Перевод статьи Николаса К. Джонсона (Nicholas K. Johnson) The German Army and Intoxication.

Практика употребления алкоголя в немецкой армии во время Первой мировой войны была более широкой, чем у ее противников на Западном фронте и на Восточном фронте. Отчасти это было связано с сильной степенью регионального разделения внутри Германской империи и ее армии. Подразделениям из Баварии гораздо чаще выдавали пиво в качестве части ежедневного рациона, чем подразделениям из Пруссии или винодельческих регионов Рейнландии.

Немецкому тылу при этом приходилось сталкиваться с нехваткой продовольствия из-за британской морской блокады, что осложняло работу алкогольной промышленности из-за растущего дефицита продуктов питания, необходимых для производства алкоголя, таких как картофель, ячмень и сахар. Этот дефицит в конечном итоге затронул и тех, кто находился на передовой.

Когда немецкая армия вторглась в Бельгию и Францию в августе 1914 года, многие солдаты воспользовались возможностью грабежа на недавно завоеванных территориях. Дисциплина в тыловых подразделениях была слабой. Герман Бауманн, пекарь VII резервного корпуса, вспоминал, как его подразделение 4 сентября 1914 года обнаружило “пустой дом”. В подвале дома хранилось 500 бутылок вина. Половина солдат напились немедленно, а четверо, включая Бауманна, взяли с собой 30 бутылок, чтобы распить их во время наступления на Париж (немецкие подразделения снабжения были обеспечены лошадьми и повозками; мародерство такого масштаба было бы невозможно в пехоте). 8 сентября подразделение Бауманна обнаружило погреб с 15 000 литрами вина. Позже он рассказывал, как обнаружил еще один подвал, полный винных бочек. Его коллеги -пекари и ездовые колонн снабжения попробовали вино из нескольких бочек, “пока не нашли что-то стоящее”. Во время этого обыска и последующего загула они разбили так много винных бочек, что их сапоги покраснели, когда они “перебирались через лужу вина глубиной 20 см” в погребе.

Пропитанные вином приключения Бауманна в колонне снабжения закончилось с поражением немцев в битве на Марне. 26 октября 1914 года Бауманн записал, что его подразделение получило 1/4 литра коньяка на каждых 10 человек, и этот коньяк стал первым алкогольным напитком, выпитым его подразделением за шесть недель.

В романе "На Западном фронте без перемен" Эриха Марии Ремарка немало места отведено пьянству немецких солдат на позициях. По большей части он изображает своего героя Пауля Баумера и его однополчан, пьющих пиво вместо вина или шнапса. Чаще всего Ремарк живописует сцены увольнения всего в нескольких километрах позади траншей, например, эта эпизод в солдатской столовой непосредственно перед возвращением Баумера на линию фронта:
“Пока мы пьем, я смотрю на каждого из них по очереди… Над нами нависает густое облако дыма. Где был бы солдат без табака? Столовая - его убежище, а пиво - гораздо больше, чем напиток. Это знак того, что человек может пошевелить конечностями и потянуться в безопасности. Мы делаем это церемонно, вытягиваем ноги перед собой и демонстративно сплевываем, это единственный способ расслабиться. Как все это вспоминается, когда мы уходим на следующее утро!”
В 1920-е годы Ремарк с такой же любовью писал о шнапсе. Это без преувеличения: “Легче писать о психологии женщин, чем разбираться в шнапсе; у шнапса есть душа”. В 1924 году он составил рецепты коктейлей со шнапсом для ганноверского издания. Пристрастие писателя к шнапсу и его неприкрытая любовь к этому напитку стали одной из причин негативной реакции правых на него как на “вульгарного” автора непатриотичных антивоенных романов.

Другие романисты вспоминали также вспоминали о присутствии алкоголя в окопах. Дневник Эрнста Юнгера начинается с рассказа о том, что ему выдали ликер "Кюрасао" на празднование Нового 1915 года. В послевоенной новеллизации своего военного дневника "Стальной шторм" Юнгер упоминает, что офицерам выдавали шнапс, пиво и вино. Он рассказывает о том, как “выпил несколько бутылок красного вина” в блиндаже после артиллерийского обстрела и спустил последние деньги на вино во время подготовки к злополучному весеннему наступлению 1918 года, потому что ему и его товарищам больше не на что было потратить жалование.
"Стальной шторм" Юнгера также заслуживает внимания, потому что писатель часто связывает боевой опыт немецких войск с "Раушем", то есть интоксикацией алкоголем либо наркотиками. Его изображение боя как события опьяняющего и дурманящего было примером подражания “Ярости Ахиллеса” в "Илиаде", но именно эта ассоциация отличала его от других авторов военных романов. Близкие отношения Юнгера с войной и интоксикацией продолжались на протяжении всего двадцатого века. Во время Второй мировой войны он служил в Париже и оставил записки о своем "пребывании на задворках движения Сопротивления и в самом сердце французской литературной сцены". Один из его самых известных отрывков из произведений Юнгера того периода рассказывает, как он стоял на крыше, наслаждаясь бокалом вина с клубникой, когда парижский горизонт пламенел взрывами во время воздушной бомбардировки. В послевоенную эпоху он экспериментировал с тяжелыми наркотиками и описал их эффекты в работе: Annäherungen: Drogen und Rausch.

