Нужное пояснение. Да, во-первых это перепост с Дзена, о чем мы не устаем повторять. Во-вторых, есть у нас там такая рубрика, "Чтиво от Крыса и Мыськи", где мы делимся не своими премудрыми мыслями, а разными хорошими текстами. Иногда получается интересно. Вот сегодня, например (ну, нам так кажется...). В общем, сами судите, а лучше - почитайте обозначенную книгу. Она клевая, почти как Салтыкова.
Категорический шалом, драгоценнейшие. Мы тут в связи с семилетием детища загуляли немного, но хотим исправиться. Тем более, что Мыська с утра, выполняя свое любимое упражнение "выход силой из астрала в полном боевом облачении", недовольно проворчала, что давненько не пополняли мы рубрику "Чтиво с Крысом и Мыськой". "А что... Пусть будет!" подумал Крыс и полез на книжный шкаф. Понедельник - день тяжелый, так что можно и скрасить его хорошей книжечкой.
Смешались в кучу кони, люди... Особенно доставляет выражение лиц убиенных в левом нижнем углу. Простите, но мы ржем...
Воистину прекрасны были советские издательства! Огромными тиражами выходили такие книжки, которые при нынешних условиях были бы напечатаны тыщей экземпляров, стоили бы как крыло от Боинга и стояли бы на дальних полках в редких специализированных магазинах.
Вот например, стоит у нас на полке книжечка, часть полноценной серии, созданной под чутким руководством Юрия Александровича Лимонова. Серия называется "Россия глазами иностранцев", конкретно наш томик посвящен первой половине XIX века. И сколько же открытий чудных...
Давненько хотели написать что-нибудь по поводу сего томика. Но ныне день постный, так что о дихотомии "диссидентствующий дилетант и русофоб (но это неточно) де Кюстин" против "восторженной эмигрантки, русофилки (вот это точно) и феминистки де Сталь" как-нибудь в другой раз. Про пресные как маца без матбухи дневники Фридриха Гагерна и вовсе говорить лениво. Но зато есть еще кое-что, возбуждающее наш живой интерес. Это входящий все в тот же томик сборник воспоминаний французских (и не очень) оккупантов времен Отечественной войны. И вот там - все шикарно!
Наш поход казался нам блестящей и приятной военной прогулкой. Добродушное, терпеливое, флегматичное, культурное население, подчиненное военному режиму, всюду принимало нас ласково; и, несмотря на свое утомление слишком частыми визитами французской армии, оно не потеряло ни своего обычного гостеприимства, ни своего природного добродушия.
Ложье (здесь и далее авторы указаны так, как в книге)
Чуете? Сермяжностью потянуло! Тот самый многовековой терпимости русский народ - незлобивый, да терпеливый! Впрочем, как мы увидим дальше, что-то пошло не так. А пока насладимся великоимперским пафосом захватчиков (тут мы немного подрались с Мыськой, но Крыс победил и объяснил, что скрепный стиль изложения для подобного источника - это отличная шутка, которую образованные люди поймут, а для других мы не пишем).
Когда император прекратил разговор с генералом Фрианом, дивизия прошла мимо всех армейских корпусов, направляясь к мостам; вскоре она очутилась на противоположном берегу. Тогда солдаты испустили громкие крики радости, которые привели меня в ужас; они как будто хотели сказать: «Теперь мы на неприятельской земле! Наши офицеры не будут более наказывать нас, когда мы будем кормиться за счет жителей!» До тех пор, согласно строгому предписанию императора, начальству удавалось поддерживать строгую дисциплину. Прокламации напоминали войску, что, проходя по владениям короля прусского, мы находились на территории союзника и что к нему следовало относиться так, как будто мы находились на французской земле. Мы видели, к сожалению, что это приказание нередко было забыто или пренебрежено; но, по крайней мере, войско поступало в таких случаях вопреки приказанию начальства, которое удерживало солдат, говоря: «Когда мы будем на русской земле, вы будете брать все, что захотите...»
Следующая цитата не несет особого концептуального смысла, но мы тут в последнее время все о поляках, так что шо бы и ни?
Вид польских знамен, водруженных на стенах древней столицы литовских великих князей, вызывал радость всех жителей и пробуждал славные воспоминания в сердцах всех, кому была дорога былая слава родины. Эти мысли о былом величии разгорались всего ярче при появлении на берегах Вилии тех воинов, которые посвятили время своего изгнания прославлению польского имени на берегах Нила, Тибра, Таго и Дуная. Повсюду их встречали кликами радости; народ толпой шел за ними; всем хотелось любоваться на них, всем хотелось запечатлеть в сердце образ этих храбрых соотечественников, и все были воодушевлены благородным желанием идти вместе с ними под одними знаменами.
