Он искал ее в каждом шорохе, в каждом отблеске света на стенах замка. Его люди рыскали по городу, но Совикус знал: она близко. Он чувствовал ее, как зверь чует добычу. И когда он найдет ее, она поймет — никто не уходит из его паутины.

В первые дни без короля Совикус не терял времени. Пока Всеволод сражался в Моргенхейме, советник укреплял свою власть в Вальдхейме, используя оружие, бывшее острее любого клинка, — страх. Он созывал стражу, отдавал приказы, которые звучали как приговоры, и собирал вокруг себя тех, кто готов был служить ему без вопросов, из страха или алчности. Его покои в замке, некогда скромные, теперь превратились в подобие тронного зала — стены украшали древние свитки с выцветшими письменами, карты с выжженными символами и артефакты, которые он добыл из тайных хранилищ под городом, пропитанных запахом земли и забытых эпох. В центре комнаты стоял стол, заваленный пергаментами, а на нем — посох с наконечником из черного металла, мерцавшем багровым светом, подарок Моргаса, о котором Тенебрис шептала на их темном совете. Этот посох, выкованный из хаоса, был ключом к разрушению защиты титанов, охранявших Ловец Душ, и Совикус уже чувствовал его силу, она текла через его пальцы, как яд, отравляя разум и сердце.

Он не доверял никому. Стражники, некогда служившие Всеволоду, теперь подчинялись ему, но их взгляды были пусты, их верность — хрупка, как тонкий лед под весенним солнцем. Он знал, что многие из них все еще шептались о короле, о его возможном возвращении, и это раздражало Совикуса, как заноза под ногтем, которая с каждым движением вгрызается глубже. Чтобы заглушить эти слухи, он ввел комендантский час, запретил собрания, а тех, кто осмеливался говорить о Всеволоде, бросал в темницы под зáмком, где сырость и тьма ломали их дух. Горожане боялись поднять глаза, их шаги стали бесшумными, а голоса — шепотом за закрытыми дверями, дрожащим от ужаса. Совикус наслаждался этим страхом, он питался им, как огонь питается сухими ветвями, чувствуя, как город сжимается в его кулаке.

Но главной его целью была Диана. Он знал от Моргаса о ее связи с Ловцом Душ, о пророчестве, которое говорила Тенебрис в ее темном зале: «Диана — потомок Алекса, ключ к освобождению Арта». Совикус не сомневался — она где-то в городе, прячется, как мышь в норе, и его задачей было найти ее, сломить ее волю и заставить служить планам темных богов. Он не знал, что она ускользнула той ночью, когда храм Люминора рухнул под ударом тьмы, что ее побегу помог Дмитрий и его люди, и она уже мчалась прочь на Вороне, оставив Вальдхейм позади, а его — в неведении.

На второй день после падения храма один из стражников, рыскавший у конюшен, доложил о пропаже черного жеребца — Ворона, лошади Дианы, которая обычно находилась в стойле под замком. Это было первым ударом, пробившим броню уверенности Совикуса. Он немедленно приказал проверить конюшню и допросить всех, кто мог быть причастен. Вскоре ему привели Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, его худые плечи ссутулились под взглядом стражников. Совикус стоял в зале совета, его пальцы сжимали посох, багровый свет отражался в его холодных глазах, когда мальчишку бросили к его ногам.

— Где конь? — голос Совикуса был низким, как рокот грома, каждый слог падал, как камень в глубокий колодец. Он шагнул ближе, его тень легла на Гаральда, заставляя того вжаться в холодный каменный пол.

— Я… я не знаю, господин, — пробормотал Гаральд, его голос дрожал от ужаса, глаза метались, но в них мелькало упрямство. — Ворон… он был там вечером, а потом… пропал.

— Лжешь, — оборвал его Совикус, его рука сжала посох сильнее, багровый свет вспыхнул, осветив лицо мальчика. — Ты был в конюшне той ночью. Конь не мог исчезнуть сам по себе. Говори, кто взял его, куда ушла Диана, или я вырву правду из твоих уст, когда палач будет сдирать с тебя кожу.

Гаральд побледнел, его пальцы стиснули край потертого плаща, но он молчал, сжав губы в тонкую линию. Совикус кивнул стражникам, стоявшим у дверей, их лица были пусты, как маски смерти. Они схватили мальчика за руки, выкручивая их за спину с хрустом, пока он не вскрикнул, его голос эхом отозвался в зале. Торин, широкоплечий стражник с короткой бородой, вытащил кнут, его кожаные полосы свисали, как змеи, готовые ужалить.

— Последний раз спрашиваю, — прошипел Совикус, наклоняясь к Гаральду так близко, что тот почувствовал его холодное дыхание на своем лице. — Где она? Кто помог ей?

— Не знаю! — выкрикнул мальчик, его голос сорвался, глаза наполнились слезами, но он не сломался. — Клянусь, я ничего не видел!

Первый удар кнута рассек воздух, и кожа на спине Гаральда лопнула, как сухая ткань, кровь брызнула на пол, окрашивая камни багровым. Он закричал, его тело дернулось в руках стражников, но они держали крепко, их пальцы впивались в его худые плечи, оставляя синяки. Второй удар пришелся ниже, разрывая рубаху, обнажая тонкие ребра, проступавшие под кожей. Кровь стекала по спине, горячая и липкая, смешиваясь с потом, выступившим от боли. Гаральд стиснул зубы, его крик перешел в хриплый стон, но он не назвал Диану, не выдал Дмитрия, не проронил ни слова о той ночи, когда она ускакала в темноту.

Совикус кивнул Торину, и тот отложил кнут, достав из угла зала железный прут, конец которого раскалился в жаровне до багрового свечения. Он поднес его к боку Гаральда, и запах паленой плоти наполнил воздух, едкий и тошнотворный. Мальчик завыл, его тело выгнулось дугой, кожа шипела и пузырилась под раскаленным металлом, оставляя черный ожог, дымившийся в холодном воздухе зала. Совикус смотрел, его лицо оставалось неподвижным, как камень, но внутри него кипела ярость — этот жалкий конюх, этот ребенок, осмелился бросить вызов ему, советнику, державшему Вальдхейм в страхе.

— Говори! — рявкнул он, ударив посохом о пол, отчего багровая вспышка осветила зал, бросив тени на стены. — Кто взял коня? Кто был с ней?

Гаральд, задыхаясь от боли, поднял голову, его глаза, полные слез, встретились со взглядом Совикуса. Он прохрипел, едва шевеля обожженными губами:

— Я… не знаю… ничего…

Торин схватил его за волосы, рванув голову назад, и прижал раскаленный прут к внутренней стороне его бедра. Кожа зашипела, мышцы свело судорогой, и Гаральд закричал так, что голос сорвался в хрип, его тело обмякло, но стражники не дали ему упасть. Они били его кулаками — в живот, в грудь, в лицо, — пока кровь не потекла из разбитого носа, заливая его подбородок. Его худое тело покрылось багровыми пятнами, но он молчал, его преданность Диане была сильнее страданий, сильнее страха перед смертью.

Часы тянулись, как вечность. Кнут, железо, кулаки — все смешалось в агонии, наполнившей зал звуками боли: криками, стонами, глухими ударами о плоть. Наконец, когда Гаральд потерял сознание, его тело обвисло в руках стражников, как сломанная кукла, Совикус махнул рукой, его голос был сух, как ветер в пустыне:

— Бросьте его в темницу. Если очнется — допросите снова. Он знает больше, чем говорит. Выжмите из него все.

Стражники уволокли мальчика, оставив за собой кровавый след на каменном полу, тянущийся, как зловещий узор. Совикус отвернулся, его пальцы сжали посох так, что суставы побелели. Он не получил ответов, но его разум уже цеплялся за новую мысль: если конь пропал, кто-то помог Диане уйти. Город был закрыт, ворота под охраной — как она могла ускользнуть?

На третий день поисков пришел второй след. Один из часовых у ворот, молодой парень с веснушками, проболтался под давлением Торина, что видел отряд стражников той ночью — Дмитрия и двух его людей, они вывели женщину в плаще за стены. Совикус немедленно приказал схватить их. Дмитрий, широкоплечий воин, и его товарищи — Игорь со шрамом на щеке и Петр с усталыми глазами — были приведены в подвал замка, в камеру, где стены покрывала сырость, а воздух пах плесенью и кровью.

Совикус спустился к ним сам, его шаги гулко отдавались в каменных коридорах, посох в руке мерцал багровым, освещая его лицо зловещим светом. Стражники стояли перед ним, закованные в цепи, в рваных рубахах, их доспехи были сорваны. Дмитрий смотрел на советника с вызовом, его подбородок был поднят, но в глазах мелькала тень страха.

— Вы провели ее через ворота, — начал Совикус, его голос был тих, но резал, как лезвие. — Вы предали меня. Говорите, куда она ушла, или я выжгу вашу верность из ваших костей.

— Мы служим королю, не тебе, — бросил Дмитрий, его голос был хриплым, но твердым. — Ты не найдешь ее.

Совикус прищурился, и в багровом свете посоха его лицо казалось злобной маской.

Воины обменялись быстрым взглядом. Дмитрий шагнул вперед, напряг плечи, а затем с рычанием бросился на советника. За ним рванулись Игорь и Петр, схватив со скамьи ржавую цепь и обломок доски.

Совикус даже не сделал шага назад. Он лишь поднял руку, и багровое пламя вспыхнуло в посохе. Воздух дрогнул, и в подвале разнесся гул, словно из глубин земли поднимался гром.

Удар невидимой силы отбросил Дмитрия в сторону; он пролетел несколько шагов и врезался в стену, кровь брызнула из рассечённой головы. Игорь, успевший замахнуться цепью, застыл в воздухе, будто его поймали стальными когтями, и сдавленный крик вырвался из его горла, когда кости начали хрустеть. Петра пронзил алый луч, вырвав из его груди короткий крик — тело дернулось и упало, дымясь, словно изнутри его жгло огнем.

— Жалкие псы, — холодно произнес Совикус, опуская посох. — Королю вы служите? Король мертв для этого города. А верность вашу я выжгу.

И багровое сияние снова вспыхнуло в камере, заливая сырость стен кровавым светом.

Игорь рухнул на каменный пол, его тело обмякло, словно сломанная кукла. Петр еще дернулся в судороге, но вскоре затих, обугленный изнутри багровым пламенем.

Лишь Дмитрий, израненный, но еще живой, поднялся на колени, глотая кровь. В его глазах, полных боли и ярости, горел вызов.

Совикус наклонился, и багровое сияние его посоха легло на лицо воина, обнажив каждую складку презрения.

— Упрямец… Это хорошо. Но упрямство — это изъян, оно лишь делает вкус боли ярче.

Совикус улыбнулся, его тонкие губы растянулись в кривой усмешке. Он щелкнул пальцами, и в подвал вошел Торин, мрачный и с ящиком в руках, наполненным ржавыми клещами, крюками и ножами, чьи лезвия блестели в тусклом свете факелов.

Пытка началась с Дмитрия. Торин медленно зажимал его пальцы в клещи, пока кости не хрустнули, как сухие ветки, и кровь не потекла по железу. Дмитрий зарычал, его тело напряглось, цепи звенели, но он стиснул зубы, не издав ни звука. Совикус шагнул ближе, его глаза сузились:

— Куда она пошла?

Молчание было ответом. Торин вырвал ноготь с большого пальца, медленно, с хрустом, и Дмитрий наконец закричал, его голос эхом отозвался в подвале. Кровь капала на пол, смешиваясь с грязью, но он не сломался. Тогда Совикус кивнул, и стражники притащили жаровню с раскаленными углями. Они прижали ладонь Дмитрия к углям, кожа зашипела, запах горелой плоти наполнил камеру, и он завыл, его тело выгнулось, цепи натянулись до предела.

Игоря пытали следующим. Торин вонзил крюк ему под ребра, медленно проворачивая его в плоти, пока кровь не хлынула на пол, темная и густая. Игорь задыхался, его крики перемежались хрипами, но он молчал, его взгляд был пуст, как у человека, который уже увидел свою смерть. Петр, самый слабый из троих, весь переломанный после стычки с Совикусом, сдался, когда ему сломали колено молотом — кость треснула с глухим звуком, и он закричал, умоляя остановиться:

— Она ушла… за стены… на север… больше не знаю!

Совикус кивнул, его лицо оставалось холодным, как лед. Он получил направление, но этого было мало. Эти трое предали его, и их смерть должна была стать уроком для всех. Он приказал собрать людей и добить мятежных стражников на площади перед замком, чтобы горожане видели, что бывает с теми, кто идет против него.

