часть 12

В поисках циркуляционного насоса натыкаюсь на двух бро, молча сидящих в тёмном углу. Это примитивные роботы-носильщики, интеллекта которых хватает только на «принеси, подай, отойди, не мешай».

— Здорово, бро! — вежливо здороваюсь я.

— И тебе не ржаветь, — отвечают слаженным дуэтом те и предупреждают, — Тут влажность повышенная.

По их синхронизации, догадываюсь, что это единая личность в двух телах. Видимо для удобства переноски тяжестей, которыми здесь и являются те самые таинственные капсулы.

— Подскажешь, что здесь творится?

— Творится? — удивляется единая личность о двух телах. — Мы здесь только переносим. Творит кто-то другой.

— А что переносите?

— Камеры сенсорной депривации.

— Депри... чего?

— Ты что, бро, не знаешь? — искренне удивляется носильщик о четырёх ногах, четырёх руках и двух головах, но обеих бестолковых.

Но, тем не менее, вопрос меня немного смущает. Я всё-таки механик, а не абы кто. Но как и любой механик, мне для работы вполне достаёт и своих узкоспециализированных знаний об устройстве машин, чтобы ещё интересоваться отвлечёнными темами. Для кругозора у нас в Доме имеется Дворецкий.

— Забыл, — отвечаю я.

И носильщик с уважением смотрит на меня всеми четырьмя примитивными фотоэлементами. Функция забывания, это такая редкость среди бро, сродни религиозным гуру у людей.

— Это такая штука, что когда в неё запихивают людей, — начинает длинно и путано объяснять дуэт единой личности, — у них отключаются сенсорные датчики...

— Чего? — ничего не понимаю я.

Носильщик переглядывается между собой.

— Там, в общем, вода, темнота и тишина.

— И что это даёт? — продолжаю не понимать я.

— Говорят, что просветление. — Пожимает всеми четырьмя плечами носильщик.

— Да какое тут просветление? — Я киваю на тёмный и сырой подвал. — Только прогрессирующая ржавчина. Что, впрочем, людям несвойственно.

— Я не знаю, — беспомощно разводит руками носильщик.

Будь я человеком, то сейчас в растерянности почесал бы затылок. Но продвинутому механику терять нечего да и не положено. Потеряй при обслуживании хоть одну деталюшечку, и аэрокар просто не взлетит. И я обращаюсь к всезнающему Дворецкому.

— Ты где? — требовательно спрашивает он.

— Среди камер сенсорной депривации, — отвечаю.

— Ага, отлично. Ищи Хозяина.

— Но как? Они все закрыты. — И для подтверждения собственного бессилия демонстрирую ему картинку подвала.

— Вот же. Даже контрольных окон нет, — соглашается Дворецкий и обращается через меня к носильщику, — Как нам найти Хозяина?

— Не знаю. Я про начинку камер ничего не знаю. А открывается они только изнутри. Там есть специальная кнопка. Когда депривант готов, он сам и открывает.

— К чему готов? — спрашиваю я.

— Не знаю. Большинству депривантов для готовности хватает и одного дня. А вот сюда, — носильщик кивает на камеры, — Спускаются, кто завис надолго...

— Надолго, это насколько? — через меня интересуется Дворецкий.

— По разному. Кто неделю, кто пару месяцев.

Вот же... Удивляюсь про себя — что может заставить человека зависнуть в тесноте этой камеры, когда для висения там банально не хватает места?

— Так может у них там замок сломался? — предполагаю вполне рабочий вариант.

— Да не-ет, — машет рукой носильщик, — Они ж под надзором там. Сердцебиение, температура тела, питание через рассол, в общем все жизненные функции под контролем.

— А если аварийная ситуация?

— Я тут для аварийной ситуации. Ну или сисадмин может открыть централизовано.

— Обращаться к сисадмину мы не будем, — встревает Дворецкий. — Я так понимаю, тут пребывают впавшие в окончательную нирвану.

— Поясни, что за нирвана? — требую прояснить напущенного туману.

— Если по верхам, то человеческое мышление в большинстве своём является реакцией на различные раздражители. Например, внешние воздействия на сенсорные органы чувств.

