🧠

— Доктор, Елена смотрит на сына и ищет знакомые черты.

— Находит?

— Только чужие.

📖

Елена рано привыкла к пустому дому. Отец часто уезжал в командировки, мать тихо говорила: «Он возвращается другим». Эти слова осели в памяти и много лет казались просто детской страшилкой.

Когда родился сын, её мир обрёл смысл. Маленькие пальцы в её ладони, запах молока, мягкий смешок во сне — казалось, у неё наконец появился надёжный центр. Она называла его «моё сердце» и жила каждым его днём.

Ребёнок часто болел и требовал много ухода и заботы. Однажды, после особенно тяжёлой простуды, Елена несколько недель проводила бессонные ночи рядом с ним, и в одну из ночей она наклонилась над кроваткой и вдруг вздрогнула. Свет ночника падал непривычно, и лицо сына казалось чужим, как плохо скопированная фотография.

«Это усталость», — сказала она себе и попыталась прогнать эти мысли прочь. Но червь сомнения уже поселился в её голове.

Дальше всё будто сдвинулось. Любимая игрушка оказывалась не там, где он всегда её клал. Голос звучал чуть ниже, взгляд — немного другой. На фотографиях всё совпадало, но сердце повторяло: «Не он».

Сестра Лены заметила её странное отношение к ребёнку. Она словно стала холоднее.

— Лен, ты сама не своя. Что происходит?

— Он… не мой.

— Ты с ума сошла?

Дни превращались в проверку. Она перебирала детские вещи, сравнивала старые видео, искала «ошибки» в привычках. Сын тянулся к ней, а она отдалялась всё дальше. Дом, где раньше было тепло и уютно, стал холодным.

Однажды вечером Елена пришла в детский сад раньше. Мальчик выбежал к ней с криком «мама!», но в этом звуке она услышала не радость, а сигнал тревоги. Она крепко взяла его за руку и повела прочь, не объясняя воспитателям. Они долго бродили по городу, пока ночной ветер не пробрал до костей.

«Где мой сын?» — шептала она, сжимая маленькие пальцы.

Родственники нашли их на пустой автобусной остановке. Елена стояла неподвижно, глядя на мальчика так, будто ждала, что он как-то выдаст себя.

Потом была больница, мягкий свет коридоров и запах лекарств. Елена держала на коленях семейный альбом, вглядывалась в каждую фотографию и шептала врачу:

— Здесь мой мальчик. А там… нет.

Она больше не спорила. Просто жила, уверенная, что родной сын остался где-то за пределами этой реальности, а рядом — его безупречная копия.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

Елена так тщательно проверяла сына на подлинность, что сама жизнь в семье стала фальшивой копией.

Каждый вечер она устраивала домашний паспортный контроль, пока доверие тихо съехало со всех полок.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, подозревает, что дома у него тоже не все дети свои.

Октябрьская ночь на трассе М-10 накрыла нас вязким, словно жирное молоко туманом, который облепил лобовое стекло и заставил фары слепнуть в двух метрах от капота. Наша старенькая «Газелька», натужно гудя, тащилась уже битый час. Где-то сзади посапывал дед Матвей, рядом с ним бабка Анна и моя двоюродная сестра Катька. Впереди, рядом со мной, сидели дядя Коля и тетя Лена. Семейный выезд на Валдай. Чтоб его!

Водитель, Семёныч, кряжистый мужик лет шестидесяти, молча вглядывался в белую пелену. Он единственный из всех сохранял спокойствие. Я же чувствовал, как по спине ползет неприятный холодок. Все из-за гнетущей тишины, повиснувшей в салоне и этого проклятого тумана, в котором, кажется, тонули все окружающие звуки.

— Надо где-то тормозить, Коль, — подала голос тетя Лена. — Дальше ехать — самоубийство.

Дядя Коля нервно протер стекло ладонью.

— А где тут тормозить? По карте до ближайшего мотеля километров сорок. В лесу ночевать будем?