К фото - “Ячмень, картофель, сахар или пиво, шнапс, вино?” Это титульный лист брошюры Немецкой ассоциации по борьбе со злоупотреблением алкогольными напитками. В нем утверждается, что производство алкоголя ограничивает запасы продовольствия, которые необходимо было сохранить в Германии, находящейся в блокаде.

По мере того, как война затягивалась, британская морская блокада Германии вызвала голод среди гражданского населения. Продуктов питания стало не хватать, а сырье, такое как картофель, ячмень и сахар, было необходимыми ингредиентами для алкогольных напитков. В приведенной выше брошюре утверждается, что гражданские лица должны есть ячменный хлеб вместо пива и что производство коньяка буквально вырывает пищу изо рта у голодающих немецких детей. Блокада немецкого импорта продолжалась до весны 1919 года, продлевая кризис недоедания среди населения и нехватку продовольствия.
Эти обстоятельства также затронули солдат на фронте. Во время упомянутого выше весеннего наступления 1918 года немецкие войска страдали от нехватки припасов по сравнению со своими противниками из армий Антанты. Хотя весеннее наступление привело к первоначальному прорыву фронта, оно вскоре застопорилось, в т.ч. поскольку немецкие войска захватили склады снабжения Антанты и увлеклись грабежом продуктов, которые стали редкостью в Германии из-за блокады. В частности, немцы обнаружили тайники с вином – почти как в 1914 году – и начали пьянствовать. Этот “последний вздох” немецкой армии в 1918 году быстро исчерпал себя, поскольку морально разложившиеся солдаты просто прекратили наступление.
Когда война закончилась и немецкое общество вступило в 1920-е годы, наступила новая эра расцвета алкоголизма и наркомании в Германии. В этот период коктейли, повальный рост пьянства и подпольная торговля наркотиками приобрели известность, и недаром говорилось, что Веймарская республика “танцевала на вулкане”.

Из книги А.Шнеера "Плен".

С первых дней войны в Красную Армию были мобилизованы десятки тысяч женщин-медработников. Тысячи женщин добровольно вступали в  армию и в дивизии народного ополчения. На основании постановлений ГКО от 25 марта, 13 и 23 апреля 1942 г. началась массовая мобилизация женщин. Только по призыву комсомола воинами стали 550 тыс. советских женщин. 300 тыс. – призваны в войска ПВО. Сотни тысяч  – в военно-медицинскую  и санитарную службу, войска связи, дорожные и другие части. В мае 1942 г. принято еще одно постановление ГКО  – о мобилизации 25 тыс. женщин в ВМФ.

Из женщин были сформированы три авиаполка: два бомбардировочных и один истребительный, 1-я отдельная женская добровольческая стрелковая бригада, 1-й отдельный женский запасной стрелковый полк [1] .

Созданная в 1942 г. Центральная женская снайперская школа подготовила 1300 девушек-снайперов.
Рязанское пехотное училище им. Ворошилова готовило женщин-командиров стрелковых подразделений. Только в 1943 г. его окончило  1388  человек [2] .

В годы войны женщины служили во всех родах войск и представляли все воинские специальности. Женщины составляли 41% всех врачей, 43% фельдшеров, 100% медсестер. Всего в Красной Армии служили 800 тыс. женщин [3] .

