Серия «Миниатюры»

— Да помогите же поднять!

На что услышала:

— Пусть мать горе выплачет. Целый год сама не своя.

Люда в неподдельном отчаянии выкрикнула:

— Нельзя человеку родной крови на могиле лежать! Где стульчик для мамы, который я велела принести?

Конечно, про стул позабыли. А могилу собирались оборудовать местом для помин, только когда памятник поставят. Сыновья подняли мать, и она обрушила весь свой гнев на Людмилу: такая-сякая невестка опустилась после смерти Серёженьки, разленилась, скотину распродала по дешёвке, весной огород не засеяла, деткам всякой дурью голову забила. Знай себе молилась и книжки читала. Водку на кладбище нести запретила, чтобы помянуть по-человечески. Чокнулась баба, глаза бы её не видели.

Надо сказать, что свекровь слыла вздорной и гневливой, невесток третировала нещадно, но к Милке у неё было особое отношение: женщина была круглой сиротой, то есть беззащитной, к тому же покладистой, внимательной и благодарной. Доставалось ей чисто для порядка и чтобы своё место знала. А тут свекровушка разошлась…

Старший деверь сказал:

— Хорош, мать, скандалить на погосте.

Но родня украдкой бросала на Люду укоризненные взгляды, отводила глаза. А кое-кто даже достал из-за пазухи бутылку и капнул водки на землю, на что вдова наложила запрет. «Годины» получились пресными, дурацкими, против традиций, как свадьба без криков «Горько!» Не то что пресловутые «девять дней» и «сороковины», когда родова на кладбище хорошо покушала, выпила и двинулась для «продолжения банкета» в дом Милки. В этот раз чокнутая даже не пригласила. Тьфу, как некрасиво поступила! Бог её за это накажет! Но Всевышний, видать, замешкался с наказанием. Или махнул рукой на Людкину нечестивость. Народ же оказался более принципиальным, поэтому активно стал шушукаться о странностях вдовы и припомнил ей всё: и выходку на месте гибели мужа, и слова на кладбище, обращённые невесть к кому; и полный игнор традиций. Неизвестно, из чьих уст впервые вырвалось слово «ведьма!» Оно сразу же прилипло к вдове, но, в противовес общей неприязни, послужило охранным щитом. Открыто обижать осиротевшую Людкину семью остерегались. На время внимание сельчан отвлёк трагический случай в селе. Но ведьма и в этих событиях умудрилась отметиться!

Деревня была сравнительно молодой, заселяли её и русские и буряты. Все знают, как крепка дружба бурятских семейств, нерушимы правила взаимовыручки. А уж если они подкрепляются брачными узами молодых отпрысков, то, считай, становятся единым родом. Два года назад прошумела весёлая и длительная, на две недели, свадьба Лены и Алексея, которые выучились в одном институте и собирались жить в городе. Девушка выходила замуж уже беременной, чему родня была несказанно рада. Свекровь, заполучив очередную дочь, заявила: Лена в город не поедет, пока не родит и дитя немного не подрастёт. Мать молодой была не согласна, но ничего не поделаешь: теперь её ребёнок перешёл в семью мужа и был обязан подчиниться её правилам. Лена очень устала за время нескончаемого торжества: те, кто не успел или не смог приехать на регистрацию, могли поздравить молодых позже. Их заваливали подарками, родня по новой садилась за стол, веселье продолжалось. Но обычное соревнование — чей подарок богаче — превратилось в противостояние матери и свекрови: деньги на квартиру в областном городе против средств на дом в селе. Выяснилось, что мать Алексея заранее подготовила документы на земельный участок и наняла строительную бригаду. Она вовсе не собиралась отпускать сына-последыша в город, даже и не думала, какую работу найдёт в деревне выпускник архитектурного факультета политеха. Лена же… а что Лена? Она должна нарожать ребятишек. Свекровь пылинки сдувала с невестки, в оба уха зудела о том, что родня со стороны мужа обеспечила молодых предметами домашнего обихода на всю жизнь, что она костьми ляжет, но сделает новую семью счастливой. И вот Лена выходила к гостям бледной, с синяками под глазами, с тоской глядела на груду разнообразных одеял и многочисленные коробки, отворачивалась от загона с овцами и крупным рогатым скотом, которому теперь была хозяйкой. Вскоре после свадьбы Лене вызвали скорую и увезли в область. Свекровь с матерью молодой затеяли свару по вечным вопросам — кто виноват и что делать. И превратили жизнь семей в противостояние сельских Монтекки и Капулетти, предметом вражды которых была судьба девушки: прекратить ли беременность из-за угрозы жизни или рожать. Победила свекровь, и через семь месяцев она получила слабенькую внучку и тень прежней невестки. Деньги на недвижимость почти ушли на самое лучшее для лечение молодой матери и новорожденной. И малышка пошла на поправку, стала догонять сверстников, прежние диагнозы врачей отвалились, как шелуха. А вот Лена… Она не успела отпраздновать первую годовщину дочки. Похороны завершились дракой и женщин, и мужчин. Свекровь орала, что виновата дурная наследственность, мать заходилась от криков, что её ребёнка сгубила семья мужа. Алексей давно нашёл работу в городе и в войне участия не принял. Ему было всё равно, с кем останется ребёнок. По традиции, дитя должно жить в его семье. Но кто сможет лучше присмотреть за кровиночкой, чем бабушка со стороны матери? И снова победила свекровь. Эта малышка значила для неё больше, чем всё остальное на свете. Но что тут поделаешь, если у каждого своя судьба? Однажды девчушка не проснулась утром… Горе ещё больше рассорило родственников: свекровь кликушествовала, что дитя забрала Ленка, мать обвиняла другую бабку в недосмотре.

