Юный ИИ-инженер в пижаме белого мишки управляет колонией на пустынной планете.

В этом эпизоде — десять этапов настоящего прорыва:
• Тяжёлые роботы Сашки копают глубже в твёрдые породы
• Эльвира модернизирует роботов — микропроцессоры, полимеры, логистика
• Строится новое поколение космосборщиков
• Корабль маскируется под ландшафт
• Колония получает защиту от пиратов
• Атмосферные потоки стабилизируются с помощью кристаллов жизни
• Георазведка находит новые залежи органики
• И в финале — голограмма ИИ улыбается: отчёт завершён, всё работает.

Это не просто анимация. Это иллюстрация к книге «Академия Знаний», озвученная как оригинальная песня, где каждая строчка — новое достижение колонии.

🎨 Как делалось:
— Визуал и анимация: GigaChat (Сбер)
— Музыка: сгенерированы через Suno.com/@apavels
— Автор вселенной, книг и идей: ПавелС

Если вам интересны такие миры — добро пожаловать:
• Книги: Litres
• Все анимации: Rutube и Telegram

Спасибо, что смотрите, читаете и поддерживаете авторский контент.
Продолжение — уже в работе.

Вот случай, поведанный мне знакомой женщиной. Назовём её Людмилой. Однажды в соседнем селе был убит её муж: чья-то злодейская рука поразила отца трёх малолетних детей охотничьим ножом. Горю Людмилы не было предела, а ещё злые языки раздирали ей душу сплетнями, что в чужом селе у мужа была любовница. По традиции, при отсутствии свидетелей первой стали «отрабатывать» супругу покойного. Показания малолетних детей не приняли во внимание, мол, детки любят маму и скажут всё, что она им велит. Свекровь женщины косилась на неё с подозрением, соседи шушукались, полиция наседала, таскала в отделение, но обвинения не предъявляла. Так жить до того момента, когда отыщется преступник, стало невозможно. Тем более что бредни взрослых подхватила детвора, ребятишки стали травить сирот.

Людмила увлекалась мистикой. Дальше приобретения книжек по сабжу дело не доходило, но и за это прижимистые родственники, которые считали трату средств на печатные издания несусветной дурью, называли Милку чокнутой. И вот она вспомнила, что в одной из книжек сибирской целительницы и колдуньи описан обряд, который в таких же запутанных случаях помогает найти виновного в убийстве. Для этого нужно, немного немало, всего лишь лечь ночью там, где нашли тело, попытаться заснуть. И тогда во сне явится пострадавший и назовёт имя преступника, может, даже покажет картинку, как всё было на самом деле. Колдунья предупреждала, что сам обряд очень сложен по исполнению и может закончиться смертью любопытствующего. Чтобы этого не случилось, требовались охранительные мероприятия, начиная от поста и заканчивая обращением ко всем святым за защитой.

Исстрадавшаяся от горя и чужих подозрений женщина решилась на обряд. Конечно, для этого нужен духовный поводырь, роль которого сыграла книжка, особенный склад психики самой Людмилы. И вот ночью она сделала всё, как написано. Свекровь, узнав об этом, оставила все свои подозрения, велела сыновьям срочно найти Людку и везти домой — ишь чего выдумала, дурища. Братья погибшего нашли её без чувств и долго не могли привести в сознание: то ли Людмила не могла проснуться, то ли находилась в обмороке. Бабёнку-выдумщицу и сумасбродку затолкали в машину и хотели транспортировать в родную избу. Но она заорала дурным голосом, чтобы подобрали свечные огарки, мол, она ими сама накажет убийцу, если менты шевелиться не будут. Девери такое поведение Людмилы сочли эпатажным, о чём ей и сообщили громко, на всю околицу. Женщина их усмирила несколькими тихо сказанными фразами, и грозные братья Лутковы послушались её. Привезли в дом, где взбешенная свекровь хотела разобраться с невесткой. Но не тут-то было! Кроткая и спокойная Людка превратилась в фурию: ей одно слово, а она всем — десять. То есть стала напоминать покойного супруга.

Женщина оттянула (очно) участкового соседнего села и районное отделение полиции (заочно) на словах, начинавшихся с церковнославянской буквы «херъ», назвала имя убийцы родственникам. Они ей не поверили: Яшка-бугор, повздоривший с Сергеем, мужем Люды, на дне рождения Мули, то бишь незамужней сельской красотки, доказал свою непричастность к преступлению. И этому нашлись свидетели — шумная пьяная компания в доме прелестницы. Но Люда, вдруг растерявшая свою скромность, незлобивость и безответность, возопила: «Врут нехорошие люди (здесь и далее непечатные слова заменены курсивом)! Яшка-бугор, эрегированный половой орган, на стол деньги шлёпнул, кто-то сбегал за самогонкой к Щучихе, и компания продолжила гудеть до утра. Поэтому на другой день никто ничего не помнил. Только Муля, женщина с низкой социальной ответственностью по-старорусски, не упилась, потому что боялась, что её телом без взаимного согласия воспользуются несколько человек, как это не раз бывало. И охотно вступающая в беспорядочные половые связи Муля правдивых показаний не даст».

Ошалевшие от напора безобидной Людки девери задали резонный вопрос: а откуда ей известно то, что случилось уже после смерти Сергея? И вдова дерзко бросила им: «Я теперь всё знаю! Кто Муле ворованный комбикорм привозил; кто у матери украл заныканные от семьи деньги; кто отпинал вусмерть пьяного армейского сослуживца до инвалидности и ещё многое другое». Тогда самый старший деверь, многодетный мужик пятидесяти лет, спросил невестку уважительно, как старшую в семье: «И что теперь делать?» Милка пошла вразнос: «Вы ничего не сможете. У вас, как и у ментов, недостаёт мужских половых органов, а про бошки и говорить нечего. Кто тёплую воду не удержит, проболтается, тому не жить!»

Муля и Яшка-бугор пережили праздник Святой Троицы. А потом в силосной яме возле коровника нашли одежду четырёх человек. Её владельцы оказались в лесочке. Двое — мёртвыми, с ножевыми ранениями. Но они были поверхностными, сельские гуляки погибли от переохлаждения и интоксикации этанолом. Спящих Мулю и Яшку-бугра разбудили, обнаружили и охотничий нож. Муля дала честные показания против Яшки, а он уличил любовницу в лжесвидетельстве по делу об убийстве Луткова Сергея.

Что увидела Людмила на месте гибели мужа? А может, она просто была очень наблюдательной и могла, как мисс Марпл, сделать нужные выводы из особенностей характеров и поведения людей? А вдруг обряд — реальная сила, которая может уничтожить границы между живым и неживым?
Про то, что открылось женщине во сне, я расскажу в следующей миниатюре.

— Дети должны прислушиваться к родителям, — тут же вставила мать Любы.

— А как же свобода личности? — подмигнул Любе свёкор.