— То есть, если Хозяина не раздражать, он и мыслить не сможет? — удивляюсь я. Но тут припоминаю своё последнее общение с Хозяином и понимаю, что что-то в словах Дворецкого всё-таки есть.

— Мне только твоего экспертного мнения не хватало в качестве объяснения процессов человеческого мышления, — продолжает тот, — В общем, когда погружённого в камеру индивида начисто лишают сенсорных раздражителей, а его внутренних раздражителей оказывается исчезающе мало, он банально отключается. Входит в нирвану — состояние абсолютного бызмыслия. Что-то типа кататонии...

Важно киваю — натаскавшись подмышкой с Гардом, я вполне теперь готовый специалист по кататоническим ступорам.

— Мне это может грозить? — на всякий случай спрашиваю я.

— Безмыслие? — уточняет Дворецкий, — Не переживай. Это твоё обычное состояние.

Я удовлетворённо киваю — значит, не грозит.

— Что теперь делать?

— Надо подумать, — отвечает он и отключается.

Сколько будет Дворецкий думать неизвестно, поэтому иду чинить центробежный насос. Неисправность находится сразу, стоит только разобрать — задир на лопатке рабочего колеса. Быстро его обрабатываю напильником и собираю всё обратно. При этом с удивлением обнаруживаю, что несложным улучшением можно значительно поднять мощность насоса. Что бонусом и выполняю.

Поскольку Дворецкий всё ещё раздумывает, перекинувшись с носильщиком парой слов, ухожу наверх.

— Всё работает? — обеспокоено спрашивает ресепшн.

— В лучшем виде, и даже лучше, — успокаиваю девушку.

В настоящее время человек на ресепшене, это такая редкость. Видимо, услуги по достижению абсолютного безмыслия среди человеков пользуется огромным спросом. И я для себя делаю однозначный вывод — до чего же примитивные создания. Пройденный этап эволюции.

Внезапно забегает взъерошенный парень и начинает орать:

— Что там происходит?!

— Где? — удивляется девушка-ресепшн.

— Где-где, в Караганде! — орёт парень, словно поставивший все свои деньги мимо кассы игрок, — Температура рассола неконтролируемо растет! Счас сработает автоматика!

Я догадываюсь, что это тот самый сисадмин, что контролирует камеры сенсорной депривации.

— А если не сработает? — испуганно спрашивает девушка.

— Они тогда сварятся!

— О-о, боже мой! — Лицо ресепшена стремительно покрывается пятнами, соревнуясь с интенсивностью цветов красного «Lamborghini».

И только присутствующий механик не поддаётся общей панике и сохраняет железное спокойствие. Два алых «Lamborghini» стремительно срываются с места и уносятся в подвал. Я же, поразмыслив немного, спускаюсь за ними вслед.

Уже на нижних ступеньках винтовой лестницы слышу странные хлюпающие звуки. А когда оказываюсь в подвале, становится понятна и их загадочная природа — один за другим вскрываются капсулы, и из них, словно из парилки, вываливаются окутанные клубами пара жертвы абсолютного безмыслия.

— Кто перенастроил центробежный насос!? — в ярости орёт сисадмин.

Но возникшая в подвале суета уже не даёт и малейшего шанса найти виновника локального апокалипсиса.

И тут я обнаруживаю перед собой абсолютно голого Хозяина. Он пошатываясь слепо шагает мимо.

— Хозяин! — радостно кричу ему в самое ухо.

Живой и здоровый Хозяин отшатывается, с удивлением смотрит на меня:

— Механик?

Великолепный фантастический роман одного из величайших фантастов нашей планеты. Сюжет повествует о жизни человека которого вырастили и обучили марсиане, не похожие на людей ни внешне ни в сознании.

Это не просто рядовой фантастический роман, а больше философские рассуждения автора о морали, о рамках морали из за которых люди не могут жить счастливо, получать удовлетворение от жизни, удовольствие от своих желаний закрытых в клетку из прутьев моральных рамок.