На рассвете Дмитрия, Игоря и Петра, еле живых, выволокли на площадь, их тела были покрыты запекшейся кровью и ожогами, ноги подгибались, но стражники тащили их вперед. Толпа собралась в молчании, их лица были бледны, глаза полны ужаса. Совикус стоял на балконе замка, его мантия развевалась на ветру, посох в руке мерцал багровым. Торин зачитал приговор:

— За предательство Короля и помощь шпионам Хротгара — смерть через удушение и четвертование.

Дмитрия привязали к столбу, веревка обвила его шею, затягиваясь медленно, пока его лицо не посинело, глаза не выкатились из орбит, а язык не вывалился наружу. Он хрипел, его тело дергалось в агонии, пока жизнь не покинула его. Затем топор Бьорна, одного из наемников Совикуса, опустился на его плечи, отсекая руки, ноги, голову — кровь хлынула на камни, окрашивая их алым. Игоря и Петра ждала та же судьба: удушение, пока их горло не сдавило до предела, а затем топор разрубил их тела на части, куски плоти падали в грязь под безмолвный взгляд толпы.

Совикус смотрел сверху, его лицо было неподвижным, но внутри он чувствовал удовлетворение. Это был сигнал — никто не посмеет предать его снова. Он повернулся к Торину, его голос был тих, но полон угрозы:

— Узнай, кто еще мог знать о ее побеге. Допроси всех у ворот той ночью. И проверь север — она не могла уйти далеко.

На следующий день он созвал своих лучших людей — не стражников, а наемников, которые служили ему за золото. Четверо следопытов стояли перед ним в зале совета: темные фигуры в потертых плащах, с лицами, скрытыми шрамами и тенями. Первый, Рагнар, был высоким и худым, с длинным кинжалом на поясе и глазами, как у ястреба. Вторая, Кейра, женщина с короткими черными волосами, держала арбалет, ее движения были быстры, как у кошки. Третий, Бьорн, широкоплечий и молчаливый, сжимал топор, чье лезвие было покрыто зазубринами от прошлых битв. Четвертый, Сигрид, был самым старшим, с седыми прядями в бороде и прорезающим насквозь взглядом. Эти люди были не просто охотниками — они были убийцами и могли выследить добычу в любой тьме.

— Найдите Диану, — приказал Совикус, его голос был тверд, как сталь. — Живой. Она нужна мне здесь, в этих стенах. Ищите за городом, в лесах, в деревнях. Она не могла уйти далеко. Приведите ее ко мне, и золото станет вашим.

Рагнар усмехнулся, его тонкие губы растянулись в кривой улыбке.

— А если она будет сопротивляться?

— Сломайте ее волю, но не трогайте ее тело, — отрезал Совикус. — Она — ключ. Без нее все рухнет.

Следопыты кивнули, их тени растворились в дверях, а шаги вскоре стихли в коридорах замка. Совикус остался один, его взгляд упал на посох, лежащий на столе. Он чувствовал, как сила Моргаса пульсирует в нем, как зов Ловца Душ становится громче с каждым днем.

Он закрыл глаза, и она явилась — Диана, с ее дерзким взглядом, с ее звонким голосом, который резал его слух как клинок. Она была не просто дочерью короля, не пешкой в его игре. Она была его пламенем, его одержимостью, он жаждал раздуть ее пламя, подчинить, но не погасить. Он видел ее шаги в этих коридорах, слышал ее дыхание, чувствовал, как ее воля, такая упрямая, сталкивается с его силой. Он хотел, чтобы Диана стала его — связанной с ним не только телом, но и духом. Ради нее, ради того, чтобы вплести ее в свою судьбу, он должен был завладеть Ловцом Душ. С этим клинком он уничтожит всех богов и сам займет их место, единственный бог, а она будет по правую руку от него — символ его власти.

Но глубже, за словами и мыслями, поднималось странное, тревожное чувство, будто без нее все это лишалось смысла. Совикус не называл его, не признавал — и все же оно жгло его сильнее жажды власти. Он не понимал, что с ним происходит, и именно это пугало его больше всего.

Ее отсутствие разъедало его, как яд. Она была близко — в тенях Вальдхейма или в лесах, за стенами. Он почти чуял ее — запах, дыхание свободы, которую он поклялся отнять.

Совикус медленно развел руки, будто собирался заключить в объятия весь город. Воздух между его ладонями задрожал, и оттуда рванула дугой багровая магия. Она струилась, извивалась, словно живая, охватывая пространство между его руками, как сеть, готовая сомкнуться на добыче. Стены подвала отозвались гулом, тени дрогнули.

Магия вытекла из-под его пальцев и потянулась дальше — сквозь камень и землю, к улицам, к башням, к заколоченным домам и пустым площадям. Она шла по городу, как хищный зверь, обнюхивая каждый закоулок, цепляясь за дыхание, шаги, следы. Совикус чувствовал, как его воля опутывает Вальдхейм, протягиваясь за стены, в леса и деревни.

Даже силы Моргаса, древние и бездонные, казалось, блекнут рядом с этим видением. Для Совикуса все сводилось к одному — к Диане. Она была центром, ради которого он подчинял и город, и тьму, и саму магию. И если она где-то скрывается, магия узнает об этом, и он вырвет ее из любой тени.

Диана была его триумфом, его правом. Он найдёт ее. Заставит склонить голову, увидеть его величие, признать, что она принадлежит ему. И когда она окажется в его власти, его паутина сомкнется, и мир поймет, что нет силы выше его.

***

В тот же вечер, когда ночь окончательно опустилась на Вальдхейм, в зал совета ворвался Торин, его лицо было бледнее мела, а голос дрожал от спешки:

— Господин! Король вернулся! Всеволод у ворот с отрядом. Он требует вас!

Совикус замер, его пальцы сжали посох, багровый свет вспыхнул, осветив его лицо. Всеволод жив? Это было невозможно, его возвращение было новым ударом, подставившим под сомнение все планы. Но Совикус быстро взял себя в руки, его разум заработал, как механизм, выискивая выход. Король был угрозой, но и возможностью. Если убедить его, направить его гнев, его силу…

— Где он сейчас? — резко спросил Совикус, его голос стал холоднее льда.

— Его ведут сюда, в зал совета, — ответил Торин, отступая под взглядом советника. — Он спрашивает о Диане. И о храме.

Совикус кивнул, его губы дрогнули в легкой усмешке. Он должен действовать быстро. Всеволод был слеплен из ярости и веры — этими нитями можно управлять. Но рядом с ним был Андрей, священник, чья вера в Люминора была занозой в его планах. Этот человек мог разглядеть правду, мог настроить короля против него. Андрей должен исчезнуть.

— Приготовьте стражу, — приказал он Торину, его голос стал тихим, но полным угрозы. — Когда Всеволод войдет, я займу его. Но священник… он не должен остаться живым. Устройте ловушку. Пусть это будет несчастный случай — упавшая балка, обвал в коридоре. Никто не должен заподозрить.

Торин кивнул, его глаза расширились, но он не посмел возразить. Он исчез за дверью, оставив Совикуса одного. Советник подошел к окну, глядя на город, вид которого открывался перед ним, как шахматная доска. Возвращение Всеволода меняло игру, но не ломало ее. Он повернется к королю, сыграет на его страхе за Диану, на его жажде мести. Он убедит его отправиться войной на Хротгара, скажет, что это единственный способ спасти дочь, вернуть мир. А когда Всеволод вновь уйдет, оставив город в его руках, он найдет Диану и завершит начатое.

Совикус сжал посох, его пальцы ощутили холод металла. Заркун, Тенебрис, Моргас, Некрос — они ждали его успеха. Арт ждал своего освобождения. И он, Совикус… Пусть боги думают, что он безмозглая пешка. На самом деле он сам двигал фигуры на доске. Он слушал их разговоры, терпел их насмешки, но в сердце хранил собственный план.

Когда он получит Ловец Душ, боги падут вместе со смертными. Их власть будет сокрушена, их имена забудутся, а он станет тем, кто встанет над всеми — и над людьми, и над богами.

Пусть Всеволод думает, что вернулся в город как спаситель. Скоро он узнает: тьма, которая правит Вальдхеймом, сильнее любого света.

***

Где-то далеко, среди деревьев, Диана вздрогнула. Холод пробежал по коже, дыхание перехватило, будто невидимая рука коснулась ее плеча. Она обернулась, но в лесу никого не было — только ветви гнулись под ветром. Внутри что-то шептало ей: он ищет.

Всеволод шел впереди, высокий, его широкие плечи ссутулились от усталости — она терзала его мышцы, как невидимый зверь. Его некогда серебристые, а теперь темные от грязи волосы, слипшиеся от влаги и пота, падали на лоб, закрывая глубокие морщины, вырезанные днями без сна и ночами, полными кошмаров. Глаза, усталые и красные от бессонницы, горели непреклонностью, которая не угасала даже под бременем голода и холода — этот огонь держал его на ногах. Плащ, ранее багряный, символ его власти, выцвел до тусклого бордового оттенка, обтрепался по краям и висел на нем, как изодранный саван, но он цеплялся за него, как за последнее напоминание о том, кем он был до того, как тьма Моргенхейма разорвала его мир на куски. Он вспомнил, как учил Диану держать меч, — ее маленькие руки с трудом держали рукоять легкого учебного деревянного меча, но глаза, огромные и голубые, горели упрямством. «Я буду как ты, отец», — сказала она тогда, и он улыбнулся, гладя ее по голове. Теперь он боялся, что это упрямство привело ее в лапы тьмы, гнавшейся за ним от Моргенхейма. «Держись, дочь», — шептал он про себя, и этот едва слышный шепот был якорем, он не давал ему рухнуть в бездну, которая звала его с каждым шагом.

Дорога тянулась бесконечно. Люди шли, спотыкаясь и держась за животы. Голод терзал их нутро. Силы таяли, шаги становились тяжелее, чем сталь на плечах, а мысли сводились к одному — к кусочку хлеба, к запаху мяса, к любой крохе пищи. Но в мешках зияла пустота, и только ветер свистел, напоминая о пустых желудках, холод пробирал до костей, проникая под одежду, под кожу и в самую душу. Ярослав, молодой воин, чье лицо было обветрено долгой дорогой и отмечено первым шрамом через бровь, шел, стуча зубами, его голос, хриплый от сухости в горле, прорезал тишину:

— Будто дышим могилой. Этот туман… он пахнет смертью.

Валрик, телохранитель короля, высокий, как сосна, с широкими ладонями, сжимавшими рукоять меча, шагал с напряжённой спиной, но даже он с его выносливостью прогибался под натиском усталости. Он бросил взгляд на Ярослава и буркнул:

— В былые дни мы бы с королем эту мглу зарубили. Теперь еле ноги тащим.

Гримар, коренастый и молчаливый, с топором на плече, выглядел как медведь, загнанный в угол, но его глубоко посаженные глаза выдавали страх, который он скрывал за суровым молчанием. Лора, молодая женщина с тонкими чертами лица и спутанными светлыми волосами, поддерживала своего отца, Эдгара, чья трость оставляла глубокие борозды в грязи, ее руки тряслись от холода и тревоги. Эдгар, старик с морщинистым лицом, казался тенью былого себя, его взгляд был пуст, как выжженная земля, но он цеплялся за дочь, как за последнюю нить жизни. Священник Андрей замыкал шествие, его ряса, некогда белая, теперь покрылась серыми пятнами, а пальцы, сжимавшие деревянный символ Люминора, дрожали от напряжения и холода. Никто не жаловался — сил на слова не осталось, только тяжелое дыхание да шорох шагов нарушали тишину, которая давила на уши, как невидимый груз.

Финн шел последним, укутавшись в свои мысли, и время от времени бросал взгляд на браслет на своей руке — тусклый, словно утративший свет.

На третий день пути они наткнулись на деревню — или то, что от нее осталось. Туман расступился ровно настолько, чтобы явить их глазам мрачный силуэт: покосившиеся крыши, треснувшие стены, прогнившие доски, торчащие из земли покрытые плесенью и сыростью. Ярослав сплюнул в грязь, его голос сорвался:

— Может, хоть корку хлеба найдем? Надоело жрать ветер и пить этот проклятый туман.

— Сомневаюсь, — отозвался Андрей, перекинув суму через плечо. Тон его голоса был тихим, усталым, в нем сквозила горькая правда, которую он видел слишком часто. — Но крыша над головой — уже удача. Ночь близко, а холод убьет нас быстрее голода.

Всеволод молча кивнул, не отводя взгляда от деревни, его сердце сжалось от тревоги, она росла с каждым часом, острая, как нож. Он шагнул к самому большому дому — старому, сырому, пропахшему плесенью и чем-то еще, едва уловимым, но зловещим, цепляющимся за ноздри, как запах крови. Балки под ногами скрипели, угрожая рухнуть под весом выживших, пол устилала сухая солома, шуршащая под сапогами, а в углу тускнел давно остывший очаг, окруженный почерневшими камнями, покрытыми копотью, теперь она осыпалась с них, как пепел былой жизни.