— Смотря, как понимать — эту свободу личности, — вступил в разговор отец Любы. — Вы хотите, чтобы с вашей личностью считались? А какая у вас привязанность к вашей личности? Это ваша святыня? Вы о ней заботитесь? Обижаетесь, когда вашу личность оскорбляют? Тогда, как привязанное может быть свободным?

— Вот это вопрос! — улыбнулся свёкор. — Сначала надо определиться с тем, что же такое личность.

— Классическое определение личности — это тело, плюс ум, плюс чувства…

Беседу прервала раскрывшаяся дверь. Пригнувшись, в зал, украшенный шарами и плакатами, вошёл Николай. Сидевший на его плечах Никитка завизжал от удовольствия.

— Осторожней! — кинулась к ним Люба. — Он может удариться.

— Спокойно, мать, у меня всё просчитано. И учтено. — Николай снял сына с плеч и усадил на детский стульчик.

— Дорогие наши мамы и папы, — начала Люба, прижимаясь к Николаю. — Сегодня у нас знаменательный день и очень важная дата. Нам исполнился годик! Ура! — Люба захлопала в ладоши, и все тоже громко зааплодировали с возгласами «Поздравляем!».

Никитка вжал голову в плечи и заревел.

— Ну что ты, маленький? — Люба прижала к себе голову сына, погладила рукой кудряшки. — Смотри, какой тортик испекла тебе мама. Сейчас папа зажжёт свечку, и мы, загадав желание, вместе её задуем. А желание у нас одно на троих, чтоб ты был здоров и рос большим и послушным мальчиком.

Ничего из сказанного мальчик не понял, но умиленная интонация маминого голоса его успокоила, он перестал плакать и уставился на большого махрового медведя, что сидел между двумя бабушками.

— На, зажигай! — скомандовала Люба, передавая мужу спички. — Только осторожней с огнём, держись подальше от Никитки!

Николай чиркнул спичкой и поджёг свечу.

— Ну, приготовились… — Люба и Николай пригнулись так, чтобы быть на одном уровне с сыном. — Раз, два, три.

Дунули. Пламя дрогнуло, наклонилось в сторону родственников и потухло.

— Коля, разрежь торт, — скомандовала Люба, передавая мужу нож. — Только осторожней с лезвием, держи его подальше от Никитки.

— А что за торт, Люба? — глотая слюну, спросила свекровь.

— Рецепт я придумала сама, и назвала его в честь сына — «Моя крошка».

— Отличное название! — похвалил свёкор, передавая невестке тарелку.

Когда торт разложили по тарелкам, а чай разлили по сервизным чашкам, равнодушному к торту имениннику вручили медведя.

— Ну, хватит хлопотать, — Николай подвинулся, освободив рядом с собой место для жены.

Люба села рядом, пододвинув к себе тарелку. На разрезе торт смотрелся не менее привлекательно, чем сверху. Три слоя бисквита, два из которых были шоколадными, утопали в нежной лимонно-манной начинке. Верх и бока торта были залиты шоколадом.

— Какая вкуснотища! — прошамкала набитым ртом свекровь.

— Объедение! — кивнул свёкор.

— Оригинальное сочетание лимона и шоколада, — выделил отец.

— На манке? — причмокивая, спросила мать.

— На манной каше, — улыбнулась Люба и, поддев ложкой кусок бисквита, быстро положила его в рот.

Внимание Никитки было занято огромным мягким медведем, на груди которого красовалось красное сердечко с надписью: «С днём рождения!». Безучастный к происходящему за столом, он хватал махровую шкурку зверя, пытаясь перевернуть игрушку, но маленькие ручки не смогли удержать подарок; медведь съехал с приставного столика и упал на пол. Никитка дёрнулся за ним, стульчик закачался, грозя перевернуться. Люба вскрикнула и закашлялась. Николай кинулся к сыну, почти на лету успев подхватить стульчик. Люба схватилась за горло и захрипела. Она судорожно хватала губами воздух, глаза её расширились до невероятной величины, а лицо покрылось бурыми пятнами.

— По спине! — закричала свекровь. — Стукни её по спине.

Николай кинулся к жене и попробовал развернуть её спиной к себе, но Люба, терзаемая грудными клокотаниями, сползла на пол. Он подхватил её, приподнял, прижал к себе. Судорожные конвульсии, сопровождаемые свистящими хрипами, отдавались в его теле, словно они были одно целое.

— Господи! Люба! — закричала мать. — Надо вызвать скорую, она вся синяя!

— Не успеют, — покачал головой свёкор.

— Стукни её по спине, — продолжала кричать свекровь.

— Господи! — закричала мать, хватаясь за сердце.

— Мама! — закричал Никитка и заплакал.

— Я вызову скорую! — засуетился отец.

Когда приехала скорая, Люба лежала на диване, не подавая признаков жизни.

Тяжелые добывающие роботы Сашки, Вырытая порода — не малый объем. Добыча уходит глубже в твердые породы, Кабели скоро дотянутся до них.

Для вас старались:

Нейронные сети:

Озвучено Suno.com/@apavels

Аниматор GigaChat

А так же, все тот же один человек:

Автор - ПавелС

Rutube.ru/u/PavelS

Tenchat.ru/APavelS

Wibes.ru/author/719352

T.me/PavelS_Avtor

Vk.com/avtorpavels

Pikabu.ru/@APavelS

Yappy.media/n/apavels

Litres.ru/69174838

Колёсико исчезло, появилось, наконец, сообщение. Я присвистнул.

— Ну? — сел в кровати Толька.

— Общий сбор. — Я повернул к нему потрескавшийся экранчик. — Завтра в 8. Всем деканам.

— Пойдём? — неуверенно спросил Толька.

— Конечно! А ты что, не хочешь?

— Ерунду не пори. — Толька нахохлился. — Я не это имел в виду.

Я не стал уточнять, что он имел в виду, и мы легли спать. А наутро, ровно в восемь, уже сидели в кают-компании.

В комнате заметно поменялась обстановка. Старые диваны исчезли, уступив место кожаным. Вместо драного ковра — новый, пушистый, почти на всю комнату. И стол у Виктора Егоровича был другой: массивный, из лакированного дерева, с новеньким компьютером и позолоченной ручкой в подставке с маленькими часиками.

— Орлы, — довольно сказал дядя Витя, рассматривая нашу выглаженную форму. Я провёл ногой по ковру. Мягкий ворс приятно пружинил.

— В общем, хотел бы обсудить тогдашний «ситуасьон», — прервал молчание Северов. — Признаю: сдали нервы и распустил руки. Армейская травма. Но меня это не оправдывает.

Снова тишина. Толька задумчиво оттопырил нагрудный кармашек и что-то в нём рассматривал.

— Молвите хоть слово, — попросил дядя Витя. — Что за бойкот?

— Да чё говорить? — подал голос Юрка. — Исключили Зотову — туда и дорога. И без Тимофеевой обойдёмся. Как там в «Основах» — «общее выше личного»?

Я удивился — не знал, что Юрка взялся за чтение. Толька недобро на него уставился.

