадцати.

— Какой билет?

— Ну, до Москвы…

Я не успела ответить. Из-за спины мальчишки, словно буря, налетела крупная охранница в форме, натянутой на тучное тело. Её рука, украшенная массивными перстнями, впилась в его ухо, вывернув его до предела.

— Ай, пусти! — взвизгнул он, извиваясь, как пойманный зайчонок, но железная хватка не ослаблялась.

— Как вы мне надоели! Чеши отсюда, попрошайка, пока ментов не вызвала! — рявкнула женщина и, распахнув дверь, вышвырнула его на улицу.

— Дура! — донеслось снаружи.

— Поговори мне ещё! — Она тряхнула кулаком в сторону двери, и её лицо, красное от злости, на мгновение стало похоже на разгневанную маску.

— Правильно, — одобрительно крякнула старушка передо мной, перебирая потрёпанную сумочку. — Напросятся так, а потом бегут в магазин да бутылку покупают.

Я невольно ахнула:

— Да вы что! Какой бутылкой? Он же ещё ребёнок!

Старушка фыркнула, и её морщинистое лицо скривилось в гримасе праведного негодования.

— Что ты, голубушка! — замахала она костлявыми руками. — Разве нынче дети, как раньше? И курят, и пьют, и родителей своих позорят! Я по телевизору видела. Вон, Мишка, сосед мой из сорок четвёртой… — Она понизила голос до конспиративного шёпота, и её дыхание пахнуло мятными леденцами. — Здоровый детина, двадцать лет стукнуло, а не работает! Сидит на шее у матери. Точно наркоман!

— Ваша очередь, — вежливо, но твёрдо прервала я, слегка подталкивая её к окошку.

Кассирша за стеклом, с лицом, выражавшим предельную степень отрешённости, уже протягивала руку за деньгами. Я мысленно поблагодарила все высшие силы за это спасение. Слушать бабушкины страшилки о современной молодёжи было всё равно что жевать вату — пресно, бессмысленно и бесконечно утомительно.

За окном мелькнула тень — мальчишка, отряхиваясь, шёл вдоль вокзала, но уже через минуту его фигурка растворилась. А очередь передо мной неумолимо двигалась вперёд, унося с собой обрывки чужих разговоров, чужих судеб.

Оплатив свой билет, я сунула его в карман и обратилась к кассиру:

- Не подскажете, у вас есть телефон, которым можно воспользоваться?

Девушка в окошке, не поднимая головы, указала рукой вправо от себя и вернулась к подсчету мелочи.

- Спасибо.

Старый таксофон стоял, будто музейный экспонат забытой эпохи. Его корпус был исцарапан, краска облупилась, а стеклянные панели покрылись густым слоем пыли и чьих-то неразборчивых граффити. Казалось, он не работал с тех самых пор, когда звонки ещё измерялись монетами, а не мегабайтами.  

Трубка оказалась неожиданно тяжелой в руке. Когда я поднесла ее к уху, из динамика донесся пронзительный гудок, звучавший неестественно громко. Пальцы сами собой набрали знакомый номер - тот самый, что когда-то был моим, а теперь принадлежал только маме.

После третьего гудка я резко бросила трубку, будто обожглась. Ладонь, сжимавшая аппарат, покрылась липкой испариной. В груди колотилось что-то живое и беспокойное, а в горле стоял ком, мешающий сделать полноценный вдох.

- Просто нужно успокоиться, - убеждала я себя, чувствуя, как дрожь от кончиков пальцев расползается по всему телу.

Вторая попытка оборвалась после первого же гудка. Трубка с лязгом вернулась на место, а я застыла, прижавшись лбом к прохладному корпусу таксофона. Внутри бушевала буря из невысказанных слов и нерешенных вопросов.

Ржавая скамейка рядом скрипнула под моим весом. Я достала из кошелька фотографию - уголок был давно затерт от частых прикосновений. Светка смотрела на меня с этого снимка своими васильковыми глазами, такими же ясными, как в тот день, когда я в последний раз закрыла за собой дверь.

- Простит ли? - этот вопрос жег мне губы, но ответа не было.