В общем книга мне очень понравилась, одна из лучших мною прочитанных книг. Есть о чём подумать после прочтения, и мне кажется, что никого не оставит равнодушным)

«Чужой» изначально имеет черно‑металлический оттенок, будто облитый маслом — для блеска и лоска. Это позволяет ему маскироваться в тёмных коридорах космических кораблей, протискиваться в щели и трубы буквально «без мыла», где он тихо чилит в ожидании зазевавшихся астронавтов. Однако создатели изначально задумывали иной эффект: кожа существа должна была быть полупрозрачной — чтобы сквозь неё были видны кровеносная система и силуэт скелета благодаря актёру, который сидел бы внутри костюма.

«Ридли Скотту очень хотелось, чтобы весь „Чужой“ был прозрачным, — комментировал этот момент Гигер, — как мои биомеханоиды».

«Нужно было видеть скелет, кровеносную систему, органы и так далее».

Увы, идея не воплотилась. Материал рвался, а эксперименты проваливались. Для этих целей даже сделали печи, используя которые специально-обученный человек аки чародей пытался обуздать пластик с силиконом и сделать конфетку. Но полученная в итоге масса была по прочности хуже, чем резина, из которой впоследствии изготавливали оригинальный костюм.

«Они изготовили специальные печи для этого пластикового материала, похожего на термоплавкий винил, но он оказался недостаточно прозрачным, чтобы разглядеть человека за ним, и это не сработало. Более того, материал недостаточно прочен и рвётся…».

В итоге две недели работы превратились, как позже отмечал Гигер, в сущий кошмар.

Для ещё более жуткого и пугающего вида планировалось поместить личинок внутрь полупрозрачного черепа: когда ксеноморф смотрел бы в ̶д̶у̶ш̶у̶ камеру, внутри его головы была бы видна кипящая жизнь. Однако ничего не вышло: личинки уснули под ярким студийным светом и стали неподвижными, не реагируя на команды Ридли Скотта, что его огорчало.

«В какой‑то момент, — рассказал Ридли в интервью журналу Cinefex, — я захотел добавить едва заметное движение в мозгу существа. Я подумал, что, возможно, мы могли бы наполнить карман в черепе белыми опарышами и позволить им там ползать. Даже Гигер при этой мысли воскликнул: „Фу!“. Но я решил попробовать — и мне доставили огромные банки с личинками. Однако у нас ничего не вышло: из‑за тепла от осветительных приборов эти чертовки просто засыпали и лежали там как спагетти. Мы попробовали использовать испанскую рыбу, которая внешне похожа на проволочников [личинок жуков‑щелкунов], но она тоже уснула [сдохла?]. В итоге мне пришлось отказаться от этой идеи».

Позже Скотт поделился ещё одной гениальной идеей:

«Потом я подумал, что нам стоило попробовать посыпать сахар ЛСД — личинки ведь любят сахар. Возможно, тогда мы добились бы какой‑то реакции от них».

Такие дела.

К слову, идеи с полупрозрачной кожей частично воплотились в «Прометее»: при прямом свете местные существа имеют едва заметную полупрозрачность.

Мутировавший от жижи Филд также должен был выглядеть полупрозрачным, но его вырезали... правда потом вернули в режиссерскую версию фильма. Так что задумку не выбросили и таки реализовали, пусть и спустя кучу лет.

Для вас писал Алексей Шухартской.

Другие мои статьи можно почитать в моем телеграмчике, если вам интересна вся эта тема — буду рад новым читателям + там выходит разный неформат.

Посёлок «Сосновые Ключи» был устроен так, чтобы его обитатели чувствовали себя в безопасности. Высокий кирпичный забор с колючей проволокой, шлагбаум с круглосуточной охраной, камеры на каждом углу. Здесь жили те, кто устал от московского хаоса — программисты, адвокаты, пара уставших от сцен актёров. Они купили не просто дома, они купили иллюзию контролируемой, предсказуемой жизни.

Первым увидел Олег, бывший военный, живший в коттедже на самом краю посёлка, у леса. Он позвонил соседу, Андрею, в два часа ночи. Голос был спокойным, слишком спокойным для человека, сообщающего нечто из ряда вон.