— Сумерки близко, — прогудел Валрик, его низкий голос дрожал от напряжения. Он стоял у входа, сжимая меч, словно ожидая, что тьма вот-вот вырвется из углов. — Лучше остаться здесь. Хоть стены защитят от ветра и этой проклятой мглы.

— Слышите? — внезапно перебила его Лора. . Она замерла, вглядываясь в темный коридор, уходивший в глубину дома, ее глаза расширились от страха. Рядом стоял Эдгар, опираясь на трость, его бледное лицо напряглось, а взгляд следил за дочерью. — Там кто-то ходит.

Все напряглись, дыхание замерло в груди. Сквозь щели в стенах завывал ветер, хлопая ставнями где-то вдалеке, но затем послышался шорох — тихий, почти призрачный, а за ним — слабый, протяжный стон, он пробирал до костей, напоминая о ужасах Моргенхейма. Всеволод сжал рукоять меча, пальцы побелели от усилия, его взгляд метнулся в темноту коридора. Валрик и Гримар синхронно изготовились, подняв оружие — меч и топор сверкнули в свете факела, который держал король, их движения были отточенными, как в былые дни битв.

— Кто там? — рявкнул Всеволод, вскинув факел выше. Пламя затрещало, бросая дрожащие тени на стены, но ответом была лишь тишина, густая и зловещая, которая давила на уши.

Они двинулись на звук, ступая осторожно, словно боялись разбудить что-то скрытое в этом доме. Половицы скрипели под ногами, солома шуршала, а воздух становился все тяжелее, пропитанный сыростью и запахом гниющих досок, и смешивался с металлическим привкусом, как от пролитой крови. Лора держалась за руку Эдгара, ее трясло от наступающей волны страха, а Андрей шептал молитву, его голос был едва слышен, растворяясь во мраке, как слабый луч света. В конце коридора обнаружилась каморка, загороженная ржавым засовом, покрытым пятнами бурой ржавчины. Гримар, крепко ухватив топор, рванул засов с глухим скрежетом, эхом, отозвавшимся в стенах, его лицо напряглось от усилия. Дверь поддалась и открылась с протяжным скрипом, от которого по спине пробежали мурашки.

Внутри лежал старик — дряхлый, в лохмотьях, с кожей белее мела и черными кругами под глазами, они делали его похожим на мертвеца, вырванного из могилы. Его дыхание было едва слышным, похожим на шорох, а рядом валялась пустая миска и опрокинутая кружка, покрытая коркой грязи. Он шевельнулся, его мутные глаза приоткрылись, и он прохрипел, едва шевеля потрескавшимися губами:

— Воды…

— Андрей, — коротко бросил Всеволод, не отводя взгляда от старика. Его голос был тверд, но в нем мелькнуло сострадание, хотя он редко его показывал.

Священник, сжав губы в тонкую линию, опустился на колени рядом с умирающим. Он достал кожаную фляжку, в которой плескалось всего несколько глотков воды — остатки их скудных запасов, они берегли их для себя, как последнее сокровище. Приподняв голову старика, он дал ему напиться. Тот закашлялся, вода стекала по его подбородку, но он глотнул, жадно, как зверь, цепляющийся за жизнь, его тонкие дрожащие руки тянулись к фляжке.

— Спасибо… — выдохнул он, моргая мутными глазами, и на миг они прояснились. — Думал, конец… один в этой тьме.

— Что здесь было? — Всеволод опустился на колено напротив, его голос стал низким, почти шепотом, но в нем были нотки тревоги. Он смотрел в лицо старика, пытаясь найти в нем ответы, они могли бы пролить свет на тьму, преследующую их от самого Моргенхейма.

— Тени… — старик с трудом выдавил слово. — Они… повсюду. Остальные кричали, бежали… я видел, как они исчезали в тумане — один за другим. А я… не смог. Этот туман… он живой, шепчет, зовет… — Его глаза закатились, голова откинулась назад, и он обмяк в руках Андрея, дыхание его стало еще слабее, как угасающий шепот.

— Жив? — Валрик шагнул ближе, вглядываясь в лицо священника, его рука все еще сжимала меч, пальцы напряглись. — Что он несет? Это безумие?

Андрей приложил пальцы к шее старика, проверяя пульс, и кивнул, его голос был тих, но тверд:

— Еле дышит. Оставим его в покое. Он видел то же, что и мы в Моргенхейме — тени, крадущие жизнь.

Лора посмотрела на Андрея, ее голос был полон страха и гнева:

— Вы говорите о свете, а я вижу только туман и смерть. Где ваш Люминор, когда он нужен?

— Он здесь, — тихо ответил священник, сжимая символ на груди усталыми руками, но глаза Андрея горели верой. — В нас. В том, что мы еще живы и продолжаем путь.

Они уложили старика на охапку соломы у стены, укрыв его драным плащом Валрика — он снял его с плеч, несмотря на холод, его лицо смягчилось, когда он поправил ткань. Ярослав вытащил из мешка черствый кусок хлеба — последний их запас, завернутый в тряпицу, пропитавшуюся сыростью, на его суровом лице мелькнула слабая улыбка, когда он положил кусок хлеба рядом со стариком.

— Кормить его больше нечем, — буркнул Гримар, отводя взгляд, словно стыдясь своего бессилия, его голос был грубым, но в нем мелькнула жалость.

— Пусть очнется не в темноте, — сказал Всеволод, ставя факел рядом. Пламя трещало, отбрасывая золотые блики на лицо старика, и на миг его черты смягчились, как будто он вспомнил что-то давно забытое — дом, тепло, семью.

Утром они покинули дом, оставив деревню позади. Андрей склонился над стариком, положив на его грудь маленький деревянный символ Люминора, и прошептал короткую молитву, едва слышную в утренней тишине, она звенела в ушах, как далекий колокол. Валрик, оглядев пустые улицы, пробормотал, его голос был хриплым:

— Прости, старик. Больше мы не в силах. Слишком много мы оставили за спиной.

Дорога становилась все тяжелее. Голод изматывал, ноги подкашивались от усталости, но случайная добыча спасала от краха. На шестой день Гримар подстрелил пару тощих зайцев, их шкуры были покрыты грязью, а мясо — жестким, как старая кожа, но той ночью у костра варился бульон — густой, с запахом мяса и трав, и он казался им роскошью после стольких дней голода. Они сидели тесным кругом, пламя трещало, бросая блики на их измождённые лица. Лора подвинула чашку Эдгару:

— Ешь, отец. Ты еле держишься.

Старик принял еду дрожащими руками, но глаза его, тусклые и пустые, смотрели в огонь, будто он искал там что-то давно потерянное. Он кивнул, но не сказал ни слова, его молчание было тяжелее всех слов, которых он не мог найти. Лора тихо напевала старую песню, ее голос срывался от холода, но мелодия, слабая и нежная, пробивалась сквозь мрак, и Эдгар впервые за дни улыбнулся, его морщинистое лицо смягчилось. Всеволод смотрел на них, и перед глазами мелькнул образ Дианы — маленькая, с растрепанными волосами, напевающая ту же мелодию у очага в замке, ее голос звенел, как колокольчик. Где она теперь?

Он сидел в стороне, укрытый тенью голых деревьев, глядя в затянутое облаками небо, его пальцы сжали кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные следы. Тревога резала его душу глубже голода, глубже усталости, глубже страха, который гнался за ним от Моргенхейма. Он вспомнил ту ночь, когда Тенебрис вышла из мглы, ее багровые глаза смотрели сквозь него, а голос, холодный и глубокий, резал тишину: «Вы пока нужны этому миру». Тени Некроса отступили тогда, но зачем? Что она скрывала? И как это связано с Дианой?

— Ваше Величество. — Андрей подсел к нему, его ряса шуршала по земле, пропитанной влагой, его голос был тих, но тёпл. — Вы терзаете себя. Я вижу это в ваших глазах.

— Не могу иначе, — глухо ответил король, не глядя на священника, его голос был хриплым, и слова словно вырывались из глубины его души, где он прятал всю боль и страх. — Диана… вдруг там беда? Вдруг я опоздал, как опоздал в Моргенхейме?

— Верьте в свет Люминора, — тихо сказал Андрей, положив руку на плечо Всеволода, в его голосе была сила, которую он черпал из своей веры. — И в ее силу. Она ваша дочь — в ней ваша кровь, ваша воля.

Всеволод нахмурился, но кивнул, слова священника были правдой, но не могли заглушить страх, тот грыз его изнутри, как зверь — добычу. Он цеплялся за эту надежду, как за соломинку.

На седьмой день туман сгустился до предела. Он висел в воздухе, плотный, как вода, скрывая даже очертания спутников, превращая их в размытые силуэты, двигавшиеся, как призраки. Валрик споткнулся о корягу, выругался, его голос прорезал мглу:

— Чертова мгла! Ни зги не видно! Как идти, если даже рук своих не разглядеть?

— Держитесь ближе! — крикнул Всеволод, подняв факел выше. Пламя тонуло в белом мареве, свет его гас, не пробивая мглу и оставляя лишь слабый ореол вокруг его руки, как угасающая надежда.

Андрей шептал молитвы и не умолкал ни на минуту, слова сливались в тихий гул, и он отгонял тьму, цепляющуюся за их разум. Туман отвечал шорохами, невнятными голосами, они звучали то близко, то далеко, словно кто-то крался за ними, шепча их имена. Лора сжала руку Эдгара, ее голос стал тонким от страха:

— Меня зовут… — прошептала она, глаза ее расширились, отражая белесую пустоту. — Это призраки? Или я схожу с ума?

— Нет, — отрезал Андрей твердым как сталь голосом, полным веры. — Тьма играет с нами. Наполняет страхи голосами. Не слушай их. Иди вперед, Лора.

Гримар, сжимая топор, хрипло буркнул, его дыхание рвалось в холод облачками пара:

— Лучше бы волки напали… С ними хоть ясно: зарубил — и конец.

Ярослав скривил губы в голодной ухмылке:

— Зарубил, а потом еще освежевал и мясо с них… жареное, с дымком.

Андрей втянул носом пустой воздух, будто в нем мог притаиться запах пищи, и прошептал:

— Никогда не ел волчатины… Интересно, горькая она или сладкая?

Всеволод мрачно усмехнулся, поправляя меч на боку:

— Уж явно получше вчерашних тощих зайцев.

Старик Эдгар почтительно склонил голову:

— Ваше Величество… позвольте сказать, без Гримара мы бы вчера остались совсем без пищи. Его стрелы и меткий глаз спасли нас.

Лора, его дочь, прижала к себе плащ и тихо добавила, стараясь говорить уважительно:

— Суп был скудным, но он согрел нас. Мы благодарны вам и вашим людям.

Финн шагнул ближе, стараясь держать голос ровным:

— Истинная правда. Пусть мяса было мало, но оно вернуло силы.

Валрик, сдержанный, но гордый, опустил взгляд и произнес:

— Мы сварили его, как сумели. Хоть на час стало легче.

Всеволод вскинул голову, посмотрел на Гримара и неожиданно рассмеялся:

— Слышишь, стрелок? Едва не превратился в королевского повара. Придется выписать тебе премию, только заячьими шкурками!

И на миг, среди холода и голода, все засмеялись — грубо, хрипло, кто-то даже с кашлем, но смех разорвал тьму и сделал ее чуть менее страшной. Этот редкий, почти забытый звук будто оттолкнул мрак, нависший над ними.

Когда смех стих, наступила вязкая тишина. Только шорох опавших листьев под сапогами и завывание ветра сопровождали их шаги. Но что-то изменилось. Ветер ослаб, больше не резал лицо холодными иглами, а туман редел, будто устав скрывать дорогу.

Когда надежда почти угасла, мгла начала рассеиваться — медленно, нехотя, словно отступая под чьим-то взглядом.

Валрик первым заметил перемену. Он прищурился, вглядываясь в тусклое пространство впереди, и его голос, полный облегчения, прорезал тишину:

— Светлеет! Вальдхейм близко?

Сквозь голые ветви проступили очертания равнины, а за ней — темный силуэт крепостных стен, возвышавшихся над землей, как стражи давно забытого мира. Всеволод прищурился, вглядываясь в дымку, его сердце сжалось от смеси облегчения и тревоги.

— Башни… Это он? — прошептал король.

Они поднялись на холм, и перед ними открылся вид: Вальдхейм, укрытый тонкой дымкой, молчал. Флаги на мачтах висели неподвижно, как саваны, их некогда яркие цвета выцвели до серого и бурого. Башни, прежде гордо устремлявшиеся в небо, теперь казались мрачными стражами, чьи тени падали на город, как предвестие конца. Король выдохнул, и в его голосе скользнула горечь:

— Не узнаю его… Что здесь произошло? Где моя дочь?