Слезы, подступившие к глазам, так и не пролились. От напряжения я не могла даже плакать, чувства застыли где-то внутри, превратившись в тяжелый свинцовый шар. Где-то вдали гудел город, жил своей жизнью, а я сидела у древнего таксофона, не в силах совершить простейшее действие - позвонить домой.

Аппарат молчал, будто насмехаясь над моей слабостью. Его стеклянное окошко, покрытое сетью трещин, отражало искаженное лицо - чужое, измученное, с тенью вины в уголках губ. Я провела пальцем по номерной панели, чувствуя, как шершавые цифры оставляют след на подушечке пальца.

Но набрать номер снова так и не решилась.

Электричка до моего города отправлялась только вечером – еще целых пять часов мучительного ожидания.

- Ну что ж, может, к тому времени я наконец соберусь с духом и позвоню, – подумала я, сжимая в кармане мятую пачку сигарет.

Зал ожидания встретил меня гулом голосов и липкой духотой. Пластиковые кресла, давно потерявшие первоначальный цвет, усеяны усталыми путниками. Где-то в углу плакал ребенок, а из кафетерия доносился приторный запах пережаренного масла и чебуреков – от одного этого воздуха уже подташнивало. Я перекинула рюкзак на плечо и, едва сдерживая раздражение, направилась к выходу.

На улице оказалось не легче – влажный летний воздух теплой простыней обволок кожу. Я спустилась по облупившимся ступенькам, которые когда-то, наверное, были белыми, а теперь походили на жалкие остатки былого величия. Внизу, под раскидистым кленом, стояла одинокая лавочка – ее зеленое покрытие обнажило ржавые швы.

Поставив сумку на землю, я потянулась, поднявшись на цыпочки. Суставы хрустнули, а в пояснице приятно заныло. Глубокий вдох – в нос ударил терпкий аромат листвы, смешанный с городской пылью.

Доставая сигарету, я заметила, как пальцы слегка дрожат. Первая затяжка обожгла горло, но вместе с дымом ушло и часть напряжения. Облокотившись о спинку лавочки, я наблюдала, как колечко дыма медленно растворяется в тяжелом воздухе.

Где-то вдали гудел город, проносились машины, торопливо шли люди – все куда-то спешили. А я сидела под кленом, оттягивая момент, когда придется снова взять в руки телефонную трубку и услышать голос, который одновременно так ждала и так боялась.

Пепел медленно осыпался на землю, и я подумала, что, может быть, не стоит ждать вечера. Может, стоит позвонить прямо сейчас, пока хватает смелости. Но рука сама потянулась за новой сигаретой – еще пять минут, еще чуть-чуть тишины перед тем, как окунуться в прошлое.

- Бей гада! – донесся до меня выкрик. Повернув голову, я увидела, как из-за угла вокзала, словно стая голодных псов, высыпала ватага подростков. Впереди всех шел долговязый парень в растянутой баскетбольной майке, сжимая в кулаке шиворот того самого конопатого мальчишки. Он держал его, как тряпичную куклу, легко встряхивая при каждом шаге.

- Я тебе говорил, все до копейки вернешь или здоровьем заберем! - Он швырнул его на землю и, сильно занеся ногу, ударил в живот. Мой недавний знакомый согнулся и глухо вскрикнул, закрываясь руками. Удар. Еще удар. С каждым замахом бьющий все сильнее заносил ногу, все злее становился.

- Не лезь. Главное не вмешиваться – убеждала я себя, - это не мое дело, сами разберутся. Я здесь не при чем.

Разум мой советовал мне встать и отойти в другое место, но я продолжала сидеть и смотреть на драку. Хотя, какая же это драка. Это избиение.

- Лежи, - уговаривала я мальчишку мысленно, - главное не вставай. Как только начнешь сопротивляться, разозлишь его еще больше.

После череды ударов, длинный взял лежащего за волосы и приподнял голову.

- В четверг, понял меня?

Взгляд. Вот что удивило меня, помимо чрезмерной жестокости, в этом длинном парне. На вид ему лет двенадцать, но такого хищного, звериного взгляда, я не видела даже у матерых сиделиц.

- Понял, сука? - Крикнул он, склоняясь к лежащему и ухмыльнулся, наслаждаясь своим превосходством. Тот что-то промямлил, видимо согласился.