Однако женщины-санинструкторы и санитарки в действующей армии составляли лишь 40% [4] , что нарушает сложившиеся представления о  девушке под огнем, спасающей раненых. В своем интервью А.Волков, прошедший всю войну санинструктором, опровергает миф о том, что санинструкторами были  только девушки. По его словам, девушки были медсестрами и санитарками в медсанбатах, а санинструкторами и са-нитарами  на передовой в окопах служили в основном мужчины.
«На курсы санинструкторов даже мужиков хилых не брали. Только здоровенных! Работа у санинструктора потяжелей, чем у сапера.  Санинструктор должен за ночь минимум раза четыре оползти свои окопы на предмет обнаружения раненых. Это в кино, книгах пишут: она такая слабая, тащила  раненого, такого большого, на себе чуть ли не километр! Да это брехня. Нас особо предупреждали: если потащишь раненого в тыл – расстрел на месте за дезертирство. Ведь санинструктор для чего нужен? Санинструктор должен не допустить большой потери крови и наложить повязку. А чтоб в тыл его тащить, для этого у санинструктора все в подчинении. Всегда есть, кому с поля боя вынести. Санинструктор ведь никому не подчиняется. Только начальнику санбата» [5] .
Не во всем можно согласиться с А.Волковым. Девушки-санинструк-торы спасали раненых, вытаскивая их на себе, волоча за собой, тому есть множество примеров. Интересно другое. Сами женщины-фронтовички отмечают несоответствие стереотипных экранных образов с правдой войны.

Например, бывший санинструктор Софья Дубнякова говорит: «Смотрю фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет аккуратная, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка на  хохолке…. Ну, неправда!… Разве  мы могли вытащить раненого вот такие?.. Не очень-то ты в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг. А по правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали. Тогда же мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья» [6] .

Кроме санинструкторов, среди которых были женщины, в санротах были санитары-носильщики – это были только мужчины. Они тоже оказывали помощь раненым. Однако их основная задача – выносить уже перевязанных раненых с поля боя.
3 августа 1941 г.  нарком  обороны издал приказ №281 «О порядке представления к правительственной награде военных санитаров и носильщиков за хорошую боевую работу». Работа санитаров и носильщиков приравнивалась к боевому подвигу. В указанном приказе говорилось: «За вынос с поля боя 15 раненых с их винтовками или ручными пулеметами представлять к правительственной  награде медалью “За боевые заслуги” или “За отвагу” каждого санитара и носильщика».  За вынос с поля боя 25 раненых с их оружием представлять к ордену Красной Звезды, за вынос 40 раненых – к ордену Красного Знамени, за вынос 80  раненых –  к ордену Ленина [7] .
150 тыс. советских женщин  удостоены боевых орденов и медалей. 200  – орденов Славы 2-й и 3-й степени. Четверо стали полными кавалерами ордена Славы трех степеней. 86 женщин удостоены звания Героя Советского Союза [8] .

Во все времена служба женщин в армии считалась безнравственной. Много оскорбительной лжи  существует о них, достаточно вспомнить ППЖ – походно-полевая жена.
Как ни странно, подобное отношение к женщинам породили мужчины-фронтовики. Ветеран войны Н.С.Посылаев вспоминает: «Как прави-ло, женщины, попавшие  на фронт, вскоре становились любовницами офицеров. А как иначе: если женщина сама по себе, домогательствам не будет конца. Иное дело при ком-то...» [9]

А.Волков рассказал, что когда в армию прибывала группа девушек, то за ними сразу «купцы» приезжали: «Сначала самых молодых и красивых забирал штаб армии, потом штабы рангом пониже» [10] .
Осенью 1943 г. в его роту ночью прибыла девушка-санинструктор. А на роту положен всего один санинструктор. Оказывается, к девушке «везде приставали, а поскольку она никому не уступала, ее все ниже пересылали. Из штаба армии в штаб дивизии, потом в штаб полка, потом в роту, а ротный  послал недотрогу в окопы» [11] .

Зина Сердюкова, бывший старшина разведроты 6-го гвардейского кавкорпуса, умела держаться с бойцами и командирами строго, однако однажды произошло следующее:
«Была зима, взвод квартировал в сельском доме, там у меня был закуток. К вечеру меня вызвал командир полка. Иногда он сам ставил задачу по засылке в тыл противника. На этот раз он был нетрезв, стол с остатками еды не убран. Ничего не говоря, он бросился ко мне, пытаясь раздеть. Я умела драться, я же разведчик в конце концов. И тогда он позвал ординарца, приказав держать меня. Они вдвоем рвали с меня одежду. На мои крики влетела хозяйка, у которой квартировали, и только это спасло меня. Я бежала по селу, полураздетая, безумная. Почему-то считала, что защиту найду у командира корпуса генерала Шарабурко, он меня по-отцовски называл дочкой. Адъютант не пускал меня, но я ворвалась к генералу, избитая, растрепанная. Бессвязно рассказала, как полковник М. пытался изнасиловать меня. Генерал успокоил, сказав, что я больше полковника М. не увижу. Через месяц мой командир роты сообщил, что полковник погиб в бою, он был в составе штрафного батальона. Вот что такое война, это не только бомбы, танки, изнурительные марши...» [12]
Все было в жизни на фронте, где «до смерти  четыре шага». Однако большинство ветеранов с искренним уважением вспоминают  девушек, сражавшихся на фронте. Злословили чаще всего те, кто отсиживался в тылу, за спинами женщин, ушедших на фронт добровольцами.
Бывшие фронтовички, несмотря на трудности, с которыми им приходилось сталкиваться  в мужском коллективе, с теплотой и благодарностью вспоминают своих боевых друзей.
Рашель Березина, в армии с  1942 г. –  переводчик-разведчик войсковой разведки, закончила войну в Вене старшим  переводчиком разведотдела Первого гвардейского механизированного корпуса под командованием генерал-лейтенанта И.Н.Руссиянова. Она рассказывает, что относились к ней очень уважительно, в разведотделе  в ее присутствии даже перестали ругаться матом [13] .