Спустя еще половину дня они спустились к воротам — массивным, грубо сколоченным из темного дерева, покрытого трещинами и пятнами сырости. Тишина давила на уши, прерываемая лишь воем ветра в щелях, который звучал как плач заблудших душ. Всеволод шагнул ближе, стиснув меч, его сердце билось неровно, каждый удар отдавался в висках, как барабан войны, зовущий к бою.

— Диана, — шепнул он одними губами, и голос его утонул в зловещей пустоте, окружавшей город.

Внезапно воздух прорезал резкий свист. Три стрелы вонзились в землю у ног короля, одна задрожала в грязи, едва не задев его сапог. Факел в его руке дрогнул, осветив острый наконечник, тот блестел в тусклом свете, как клык зверя. С башен грянул грубый голос, хриплый и резкий:

— Стой! Кто идет?

Всеволод шагнул вперед, и лицо его исказилось яростью. Голос короля грянул так, что даже ветер смолк:

— Вы осмелились поднять лук на своего короля?! За такую дерзость вас ждет виселица на рассвете!

Тишина повисла над полем. Даже ветер будто стих, оставив лишь редкий скрип воротных петель. Воины на башнях переминались с ноги на ногу, луки надежно лежали в руках. Один из тех, кто стрелял, сорвал шлем, и испуганный голос полетел вниз:

— Не может быть… Сам король? Здесь?!

— Я! — рявкнул Всеволод, и в его голосе не было ни капли сомнения. — Откройте, или, клянусь богами, когда я войду — ни один из вас не переживет этой ночи!

Над стенами пронеслись глухие возгласы, затем короткая перебранка. Несколько мгновений показались вечностью. Выжившие за спинами воинов затаили дыхание; Лора прижалась к отцу, а Финн достал нож.

И только тогда раздался тяжелый скрип, низкий и протяжный, словно сама крепость нехотя подчинялась. Ворота начали открываться.

Когда ворота открылись, за ними не было стражи с приветственными криками, как в былые дни, когда возвращение короля встречали звоном колоколов и гулом толпы. Лишь отряд в черных доспехах стоял в молчании — оружие наготове, лица скрыты под шлемами. Из тени выступил человек в броне с золотыми вставками — высокий, бледный, с твердым взглядом, его лицо было суровым, но в глазах мелькнуло удивление.

— Ваше Величество? — в его голосе смешались недоверие и холодное уважение, как будто он видел призрака, вернувшегося из могилы. — Вы живы… Совикус ввел комендантский час. Непокорных — в темницу. Город не тот, что вы знали.

Всеволод шагнул вперед, глаза его пылали, как угли, готовые вспыхнуть пожаром, его голос, каждый слог, был пропитан гневом:

— Где моя дочь? Что с городом? Почему он словно мертв?

Мужчина отступил на шаг, подбирая слова, будто боялся их выпустить, словно яд, способный отравить воздух. Его взгляд метнулся в сторону, проверяя, не слушает ли кто лишний.

— Ваше Величество… — голос его понизился до хриплого шепота. — Вальдхейм… он будто окутан мороком. Совикус держит всех в страхе. Те, кто пытался перечить, — исчезли. Одни говорят, в темницах гниют, другие шепчут… будто их и вовсе нет больше.

Он замялся, сглотнул, прежде чем продолжить:

— Принцесса Диана… после разрушения храма исчезла, но люди говорят, жива. Но никто из нас ее не видел. Стража молчит, а улицы пусты, словно сам город затаил дыхание.

— Разрушение храма?! — голос Андрея стал полон ужаса. Он шагнул вперед, словно забыв о холоде и опасности. — Храм… уничтожен?

Стражник дрогнул, но кивнул.

— Шпионы Хротгара пробрались в город. Священники мертвы, их кровь залила алтарь. С тех пор Вальдхейм живет в страхе: люди прячутся по домам, улицы вымерли. Совикус правит железом, чтобы удержать порядок.

Он снова понизил голос, словно каждое слово могло стоить ему жизни:

— А Диана… мы не знаем точно. Говорят, ее не было в храме, когда началась резня. Слухи шепчут, что она сбежала. Мы молимся Люминору, чтобы она была жива.

Сердце Всеволода сжалось, как в тисках, его пальцы стиснули эфес меча так, что суставы побелели, а металл впился в ладонь, оставляя красные следы. Он вспомнил ее голос, звенящий в замке: «Я не подведу тебя, отец». Ее решимость, которая горела в глазах, когда она училась держать меч. «Если она сбежала, как говорят, значит, жива», — подумал он, цепляясь за эту мысль, как за соломинку. — Но, если Совикус что-то сделал с ней… я придушу его голыми руками».

— Где Совикус? — его голос стал ниже, но в нем звенела угроза, она не оставляла места сомнениям, его взгляд впился в стражника, как клинок.

— В зале совета, в центре города, — ответил стражник, глядя королю в глаза, его тон был тверд, как камень. — Но осторожнее, Ваше Величество. Не все ждут вас с радостью. Страх и ужас — два лица Вальдхейма, и многие думают, что вы вернулись слишком поздно, чтобы спасти нас. Вас не было больше месяца, мы думали: вы погибли.

Слова стражника повисли в воздухе, тяжелые, как металл, падающий в воду. Стражники окружили их, повели внутрь, но каждый шаг по улицам Вальдхейма был словно шаг в чужой мир. Дома, некогда полные жизни, теперь стояли пустыми, их окна были выбиты, стены покрыты трещинами и пятнами сырости, как шрамы на теле города. Жители прятались за ставнями, их лица — бледные маски страха — мелькали в щелях, как призраки, которые боятся света. Андрей, шагая рядом с королем, шепнул, его голос дрожал от тревоги:

— Что с храмом? Как он был уничтожен? Это действительно дело рук Хротгара?

— Не спрашивай, — бросил стражник, не оборачиваясь, его тон был резким, как удар хлыста. — Это не для разговоров. Узнаете сами.

Всеволод шел вперед, чувствуя, как город чуждается его, как тень ложится на каждый камень, каждую улицу. И вдруг перед глазами явилась Тенебрис — словно вновь вынырнула из мглы Моргенхейма. Холодный силуэт скользнул рядом, а ее губы прошептали, словно сама бездна дышала ему в ухо:

— Найди Ловец Душ.

Всеволод вздрогнул, сердце сжалось в ледяном обруче. На миг он потерял дыхание, не различая, где реальность, а где морок.

— Ваше Величество! — Андрей тронул его за плечо, выводя из оцепенения. — Вы бледны…

Король резко моргнул, прогоняя видение, словно смахивал пепел с глаз. Он отогнал тень Тенебрис, стиснул зубы и шагнул дальше, будто сам заставлял себя дышать.

Ее голос, холодный и глубокий, как шепот бездны, все еще звенел в его ушах, отдаваясь болью в груди. Кто это был? Человек? Призрак? Или сама Тенебрис? Он вспомнил ее слова: «Вы пока нужны этому миру».

Почему она спасла их тогда? Что скрывалось за ее тенью? И как все это связано с Дианой?

Андрей задержал руку на плече короля чуть дольше, чем следовало. Его взгляд был тревожным, испытующим, будто он видел больше, чем хотел сказать. Но Всеволод лишь коротко кивнул, не позволяя себе ни словом, ни жестом выдать увиденное. И священник, прочитав этот знак молчания, тоже отвернулся, сжав губы в немой молитве. Остальные ничего не заметили: каждый шаг сквозь мертвый город поглощала гулкая тишина, и они были слишком заняты собственными страхами.

Тени домов вытягивались вдоль улиц, окна зияли пустотой, как глазницы черепов. Ветер шевелил висящие на перекладинах тряпицы — то ли флаги, то ли рваные одежды. Город словно наблюдал за ними, скрываясь за каждой щелью.

На мостовой попадались темные пятна, впитавшиеся в камень. Кое-где стены домов были забрызганы буро-черными разводами, а выбитые двери зияли, словно разинутые рты. В проулках торчали перевернутые телеги, сломанные факелы, чьи угли давно потухли. Казалось, сам город хранил следы резни и пытался скрыть их в тени, но память о крови не уходила.

И в этой мертвой тишине Всеволод чувствовал, как сердце Вальдхейма билось в унисон с его собственной болью.

Он знал одно: его дочь — в сердце этой тьмы, опутавшей Вальдхейм, как паутина, и сжимавшей город в своих когтях. И чтобы найти ее, он пройдет через все — через туман, шепчущий зловещие голоса, через страх, выгрызающий его душу, через саму смерть, если придется. Его шаги гулко отдавались по мостовой, а взгляд был устремлен вперед, туда, где в центре города возвышался зал совета, где ждал Совикус — человек, чья тень легла на Вальдхейм как предвестие конца.

https://store.steampowered.com/app/4095190/Angels_Dreams/

Просыпайтесь, исследуйте, боритесь за выживание и постарайтесь выбраться. Анжелика просыпается среди ночи от громкого стука в дверь. Хватает свой старый фонарик и выходит из комнаты, чтобы осознать, что что-то явно не так. Ее родной дом стал чужим местом: коридоры тянутся бесконечно, стены как будто поплыли, а воздух пропитан тихим, леденящим кровь страхом. Это уже не дом, это ловушка – перекрученное отражение реальности, сделанное из ее собственных снов... и, конечно же, кошмаров. Теперь, застряв в этой повторяющейся петле сна, Анжелика должна узнать все секреты этого странного места, чтобы найти выход. Но мир снов не собирается ее отпускать. Ему нужна её чистая душа, чтобы стать сильнее, и его создания уже вышли на охоту. Что интересного в игре: Сюрреалистичный хоррор Вам предстоит исследовать постоянно меняющийся дом, где любая комната может оказаться последней. За знакомыми вещами прячутся смертельные ловушки, а границы реальности постоянно рушатся. Учиться на ошибках Каждая смерть – это шаг к пониманию происходящего. Мир вокруг меняется с каждой новой попыткой, так что изучайте врагов, запоминайте, где находятся аномалии, и, главное, используйте все знания, чтобы двигаться дальше. Поиск аномалий Главное – находить странные места в реальности и взаимодействовать с ними. Только так Анжелика сможет разгадать тайну петли и ослабить хватку страшного мира. Свет против тьмы Фонарик – ваш лучший друг. Он отгоняет тьму и помогает не заблудиться в лабиринтах дома. Но помните: батарейки не вечные. Если свет погаснет, тьма поглотит вас целиком.

Князь Святослав и Ратибор стояли, словно громом поражённые. Они не знали, как реагировать. Броситься к князю и пытаться его урезонить? Это могло быть расценено как нападение. Молча уйти, подчинившись приказу обезумевшего старика? Это означало бы покрыть себя несмываемым позором.

Ксения застыла с побледневшим лицом, её глаза наполнились слезами обиды и страха. Человек на троне не был тем могучим правителем, о котором она слышала. Это был больной, капризный старик, марионетка в руках злобного шептуна.

Но Яромир видел не старика. Он видел пленника. Душа Великого Князя была в оковах, его жизненная сила, его "песнь" – заглушена, почти неслышна за отвратительным гулом и чавканьем тёмных пиявок. Яромир понял, что это – сердце киевской болезни. И если не вырвать эту занозу прямо сейчас, то весь организм Руси обречён.

В этот момент, когда стража у дверей уже шагнула вперёд, готовясь исполнить приказ, Яромир принял решение. Он сделал шаг вперёд из-за спин своих спутников.

— Стоять! — его голос, спокойный и полный силы, прозвучал в зале необычайно громко.

Все взгляды обратились к нему. Стражники замерли. Князь Святослав и Ратибор удивлённо посмотрели на своего кузнеца. Советник в чёрном злобно зыркнул на него, не понимая, откуда взялась эта помеха.

— Что ещё за мужлан? — прошипел он. — Ты кто такой, чтобы говорить в присутствии Великого Князя?

Но Яромир не обратил на него внимания. Его взгляд был прикован к трону.

— Я вижу хворь, что гложет нашего правителя, — сказал он громко и чётко, чтобы слышали все в зале. — И это не хворь тела. Его дух в плену у теней.

Советник дёрнулся, как от удара. Он попытался заслонить собой князя.

— Дерзость! Схватить его! Он оскорбляет Великого Князя!

Стража двинулась к Яромиру. Но Ратибор, очнувшись от оцепенения и инстинктивно доверившись человеку, который уже дважды спасал их от подобной нечисти, рявкнул:

— Стоять, киевляне! Дайте ему слово!

В этот момент вперёд выступил пожилой, седобородый воин в дорогих доспехах, стоявший до этого в тени у стены. Это был Добрыня, киевский воевода, дядя и наставник самого Владимира. Он с тревогой и болью смотрел на то, что стало с его племянником.

— Что ты хочешь сделать, черниговец? — спросил он, и в его голосе звучала отчаянная надежда.

— Я могу ему помочь. Но мне нужно подойти, — ответил Яромир. — Воевода киевский, прикажи своим людям отойти. Я изгоню этих тварей.