Всё село сочувствовало родне умерших. И однажды к бывшей свекрови заявилась Людмила, поплакала вместе с властной старухой, а потом шепнула: никто не виноват, Леночка в двенадцать лет сильно ушиблась, упав боком на камень. Беременность вызвала изменения в печени умершей, и они передались её дочке. Лена просит всех смириться с этим, потому что ей с малышкой очень тяжело видеть вражду самых дорогих людей. Свекровь услышала лишь то, что хотела услышать: виновата Ленка. И разнесла сплетни о разговоре с Милкой по селу.

Неожиданно всё обернулось против Людмилы: кто-то поджёг её дровяник. И женщина приняла мудрое решение покинуть село. Так случилось, что, как только она оставила за плечами место, где прожила шестнадцать лет, где была могила её мужа, где по-прежнему поголовное пьянство туманило мозги людей и буйствовали суеверия, замешанные на традициях, жизнь наладилась. Но Людмила боялась, что обряд, совершённый по дури, всё равно достанет её. Она рассказывала:

— Сам заговор на вызов мёртвого я выучила наизусть. Но не смогла произнести без ошибок. Почему-то забыла дома одну чашку из четырёх. А в них я должна была налить заговорённую воду для духов. Решила капнуть своей крови, потому что знала: в другой раз на такое не решусь. А с кровью вроде бы надёжнее… Палец себе разгрызла. И вы знаете, девки, боли совсем не чувствовала… Как будто не себя зубами рву, а резиновую куклу. Короче, всё перепутала, как пьяная была. Легла на землю и сомлела… Открыла глаза — никого… Только шаги издалека… Потом подошёл Виктор, сел на корточки, опустив голову… А я уже позабыла, о чём спросить хотела. У меня как хлынули слёзы!.. Накинулась на него с обвинениями. Но вот что странно: я ему про любовницу, а у меня в голове кино о нашей первой встрече… Я ему про детишек, а он вспоминается стоящим возле роддома… То есть всё хорошее вспомнила из нашей жизни. И тут он меня спросил: «Можно, я с собой всё это унесу?» Я ответила: «Неси, только мне-то что останется?» А он со смешком сказал: «Сама поймёшь, с чем останешься». И голову поднял. Гляжу, и сердце замирает: это не Виктор! Тут меня девери растолкали… Свечки-то я забрала, а чашки побились… или их кто-то из его братьев распинал. С той минуты тот, кого увидела, в моей голове был. В зеркале за спиной тень являлась. Такое странное ощущение: перед глазами на миг черным-черно, потом вдруг вспышка — и я знаю то, чего не знать не могла. Короче, этого тёмного я даже молитвами изгнать не могла. Вся жизнь изменилась… Теперь, на новом месте, такого не случается. Но я не знаю, отпустил ли меня тёмный… Он поживился самым лучшим, что у меня было, моим богатством — прошлыми счастливыми годами. А вдруг ему не хватило?.. За Таньку боюсь. Влюбилась она в хорошего парня, уже беременная, свадьба скоро. За Витюшку, моего Виктора Викторовича, тоска сердце рвёт. Так-то он у меня послушный, старательный, в школе хвалят. Но иногда цепенеет и будто к чему-то прислушивается. Самое странное, что у него цвет глаз изменился: были голубенькими, в покойного отца, а стали серыми. В пасмурный день вообще кажутся чёрными. Да и на меня посмотрите, ничего не замечаете?