И тут, словно в ответ на его слова, справа из тумана выплыл силуэт. Большое, в несколько этажей, здание с тускло горящими окнами на первом этаже. Над крыльцом висела старая, еще советских времен, вывеска: «Пансионат "Шпиль в Тумане"». Буквы «п» и «Т» отвалились, но читалось легко. На картах этого места не было.

— Вот и приехали, — с облегчением выдохнул дядя Коля. — Семёныч, сворачивай.

Семёныч медленно повел машину по гравийной дорожке к зданию. Он не разделял общего энтузиазма.

— Место какое-то... неприятное, — пробурчал он, паркуясь. — Не нравится оно мне.

— Да ладно тебе, старый, — отмахнулся дядя Коля. — Крыша над головой есть, и на том спасибо. Вадим, пойдем со мной, разузнаем, что к чему.

Внутри пансионат выглядел на удивление прилично. Не евроремонт, конечно, но чистенько. Потертый паркет, диванчик с плюшевой обивкой у стойки регистрации, в воздухе висел слабый запах нафталина. За стойкой сидел худой паренек, на вид мой ровесник, и безучастно листал какой-то журнал. На наш вопрос о свободных номерах он кивнул, не поднимая головы.

— Три надо. На втором этаже есть? — спросил дядя Коля.

Парень снова молча кивнул и протянул три ключа с тяжелыми латунными брелоками. Ни документов, ни денег вперед не попросил. Сказал только: «Оплата утром».

Мы вернулись к машине. Родственники, обрадованные перспективой нормального сна, стали вытаскивать пожитки.

— Семёныч, пошли, — позвал я водителя. — Тебе тоже номер взяли.

Семёныч, куривший свою вонючую «Приму», покачал головой.

— Не, Вадим. Я в машине останусь. Нутро мое не велит мне туда идти. Что-то не так с этим местом. И вам бы я не советовал туда соваться.

— Да брось ты, — усмехнулся я. — Призраков боишься что ли?

— Боюсь не призраков, а мест, где они обычно селятся, — серьезно ответил он. — У меня и одеяло есть, и термос. Не пропаду.

Спорить я не стал. Родня уже тащила вещи ко входу. Администратор помог донести сумки на второй этаж, молча открыл три соседние двери и так же молча удалился. Мы распределились: дед с бабкой в одном, дядя с тетей и Катькой — в другом, я — один в третьем.

В номере было аскетично, но терпимо. Кровать, тумбочка, шкаф. Я бросил рюкзак и понял, что дико хочу курить. Сигареты были, а зажигалка осталась в машине. Придется возвращаться.

Спустившись по скрипучей лестнице, я увидел, что на ресепшене уже никого нет. Видимо, парень ушел отдыхать. Выйдя на улицу, я направился к машине. Семёныч не спал. Увидев меня, опустил стекло.

— За огнем? — догадался он и протянул коробок спичек.

Я взял спички и уже развернулся, чтобы идти обратно, как у самого крыльца из тумана вырос человек. Высокий, сутулый старик в выцветшей телогрейке, похожий на сторожа. Он стоял неподвижно и смотрел на меня выцветшими, будто в них выгорел весь цвет, глазами.

— Огонь сюда нельзя, — сказал он глухим, безжизненным голосом.

— Чего? — не понял я.

— Огонь. Сюда. Нельзя, — раздельно повторил он, и от его тона у меня по рукам пробежали мурашки. Он не угрожал, не предупреждал. Он констатировал факт, как говорят о восходе солнца или смене времен года. — Выбрось!

Я опешил. Может, тут с пожарной безопасностью строго?

— Да я на улице останусь покурить...

Старик ничего не ответил. Он просто смотрел, и в его взгляде было что-то такое, что заставило меня подчиниться. Я молча развернулся, подошел к машине и бросил коробок на пассажирское сиденье.

— Что за черт такой? — спросил я Семёныча.

— Я ж говорил, место дурное, — вздохнул он. — Садись. Водка есть. Согреемся хоть.

Предложение было как нельзя кстати. Семейная поездка меня уже доконала, а глоток спиртного казался спасением. Мы сидели в старой «Газели», пили дешевую водку прямо из горла, закусывая вчерашним хлебом, и разговаривали ни о чем. Туман за окном стал еще плотнее. Часа через полтора, когда бутылка опустела, я почувствовал, что меня рубит. Идти в номер было лень. Я откинул сиденье и провалился в тяжелый, пьяный сон.

