На улице был такой мороз, что даже собаки с утра не лаяли, а лишь тихо скулили, пряча носы под хвосты. Но это не остановило толпу людей, которая выстроилась в огромную очередь у входа в магазин электроники. Все они мерзли, но ожидали. Ожидали счастья.
Ведь сегодня здесь начинались продажи новейшего, революционного гаджета – «СчастьеГадж». Создатели утверждали, что этот девайс способен мгновенно делать человека счастливым. Просто нажми кнопку – и ты счастлив. Неудивительно, что люди выстроились в очередь с ночи.
Первым в очереди стоял Иван Иванович, инженер-механик, человек практичный и скептически настроенный. "Я здесь ради эксперимента," – говорил он всем, кто спрашивал. Но в глубине души Иван Иванович мечтал о том, что «СчастьеГадж» поможет ему забыть о недавнем разрыве с женой.
За его спиной стояла Елена Петровна, домохозяйка средних лет, мечтающая о тихом семейном счастье. "Может быть, этот гаджет поможет моему мужу больше времени проводить дома, а не на работе?" – надеялась она.
Дальше в очереди расположился молодой парень по имени Алексей, студент-философ, который искал смысл жизни. "Счастье в кнопке? Это должно быть интересно," – размышлял он вслух, погруженный в свои мысли.
Четвертым был старик Петр Николаевич, ветеран войны. "В мои годы уже не до счастья, но внучке подарок будет кстати," – улыбался он, думая о реакции внучки.
И вот, после многих часов ожидания в холоде, двери магазина наконец открылись. Один за другим, люди вошли внутрь и приобрели заветный «СчастьеГадж».
Иван Иванович, вернувшись домой, первым делом активировал гаджет. Нажал кнопку... и ничего не произошло. "Всё как обычно, обещания пусты," – ворчал он, но тут зазвонил телефон. Это была его бывшая жена, которая сказала, что соскучилась и хотела бы поговорить. Иван Иванович улыбнулся. Может, счастье не в гаджете?
Елена Петровна использовала свой «СчастьеГадж» вечером. Кнопка была нажата, но муж так и не вернулся домой пораньше. Однако, когда он пришел, он принес с собой игру, чтобы провести время всей семьей. "Может, это и есть наше счастье?" – подумала Елена Петровна.
Алексей, нажав кнопку, почувствовал лишь легкое покалывание в пальцах. "Смысл жизни не в этом," – понял он, выключая гаджет. Но тут его взгляд упал на старую книгу по философии, и он понял, что счастье в поиске и познании.
Петр Николаевич дарит внучке гаджет, но когда она нажимает кнопку, гаджет лишь издает забавный звук. Они смеются вместе, и старик понимает, что счастье уже рядом – в этих моментах вместе с внучкой.
«СчастьеГадж» не принес никому мгновенного счастья. Но каждый из героев нашел счастье в простых человеческих отношениях, в мелочах повседневной жизни, в смехе и любви.
Он протолкался между тремя огромными, жутко злыми собаками. И те, с изумлением взирая на наглеца, отошли в сторону и дали ему место. И тогда, давясь кусками каши и мяса, он тихонько заплакал. Он ел, глотал кусочки мяса и горькие слёзы.
Три большие собачьи морды с клыками и глазами, мечущими искры и злость просто потому, что они были здесь, чтобы охранять, переглянулись.
И одна, самая большая и выглядевшая совершенно зверски, опустилась вниз и лизнула маленького, дрожащего и худого котёнка.
Тот посмотрел вверх и зашипел. Потом схватил кусок мяса побольше и потянул его за собой, падая время от времени и выпуская обед изо рта, чтобы пошипеть на этих собак.
А чего они? Стали вокруг и смотрят. Он, может, и маленький, но очень… злой и решительный. А кроме того, так шипеть умеет, что только держись!
И тогда одна большая собачья морда наклонилась вниз и, подняв малыша в воздух вместе с украденным куском мяса, понесла их в дальний конец двора, где и спрятала за ящиками, давно уже сложенными здесь.
После чего все трое сели охранять малыша, пока он там ел и время от времени появлялся снаружи, чтобы пошипеть на этих противных псов. И тогда одна из собак подходила и облизывала его, а он топорщился и отбивался.
Ишь чего удумали?! Он не кто-нибудь. Он большой и страшный кот. О как!
Пошипев немного для порядку, упав пару раз на своих слабеньких лапках, он возвращался назад, чтобы доесть. Он давно уже не ел. Даже не помнил, когда это было последний раз. Вот голод и погнал его сюда.
Когда он уснул, одна из собак вытащила маленькое, лёгкое и худое тельце и, улегшись в свою будку, свернулась калачиком вокруг пушистого малыша. И тот открыл глаза и сказал: «Мама!». Потом потянулся и, лизнув собачий нос, уснул.
***
Так они и воспитывали его. По очереди.