Мария Фридман, разведчица 1-й дивизии НКВД, сражавшейся в районе Невской Дубровки под Ленинградом, вспоминает, что разведчики оберегали ее, заваливали сахаром и шоколадом, который находили в немецких блиндажах. Правда, приходилось порой  и защищаться «кулаком по зубам».
«Не дашь по зубам – пропадешь!.. В конце-концов, разведчики стали оберегать меня от чужих ухажеров: “Коли никому, так никому”.
Когда в полку появились девчата-добровольцы из Ленинграда, нас каждый месяц  тащили  на “выводку”, как мы это называли. В медсанбате проверяли, не забеременел ли кто… После одной такой “выводки” командир полка спросил меня удивленно: “Маруська, ты для кого бережешься? Все равно убьют нас…” Грубоватый был народ, но добрый. И справедливый. Такой воинствующей справедливости, как в окопах, я позже не встречала никогда» [14] .
Бытовые трудности, с которыми пришлось столкнуться Марии Фридман на фронте, теперь вспоминаются  с иронией.
«Вши заели солдат. Они стаскивают рубахи, штаны, а каково девчонке? Я должна искать брошенную землянку и там, раздевшись догола, пыталась очиститься от вшей. Иногда мне помогали, кто-нибудь встанет в дверях и говорит: “Не суйся, Маруська там вшей давит!”
А банный день! А сходить по нужде! Как-то уединилась, забралась под кустик, над бруствером траншеи, немцы то ли не сразу заметили, то ли дали мне спокойно посидеть, но когда стала натягивать штанишки, просвистело слева и справа. Я свалилась в траншею, штанишки у пяток. Ох, гоготали в окопах о том, как Маруськин зад немцев ослепил…
Поначалу, признаться, меня раздражал этот солдатский гогот, пока не поняла, что смеются не надо мной, а над своей солдатской судьбой, в крови и вшах, смеются, чтобы выжить, не сойти с ума. А мне было достаточно, чтобы после кровавой стычки кто-либо спросил в тревоге: “Манька, ты  жива?!” [15]
М. Фридман сражалась на фронте и в тылу врага, была трижды ранена, награждена медалью «За отвагу», орденом Красной Звезды…
Девушки-фронтовички несли все тяготы фронтовой жизни наравне с мужчинами, не уступая им ни в храбрости, ни в воинском умении.

Немцы, у которых в армии женщины несли только вспомогательную службу, были чрезвычайно удивлены столь активному участию советских женщин в боевых действиях [16] .
Они даже пытались  разыграть «женскую карту» в своей пропаганде, говоря о бесчеловечности советской системы, которая бросает женщин в огонь войны. Примером этой пропаганды служит немецкая листовка, появившаяся на фронте в октябре 1943 г.:

«Если ранили друга…
Большевики всегда удивляли весь мир. И в этой войне они дали нечто совершенно новое:
Женщина на фронте!
С древнейших времен воюют люди и всегда все считали, что война – это мужское дело, воевать должны мужчины, и никому не приходило в голову вовлекать в войну женщин. Правда, были отдельные случаи, вроде пресловутых “ударниц”  в конце прошлой войны – но это были исключения  и они вошли в историю,  как курьез или анекдот.
Но о массовом вовлечении женщин в армию в качестве бойцов, на передовую с оружием в руках – еще никто не додумался, кроме большевиков.
Каждый народ стремится уберечь своих женщин от опасности, сохранить женщину, ибо женщина – это мать, от нее зависит сохранение нации. Может погибнуть большинство мужчин, но женщины должны сохраниться, иначе может погибнуть вся нация» [17] .
Неужели немцы вдруг задумались о  судьбе русского народа, их волнует вопрос его сохранения. Конечно, нет! Оказывается, все это лишь преамбула к самой главной немецкой мысли:
«Поэтому правительство всякой другой страны в случае чрезмерных потерь, угрожающих дальнейшему существованию нации, постаралось бы вывести свою страну из войны, потому что всякому национальному правительству дорог свой народ».
(Выделено немцами. Вот оказывается основная мысль: надо кончать войну, да и правительство нужно национальное. – А. Ш.)
«Иначе мыслят большевики. Грузину Сталину и разным Кагановичам, Бериям, Микоянам и всему жидовскому кагалу  (ну как в пропаганде обойтись без антисемитизма! – А. Ш.), сидящему на народной шее, ровным счетом наплевать на русский народ и на все другие народы России и на саму Россию.
У них одна цель  – сохранить свою власть и свои шкуры.
Поэтому им нужна война, война во что бы то ни стало, война любыми средствами, ценой любых жертв, война до последнего человека, до последнего мужчины и женщины.
“Если ранили друга” –  оторвало ему, например, обе ноги или руки, не беда, черт с ним, “сумеет”  и “подруга” подохнуть на фронте, тащи и ее туда же в мясорубку войны, нечего с ней нежничать.  Сталину не жаль русской женщины…» [18]

Немцы, конечно, просчитались, не учли искреннего патриотического порыва тысяч советских  женщин, девушек-добровольцев. Конечно, были мобилизации, чрезвычайные меры в условиях чрезвычайной опасности, трагического положения, сложившегося на фронтах, но будет неправильно не учитывать искреннего патриотического порыва молодежи, родившейся после революции и идеологически подготовленной в предвоенные годы к борьбе и самопожертвованию.
Одной из таких девушек была Юлия Друнина, 17–летней школьницей ушедшая на фронт. Стихотворение, написанное ею после войны, объясняет, почему она и  тысячи других девушек  добровольно уходили  на фронт:

«Я ушла из детства
В грязную теплушку,
В эшелон пехоты,
В санитарный взвод.
... Я пришла из школы
В блиндажи сырые.
От Прекрасной Дамы –
В “мать” и “перемать “.
Потому что имя
Ближе чем  “Россия ”,
Не могла сыскать» [19] .

Женщины сражались на фронте, утверждая этим свое, равное с мужчинами, право на защиту Отечества.
Противник неоднократно давал высокую  оценку участию советских женщин в боях:
«Русские женщины... коммунистки ненавидят любого противника, фанатичны, опасны. Санитарные батальоны  в 1941 г. отстаивали  с гранатами и винтовками в руках последние рубежи перед Ленинградом» [20] .
Офицер связи принц Альберт Гогенцоллерн, принимавший участие в штурме Севастополя в июле 1942 г., «восхищался русскими и особенно женщинами, которые, по его словам, проявляют поразительную храбрость, достоинство и стойкость» [21] .
По словам итальянского солдата, ему и его товарищам пришлось сражаться под Харьковым против «русского женского полка». Несколько женщин оказались в плену у итальянцев. Однако, в соответствии с соглашением между Вермахтом и итальянской армией, все  взятые в плен итальянцами передавались немцам. Последние приняли решение расстрелять всех женщин. По словам итальянца, «женщины другого не ожидали. Только попросили, чтобы им разрешили предварительно вымыться в бане и выстирать свое грязное белье, чтобы умереть в чистом виде, как полагается по старым русским обычаям. Немцы удовлетворили их просьбу. И вот они, вымывшись и надев чистые рубахи, пошли на расстрел…» [22]

[1]Великая отечественная война. 1941–1945. Энциклопедия. М. 1985, с. 269–270.

[2]В. Я. Галаган. Ратный подвиг женщин в годы Великой Отечественной войны. Киев. 1986, с. 163–173.

[3]П. А. Жилин. Проблемы военной истории. М., 1975, с. 238–239. В. С. Мурманцева. Советские женщины в Великой Отечественной войне 1941– 1945. М., 1979, с. 269–270.

[4]В. С. Мурманцева. Советские женщины... с. 269–270.

[5]А. Никонов. Исповедь недобитого гражданина. –  Мегаполис-экспресс. Приложение к газ. «Глобус»  08.10–14.10. 1995.  № 156. (Израиль).

[6]С. Алексиевич. У войны не женское лицо. М., 1988, с. 58.

[7]М. К. Кузьмин. Медики – Герои Советского Союза. М., 1965, с. 7.