Пробуждение было резким и страшным. Примерно в полпятого утра по стеклу машины забарабанили так, будто его пытались выбить камнями. Я и Семёныч разом подскочили. За окном, в свете одинокого фонаря, стояла вся моя семья. Их лица были искажены ужасом. Таким, что у меня внутри все оборвалось. Дядя Коля со всей дури колотил кулаком по двери, Катька рыдала, прижавшись к матери, а дед с бабкой просто стояли с открытыми ртами, и их трясло.

Семёныч не раздумывая открыл замки. Они ввалились в машину, как загнанные звери.

— Поехали! — закричал дядя Коля, его голос срывался. — Семёныч, гони отсюда! Живо!

Водитель не задавал вопросов. Он рванул с места так, что гравий полетел из-под колес. Мы вылетели на трассу и понеслись вслепую, в молочную пелену тумана. Сзади раздавались всхлипы и бормотание. Бабка Анна, вцепившись в руку деда, шептала «Отче наш».

Километров через двадцать туман стал редеть. Семёныч притормозил у круглосуточной захудалой забегаловки для дальнобойщиков.

— Все, приехали, — сказал он. — Дальше так не полетим. Рассказывайте.

Мы вышли из машины. Дядя Коля достал сигарету, но руки так дрожали, что он не смог ее прикурить. Я чиркнул зажигалкой. Он глубоко затянулся и начал рассказывать.

Они легли спать. Почти сразу после того, как погасили свет, в обоих номерах такое началось. Сначала тихий шорох, будто кто-то копается в их сумках. Дядя Коля крикнул: «Кто здесь?». В ответ из темноты на кровать, где спала Катька, метнулся неясный силуэт и вцепился ей в горло. Тетя Лена с визгом включила свет — в комнате никого не было. Но на шее у дочери багровели следы длинных пальцев.

Они схватили перепуганную Катьку и бросились в номер к старикам. Там было еще хуже. Бабка Анна сидела на кровати и обеими руками с невероятной силой душила сама себя, ее лицо уже начало синеть. Дед Матвей пытался разжать ей пальцы, но не мог — в старухе проснулась какая-то нечеловеческая сила.

Вдвоем с дядей Колей они еле оттащили ее руки от горла.

И в этот момент все вокруг изменилось до неузнаваемости. Лампочка под потолком моргнула и погасла. Когда глаза привыкли к темноте, они увидели, что находятся не в номере. Вокруг были ободранные, покрытые плесенью стены, выбитые окна, через которые сочился туман, и горы строительного мусора под ногами. Пансионат, чистый и уютный, на их глазах превратился в заброшенную руину.

В панике они бросились искать меня. Но моего номера просто не существовало — на его месте была голая стена с торчащей арматурой. Обезумев от страха, они кинулись к лестнице. Им нужно было вниз, на выход. Но лестница будто сошла с ума. Они бежали вниз по ступеням, а оказывались этажом выше. Снова бежали вниз — и попадали в затопленный, воняющий тухлой водой подвал. Все время им казалось, что они бегут не одни. Рядом с ними, в темноте, метались еще десятки невидимых людей, слышалось их рваное, отчаянное дыхание, шепот, наполненный ужасом.

С третьей попытки, пробежав, как им казалось, несколько пролетов вниз, они очутились на самом верху — на четвертом, недостроенном этаже. Крыши не было, только голые балки перекрытий, уходящие в туман. И здесь чувство чужого присутствия стало невыносимым. Они не видели, но знали, что вокруг них стоят люди. Много людей. И один за другим эти невидимые люди подходили к краю и шагали в пустоту.

Им в головы, как раскаленный гвоздь, вонзилась единственная «правильная» мысль. Навязчивая, сладкая, непреодолимая: выход только один. Прыгнуть вниз. Это единственный способ прекратить свои мучения. Это покой. Это избавление. Дядя Коля рассказывал, что уже почти сделал шаг к краю. Тетя Лена вела за руку Катьку, которая шла к краю, как сомнамбула, с абсолютно пустыми глазами.