Не знаю, как у вас, дамы и господа. Но у этого кота было три мамочки. Три огромные и злющие собаки.
Люди? А что люди? Хозяева, содержавшие этот склад, так никогда и не увидели большого кота, которого три пса прятали лучше, чем охраняли двор. Они согревали его в зимние холода. И приносили ему в будку свои тарелки с едой. И он отвечал им самой искренней любовью и привязанностью. И, наверное, они очень хорошо воспитали его и передали все свои собачьи навыки.
Потому что когда двор со складом продали и приехала отловка, чтобы забрать никому не нужных теперь собак, выяснилось, что псы были такими большими и страшными только потому, что находились за забором, из-за которого они лаяли, страшно скалили зубы и прыгали.
А когда мужики с длинными палками с хомутом на конце вошли и стали надвигаться на них, они испуганно заскулили и забились в самый угол двора, прижавшись друг к другу. Они плакали и кричали, понимая, что сейчас случится. Но и в эту последнюю минуту они закрыли собой ту будку, в которой прятался их сыночек. Они прижимались друг к другу и закрывали собой вход в эту самую будку. И трое здоровых мужиков не обратили внимания на маленький вход. Ведь им очень точно сказали: три собаки. И всё.
***
Но было не всё. Всё ещё только начиналось! Потому что вдруг из-под собачьих лап вылетел комок шерсти, из которого торчали мощные лапы с когтями и клыки. А коты, надобно вам заметить, не прыгают на ногу или руку. Хватило всего одного удара кошачьих когтей по морде переднего мужика, чтобы тот, дико заорав и схватившись за лицо, бросился к выходу. Вслед за ними побежали и два других.
На следующий день приехали люди из собачьего приюта и полиция. Собаки стояли, прижавшись друг к другу, а впереди, широко расставив лапы, стоял их сын, их главный защитник!
И он так смотрел... Он так смотрел, что полицейские остались снаружи. «Мы не пойдём, — сказал один из них. — Вы сами посмотрите. Он же их защищает и не даст никому подойти!».
И тогда... тогда во двор вошла самая пожилая и опытная женщина, проработавшая в приюте много лет. Она спокойно подошла к коту и, остановившись в метре от него, достала аппетитно пахнувшую курочку. Потом присела на корточки, разломала на несколько кусков тушку и положила её на землю. Посмотрела на кота и сказала: «Я не со злом пришла. Давай поговорим. Но, может, вы сперва покушаете?».
И собаки, услышав в её голосе доброту, бросились к еде. Они были очень голодны. Хотел есть и кот, но он так и стоял, широко расставив лапы. Он охранял своих мам. Какая тут еда? Самое главное, чтобы их никто не обидел!
А пожилая женщина смотрела на кота и почему-то плакала. Она вытирала слёзы бумажной салфеткой.
«Ну, надо же такое, — сказала она. — Надо же, кот охраняет трёх собак! Дорого бы я заплатила, чтобы услышать эту историю. Когда собаки поели, ей удалось уговорить их пойти с ней в машину. Кот шел рядом и подозрительно смотрел на окружающих.
***
В приюте пришлось выделить им отдельную большую вольеру. Кота совершенно невозможно было отделить от собак. Они начинали так биться и кричать, что сердца у женщин, а в приюте обычно работают женщины, не выдержали этих криков. И кот поселился со своими мамами.
А вскоре за ними приехали. История о коте, защитившем трёх больших собак, стала очень хорошо известна.
Теперь они все вчетвером живут на небольшой ферме, где охраняют овец. Не то чтобы они их охраняли. Небольшое стадо пасётся тут же, рядом. Скорее, они присматривают за овцами. И счастью собак нет предела. Потому что они все вместе! Все три мамы и их ребёнок!
Но кроме этого, семья, забравшая их из приюта, завела ещё раньше кошечку. Прелестную — белую, с голубыми глазами. И теперь у них четверо котят. Видели бы вы, дамы и господа, как большой кот по имени Лев гордится своей семьёй! Как он облизывает кошечку и котят.
А ещё... я вам больше скажу. Теперь у каждой собачьей мамочки есть по своему котёнку, которых они таскают по двору и играют с ними. А их кошачья мама спокойно спит в это время, потому что она совершенно точно знает: на собак можно положиться. А вечером, когда овцы загнаны в большой деревянный сарай на ночь и большая семья садится за стол, стоящий во дворе под раскидистым деревом, три большие и добрые собаки собираются вместе и садятся рядышком. Они смотрят на закат, который, как говорят, в этом месте самый красивый в мире.
И рядом с ними сидит их любимый кошачий сынок. Кот по имени Лев. Они время от времени наклоняются и лижут его, а он тихонько и ласково шипит на них и мурлыкает, потому что он уже большой. Он давно вырос. А они, мамы эти, с ним, как с маленьким. Ну, честное слово. Позор какой-то. Так они и живут.
Три большие добрые собаки и их родной кот.
