— Господи, как вы мне надоели!
Я с отвращением жру окружающее.
— Господи, как же вы тупы!
Звук несет мое тело и мысли далеко вперед.
— Нищие. Нищие. Нищие.
Кажется, сам Господь точит ножи, пока меня уносит в нормальную жизнь эта кричащая маслом и железом жемчужина цивилизации. Я мог бы сейчас вдыхать запах дорогой кожи и совершенно не чувствовать физического движения. Но мне нужно побыть среди вас. Посмотреть на вас. Вдохнуть вас. Сожрать вас.
Я успешен. Я успешен. Это для дураков придумали упражнения перед зеркалом. Смотришь в него и говоришь «я люблю себя, я люблю себя, я успешен». Но ведь бога не обманешь. Для дураков придумали этот обман. Для дураков. Для дураков. А я не дурак и не нуждаюсь в подтверждении.
Электропоезд несется вперед, оставляя позади отсталые промышленные зоны, ржавые гаражи и спальные районы. Поезд должен был говорить, что он продукт успешного человека. Но он только перевозит скот из пункта А в пункт Б. Отсталый тупой скот, который не заслуживает того, чтобы его называли даже скотом. Овощи. Грязные вонючие овощи. Разве овощи могут быть успешными? Их нужно не на электричках перевозить, а в теплушках. Они не хотят ничего менять. Они ничего не понимают в экономике, маркетинге, бизнесе и политике. Поэтому они выбирают жадных бандитов в правительство, поэтому их удел тупое потребление, а нам большего и не нужно, да, старший партнер?
— Господи, зачем я здесь?
Перестук колес. Кто-то курит в туалете, так что я пожираю рак, который ест его легкие. Перестук колес говорит мне, что я точно в пути. Это доказательство движения вперед. Поезд набит пассажирами. Они все движутся вперед, на самом деле утопая в болоте собственной лени. Поезд обманывает их, но никогда не обманет меня. Я не нуждаюсь в доказательствах. Я знаю, что иду вперед. Успешный маркетинг, успешная подача товара. Я продаю. Они покупают. Я еду в этом поезде, потому что кто-то хочет, чтобы эти овощи покупали его товар, а не мой. Я еду в поезде, потому что знаю, что он здесь.
— Господи, как же надоел этот запах.
Я плыву в этом запахе. Перестук колес. Господь точит ножи о рельсы. Господь ест чьи-то легкие. Господь ест чью-то печень. Господь – успешный бизнесмен. А я – по образу и подобию его.
Я плыву в тамбуре звуков и запахов. Стучат колеса, точат себя о ножи рельс. Я заглянул в тамбур жизни, чтобы напомнить. Вы – неудачники. Life Placement? Будет вам Life Placement. Мы поместим наш товар в самое нутро ваших кишок, чтобы ни один не смог выковырять его даже с помощью патологоанатома, и никто не уйдет обиженным. Хотите Shockvertising? Будет и он. И никакого джанка, только качество. Верно, старший партнер?
Стучат колеса. Точатся ножи. Я вынырнул из своей уютной жизни в вашу и уже тону в этом стуке и шелесте чужих глупых мыслей. Неудачники! Неудачники! Неудачники!
У тебя ничего не получится, друг мой, этот скот мой. Думаешь, я не раскусил твою хитрость? Думаешь, я не знал, что сегодня ты поедешь в этом ободранном вагоне в каше из мочи и дешевого табака? Думаешь, я не знаю, что прямо сейчас ты покупаешь самое дешевое пиво, сидя в дальнем углу вагона среди заслуживших смерть пенсионеров и вонючих работяг, которые не в состоянии даже переодеть свою блядскую потную робу после смены? Знаю. Вижу. И ты знаешь, что я тебя перехитрил. Уже завтра твой товар никому не будет нужен. Уже завтра я захвачу рынок и только я буду иметь этих вонючих работяг. А ты не будешь иметь никого и ничего. Думаешь, перехитрил меня? Думаешь, я не нашел бы тебя где-то еще? Электричка! Электричка! Электричка! Какая наивная банальность, ха-ха-ха!
