Когда Кэтрин пришла на следующий прием через неделю, я приготовился воспроизвести для неё магнитофонные записи её сеанса на прошлой неделе, все эти невероятные диалоги. В конце концов она передала мне эту восхитительную поэзию вдобавок к рассказам о своих прошлых жизнях. Я сказал ей о том, что она мне рассказала о своем опыте после смерти и состояниях между жизнями, и часть из этого она не помнит. Она не согласилась это слушать. Ей было значительно лучше, она была счастливее, нежели прежде и ей не очень хотелось вникать глубже во все это, к тому же это было несколько «жутковато». Я все же уговорил её послушать то, что через неё передали мне. Это же было удивительно, прекрасно, чудесно, это пришло ко мне через неё, и я хотел с ней этим поделиться. Она слушала запись своего нежного шепота только пару минут, а потом попросила меня выключить магнитофон. Она сказала, что все это кажется ей слишком странным, так что ей даже стало плохо. Я просто вспомнил о том, что «это для вас, а не для неё».

Я задался вопросом о том, сколько ещё Кэтрин будет ходить ко мне, ведь с каждой неделей ей становилось всё лучше. Теперь её некогда бурлившее от постоянного шторма море лишь слегка было тронуто рябью. Она все ещё боялась замкнутых помещений и отношения со Стюартом были на грани краха. В остальном она быстро шла на поправку.

Уже несколько месяцев я не проводил с Кэтрин никакой традиционной психотерапии, в этом не было никакой необходимости. Мы пару минут болтали о событиях недели, а потом быстро переходили к сеансу гипноза. Будь то из-за реальных воспоминаний о серьезных психологических травмах, о мелких ежедневных неприятных влияниях или из-за повторного переживания негативного опыта, но Кэтрин почти излечилась. Её фобии и панические атаки, почти исчезли. Она больше не боялась смерти, у неё не было ощущения, что она умирает. Она больше не боялась потерять контроль над собой. Психиатры обычно при таких симптомах, какие были у неё в начале выписывают пациентам большие дозы транквилизаторов и антидепрессантов. В дополнение к лекарствам такие пациенты ещё проходят интенсивную психотерапию и участвуют в сеансах групповой терапии, чтобы купировать фобии. Многие психиатры были уверены в том, что симптомы, подобные симптомам Кэтрин, возникают на основе биологии, то есть из-за нехватки одного или нескольких химических веществ в головном мозге.

Когда я вводил Кэтрин в состояние глубокого гипнотического транса, я думал о том, как замечательно и чудесно, что за несколько недель, без таблеток, психотерапии, групповой терапии, она почти выздоровела. Это не было подавлением симптомов и жизнь с зубовным скрежетом и полная ужаса. Это было излечение и отсутствие симптомов. Она вся просто сияла от счастья и умиротворения, превосходя мои самые смелые надежды.

И снова Кэтрин начала тихо шептать. «Я в каком-то здании с куполообразным потолком, голубого и золотистого цвета. Вокруг меня много других людей. Все они одеты… в какую-то старую робу, очень старую и грязную. Я не знаю, как мы сюда попали. В помещении много статуй. Там ещё какие-то штуки на каменных постаментах. Там в конце комнаты большая золотая статуя. Он кажется мне… Он очень большой с крыльями и очень злой. Очень жарко в помещении, жарко… Это потому, что нет никаких отверстий в этой комнате. Мы должны были покинуть деревню. С нами что-то не так».
«Вы больны?».
«Да, все мы больны. Я не знаю, что с нами, у нас просто кожа отмирает и становится очень черной. Мне холодно. Воздух очень сухой и спертый. Мы не можем вернуться в деревню. Мы должны оставаться здесь. Некоторые лица изуродованы».

Судя по всему, это была проказа. Если у неё и была какая-то гламурная жизнь когда-то, то мы на неё ещё не наткнулись. «Как долго вам ещё нужно там оставаться?».
«Вечно», ответила она мрачно, «до тех пор, пока мы не умрем. Там никто не знает, как это лечить».
«Можете ли вы сказать, как называется это заболевание?».
«Нет. Кожа сохнет, потом сморщивается. Я здесь уже много лет. Здесь есть те, кто только что прибыл. Отсюда нет пути назад. Нас изгнали, чтобы мы умерли».
Она влачила жалкое существование в какой-то пещере.
«Нам надо охотиться за нашей едой. Я вижу какого-то дикого зверя на которого мы охотимся… рогатого. Он коричневый с рогами, большими рогами».
«Вас кто-то навещает?».
«Нет, они не могут к нам приближаться, а то зло затянет тоже. Мы прокляты… за какое-то зло, которое сотворили. Для нас это наказание». Песок её теологии постоянно пересыпался в песочных часах её жизней и только после смерти, в состоянии без тела её мировоззрение было постоянным.