Их спас дед. Он вдруг остановился и громко, на весь этаж, начал читать молитву. Нескладно, запинаясь, но с такой интонацией в голосе, что морок дрогнул. Желание прыгнуть отступило, сменившись ледяным ужасом. Они снова бросились к лестнице, уже читая молитву хором. Теперь им казалось, что те, кто остался наверху, зовут их обратно, шепчут прямо в голове, что они совершают ошибку, что внизу их ждет ловушка, а спасение — только в прыжке.

Не слушая, они сбегали вниз. И на этот раз лестница их выпустила. Они оказались на первом этаже, который тоже был разрушен. Никакой стойки регистрации, никакого диванчика — только битый кирпич и гнилые доски. Выскочив на улицу, они увидели нашу машину и бросились к ней.

Мы сидели в кафе и молчали, переваривая услышанное. Пожилая официантка, принесшая нам чай, услышала обрывок разговора.

— Вы, милые, никак в «Шпиле в Тумане» ночевали? — спросила она сочувственно. Мы кивнули. — Господи, спаси и сохрани. Еще одни... Живы, и слава богу.

И она рассказала нам историю этого места.

Пансионат построил в конце семидесятых какой-то крупный партийный чин. Место для отдыха номенклатуры. Но ходили слухи, что он занимался здесь какими-то черными делами, то ли секту организовал, то ли еще что похуже. А кончилось все в одну ночь, когда он и десяток его гостей разом шагнули с крыши недостроенного четвертого этажа. Говорят, перед этим его жена повесилась в подвале. С тех пор место считают проклятым. Его несколько раз пытались достроить, продать. Но рабочие либо бежали в ужасе, либо гибли. А само здание, словно научилось обманывать. Морочить путников. И всегда это происходит в туман.

Оно заманивает их, представляя себя уютным приютом, а потом сводит с ума, заставляя повторить судьбу своих первых и единственных постояльцев.

— Старый сторож там был, Ефим. Добрая душа, — добавила женщина. — Он один пытается людей оттуда отгонять. Предупреждает, что огонь злит «Хозяина», пробуждает его.

После того страшного случая Ефим пропал. Нашли его только ранней весной, под таящим снегом, в овраге за зданием.

Я вспомнил того старика в телогрейке.

На Валдай мы не поехали. Развернулись и двинули обратно в Москву. Только другой дорогой.

Виктор работал на станции «Мертвый Узел» уже двенадцатый месяц. Не то чтобы он особо гордился этим, но и не жаловался. Работа как работа: смены, графики, гул проходящих составов и въевшийся в одежду запах креозота. Он был дежурным по станции — маленьким богом этого островка цивилизации, затерянного посреди бескрайних лесов и болот центральной России. Днем «Узел» еще подавал признаки жизни: редкая электричка привозила дачников, раз в сутки останавливался почтово-багажный.

Но после десяти вечера станция будто вымирала. Она превращалась в то, чем и была по сути — технический пункт, где ночные товарняки меняли бригады и уходили дальше, в непроглядную темень.

Виктор был человеком приземленным, из тех, кто верит в точное соблюдение расписания, а не в приметы. Поэтому мрачные байки, которые постоянно травил его сменщик Семён про третий путь, он пропускал мимо ушей. Третий путь был тупиковым. Аппендикс, оставшийся от старой ветки, разобранной еще при Союзе. Рельсы там проржавели до рыжей бахромы, а платформа заросла бурьяном и иван-чае?м. Поезда там не ходили уже лет сорок.

— Ты, Вить, туда ночью не суйся, — говорил Семён, передавая смену и закуривая вонючую «Приму». — Место это дурное. Там Антип сгинул.

Виктор наизусть знал эту историю: Антип был почти местной легендой. Полусумасшедший бродяга, который то ли бежал с зоны, то ли просто спился до состояния животного. Лет десять назад он пытался запрыгнуть на ходу в товарняк как раз у третьего пути. Нога соскользнула с мокрой ступеньки, и многотонный состав перемолол его даже не заметив. Нашли потом только то, что удалось соскрести с рельсов и колесных пар.