— Анатолий, ты хочешь что-то сказать? — подбодрил Северов. — Мы слушаем.

Толька молчал. Я положил ему на плечо руку, но он её стряхнул.

— Юра правильно говорит, — отрезал он. — Личное общему не мешает.

— Вот и славно. — Дядя Витя улыбнулся. — Тогда спешу сообщить новости. Сегодня принимаете под командование новичков. Никита, подойди.

Я подошёл, и Виктор Егорович протянул мне несколько тонких папок с именами.

— Личные дела, ознакомься. Они будут храниться у меня, но ты в любой момент можешь их истребовать. Естественно, туда можно вносить записи. И нужно вносить, особенно если кто-то себя недолжным образом проявит!

Не веря глазам, я принял в руки картонные папочки. От гордости у меня зашумело в ушах. Я — командир! Настоящий!

— Хочу предостеречь от головокружения, — одёрнул Северов. — Серьёзные проступки будем обсуждать вместе, равно как и делать оргвыводы. Говоря по-простому — не самодурствовать. Вы спрашиваете с них, а с вас будет спрашивать ближний круг. Я думаю, так будет справедливо.

Он раздал папки остальным. Я заметил, что Юркина стопка толще всех.

— Потом налюбуетесь. — Дядя Витя хлопнул по столешнице и встал. — Есть ещё кое-что. Может быть, даже поважнее.

Мы удивлённо замолчали. Довольный эффектом, он встал и прошёлся по комнате.

— С любой властью приходит ответственность. Согласны? Поэтому вместе с командованием получайте первое, очень важное и ответственное задание. Скажите, ребята, вы все про «блисс» знаете?

— Таблетки такие, запрещённые. Наркотик, — сказал Славка «Нордик».

— Его ещё «младенчиком» называют, — подхватил Юрка. — Человек тупеет, в ребёнка превращается, потом в «овощ». Я сам однажды видел.

— Верно, — подтвердил Северов. — И самое мерзкое — продают его детям. Школьникам. Втягивают, а потом — всё, конец. До нас ещё не дошло, а вот в Тополе, говорят, беда. И в Готландии тоже.

Он прервался и посмотрел в окно, заложив руки за спину. Дядя Витя быстро перебирал пальцами, словно о чём-то размышлял.

— А скажите, какого наказания заслуживают те, кто им торгует? — тихо спросил он. — Я полагаю, самого строгого. А вы?

Все загомонили.

— Конечно, самого строгого. — решительно выпалил я. — О чём вообще разговор?

Дядя Витя кивнул и повернулся.

— Тогда слушайте. Есть информация, что «блиссом» собираются торговать у нас. Я, разумеется, сообщил в стражу, но ответа не добился. Это неудивительно — где «блисс», там коррупция. Да и мы, чего греха таить, этим славимся.

— Что делать будем? — осведомился Гелька. — Можем натравить на них Виля. Пойдут клочки по закоулочкам.

Все хохотнули, но Виктор Егорович прервал нас резким жестом.

— Мы не банда и никого натравливать не будем. Но и слепая законопослушность тут не поможет. Позиция «я своё сделал, пусть другие разбираются» — страусиная и трусливая. Нам надо действовать — самим, — если мы хотим спасти родной город.

— А что делать-то? — спросил Толька. — Кто им торгует, известно?

— Поставки пойдут с юга, из Каракташа, — пояснил Северов. — Сбыт планируется через местных хазарцев. Это всё, что мне известно, но этого достаточно.

Хазарцев у нас немало. И на рынке работают, и на стройках, и в кафе. Смуглые, раскосые, молчаливые. Женщины и девочки замотаны в цветастые платки.

Не хотелось верить, что блисс придёт в родной город. Ходили слухи, что Родриго выгнал Маруськину маму из-за него. Правда это или нет — я не знаю. Но Маруськину маму с тех пор никто не видел, а ведь блисс действительно убивает в считаные недели.

Я сжал кулаки. Если хазарцы правда торгуют этой дрянью…

— Короче, потрошим смуглянок, — кивнул Виль. — Замётано.

— Повторяю ещё раз, — Северов возвысил голос. — Мы не банда, а организация неравнодушных людей. Рейд состоится завтра же, с утра. Вместе с представителями Федеральной стражи произведём осмотр бараков, а заодно испытаем новичков — с корабля, как говорится, на бал. Кто дрогнет — тот отсеивается. Вопросы?

Вопросов не было.

— Отлично, — кивнул Виктор Егорович. — Я знал, что на вас можно рассчитывать. Теперь айда за мной — покажу спортзал. После — встреча с новичками и инструктаж.

***

На следующее утро я встал пораньше, чтобы погладить и привести в порядок новенький комплект формы. В дополнение к шортам и рубашке теперь шла тоненькая портупея. И эмблема немножко изменилась — поверх окружавшей форт кирпичной стены вилась надпись «Commune supra omnia» — «Общее превыше всего».

В столовую я не пошёл — съел пару валявшихся в тумбочке бананов. Не могу сказать, что волновался, но было как-то тревожно.

Толька ещё дрых. Я пихнул его в плечо, и он недовольно продрал глаза.

— Просыпайся, солнышко, — ласково сказал я и отправился к Маруське, чтобы сообщить ей последние новости.

Вопреки ожиданиям, Мышка выслушала меня тревожно.

— А тебя не побьют? — еле слышно спросила она.

Я рассмеялся и сказал, что — нет, не побьют.

— А ты никого бить не будешь? — не отставала Маруська. — Обещай.

Я торжественно пообещал, чмокнул её в макушку и поспешил во двор, где уже собирались наши.

За воротами бибикнул микроавтобус. Мы собрались уходить, но тут меня окликнул гревшийся на солнышке Лесовский. Рядом сидела Ленка Григорьева — прыщавая остроносая девица с мерзким характером. В руках она держала початую бутылку пива.

— Гля, какие красавцы, — ухмыльнулся Антон. — Куда собрались, крестоносцы?

Ленка хихикнула. Я нахмурился:

— Порядок наводить. В новостях узнаешь.

— Поря-адок. — Антон соскочил с парапета и подошёл, оттягивая карманы большими пальцами.

— Чего надо? — напружинился Толька, но Лесовский успокоительно вскинул ладони:

— Спокуха. Просто посмотреть хотел.

Он сосредоточенно обвёл меня взглядом, сощурился и сплюнул:

— Маршботов из вас делают? Ну-ну.

— Сам ты маршбот, понял? — окрысился я.

Антон ухмыльнулся и зашаркал шлёпками обратно к Ленке. Старые, протёртые на коленях треники мешковато болтались.

— Идиот, — буркнул Толька. — Вломить ему надо.

— Да пошёл он, — сплюнул Юрка. — Мараться ещё.

Мы тронулись в путь, и по улице Космонавтов выехали на трассу. Мелькнула табличка: «Сухожары — 195 км». Но Сухожары — это далеко, на границе с Хазарией. Фермы ближе. Всего-то километров тридцать от города.