«Вы знаете, какой год?».
«Мы потеряли счет времени. Мы больны и просто ждем, когда умрем».
«Неужели нет никакой надежды?». Я почувствовал заразительное отчаяние.
«Никакой надежды нет. Все мы умрем. У меня сильно болят руки. Слабость во всем теле. Я уже старая. Мне очень трудно двигаться».
«А что будет, когда вы совсем не сможете двигаться?».
«Меня отнесут в другую пещеру и оставят там умирать».
«А что они делают с мертвыми?».
«Они замуровывают вход в пещеру».
«Они замуровывают вход, когда человек ещё жив?». Я искал корни её клаустрофобии.
«Я не знаю, не была там никогда. Сейчас просто лежу около стены в помещении вместе с другими людьми и мне очень жарко».
«Для чего это помещение?».
«Для поклонения… многим богам. Тут очень жарко».
Я попросил её перенестись во времени вперед. «Я вижу что-то белое, какой-то навес. Они кого-то несут».
«Вас несут?».
«Я не знаю. Я буду очень рада смерти. Всё мое тело очень сильно болит!». Губы Кэтрин сжались от боли, она тяжело дышала из-за жары в пещере. Я велел ей перенестись в день смерти. Она все ещё задыхалась.
«Тяжело дышать?», спросил я.
«Да, жарко… чувствую… жару, очень темно. Ничего не видно…и я не могу двигаться». Она умирала парализованная в одиночестве, в жаркой душной пещере. Вход в пещеру был замурован наглухо, и она была сильно напугана и несчастна. Её дыхание стало частым и прерывалось, и наконец явилась милосердная смерть, как избавление от этой жестокой жизни.

«Я чувствую что-то очень светлое… я будто плыву. Как же здесь светло! Это чудесно!».
«Тебе больно?».
«Совсем нет!». Она замолчала, а я ждал Учителей. Но вместо этого она куда-то переместилась. «Я падаю очень быстро. Я возвращаюсь в тело!». Она казалась более удивленной, чем я.
«Я вижу здания, здания с круглыми колоннами. Мы снаружи. Там деревья, оливковые деревья вокруг. Очень красиво! Мы что-то смотрим… Люди в смешных масках на лицах. Они что-то празднуют. На них какие-то длинные одежды, и они в масках. Они притворяются теми, кем не являются. Они на какой-то сцене, которая выше того места, где мы сидим».

«Вы смотрите спектакль?».
«Да».
«Как вы выглядите? Посмотрите на себя».
«У меня коричневые волосы, заплетенные в косу». Она умолкла. Её описание себя и оливковые деревья напомнили мне о её жизни в Греции пятнадцатого века до нашей эры, когда я был её учителем Диогеном. Я решил это проверить.
«Можете назвать дату?».
«Нет».
«Рядом есть люди, которых вы знаете?».
«Да, мой муж сидит рядом со мной. Я его не знаю», (Она имела в виду в настоящей жизни).
«У вас есть дети?».
«Я сейчас с ребенком». Она подбирала интересные слова, в некоторой степени античные, во всяком случае этот лексикон отличался от лексикона Кэтрин в обычном, сознательном состоянии.
«Там есть ваш отец?».
«Я его не вижу. Вы находитесь где-то там… но не рядом со мной». Итак, мои подозрения оправдались. Это было пятнадцатый век до нашей эры.
«Что я там делаю?».
«Вы просто зритель, но вообще вы учитель. Вы нас учите… Мы учимся у вас… квадраты, окружности, веселые штуки. Вас там зовут Диоген».
«Что вы ещё обо мне знаете?».
«Вы в преклонном возрасте. Мы с вами как-то связаны… вы брат моей мамы».
«Вы ещё кого-то знаете из моей семьи?».
«Я знаю вашу жену… и ваших детей. У вас сыновья и двое из них старше меня. Моя мама умерла, она умерла, когда была ещё очень молодой».
«Вас вырастил ваш отец?».
«Да, но я сейчас замужем».
«Вы ждете ребенка?».
«Да. Я боюсь. Не хочу умереть во время родов».
«Это случилось с твоей мамой?».
«Да».
«И вы боитесь, что с вами может случиться точно так же?».
«Это случалось много раз».
«Это ваш первый ребенок?».
«Да, я очень напугана. Мне скоро рожать. Я сильно располнела, стало очень трудно двигаться из-за этого… Это удручает». Она продвинулась вперед во времени. Ребенок уже должен родиться. У Кэтрин в её настоящей жизни не было детей, да и я не принимал роды уже четырнадцать лет с тех пор, как ушел с гинекологии в медицинской школе.

«Где вы находитесь?».
«Я лежу на каком-то камне. Мне очень холодно. У меня боли… Кто-то должен мне помочь. Кто-то обязан мне помочь!». Я посоветовал ей дышать глубже, чтобы ребенок родился без боли. Она задыхалась и стонала одновременно. Её роды продлились ещё несколько мучительных минут, а потом ребенок всё же родился. У неё была дочка.
«Теперь вы чувствуете себя лучше?».
«Я очень слаба… так много крови!».
«Вы знаете, как вы назовете дочку?».
«Нет, Я слишком устала… Я хочу своего ребенка».
«Ваш ребенок здесь», импровизировал я, «ваша маленькая девочка».
«Да, мой муж очень доволен». Она выглядела совсем измученной. Я посоветовал ей немного вздремнуть, чтобы почувствовать себя лучше. После минуты или двух я разбудил её.
«Чувствуете себя лучше?».
«Да… Я вижу животных. Они что-то несут на спинах. У них там корзины, они чем-то наполнены… едой… какие-то красные фрукты…».
«Прекрасная страна?».
«Да, тут так много еды!».
«Вы знаете, как называется эта страна? Как вы называете свою землю, когда путники спрашивают у вас название вашей деревни?».
«Катэния… Катэния».
«Звучит, как название греческого города». Подсказал я.
«Я этого не знаю. Может вы знаете? Вы же уезжали из деревни и потом возвращались, а я нет». Вот так поворот! Ведь я в той её жизни был её дядей, старым и мудрым, потому она спрашивала меня, если я знал ответ на мой же вопрос. К сожалению, я не мог вспомнить то, что знал в своей прошлой жизни.