Добрыня колебался лишь мгновение. Он видел, как его князь угасает день за днём, как врачи и знахари разводят руками, а этот противный советник, которого привели якобы для чтения священных книг, получает всё больше власти. Терять было нечего.

— Отступить! — громко приказал он своей страже. — Не мешать ему.

Советник в чёрном, увидев, что ситуация выходит из-под контроля, в панике зашипел:

— Не смейте! Это колдовство! Он убьёт князя!

Но его уже никто не слушал.

Яромир шёл к трону. Каждый его шаг был тяжёл, будто он шёл против сильного ветра. Тени, почуяв в нём угрозу, создавали вокруг себя поле давления, пытаясь остановить его. Советник метнулся ему наперерез, пытаясь преградить путь физически.

Яромир не стал с ним драться. Он просто оттолкнул его. Но в это движение он вложил частичку своей силы, усиленной амулетом. Для советника это было всё равно что столкнуться с несущимся быком. Он отлетел в сторону и с визгом повалился на пол, корчась не столько от боли, сколько от энергетического ожога, который оставило на нём прикосновение Яромира.

Путь был свободен. Яромир подошел к трону и встал перед иссохшим стариком. Князь Владимир смотрел на него мутным, непонимающим взглядом, в котором, однако, промелькнул животный страх.

Яромир поднял руку, ту, на которой был знак Берегини. И, не касаясь, провёл ею перед лицом Великого Князя.

И старец на троне увидел. На одно короткое мгновение его глаза прояснились, и ему открылось то, что видел Яромир. Он увидел рой мерзких тварей, что облепили его, увидел их щупальца, пьющие его жизнь. Он увидел чёрную ауру своего советника.

— Что... что это?.. — прохрипел он, и в его голосе был не гнев, а первобытный ужас.

Это было всё, что нужно Яромиру. Князь увидел врага. Его воля к борьбе, хоть и слабая, пробудилась.

Глава 39: Тени за Спиной

Осознание, ужасающее и внезапное, озарило угасающий разум Великого Князя. Тот короткий миг прозрения, подаренный Яромиром, сорвал пелену с его глаз. Он увидел кошмар, в котором жил последние месяцы. Невидимые твари, облепившие его, как саван. Их беззвучное, сосущее чавканье. И лицо своего доверенного советника, искажённое злобой и торжеством. Этого хватило. Глубоко в его душе, под слоем апатии и старческого бессилия, шевельнулся тот, кем он был раньше — Владимир, Красное Солнышко, яростный воин и властный правитель.

Эта искра воли, этот проблеск старого пламени — это всё, что было нужно Яромиру. Он увидел, как аура князя на мгновение вспыхнула, пытаясь сопротивляться. Теперь он мог действовать.

Он не стал использовать огонь, как против лесного духа, или сложные ритуалы, как с княжной. Здесь, в сердце власти, нужно было действовать быстро и решительно. Он положил одну руку себе на грудь, на обсидиановый кулон, вбирая его поглощающую силу. Другую руку — ту, на которой сиял знак ивы — он выставил вперёд, направляя её, словно меч, на клубящиеся за спиной князя тени.

— Прочь! — его голос не был громким, но он прозвучал с такой властью и силой, что, казалось, сами стены тронного зала содрогнулись. В это одно слово он вложил всю свою волю кузнеца, привыкшего придавать материи нужную ему форму.

Тени за спиной князя взвыли. Это был не звук, а ментальная волна чистого, концентрированного страдания. Они, привыкшие безнаказанно пировать на ослабленной душе, столкнулись с силой, которая не просто изгоняла, а разрушала их суть.

Дар Берегини, сила жизни, ударил по ним, как удар хлыста. Для них, созданий разложения и смерти, это было подобно яду. Они задергались, их полупрозрачные тела начали корчиться, истончаться. А сила обсидиана, которую Яромир направил через себя, создала вокруг князя зону пустоты, вакуум, который начал вытягивать из теней их собственную сущность.

Это было страшное зрелище для тех, кто мог его видеть. Яромир стоял неподвижно, его лицо было маской концентрации. Князь на троне вцепился в подлокотники, его тело сотрясала дрожь, но в глазах его уже не было страха — была ярость, направленная на невидимых врагов. Ратибор, Добрыня и остальные воины видели лишь, как воздух вокруг трона странно замерцал, как тени в углах зала заплясали и сгустились, а температура в палате резко упала.

Советник в чёрном, который всё ещё валялся на полу, в ужасе наблюдал за происходящим. Он видел, как его могущественные слуги, которых он так долго и кропотливо натравливал на князя, гибнут. Он закричал, пытаясь выкрикнуть контрзаклятие, но его голос утонул в нарастающем гуле невидимой битвы.

Тени за спиной князя отчаянно забились, пытаясь оторваться, ускользнуть. Но они были пойманы в ловушку между изначальной силой жизни и абсолютной пустотой. Их тела начали распадаться, таять, как дым на сильном ветру. С каждым мгновением их становилось всё меньше. Их пронзительный ментальный визг становился всё слабее, пока не превратился в тонкое, жалобное попискивание и, наконец, не стих совсем.

И когда последняя тень растворилась в небытие, всё закончилось.

Воздух в тронном зале снова стал тёплым и чистым. Давление исчезло. Мертвенная тишина сменилась гулким эхом в ушах.

Яромир опустил руку, тяжело переводя дух. Он чувствовал себя опустошенным, но победа была полной. Он посмотрел на князя.

И все в зале ахнули. Чудо происходило на их глазах. Словно невидимый художник стирал с лица князя морщины и тени. Серая, пергаментная кожа начала наливаться кровью, приобретая здоровый, розоватый оттенок. Впалые щёки округлились. Плечи расправились. Тусклые, выцветшие глаза прояснились, в них зажёгся прежний, знакомый всем огонь — умный, проницательный, властный. На их глазах дряхлый, девяностолетний старик превращался в могучего, сорокалетнего мужчину. Владимир снова становился сам на себя похожим.

Он медленно поднялся с трона, уже не сгорбленной тенью, а полным сил правителем. Он потряс головой, словно сбрасывая с себя долгий, кошмарный сон. Его взгляд обрёл фокус. Он обвёл им тронный зал, и теперь он узнавал всех.

— Добрыня... — его голос прозвучал уже не скрипуче, а глубоко и сильно. — Святослав, брат! Ксения, как же ты выросла...

Его взгляд упал на черниговца, что стоял перед ним — молодого, сильного, покрытого потом, но со спокойным лицом. Затем он посмотрел на пол, где, дрожа от ужаса, всё ещё валялся его бывший "советник".

Память и гнев вернулись к Великому Князю одновременно.

Глава 40: Ядовитый Шёпот Советника

Пробуждение Великого Князя было подобно рассвету после долгой полярной ночи. Вместе с возвращением сил и молодости к нему хлынули и воспоминания. Но это были не чёткие картины, а мутные, тревожные образы, обрывки фраз, которые он слышал, находясь в тумане своей хвори. И в центре каждого из этих воспоминаний был один и тот же человек – тихий, вкрадчивый мужчина в чёрной рясе, что всегда стоял у его плеча.

Владимир перевёл свой прояснившийся, стальной взгляд с лица Яромира на съёжившуюся фигуру на полу. Человек в чёрном, советник по имени Феофан, медленно поднимался на ноги. Его лицо, обычно бледное и постное, теперь было искажено страхом и ненавистью. Он понял, что всё кончено. Его куклы-тени уничтожены, его марионетка-князь вырвалась из-под контроля.

– Это ты… – пророкотал Владимир, и его голос, налитый новой силой, заставил свечи в подсвечниках задрожать. – Это твой голос я слышал в своей голове. Это твой ядовитый шёпот окутывал меня, словно паутина.

Князь сделал шаг вперёд, сходя с возвышения, где стоял трон. Каждый его шаг был тяжёл и полон угрозы.

Феофан отшатнулся. Маска смиренного слуги слетела с него, обнажив лицо злобного, загнанного в угол хищника.

– Я лишь читал тебе священные книги, Великий Князь! – взвизгнул он, пытаясь разыграть свою последнюю карту. – Я молился за твоё здравие! А этот... этот язычник, этот колдун! Он наслал на тебя морок, он одурманил тебя! Он хочет твоей смерти!

Это была отчаянная попытка перевернуть всё с ног на голову. Но она была обречена на провал. Все присутствующие в зале – Добрыня, Ратибор, Святослав – видели чудо своими глазами. Они видели, как Яромир вернул их князя из небытия, в то время как этот советник довел его до состояния живого трупа.

Яромир молчал. Он сделал своё дело. Теперь была очередь князя. Он отошёл в сторону, вставая рядом с воеводой Добрыней. Его дар всё ещё "слышал" ауру Феофана – теперь она билась в агонии, извергая волны чистого ужаса и злобы. Яромир понял, что этот человек был не просто последователем культа, а жрецом высокого ранга, умеющим управлять тенями и высасывать чужую волю.

– Молился? – усмехнулся Владимир, и эта усмешка была страшнее любого крика. – Я помню твои молитвы, "советник". Ты шептал мне, что мои друзья – враги. Что мои верные воеводы готовят заговор. Что мой род ослаб и нужно искать силу в "древних источниках". Ты убеждал меня, что мои вассалы неверны, что Чернигов и Полоцк вот-вот поднимут мятеж. Это были твои молитвы? Отравить мой разум, изолировать меня от верных людей, чтобы сделать своей послушной куклой?

Владимир подошёл вплотную к Феофану. Великий Князь был на голову выше и вдвое шире в плечах. Он смотрел на жреца сверху вниз, и в его глазах горел холодный огонь.

– Кто тебя послал, мразь? – прорычал он. – Какой из моих "друзей"-князей подослал ко мне эту гадину, чтобы она грызла меня изнутри? Говори!

Феофан в ужасе попятился, упершись спиной в стену.

– Я… я никому не служу, кроме тёмных богов! – пролепетал он. – Ты не поймёшь... Грядёт новая эра...

– Я пойму, – пообещал Владимир. – Мои мастера допросов очень хорошо помогают обрести понимание. Стража!

Двое гридней, тех самых, что охраняли тронный зал, шагнули вперёд, их лица были суровы. Они схватили Феофана за руки.

Но в этот момент, загнанный в угол жрец пошёл на последнее. Его глаза закатились, и он забормотал короткое, резкое заклинание. Из-под его рясы вырвалось облако густого чёрного дыма, которое на мгновение ослепило всех. Дым пах серой и ужасом. Когда он рассеялся, Феофана уже не было. Он просто исчез. Лишь на полу осталось небольшое, дымящееся тёмное пятно.

– Сбежал! – рявкнул Добрыня, бросаясь к тому месту. – Колдовство...

Но Яромир, наблюдавший за всем своим внутренним зрением, видел иное.

– Он не исчез. Он ушёл, но недалеко, – спокойно сказал он. – Он использовал короткий перенос, магию тени. Это отняло у него почти все силы. Он ранен и слаб. И он ещё в городе.

Владимир, ярость которого лишь усилилась от побега врага, повернулся к нему.

– Найти его! Весь город перевернуть, но найти эту тварь!

Он посмотрел на воинов, затем на своих гостей, и его взгляд остановился на Яромире. Гнев на его лице сменился чем-то другим. Он подошел к кузнецу, чья работа только что спасла ему жизнь и царство, и положил ему на плечи свои могучие руки. Весь его облик выражал безграничную, царственную благодарность.

А в это время, в одном из тёмных, грязных переулков Подола, из тени стены вывалилась фигура в чёрной рясе. Феофан тяжело дышал, его рвало чёрной желчью. Перенос отнял у него все силы. Он прислонился к стене, дрожа. Но в его глазах был не страх. Была лишь ярость. Он проиграл битву, но не войну. Он бежал не для того, чтобы спасти свою шкуру. Он бежал, чтобы предупредить остальных. План "тихого" захвата власти провалился. Князь снова стал собой. А значит, нужно было переходить к плану "Б". К открытому террору и хаосу. Прямо на грядущем празднике.

Глава 41: Забытое Приглашение

Когда чёрный дым, оставленный сбежавшим Феофаном, окончательно рассеялся, в тронном зале повисла напряженная тишина. Все смотрели на Великого Князя. Владимир стоял посреди палаты, могучий, полный сил, и казался центром, вокруг которого снова начал вращаться мир. Он провёл рукой по своему лицу, коснулся упругой кожи, провёл по густой бороде, словно не веря в собственное преображение.

Затем он глубоко, полной грудью, вдохнул.

– Воздух… – пророкотал он. – Я почти забыл, какой он на вкус, когда в нём нет этой гнили.