Мы с «девками», разменявшими пятый десяток, глянули на неё оценивающе. Перед нами сидела помолодевшая, красивая Людка. Дай Бог всем так в её годы и при такой судьбе выглядеть. Ну, может, растолстела, вот морщины и разгладились. Да и не виделись мы долго. И тут Ольга сказала:

— Дорогуша, ты контактные линзы носишь?

— На зрение не жалуюсь, — тихо промолвила Людка. — Ладно, хорош болтать. Пойду вам в дорогу деревенских гостинцев соберу. Путь-то долгий. А вы по новой на стол накрывайте, мужиков кормить будем. Они уже вроде подправили забор. Мужик добрый…

— …когда он сытый! — подхватили мы один из афоризмов из речи Людкиной свекрови.

Наша приятельница прищурила в улыбке светло-карие глаза. Вот не помню, были ли они раньше такими… выцветшими.

Вот случай, поведанный мне знакомой женщиной. Назовём её Людмилой. Однажды в соседнем селе был убит её муж: чья-то злодейская рука поразила отца трёх малолетних детей охотничьим ножом. Горю Людмилы не было предела, а ещё злые языки раздирали ей душу сплетнями, что в чужом селе у мужа была любовница. По традиции, при отсутствии свидетелей первой стали «отрабатывать» супругу покойного. Показания малолетних детей не приняли во внимание, мол, детки любят маму и скажут всё, что она им велит. Свекровь женщины косилась на неё с подозрением, соседи шушукались, полиция наседала, таскала в отделение, но обвинения не предъявляла. Так жить до того момента, когда отыщется преступник, стало невозможно. Тем более что бредни взрослых подхватила детвора, ребятишки стали травить сирот.

Людмила увлекалась мистикой. Дальше приобретения книжек по сабжу дело не доходило, но и за это прижимистые родственники, которые считали трату средств на печатные издания несусветной дурью, называли Милку чокнутой. И вот она вспомнила, что в одной из книжек сибирской целительницы и колдуньи описан обряд, который в таких же запутанных случаях помогает найти виновного в убийстве. Для этого нужно, немного немало, всего лишь лечь ночью там, где нашли тело, попытаться заснуть. И тогда во сне явится пострадавший и назовёт имя преступника, может, даже покажет картинку, как всё было на самом деле. Колдунья предупреждала, что сам обряд очень сложен по исполнению и может закончиться смертью любопытствующего. Чтобы этого не случилось, требовались охранительные мероприятия, начиная от поста и заканчивая обращением ко всем святым за защитой.

Исстрадавшаяся от горя и чужих подозрений женщина решилась на обряд. Конечно, для этого нужен духовный поводырь, роль которого сыграла книжка, особенный склад психики самой Людмилы. И вот ночью она сделала всё, как написано. Свекровь, узнав об этом, оставила все свои подозрения, велела сыновьям срочно найти Людку и везти домой — ишь чего выдумала, дурища. Братья погибшего нашли её без чувств и долго не могли привести в сознание: то ли Людмила не могла проснуться, то ли находилась в обмороке. Бабёнку-выдумщицу и сумасбродку затолкали в машину и хотели транспортировать в родную избу. Но она заорала дурным голосом, чтобы подобрали свечные огарки, мол, она ими сама накажет убийцу, если менты шевелиться не будут. Девери такое поведение Людмилы сочли эпатажным, о чём ей и сообщили громко, на всю околицу. Женщина их усмирила несколькими тихо сказанными фразами, и грозные братья Лутковы послушались её. Привезли в дом, где взбешенная свекровь хотела разобраться с невесткой. Но не тут-то было! Кроткая и спокойная Людка превратилась в фурию: ей одно слово, а она всем — десять. То есть стала напоминать покойного супруга.