Но ты не перехитрил меня. И я тоже здесь. Несусь вперед в дребезжащем металле. Слышишь шепот? Это колеса говорят тебе, что ты проиграл. Слышишь змеиный шелест рельс? Это я говорю тебе, что ты – всего лишь труп. Завтра на рынке останется только один. Нам уже ни к чему эта пресловутая здоровая конкуренция, да? Все закончится в этом поезде и ты сам виноват, что выбрал нищету. Ведь мог бы умереть в роскоши, а не в грязном вагоне поезда.
Стой, стой, стой. А кто говорил о смерти? Старший партнер? Старший партнер твердил об успехе и устранении конкурентов. Старший партнер говорил, денег будет больше. Больше денег, больше успеха. Мы уже почти вышли на совершенно новый уровень. Мы почти захватили нишу. Скоро весь этот скот будет нашим. Мешает только конкурент. Нужно только чуть-чуть потерпеть эту вонь. Нужно было поговорить с ним, верно? Но разве он послушает нас? Черта-с-два! И что же делать, а, старший партнер?
О, ты мудр, мудр, старший партнер. Даже сейчас чувствуешь, как плохо нам здесь.
Стучат колеса. Лижут колеса рельсы. Смеются колеса, шипят змеями. Стучат жертвенными там-тамами, трещат лезвиями-шпалами. В груди зудит ненависть в такт вибрации железного злобного змея.
О, нет, это не только ненависть. Телефон. Телефон. Телефон.
Я просто возьму трубку. Я возьму трубку, и мое сердце успокоится. Мы должны устранить конкурента. Мы его вычислили. Мы его выследили.
— Да, старший партнер?
Стучат колеса. Стучит сердце. На той стороне меня слушает – Он.
— Слушаю.
— Ну, как, партнер? Ты готов?
— Да Витольд Борисович. Я все сделаю.
— Смотри, в нашей власти дать ход твоему делу. Тогда все с бумагами будет решено, никаких запретов. Можешь открывать хоть десять сетей по всему городу, а там, глядишь, и до масштабов страны недалеко. Но ты должен разобраться с конкурентами. Они мешают не только тебе. Они мешают нашей компании. Понимаешь? Если не решишь проблему, мы можем и отозвать свое слово. Тогда будешь разбираться с бюрократами сам.
— Я все понял, Витольд Борисович. Все будет.
Гудки. Гудки. Гудки. Как же они раздражают. Тихо. Успокойся. Уйми дрожь. Рука должна быть твердой. Разобраться. Тебе сказано разобраться. Вот ты и разберешься. Все решено. Сама вселенная уладила за нас эту проблему. Отребью здесь не место.
Вагон шатается в душном киселе воздуха. Солит глаза пот. Плывет вагон, расплываются люди. Впереди открываются двери. В тамбуре мелькает лицо. Господи, как я ненавижу это лицо! Каждую его черту. Эту заплывшую жиром харю. Эти колючие, всегда красные глазища. Эти тонкие червивые губы. Эту вечно выглядывающую пиявку кровавого языка. О, ты хорош в этом. Твои речи заполняют головы паствы, как сладкие слова священнослужителя. И мы заберем твой язык. И мы заберем твое наглое сердце.
Я медленно поднимаюсь с места. Под пальто скользит горячий метал. Придерживаю рукой. Всего в десяти шагах мое счастье. И я иду к нему. Сквозь вязкий душок вагона. Сквозь безразличное месиво взглядов. Сквозь собственный страх. Сквозь все былые преграды. Я иду к безграничному счастливому будущему. Никто не смотрит на меня. Взгляды скользят на поверхности и тонут в собственных топях проблем. Пассажиры едут домой. Глаза их слепы. Они не смотрят вокруг, а только в себя. Никто не запомнит лица. Никто не сможет дать моих примет.
Я открываю тамбур. Ты меня узнаешь. И лишь несколько мгновений, пока позади закрываются двери, я вижу в глазах презрение. Но я достаю инструменты. Улыбка стекает каплями пота на галстук. Вскипает твой ужас. Удар. Рука отлетает назад, брызжа фонтанами крови. Удар. Рассекаю лицо. Удар.