Правда, не все было гладко в датском королевстве. Вот цитата от того же автора.
Чтобы дать понятие о беспорядке, царившем среди этого мнимого благоустройства, я расскажу такой факт: подпрефект, ехавший из Вильны в Новые Троки, чтобы занять там свою должность, был остановлен отсталыми солдатами, которые его ограбили. К тому же его собственный конвой съел его провизию и увел его лошадей, и он явился пешком и в таком плачевном виде, что все принимали его за шпиона...
Вообще, если без хиханек и скрепности - данные воспоминания замечательны тем, что дают прекрасную картину повседневности (и соответствующих логистических геморроев) армий наполеоновского периода. Поскольку патриотическую повестку мы отработали (товарищ майор, мы старались, честна!), дальше будут слайды интересные цитаты по теме.
Мы все еще находились в 480 верстах от С.-Петербурга, и нам очень хотелось войти в эту императорскую резиденцию. К несчастью, очень трудные препятствия пресекали нам путь. Почти во всех местах, куда мы приходили, съестные припасы были вывезены или сожжены русскими, деревни были пусты, жителей не было: они убежали, унося с собой свою провизию, в большие окрестные леса. На нашем пути мы не встретили ничего, кроме жалких и безлюдных деревень, дома которых были скорее несчастными избами. Скот, обозы со съестными и боевыми припасами, предназначенными для нас, были по большей части захвачены и уничтожены казаками, которые проскальзывали мимо наших флангов. К тому же длинные переходы, которые приходилось совершать, чтобы преследовать и настигнуть неприятеля, частый дождь и рыхлая почва полей, а временами страшная жара, быстро меняющаяся погода, недоброкачественная пища или же полное отсутствие ее, а также и других необходимых предметов — одним словом, голод и усталость истощали солдат и вызывали болезни. Уже армия понесла значительные потери. Госпитали, или, вернее, места, предназначенные для приема раненых и больных, были от нас слишком далеко, и обозы с этими несчастными чаще всего попадали в руки русских. Ввиду всех этих обстоятельств наша армия ослабевала с каждым днем, в то время как русские набирались сил, и хотя до сих пор мы их оттеснили со всех их позиций, все же наш главнокомандующий был принужден вместо того, чтобы продолжать идти на С.-Петербург, отступить к Полоцку. Об этом переходе ничего точного указать не могу, так как мы проходили лишь через самые незначительные деревни и останавливались отдыхать в пустынных степях или лесах.
Вот довольно практическое замечание на тему, зачем нужна военная полиция
В течение двенадцати дней, которые я стоял лагерем в двух верстах от Витебска, мне пришлось, чтобы не умереть с голоду, посылать партии людей за провиантом для моих батальонов и для главного штаба. Эти партии отправлялись за 20—25 верст, переправлялись даже за реку и возвращались обыкновенно с хорошей добычей, но некоторые из них попадались в руки казакам. Известно, что мародерство действует на армии развращающим образом, уничтожает дисциплину, способствует дезертирству и вызывает со стороны солдат жестокие поступки, коими они потом хвастаются; слушая их, я содрогался. Война ожесточает человеческое сердце. Новобранцы были кротки и человеколюбивы, многие же из старых солдат утратили всякое нравственное чувство.
Ну хорошо, вот еще немного политоты. Изумительно прекрасный в своей шовинистичности текст...
Кроме того, это средство претило Наполеону, природа которого влекла его больше к интересам королей, чем к народным. Он пользовался им небрежно. Позднее, в Москве, он получил несколько прошений от разных отцов семейств. В них были жалобы на то, что помещики обращаются с ними, как со скотом, который, сколько угодно, продают и меняют. В них просили, чтобы Наполеон отменил крепостное право. Они предлагали себя в вожди отдельных восстаний, обещая обратить их во всеобщее.
Эти предложения были отвергнуты. Ведь у варварского народа и свобода варварская, необузданная, ужасная распущенность! Это показали раньше бывшие отдельные возмущения. Русское дворянство погибло бы, как колонисты в Сан-Доминго 19 во время восстания негров. Такое опасение взяло верх в мыслях Наполеона; это выразилось в том, что он решил не стараться поднимать движение, которое он не смог бы направить.