Скоро показались и они — уходящие к реке поля, ряды длинных теплиц и маленькие покосившиеся домики. Микроавтобус свернул и запылил по грунтовке. В кармане зазвонил телефон.

— Вы где? — осведомился дядя Витя. — Ребята уже соскучились.

Я раздулся от гордости. Я знал, что новички приехали с ним, и теперь, выходит, терпеливо ждут своего командира.

— Скажи — скоро будем, — подал голос водитель. — Минут пять осталось.

Через пару минут мы остановились на заросшем травой пустыре. Нас и правда ждали: Северов, небольшая толпа парней и девчонок и пара мужчин в тёмно-синей форме Федеральной стражи. Неподалёку я заметил ещё один автобус с тонированными стёклами. Он тихонько тарахтел двигателем, но рядом никого не было.

— Опаздываете, — недовольно сказал стражник — в фуражке и с толстым пузом. А второй добавил:

— Скоро приедут журналюги, а мы ещё даже не начали.

Наш водитель развёл руками и равнодушно закурил.

— Разбирайте подчинённых и пошли, — скомандовал дядя Витя. — Время поджимает.

Я получил под своё начало троих — долговязого Костю Кравцова, весельчака Марка Виноградова и Вику Валенс — улыбчивую, щербатую, и от того немного шепелявую.

— Веди, командир, — развязно хохотнул Марк, но тут же осёкся под моим строгим взглядом. — Я хотел сказать…

— Разговорчики говорить будем после. — Я сделал внушительную паузу и добавил коротко:

— За мной.

Северов кивнул стражникам, и мы двинулись вглубь фермы. Первым делом миновали коровник — длинный облезлый сарай, пахнущий навозом и прелым сеном. Над лужами вились мухи. Из глубины коровника грустно промычали.

— Ну и вонь, — скривилась Вика.

Костя согласно кивнул, а я ничего не сказал — лишь важно шагал, заложив большой палец за портупею.

Дальше шли теплицы — ряд за рядом, мутная плёнка топорщилась на каркасах. Между ними змеилась утоптанная тропинка, ведущая к огородам — грядкам с помидорами, огурцами и ещё каким-то низеньким кустикам.

Наконец показались бараки: три длинных приземистых строения с крохотными окнами и рассохшимися, покосившимся дверьми. На развешанных всюду верёвках сушилось бельё — платки, детские штанишки, выцветшие рубахи. Всё это лениво шевелилось на ветру.

У ближнего барака сидела на корточках пожилая хазарка в зелёном платке — чистила что-то в тазу. Увидев нас, она замерла.

— Вот они, — негромко сказал Северов. — Начинаем.

— Погодите, — лениво протянул пузатый и обратился к старухе:

— Что смотришь, болезная? Старшего позови, Барджиля.

Старуха закряхтела, поднялась и исчезла в двери. В ответ она не проронила ни слова.

— Зачем? — нахмурился Северов. — Так бы зашли.

— Тебе детей не жалко, что ли? — удивился пузатый. — Там, где блисс что угодно может случиться. Сначала Барджиля спросим.

Спустя пару минут вышел Барджиль: рослый кудрявый парень с умным взглядом. Он чем-то напоминал Хасана.

— Здравствуйте, — сказал он с сильным акцентом. — Что случилось? Мне говорят…

— Блисс у тебя, вот что случилось, — перебил Северов. — Мы сейчас зайдём, посмотрим.

— О, а вот и журналюги пожаловали. — Стражник помоложе кивнул на спешащую к нам девицу с оператором. Я поморщился: опять эта дура набитая из Тополя.

Барджиль тоже увидел журналистов и насупился.

— Зачем так, начальник? — недовольно сказал он. — Мог приехать, спросить. Нет тут блисс, и не будет. Я знаю.

— Тебе веры нет. — Дядя Витя решительно шагнул к крыльцу. — Пусти.

— Нехорошо делаешь. — Барджиль не пошевелился. — Когда тебе с клуб помочь — мы приехали, недорого. А ты так теперь?

Так вот кто вынес из кают-компании старые диваны! Выходит, дядя Витя не так уж и занят был, раз нашёл на это время.

— Когда твоя помогать, моя про блисс не знать, — передразнил дядя Витя. — Дай пройти. По-хорошему.

— Мы снова ведём наш репортаж из Рубежья, где антинаркотический рейд молодёжной организации Застава грозит перерасти в потасовку с нелегальными мигрантами, — затараторила как по-писаному девица.

— Там женщины. Дети. Не дам. — Барджиль нахмурился.

— Ну чего ты упёрся? — примирительно сказал пузатый. — Хуже же будет.

Барджиль поколебался и решительно отрезал:

— В суд иди, бумажка неси. Так не пущу.

— Посмотрите, что творят, — сдержанно произнёс в камеру Северов. — Языка толком не знает, зато про суды всё изучил. А чего ты так напрягся, любезный? — добавил он почти ласково. — Есть что скрывать?

Я переглянулся с Юркой и напружинился, готовясь поддержать дядю Витю. Но тут за спиной послышались шаги, и я обернулся.

— Всем есть что скрывать, — сказал, подходя, Генрих Людвигович. Таньки с ним не было: трудсоюзника сопровождали парни с голубыми повязками — рослые, серьёзные. А ещё среди них был… Джавад!

Со всей чехардой последних недель я совсем про него забыл. Он и сам куда-то запропастился. И теперь я понял, куда.

Я недобро на него уставился. Джавад глянул в ответ: открыто и с вызовом. На нём была голубая повязка — такая же, как на остальных. И когда только успел?

— Проходной двор, — буркнул Северов и тут же скомандовал:

— Выруби камеру!

— И не подумаю! — фыркнула журналистка. — Работаем, Аврельчик!

Аврельчик работал, старательно водя объективом. Дядя Витя понял, что надо действовать и перешел в наступление.

— Опять приехали воду мутить? — Он недобро усмехнулся. — И главное — ради кого?

— Ради людей, — пожал плечами Генрих. — Или у них нет прав?

— Они блиссом торгуют! — рявкнул дядя Витя так, что мы дёрнулись. — Не стыдно?

— Про блисс ничего не доказано, — спокойно возразил трудосюзник. — Я так понимаю, нет ни санкции, ни постановления?

— Ну, раз нет санкции, то мы пойдём, — поспешно вмешался пузатый стражник. — Всего доброго.

Они удалились. Северов сверлил спину пузатого взглядом.

— Санкция им ещё… Много чести! — процедил он. — Уважаемая, можно вас на минуточку?

Журналистка мотнула головой, но дядя Витя с нажимом добавил:

— Господин Хан будет очень недоволен.

Девица сникла, и Северов повёл их куда-то за угол, напоследок бросив:

— Ребята, разберитесь.

Я обомлел. Что он имел в виду?

— Пошли, — прервал мои размышления Юрка. — Вломим им уже.

Мы подошли к парням — прямо как тогда, на штажке. Генрих Людвигович не шелохнулся, лишь улыбнулся по-отечески:

— Ребята, давайте жить дружно.