Все закончено за пару минут. Я вскрываю грудную клетку. Достаю сердце. Отламываю сочную челюсть, как ломоть арбуза. Отрезаю язык. Срезаю щеки, куски мяса с вялых бицепсов и ляжек. Все складываю в пакет. Кое-что пригодится и мне. Позже. Когда я буду готовить свой самый успешный суп. А пока. Мне придется подарить тебе поцелуй. Последняя милость. И твой должок. Я прикасаюсь губами к развороченной пасти и пью соки твоих сил. Ничего. Теперь все будет хорошо.
Воронье носилось в закате черными кляксами. Над вокзалом дрожал воздух. Плавился асфальт в вечернем воздухе. Блестели рельсы. Трепетали на ветру красно-белые ленты полицейского ограждения. За бетонным забором в промышленных зонах лаяли псы. В пыли носились пожухлые листья.
— Давно такой жары не было, осенью-то, — Синицын вытер лоб, поправил фуражку. — Что у нас тут, сержант? Как всегда?
Смердюков козырнул, пролистал в папке бланки протокола осмотра. Загудел монотонно, вычитывая. Синицын поморщился. От сержанта как всегда несло водкой. Закончив описывать место преступления, сержант сглотнул. Еще бы, подумал Синицын, если седьмая жертва похожа на предыдущие, то даже у бывалых от осмотра мутило внутри. А то, что это очередной из «серии», можно было не сомневаться.
— Жертва — Агафонов Семен Валерьевич 1978 года рождения, — сержант хмыкнул, — (и в этот раз при себе были документы)... та-а-ак. Пробили по базам. Ну, что можно сказать. Безработный. Семьи нет. Вон, возле патрульной, свидетель. Опознал. Опросили. Торговец чебуреками, наш Агафонов.
— Опять чебуреки, — Синицын сплюнул. — Убийца наш что, отравился ими когда-то?
— А может и отравился, — сержант сдвинул кепку на лоб, почесал в затылке. — Время сейчас ебанутое. И не за такие обиды убивают.
Синицын кивнул, заскрипел зубами. Семь порезанных на суповой набор вагонных торгашей за месяц. Все на одном отрезке путей. Между центральным и северным вокзалом. И ни одного свидетеля.
— Ладно, все по накатанной отрабатываем, — Синицын кивнул сержанту и пошел обратно к машине. Вечерело быстро. Кровавый закат загустел и потух. Впереди была рутинная ночь и никакой надежды на успех.
Я впитываю силы. Я становлюсь все ближе. Мое счастье.
Мне осталось всего шесть шагов. Мне осталось выпить шесть ублюдков. Мое счастье.
Я сильнее. Я лучше. Умнее. Мое счастье.
И когда я стану еще лучше, ты же вернешься ко мне? Верно, мое счастье?
И больше никогда не уйдешь к другому.
Звонит будильник. В желтом свете слабых ламп я доедаю суп. Гудит под потолком одинокая муха. Я поправляю майку, встаю и ловлю эту муху. Она шевелит лапками. Осторожно выпускаю в форточку. Снова звонок. Телефон дребезжит на тумбочке у неубранной кровати. Пора. Выпиваю рюмку водки, не закусывая. Одеваюсь. В грязной прихожей накидываю пальто, прячу свой инструмент. Васильич. Старый скряга Васильич. Сегодня твой черед.
На улице накрапывает мелкий дождь. Я медленно бреду к остановке.
Сегодня никто не звонил. Что-то не так. Но останавливаться нельзя. Я сделаю восьмой шаг во что бы то ни стало. Пусть даже все черти преисподней явятся за мной. Я и чертей угощу своим поцелуем. Никто не помешает мне. Никто. Даже ты, мое счастье. Даже ты.
— Как вы догадались? — сержант смотрел с восхищением.