«Вы всю жизнь прожили в деревне?». Спросил я.
«Да, а вы путешествовали и теперь вы знаете, чему учите. Вы путешествовали, чтобы изучить землю… разные торговые пути, и вы теперь можете нанести их на карту… Вы стары, но ходите с молодыми, потому что вы понимаете схемы. Вы очень мудры».
«О каких схемах вы говорите? О схемах звездного неба?».
«Вы, вы понимаете значение символов. Вы можете помочь им сделать… помочь им составить карты».
«Вы можете опознать ещё кого-то из деревни?».
«Я их не знаю… но я знаю вас».
«Хорошо. И какие у нас отношения?».
«Очень хорошие. Вы очень добры. Мне нравится просто сидеть рядом с вами, это комфортно… Вы нам помогаете. Вы помогаете моим сестрам…».
«Хотя скоро придет время, когда мне придется покинуть вас, ведь я уже старый».
«Нет!». Она была совсем не готова обсуждать мою смерть. «Я вижу какой-то хлеб, плоский, совсем плоский и тонкий».
«Люди едят хлеб?».
«Да, мой отец, мой муж и я. И все жители деревни».
«А по какому поводу?».
«Что-то празднуют».
«Ваш отец там?».
«Да».
«А ваш ребенок?».
«Да, но моя дочка не со мной, а с моей сестрой».
«Посмотрите пристальнее на свою сестру», предложил я ей опознать значительных в её настоящей жизни людей.
«Да. Я её не знаю».
«А вы можете опознать своего отца?».
«Да… Да… Это же Эдвард. Там фиги и оливки… и красные фрукты. Там плоский хлеб. Они забивают несколько овец и запекают их». Последовала долгая пауза. «Я вижу что-то белое…». Она опять перенеслась вперед во времени. «Что-то белое… это квадратная коробка, в которую они кладут покойников».
«Кто-то умер? Когда?».
«Да… Мой отец. Я не хочу смотреть на него. Я не хочу его видеть!».
«А вы должны смотреть на него?».
«Да. Они заберут его, чтобы похоронить. Мне очень тоскливо».
«Да, я знаю. А сколько у вас сейчас детей?». Репортер, сидящий во мне, не давал ей горевать.
«У меня трое детей. Двое мальчиков и девочка». После вынужденного ответа на мой вопрос она снова опечалилась. «Они положили его тело под какое-то покрывало…». Она казалась убитой горем.

«Я тоже умер в это время?».
«Нет. Мы пьем что-то виноградное из кубков».
«Как я выгляжу теперь?».
«Вы очень состарились».
«А вы ещё хорошо себя чувствуете?».
«Нет, конечно! Когда вы умрете, я останусь совсем одна!».
«Вы пережили своих детей? Они о вас позаботятся».
«Но вы так много знаете!». Она хныкала, как маленький ребенок.
«Вы справитесь. Вы тоже немало знаете. Всё у вас будет хорошо». Я успокоил её, и она спокойно отдыхала.
«Вы теперь спокойны? Где вы сейчас?».
«Я не знаю». Она, очевидно, перешла в бестелесное состояние, хотя и не пережила свою смерть в той жизни. На той недели мы подробно прошли две её прошлые жизни. Я ожидал разговора с Учителями, но Кэтрин продолжала отдыхать. После нескольких минут ожидания, я спросил её, когда же я смогу поговорить с учителями.
«Я ещё не достигла того уровня», объяснила она. «Я не могу говорить, пока не достигну».
Этого уровня она так и не достигла. После нескольких минут ожидания я вывел её из состояния транса.

Я запланировал еженедельный визит Кэтрин на конец дня, потому что он обычно затягивался на несколько часов. Она выглядела так же умиротворенно, как на прошлой неделе. У неё был телефонный разговор с отцом, во время которого она, опустив некоторые подробности, сказала, что прощает его. Никогда я ещё не видел её такой безмятежной. Я восхищался скоростью её выздоровления. Это было редкостью, чтобы пациент с таким уровнем тревожности и фобиями выздоравливал так драматично. Но, конечно, Кэтрин была необычной больной и терапия с ней была уникальным случаем.

«Я вижу фарфоровую куклу на камине». Она быстра вошла в состояние глубокого транса. «Там ещё книги по обе стороны камина. Это комната в каком-то доме. Там ещё подсвечники рядом с куклой и портрет маслом… портрет мужчины. Это его…». Она рассматривала комнату, а я спрашивал, что она видит.
«Какое-то покрытие на полу. Это похоже на… похоже на звериную шкуру… да, шкуры какого-то зверя лежат на полу. С права две стеклянные двери… которые ведут на веранду. Там четыре ступенчатые колонны перед домом. Четыре ступени вниз. Они ведут на тропинку. Вокруг большие деревья… Там несколько лошадей на лужайке, на них уздечки и они привязаны к столбикам».