***
И я вот что думаю, дамы и господа. Почему мне всё чаще и больше хочется уйти в одну из моих сказок и никогда больше не возвращаться? Остаться там, где люди понимают язык животных и где всегда в последнюю минуту приходят на помощь. Туда, где животные и люди сидят рядом и смотрят на закат. И ничего им больше не надо. Где любовь, нежность, вера в добро всегда возвращаются. И где зло всегда наказано, но...
Кого я обманываю? Ведь это всего лишь сказки... Сказки для взрослых.
Семён Васильевич, начальник участка, сидел в своём вагончике и смотрел на карту, разложенную перед ним на столе. О работе думать не получалось: мешало назойливое желание хлопнуть стакан водки. Почему оно возникло, было совершенно непонятно. Никаких особых причин для этого не существовало. Позавчерашний разнос в тресте за отставание от графика работы? Неприятно, но привычно. К тому же, начальство и само понимало, что в этот раз не подчинённые виноваты — погода. Последние три недели шли такие дожди, что работать стало невозможно: техника вязла, кругом сплошное болото. Сегодня только второй день, как перестало лить с неба. Поэтому ругали так, для проформы — от бессилия, что ли. Неприятный разговор с женой по телефону вчера? И это, к сожалению, уже стало привычным, особенно с того времени, как он связался с буфетчицей Людочкой. Догадывается она, или какой «доброжелатель» шепнул? Хотя вряд ли. Две тыщи вёрст с гаком до жены, никто в ту сторону не ездил, разве что позвонили… Телефонистка могла подсказать номер «доброжелателю», да хоть бы и самой Людке. Стервозная она!
Иллюстрация Лены Солнцевой. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
Было восемь утра. Семён Васильевич уже два часа как на ногах и позавтракал плотно, а к работе всё никак не мог приступить. Перед глазами, вот здесь, на этой самой карте, почти реальный, стоял гранёный сверкающий стакан, в который, булькая, наливалась чистейшая, прозрачная водка. Нет, водочка! Семён Васильевич не был алкоголиком, его нельзя было назвать даже пьяницей. Не то чтобы чужд, выпить он мог, и крепко, но в рабочий день — редко. А так, чтобы с утра, — никогда, даже после эксцессов не опохмелялся, не было нужды. Да и эксцессов не было уже недели две.
Наконец он не выдержал — вскочил со стула, достал из шкафа бутылку «Столичной» и стакан, поставил его на стол, на карту (всё как в мечте!), налил, поднял и жадно припал к нему губами, как будто к «живоносному источнику». И она, водочка, полилась внутрь, обжигая глотку и разливаясь теплом сначала в животе, а потом и по всему телу. Поставив со стуком стакан и крякнув, Семён Васильевич отрезал себе кусок хлеба и колбасы (которые нашлись в том же шкафу), сел и начал медленно жевать. Ему стало хорошо, несказанно хорошо. Так он сидел, жевал, ни о чём не думая, весь отдавшись процессу. Повторить водки не хотелось. Ему нужен был только этот стакан. Но колбасы хотелось; и он взял себе ещё.
В дверь постучали:
— Заходи! — жуя и поэтому не совсем внятно позволил Семён Васильевич.
Это был бригадир, Григорий Демьянович. Увидев начальника с колбасой во рту и с бутылкой водки на столе, он остановился посреди помещения и недоумённо уставился на эту картину, забыв, по-видимому, зачем пришёл.
— Садись, чего стоишь? — благодушно предложил Семён Васильевич.
Бригадир сел на стул, продолжая молчать.
— Гриша, хочешь выпить? — спросил Семён Васильевич.
Григорий Демьянович отрицательно помотал головой и наконец-то разверз уста, хотя и не совсем уверенно:
— С-семён Васильич, чем сегодня займёмся: будем дальше валить или разровняем свободный участок? — И тем и другим, Гриша, и тем и другим… Если, конечно, ты хочешь получить премию в конце квартала. Хочешь, Гриша?
Бригадир нервно улыбнулся:
— А то как же… Кто ж не хочет? — А на кой она тебе? Зачем тебе деньги, Гриша?
Семён Васильевич почувствовал, что выходит из блаженного состояния и готов погрузиться в рабочие вопросы. Благодать уходила, оставляя после себя тонкую дымную струйку сожаления.
— Как это… зачем? — улыбка Григория Демьяновича стала шире, на лице появилось понимание, вместе с облегчением: — Шу́тите, Семён Васильич? — Да нет, Гриша, не шучу, — ответил Семён Васильевич, вставая. — Ну, пойдём смотреть.
Они вышли из вагончика. Семён Васильевич не шатался; по нему вообще нельзя было сказать, что он выпил. При его богатырском сложении нужно было три или четыре таких стакана, чтобы появились явные признаки опьянения. Они прошли к дороге. В само́м лесу почва подсохла, благо сосняк, грунт песчаный. В общем, деревья валить можно. А вот дорога… Такая же каша.