Вернемся к военным будням. Там много интересного!
Армия уже уменьшилась на треть со времени перехода через Неман. Многие солдаты, под влиянием голода, отделялись от армии, отыскивая пищу, и были убиты на флангах; другие заперлись в покинутых господских домах, где нашли достаточно припасов, чтобы жить в довольстве, выбрали себе начальника и охраняют себя по-военному, не помышляя об армии, к которой принадлежат. Сочтите еще больных, отсталых, умерших и раненых, и вы представите уменьшение наличного состава армии.
Предвещая радостные патриотические вопли - нет, это не потому, что они французы. ЛЮБАЯ армия со времен ренессансных войн (когда они, собственно, толком и появились) таяла в походе подобным образом. Любителям скрепности - крайне не рекомендуем смотреть статистику санитарных потерь и дезертирства в русской армии времен Отечественной. Остальным советуем, довольно интересно.
Но продолжим о логистике (предупреждаем, при прочтении может случиться немного гражданского гнева).
Мы очень приятно провели там несколько дней; прекрасные поля давали нашим коням много корма, более спелого, чем до сих пор; не было недостатка в хлебе и мясе, ибо можно было ежедневно печь хлеб и резать скот. Погода стояла хорошая и теплая; солдаты увеселялись на качелях, построенных у дороги. Одно было неприятно: приходилось довольствоваться скверной водой, что плохо отзывалось на людях и увеличивало поносы...
Тем временем до французов начало что-то доходить...
Мы найдем здесь новую Испанию, но Испанию без полей, без виноградников, без городов; мы не найдем здесь, конечно, Сарагосы, так как все деревянные дома были во власти огня благодаря поджогам и гранатам, но не менее ужасные препятствия, только в другом роде, ожидали здесь наступающую армию...
Испанская кампания вообще часто мелькает в воспоминаниях участников похода в Россию. В основном, для контраста...
И да, мы сознательно пропускаем описания Смоленского сражения. Во-первых потому что все не влезет, во-вторых - читайте сами! Но вот этот эмоциональный кусочек таки приведем.
Прибытие Наполеона, как всегда, вызвало шумные клики; даже самые тяжело раненные делали последнее усилие, чтобы еще раз приветствовать его... Он прошел мимо гренадера, занятого перевязкой раны на ноге. «Ah Mon Empereur! *— сказал этот служака.— Почему не Вы были вчера во главе нас? Мы бы раздавили русских!» Вид поля битвы был ужасен. Нам ежеминутно приходилось поворачивать лошадей, чтобы не наткнуться на груды трупов; и в награду за столько жертв ни одного трофея, ни одного орудия, ни одной муниционной повозки! Захват этого участка, покрытого мертвыми,— вот единственный плод победы. Лучезарное солнце заливало светом это поле бойни.
Прокрутим вперед и вновь вспомним про суровые реалии войны. Вот этот отрывок потрясающе сочетает скотство и тонкость...
На полдороге, приблизительно на версту вправо от большой дороги, мы увидели монастырь (Болдино), о котором у нас ходила молва, что это женский монастырь, в котором французы помимо грабежа насильственным и весьма нехристианским образом предавались любви. К вечеру нам опять ласково светило солнце, мы расположились у прекрасного поместья на возвышенности и в изобилии нашли созревшие хлеба для своих усталых коней, зато все остальное давно уже было съедено.
Солнце им, блин, ласково светило... Впрочем вряд ли стоит искать причину в национальности. Война - она примерно всегда такая. Грязь, пот, кровь и немного лирики.
Вернемся к тому, что мы любим в источниках - к подробностям. Тем более, что настало Бородино.
— А знаешь что в Европе самое забавное?
— Мелкие различия. В смысле, то же дерьмо что и здесь, но с нюансами. Чуточку иначе у них всё.
Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другого, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: «Сегодня нам придется иметь дано с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен57, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого ганноверца заместить Барклая. — Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: — Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?» — «Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости». Наполеон продолжал свое чтение и потом заметил: «Счастье — самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе». — «Как, Ваше Величество, помните, Вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его по конца? Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает свое положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст». — «Бедная армия! Она сильно- таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной». Он послал за Бертье и работал до половины шестого.