[8]Великая Отечественная война 1941-1945. Энциклопедия. М., 1985, с. 270

[9]Цит. по: Е. Сенявская. Женщины на войне. «Мир истории». 2000.  №5.

[10]А. Никонов. Исповедь недобитого гражданина...

[11]Там же.

[12]В. Е. Силин. «Кто ты, красивая дэвочка?»  – «Огонек». Спецвыпуск.  М., 2000. № 70.

[13]Р. Березина. Свидетельские показания. Архив Яд ва-Шем. 033/С1289, л. 6.

[14]Мать и мачеха. Рассказы ветеранов. Торонто, 1990, с. 77.

[15]Там же, с. 80– 81. О подвигах М. Фридман рассказано в книге: С. Н. Борщев. От Невы до Эльбы. Л., 1973, с. 163.

[16] Немецкие женщины служили в армии, ВМФ, авиации, войсках СС, полиции. Однако только на вспомогательных службах:  в штабах, канцеляриях, службе связи -  в боях участия не принимали. Только в последние месяцы войны началось обучение женщин в зенитной артиллерии  и работе на измерительных и прицельных приборах.  (Немецкие женщины и война. Итоги Второй мировой войны. Сб. статей. М., 1957, с. 479.)

[17]Архив Яд ва-Шем. М-62/19, л. 2.

[18] Там же.

[19] Ю. Друнина. «Неповторимый звездный час». М., 2000, с. 5

[20]Fighting in Hell. The German Ordeal on the Eastern Front. Pensylvania.1995, p. 33.

[21]М. Васильчикова. Берлинский дневник 1940-1945. М., 1994, с. 82.

[22]В. А. Оболенский. Под итальянской оккупацией. – «Новый журнал». Нью-Йорк, 1948. №18, с. 282– 283.

Еще по данной теме:
Основные приказы и постановления о службе женщин в Красной Армии, 1942-43 гг. (с фотоиллюстрациями)

Григорий Чижов

В 1912 г. сфотографировал С. Есенина с сестрами Катей и Шурой.

В июле 1913 г. сфотографировал С. Есенина с отцом А.Н. Есениным и дядей И.Н. Есениным.

Иван Данилов

С 1894 г. Иван Данилов открыл фотоателье на Мясницкой улице, которая существовало вплоть до 1916 г., меняя адреса, но не выходя за пределы той же самой улицы.

В январе 1914 г. С. Есенин сфотографировался с московскими друзьями Г. Пылаевым и В. Наумовым в фотоателье И. Данилова (Мясницкий пер., 2).

Николай Свищов-Паола (1874 – 1964)

Николай Свищов-Паола работал в технике печати гуммиарабик и бромойль. При съемке применял объектив «монокль». Придумал печатать изображения на фарфоре и на стекле.

Действительный член Русского Фотографического Общества в Москве с 1906 года.

Соучредитель Всероссийского общества фотографов-профессионалов. В 1910–1920-е годы участвует во множестве фотовыставок, имеются многочисленные награды. В эти годы снимает многих известных поэтов, актёров, политиков и пр.

Летом 1919 г. Свищов-Паола сфотографировал С. Есенина, затем С. Есенина и А. Мариенгофа. Об этом эпизоде вспоминал: «Несколько раз приходил ко мне (в фотоателье) Сергей Есенин со своим другом Мариенгофом. Это были веселые молодые люди. Они много о чем-то говорили, смеялись, острили. Занятые собой, друзья, кажется, не замечали окружающих. Наблюдающему со стороны трудно было понять, когда они шутят, а когда говорят серьезно».

В течение 1919 г. Свищов-Паола сделал три фотоснимка Есенина: два погрудных портрета, на одном из которых поэт изображен с трубкой и тростью, а на другом — с трубкой в руке.

В 1925 г. в библиотеке «Огонек» С. Есенин издал «Избранное». На первой странице обложки был напечатано фото С. Есенина работы П. Свищова-Паола 1919 года.

Александр Функ

Работал в 1916 г. в известной петроградской фотостудии К. Буллы. Принимал участие в создании фотолетописи деятельности служб Федоровского городка, где проходил воинскую службу С. Есенин. Его фотография «С.А. Есенин (на переднем плане) среди персонала полевого Царскосельского военно-санитарного поезда № 143» также предназначалась для фотолетописи.

А. Функ сфотографировал также С. Есенина среди обслуживающего персонала лазарета № 17 для раненых воинов.