— Как думаешь, пойдут бульдозеры? — спросил Семён Васильевич. — Пойдут, — уверенно ответил Григорий, — и тягачи пойдут! А вот грузовики… — Сам знаю, что грузовики, — раздражённо прервал Семён Васильевич. — Ладно, начинайте. Вывоз организуем через пару дней. Синоптики обещали сухую погоду надолго — антициклон, говорят, устанавливается. — Хорошо бы… Антициклон, — кивнул бригадир.
Семён Васильевич сходил на телефонную станцию и позвонил в трест, рассказал о ситуации на участке. Там согласились, что вывоз леса и доставку стройматериалов лучше организовать через пару-тройку дней. Но в остальном приказывали торопиться, чтобы ликвидировать трёхнедельное отставание от графика.
Выглянуло солнышко, становилось тепло. Возвращаясь на участок, Семён Васильевич расстегнул плащ. По дороге зашёл в мастерские, перебросился парой слов с тамошним бригадиром. Бульдозер и грузовик, вышедшие из строя во время непогоды, рабочие уже починили своими силами, чему Семён Васильевич был очень рад и похвалил ремонтников. Столовую обошёл стороной, чтобы избежать встречи с Людочкой.
Вернувшись к вагончику, он переобулся в высокие резиновые сапоги и направился на передовой край участка. Там он, вопреки ожиданиям, застал не трудовой процесс в разгаре, а небольшую группу работников, столпившихся возле заглушённого бульдозера и о чём-то спорящих, оживлённо жестикулируя. Семён Васильевич подошёл, угрожающе насупив брови. Кажется, Григорий и впрямь принял за шутку его предупреждение о лишении премии. Бригадир и сам стоял среди собравшихся, и вся работа тоже стояла. Это было странно. Это был непорядок. Видимо, что-то случилось.
Подойдя поближе, Семён Васильевич увидел среди людей старушку, которую издали не заметил, что было неудивительно, учитывая её маленький рост и обступивших её кругом дюжих рабочих. Смешная такая старушонка, в пуховом платке и ватнике. Наверное, из деревни по соседству. Полы её длинной, серой с цветочками юбки были забрызганы грязью. Но голос имела, хоть и старческий, но звонкий, хорошо доносившийся до ушей Семёна Васильевича, перекрывая гомон лужёных и калёных мужских глоток.
— В чём дело, Григорий Демьяныч, почему стоим? — грозно осведомился Семён Васильевич, подойдя.
Все собравшиеся разом замолчали и, как по команде, повернулись к нему.
— Да вот! — первым опомнился бригадир, показывая на старуху. — Пришла, не даёт работать. — Как так? — не понял Семён Васильевич и склонился над старушкой. — В чём дело, мамаша?! Что случилось?! — Не кричи ты так, не глухая! — ответила бабуля, без страха глядя на нависшего над ней, как гора, начальника. — А в том, что нельзя здеся ехать, пущай свернут в сторону!
Семён Васильевич недоумённо оглядел рабочих. Петро, бульдозерист, украинец, пояснил:
— Хрэст тут, прямо на пути, дэ дорога должна пройты. Камьяный. Вона каже нибы церква тут була, чи молывся хтось, подвижник якийсь. Та ось, Федька наш, йийи знае. Федя, розкажи Семён Василичу, — Петро, махнув рукой, призвал поближе местного паренька, Фёдора, подрабатывающего на строительстве.
Тот, сняв почему-то кепчонку, начал захлёбываясь, рассказывать:
— Наша это бабка, деревенская, Ефросиньей зовут. Старая уже очень, дореволюционная. Родилась, значит, ещё при царском режиме. Поэтому тёмная — всё молится да про Бога говорит. — Ну, религия у нас сейчас не запрещается, — заметил Семён Васильевич. — Времена другие. Даже вон по телевизору попов стали показывать. Хотя ещё Никита Сергеич обещал показать последнего… Не вышло — Никиты Сергеича уже нет, а попы есть. Вот так-то, брат! Ну, и дальше? — Дальше… — продолжал Федя. — Дальше тут у нас, в лесу, крест стоит давно, сто лет, наверное. Ничего особенного, стоит и стоит, каменный, никто, кроме неё вот, на него внимания не обращает. Старики говорят, что во время войны в этом лесу жил какой-то монах, молился здесь кресту этому, и теперь она говорит, что нельзя мол крест трогать — святое место, — закончив, парнишка счастливо вздохнул и победно взглянул на старушку.
Бабка Ефросинья внимательно, не перебивая, слушала Федьку, а дослушав, состроила презрительную гримаску. Это выглядело так уморительно, что Семён Васильевич еле сдерживался, пытаясь сохранить серьёзное выражение лица.