«Вы знаете, где это?», спросил я. Кэтрин глубоко вздохнула.
«Я не вижу названия», прошептала она, «но год, год должен быть где-то здесь. Это восемнадцатое столетие, но я не… там деревья и желтые цветы, очень симпатичные желтые цветы!». Её почему-то отвлекли эти желтые цветы. «Они так чудесно пахнут! Они сладко пахнут, эти цветы… странные цветы, большие цветы… желтые цветы с черными пятнами в центре». Она замолчала, судя по всему, удерживая внимание на цветах. Я вспомнил поле подсолнухов в Южной Франции и спросил её о климате.
«Климат весьма умеренный, но совсем не ветрено. И не жарко, и не холодно». У нас совсем ничего не получилось в плане определения места нахождения. И я попросил её вернуться в дом, подальше от восхитительных желтых цветов. Я поинтересовался у неё, чей портрет висит над камином.
«Я не могу… Я продолжаю слушать Аарона… да, его зовут Аарон». Я спросил, владеет ли он этим домом. «Нет, владелец дома его сын, а я его работница». Оказалось, что она опять была служанкой. Она почему-то ни разу не рождалась какой-нибудь знаменитостью, вроде Клеопатры или Наполеона. Все, кто сомневается в реинкарнации, включая и меня, ученого с большим стажем, почему-то убеждены в том, что, если и люди и прожили раньше какие-то жизни, то обязательно это были жизни известных людей. Теперь я оказался в необычном положении, когда реинкарнация была научно доказана прямо в моем кабинете на кафедре психиатрии, и мне открылись вещи намного интереснее, нежели реинкарнация.

«Моя нога очень…», продолжала Кэтрин, «очень распухла. Она очень болит. Такое ощущение, что её мне отрезали. Очень болит нога. Это лошадь меня лягнула». Я попросил её оглядеть себя.
«У меня каштановые кудрявые волосы. На мне женская шляпка, которая называется капот, она белого цвета… и на мне синее платье, и передник поверх него… фартук. Я юная, но уже не ребенок. Но у меня ужасно болит нога. Как же это случилось! Жуткая боль!». Было видно, как её лицо искажалось от боли. «Подкова… подкова. Эта лошадь попала мне по ноге своей подковой. Это очень, очень злобная лошадь». Её голос становился мягче по мере того, как боль в её ноге утихала. «Я чувствую запах сена, в сарае. Там другие люди работают в конюшне». Я спросил, в чем заключается её работа.
«Я прислуживаю… прислуживаю в большом доме. Так же я помогаю доить коров». Я хотел больше узнать о хозяевах.
«Жена достаточно полная и выглядит очень неряшливо. И там ещё две дочери… Я их не знаю!», прибавила она, сильно недовольная моим вопросом о том, встречала ли она кого-то из них в своей настоящей жизни. Я спросил её о её собственной семье в восемнадцатом веке.
«Я не знаю, не вижу их. Я никого не вижу рядом». Я спросил, живет ли она там. «Да, я живу здесь, но только не в главном доме, а в очень маленьком… Этот дом построили для нас. Там ещё куры. Мы собираем их яйца, они коричневые. Мой дом очень маленький… белый… там только одна комната. Я вижу мужчину. Мы живем вместе. Он очень кудрявый и голубоглазый». Я спросил, женаты ли они.
«Нет, в их понимании брака, нет». Родилась ли она там? «Нет, меня привезли в поместье, когда я была совсем маленькой. Моя семья была очень бедной». Казалось, что она и её сожитель были не очень близки. Я направил её дальше, к следующему значительному событию в этой её жизни.

«Я вижу что-то белое… белое с множеством ленточек… Должно быть это шляпка. Это шляпка капот с перьями и белыми лентами».
«На ком эта шляпка? На…» Она раздраженно перебила меня.
«Конечно, на хозяйке дома!» Я почувствовал себя немного глупо. «Это свадьба одной из её дочерей. Все имение принимает участие в праздновании». Я спросил её, не видит ли она газету на этой свадьбе. Мне очень хотелось узнать точную дату.
«Нет, там нет никаких газет и ничего похожего». Трудно было с документацией в той жизни. «Вы видите себя на этой свадьбе?», спросил я. Она быстро ответила громким шепотом.
«Нас там нет. Мы можем только видеть, как люди туда приходят и уходят оттуда. Слуг туда не пускают».
«Что вы чувствуете?».
«Ненависть».
«Почему? К вам там плохо относятся?».
«Потому что мы бедные», ответила она мягко, «мы привязаны к ним. У нас всего так мало, по сравнению с их богатством».
«Вы когда-нибудь покидали поместье? Всю жизнь там прожили?».
Она ответила с сожалением. «Я всю жизнь живу здесь». В её голосе чувствовалась печаль, ведь её жизнь была трудна и безнадежна. Я попросил её продвинуться до момента её смерти.
«Я вижу дом. Я лежу в постели, на кровати. Они дают мне что-то попить, что-то горячее, пахнущее мятой. Тяжесть в груди. Тяжело дышать… У меня болит в груди и спина тоже очень болит… Плохая боль… трудно говорить». Она дышала быстро и неглубоко из-за сильной боли. Через несколько минут агонии её лицо обмякло, тело расслабилось и дыхание стало нормальным.