Драться с ними не хотелось. А тут ещё Джавад достал телефон и принялся молча нас снимать.

— Ты зачем с ними? — спросил я.

— А с кем? С вами, что ли? — Джавад передал телефон другому и насупился.

— Что, не нравимся? — с вызовом спросил Толька. А я добавил:

— Блисс — это не шутки.

— Да чё вы с ним разговариваете? — возмутился Юрка. — Он же своих защищать приехал.

Джавад тихонько выругался и шагнул к нему, но дорогу преградил Генрих Людвигович.

— Спокойно, — хладнокровно произнёс он. — Мы действительно приехали защищать своих. Людей труда, бесправно живущих в скотских условиях и вынужденных терпеть, когда из них делают козлов отпущения.

— Они блиссом торгуют, — ощерился Юрка.

— Даже если так, — пожал плечами Генрих, — пусть решает суд.

— Да нечего им тут делать вообще! — крикнул Виль. — Пусть в свою Хазарию валят!

— Ваш город держится на труде этих людей, — терпеливо сказал Генрих. — Исчезнет Застава — кто заметит? А вот если некому будет строить дома и вывозить мусор…

— Замолчите! — Я повысил голос. — Вы тут чужой!

— У рабочего нет отечества, — улыбнулся трудсоюзник. — Мы везде свои.

Я уставился на Джавада, словно по привычке поддержки искал.

— Чего смотришь? — глухо спросил он. — Не ожидал от тебя…

Он помолчал и добавил:

«Выбор делает нас людьми. Но не всякий выбор делает нас хорошими людьми».

Я дёрнулся, как от пощёчины. В том эпизоде Укмал узнал, что на борту — потомки тех, кто поработил его народ столетия назад. Он хотел отомстить, даже ценой невинных жизней. А капитан Леклерк остановил его именно этими словами.

Юрка сплюнул и двинулся к Джаваду. Я молча схватил его за плечо и рванул назад.

— Обалдел? — Юрка развернулся и толкнул меня в грудь, но тут подбежал Толька и хлёстко врезал ему по лицу. Вика ахнула, другие новички тоже стояли обомлевшие.

— Что тут происходит? Прекратить! — грозно рявкнул Виктор Егорович, вылетая из-за угла.

Он схватил Тольку за шкирку и отшвырнул назад, словно нашкодившего щенка. Юрка сидел в пыли. Из разбитого носа на разорванную рубашку капала кровь.

— Я это тебе припомню, Рыжов, — прошипел он.

— Никто никому ничего не припомнит, — грозно отрезал Северов. — Мы Застава, забыли?

— Детей подставил, а сам — в кусты, — язвительно прокомментировал Генрих Людвигович. — Молодец. Настоящий лидер.

— Ты не радуйся, — тихо и зло сказал дядя Витя. — И лучше выметайся. По-хорошему.

— А то что? — сощурился Генрих.

Вместо ответа дядя Витя достал телефон и набрал чей-то номер.

***

— Что думаешь? — спросил Толька.

Мы сидели во дворе приюта и глядели на звёзды. Я так увлёкся, что не сразу понял, о чём он.

— Ты про сегодняшнее?

— А про что? — усмехнулся Толька. — Вместе же новости смотрели.

— Что тут думать? — Я пожал плечами. — Мы не справились, вот и всё.

В вечерних новостях показывали наш неудавшийся рейд, но совсем не так, как было на самом деле. После звонка Северова к нам на помощь пришёл вооружённый автоматами отряд — ЧВК «Удар». Командира зовут Атаманом, он лысый, здоровый, и улыбается так, что кровь в жилах стынет.

«Ударники» выбили двери и вломились в бараки. Минут через пять нас позвали и показали сваленные в одной из комнат увесистые пакеты.

— Вот он, блисс, — довольно сказал Атаман.

Пакеты лежали аккуратно, будто их специально сложили для фотографии. Рядом, с фингалом под глазом, стоял Барджиль. Журналистка спросила его про наркотик, но он молчал — не отрицал, не признавался.

Потом нас попросили пройтись по коридорам и поснимали. А в новостях рассказали, что рейд проводила Застава, без всякого «Удара».

Я смотрел на себя, важно шагающего по коридору — и чувствовал, как внутри всё сжимается. Это же вранье. Мы ничего не нашли. Это «Удар» всё сделал!

Но я промолчал. В конце концов дяде Вите виднее. И что ему оставалось, если мы подвели?

— А помнишь, как в кают-компании Юрка про Тимофееву сказал? — спросил Толька.

— Ну?

— Мне кажется, это всё специально. Меня проверить. Виктор Егорович с Юркой договорился.

— Почему ты так решил? — удивился я.

— Юрка тупой. За всю жизнь одну книгу прочёл — «Как качаться дома». А тут вдруг — «общее выше личного».

— А почему ты ничего не сказал?

— Во-первых, кто его знает, — протянул Толька. — А во-вторых… Не хочу больше быть один. Не могу. Понимаешь?

Мне стало его жалко, прямо до слёз. Но я сдержался — Толька бы такого не простил.

Пару минут мы помолчали, потом Толька сказал:

— А ты знаешь, что у каждой звезды своё время?

— Это как?

— А вот так. Я в книжке недавно прочёл, это называется «Теория относительности». У нас сейчас одно время, а на Марсе — другое.

— Не только на Марсе, — фыркнул я. — В Тополе одно время, в Либерте — другое, и часы переводить надо.

— Да нет, — перебил Толька. — Не часы, а вообще. Мы Марс видим таким, каким он был пять минут назад — свет до нас столько летит. И я тебя с задержкой вижу, и ты меня. Поэтому быстрее света лететь нельзя. Время пойдёт наперекосяк и прилетишь раньше, чем улетел.

Мне стало грустно. Как это нельзя?

— И что, звездолётов, значит, не будет?

Толька вздохнул:

— Получается, что так, но я в это не верю. Когда-то и про самолёты так говорили: не могут, мол, летать. Вот и я решил, что умру, но придумаю, как.

— А ты физику так и читаешь? — уважительно спросил я.

— Читаю, — признался Толька. — Интересно — жуть. Всё про наш мир, как он устроен. А непонятного — ещё больше.

Я не ответил — думал про эту самую теорию относительности. Пусть у нас с Толькой разное время, но всё равно — после сегодняшнего оно стало чуть ближе. «Синхронизировалось», как говорят учёные.

В небе промелькнула звёздочка, и я представил, что это — «Индевор». Мчится сейчас в пространстве, помигивая бортовыми огнями. И где-то в глубинах треугольного корпуса сидит в своей каюте капитан Леклерк, и читает Шекспира, или рисует, или просто смотрит в тёмную бездну иллюминатора, потягивая горячий чай.

И хорошо, наверное, там — нет ни войн, ни блисса, и понятно всегда, что делать.

Только вот я живу на Земле. И время здесь идёт по-своему.