— Мы его уже проверяли, помнишь, после второй жертвы? — Синицын с наслаждением затянулся, выдохнул терпкий дым. Во влажном воздухе сигарета шипела, грея мокрые пальцы. Синицын прикрывал огонек ладонью от каплей дождя и мелко дрожал. Кажется, снова простуда. Эх, не слечь бы с температурой. А может, это азарт? — Проверяли, блядь.., — внутри, наперекор радости, вспучилась злость на собственную халатность. Проглядели ведь, проглядели тогда. А ведь все было на поверхности. — Жертвы всегда связаны со своим убийцей, так? Ну, почти всегда. А здесь «серийник», вроде как случайные убийства. Но. Все жертвы работали в поездах, продавали эти свои чебуреки и прочую шаверму.
— И?
— Ну, ты подумай. Кому нужны эти бедняги? — Синицын бросил окурок в лужу. Электричка показалась далеко впереди, заливая гулом пространство. — Вот ему и нужны, — он кивнул на мужика в пальто, стоящего метрах в десяти. — А теперь аккуратно его возьмем. Только перед самым…
— Перед чем, — насторожился сержант.
— Перед тем. Нужно, чтобы он хотя бы оружие достал.
— На живца, — сказал сержант. Электричка подъехала. Двери открылись. Мужчина в пальто осмотрелся, скользнул взглядом по толпе, вливающейся в пасти вагонов, засунул руку под мышку и юркнул вслед за всеми.
— На живца, — Синицын кивнул, и они зашли в вагон. Двери закрылись за их спинами. Электричка медленно стала набирать скорость. Воздух показался Синицыну вязким и терпким. Что-то шло не так.
Черти были в вагоне. Васильич, падла. Это все он. Накликал беду. Призвал эту дрянь.
Черти были в вагоне и смотрели на меня в упор. Им казалось, что они делают это исподтишка, но я не скот, который можно обмануть, я волк, и чую, я всегда чую… Черти были и снаружи, но я не мог убежать сразу. Тогда они схватили бы меня. Сейчас нужно просто выйти в туалет и сбросить инструмент в окно. Тогда черти не смогут меня сожрать. Тогда я сожру чертей.
А как же Васильич? А Васильич не убежит. Сегодня он отправится домой. А завтра. Кто знает, что будет завтра.
Ничего, мое счастье, мы все сможем пережить, верно? Мое счастье.
— Блядь!!! — Синицын нервно ходил по кабинету с неподкуренной сигаретой в руках. То и дело он зажимал зубами фильтр, щелкал зажигалкой, но та упрямо выдавала лишь искры, не желая гореть. В конце концов Синицын сломал сигарету и бросил ее под ноги, а зажигалку швырнул куда-то вперед. Шлепнувшись о рыжую штукатурку, зажигалка лопнула. Выстрелом отдался в ушах хлопок. Отрезвил. — Был же в вагоне. И этот придурок, как его?
— Васильев, — подсказал Смердюков.
— Васильев. Всю дорогу, всю дорогу отсвечивал перед ним. И он, падла, главное, видел его… черт, он и нас видел, я это сейчас понял, а так и просидел, все время! И главное, главное-то, его ж на перроне патруль взял, а при себе — ничего, ни-че-го. С-сука!
— Скинул, — сказал Смердюков невнятно. Он жевал. — Ничего, наши сейчас ищут.
— Десять километров, ты представляешь себе? Сколько мы будем искать? Да и толку… Он теперь надолго затихарится.
— Нет.., — сержант довольно улыбнулся, — не сможет.
— Почему еще?
Довольно чавкая, сержант закончил с первым, и приступил ко второму. Пальцы крепко сжимали промасленную бумагу. В кабинете стоял тяжелый луковый дух.
— Видели, в сумке у него? Ну, когда мы подошли, Иванько сумку его потрошил? Книга.
— Ну-ну, давай, что за книга?
— Секрет успешного бизнеса. Основы маркетинга.
— И что?