«Андрей, выйди на балкон. Посмотри на небо над соснами. Но не включай свет».

Андрей, раздражённый, вышел. И увидел.

Это не было похоже на кино. Никаких летающих тарелок с мигающими огнями. Над тёмным гребнем леса, в абсолютно чёрном небе, висели три точки, выстроенные в идеальный равносторонний треугольник. Они не мигали. Они просто светились холодным, стабильным, синеватым светом, словно далёкие, неправильные звёзды. Но звёзды не образуют геометрические фигуры. И не двигаются с едва уловимой, совершенно бесшумной синхронностью.

Они наблюдали.

Андрей простоял на холодном балконе сорок минут, пока треугольник не растворился в предрассветной мгле не двигаясь, не улетая — просто погас, как отключённые лампочки.

На следующее утро это уже не было секретом. Видели Лида с третьей линии, выходившая покурить; видел подросток Макс, игравший в ночную компьютерную игру у окна мансарды. Общее чувство было не страхом, а скорее возбуждённой тревогой. Они создали чат «Сосновые Ключи — только своё», и первые дни он взрывался сообщениями. Выкладывали снимки, смазанные, тёмные, на которых едва угадывались точки. Строили теории: военные испытания, дроны какого-нибудь блогера, массовая галлюцинация.

Но треугольник возвращался. Каждую ночь. Всегда на одном месте. Всегда беззвучный. Всегда наблюдающий.

Через неделю изменилось качество тишины. Посёлок всегда был тихим, но теперь тишина стала густой, вязкой, словно ватой обложило уши. Перестали петь птицы по утрам. Собаки, даже овчарка у Олега, сидели, поджав хвосты, и только скулили, глядя вверх. Пропала связь. Не полностью — звонки иногда проходили, интернет то появлялся, то исчезал. Но в моменты, когда в небе висел треугольник, гаджеты превращались в кирпичи. И что хуже всего — перестали работать камеры. Все тридцать две камеры по периметру и внутри посёлка в эти часы показывали лишь ровный серый «шум».

Иллюзия контроля треснула.

Первая открытая конфронтация произошла на общем собрании у управляющего. Олег, с лицом, похожим на каменную кладку, настаивал: «Это разведка. Они изучают нас. Надо ставить глушилки, организовывать дежурства с фонарями, может, даже стрелять в воздух из ракетницы!»

Ему возражал Сергей, немолодой уже профессор-физик: «Олег, подумай! Что стрелять? В оптический феномен? В атмосферное явление? Мы даже не знаем, материален ли этот объект! Нам нужно фиксировать данные, а не объявлять войну неизвестно чему!»

Спор перешёл на личности. «Ты всегда был тряпкой, Сергей!» — «А ты — параноиком, которому везде мерещатся враги!»

Их растащили, но трещина прошла через весь чат. Образовались два лагеря: «активисты» во главе с Олегом и «наблюдатели» с Сергеем. Третий лагерь — те, кто просто боялся и забивался в дома, — молчал.

Затем начались «шумы».

Не в ушах. В доме. Анна, жена Андрея, первой услышала их на кухне. Тихий, едва различимый шепот из динамика умной колонки, которая была выключена. Не слова, а скорее поток белого шума, в котором угадывались… интонации. Как будто кто-то пытался говорить на неизвестном, щелкающем языке через помехи. То же самое сообщили другие. Шёпот был в телевизорах на пустом канале, в детской радионяне, в наушниках Bluetooth.

Профессор Сергей, бледный, заявил в чате: «Это электромагнитное воздействие колоссальной силы. Они не просто наблюдают. Они… сканируют».

Именно это слово — «сканируют» — всех добило. Их не просто видели. Их изучали. Как бактерий под микроскопом. Ощущение наготы, полной, беззащитной прозрачности стало невыносимым.

Психика начала сдавать у самых слабых. У Марины, молодой матери, начались истерики: она утверждала, что «шумы» говорят ей гадости, называют её плохой матерью, обещают забрать малыша. Она заклеила все окна в детской фольгой и не выходила неделю. У старика Николая Ивановича, жившего с кошкой, случился приступ: он ночью с топором в руках обходил свой участок, крича в небо, чтобы они убирались прочь, что он «видит их насквозь».