Женщина оттянула (очно) участкового соседнего села и районное отделение полиции (заочно) на словах, начинавшихся с церковнославянской буквы «херъ», назвала имя убийцы родственникам. Они ей не поверили: Яшка-бугор, повздоривший с Сергеем, мужем Люды, на дне рождения Мули, то бишь незамужней сельской красотки, доказал свою непричастность к преступлению. И этому нашлись свидетели — шумная пьяная компания в доме прелестницы. Но Люда, вдруг растерявшая свою скромность, незлобивость и безответность, возопила: «Врут нехорошие люди (здесь и далее непечатные слова заменены курсивом)! Яшка-бугор, эрегированный половой орган, на стол деньги шлёпнул, кто-то сбегал за самогонкой к Щучихе, и компания продолжила гудеть до утра. Поэтому на другой день никто ничего не помнил. Только Муля, женщина с низкой социальной ответственностью по-старорусски, не упилась, потому что боялась, что её телом без взаимного согласия воспользуются несколько человек, как это не раз бывало. И охотно вступающая в беспорядочные половые связи Муля правдивых показаний не даст».

Ошалевшие от напора безобидной Людки девери задали резонный вопрос: а откуда ей известно то, что случилось уже после смерти Сергея? И вдова дерзко бросила им: «Я теперь всё знаю! Кто Муле ворованный комбикорм привозил; кто у матери украл заныканные от семьи деньги; кто отпинал вусмерть пьяного армейского сослуживца до инвалидности и ещё многое другое». Тогда самый старший деверь, многодетный мужик пятидесяти лет, спросил невестку уважительно, как старшую в семье: «И что теперь делать?» Милка пошла вразнос: «Вы ничего не сможете. У вас, как и у ментов, недостаёт мужских половых органов, а про бошки и говорить нечего. Кто тёплую воду не удержит, проболтается, тому не жить!»

Муля и Яшка-бугор пережили праздник Святой Троицы. А потом в силосной яме возле коровника нашли одежду четырёх человек. Её владельцы оказались в лесочке. Двое — мёртвыми, с ножевыми ранениями. Но они были поверхностными, сельские гуляки погибли от переохлаждения и интоксикации этанолом. Спящих Мулю и Яшку-бугра разбудили, обнаружили и охотничий нож. Муля дала честные показания против Яшки, а он уличил любовницу в лжесвидетельстве по делу об убийстве Луткова Сергея.

Что увидела Людмила на месте гибели мужа? А может, она просто была очень наблюдательной и могла, как мисс Марпл, сделать нужные выводы из особенностей характеров и поведения людей? А вдруг обряд — реальная сила, которая может уничтожить границы между живым и неживым?
Про то, что открылось женщине во сне, я расскажу в следующей миниатюре.

И вот однажды ночью вижу свет в коридоре и слышу металлическое дребезжание медицинского старья. Понятно, везут труп к лифту. Каталка останавливается, из-под простыни виднеется висок умершего со швами и зелёнкой. И вдруг непостижимым образом я понимаю: мужичка зовут Коля. Рука трупа падает с груди, вываливается из-под узкой простыни и опять же непостижимым образом сгибает-разгибает пальцы, будто подманивает. Я думаю: «Иди ты нафиг». Мужичка увозят по назначению. Я погружаюсь в дрёму.

Вдруг в коридоре уже с выключенным светом слышатся шлёпающие шаги по линолеуму. Вижу, что мимо открытой двери топает этот Коля, завёрнутый по пояс в простыню. И понимаю, что он кого-то ищет. А вдруг меня? И вот тут-то становится страшно. Закрываю голову одеялом, прислушиваюсь к звукам из коридора. Мертвец топчется на месте, он явно запутался, не знает, куда ему идти. Шаги шлёпают в обратном направлении. Коля останавливается около моей палаты, но почему-то возит руками по стене рядом с дверным проёмом. Последняя мысль: сейчас он войдёт… Я отключаюсь.

Во время утренней капельницы я спросила медсестру, жив ли Коля. Сестра деловито поинтересовалась фамилией больного и номером палаты. Пришлось сказать, что я видела: его ночью увезли на каталке, той, на которой трупы возят.

Добрая медсестра чуть ли не шипит:

— Женщина! Вы здесь на лечении, вот и лечитесь, а не отвлекайте меня от работы.

Я ей сообщаю факт:

— Колю увезли, но он вернулся. Я видела!

Сестра бросает на меня косой взгляд и уходит, наконец-то закрыв дверь палаты.

И вот поди ж ты — на утреннем обходе я докапываюсь до врача. Он со скрытым раздражением объясняет, что я получаю сильные препараты, которые делают мои сны яркими и реалистичными. Отменяет опиоидный анальгетик и оптимистично сообщает: мы вас расслабим. Расслабление оказывается миллиграммом аминазина в полупопие, и без того уже похожее от инъекций на решето. Что мне остаётся делать? Только придумать своё собственное объяснение: я увидела довольно привычную для отделения нейрохирургии картину, заснула, и мой мозг создал «проду» событий. Она срезонировала с тьмой мистической и хоррорной литературы, до которой я большая охотница, вот я и получила исключительно яркое сновидение. 