Вообще, ныне принято либо героизировать войну, либо наоборот - демонизировать. Редко когда встретишь вот такие, почти бытовые заметки:
С утра я отправился на захваченный накануне редут. Множество лежавших кучами трупов свидетельствовало об энергичном сопротивлении и об усилиях наших солдат. Парапеты были во многих местах разрушены нашими пушками; русские орудия сзади были сброшены с лафетов и опрокинуты; артиллеристы, обслуживавшие их, лежали тут же мертвые. Особенно много убитых было во рвах и на внутренней стороне валов. На наружной их стороне лежали трупы французских солдат, которых во время приступа погибло еще больше, чем русских гренадер на противоположном конце вала, куда они несколько раз пытались взобраться, после того как мы заняли редут. Когда я подъехал, на редуте было несколько маршалов и командиров корпусов, между ними генерал Монбрен, который был убит на следующий день; я некоторое время разговаривал ç ним.
Впрочем, хватит уже о грустном. Да и пересказывать излюбленный томик целиком не наш путь - читайте уже сами (благо, в букинистах его несложно найти за совсем смешной шекель). Так что перейдем к ласкающему душу патриота отступлению наполеоновской армии. Но сначала еще минутка ненависти!
Ненавидим, блин, французов!
Даже гробниц царей и тех не пощадили! Мне пришлось видеть, как валялись на земле набальзамированные царские останки и как их топтали солдаты, думавшие обогатиться, срывая с них стразы, которые они принимали за настоящие драгоценные камни. Золотой крест с колокольни Ивана Великого, набальзамированная рука святого, патрона города, одно кресло из дворца и другие редкости с драгоценностями были вывезены из города. Лучшие картинные галереи сгорели еще во время пожара, а деньги и все то, что было захвачено армией, наполовину снова было отобрано русскими, а остальное было уничтожено, чтобы не досталось им.
Многое просто зарыли в землю в химерической надежде, что удастся вернуться за ним.
Впрочем, гости загостились, настало время уходить. И вот тут опять - вполне себе честное описание поведения солдата.
Миновав всю эту сутолоку, мы принуждены были остановиться, чтобы дождаться левого фланга нашей колонны. Я воспользовался досугом, чтобы осмотреть свой ранец, казавшийся мне чересчур тяжелым, и удостовериться, нельзя ли что-нибудь выкинуть, чтобы облегчить свою ношу. В ранце было порядочно-таки запасов: я взял с собой несколько фунтов сахару, рису, немного сухарей, полбутылки водки, костюм китаянки из шелковой материи, затканной золотом и серебром, несколько серебряных и золотых безделушек, между прочим — обломок креста Ивана Великого, то есть кусочек покрывавшей его серебряной вызолоченной оболочки,— мне дал его один солдат из команды, наряженной для снятия креста с колокольни. Со мной был также мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (эта амазонка была орехового цвета и подбита зеленым бархатом; не зная ее употребления, я вообразил, что носившая ее женщина была больше шести футов росту); далее, две серебряные картины, длиною в один фут на 8 дюймов ширины, с выпуклыми фигурами: одна картина изображала суд Париса на горе Иде, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, везомой морскими конями. Все это было тонкой работы. Кроме того, у меня было несколько медалей и усыпанная бриллиантами звезда какого-то русского князя. Все эти вещи предназначались для подарков дома и были найдены в подвалах или домах, обрушившихся от пожаров
Между тем, до иностранных граждан начало что-то доходить...
Сражение при Малоярославце открыло нам две истины, обе очень печальные: первая — что силы русских не только не были истощены, но, напротив, они даже получили в подкрепление несколько свежих отрядов и сражались с таким ожесточением, что мы должны были отказаться от надежды на какой-либо успех. «Еще одна такая победа,— говорили солдаты,— и у Наполеона не будет больше армии». Вторая истина была та, что мы должны были отказаться от похода на Калугу и Тулу, и этим мы теряли последнюю надежду на более спокойное отступление, так как неприятель, опередив нас после этого сражения, не только мешал нашим колоннам отступать по дороге через Серпейск и Ельню, но также и не давал нам достичь до Вязьмы через Медынь и Юхнов, предоставляя нам, таким образом, печальную необходимость вернуться к Можайску.
Впрочем, дальше - было хуже. И вот тут опять интересное про то, как все эти мундирные армии выглядели в реальности. И нет, дело тут не только в отступлении...