Длинный отпустил его волосы и, замахнувшись, ударил ногой в лицо. Голова мальчишки запрокинулась и красным облаком брызнула кровь.

Остальные, стоявшие до этого момента за спиной предводителя, как по команде бросились на лежащего. От захлестнувшей меня ярости, с моих глаз словно слетела пелена – я бежала в их сторону, кричала что-то нечленораздельное, махала руками. Они были от меня метрах в ста пятидесяти, но мне казалось, что я бегу слишком долго и никак не могу добежать.

- Шухер! - Крикнул бритый наголо мальчишка, заметив меня, и все кинулись врассыпную, как утки из камышей. Их бегство напоминало рассыпающиеся бильярдные шары - кто-то прыгнул через забор, кто-то нырнул под стоящий грузовик. Долговязый обернулся на бегу, и наши взгляды встретились - в его глазах я увидела не страх, а скорее раздражение, будто я помешала важному делу.

Избитый лежал на боку, спиной ко мне, не двигаясь. Подойдя к нему, я дотронулась до его плеча.

- Эй, ты как? Живой?

Заглянув ему лицо, я увидела разбитые губы, из которых сочилась кровь.

- Нормально, - дернул он плечом, скидывая мою руку. - Отвали.

Обойдя его, с другой стороны, я села рядом на землю.

- Встать можешь?

Не удостоив меня ответом, придерживая одной рукой живот и опираясь на другую, приподнялся. Я видела, как он морщится от боли, но помогать ему не стала, все равно не примет помощь.

Сделав последний рывок и шумно выдохнув, он уселся рядом. Потрогал нос, тихонько выругался, сплюнул кровь и вытер рот тыльной стороной ладони.

- За что они тебя так? - Достав пачку, я закурила новую сигарету.

- За то, что хер больше! - Он зло хохотнул и взгляд его остановился на сигарете, - Слышь, дай закурить?

Я протянула ему пачку и зажигалку. Читать морали сейчас не самый подходящий момент. Да и я не подходящий человек.

- Ты из-за них хотел уехать? - Я первой нарушила молчание.

- Нет, - лицо его моментально помрачнело, - Из-за бати.

- Поругались?

- Бухает. А как набухается, то вспоминает, что у него есть сын – то ногами отлупит, то проводом угостит. Последний раз досталось ножкой от табуретки, еле убежал.

- А мама? Не заступается?

- Мама умерла год назад, - голос у него дрогнул. Он отвернулся от меня, не желая продолжать разговор.

Господи, он же совсем еще ребенок. Ему бы гонять футбол во дворе, ходить на рыбалку, строить плоты на речке. Но вместо беззаботного детства ему слишком рано пришлось стать взрослым.

- Куда хотел ехать?

- У мамки сестра в Москве есть, тетка моя. Когда она на похороны приезжала, звала меня к себе жить. Говорила, что квартира у нее двухкомнатная, живет одна, места хватит. Но батя не пустил.  Якобы я единственное, что у него осталось, что он без меня не сможет. Тетя оставила свой адрес и уехала, а батя запил. Мне там деньги платят за смерть мамы, но я их не видел никогда, батя все пропивает.

- Всегда пропивает? - уточнила я, понимая, что уже не смогу оставить его одного со своей бедой.

Он лишь кивнул и шмыгнул носом.

Бросив окурок, я сделала максимально бодрый голос.

- Тебя как зовут?

- Володька.

- А меня Лена. Ну что, Володька, пойдем тебе за билетом и съедим что-нибудь. Умоешься заодно.

- Честно купишь билет? - недоверчиво поднял на меня глаза Володя.

- Честно! - я подняла руку и скрестила указательный и средний палец - клянусь пальчиками!

Глаза ребенка просияли, и он торопливо начал вставать.

Пока Володя умывался в туалете вокзала, я купила по два пирожка с мясом и горячий чай. Сев за дальний столик у стены, я откусила пирожок и задумалась. Сейчас я куплю ему билет, посажу на поезд, а дальше что?  Уверена ли я, что так будет для него лучше? Нет. Уверена ли я, что он доедет нормально? Ехать меньше суток, но в дороге может случиться все, что угодно. Тоже не уверена. И самый главный вопрос – а ждет ли его тетя на самом деле? За год она могла место жительства сменить, и все могло поменяться. Может на похоронах, переживая глубокие эмоции утраты, а это бывает особенно в период стрессов, предложила ехать к ней.