— Э-эх, нехристи повырастали! «Какой-то монах!» — передразнила она Фёдора, снова так смешно, что Петро не выдержал, прыснул. — Не какой-то, а святой жизни человек, преподобный, можно сказать, иеромонах Серафим! Он всю войну на этом месте молился, денно и нощно. И не кресту, а Господу Богу! За всех нас и за вас тоже, за будущее. А потом исчез, сразу после Победы. Может, ушёл куда, а может ангелы унесли, а может и НКВД увело. Не знает никто. Так вот, он говорил, что на этом месте церковь когда-то была, деревянная, в честь Воздвижения Креста Господня. Сгорела она, с людьми сгорела, ещё в никонианские времена. Потом на этом месте установили большой каменный крест. Отец Серафим предсказывал, что здесь снова будет построена церковь и монашеская обитель. Так что вертайте в сторону и не гневите Бога, — неожиданно закончила она.
Семён Васильевич, слушавший бабку вполуха, особенно когда пошли в ход разные церковные и не совсем понятные словечки, не вник в проблему, поэтому и сказал Петру:
— Ну вытащите ей этот крест. Подсохнет дорога — можно будет даже в деревню отвезти, пусть поставит у себя во дворе и молится. — Не, — возразил Петро, — вона не цэ требуе. Вона хоче, шоб мы вообще звэрнулы в сторону, бо нэльзя на цьому мисци строить дорогу. Та и вытягнуть його так просто нэ выйдэ. Хрэст здоровэнный, з ным довго трэба морочиться. Та вы подыви́ться сами́.
Петро провёл Семёна Васильевича в обход своего бульдозера, где прямо перед ковшом, буквально в метре стоял, будто выросший из земли, толстый каменный крест. Увидев его, Семён Васильевич удивлённо повернулся к Петру:
— Ты же сказал, что большой, что трудно будет справиться?
А крест, хотя и очень массивный, толстый, в высоту был как раз по грудь Семёна Васильевича, рост которого был метр девяносто; то есть не более полутора метров.
— Та не, — покачал головой Петро, — Цэ тилькы верхушка айсберга. Вин на несколько мэтрив идэ в зэмлю и там, схоже, розширюеться. Тут скальна порода пидходыть блызько до повэрхни, вин, напэвно, з нейи и зробленый, з цельного камня. Просто за стилькы времени нанесло грунт. Зламать я його зламаю, каминь старый, покрошиться, а вытягнуть — навряд чы…
Семён Васильевич внимательно рассматривал крест, обходя его по кругу. Он был серого цвета, с явными следами времени и погоды: борозды, трещинки, ямки. Видимо, даже изначально, при создании, он был обработан нетщательно, грубо. А уж по прошествии стольких лет… Хотя с одной стороны на нём угадывалась какая-то резьба, а наверху, кажется, была надпись. Но разобрать что-либо не представлялось возможным. К тому же он и мхом оброс порядочно. Впрочем, было совершенно ясно, что никакой исторической или культурной ценности крест из себя не представляет. Семён Васильевич наклонился к основанию, раздвинул траву. Посмотрев, распрямился и сказал Петру:
— А ну, Петро, принеси лопату.
Тот побежал и через пару минут вернулся, с лопатой в руке. Тем временем все перекурили и выслушали от старушки ещё одну байку о подвижнике.
— Копни у основания, — велел Петру Семён Васильевич.
Бульдозерист начал копать. Рабочие снова курнули, а Семён Васильевич успел обсудить с бригадиром кое-какие текущие вопросы. Бабка упорно стояла, молча наблюдая за копкой. Минут через десять Петро остановился и крикнул:
— Гляньтэ, Сэмэн Васильович, може хватыть уже?
Семён Васильевич подошёл. Яма была, пожалуй, достаточная. Он наклонился, потом даже встал на одно колено, чтобы заглянуть получше. Да, похоже было, что крест уходит глубоко в землю. Вытаскивать его не было смысла. Странно, но под землёй хорошо сохранилось резное изображение черепа с костями. Распрямившись и отряхнув колено, Семён Васильевич обратился к старушке:
— А скажи, мамаша, зачем на кресте череп с костями? В земле хорошо сохранился рисунок, чётко виден. — А это потому, — важно сообщила Ефросинья, — что Господь наш, Иисус Христос, был распят на Голгофе, где Адам похоронен. Это его череп, Адама. — Адам — это кто? — уточнил Семён Василич. — Первый человек, сотворённый Богом! — гневно отрапортовала бабка. — Не знашь, чё ли? — А, это тот самый, который с Евой… Они ещё яблоко съели… Знаю, чего ж! — весело ответил Семён Васильевич. — Ты крещёный хоть, али нет? — спросила Ефросинья. — А чёрт его знает… Нет, наверное. Детдомовский я, родителей почти не помню. Отец всё по тюрьмам, а мать спилась. Когда бабка померла, меня в детдом, значит, — он достал папиросу, закурил. — Нету на тебе креста, раз нечистого в таком деле приплёл, — рассудила Ефросинья. — Ну вот тебе моё последнее слово: вертай и креста не трожь. Я здеся перед трактором встану — будешь ломать, дави и меня. — Что ты, бабка? — глядя в сторону и пуская дым длинной струёй, ответил Семён Васильевич, — Конечно свернём, не тронем крест.