В три дня мы пришли в Красное, деревушку, отстоящую от Смоленска миль на 18, а от Витебска на 30. Мы уже бросили целый ряд карет и повозок; холод был жесточайший; дорога, плохо содержимая и в обыкновенное время, была еще более разрушена дождем и снегом. От недостатка фуража и утомления погибла или по меньшей мере выбилась из сил большая часть наших лошадей. Если на пути попадался овраг или крутой подъем, тотчас же две-три кареты останавливались и происходила ужаснейшая путаница. Кареты высокопоставленных лиц старались объехать образовавшееся препятствие справа; зап- ряженныелучшими лошадьми заезжали впереди нарушали установленный порядок. Следовало давать дорогу артиллерии, но это не соблюдалось. Кучера щелкали хлыстами, лошади рвались вперед, конюхи дрались с караульными, ряды спутывались между собой, кареты прицеплялись к обозным повозкам, берлины * — к артиллерийскому поезду; особенно тяжелая карета, которая должна была отстать, вдруг делала усилие, догоняла более легкие, ушедшие вперед, и тут же теряла все колеса. Кавалеристы, попавшие в эту сумятицу, били саблями направо и налево по пехотинцам и конюхам, путавшим движение; офицеры пролагали себе путь ударами кулака или шпаги. Если на беду подоспевал сюда кто-либо из служащих лично при императоре, с мулами, с переносными кузницами и мебелью, то все прямо опрокидывалось, чтобы только очистить дорогу. Восклицания, ругательства, звуки ударов, окрики караульных офицеров, пе достигавшие никакой цели, вопли тех, кто метался без толку, довершали картину ужасающего беспорядка. Движение вперед совершенно прекращалось, обозную стражу разгоняли силой, и быстро появлялись казаки, никогда не терявшие нас из виду, устанавливали маленькие пушки без лафетов, которые они возили с собой в санях, гнали в галоп все, что еще могло скакать, остальное жгли, а солдат, пытавшихся защищать, поражали ударами пики. Это происходило с нами у каждого оврага, в частности же у оврага, перерезывающего дорогу под самым Красным. В этом месте была взята в плен, пожалуй, четвертая часть нашего обоза, и то не было единственным испытанным нами несчастьем. Нас ожидали более тяжелые потери...
К слову, у мундирных армий была вечная проблема с зимним обмундированием. Ну, нет, проблемы на самом деле не было - по причине отсутствия оного. Это только Павел I, самодур и тиран догадался выдать солдатам что-то теплое на холодное время года. А у просвещенного Наполеона было как-то так:
Оригинальное зрелище всевозможных одежд представляла эта длинная колонна призраков. Все мундиры армии были перемешаны. Рядом с шелковыми всевозможных цветов шубами, отороченными дорогими северными мехами, помещалась фигура в пехотной шинели или кавалерийском плаще. Головы были плотно закутаны и обмотаны платками всех цветов, оставляя отверстия только для глаз. Самым распространенным видом одежды было шерстяное одеяло с отверстием посредине для головы, падавшее складками и покрывавшее тело. Так одевались по преимуществу кавалеристы, так как каждый из них, теряя лошадь, сохранял попону; попоны были изорваны, грязны, перепачканы и прожжены — одним словом, омерзительны. Кроме того, так как люди уже три месяца не меняли одежды и белья, то их заедали вши.
Тирион (нет, не Ланистер!)
Ну и напоследок - самое сладкое...
Березина - как много в этом слове...
В русской (и не только) исторической традиции Березина - это хороший синоним понятия "полный ахтунг". Штош, не удержимся же мы от приведения соответствующих цитат, полных соответствующего настроения...
Один мост был назначен для повозок и лошадей, а другой — для пеших. Эта предосторожность, очень хорошая для организованных войск, была неприменима к толпе без начальства и руководства. Повозки, лошади и пешие шли по одной дороге; когда они приближались к мосту, то повозкам и лошадям переход воспрещался; хотели даже принудить их отступить. Это было невозможно, и скоро дороги оказались загроможденными. К несчастью, еще туман мешал сначала разглядеть мосты, и толпа ошиблась направлением; принужденная вернуться, она образовала род отлива, который только увеличивал неурядицу.
Крики несчастных, опрокинутых лошадьми, вызвали ужас. Он быстро распространился, достиг высшей точки, и с этой минуты замешательство становится ужасным. Каждый преувеличивает опасность и старается спастись силой. Прибегают даже к оружию, чтобы пробиться через эту толпу, которая может только кричать и которая защищается одними проклятьями. В этой ужасной борьбе каждый неверный шаг был смертным приговором: упавший уже не вставал. Я еще вижу, как бились несчастные, опрокинутые возле меня, их головы мелькали по временам среди толпы; их криков не слушали, они исчезали, и почва становилась выше от их трупов. Один из возвращавшихся кавалеристов проезжал рядом со мной. Я предложил ему несколько золотых, если он согласится вывести мою лошадь за повод из давки. «Мне достаточно спасать себя, а не браться за спасение других»,— сказал он, даже не взглянув на меня, и продолжал путь, не обращая внимания на крики тех, кого давила его лошадь. Я понял тогда весь ужас своего положения, но не очень испугался, и хорошо, что я сохранил хладнокровие: я всецело положился на свою судьбу...