Мне предстояла деловая поездка в Гонконг по особому поручению руководства «Драконов». Если Пекин был мощным имперским троном, то Гонконг оказался его нервным системным узлом. Самолёт только приземлился, а я уже почувствовал разницу. Воздух здесь был солёным, пропитанным влагой и едва уловимыми ароматами города. Это было то самое «электричество в воздухе», о котором я слышал от соседей по общежитию ещё в Шаолинь. Это физическое ощущение через вибрацию бесконечной активности, словно весь мегаполис работал на токе высокого напряжения. Ну, так говорили другие…

Первые два дня выпали на выходные и я потратил их на то, чтобы просто погулять по городу. Я шёл по безупречно чистым тротуарам центрального района, где люди в идеально сидящих костюмах двигались с целеустремлённостью часовых механизмов. Я постоянно ловил себя на мысли, что поражаюсь их вежливости. Это была не простая учтивость, а какое-то перегибание палки. По делу и без дела я слышал тут и там «извините», «пожалуйста» и «благодарю». Похоже, это влияние англичан с их гипервежливостью, которая уже стала их визитной карточкой. Да, даже с вежливостью можно перегнуть палку.

При этом, люди в Гонконге даже выглядят по другому, не так как в Пекине, и уж тем более не так, как в моей деревне. Их плечи расправлены, а взгляды особенно прямые. В осанке читается уверенность, рождённая не из идеологической убеждённости, а из гарантированного комфорта и права.

Высокий уровень жизни здесь не абстракция. Он в безупречной чистоте, отсутствии выбоин на дорогах, свежей краске на перилах и в том, что бабушка в дорогой одежде выгуливает идеально стриженную собачку породы, которую я видел только в журналах. Этот комфорт накладывает отпечаток и на людей. Он делает их спокойнее, но и более отстранёнными.

Ради интереса я зашёл в риелторскую контору. Цены на недвижимость повергли меня в шок. Крошечная квартирка, меньше нашей деревенской хаты, стоила столько, что на эти деньги можно было бы кормить всю мою родную деревню десятилетиями. Это был другой тип математики, где квадратный метр земли стоил больше человеческой жизни.

Ещё одним сюрпризом для меня стал офис банка HSBC. Название расшифровывается как «Гонконгская и Шанхайская банковская корпорация». Мне сказали, что он открыт для публики, и это показалось интересным и полезным для более глубокого понимания корпоративной культуры.

Я вошёл внутрь и замер. Это был не просто банк, а настоящий кафедральный собор капитализма. Восемь гигантских опор поднимали всё здание, освобождая пространство внизу для публичной площади. Сквозь стеклянный пол я видел этажи ниже. Естественный свет шёл сверху, отражаясь в полированном металле и стекле. Архитектура тонко намекала на «прозрачность» и «неприступность».

Под видом обычного туриста я достал телефон и начал фотографировать всё подряд.

Камеры. Их было не просто много — они были расположены в идеальных точках, перекрывая все слепые зоны. Система была на порядок сложнее пекинской.

Охранники. Они не просто стояли, а были вписаны в интерьер. Их позы были расслабленными, но глаза постоянно сканировали толпу, выискивая малейшую аномалию.

Поток. Я заметил, как люди в деловых костюмах исчезали за неприметными дверьми с бесконтактными считывателями, в то время как туристы довольствовались общим пространством. Это был город в городе, с чёткой сегрегацией доступа.

Символика. Открытость для публики была иллюзией и гениальным пиар‑ходом. Ты мог зайти внутрь, но все настоящие процессы и рычаги власти были скрыты за этим прозрачным, но непреодолимым барьером из стекла, стали и технологий.

Выйдя на залитую солнцем площадь, я сделал глубокий вдох. Теперь я понимал, в чём была суть «электричества», висящего в воздухе. Это была энергия чистого, сконцентрированного капитала и человеческого ресурса в невероятно плотной синергии. Деньги были не просто средством, а божеством, которому поклонялись в этом храме из стекла и стали. Мне предстояло научиться говорить на языке этого божества, чтобы использовать его же силу против него самого.

У меня ещё оставался целый воскресный день. На следующее утро, отбросив все остатки сомнений, я отправился по адресу, который выяснил с трудом. Школа Вин‑Чун располагалась не в блестящем небоскрёбе, а на втором этаже старого здания в западном районе, затерянная между лавками с морепродуктами и мастерскими по пошиву одежды. Я поднялся по узкой, скрипучей лестнице. Что может противопоставить какой‑то гонконгский мастер после моих занятий в Шаолине?

Дверь была открыта. Зал оказался небольшим и акцентированно аскетичным. Никаких позолоченных драконов или алтарей я не увидел. В зале стояла простая зеркальная стена, несколько деревянных манекенов и потрескавшиеся от времени каменные плиты пола. Тишина, нарушаемая лишь ритмичными звуками ударов.

В зале тренировались несколько человек. Это был тяжёлый, монотонный труд. Они отрабатывали одно и то же движение снова и снова. Короткие, взрывные удары по накладкам партнёра с минимальной амплитудой. Никаких высоких ударов ногами или акробатических пируэтов, как в кино. Точность. Чёткость. Эффективность.

В центре зала стоял пожилой мужчина, которого все называли Сифу. Он был невысок, сух, движения его были лишены всякой зрелищности. Сифу не летал, а как бы перетекал. Он подошёл к одному из своих учеников, который пытался провести мощный, размашистый удар.

— Зачем тянешься? — голос Сифу был тихим, но весомым. — Ты открываешься. Теряешь центр. Вин‑Чун — это не о том, чтобы бить сильнее, а о том, чтобы бить ближе. Быстрее. Прямее.

Он не стал читать лекцию, а просто встал перед учеником в стойку. В следующий миг, прежде чем тот успел моргнуть, кулак Сифу уже мягко упёрся ему в грудь. Не было замаха или видимого усилия, а лишь мгновенное, неотвратимое поражение. Это было похоже на решение математической теоремы — элегантное, неоспоримое движение, не оставляющее места для возражений.

Меня поразила даже не скорость, а сам принцип. В Шаолине меня учили использовать силу противника. Здесь же был иной подход. Можно быть молнией, которая бьёт в одну точку, не давая силе противника даже родиться. Это была философия упреждающего удара, доведённая до абсолюта.

Я просидел там несколько часов, забыв о времени, наблюдая, как они отрабатывают «липкие руки». Это был тот же принцип, что и в тайцзи, но сведённый к тактильному наблюдению. Руки бойцов, казалось, срастались, ведя немой диалог, в котором проигрывал тот, кто первым терял концентрацию. Это был идеальный тренажёр для ближнего боя в тесном пространстве — в лифте, в переулке, в переполненном вагоне метро. Идеальный инструмент для оперативника.

Скепсис растаял, сменившись жгучим, почти юношеским интересом. Я влюбился в эту грубую, лишённую украшений эффективность и поэзию прямолинейности.

Когда я вышел на улицу, уже смеркалось. На набережной начиналось представление. Подсветка зданий мигала в такт музыке, а толпа собравшихся туристов громко кричала от восхищения. Огни Гонконга зажигались, но в моей голове горел другой огонь.