Но на следующий день на дежурство возле меня заступил супруг, который сменил тётушку. Тогда ещё разрешали больным и посетителям курить в специальной комнатке. Вот она-то и была площадкой общения и местом обмена информацией. Я докопалась до мужа, что говорят больные о Коле.

— Это тот, который после драки? — спрашивает он. — А тебе-то что? И вообще, откуда ты о нём знаешь?

Я нагло вру, ссылаюсь на вторую соседку по палате, которая после операции проводит дни почти в беспробудной отключке:

— Маша его знает, беспокоится.

Супруг наклоняется ко мне и тихо шепчет:

— Коля помер. Позавчера ещё ходил, но вдруг резко поплохело. Не вздумай Маше сказать.

Посвящать супруга в свои сны — дело дохлое. Он таких вещей сроду не понимает и даже презирает их. Поэтому я пытаюсь организовать обсуждение в палате. Но вот беда — ни одна из моих соседок даже дослушать мои рассуждения не в состоянии. 

А далее больничные пугалки повалили снежным комом. Наша палата была рассчитана на четыре человека, но ещё две койки разместили посередине. В мой «заезд» они пустовали. Напротив меня лежала бабулька посте трепанации черепа, с гемипарезом, бредом и ненавистью к тем, у кого не поковырялись в мозгу: ко мне и Люсе, мы были спинальницами. Господа ковырявшиеся, то есть врачи, удостаивались ещё более сильных чувств.

И вот просыпаюсь ночью неизвестно от чего. Может, от света в коридоре, дверь-то снова распахнули. А может, от голоса бабки, которую зовут тётей Ниной. На кровати между мной и бабулькой лежит очень полная женщина. Она начинает метаться и стонать. Бабулька спрашивает её:

— Галь, ты чё воешь-то?

Галя не отвечает, разворачивается ко мне лицом, к старухе мощным крупом. Я присматриваюсь и вижу, что её кончики пальцев чёрные. Бабулька не успокаивается:

— Галь, ты нахалка. Снова задом поворачиваешься и разговаривать не хочешь.

Становится жутковато. Спасаюсь уж испытанным страусиным способом: укрываюсь одеялом с головой.

Утром вижу, что кровать пуста. Спрашиваю бабульку:

— Тётя Нина, а куда Галя-то делась?

Добрая старушка начинает взахлёб, даже страстно перечислять все Галькины грехи, из которых главный — её привычка поворачиваться задом во время разговора. Бабушку несёт всё дальше, и я узнаю, что Галька померла, но совсем в другой больнице.

Потом тётю Нину выписывают, из реанимации привозят очень приятную женщину после трепанации. Ира в сознании, говорлива и ничуть не напоминает жутких бабулек. Внезапно она затихает, пытается приподняться и долго, пристально смотрит на штатив для капельницы, на котором висит полотенце. Я с удивлением за ней наблюдаю. И Ира выдаёт:

— Чего он выставился? Смотрит, смотрит, а ночью задавит.

Средь бела дня, при суетне ходячих больных и персонала в коридоре, становится страшно. Появляются мысли: а может, действительно рядом с нами есть какой-то параллельный мир? И видеть его дано не всем. Известно ведь, что мы видим не глазами. Сигналы от зрительных нервов поступают в мозг. А он обрабатывает их и являет нам картинку. После оперативного вмешательства эта картинка может быть очень причудливой. Как и от сильнодействующих лекарств, и от болезней и ещё много от чего.

Я провалялась в нейрохирургии месяц, отправилась домой на тридцать дней, потом вернулась в отделение на реабилитацию. Новые соседки с интересом выслушали рассказ о моих сновидениях. Но больше мне ничего подобного не снилось. Однако вопросики остались: откуда могла я, лежачая спинальница, узнать про Колю? Почему вдруг оказалась втянутой в бред тёти Нины, причём с чёткой картинкой? И наконец, кого же именно увидела Ира? Может, того, чьи почти бесшумные шаги иногда слышны в палатах? А утром обнаруживается, что один из больных умер. Того, кто в пустом коридоре едва ощутимым потоком воздуха проходит мимо тебя, чтобы остановиться у одной из дверей?.. Тот, кого мы все однажды увидим за роковой чертой?..