Александр Зелонджев

2 мая 1922 г. сфотографировал Сергея Есенина, Ирму Дункан, Айседору Дункан в студии А. Дункан (Москва, Пречистенка, 20)

Джон Грауденц (1884 – 1942)

Берлинский фотограф Джон Грауденц в 1922 г. сфотографировал Сергея Есенина, Айседору Дункан и третьего неизвестного у Браденбургских ворот. Фотография была опубликована в журнале «Огонек» (М., 1923, № 1) в анонимной заметке «Наши за границей».

Другая фотография С. Есенина и А. Дункан, исполненная Дж. Грауденцом в 1922 г. в Берлине, опубликована в 1929 г. в журнале «Kolnische Jllustriere Zeitung» (Кельн, 1929, ноябрь, 16, № 46).

Брегадзе Лаврентий Георгиевич (1876-1967)

Фотограф Брегадзе Лаврентий Георгиевич имел свое фотоателье в Баку. Встречался с Есениным. Автор фотографий «Есенин. 1924. Баку» (наш экземпляр) и «С. Есенин и П. Чагин».

Снимок сделан во время сентябрьского пребывания поэта в Баку. Первый приезд Есенина в Баку состоялся в августе 1920 года. Приехал он вместе со своими друзьями Анатолием Мариенгофом и Григорием Колобовым. Именно здесь, в Баку, Сергей Александрович закончил поэму «Сорокоуст», которая является важным, этапным произведением в его творчестве. Второй его визит был в начале сентября 1924 года, пробыв в Баку всего несколько дней. Есенин уехал в Тифлис. Главный редактор газеты «Бакинский рабочий» Петр Чагин, который, в принципе, и пригласил Есенина в Баку, узнав, что поэт был здесь, но не зашел к нему, высылает за Сергеем Александровичем корреспондента. 20 сентября 1924 года в третий раз Есенин приезжает в Баку. Пробыл он здесь до 9 октября.

Павел Лазовский

В 1925 г. сфотографировал Сергея Есенина и поэта Василия Наседкина.

«Я установил треногу, — вспоминал фотограф, — укрепил аппарат, набросил на себя кусок черной материи и стал наводить объектив на резкость. Мне казалось, что я слишком долго копошусь с наводкой, и боялся, что Есенина рассердит моя медлительность. Торопясь и волнуясь, я вставил в аппарат первую попавшую кассету, нажал грушу спуска. Есенин встал, считая съемку оконченной. Надел шляпу, стал прощаться. Я упросил его посидеть еще несколько минут, чтобы сделать повторный снимок. Не снимая шляпы, Есенин опустился на стул. Я сделал второй снимок, сменил кассету, намереваясь фотографировать еще раз, но Наседкин остановил меня:

— Подожди, друг, сфотографируй нас вместе, — он приставил стул, сел рядом с Есениным. Я снял их вдвоем. (…) Дома я проявил пластинки, и — о ужас! Когда я снимал Есенина, то в сумбурном том состоянии совершенно забыл, что одна пластика была уже заснята. К великой досаде, первый снимок, для которого поэт позировал без шляпы, не получился, другие вышли сравнительно удачно…».

Михаил Сахаров (1869 – 1961)

В 1925 г. В.Ф. Наседкин, А.А. Есенина, Е.А. Есенина, А.М. Сахаров, С.А. Есенин, С.А. Толстая сфотографировались в фотоателье Сахарова и Орлова на Кузнецком пер., 4 в Москве.

Василий Савельев (1888 – 1943)

Фотограф, который на рубеже 1920-х и 1930-х гг. снимал в СССР по методу Прокудина-Горского цветные фотографии.

В марте 1925 г. сфотографировал Л. Леонова и С. Есенина в помещении редакции журнала «Прожектор».

Об этой фотографии писал сам Л.М. Леонов Гордону Маквею 14 апреля 1964 г.: «Фотоснимок, на котором мы изображены с ним вместе, сделан случайно в редакции журнала «Прожектор» весной 1925 года» (Письма, 518).

Нужна была и фотография для иллюстрирования статьи Воронского… В один из дней между 1 марта и 15 марта Сергей Есенин и Леонид Леонов пришли на Тверскую, 48, где и были сделаны фотографии — два снимка беседующих писателей… Страницы старого журнала сохранили для нас и имя того, кто сделал замечательный снимок двух московских писателей — под ним стояла подпись — «Фот. В. Савельев».

Негатив второго снимка, где Есенин и Леонов беседуют, сидя на диване, был поврежден. Восстанавливали негатив при помощи ЭВМ. И, несмотря на то, что был утерян отколовшийся кусок стекла, при сопоставлении с первым снимком удалось восстановить утраченное, так как положение головы Есенина было похожим».