Может он вообще ее выдумал, и не было никакой тети? Просто это самый правдоподобный повод выпросить у посторонних людей билет. Единственное, что я знала точно – я хочу ему помочь. Только сделать все нужно правильно.

Пододвинув синий пластиковый стул, с умытым личиком напротив меня уселся посвежевший Володька. Я подтолкнула ему картонную тарелку с горячими пирожками. Схватив один, он тут же попытался откусить как можно больше, но ойкнув, потрогал языком разбитые губы.

- Слушай, а сколько денег у тебя есть? - как можно равнодушнее спросила я.

- Восемьсот рублей, - набив все же полный рот, он пытался отхлебнуть чай.

- А где ты их взял? - я предполагала ответ, но все же спросила.

- У Кирюхи украл, - беспечно ответил Володька.

- За это они тебя побили?

- Угу, буркнул он, - допивая остатки чая.

- Володь, я не буду тебя учить морали, но деньги нужно вернуть, - я выжидательно смотрела на него.

Володина спина резко выпрямилась, будто по позвоночнику пропустили электрический разряд. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, побелевшие костяшки выступили резкими бугорками под кожей.

- Не буду я ему ничего возвращать! - его голос, сначала сдавленный, внезапно сорвался на крик. - Он мудак! Ты думаешь, это его деньги? Он сам ворует и у младших отбирает!

Последние слова прозвучали особенно резко:

- И вообще, ты меня не учи! Сама с зоны едешь!

Тут он осекся, будто споткнулся о собственные слова. Губы дрогнули, он шумно выдохнул и плюхнулся на стул, который жалобно скрипнул под его весом.

Пустое кафе вдруг стало очень тихим. Даже вентилятор за прилавком, до этого назойливо жужжавший, будто замер. Продавец где-то копошился на кухне, звенела посуда - нам не мешали.

Я не спешила отвечать. Медленно поднесла стакан с чаем к губам, чувствуя, как горячий пар обжигает нос. Чай был горьковатым, перестоявшим - как будто заварку не меняли с утра.

- Да, - мой голос прозвучал удивительно ровно, будто я говорила о погоде, - ты прав, я с зоны еду домой.

Его брови полезли вверх, почти скрываясь под растрепанной челкой. Он явно ожидал чего угодно - крика, оправданий, но только не этого спокойного признания.

- За что ты сидела? - вопрос вырвался у него шепотом. Он даже непроизвольно наклонился вперед, и стул снова жалобно заскрипел.

Я поставила стакан на стол, аккуратно вытерла влажные пальцы о бумажную салфетку.

- Убийство, - сказала я, глядя куда-то мимо него, в запотевшее окно, - убила мужа.

В его глазах вспыхнуло что-то дикое - смесь ужаса, любопытства и странного восхищения. Он заерзал на стуле, как будто под ним рассыпали горох. Было видно, что в его голове заметались десятки вопросов, которые он хотел задать и никак не мог выбрать – какой. Пальцы нервно барабанили по картонной тарелке с недоеденной чебуреком, оставляя жирные отпечатки.

Я позволила тишине затянуться. Осмотрела потрескавшийся пластиковый подоконник, выцветшие занавески, пятно на потолке, похожее на профиль Наполеона. В углу мерцал синий экран телевизора с выключенным звуком - там показывали рекламу счастливых семей.

Когда он наконец заговорил, голос его был хриплым:

- Он... он тоже был мудаком?

Меня это рассмешило. Я едва сдержала улыбку, а потом стало грустно.

- Еще каким! - я тут же осекла сама себя, - но убила я его не поэтому.  Я защищалась. Я была вынуждена.

Сделав ударение на последнем слове, я замолчала. Мне совсем не хотелось вложить в подростковый ум мысль, что можно убить любого, кто подходит под определение «мудак».

- Шрам тоже он сделал? - он показал пальцем на мою щеку. Я по инерции поглубже натянула капюшон.

- У меня тоже есть шрам. Хочешь покажу? – Володя обошел столик, сел рядом и задрал кофту.