— И что? — хмыкал Виктор. — Он теперь там с фонариком ходит, билетик потерянный ищет?

— Зря смеешься, — качал головой Семён. — Мужики из локомотивных бригад говорят, что когда мимо третьего пути состав ведут, иногда такое ощущение, будто кто-то скребется по обшивке вагона. Снизу. Или будто под колесами что-то хрустит, как кости в мясорубке. А это же бред, состав идет — там грохот такой, что ничего не услышишь. Но вот чувствуют же.

Виктор только отмахивался. Байки уставших мужиков.

В ту октябрьскую ночь он остался на станции один. Семён отпросился на похороны тетки, и начальство, скрипя зубами, разрешило Виктору отстоять смену в одиночку. Ночь была мерзкая: холодный, косой дождь сек по окнам дежурки, ветер завывал в проводах, как раненый зверь. После полуночи должен был пройти последний товарняк — тяжелый, груженный лесом, на восток.

Около часа ночи Виктор вышел на перрон покурить. Дождь поутих, оставив после себя стылую, пронизывающую сырость. Воздух был плотный, неподвижный. Тишина давила на уши. Он затянулся, и огонек сигареты выхватил из темноты кусок мокрой платформы и ржавую колею первого пути.

Когда он услышал странны звук.

Звук, похожий на то, как мокрой тряпкой с силой трут по железу. Шорк-шорк… шорк… Звук шел со стороны третьего пути. Виктор замер. Наверное, собака залезла под старый вагон-бытовку, что стоял в тупике. Он щелкнул кнопкой мощного фонаря, и длинный белый луч пронзил темноту, упершись в заросшую платформу.

Никого. Только мокрые стебли бурьяна качались на ветру.

Он уже хотел списать все на нервы, как вдруг луч фонаря выцепил на самой кромке старой платформы что-то темное. Оно лежало неподвижно. Похоже на скомканную робу или мешок. Виктор, ругаясь про себя, пошел проверить. Мало ли какой пьянчуга забрался и спит. Замерзнет ведь насмерть.

Он перешел через пути и поднялся на заброшенную платформу. Ноги вязли в раскисшей земле. Подойдя ближе, он посветил на темный комок. Это была старая, выцветшая телогрейка, насквозь промокшая и покрытая грязью. Он ткнул ее носком сапога. Пустая.

И в этот момент он почувствовал это. Резкий, почти физически ощутимый толчок в спину. Не сильный, но неожиданный, будто кто-то неловко пихнул его локтем. Виктор качнулся вперед, едва не потеряв равновесие на скользком краю платформы, и чуть не свалился на рельсы. Он резко обернулся.

За спиной — никого. Только густой, как кисель, мрак. Сердце бешено заколотилось в груди. «Показалось, — прохрипел он сам себе под нос, — оступился просто». Но в душе он знал, что не оступался. Его точно толкнули.

Виктор быстро пошел обратно в дежурку, стараясь не смотреть по сторонам. Запер за собой дверь на засов, чего никогда прежде не делал. Руки слегка дрожали. Он налил себе в кружку остывшего чая и залпом выпил. Бред. Просто устал, один в этой глуши, вот нервишки и шалят.

В два часа ночи на пульте загорелся сигнал — приближался товарняк. Виктор вышел на связь с машинистом, дал разрешение на проход. Через несколько минут издалека донесся нарастающий гул, и из темноты выплыл одинокий глаз прожектора. Состав шел медленно, тяжело переваливаясь на стыках рельсов. Грохот нарастал, заполняя собой все вокруг.

Виктор стоял у окна дежурки и смотрел, как мимо проплывают бесконечные платформы с бревнами. И когда локомотив поравнялся с третьим путем, Виктор увидел его.

На краю заброшенной платформы, в нескольких метрах от проходящего поезда, стояла фигура. Расплывчатый, темный силуэт человека. Он стоял спиной к Виктору и смотрел на проходящий состав. А потом он сделал шаг. Шаг к грохочущим вагонам. И в свете прожектора локомотива Виктор на долю секунды увидел, что у фигуры нет ног. Она просто висела в воздухе на уровне колен, а ниже — пустота, рваные клочья одежды.