А треугольник висел. Ночью. Каждую ночь.

Переломным стал инцидент с камерами. Когда «гости» ушли на рассвете, системы видеонаблюдения ожили. И на записях обнаружилось кое-что новое. Не только серый шум. На нескольких кадрах, снятых камерой у ворот Олега, были видны фигуры. Высокие, слишком высокие и тонкие, с непропорционально длинными конечностями. Они стояли неподвижно на пустыре за его забором, повернувшись лицом к его дому. Лиц не было видно — только тёмные силуэты на фоне чуть менее тёмного неба.

Но это были не инопланетяне.

Это были соседи. Сергей-профессор. Андрей. Лида. Они стояли, запрокинув головы, глядя в ту точку, где только что висел треугольник. Словно в трансе.

Олег выложил скриншоты в чат. Наступила мертвая тишина в переписке. Потом пришло сообщение от Сергея: «Это подделка. Ты сводишь с ума людей, Олег».

Олег ответил одним словом: «Предатель».

В ту ночь треугольник не появился. Была обычная, тёмная, звёздная осенняя ночь. Но тишина была ещё гуще. И напряжение достигло точки кипения.

Убийство произошло на рассвете. Не из-за НЛО. Из-за забора. Сосед Андрей решил спилить старую сосну, которая, по его мнению, загораживала ему вид (хотя вид был только на забор Олега). Олег, для которого эта сосна была последним напоминанием о лесе, каким он был до строительства, вышел с требованием остановиться. Последовала ссора. Крики. И потом — глухой удар.

Андрей упал на корни спиленного дерева, а Олег стоял над ним с окровавленным монтировкой в руках. Он не пытался убежать. Он смотрел на камеру на столбе, смотрел прямо в объектив, и его лицо было искажено не яростью, а каким-то странным, почти блаженным облегчением. «Видишь? — сказал он камере, то ли охране, то ли тому, что за ней наблюдало. — Видишь, на что мы способны? Теперь ты всё знаешь».

Охрана прибежала через пятнадцать минут. Олег сидел на пне, курил. «Он лез на мой участок», — сказал он спокойно.

Это была первая кровь. Она стала катализатором.

Посёлок погрузился в молчаливый, безумный хаос. Общее собрание превратилось в трибунал. «Активисты» Олега (которого забрала полиция, но ненадолго — свидетельские показания были противоречивы, его отпустили под подписку) требовали изгнать «предателей» — тех, кого видели на том злополучном видео. «Наблюдатели» кричали, что Олег маньяк и следующей жертвой будет кто-то из них. Доводы кончились. В ход пошли стулья.

Управляющий, пытавшийся их разнять, получил удар в висок и умер в больнице через день. Полиция, приезжавшая ещё дважды, лишь разводила руками: «Ребята, вы сами себя убиваете! Какие НЛО? У вас истерика массовая!»

Но для жителей «Сосновых Ключей» НЛО было реальнее, чем полиция. Треугольник вернулся. И теперь он появлялся не только ночью. Он мог висеть в ясном голубом небе днём — три бледные точки, почти неотличимые от облаков, если не знать, что искать. Постоянное наблюдение. Невозможность укрыться. Оно сводило с ума.

Лида, которую все теперь сторонились, была найдена в своём доме. Она наглоталась таблеток, предварительно выложив на полу детской цветными мелками тот самый треугольник. Рядом лежала записка: «Они показывают правду. Правда — мы чудовища. Я не хочу, чтобы они показывали это моей дочери».

Её дочь, шестилетняя Алиса, исчезла в ту же ночь. Её искали всем посёлком. Нашли на пустыре, под «местом наблюдения». Она сидела, обняв колени, и смотрела в пустое небо. На вопрос «что ты здесь делаешь?» она ответила, не отводя взгляда: «Жду, когда прилетит ангел и заберёт меня. Он сказал, мама уже там».

«Кто сказал?» — «Голос в радионяне».