О той съемке писал в статье «Былые годы» К. Левин: «Пришел фотограф Савельев. Есенин вяло улыбнулся, подошел к Леонову. Снимок этот был напечатан в «Прожекторе». Леонов в широкой блузе, с папиросой в руке смотрит на зрителя. Есенин, полусидя на столе, смотрит на Леонова. Снимок иллюстрировал статью Воронского о Леонове и Есенине» (НС, 1961, № 4, с. 208).

Выкадровка из фотографии — портрет одного С. Есенина публиковалась в траурные дни после гибели поэта в периодике: Красная газета, Л., 1925, 30 дек., веч. вып., № 315; Комсомольская правда, М., 1926, 1 янв., № 1 и др.

В. Усов

В марте 1925 г. В. Усов на квартире Г. Бениславской сфотографировал С. Есенина с матерью Т.Ф. Есениной. Сестра поэта Александра Есенина вспоминала: «В конце февраля 1925 года Сергей приехал с Кавказа. Из самовара мы пили чай, так как у нас не было большого чайника. Этот самовар есть на фотографии, где Сергей сидит с мамой и читает ей стихи. Снимок был сделан у нас в Брюсовском переулке в марте 1925 года. Мама тогда приезжала навестить нас, а Сергей читал ей поэму “Анна Снегина”».

Моисей Наппельбаум (1869 – 1958)

Фотограф, создавший собственную творческую манеру исполнения студийного портрета. В апреле 1924 г. М. Наппельбаум встречался в ленинградской фотостудии с С. Есениным.

«В этот же день я сфотографировал Есенина в группе с сопровождавшими его молодыми поэтами, — писал он в воспоминаниях. — Здесь он уже совсем другой – с открытыми глазами, с крутым завитком светлых волос у чуба, в крахмальной белой манишке с узким черным галстуком-бабочкой, с изящной слоновой ручкой тросточки, которая косо легла на темном рукаве его костюма. (…) Я не стал искать «красивости», я постарался сохранить правду в портрете: несколько отекшее лицо, понурый взгляд, поникшая голова, увядший сноп волос. Поэт держит в бессильно опущенной руке погасшую папиросу. Он даже забыл о ней. Лицо повернуто в три четверти к зрителю, вырисовывается только профиль, густая тень скрывает вторую щеку. Есенин задумался, оторвался от окружающих. На плечи небрежно накинута шуба с меховым воротником. Тяжесть шубы придает монументальность фигуре Есенина. Я стремился уловить многогранность есенинской психологии: присущий ему вызов, немного детскую обидчивость, внутреннее упорство, тонкую лиричность. Фигура стоящего Есенина вырисовывается четко, благодаря акварельным мазкам, которые я набросал на фоне. Будто бы на стене поблескивают рамки от картины: далекий свет при приглушенном фоне не мешает лицу…».

М. Наппельбаум узнал о смерти С. Есенина от своего зятя М. Фромана, руководителя ленинградского отделения Союза поэтов, и утром 28 декабря 1925 г. оказался в гостинице «Англетер», сделал фотоснимки номера гостиницы и безжизненного тела поэта.

М. Наппельбаум — автор книги «От ремесла к искусству. Искусство портрета» (М., 1958), в которой рассказал о встрече с Есениным, о создании художественного фотопортрета поэта.

Ида Наппельбаум (1900 – 1993)

Фотограф, поэтесса, дочь Моисея Наппельбаума. После революции в ленинградской студии фотографа М. Наппельбаума на Невском проспекте собирались «Литературные понедельники». В апреле 1924 г. в студию пришли С. Есенин и И. Приблудный в сопровождении ленинградских поэтов-имажинистов С. Полоцкого, В. Ричиотти, Г. Шмерельсона и В. Эрлиха.

«В тот день, — вспоминала И. Наппельбаум, — Есенин был спокоен, сдержан, никак не хотел выделяться из общего хода вечера. Мне захотелось запечатлеть всю эту группу поэтов, и я повела их в стеклянный павильон, где в одной стороне, отделенной серыми сукнами, производилась съемка. Когда я сняла уже одну композицию и рассадила группу вторично, неожиданно появился мой отец. В это период он только заезжал в Ленинград, а жил в Москве… Застав меня за работой, он сразу подошел и буквально несколькими штрихами — изменив наклон головы, положение трости в руках Есенина — придал композиции равновесие и живописность…».

В 1985 г., работая над мемуарами, И. Наппельбаум описала эту съемку в стихотворении «Подпись к групповому портрету Есенина 1925 г.» («В тот день я долго колдовала…»).

Источник: Знакомый ваш Сергей Есенин