Фигура качнулась и просто… втянулась под колеса проносящегося вагона. Беззвучно. Не было ни крика, ни звука удара. Она просто исчезла в ревущем месиве стали.

Виктор отшатнулся от окна, опрокинув кружку. К горлу подкатила тошнота. Он бросился к рации.

— Пятый! Пятый, я Узел! Тормози! Срочно! У меня человек под состав бросился! На третьем пути!

В рации зашипело, и раздался удивленный голос машиниста:

— Узел, ты чего орешь? Какой человек? У меня по приборам все чисто. Никого не было.

— Я видел! Я своими глазами видел! — кричал Виктор, сам не узнавая свой голос. — Мужик под колеса шагнул!

— Успокойся, дежурный. Нет тут никого. Тебя че там белка накрыла, что ли?

Состав, не сбавляя хода, ушел в ночь. Виктор остался один на один с гулкой тишиной и осознанием того, что он только что видел.

На следующую смену пришел Семён. Он нашел Виктора бледным, с красными от бессонницы глазами.

— Ты чего это, Вить? Как будто покойника увидел.

Виктор молча рассказал ему все, что произошло накануне. Семён слушал, и его обычная ухмылка медленно сползала с лица.

— Я же тебе говорил, — тихо произнес он. — Здесь Антип. Каждый раз свою смерть переживает.

С того дня для Виктора все изменилось. Он стал бояться ночных смен. Каждый шорох за окном заставлял его вздрагивать. Ему постоянно казалось, что за спиной кто-то стоит. Иногда, в грохоте проходящего состава, ему слышался хруст ломающихся костей. Он начал пить. Сначала немного, для храбрости. Потом все больше.

Через год его нашли в дежурке. Он сидел за столом, уронив голову на пульт. Вскрытие показало обширный инфаркт, скорее всего, на фоне хронического алкоголизма.

Вскоре его место пришел молодой парень, Олег. Бойкий, самоуверенный. Такой же, каким когда-то был Виктор. Из тех, кто ни в бога, ни в черта не верит. Семён, провожая его на первую ночную смену, задержался в дверях.

— Ты это, Олег… На третий путь ночью лучше не ходи. Место там… так сказать, нехорошее.

Олег только рассмеялся.

— Да ладно тебе, Семёныч, сказки рассказывать. Что там, бабайка живет?

Семён ничего не ответил. Просто посмотрел на него тяжелым взглядом и ушел.

В три часа ночи Олег заскучал. Он обошел станцию, проверил пломбы на складе и решил, перед прибытием товарняка, из любопытства заглянуть на тот самый третий путь, которым его пугал старик. Он шел, светя себе под ноги фонариком, и насвистывал какую-то мелодию.

Подойдя к краю платформы, он вдруг споткнулся обо что-то мягкое. Он посветил вниз. На земле лежала грязная, мокрая телогрейка.

«Вот же мусор развели», — подумал Олег и пнул ее ногой, чтобы отбросить с дороги.

И в тот же миг он почувствовал резкий удар в спину. Удар был такой силы, что у него перехватило дыхание, а ноги подкосились. Он полетел вперед, прямо с края платформы на холодные рельсы. Падая, он успел повернуть шею и увидел…

За его спиной, там, где только что не было никого, стоял Виктор. Бывший коллега, о смерти которого он слышал при устройстве на работу. Он стоял, смотрел на Олега пустыми, безжизненными глазами и с кривой насмешкой, страшно улыбался.

Последнее, что увидел Олег, — это ослепительный свет прожектора и несущуюся на него многотонную тушу локомотива. Он даже не успел закричать.

Машинист потом клялся, что на путях никого не было. Он просто вел состав, как вдруг почувствовал резкий толчок, будто наехал на что-то крупное. А его помощник, бледный как мел, бормотал, что ему на секунду показалось, будто на заброшенной платформе стоят двое. И один толкает другого прямо под поезд.

На станции «Мертвый Узел» снова появилась вакансия дежурного. Но желающих почему-то больше не находится.