«Мне надо покинуть мое тело». Её голос стал хриплым и громким. «Я вижу чудесный свет… Люди идут ко мне. Они пришли мне помочь… Я чувствую сильный свет…». Затем последовала долгая пауза.
«У вас есть какие-то мысли о той жизни, которую вы только что покинули?».
«Уже поздно думать. Сейчас я просто чувствую покой. Это время блаженства. Человек должен утешиться. Душа… душа находит здесь покой. Здесь уходят все телесные боли. Душа спокойна и безмятежна. Чудесное ощущение… прекрасно, будто солнце вечно сияет над вами. Свет такой яркий! Все происходит от этого света! От него исходит энергия. Душа сразу же тянется к нему. Он притягивает её, как магнит. Это прекрасно. Это источник силы, который все исцеляет».
«У него есть цвет?».
«Он многоцветный». Она сделала паузу, отдыхая в этом свете.
«Что вы сейчас испытываете?», рискнул я спросить.
«Ничего… просто умиротворение. Вы со своими друзьями. Все они здесь. Я вижу много людей, некоторые из них знакомые, некоторые нет. Все мы там ждем». Она ждала, минута прошла очень медленно, и я решил как-то все это ускорить.
«Я бы хотел кое-что спросить».
«Кого?», спросила Кэтрин.
«Кого-нибудь, вас или Учителей», уклонился я от прямого ответа. «Я думаю, что понимание этого нам поможет. Можем ли мы выбирать время и разные обстоятельства нашего рождения и смерти? Мы можем выбрать нашу ситуацию? Можем ли мы выбрать время нашей смерти и следующего рождения? Думаю, что если мы это узнаем, то это поможет нам избавить вас от многих ваших страхов. Есть ли там кто-то, кто может об этом рассказать?». В комнате стало холодно. Когда Кэтрин снова заговорила, её голос стал более глубоким и резонирующим. Я никогда раньше не слышал такого голоса, это был голос поэта.

«Да, мы выбираем время нашего воплощения и смерти. Мы знаем, когда достигаем того, ради чего нас сюда отправляют. И мы знаем, когда наше время истекает и, когда пора принимать смерть, потому что вы уже больше ничего не можете в ней получить в этой жизни. Когда у нас есть время, мы должны дать нашим душам отдохнуть и наполниться энергией и после этого можно будет воплотиться снова. А те люди, которые колеблются, которые сомневаются в том, что им снова нужно возвращаться в физическое состояние, могут потерять свой шанс выполнить в этом состоянии то, что они должны сделать».

Я с самого начала был полностью убежден в том, что это говорит не Кэтрин. «Кто говорит со мной?», умолял я ответить. «Кто это рассказал?».

Кэтрин ответила знакомым шепотом. «Я не знаю. Чей-то голос очень… кто-то, кто все контролирует, но я понятия не имею о том, кто это. Я могу только слышать его голос и передавать вам то, что он говорит».

Она так же знала, что эти знания исходят не от неё, ни от её подсознания, ни от её бессознательного, даже не от её высшего сознания. Она просто как-то слышала эти слова или мысли кого-то очень загадочного, кого-то, кто «всё контролирует». Таким образом появился ещё один Учитель, отличавшийся от другого, или других, от которых мы получили послания полные мудрости. Это был новый дух с характерным голосом и стилем, поэтичный и безмятежный. Этот Учитель говорил о смерти без колебаний, хотя его голос и мысли были пропитаны любовью. Чувствовалось, что любовь настоящая и теплая, хотя она была отстраненная и всеобъемлющая. Чувствовалось блаженство, но не эмоциональное и ни к чему не обязывающее. Было ощущение отстраненной любви, некой любящей доброты, далекой, но хорошо знакомой.

Шепот Кэтрин стал громче. «Я не верю в этих людей».
«В каких людей?», осведомился я.
«В Учителей».
«Не верите?».
«Мне не хватало веры. По этой причине моя жизнь была такой трудной. Я ни во что не верила в этой жизни». Она спокойно оценивала свою жизнь в восемнадцатом веке. Я спросил её, чему она научилась в той жизни.

«Я многое узнала о гневе и обиде, о том, что бывает, если скрываешь свои чувства от других людей. Так же я поняла, что не могу управлять своей жизни. Я очень хотела управлять, но не могла. Я должна верить в Учителей. Они выведут меня, но я им не верила. Я чувствовала себя обреченной с самого начала. Я не видела ни в чем ничего приятного. Мы должны верить… у нас должна быть вера, а я только сомневалась. Я выбрала сомнения, а не веру». Она замолчала ненадолго.
«Что вы должны и что я должен делать, чтобы сделать себя лучше? Наши пути похожи?», спросил я. Ответил тот Учитель, который на прошлой неделе говорил о состоянии комы и силе интуиции. Голос, стиль и тон отличались от обеих Кэтрин и от мужского поэтического голоса Учителя, который говорил через неё только что.

«В сущности, пути всех людей одинаковы. Все мы должны научиться определенным отношениям друг с другом, пока находимся в физическом состоянии. Некоторые из нас принимают все это быстрее других. Благотворительность, вера, надежда, любовь… мы должны узнать об этом очень много, и продолжать узнавать новое. Это не просто вера, не просто надежда, не просто любовь, есть много вещей, из которых эти понятия состоят. Есть множество вариаций, чтобы это выразить. И мы можем только слегка коснуться этих тем во время одной жизни…».

«Религиозные люди продвинулись дальше всех остальных, принеся свои клятвы целомудрия и послушания. Они отдают так много, не прося ничего взамен. Другие только требуют воздаяния за свои благодеяния и ищут оправдания своим неблаговидным поступкам, если не получают за свои добрые дела награды и поощрения, которые они так хотят получить. Воздается только за то, что сделано не ради награды, не ради воздаяния… сделано бескорыстно».
«Я этому не научилась, не поняла этого,» добавила Кэтрин своим мягким шепотом.
В какой-то момент меня смутило слово «целомудрие», но потом я понял вспомнил, что корень «цел» может значить не совсем половое воздержание, а чистоту в широком смысле этого слова.
«… Не злоупотреблять», продолжала она. «Всё, что делается без меры, всё, что слишком… невоздержанность… Вы поймете. Вы действительно это поймете». Она сделала паузу.