Его взгляд обрёл былую остроту. Он обвёл им своих гостей. Он посмотрел на князя Святослава, своего верного вассала и родича, на его суровое, но честное лицо. На воеводу Ратибора, чью преданность он знал с малых лет. На юную княжну Ксению, чьё лицо было полно благоговейного страха и восхищения. И, наконец, на Яромира. Человека, который только что вернул ему всё: его силу, его разум, его жизнь.

Владимир шагнул к Святославу и, к изумлению всех, заключил черниговского князя в могучие, медвежьи объятия.

– Прости, брат! – его голос был искренним, без тени княжеской надменности. – Прости за приём. Тварь, что сидела в моей голове, почти заставила меня изгнать самых верных людей.

– Я рад видеть тебя прежним, Владимир, – растроганно ответил Святослав, хлопая его по спине. – Это лучшая встреча из всех.

Затем Великий Князь повернулся к Ксении. Он по-отечески нежно взял её за подбородок и заглянул в глаза.

– А ты, красавица, выросла. Стала копией своей бабушки Малуши в молодости – такая же гордая и смелая. Не побоялась напомнить старому пню о его же приглашении.

Он улыбнулся, и эта улыбка преобразила его суровое лицо, сделав его тем самым "Красным Солнышком", о котором слагали песни. Ксения покраснела от смущения и радости.

– Так ты помнишь? Про приглашение? – тихо спросила она.

– Теперь помню! – рассмеялся Владимир. – Словно туман рассеялся. Конечно, помню! Я разослал грамоты всем верным князьям ещё год назад. Мы должны явить всему миру единство и силу Руси на празднике нашего великого бога Перуна! И твой приезд, Святослав, – лучший тому знак. Вы наши самые дорогие гости!

Он повернулся и снова устремил свой взгляд на Яромира. Он долго смотрел на него, и в этом взгляде были благодарность, уважение и огромное любопытство. Он подошел к нему вплотную.

– Я не знаю, как благодарить тебя, – сказал он уже серьезно. – Золото? Земли? Честь? Любое из этих слов кажется мелким по сравнению с тем, что ты сделал.

А потом его лицо снова расплылось в хитрой, варяжской улыбке. Он обернулся к Ксении, а потом снова к Яромиру.

– Ого, княжна, – громко сказал он, чтобы слышали все. – А какого ты себе жениха отхватила! Смелый, сильный, да еще и с такими… талантами. Я смотрю, и ты ему приглянулась. Правильный выбор, одобряю!

От этих слов Ксения вспыхнула как маков цвет. Она опустила глаза, теребя край своего платья.

– Что ты, Великий Князь! – пролепетала она. – Это не так… Он просто… просто мой сопровождающий.

Яромир тоже смутился. Он совершенно не ожидал такого поворота. Привыкший к битвам с духами, он оказался совершенно не готов к прямолинейному "сватовству" от правителя всея Руси.

Но Владимир не унимался. Он повернулся от смущённой парочки к самому Яромиру.

– Раз не жених, тогда, может, мне на службу пойдёшь? – спросил он в лоб. – Мне такие люди нужны позарез! Эти интриганы в рясах… нужно кому-то видеть их гнилую суть. Мы тебе найдём и дом, и дело по душе! И невесту подберём, не хуже княжны!

Он развернулся к своему воеводе Добрыне, который с улыбкой наблюдал за сценой.

– Добрыня, сколько там твоей младшенькой, Любаве? Пятнадцать минуло? Не пора ли замуж? Гляди, какого я тебе зятя нашёл! – он хлопнул Яромира по плечу.

Старый воевода Добрыня и Яромир смутились одновременно.

– Великий Князь, он... — начал было Добрыня.

– Благодарю за честь, Великий Князь, – поспешно прервал его Яромир, низко поклонившись, чтобы скрыть свое смущение. – Но я пока не готов остепениться. Я человек простой, мастеровой…

– Мастеровой? – громогласно рассмеялся Владимир. – Таким мастерам, что возвращают князьям жизнь, цены нет! Ну, смотри сам, – он хитро подмигнул. – Но не затягивай, а то женим быстро, и не заметишь как!

Смех Великого Князя заполнил тронный зал, окончательно разгоняя остатки мрака и страха. Напряжение спало. Делегация из Чернигова была не просто принята. Она была встречена с величайшим почетом. А Яромир, простой кузнец, в один миг превратился из никому не известного сопровождающего в человека, которому Великий Князь был обязан жизнью, и, к его ужасу, в самого завидного жениха Киева. Он понял, что тихая и незаметная жизнь для него закончилась навсегда.

Глава 42: Вспышка Княжеского Гнева

Смех Великого Князя Владимира ещё гулким эхом отдавался от высоких сводов тронного зала, когда его лицо снова изменилось. Весёлая, почти мальчишеская улыбка исчезла, уступив место выражению холодной, сконцентрированной ярости. Пробуждение принесло не только облегчение, но и острое, жгучее осознание того, насколько он был слаб и унижен, насколько близко его держава подошла к краю пропасти.

– Добрыня! – его голос стал твёрдым, как сталь.

– Я здесь, князь, – отозвался старый воевода, мгновенно становясь серьёзным.

– Собери моих лучших ищеек. Тот червь в рясе, Феофан, должен быть найден. Живым или мёртвым, но лучше живым. Я хочу заглянуть ему в глаза, прежде чем скормить его псам. Переверните каждый дом, каждый подвал, каждый кабак в Киеве. Я хочу, чтобы земля горела у него под ногами.

– Будет исполнено, князь.

Но это было только начало. Память возвращалась к Владимиру урывками, и каждая новая вспышка воспоминаний подпитывала его гнев. Он вспомнил смутные донесения о беспорядках на южных рубежах. О странном поведении тмутараканского князя, своего родича. О караванах, которые не дошли. Тогда, в тумане своей хвори, под убаюкивающий шёпот Феофана, он отмахивался от этих вестей, считая их мелкими дрязгами. Теперь он видел их в истинном свете — звеньями одной цепи.

– А где этот… – он запнулся, пытаясь вспомнить имя. – Брат мой троюродный, Всеволод… Сын Изяслава Полоцкого. Последнее время он слишком часто околачивался у моего двора. Всё о моём здоровье пёкся, лицемер.

– Он здесь, в Киеве, князь, — ответил Добрыня. – Разместился на своём подворье, готовится к празднику.

Лицо Владимира окаменело. Он сложил два и два. Дальний родственник, не имеющий реальных прав на престол, но с большими амбициями. И жрец-культист, медленно убивающий самого князя. Схема была проста и отвратительна.

– Привести его ко мне. Немедленно, – приказал он. – И не как гостя, а как татя. В кандалах.

Ратибор и Святослав переглянулись. Они понимали, что сейчас станут свидетелями настоящего княжеского правосудия — быстрого, жестокого и неотвратимого.

Не прошло и часа, как в тронный зал, уже без всяких церемоний, вволокли того самого троюродного брата. Это был высокий, холёный мужчина с бегающими глазками и редкой бородкой. Увидев полного сил Владимира на троне, он побледнел как полотно. Его спесь мгновенно испарилась.

– Князь! Владимир! Брат! Что за… что за недоразумение? – залепетал он, пытаясь высвободиться из хватки дружинников.

Владимир медленно подошёл к нему.

– Недоразумение, говоришь? – его голос был тихим, но от этого ещё более страшным. – Это ты подослал ко мне жреца Чернобога, чтобы он выпил из меня жизнь, а ты бы занял моё место, пока Киев в трауре? Это ты снюхался с Мстиславом Тмутараканским, чтобы вместе отколоть южные земли, пока в столице смута?

Всеволод затрясся, его лицо покрылось испариной.

– Что ты… я не понимаю… это клевета! Наветы! Кто мог такое сказать…

Владимир не стал с ним спорить. Он посмотрел на Яромира, который стоял в стороне.

– Скажи мне, кузнец. Он? Это его нить?

Яромир на мгновение закрыл глаза, настраиваясь на ауру пленника. "Песня" Всеволода была отвратительной какофонией страха, жадности и слабой, но отчетливой связи с той же тьмой, что и у Феофана.

– Да, князь, – твёрдо сказал Яромир. – Он один из них. Его душа прогнила.

Этого было достаточно. Для Владимира слова человека, вернувшего его из небытия, были весомее любых доказательств.

– Я всё понял, – холодно сказал он. Он повернулся к своим дружинникам. – Уведите его во двор. И позовите палача. Мне не нужны предатели на моей земле.

– Нет! Владимир, побойся богов! – взвыл Всеволод, когда его потащили к выходу. – У тебя нет доказательств! Это беззаконие!

Владимир повернулся к нему спиной.

– Я и есть закон на этой земле, – бросил он через плечо.

В тронном зале воцарилась тяжелая тишина. Все понимали, какая судьба ждёт незадачливого заговорщика. Княжеский гнев был страшен, но справедлив. Владимир одним ударом начал выкорчёвывать заразу из своего ближайшего окружения.

Затем он повернулся к Ратибору.

– Воевода Черниговский. Твой отряд бился с этими тварями в лесу. Ты видел их силу.

– Видел, Великий Князь.

– Собирай свою дружину. И ты, Добрыня, собирай свою. Хватит ждать и обороняться. Мы нанесём удар первыми. Как только праздник закончится, мы идём походом на Тмутаракань. Я вырву это змеиное гнездо с корнем и покажу всем, кто пытается играть с тьмой, что бывает с теми, кто предает Киев.

Вспышка княжеского гнева переросла в пламя священной войны. Владимир, только что вернувшийся к жизни, не собирался медлить. Он был готов не просто защищаться, а атаковать. И этот поход должен был стать показательной поркой для всех мятежных князей и их тёмных покровителей. А Яромир понял, что его короткая служба в качестве сопровождающего вот-вот превратится в нечто гораздо более масштабное и смертоносное.

Глава 43: «Я могу помочь»

Слова Великого Князя о походе на Тмутаракань повисли в воздухе, тяжёлые и неотвратимые, как грозовая туча. Старые воеводы, Добрыня и Ратибор, обменялись понимающими взглядами. Они знали, что такое княжеский гнев, подкреплённый праведной яростью. Приказ будет исполнен. Русь ждала междоусобная война, первая за долгое время, но война необходимая, очищающая.

Но в этот самый момент, когда воеводы уже мысленно подсчитывали, сколько времени займёт сбор дружины, а князь Святослав размышлял о последствиях такого похода для всей земли Русской, Яромир сделал шаг вперёд.

– Великий Князь, – его голос был спокоен, но привлёк всеобщее внимание. В нём не было ни лести, ни страха, лишь деловая уверенность мастера, говорящего о своей работе.

Владимир обернулся к нему, его гневное выражение лица сменилось любопытством.

– Что скажешь, кузнец? Хочешь выковать нам мечи для этого похода? Они нам понадобятся.

– Мечи понадобятся, но война – это последнее средство, – ответил Яромир. – Большая кровь может ослабить Русь так, что её сожрут и печенеги, и другие соседи. Прежде чем вести дружину, нужно провести разведку.

Добрыня и Ратибор согласно кивнули. Это была азбука военной науки.

– Верно говоришь, – согласился Владимир. – Я пошлю своих лучших лазутчиков…

– Ваши лазутчики увидят лишь то, что им позволят увидеть, – мягко перебил Яромир. – Они увидят воинов, посчитают копья и ладьи. Но они не увидят истинного врага. Они не увидят тёмных алтарей, что отравляют землю и разум людей. Они не почувствуют нитей заговора, которые связывают Мстислава Тмутараканского с другими предателями. Они не отличат верного человека от скрытого культиста.

Он сделал паузу, давая своим словам достигнуть сознания слушателей.

– А я могу.

В тронном зале воцарилась тишина. Это было неслыханно дерзкое, но в то же время абсолютно логичное заявление. Они все только что были свидетелями его способностей. Он "увидел" хворь князя, "услышал" предателя, уничтожил колдовство, перед которым были бессильны лучшие воины.

– Ты предлагаешь себя в качестве лазутчика? – с удивлением спросил Добрыня. – Ты храбрый воин, Яромир, мы это видели. Но шпионское ремесло… оно требует иной сноровки.

– Я не предлагаю себя в качестве шпиона, – покачал головой Яромир. – Я предлагаю себя в качестве… лекаря. Я пойду вперёд вашей дружины, под видом купца или странствующего мастера. Буду заходить в города и деревни. Я смогу найти и уничтожить их малые капища и обереги, ослабляя их силу ещё до прихода вашей армии. Я смогу найти их жрецов и последователей, отделить зёрна от плевел. Я смогу оценить, насколько глубоко зараза проникла в народ и в местную знать. Я соберу для вас сведения, которые не соберёт ни один лазутчик.

Ратибор посмотрел на Яромира с восхищением. План был смелым, опасным, но гениальным. Отправить вперёд не просто разведчика, а "чистильщика", который будет не только собирать информацию, но и ослаблять врага изнутри.