Ефросинья посмотрела на него с недоверием — не ожидала такого лёгкого согласия:
— Не врёшь? — Чего мне врать? — Наказ отдай работникам, — потребовала бабка. — Петро! — Семён Васильевич повернулся к бульдозеристу. — Отгони машину, будем обходить этот участок.
Петро удивлённо посмотрел на начальника и неуверенно двинулся к трактору. Григорий Демьянович хотел было запротестовать, но Семён Васильевич жестом его остановил. Бабка Ефросинья пронаблюдала, как Петро отогнал бульдозер, сухо поблагодарила Семёна Васильевича и направилась восвояси, мысленно приписывая свершившееся чудо молитвам «преподобного» Серафима. Семён Васильевич кликнул Федьку:
— Проследи за ней тихонько, куда пойдёт, — потом мне доложишь.
Григорий Демьянович отозвал его в сторону:
— Семён Васильич… — Да погоди ты, Гриша! — перебил тот. — Пускай старуха отойдёт, и сразу начинайте. — Так что, — обрадовался бригадир, — не будем обходить? — Ты с ума сошёл? — засмеялся Семён Васильевич. — Это я так, бабку спровадить. Ты что, не понял? — Да засомневался как-то. Вы ж так серьёзно… Значит, ломаем? — Ломаем, конечно. Не возиться же с ним. — Может, рвануть? — предложил Григорий. — Зачем? Петро его бульдозером сломает. Камень старый, хрупкий. Здесь, в основании дороги, и оставим, гусеницами только надо размолоть. Вроде как и на своём месте остаётся, — пошутил Семён Васильевич, — и польза хоть малая будет — дорогу укрепит.
Прибежал, запыхавшись, Федя:
— В деревню пошла, домой! — Хорошо, Федя. Спасибо. Иди трудись, — ответил Семён Васильевич. — И так уйму времени потеряли!
Он пошёл в вагончик перекусить, но только успел поставить чайник, как вбежал бригадир:
— Семён Васильич! Петро отказывается крест ломать!
Через минуту они вместе спешили на передний край участка. Возле стоящего бульдозера, опёршись об него спиной, хмуро курил Петро.
— В чём дело, Петро? — вкрадчиво поинтересовался Семён Васильевич, подойдя. — Ни в чому. Нэ можу я хрест ламать. Святыня цэ, — ответил Петро. — Какая ещё святыня? Ты что, верующий, что ли? — Да, в Бога верую.
— И крещёный? — уточнил Семён Васильевич. — А як же. У нас всих хрестять. И хрещеный в мэнэ е и хрэщенка.
Семён Василич сплюнул:
— Слухай, Петро. Ну это ж просто кусок старого камня. Ладно бабка тёмная, но ты! От кого от кого, а от тебя не ожидал! Лучший мой работник — и на́ тебе!
Петро бросил окурок под ноги.
— Нэ знаю, место святэ… Церква була… — неуверенно протянул он. — Да какая там церковь?! Сказки это всё! Старый монах-бездельник выдумал, старуха малограмотная повторила. А ты поверил!
Видя колебания Петра, Семён Васильевич поднажал:
— Смотри, Петро, как хочешь. И без тебя найдётся кому сделать, только мы и так все под угрозой остаться без премии, так что потом не удивляйся, — и, развернувшись, широкими шагами зашагал обратно к вагончику. Многозначительно посмотрев на бульдозериста, бригадир заспешил за начальником.
Петро ещё некоторое время постоял опустив голову. Потом вздохнул и влез в кабину… Крест, хоть и с некоторым трудом, но удалось-таки сломать. Когда Петро, согласно распоряжению бригадира, бульдозером перемалывал камень, ему казалось, что под гусеницами хрустят человеческие кости…
Мои мысли становились все более размытыми, словно песок, утекающий сквозь пальцы. Я терял ощущение времени и пространства, погружаясь в забвение. Все, что когда-то было мне знакомо и дорого, исчезало из моей памяти, словно не оставалось ничего, кроме пустоты.
Вокруг меня все становилось все более абстрактным и лишенным формы. Реальность растворялась перед моими глазами, превращаясь в хаос бесконечных возможностей и комбинаций. Я терялся в этом мире без формы, не имея опоры и точки отсчета.
Наконец, я понял, что поглощен этой тьмой и абстракцией навсегда. Моя личность исчезла, а вместо нее осталось лишь бесформенное существо, плывущее в бесконечной пустоте. Я перестал быть собой и стал лишь частью этого бездонного мрака.