С левой стороны, прямо под ребрами, был относительно свежий шрам, около шести сантиметров в длину. Я протянула руку и прикоснулась к нему кончиками пальцев.

- Свежий… Болит?

- Не, уже не болит, - опустил кофту Володька.

- Это отец сделал?

- Ага. Напился, хватал меня за волосы, пинал под зад, бестолочью называл. Я не вытерпел и сказал ему, что лучше бы он умер, а не мама. Он заорал, схватил нож и кинулся на меня. Я отскочить не успел и нож воткнулся в меня, представляешь? Я не помню, как до соседки дошел, врачи говорили она мне скорую и вызвала. В больничке пролежал почти месяц. Наедался от пуза, там так вкусно кормят! - Володька облизнулся, вспомнив больничную еду, - папа меня навещал два раза, шоколадку приносил. Тоже вкусную, с орешками. Просил меня не говорить никому, что это он меня случайно поранил.

- Случайно? – хмыкнула я, - а ты что?

- Я сказал, что баловался с ножом и упал на него, - пожал плечами Володька, -  зато теперь я стал настоящим мужчиной. Врач так и сказал, что я перетерпел все мужественно и шрамы украшают мужчину – мой собеседник расправил плечи и немного зарделся.

- Так, настоящий мужчина, ты наелся? Или еще хочешь?

- Я бы съел еще пирожок, если можно.

Я достала из кошелька сотенную купюру и протянула ему.

- Купи, и мне возьми тоже. Быстро поедим и пойдем за билетами, а то время идет.

Развернувшись, он практически вприпрыжку побежал к лотку с пирожками.

- Совсем ребенок, - не знаю кому, произнесла я вслух.

Теперь нужно подумать, как и в каком порядке действовать.

Во-первых, нужно узнать у него номер тети. Позвонить, объяснить ситуацию в двух словах и попросить ее точный адрес.

Во-вторых, купить билеты.

В-третьих, я точно поеду с ним. Мне будет спокойнее, если я сама передам его в руки тетке, а уже потом поеду в свой родной N.

Вернулся Володя с пирожками и еще одним стаканом чая.

- Я тебе взял, подумал, вдруг ты захочешь, - ему было немного неловко. Он поставил стаканчик рядом со мной.

- Спасибо большое, и правда хочется, - улыбнулась я. Володя заулыбался в ответ.

Какой же он хороший!  Открытый и наивный мальчик. С каждым часом он раскрывался все больше и больше, видя, что я веду отвлеченные разговоры с ним, понимаю и поддерживаю его.

Съев пирожки, я вытерла руки салфеткой, а Володя откинулся на спинку стула и громко отрыгнул.

- Ого, кажется «настоящему мужчине» не хватает манер?

- Простите, - от неловкости он перешел на «вы».

- Пойдем в кассу, - я протянула ему руку, помогая встать. Он принял мою руку, поднялся и совершенно неожиданно сделал пару шагов вперед, не выпуская моей ладони. Я поторопилась следом. По залу мы шли как мама с сыном – он крепко держал мою ладонь и что-то рассказывал. Люди оборачивались на нас, некоторые цокали языком. Еще бы – разбитая губа Володи стала фиолетово-синей, и испачканная в грязи одежда оставляет желать лучшего.

Толстая женщина с огромными клетчатыми баулами начала громко возмущаться:

- Тоже мне, мамаша. Ребенок грязный, как беспризорник. Еще и бьет, вон все губы разбиты. Бедный ребенок, куда смотрит опека!

Распаляя себя, женщина говорила все громче и громче. Люди, сидящие в зале ожидания заинтересовавшись, поворачивали головы. Меня это взбесило, я резко остановилась и, развернувшись всем телом, как мне показалось, сурово посмотрела на орущую женщину. Она замолчала. Мысленно досчитав до пяти, я, вытянув правую руку, показала ей средний палец. Тут же среди ожидающих раздались смешки.

- Пойдем, Володь, - я взяла его за руку и, подняв голову, мы прошли к кассам.

Окажись я чуть поудачливей, вполне могла бы родиться оборотнем - у меня, как у них, средний и безымянный пальцы на руках одинаковой длины, - ну да ладно, какая уж есть.