«Я пытаюсь», добавил я, а затем решил сосредоточиться на Кэтрин. Полагая, что Учителя ещё не ушли. «Что мне надо делать, чтобы лучше помочь Кэтрин справиться с её страхами и беспокойством, и выучить её уроки? Я все делаю правильно, или мне надо что-то делать иначе? Следует ли мне следить за определенной областью? Как я могу помочь ей лучше?».
Ответ последовал от Учителя – поэта. Я наклонился вперед на своем кресле. «Вы делаете то, что правильно, но это для вас, а не для неё». В очередной раз сообщение гласило о том, что всё это больше для моей пользы, а не для Кэтрин.
«Для меня?».
«Да, всё, что мы говорим, нужно именно вам». Он не только говорил о Кэтрин в третьем лице, но ещё и сказал «мы», это означало, что там действительно присутствует несколько Духов Учителей.
«Могли бы вы назвать свои имена?», спросил я и тут же поморщился от того, насколько банален был мой вопрос. «Я нуждаюсь в руководстве, мне так много нужно ещё узнать».
Ответ был просто любовной поэмой, песней о моей жизни и смерти, прочтенной нежным и мягким голосом, в котором чувствовалась отстраненность всеобщего духа любви. Я слушал это с благоговением.

«Вас направят со временем… со временем. Когда вы достигнете того, ради чего вы были посланы, когда ваша жизнь будет окончена, но не ранее. У вас ещё очень много времени впереди… много времени».
Я был в смятении и в то же время испытывал облегчение и был очень рад, что он не рассказал мне все слишком подробно. Кэтрин забеспокоилась и её шепот стал совсем тихим.

«Я падаю, падаю… пытаясь найти мою жизнь… падаю». Она глубоко выдохнула, и я сделал то же самое. Учители ушли, а я думал о чудесных, очень личных посланий из очень духовных источников. Последствия были ошеломительными. Свет после смерти и жизнь после смерти, то, что мы выбираем, когда мы рождаемся и когда умираем, уверенное и безошибочное руководство Учителей, то, что жизни измеряются усвоенными уроками и выполненными задачами, а не количеством прожитых лет, милосердие, вера, надежда, любовь, то, то главное делать благое не ожидая за это награды, бескорыстно – и все эти знания были для меня! Но с какой целью? Для каких достижений я был послан?

Драматические послания и события, которые обрушились на меня в моем кабинете, вызвали глубокие перемены в моей личной и семейной жизни. Мое осознание постепенно преобразовывалось. К примеру, когда я ехал с сыном на бейсбольную игру в его колледже, мы застряли в огромной пробке. Автомобильные пробки всегда меня раздражали, а тут мы могли опоздать на пару периодов игры, но я осознавал, что отнюдь не раздражен. Я даже не винил в этом нескольких неопытных водителей. Мои мышцы были расслаблены, я не выплескивал свое раздражение на сына, мы просто провели в время, разговаривая друг с другом. Я понял, что просто хочу провести выходной с Джроданом, смотря игру, которая нам обоим нравится. И наша общая цель провести время вместе, а если я буду раздражаться и злиться, то выходной будет испорчен для нас обоих.

Я смотрел на своих жену и детей и задавался вопросом о том, были ли мы раньше вместе, делили ли мы друг с другом испытания, беды и радости, были бы мы нестареющими, если бы было так? Я почувствовал, как я сильно и нежно люблю свою семью. Я осознал, что все их недостатки – это мелочь, это совсем не важно, а важна только наша любовь друг к другу. Я даже заметил, что я не замечаю собственных недостатков, пока пытаюсь быть самим совершенством и держать все под контролем, пытаясь впечатлить окружающих. Я понял, что мне это не нужно, а главное то, что я чувствую внутри.

Я был очень рад тому, что могу поделиться этими мыслями с Кэрол. Мы часто беседовали после ужина и разбирали все мои ощущения и реакции во время моей работы с Кэтрин. У Кэрол был аналитический ум, и она была очень реалистичной. Она знала о том, как я скрупулезно обрабатываю и анализирую всю информацию, исходящую от Кэтрин и часто она должна была играть роль адвоката дьявола, чтобы помочь мне посмотреть на все это максимально объективно. Мы вместе добывали критические доказательства того, что Кэтрин действительно открывает великие истины. И Кэрол всегда разделяла все мои радости и опасения на этом пути.

«Я вижу квадратный белый дом и песчаную дорогу перед ним. Люди верхом на лошадях скачут туда-сюда». Кэтрин, как обычно медленно говорила шепотом. «Там деревья… плантация, один большой дом, окруженный множеством маленьких строений, похожих на хижины рабов. Очень жарко. Это Юг… Вирджиния?». Она думала, что это тысяча восемьсот семьдесят третий год. Она ещё ребенок.

«Там лошади и собран большой урожай… кукуруза, табак». Она и другие слуги кушают на кухне в большом доме. Она черная и её зовут Эбби. У неё странное предчувствие и её тело все напряглось. Главный дом загорелся, и она смотрит, как он сгорает. Я попросил её перенестись вперед в тысяча восемьдесят восьмой год.