Я как в вагоне метро сяду, завсегда на иностранцев пялюсь. Впрочем, они редко пользуются метро. Больше интернетом. Меньше интеллектом. Впрочем, как все.
Но если что... я пялюсь.
Говорят, пялиться невежливо. Особенно на стену. Стены от этого краснеют. Особенно кирпичные. Сквозь грим. Кирпичные — самые впечатлительные. А если ещё и несущая, то ещё и нести начинает.
Так что всё верно говорят. Я человек невежливый. Если кто-то станет на меня пялиться, я без участия лишних лиц ему медаль за отвагу вручу. Прямо в рожу. Будет участвовать только одно лицо. Самое отважное.
Обычно в вагонах метро из иностранцев — одни негоры. Я на негора и пялюсь. Пристально и прямолинейно. Обычно пялятся украдкой, редкими одиночными выстрелами из укрытия, косыми и торопливыми. Это не пялянье, а плевок в сторону пялянья. Я всегда сплошным лучом пялюсь. Неумолимым, плотным и толстым. И метким. Зелёного цвета.
Негору становится неловко. Он встаёт и выходит на ближайшей станции. Они, негоры, вежливые, робкие, терпеливые. Таких, видать, и выселяют из Негории в результате чёрного отсева. Обычного попробуй подсиди. Такой негор, сам кого хошь, подсидит. Сразу на трёх местах. Протягивая лапы загребущие к четвёртому. Поглядывая белком сверкающим на пятое. Доедая шестое. Блюдо. От жадности и понимания, что скоро опять переворот. Государственный. А в его кишках скоро заворот. Частный.
Так и живут. Либо в кишках заворот, либо в государстве переворот.
Подсидел? Молодец. Дай другим подсидеть. В Негории перевороты каждые выходные. А выходные в Негории каждый день. Работы нет, все на пособии сидят. Вот и переворачивают страну, как пустую банку, от скуки. По очереди. Суки.
Их к нам надо — на поруки: в шахты, карьеры, каменоломни. И суки взяты на поруки, и на мыле экономия.
А у нас негоры только в метро обитают. Я их больше нигде не вижу. Наверх боятся вылезать. Бедные. Стоят люди, а тут негор из глубин лезет. Кто знает, что тогда будет с негором. Вот и он не знает. И не вылезает.
И я бы из метро не вылезал. Но я тогда с голоду помру. Тут же не растёт ничего, ни коров развести, ни свиней. Где ничего не растёт, там и расти ничего не будет.
А интересно было бы. Люди толпами, на говнах поскальзываясь, потоками спешат туда-сюда. Прилив-отлив. А я со свиньями сижу, гордый и самодостаточный. Всем со сранья на работу, а я со свиньями сижу, гордый и самодостаточный.
Или вот в вагонах к станции подъезжают, а я по станции на быке скачу и песни горланю. Мне много не надо. Мне б под хозяйство пару станций — я б развернулся. На все линии.
А вежливых жалко. Они же давно разучились быть искренними. И не дай боже, вежливый начнёт картинки рисовать, книжонки писать. А эмоции-то давно подавлены, а чувства-то с юности задушены.
Нарисует скованно какое-нибудь облако из одинаковых кружков идеально ровного серого цвета и радуется как дурачок. Смотрите, говорит, какой шквал эмоций. И вокруг него такие же вежливые собираются и рукоплещут, бошками картонными легко покачивая. Ах, говорят, какая эмоциональная палитра, близкая нашему сердцу! Разбавим палитру поллитрой, чтоб ещё эмоциональней стало!.. Теперь, говорят, надо поддержать начинающего... А я скажу: из всех искусств больше всего ценится искусство убеждать людей в том, что есть настоящее искусство, и выгодно продавать то, что есть.
А потом, протрезвев, удивляются, отчего вокруг столько говна, а художники все как один голодные, пьяные и злые. Как сказал ЮЮШ, художнику необходимо пограничное состояние. Правда, сказал как-то сыто и привычно. Бездумно.
А я что, дурак что ли? Негор от меня из вагона, я за ним.
Новый поезд припёрся.
Мы в новом вагоне, я на негора по-старому пялюсь, по отработанной лазерной методе. Главное, шоб гуще и бесперебойно получалось. Тогда самый смак происходит.
Один негор однажды свою вежливость переборол, сам на меня пристально уставился и спросил: «Ты дурак?». А у самого в глазах загляденье! Живописные в своей грозе, в своём мраке, демонизме своём тучи: чувственный гром, молнии эмоций! Я тогда на него ещё пристальней уставился. Да негор же! Глаза голубые. Кожа белая. Блондин. Карлик. Чего надо? На понт берёт что ль? Это мы ещё посмотрим, кто из нас дурак.
Говорить правду легко и приятно, вот я и сказал: «Был бы я дурак, я бы за тобой не пошёл — не сообразил бы». Негор при такой правде сам на меня ещё пристальней стал смотреть. Телефон достал, звонит. Тут уже я вышел на ближайшей станции. Что я, дурак что ли? Я сразу сообразил.