На следующее утро, до рассвета, я встал в стойку, которую подсмотрел вчера, и начал отрабатывать эти короткие, взрывные удары, представляя перед собой деревянный манекен. Сначала тело, привыкшее к широким, круговым движениям Шаолиня, сопротивлялось, чувствуя себя скованным. Но постепенно я начал ловить кайф от этой сконцентрированной мощи.

Стать мастером Вин‑Чун было невозможно, но я мог впитать его принципы и сделать его элегантную жестокость частью своего арсенала. Каждое утро я буду вести этот тихий диалог и оттачивать этот удар, который не предупреждает, а решает. Потому что в моей работе, как и в Вин‑Чун, часто есть только один шанс. И промахнуться нельзя.

В воскресенье вечером я получил свой первый прямой приказ от начальства главка. Ко мне прибыл курьер с маской на лице и дипломатом из углеродного волокна. Без слов он вскрыл сложный замок и извлёк объект, от которого у меня перехватило дух. Это была не флешка, а небольшой полированный диск из тёмно‑зелёного нефрита, испещрённый микроскопическими золотыми узорами, напоминавшими «Нефритовую печать». Да! Это она и была!

— Приложите к экрану, — сказал курьер.

Я выполнил. Специальное приложение на моём планшете ожило. Сканер считал уникальную структуру узоров на камне и на экране появился текст. Это был даже не шифр, а прямой приказ, исходящий из самого центра управления. Уровень доступа был так высок, что не требовал даже цифровой подписи. Требовалась только печать.

Операция «Небесный Глаз» перешла в активную фазу. Моя задача состояла в том, чтобы собрать информацию о целевых финансовых институтах Гонконга и провести ряд разведывательных заданий.

Текст исчез через пять секунд, будто его и не было. Курьер так же молча забрал нефритовый диск. Я остался один в мерцающих огнях Гонконга, но теперь они казались мне миллионами следящих глаз. Сеть «Небесный Глаз» была не просто системой слежки, а доктриной абсолютного знания и контроля. Мне выпала честь стать одним из её инициаторов и проводников.

Именно тогда я начал активно внедрять «Стену из бамбука». Это была техника, которой меня обучили ещё в Шаолине. Суть её состояла в том, чтобы разделить сознание. Внешний Лян Вэйминг должен был стать амбициозным, немного циничным финансистом, восхищающимся мощью «Драконов» и жаждущим проявить себя. В то же время внутренний Чен должен был быть холодным аналитиком, наблюдающим за каждым своим шагом, словом и микровыражением на своём же лице.

На светском рауте этим же вечером я начал оттачивать эту систему. Я смеялся над шутками дочери местного олигарха, обсуждал с британским банкиром перспективы криптовалют, а в это время внутренний Чен безостановочно работал: «Слишком широкая улыбка. Слегка опустить уголки губ. Взгляд должен выражать не интерес, а лёгкую снисходительность. Удачная фраза, интонация верная. Он лжёт о своих активах в Швейцарии — зрачки расширились. Запомнить».

Я был идеальным собеседником, потому что одновременно был актёром, режиссёром и строжайшим критиком своего спектакля. «Стена из бамбука» позволяла отсекать любую спонтанность или искру проявления эмоций. Это была самая изнурительная работа по контролю над собой. Но по другому было нельзя!

Вернувшись в апартаменты, я получил первое задание по «Небесному Глазу». Через зашифрованную цепочку в невинном приложении для доставки еды, мне пришли координаты места. Нужно было физически подойти к определённой точке на набережной в час пик и продержать в кармане включённое устройство, которое, маскируясь под смартфон, считывало и ретранслировало параметры Wi‑Fi сигналов проходящих мимо людей. Это была калибровка системы и разведка боем.

Я вышел на задание в оговоренный час. «Стена из бамбука» была активирована, фильтруя миллионы внешних раздражителей. Внутренний Чен был спокоен. Внешний Лян лениво просматривал новости на своём телефоне, стоя в указанной точке ровно четыре минуты. Задание было выполнено. Никаких засветов и ненужного внимания. Отлично!

Следующим этапом было внедрение в элитарные круги Гонконга. Мне пришло закодированное сообщение в мессенджере, которое самоуничтожилось через десять секунд после прочтения. Адрес, время и код дресс-код: «непринужденная элегантность». Это означало, что ужин будет стоить больше, чем годовой доход всей моей деревни, но выглядеть всё должно было так, будто мы просто собрались на скромный ужин.

Лимузин доставил меня к ничем не примечательному зданию. Дверь открыл немой слуга в шёлковом халате. Внутри не было вычурной роскоши, а был лишь приглушенный свет, запах сандалового дерева и абсолютная, гулкая тишина, поглощающая звуки с улицы. Меня провели в зал с круглым столом из тёмного полированного дерева. Круглый стол был символом равенства. Это была иллюзия, за которой скрывалась железная иерархия.

Я занял указанное место, включив внутреннего наблюдателя. «Стена из бамбука» возвелась мгновенно, мой разум разделился. Гости прибывали поодиночке. Первым прошёл тучный тайваньский промышленник с руками, унизанными тяжелыми перстнями. За ним шла худая как жаба, женщина-банкир из Шанхая с глазами-буравчиками. А вот и молодой наследник пекинской «красной аристократии», чьё высокомерие было столь же ярким, сколь и наигранным. Никаких имён, только лёгкие кивки приветствия. Я мысленно дал им клички: «Нефрит», «Жаба» и «Принц».

Начали подавать еду. Изысканная простота, которая кричала о богатстве громче любого золота.

Первым подали прозрачный суп из старой утки. Его варили восемь часов, чтобы бульон стал абсолютно прозрачным как горный родник, но с глубоким вкусом, говорящим о терпении. Варёная куриная грудка с соевым соусом была подана чуть позже. Казалось бы, простое блюдо. Но мясо таяло во рту, а соус был ферментирован десятилетиями в глиняных кувшинах в подвале Сычуани. Вкус был просто ошеломляющим. Гарниром были овощи с мини-фермы. Каждый стручок гороха и листочек шпината были безупречны. Они были выращены в идеальных условиях на чистой органике. Я ел медленно, наслаждаясь вкусом как и подобало Ляну, и в то же время фиксировал всё, что видел и слышал.

— Рынок недвижимости в Лондоне становится… капризным, — заметил «Нефрит», с аппетитом хрустя огурцом.

— Капризы лечатся стабильностью, — парировала «Жаба», не глядя на него. — А стабильность обеспечивают правильные партнёры в надёжных юрисдикциях.

Разговор был полон таких аллегорий. «Капризы» — это санкции. «Стабильность» — отмывание денег. «Правильные юрисдикции» — офшоры.

Я включился в беседу, обратившись к «Принцу»:

— Меня всегда восхищала способность старых семейств сохранять и приумножать. Секрет, должно быть, в преемственности. В наличии… мудрого патриарха, который направляет.