«На мне очень старое платье, я чищу зеркало на втором этаже кирпичного дома, в котором окна… со множеством стекол. Зеркало волнистое, неровное с ручками у краев. Владельца дома зовут Джеймс Мейсон. У него смешное пальто с тремя пуговицами и большим черным воротником, он бородатый… Я его не узнаю, (она имела в виду, что не знает его в своей нынешней жизни). Он хорошо ко мне относится. Я живу в доме, на его земле и прибираюсь в его доме. На его земле есть ещё школа, но туда мне ходить не разрешают. Ещё я делаю масло!». Кэтрин шептала очень медленно, использовала очень простые слова и выражения, уделяя очень много внимания разным мелким деталям, когда описывала свою жизнь. Минут за пять я много узнал о процессе взбивания масла. Кэтрин тоже узнала об этом много нового. Потом я попросил её переместиться во времени вперед.

«Я вместе с кем-то, но не думаю, что мы в браке. Мы спим вместе… но мы не всегда живем вместе. Я хорошо к нему отношусь, но никаких особенных чувств нет. Я не вижу детей. Там яблони и утки. Другие люди вдалеке. Я собираю яблоки. У меня зачесались глаза». Кэтрин сильно зажмурилась. «Это дым. Ветер принес его… Дым от горящего дерева. Они коптят деревянные бочки». Она начала кашлять. «Они коптят много бочек изнутри… смола… чтобы бочки стали водонепроницаемыми».

После захватывающего сеанса на прошлой неделе, мне не терпелось побыстрее продолжить изучение состояния между жизнями, а мы уже полтора часа изучали жизненный опыт служанки. Я очень много узнал про покрывала, масло, бочки, но меня больше интересовала загробная жизнь, а не эти банальности, и я попросил её побыстрее перенестись в воспоминаниях к моменту смерти.

«Тяжело дышать. Ужасная боль в груди!». Кэтрин задыхалась от боли. «У меня сильно болит сердце и бьется очень быстро. Мне так холодно... мое тело трясется». У неё началась дрожь. «Люди в комнате дают мне попить чай из каких-то листьев. Пахнет приятно. Они втирают какую-то мазь мне в грудь. У меня жар… но мне все равно очень холодно». Они тихо умерла и поднялась наверх к потолку, глядя на свое тело на кровати, маленькое сморщенное тело шестидесятилетней женщины. Она парила над кроватью и ждала кого-то, кто придет и поможет ей. И тут она увидела свет, и почувствовала, как он втягивает её в себя, становясь все более ярким и чистым. Несколько минут мы ждали в тишине, время тянулось очень медленно. Внезапно она оказалась в другой жизни, которая прошла за тысячи лет до жизни Эбби.

Кэтрин нежно шептала – «Я вижу много чеснока, развешенного в открытой комнате. Я чувствую его запах. Считается, что он уничтожает все вредное в крови и очищает все тело, но вы должны принимать его каждый день. Чеснок и снаружи тоже, развешан в саду. Там ещё разные травы… инжир, финики, другие травы. Эти растения вам помогут. Моя мама покупает чеснок и другие травы. В доме кто-то белеет. Странные корни. Иногда вы просто держите их во рту, в ушах и других отверстиях. Вы просто держите из внутри.»

«Я вижу бородатого старика. Он один из целителей нашей деревни, и он говорит тебе, что надо делать. Это какой-то вид… чумы… убивает людей. Они не бальзамируют трупы, потому что боятся заразиться. Людей просто хоронят, и это всех очень расстраивает. Они чувствуют, что души не могут уйти тем путем, (не смотря, на то, что рассказывала Кэтрин о том, что было после смерти). Столько людей умерло! Скотина тоже гибнет. Вода… наводнение… люди умирают из-за наводнения. (Вероятно, она поняла причину этой эпидемии). Я тоже заболела после того, как попила воды. Из-за этого у меня заболел живот. Это болезнь желудка и кишечника. Очень много воды уходит из тела. Я больше пью и это убивает всех нас. Я вижу мою маму и братьев, а отец уже умер, а братья тяжело больны».

Я сделал паузу перед тем, как попросить её перенестись во времени вперед. Меня поражало то, что её представления о смерти и загробной жизни менялись в каждой новой жизни, а опыт смерти был одним и тем же, одинаковым, все время. Осознанная часть всегда покидала тело в момент смерти, парила над ним, а потом тянется к чудесному, источающему энергию свету. Затем она ждала кого-то, кто придет и поможет ей. Душа автоматически уходила. Бальзамирование, похоронные ритуалы или разные процедуры после смерти ничего не меняют. Все происходит само собой, будто прохождение сквозь открытую дверь, а во всех этих приготовлениях нет никакой необходимости.

«Земля бесплодная и сухая… Я не вижу гор вокруг, местность ровная и засушливая. Один из моих братьев умер. Я чувствую себя лучше, но живот все ещё болит». Однако она не могла жить дальше. «Я лежу на соломенном тюфяке, чем-то укрытая». Она была слишком больна и никакое количество чеснока и других трав не могло её спасти. Вскоре она вышла из тела, поднялась над ним, потянулась к знакомому свету, терпеливо ждала кого-то, кто придет и поможет ей.

И тут её голова начала медленно поворачиваться то в одну, то в другую сторону, будто она тщательно рассматривала происходящее вокруг. Её голос вдруг стал хриплым и громким.