Да и мыслями от него давно оттолкнулся и своё успел передумать.
Аудио версию можно послушать у меня в уютном канальчике.
Есть в зимнем вечере особая неповторимость, особенно когда календарь настойчиво указывает на февраль. В эти дни, когда метель за окном словно воплощает собой древний миф о вечной зиме, я нахожу утешение в маленьких радостях. Из глубин шкафа извлекается кусочек лета — баночка земляничного варенья, малинового, или, быть может, тягуче-яблочного. Чайник из тончайшего фарфора наполняется кипятком, куда я бросаю пару веточек мяты и липы, создавая напиток, в котором переплетаются ароматы и воспоминания.
Под мягким светом золотого абажура комната наполняется уютом, и кажется, что лучи солнца, такие редкие в это время года, вновь играют на стенах моего дома. Ароматы лета, исходящие от чашки с чаем, мгновенно преображают пространство, делая его теплее, светлее, живее. В эти моменты мне в руки сама собой попадает старая книжка с цветными картинками, которая, несмотря на свой возраст, не утратила чар своих рассказов. Она ведет меня к морю, к широким лазурным просторам, где волны игриво облизывают берег, или к ласточке, что несет в своем клюве первые вести весны.
Сидя в кресле, укутанная в теплый плед, я погружаюсь в чтение, забывая о метели за окном. Каждая страница — это портал в другой мир, где зима не имеет власти, где каждый день наполнен солнечным светом, теплом и радостью. Сказки, которые я читаю, заставляют сердце биться в унисон с приключениями героев, ожидая вместе с ними весны, новых начал и неожиданных открытий.
Пока я пью чай, наслаждаясь каждым глотком лета, слушаю, как за окном злится февраль, я понимаю, что в каждом из нас живет надежда. Надежда на перемену, на то, что после долгой и холодной зимы обязательно придет весна, принеся с собой новую жизнь, новые цвета и новые песни. Эта надежда теплит душу, делая зимние вечера не такими уж и холодными.
И вот, когда последняя страница книги перелистнута, а чашка чая опустошена, я ощущаю приближение весны не только в книжных историях, но и в реальной жизни. Метель за окном уже не кажется такой злой и неприветливой, потому что я знаю: скоро ласточка прилетит с весной, а вместе с ней — и обновление, которого мы все так ждем. Пока же я буду каждый вечер доставать из шкафа кусочек лета, напоминая себе о бесконечном круговороте времен года и о том, что после каждой зимы обязательно приходит весна.
Пробегающие мимо медики, старались помогать всем раненым, но как мне кажется, им уже давно не нужна помощь. В воздухе стоял неприятный металлический запах, а не несколько метров вперёд не было видно ничего кроме столбов пыли и земли, взлетающей вверх от снарядов.
Я не хотел умирать, но видимо сегодня не мой день. Число противников знатно превосходит нас, а запасы боеприпасов практически подошли к концу. Шансов было мало и до подмоги мы вряд ли дотянем.
Тяжёлые мысли крутились у меня в голове, пока из раздумий не выдернул громкий крик откуда-то со стороны. Я обернулся в сторону звука и буквально застыл. Медик пятился назад и не отрывая взгляда смотрел на бойца, который уже давно погиб. Я знал это, потому что лично прощался с погибшим другом.
Он медленно встал и пошёл в нашу сторону, лицо, искаженное жуткой гримасой, не выражало признаков жизни. Неприятный холодок прокатился по всему телу. Я достал пистолет и выстрелил в тело. Раз. Два. Друг не падал, кажется, его это совсем не волновало. Бледный как смерть, мальчишка-медик, подбежал ко мне и дёрнув за руку потянул в сторону. Со всех сторон начинали подниматься мертвецы. Бежать было не куда, разве что…
Не важно, пусть лучше я погибну под снарядами, чем от рук своих бывших боевых товарищей. Вдвоём с парнишкой, мы выбрались из окопа, но кажется противники уже давно перестали стрелять. Кажется, мертвецы стали не только нашей проблемой. И на данный момент я вижу только одно решение — объединиться, перед общим врагом.
Совсем недавно я решил переехать жить ближе к морю. Климат приморских районов благоприятно сказывался на моём здоровье. В один из приятных вечеров в пабе, я разговорился с одним местным. Он поведал мне историю о маяке в сердце моря, свет которого мог открывать двери в другие миры. Каждый раз, когда загорался свет в башне, погибало очень много людей, но к счастью, маяк уже полвека не подавал признаков жизни. А может и вовсе разрушился со временем.
Эта история меня очень вдохновила и даже немного напугала. Я не верил в подобные мифы, но отчего-то на сердце стало тревожно. Окна моего дома как раз выходили на море и однажды, мне даже почудилось, что я видел яркий свет перемещающийся по кругу, где-то в морской дали... прям как у маяка.