Как я уже сказал, нечего было и думать перейти через реку в этот день. Я убедился совершенно в этом, увидев, что происходило при въезде на мост и на самом мосту. Это была сплошная масса несчастных, которые хотели достигнуть противоположного берега. Проклятья, ругательства, крики висели в воздухе. Те, у кого были палки, без жалости били ими передних, и все это только для того, чтобы продвинуться вперед на несколько дюймов.
Таково было ужасное зрелище, которое представилось моим глазам; но оно было еще ужаснее на другой день, когда я сам участвовал в этих сценах отчаяния.
На берегу Березины я провел одну из самых тяжелых ночей за всю мою жизнь. В такой ужасный холод нечего было и думать сомкнуть глаза. Прибавьте сюда мою расслабленность и беспокойство и, наконец, адский содом от криков, человеческих стонов и беспрерывных ругательств. В этот же самый день Наполеон переходил злосчастную реку под охраной гвардии, в которой не было больше того порядка и спокойствия, какими она прежде так справедливо гордилась. Раньше чем переходить мост, император отдал приказ поджечь экипажи, особенно экипажи маршалов и генералов, фургоны, извозчичьи повозки, привезенные из Москвы,— одним словом, все повозки, большей частью нагруженные найденными вещами, которые еще больше увеличивали загромождение. Языки пламени, поднявшиеся со всех сторон, столь неприятные для потерпевших, не замедлили доказать, что приказ императора был выполнен в точности.
Ну и чтобы совсем похорошело, вот такое:
Какой ужасный вид представляли эти люди, изнуренные бедствиями, скученные в одно место; это ли та армия, которая два месяца тому назад с триумфом заняла половину самой обширной империи? Наши солдаты, бледные, разбитые, умирающие от холода и голода, прикрываясь от стужи какими-то лохмотьями от когда-то существовавших шуб или наполовину сожженными бараньими шкурами, жались, дрожа от холода, друг к другу по берегу реки. Немцы, поляки, итальянцы, испанцы, кроаты, швейцарцы, португальцы, далматы и французы, перемешавшись друг с другом, кричали, перекликались и ругались каждый на своем собственном языке. Офицеры и генералы, укутанные в грязные, испачканные шубы, смешалась с солдатами, сердились на тех, кто толкал их или оказывал неуважение их власти, и устраивали такой беспорядок, который невозможно описать никакими красками. Те, кто благодаря слабости или не зная всей опасности не торопились переправиться через реку, те зажигали костры и отдыхали вокруг них. На этом биваке можно было наблюдать, до какой степени грубости могут довести нас несчастья.
Люди дрались за кусок хлеба. Если кто-нибудь, замерзая от холода, подходил к костру, то солдаты, зажегшие его, без всякой жалости прогоняли его прочь. Если кто-нибудь, изнемогая от жажды, просил солдата, несшего полное ведро воды, дать хоть несколько капель, то он резко отказывал. Часто можно было слышать, как люди, бывшие, несмотря на разницу положения, до сих пор друзьями, теперь ссорились из-за пучка соломы или из-за куска конины, который они вырезывали для себя. Этот поход был тем более страшен, что совершенно исказил наши характеры и у нас появились пороки, чуждые нам до сих пор. Люди, бывшие до этого времени честными, чувствительными и великодушными, сделались теперь эгоистами, скупыми, ростовщиками и злыми.
На самом деле, конечно, если отбросить злорадство - стандартная ситуация в любой отступающей армии. Тем более, не рассчитанной на длительную кампанию (а такое случается сплошь и рядом).
И вот на этой ехидной ноте, закончим пожалуй. Думается, наш томик (коли дочитали до этого места) уже достаточно вас заинтересовал, а там ведь еще куча интересного! В общем, читайте книжки и не воюйте за Наполеона. А мы с Мыськой отправляемся лечить печень, нам через три дня еще ДР вечнопрекрасной супруги предстоит... Всем тепла и мирного неба над головой!