Это окончательно сломало тех, кто ещё держался. Теория профессора Сергея о «сканировании» обрела жуткую конкретику. Они не просто изучали. Они провоцировали. Они подливали масла в огонь человеческих страхов, обид, паранойи. Они ставили эксперимент на тему: «До чего можно довести изолированную группу homo sapiens, лишив их связи, приватности и поселив в их головы голос?»

И эксперимент шёл к логическому завершению.

Последняя ночь в «Сосновых Ключах» была похожа на сцену из ада, разыгранную в декорациях подмосковной рублёвки. Небо было чистым, без треугольника. Но все знали — они смотрят. Откуда-то ещё.

Олег собрал своих «активистов». Их план был безумен и прост: взять факелы, выманить «предателей» из домов и «очистить» посёлок, чтобы «показать им, что мы не игрушки». Профессор Сергей, узнав об этом, баррикадировался в своём доме-лаборатории, где к тому времени стояла кустарная аппаратура для записи «сигналов». Он объявил по рации (которая вдруг заработала), что нашёл «ключ» — частоту, на которой они общаются, и сейчас попробует «дать ответный сигнал».

Две формы безумия столкнулись в темноте.

Андрей, оправившийся после ранения, вломился в дом к Олегу, мстя за спиленную сосну и свой раскроенный череп. Они дрались в темноте, среди мебели, с дикими, животными воплями, не похожими на человеческую речь.

А в это время Сергей, с горящими лихорадочным блеском глазами, включил свою самодельную установку. Он вывел на полную мощность все генераторы, подключил усилители. «Слышите? — кричал он в окно, в ночь. — Слышите нас? Вот мы какие! Вот что вы сделали!»

И посёлок услышал.

Из всех динамиков, из всех телевизоров, из всех радиоприёмников вырвался невыносимый, оглушительный рёв. Не шум. Не шепот. Это был звук, от которого звенела и крошилась эмаль на зубах. Звук ломающегося стекла, плача младенца, воя сирены и человеческого визга, спрессованные в одну пронзительную, безумную ноту. Он шёл не с неба. Он исходил отовсюду. От самой земли, от стен домов, из воздуха.

Люди падали, зажимая уши, из которых текла кровь. Стекла во всех окнах посёлка лопнули одновременно. Погас свет. Последние работающие камеры зафиксировали, как люди, ещё минуту назад бывшие соседями, теперь, охваченные паникой и болью, кидались друг на друга в полной темноте, видя в каждом мелькающем силуэте не человека, а того Другого, Пришельца, Виновника.

Утром приехала полиция и скорая. Тишина была абсолютной. На улицах лежали тела. Олег и Андрей зарезали друг друга на кухне первого. Сергей нашли у его аппаратуры — смерть от кровоизлияния в мозг, на лице застыла гримаса не ужаса, а торжествующего, безумного понимания. Всего погибло одиннадцать человек.

Выжившие, те, кто просто прятался в подвалах, не могли говорить внятно. Они бормотали об огнях, о голосах, о том, что «они всё видели».

Расследование списали на массовый психоз, вызванный изоляцией и общей истерией. «Сосновые Ключи» опустели. Коттеджи продавались за бесценок.

Но один факт так и не попал в официальные отчёты. Его удалили из системы ещё до приезда следователей. Запись с последней работавшей камеры — с тепловизора на вышке сотовой связи на краю леса.

На ней видно, как в момент того страшного «рёва», окутавшего посёлок, в небе над ним, на огромной высоте, проявился не треугольник, а нечто огромное, бесформенное и тёплое. Оно не спускалось. Оно просто висело. А когда звук достиг пика, и внизу, на тепловой карте посёлка, точки-люди начали сходиться в смертельных схватках или падать, замирая, объект наверху… вспыхнул. На термограмме его температура на секунду взлетела до невероятных значений.

А потом он исчез.

Словно получив долгожданный, очень питательный сигнал. Словно поставив жирную точку в завершённом, очень удачном эксперименте.

И теперь, когда ветер гуляет по пустым улицам «Сосновых Ключей», он иногда доносит из разбитых окон едва уловимый, знакомый шёпот в статике. Как будто кто-то очень далёкий, и очень довольный, переслушивает запись.