«Принц» усмехнулся, играя палочками.

— Патриархи уходят, друг мой. Сегодня миром правят советы директоров. Анонимные и эффективные.

— Но у каждого совета есть председатель, — мягко настаивал я, делая глоток идеально тёплого рисового вина.

В глазах «Жабы» мелькнул острый интерес.

— Председатель нужен тем, кто сидит за столом. Когда же стол — это весь мир, председатель становится… абстракцией. Принципом.

Мой внутренний Чен лихорадочно работал. Отрицание существования единоличного лидера. Подтверждение сетевой структуры. «Принцип» может быть, отсылкой к идеологии или безличному алгоритму управления капиталом.

Ужин подошёл к концу. Никаких договоров или прямых разговоров о деле не было, а только вкусная еда, лёгкие беседы и ощущение, что ты прошёл невидимый тест. Когда гости стали расходиться, «Жаба» на секунду задержалась у выхода, поправляя шёлковый шарф.

— Вам следует обратить внимание на фонд «Восхождение» с головным офисом в Сингапуре, — сказала она мне без всяких предисловий. — Их методы… гармоничны с вашими. Их возглавляет господин Чжэнь. Он человек с безупречным вкусом и как раз на днях прилетел в Гонконг по делам.

Она вышла, а я остался один в пустом зале, где слуги уже бесшумно убирали со стола.

Господин Чжэнь. Фонд «Восхождение».

Вернувшись в свои апартаменты, я не сразу сел за отчёт, а немного постоял у окна, глядя на огни Гонконга. Я только что ужинал с демонами, управлявшими миром из тени, и один из них, сам того не ведая, возможно, указал мне на того, кого я так долго искал.

Неужели господин Чжэнь это Мозг? По крайней мере, он одна из его ключевых составляющих.

Я глубоко вздохнул и начал набирать отчёт, указывая каждое блюдо, слово и незначительный намёк. «Стена из бамбука» по‑прежнему стояла на страже, не позволяя настоящим эмоциям просочиться в текст. Но где‑то глубоко внутри меня, под всеми этими слоями, был мальчик из глухой китайской деревушки, который понимал, в какую немыслимую игру он втягивается.

Заключительной частью моей командировки в Гонконг стало ещё одно важное задание. Мне поручили провести аудит безопасности одного из партнёрских фондов — того самого, про который говорила «Жаба». Это был тест на лояльность и эффективность. Я должен был проверить их защиту перед глубоким внедрением в организацию.

Дочернее отделение фонда «Восхождение» располагалось в башне из розового гранита. Его лобби было выдержано в минималистическом стиле. Меня встретил сам господин Чжэнь, человек с лицом усталого студента и глазами сталевара. Его рукопожатие было лёгким и кратким.

«Жаба» не солгала. У него был отменный вкус. Его офис был по‑настоящему аскетичен. В центре стоял голый стол, а на нём монитор. Но повсюду витало чувство власти. Той самой, что не нуждается в демонстрации.

— Меня проинформировали о вашем визите, господин Лян, — сказал он, усаживаясь в своё кресло. — Надеюсь, вы найдёте наши системы достойными.

Его тон был вежливым, но в нём читался вызов. Он знал, кого я представляю, и проверял меня на прочность.

Аудит стал для меня очередным вызовом и проверкой моих способностей. Внешне я был дотошным консультантом, сканирующим файрволы и проверяющим журналы доступа. Я указывал на реальные, но некритические уязвимости, демонстрируя свою компетентность.

Внутренне, под прикрытием «Стены из бамбука», я вёл другую работу и искал не бреши в защите, а следы «Мозга». Я анализировал не код, а паттерны поведения системы. Куда уходили транзакции? Какие IP‑адреса имели приоритетный, почти нелогируемый доступ?

И я нашёл. Да! Это была программа, которая перенаправляла копии всех финансовых отчётов в зашифрованное облако, не принадлежавшее фонду. Цифровой почерк был таким же, как и в системе «Драконов». Тот же принцип избыточного шифрования и та же элегантная сложность.

В своём официальном отчёте для Чжэня я написал: «Уровень защиты соответствует стандартам. Рекомендован патч для модуля журналирования. В остальном же система демонстрирует образцовую устойчивость».

В своём секретном донесении я был краток: «Фонд Восхождение подтверждён как критический узел. Обнаружен след Мозга. Идентичный криптографический почерк в протоколе перенаправления».

На прощание Чжэнь вручил мне визитку из чёрного матового пластика. На ней не было ни имени, ни должности. Только номер телефона.

— Вы оказались… тоньше, чем я ожидал, господин Лян, — сказал он. — Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным.

Я поклонился, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Я не просто прошёл тест, но и стал для него интересен. Аудит безопасности стал для меня не проверкой, а ключом. Я не только укрепил доверие «Драконов», но и нащупал центральный стержень системы. Теперь я знал, что «Мозг» это не миф, а реальность.

Обратный путь в Пекин был похож на выход из виртуальной реальности. Самолёт оторвался от полосы, и Гонконг превратился в скопление светящихся точек. Я пил шампанское и смотрел в иллюминатор на бескрайнюю пелену под крылом. Внутри было ощущение успешно выполненной миссии. Восторг! Смотря в иллюминатор, я думал о том, что создавал систему тотального контроля и был уже не просто шпионом, а инженером новой цифровой империи.

В Пекине меня встретил водитель и сразу отвёз в офис. Товарищ Ван ждал меня в своём просторном кабинете. На этот раз на его столе стояли две пиалы с дорогим чаем.

— Поздравляю, Чен, — сказал он, и в его голосе впервые прозвучало нечто, отдалённо напоминающее уважение. — Гонконг стал доказательством вашей состоятельности. Отчёт по «Восхождению» был… исчерпывающим. Вы не только выполнили задание, но и предоставили нам ключ к новой стратегической высоте.

Он отпил чаю, и его взгляд стал пристальным.

— Ваша следующая задача потребует смены горизонта и легенды. Гонконг был детской игрой по сравнению с тем, что предстоит сделать.

Я кивнул, не задавая вопросов. Во мне не было ни любопытства, ни страха. Была только решимость действовать.

— Отдохните несколько дней, — разрешил Ван. — Вы это заслужили.

Я вышел из кабинета и сел в машину. Шофёр повёз меня по ночному Пекину. Огни города скользили по стеклу, а я смотрел на них и пытался понять, что же со мной происходит… Куда меня затягивает жизнь? Гонконг остался позади. Я вернулся в столицу не героем, испытывающим гордость, а простым сотрудником, который успешно прошёл сложный тест и был подготовлен для решения следующей, ещё более сложной задачи. Дверь в моё прошлое с учебником математики захлопнулась окончательно. Впереди был только бесконечный лабиринт из цифр и государственных секретов.

Друзья, простимулировать продолжение и выход новых глав вы можете копеечкой. Заранее спасибо всем огромное за лайки и донаты!

https://pay.cloudtips.ru/p/e5c51ebc