– Это безумие! – воскликнул Святослав Черниговский, в его голосе звучала неподдельная тревога. – Отправить его одного в самое змеиное гнездо! Они его выследят и убьют!

– Я буду не один, – сказал Яромир, и его взгляд невольно метнулся в сторону Ксении, но он говорил не о ней. – У меня будут свои союзники.

Он коснулся амулета под рубахой и знака на запястье. Владимир, видевший знак Берегини, и Ратибор, знавший о нём, поняли, о чём он говорит.

Великий Князь Владимир долго молчал, обдумывая предложение. Он смотрел на Яромира, на этого странного кузнеца, который появился из ниоткуда и за один день перевернул всё в его столице. С одной стороны, отправлять человека с такими уникальными способностями на верную смерть было расточительством. С другой... успех такой миссии мог бы сэкономить тысячи жизней и выиграть войну ещё до её начала.

– Ты просишь у меня разрешения отправиться в пасть к волку, — наконец проговорил Владимир.

– Я прошу у вас дать мне возможность вырвать у этого волка клыки, прежде чем он вцепится в вас, — спокойно парировал Яромир.

Это был ответ, который мог понравиться воину. Владимир усмехнулся.

– Хорошо. Я согласен. Это самый дерзкий план, что я слышал. Но именно поэтому он может сработать. Ты отправишься вперёд, как только соберёшь всё необходимое. Я дам тебе всё, что ты попросишь: золото, людей, лучшие корабли.

– Мне не нужно много золота. И мне нужен лишь малый, но верный отряд лучших людей вашего воеводы Добрыни. Тех, кто не боится смотреть в лицо нечисти, – сказал Яромир. – И быстрый корабль. Остальное я найду сам.

– Будет тебе и отряд, и корабль, — кивнул Владимир. Он снова посмотрел на своего спасителя с восхищением и долей зависти. – Вот они, новые герои Руси. Не те, что машут мечами на пирах, а те, что молча идут в тень, чтобы защитить свет.

Приняв это решение, Великий Князь вновь обрёл свою царственную уверенность. План действий был определён. И его остриём, его авангардом, должен был стать простой кузнец из Чернигова.

Именно в этой тишине он услышал её зов.

Это не было похоже на крик боли, как в прошлый раз, и не на слова. Это был тихий, медовый шепот, прозвучавший не в ушах, а прямо в его разуме. Голос был женским, древним, как сама река, и ласковым, как прикосновение ивовой ветви.

«Тот, кто слышит песню камня и стали... Подойди к воде. Поговори со мной».

Яромир открыл глаза. Сердце его учащенно забилось. Он медленно встал и, стараясь не шуметь, двинулся к реке. Лунный свет серебрил водную гладь, заставляя её мерцать, как чешуя гигантской рыбы.

Он подошел к самой кромке воды. В отражении он увидел не только своё лицо и звёзды, но и едва заметное движение, словно кто-то стоял за его спиной. Он резко обернулся.

Никого.

«Не ищи меня глазами. Ищи меня сердцем», — вновь прошептал голос в его голове.

Яромир закрыл глаза и сосредоточился, позволив своему дару, усиленному амулетом, заглянуть за грань видимого мира. И он увидел её.

Она стояла на воде, не проваливаясь, её фигура была соткана из лунного света, тумана и речной прохлады. У неё были длинные, до самых пят, волосы цвета водорослей, в которые были вплетены белые речные лилии. Лицо её было прекрасным, но печальным, с глазами цвета глубокой воды. Она была одета в длинное, струящееся платье, которое казалось частью речной дымки. В ней не было ничего от плоти и крови; она была чистым духом, воплощением этой реки и этого берега.

Берегиня. Хранительница.

— Ты пришел, — сказала она, и её голос был живым отражением того шепота, что он слышал. — Я видела, как вы проходили. Видела тьму, что следовала за вами. Но она не единственная беда в этих краях.

— Что случилось? — спросил Яромир, обращаясь к ней с почтением, которого заслуживает древняя сила. — Я чувствовал боль этой земли.

— Недалеко отсюда, — Берегиня указала тонкой, полупрозрачной рукой в сторону тёмной гряды холмов, видневшихся на горизонте, — есть пещера. В ней обосновались злые люди. Такие же, как те, что напали на вас. Но они не охотятся на путников. Они принесли с собой нечто ужасное. Предмет, что отравляет землю и воду. Они называют его оберегом своего чёрного бога, но это не оберег. Это яд.

Её прекрасное лицо исказила гримаса боли.

— Моя река болеет. Рыба уходит, лилии на моих волосах вянут. Лес вокруг пещеры начал сохнуть. Звери бегут из тех мест. Ещё немного, и эта скверна доберется до великой реки, Днепра, и тогда её не остановить. Я слишком слаба, чтобы изгнать их сама. Их злая воля сильнее моей, а их оберег высасывает мои силы.

Она посмотрела на Яромира с мольбой в своих глубоких, как омут, глазах.

— Но ты… ты другой. Ты несёшь в себе огонь созидания и камень, что поглощает тьму. Я прошу тебя, помоги моему лесу, моей реке. Уничтожь их отраву. Изгони скверну с моей земли.

Яромир смотрел на это печальное, светящееся видение. Он понял, что та тихая боль, которую он чувствовал, была болью этого духа, болью самой природы. Он был в походе, он нёс ответственность за княжну, но он не мог проигнорировать эту просьбу. Это был не просто долг, это было частью его нового пути — не только сражаться с тьмой, но и исцелять раны, которые она наносит.

— Я помогу, — твёрдо сказал он. — Я поговорю с воеводой. Утром мы отправимся туда.

Лицо Берегини посветлело, на губах появилась слабая, благодарная улыбка, прекрасная, как восход солнца над водой.

— Я буду ждать, — прошептала она.

Её фигура замерцала и растаяла в лунной дорожке на воде, оставив после себя лишь запах цветущих лилий и прохладу речной ночи. Яромир постоял ещё мгновение, а затем решительно направился обратно к лагерю. Он знал, что убедить Ратибора отклониться от маршрута будет непросто. Но он также знал, что должен это сделать.

Глава 29: Ядовитое Сердце Леса

Убедить Ратибора оказалось на удивление легко. После жестокого урока в лесной чаще воевода научился доверять чутью Яромира больше, чем докладам своих разведчиков. Когда Яромир, разбудив его, вполголоса рассказал о ночном визите Берегини и её просьбе, Ратибор не стал смеяться или называть это сном. Он нахмурился, потёр шрам на брови и задал лишь один вопрос:

— Ты уверен, что это не ловушка?

— Я уверен, — твердо ответил Яромир. — Я чувствовал её песню. В ней была скорбь и просьба, а не обман. И она сказала то же, что и пленный культист — у них есть свои "обереги", которые они где-то прячут. Мы не можем оставить такую заразу у себя в тылу. Она может стать источником новых бед.

Это был аргумент, понятный воину. Ратибор кивнул.

— Хорошо. Но мы не можем рисковать всем отрядом и, уж тем более, княжной. Основная часть каравана продолжит путь по главной дороге, очень медленно. Мы же с тобой и десятком лучших бойцов сделаем крюк. Найдем эту пещеру. Если там действительно гнездо гадюк, мы его выжжем.

На рассвете, после короткого и делового совещания, отряд разделился. Князь Святослав, скрепя сердце, согласился с планом, видя решимость в глазах воеводы и Яромира. Он понимал, что оставлять незатушенный очаг беды позади — глупо. Княжна Ксения провожала Яромира долгим, тревожным взглядом. Ей было страшно оставаться без него, но она видела его решимость и не посмела спорить.

Двенадцать всадников, включая Яромира и Ратибора, отделились от каравана и направились на север, в сторону тёмных холмов, на которые указала Берегиня. Сначала путь лежал по тем же цветущим лугам, но уже через час езды пейзаж начал меняться. И эти изменения были зловещими.

Первым, что они заметили, было молчание. Не гнетущее, напряжённое, как перед засадой, а мёртвое. Перестали петь птицы. Исчезли насекомые. Воздух стал неподвижным и тяжелым, словно спертым. Затем они увидели деревья. Берёзы, ещё недавно стоявшие белыми и зелёными, здесь были покрыты бурыми пятнами, их листья скрутились и пожелтели, хотя до осени было ещё далеко. Трава под копытами их коней была вялой и серой, она хрустела, как сухая.

— Что за мор? — пробормотал один из дружинников, сплевывая на землю.

— Это не мор, — тихо ответил Яромир, его лицо было напряжено. — Это отрава.

Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Амулет на груди стал ледяным. "Песня" этого места была ужасной. Она была слабой, умирающей, полной боли. Он слышал тихий стон каждого дерева, каждой травинки. Земля была больна, и болезнь быстро распространялась.

Чем дальше они продвигались, тем хуже становилась картина. Они миновали небольшое лесное озеро, и вид его заставил воинов содрогнуться. Вода в нём была мутной, почти чёрной, а по поверхности плавала дохлая рыба, покрытая скользкой слизью. От озера несло смрадом разложения. Лошади испуганно храпели и отказывались подходить к воде.

— Боги праведные… — прошептал Ратибор, его лицо стало пепельным. — Чтобы так изуродовать землю… Какую же силу нужно иметь?

— Это сила не созидания, а разрушения, — ответил Яромир. — Она не требует великого умения, только великой ненависти. И источник её уже близко.

Он указал вперёд. Они выехали на опушку, за которой начинался склон холма. И эта опушка была сердцем яда. Деревья здесь стояли совершенно голые, чёрные и скрюченные, как пальцы мертвеца. Земля под ними была потрескавшейся и бесплодной, покрытой слоем серого пепла. А в склоне холма чернел неприметный вход в пещеру. Даже отсюда, с расстояния в полсотни шагов, от этого входа веяло холодом и злом.

Дружинники спешились, оставив испуганных лошадей на попечение двоих товарищей на границе мёртвой зоны. Остальные, обнажив мечи, двинулись к пещере. Тишина была абсолютной. Никто не охранял вход.

Яромир, хозяин этой симфонии, двигался с плавной, отточенной годами силой. Для любого прохожего, заглянувшего в вечный полумрак кузницы, он был лишь еще одним черниговским мастером. Крепкий, широкоплечий, с волосами цвета воронова крыла, стянутыми на затылке кожаным ремешком. Руки его были покрыты сетью старых шрамов и свежих ожогов – карта его ремесла. Но ни один из них не мог видеть того, что происходило за его серыми, сосредоточенными глазами.

Для него каждый удар молота был не просто приданием формы. Это был разговор.

Сейчас на наковальне лежала заготовка меча, заказанного дружинником местного воеводы. Раскаленная полоса сияла, словно пойманный в клетку солнечный луч. Но Яромир не только видел этот свет, он его слышал. Его дар, его тайна и его проклятие, которое старая ведунья Арина помогла ему обуздать, превратив в инструмент. Он слышал «песню» вещей, душу, что жила в камне, дереве и, особенно, в металле.

С каждым ударом молота он не просто плющил сталь, он вбивал в нее волю. Он слушал отклик, тонкую вибрацию, бежавшую по рукояти молота в его ладонь. Обычный кузнец искал бы трещины и примеси глазом, но Яромир чувствовал их как фальшивую ноту в слаженной песне. Он ощущал внутреннее напряжение металла, его усталость, его готовность принять форму.

«Еще немного…» – пронеслось в его мыслях. Он чувствовал, как металл поддается, как его внутренняя структура перестраивается, становясь единым, гармоничным целым. Это было почти чувственное наслаждение – ощущать, как хаос сырой руды превращается в порядок клинка, острого, как морозный ветер, и прочного, как вековой дуб.

Пока он работал, мысли его текли свободно, как вода в Десне за городскими стенами. Он вспоминал вчерашнего купца из Регенасбурга, пропахшего вином и чужими землями. Тот рассказывал о громадной Священной Римской Империи, о каменных замках, что царапали небо, и о рыцарях, закованных в сияющие доспехи с ног до головы. Потом перед глазами вставали рассказы другого торговца, варяга с хищной улыбкой, о туманах Богемии и лесах Польши, полных древних духов, не похожих на здешних. Армяне и сасанидские потомки вели караваны по Шелковому Пути, привозя в Царьград диковинные ткани и специи, и их истории были похожи на сказки о джиннах и огненных горах.

Кавказские горцы, свирепые и свободные в своих орлиных гнездах, торговали лучшими клинками, но даже они признавали, что сталь из Чернигова имеет особую стать. Яромир усмехнулся про себя. Они и не догадывались, насколько особую.

Но больше всего его тревожили слухи из низовьев Днепра. Белая Вежа, Хазарская крепость, что теперь стояла форпостом Руси, и далекая, полудикая Тмутаракань. Говорили, что тамошний князь Мстислав, родич киевского, все больше отдаляется от стольного града, мутит воду с печенегами и ищет союза с теми, кого давно следовало забыть. Эти слухи были отрывочны, как обрывки паутины, но Яромир, благодаря своему дару, чувствовал в них холодный, неприятный отзвук – диссонанс в великой песне Русской земли.