— И ничего, крышка у него съехала. Помните, когда мы его пробивали, чем он занимался? Он же тогда как раз с торговлей по вагонам завязал. Баблишком где-то разжился. Может, у бандитов в кредит взял, черт его знает. А только ларек его с шаурмой, который он открыл, сразу же и закрылся. Там и санитарная, и пожарные, и налоговики, все как коршуны слетелись, ну, вы знаете, как это у нас бывает. А мужика-то как раз перед тем и бабенка его бросила. А так как расписаны они были, все честь по чести, то квартирку она у него и отсудила. Может, адвокату какому дала, черт знает. А он книжек этих начитался, бизнесменом себя крутым возомнил, крыша у него и съехала, — Смердюков дожевал второй и принялся за третий. — Видали? И мы кой чего соображаем.
Синицын отобрал у сержанта жирный сверток и выбросил в мусорное ведро.
— Прекращай жрать эти чебуреки, бесишь, — достал сигарету, пошарил по карманам. Плюнул. — Собирай наших. Будем так брать, а улики на месте найдутся, я уверен.
— А риски?
— Да какие риски? Сам же сказал, баба его бросила, помнишь? Детей тоже нет. Не нажили. Так что дома никого, кроме него самого, быть не должно. Найдем улики, а там он сам заговорит. Вот и расскажет, зачем ему приспичило языки и сердца своих бывших коллег жрать. Все, поехали.
Счастье мое, ты слышишь? Это черти идут. Они уже рядом. Но я не отдам тебя им.
Счастье мое, не плачь. Не кричи. Это будет не больно. Мы вместе сделаем последний наш шаг к светлому будущему. Но для начала, для начала я должен тебя как следует спрятать. Прости. Я надежно тебя упакую. Я спрячу тебя вот сюда. И сюда. И сюда. Давай, давай свои руки, давай и ноги свои, и шею свою, подставь всю себя под мой любящий нож.
Счастье мое.
Старинные напольные часы привезли из мастерской после реставрации одновременно с неподписаной посылкой. Витольд Борисович минуту посмотрел на работу мастеров и бросился к коробке с поспешностью, несвойственной его почтенному возрасту и статусу. Часы могут подождать, полюбоваться ими он всегда успеет, хотя они и обошлись ему в копеечку. Витольд Борисович хохотнул. Черт с ними, с копеечками, налогоплательщики платят всегда.
Витольд Борисович принюхался, его ноздри затрепетали. Он зажмурился в предвкушении. От коробки исходило тепло и свет, невидимые никому, кроме него. Витольд Борисович сорвал обертку, разорвал тонкий картон и достал судочек. Внутри масляно кровоточил его обед. Витольд Борисович открыл судок, достал язык и положил себе в рот. Не жуя проглотил. Затем один за другим отправил туда же кусочки сердца. Вытер руки салфеткой, избавился от мусора и принялся ждать. Через минуту в утробе его звучно заклокотало, глаза налились кровью. Витольд Борисович зарычал, подвывая от удовольствия. Дверь вдруг приоткрылась, в щель заглянула секретарь:
— Господин мэр, все в порядке?
— Что такое? Что такое? — вскричал Витольд Борисович.
— Вы хорошо себя чувствуете?
Витольд Борисович улыбнулся и сказал:
— Словно заново родился и полон сил.
Секретарь смущенно опустила взгляд. Хотя она работала в мэрии уже несколько лет, странности шефа все еще приводили ее в некоторое замешательство.
— У вас посетитель. Какой-то Васильев. Хотел, чтобы вы помогли ему ссуду получить на развитие бизнеса.
— Какого такого бизнеса?— улыбнулся мэр.
— Ларек с шавермой у вокзала.
Витольд Борисович захохотал:
— Это мы завсегда. Мы только «за» — поддержать малый бизнес. Только «за».
И он снова захохотал. Секретарь закрыла дверь, а из кабинета все еще доносился зловещий хохот. Секретарь зябко поежилась и вышла в коридор:
— Витольд Борисович ждет вас. Мы всегда рады поддержать начинающих бизнесменов.
Проситель перекрестился и вошел в кабинет. Наступила тишина. И секретарю она показалась нехорошей. Ей показалось, что тишина эта что-то означает, что-то ужасное, но объяснить свои ощущения никак не могла. Затем наваждение прошло, и секретарь вернулась к работе. За окном выл ветер, дождь порывами орошал голые ветви и грязные улицы. Бабье лето закончилось.