Он поднял клинок на щипцах, осматривая его. Песня металла была почти идеальна. Ровная, мощная, звенящая чистой яростью. Ни единого изъяна, ни единой ноты слабости. Он вложил в этот клинок намерение – «защищать». Простая, ясная цель. Меч, сделанный им, будет служить своему хозяину верой и правдой, он не сломается в решающий миг, не подведет.

С довольным выдохом Яромир опустил раскаленное лезвие в кадку.

Ш-ш-ш-ш!

Облако пара окутало его, скрыв на мгновение от всего мира. В этой короткой передышке, в тишине после оглушающего звона, он почувствовал, как мир за пределами кузни изменился. Привычный гомон торговых рядов и крики детей прервались. Возникла пауза, а затем – низкий, протяжный звук рога, который обычно использовали княжеские глашатаи.

Звук был не тревожным, как при набеге, но и не праздничным. Он был властным и требовательным.

Яромир вынул из воды уже потемневший, но все еще дышащий жаром клинок. Песня меча теперь была спокойной и завершенной. Он положил его на край наковальни остывать, вытер руки промасленной тряпкой и шагнул к дверному проему, прикрывая глаза от хлынувшего дневного света.

Сердце его, привыкшее к размеренному стуку молота, необъяснимо дрогнуло. Песня стали была предсказуема. Песня мира – никогда. И этот звук рога, разнесшийся над Черниговом, был началом новой, неизвестной мелодии.

Глава 2: Шепот Древних Богов

Когда раскатистый звук княжеского рога затих, на площади воцарилась напряженная, выжидательная тишина. Люди, прервав свои дела, сбивались в плотные группы, их лица выражали смесь любопытства, опасения и скрытой жадности. Яромир стоял в тени своей кузни, позволяя глазам привыкнуть к резкому свету. Горячий воздух пах пылью, конским навозом и свежеиспеченным хлебом – обыденный запах Чернигова, в который сейчас вплеталась нить тревоги.

Из ворот детинца, высокой деревянной крепости, что венчала холм, выехал глашатай в сопровождении двух гридней. Его конь нервно переступал копытами по утоптанной земле. Глашатай, кряжистый мужик с зычным, поставленным голосом, развернул свиток пергамента.

«Слушайте, люди черниговские! Слушайте все, от мала до велика!» – проревел он, и гомон толпы мгновенно смолк.

«Волею князя нашего, Святослава Игоревича, объявляется! Дочь его единая, гордость и свет очей его, княжна Ксения, сражена хворью неведомой! Лучшие знахари и волхвы бились над недугом, но тщетны были их усилия. Тает юная княжна, яко свеча на ветру, и скорбь великая поселилась в тереме княжеском».

В толпе пронесся сочувствующий вздох, смешанный с перешептываниями. Многие видели прекрасную княжну, живую и смешливую.

Глашатай сделал паузу, обводя собравшихся суровым взглядом.

«Посему, князь наш обещает тому, будь он муж или жена, простолюдин или боярин, кто сумеет изгнать хворь и вернуть здоровье княжне, великую награду – два пуда чистого серебра!»

Толпа ахнула. Два пуда! Это было целое состояние. Сумма, способная превратить нищего в зажиточного хозяина, а ремесленника – в богача. В глазах купцов загорелись расчетливые огоньки. Старухи-травницы забормотали, перебирая в уме свои самые действенные рецепты. Даже суровые дружинники, стоявшие в карауле, переглянулись.

Но Яромир едва слышал слова о серебре. Его дар, его второе зрение, откликнулось не на обещание богатства, а на само слово – «хворь». В тот момент, когда глашатай произнес его, мир для Яромира изменился. Привычная «песня» города – смесь звона металла, говора людей, шелеста листвы, скрипа телег – внезапно была пронзена тонкой, диссонирующей нотой. Это было похоже на трещину в идеальном клинке, на скрытый изъян, который не увидит глаз, но почувствует рука мастера.

Это был не звук болезни в привычном понимании. Не хрип простуженного, не стон от ломоты в костях. Это было что-то иное. Чужеродное. Неправильное. Вязкий, холодный шепот, который, казалось, исходил не от конкретного места, а от самой ткани бытия. Он чувствовал его как порванную струну на гуслях, как гниль, затаившуюся под корой здорового дерева.

Шепот древних богов... или древних тварей, – пронеслось в его голове.

Его дар, настроенный на гармонию и целостность, что он вкладывал в каждый свой меч, содрогнулся от этой аномалии. Серебро было заманчиво, конечно. На него можно было купить новую кузницу, нанять подмастерьев, возможно, даже отправиться в те далекие земли, о которых он столько слышал. Но это была мысль мимолетная, поверхностная. Истинный интерес, глубокий и почти болезненный, был в другом. Что это за «песня»? Какая сила посмела вторгнуться в мир живых и внести такой уродливый диссонанс?

Это была загадка, которую его естество требовало разгадать. Это был вызов не для кошелька, а для самой его сути. Он видел, как некоторые самонадеянные знахари уже проталкивались поближе к глашатаю, расхваливая свои умения. Яромир знал – они обречены на провал. Они будут лечить тело, искать отраву в пище или дурной сглаз от завистника. Но он чувствовал, что корень проблемы лежит глубже. В той серой, сумеречной зоне между миром людей и миром духов. В той самой сфере, куда ему помогла заглянуть ведунья Арина.

В его голове еще звучали рассказы купцов о чужих богах и землях, но сейчас он ясно понял – своя земля тоже хранит тайны, и некоторые из них выползают на свет, чтобы отнять жизнь. Эта «хворь» была не просто болезнью. Она была вторжением. Актом злой воли.

Яромир отступил в тень кузницы, позволяя толпе шуметь и обсуждать княжескую награду. Он уже принял решение. Он не пойдет в княжеский терем. Не сейчас. Сначала ему нужно было поговорить с той, кто понимала шепот мира не хуже его самого, но толковала его не через звон металла, а через шелест трав и знаки на воде.

Он снял кожаный фартук, наспех ополоснул лицо и руки в кадке, отряхивая с себя сажу. Меч, заказанный дружинником, лежал на наковальне, остывая. Его чистая, сильная песня была теперь для Яромира утешением, напоминанием о порядке и гармонии.

Не глядя на галдящую площадь, он решительно зашагал прочь, но не в сторону своего скромного жилища, а к окраине Чернигова, туда, где городские постройки редели и начинался древний лес, в тени которого, в небольшой избе у старого дуба, жила Арина.

Пусть другие грезят о серебре. Его манила тайна.

Глава 3: Уроки Ведуньи Арины

Тропа к жилищу Арины не была обычной лесной тропой, протоптанной охотниками или грибниками. Она была почти невидимой для тех, кто не знал, где искать. Она не прорубала лес, а мягко следовала его изгибам, огибая вековые дубы, перепрыгивая через говорливые ручьи и ныряя под сплетенные кроны, которые создавали вечный зеленый сумрак. Воздух здесь был другим – густым, пахнущим влажной землей, прелой листвой и чем-то еще, неуловимо-пряным, словно сам лес дышал магией.

Для Яромира эта тропа была дорогой домой, в ту его часть, что не знала ни молота, ни наковальни. С каждым шагом городской шум отступал, а его дар, наоборот, обострялся. Он слышал сонное бормотание мха на камнях, медленную, вековую песнь растущих деревьев и встревоженный писк белки, наблюдавшей за ним с высокой ветки.

Изба Арины показалась внезапно, словно выросла из самой земли. Сложенная из потемневшего от времени мореного дуба, она казалась частью леса. Крыша была покрыта толстым слоем дерна, на котором пестрели полевые цветы. Над дверным косяком и ставнями были вырезаны сложные, переплетающиеся узоры – знаки оберегов, что отпугивали лихих людей и нечистую силу. Из низкой трубы вился сизый дымок, пахнущий не просто дровами, а сушеными травами – полынью, зверобоем и мятой.

Арина уже ждала его на пороге.

Она была женщиной без возраста. Седые, как лунный свет, волосы были заплетены в толстую косу, но лицо, хоть и покрытое сеткой морщин у глаз, хранило живость и силу. Сами глаза – светло-карие, почти золотые – смотрели так, будто видели не только тело человека, но и душу, что горела внутри. Она стояла, опираясь на посох из гладко отполированного ясеня, и в ее позе не было старческой немощи, лишь спокойная уверенность.

– Городской шум добрался и до моего леса, Яр, – сказала она вместо приветствия. Голос ее был низким, как журчание лесного ручья. – Твое сердце колотится, как молот по холодной стали. Входи.

Яромир молча склонил голову и вошел внутGpb. Внутри избы было чисто и сумрачно. В большом очаге тлели угли. Вдоль стен стояли полки, уставленные пучками трав, глиняными горшками с мазями и корешками, и несколькими старыми свитками. В воздухе висел тот же пряный аромат, что и снаружи, но концентрированный, густой, он прочищал голову и успокаивал дух.

Арина налила в две деревянные чаши темный, дымящийся отвар из котла, висевшего над очагом. Она протянула одну Яромиру.

– Пей. Снимет городскую суету с твоих мыслей.

Яромир послушно сделал глоток. Отвар был горьким, с привкусом коры и земли, но по телу сразу разлилось тепло. Он поставил чашу на грубо сколоченный стол и посмотрел прямо в глаза ведунье.

– Глашатай на площади. Княжна Ксения... Она умирает.

– Болезней много, – спокойно ответила Арина, делая маленький глоток из своей чаши.

– Это не болезнь. – Яромир покачал головой, пытаясь облечь в слова то, что чувствовал. – Когда я думаю о ней, я не слышу борьбы, не слышу жара или боли. Я слышу... тишину. Пустоту. Будто что-то выпивает ее песню, нота за нотой. И эта пустота – она голодная. Злая.

Арина смотрела на него долго, ее взгляд был острым, оценивающим. Она не сомневалась в его словах. Именно она научила его доверять этим ощущениям.

– Ты многое познал, Яр, – наконец проговорила она. – Ты научился слушать сталь, камень и дерево. Ты слышишь живых и иногда – эхо мертвых. Но ты все еще смотришь на мир, как кузнец. Видишь проблему и ищешь молот, чтобы ударить по ней.

– А разве не так? – нахмурился он. – Есть зло, его надо уничтожить.

– А ты уверен, что это зло? – мягко возразила ведунья. – Дух, обиженный строителями, что срубили его дерево, тоже будет мстить. Тень предка, что недоволен выбором невесты для потомка, тоже может иссушить жизненные силы. Не всякая тьма – это Чернобог. Прежде чем ковать меч, ты изучаешь металл. Прежде чем лечить хворь, нужно узнать ее имя и причину.

Ее слова были уроком, одним из многих, что она давала ему все эти годы. Урок терпения и мудрости. Не бросаться в бой очертя голову, но сначала понять своего врага.

– Что мне делать? – спросил он, и в его голосе уже не было прежней горячности, лишь готовность учиться.

– Твой дар – это твои глаза и уши в том мире, что скрыт от других, – сказала Арина, ставя свою чашу. – Но ты до сих пор слушал его издалека, из своей кузни. Ты слышишь эхо, а не сам звук. Если хочешь понять, что гложет княжну, ты должен подойти ближе.

Она шагнула к нему и положила свою сухую, но сильную руку ему на плечо.

– Иди в терем. Используй объявление князя как предлог. Скажи, что ты знахарь, скажи, что у тебя есть чутье. Они отчаялись, они впустят любого. Подойди к ней. Не пытайся ничего делать. Просто... смотри. Слушай. Почувствуй своего врага. Узнай его природу, его запах, его песню. Пойми, кто он – дух, порча, проклятие. Когда ты увидишь его истинное лицо, когда ты будешь знать, с чем имеешь дело, – возвращайся ко мне. И тогда мы выкуем оружие против него.

Яромир кивнул, чувствуя, как хаос в его душе снова обретает порядок и цель. Все было так, как говорила Арина. Просто. Логично. Он пришел к ней за ответом, а она, как и всегда, дала ему не рыбу, а удочку.

– Я так и сделаю, – твердо сказал он.

– И помни, Яромир, – добавила она, когда он уже повернулся к выходу. – Великая сила требует великой осторожности. Ты несешь в себе свет. Не позволяй тьме, которую ты встретишь, запятнать его.

Он вышел из избы, и лес показался ему уже не таким загадочным, а более ясным. Он чувствовал решимость, холодную и твердую, как клинок, только что вынутый из воды. Он шел обратно в Чернигов, и в его шагах уже не было неуверенности. Он был не просто кузнецом, идущим за серебром. Он был воином, идущим на разведку в земли невидимого врага.