«Они говорят мне там много богов, ибо бог в каждом из нас».

Я по хрипоте и по решительному тону узнал этот голос из того состояния между жизнями. И то, что он сказал потом заставило меня затаить дыхание, вытолкнув весь воздух из легких.

«Твой отец здесь, и твой сын, который ещё маленький ребенок тоже. Твой отец сказал, что ты узнаешь его, потому что его зовут Авром и твоя дочь названа в его честь. Кроме того, он умер из-за сердца. Сердце твоего сына тоже важно, потому что оно было отсталым, как у цыпленка. Ради тебя он принес великую жертву, из любви к тебе. Его душа очень развита. Его смерть оплатила долги родителей. Он хотел показать тебе, что как бы далеко медицина не зашла, все равно её возможности будут очень ограниченными».

Кэтрин замолчала, а я сидел в благоговейной тишине, пока мой онемевший разум, пытался разобраться в услышанном. В кабинете стало очень холодно. Кэтрин очень мало знала о моей личной жизни. На моем столе была детская фотография моей дочки, на которой она счастливо улыбалась, открыв рот, в котором было только два крупных нижних молочных зуба. Рядом была фотография моего сына. Кроме этого, Кэтрин совершенно ничего не знала о моей семье и моей личной истории. Я был обучен традиционной психотерапевтическим техникам, в которых психотерапевт должен был быть tabula rasa, то есть чистым листом, на который пациент может проецировать свои собственные чувства, мысли и мироощущение. Все это анализируется психотерапевтом, и при этом разум пациента находится, как под увеличительным стеклом, для удобства изучения. Я всегда держал необходимую для врача дистанцию в общении с Кэтрин. Она действительно совершенно ничего обо мне не знала о моем прошлом и моей частной жизни. Я даже дипломы свои никогда не вывешивал в рамочках в своем кабинете.

Величайшей трагедией в моей семье была неожиданная смерть моего первенца Адама, которому было только двадцать три дня, когда он умер в начале семьдесят первого года. Где-то через десять дней после того, как мы забрали его из больницы у него начались проблемы с дыханием и сильная рвота. Поставить диагноз было крайне сложно. «Полный аномальный дренаж легочных вен с дефектом межпредсердной перегородки сердца», сказали нам. «Такое случается примерно только с одним из десяти миллионов новорожденных». Легочные вены, которые должны доставлять насыщенную кислородом кровь обратно в сердце, были направлены неправильно, входили в сердце не с той стороны. Как будто его сердце было вывернуто наоборот, развито неправильно. Это был очень, очень редкий случай. И ни доброта, ни героизм хирурга не могли спасти Адама, который через несколько дней умер. Месяцы мы его оплакивали. Наши надежды и мечты были разбиты. Наш второй сын Джордан родился год спустя и был бальзамом для наших ран.

В момент смерти Адама я колебался в отношении того, что рано выбрал карьеру психиатра. Я был очень доволен своей интернатурой в области лечения внутренних органов, и мне даже предложили должность резидента в медицине. После смерти сына я твердо решил стать психиатром. Я был зол на современную медицину, со всеми её исследованиями, глубокими познаниями и новыми технологиями, но не способную спасти моего новорожденного ребенка, этого простого, малыша.

У моего отца со здоровьем все было в полном порядке до тех пор, пока он не перенёс очень сильный сердечный приступ в начале семьдесят девятого, в возрасте шестидесяти одного года. Сам приступ он перенес, но стенка его сердца была так повреждена, что восстановлению не подлежала, и через три дня он умер. Это случилось за девять месяцев до того, как Кэтрин в первый раз пришла ко мне на прием. Мой отец был религиозным, но его больше интересовали ритуалы, нежели духовные изыскания. Его иудейское имя Авром подходило ему больше, чем католическое Элвин. Через четыре месяца после его смерти у меня родилась дочка, которую мы с женой назвали Эми в его честь.

И вот в восемьдесят втором году в моем сумеречном кабинете на меня полился каскад из скрытых истин. И я плавал в море духовности и наслаждался водой. По моим рукам бегали мурашки. Кэтрин точно не могла всего этого знать, у неё просто не было возможности это узнать. Иудейское имя моего отца, то, что у меня был сын, который умер в младенчестве от очень редкого заболевания сердца и мои размышления о медицине, наконец смерть моего отца и то, что дочь названа в его честь – все это было так точно и так верно. Эта неискушенная лаборантка была моим проводником в области трансцедентальных знаний. И если она могла озвучить такие истины, то что она могла озвучить ещё? Мне нужно было узнать что-то ещё.
«Кто?» Я ошарашенно залопотал. «Кто тебе все это сказал?».

«Учителя», ответила она шепотом. «Духи Учителей сказали мне все это, они сказали мне, что я прожила восемьдесят шесть физических жизней».

Дыхание Кэтрин замедлилось, и голова перестала мотаться из стороны в сторону. Она замерла и расслабилась. Я хотел продолжать, но после того, что услышал постоянно отвлекался. Действительно ли она прожила восемьдесят шесть жизней? И что за «Учители»? Могут ли нас вести по жизни какие-то бестелесные духи, которые, кажется, обладают великими знаниями? Могут ли быть какие-то ступени на пути к богу? Может ли все это быть реальностью? Мне трудно было во всем этом сомневаться после того, что она мне рассказала, но что-то во мне все ещё сопротивлялось этой вере. Я преодолевал годы альтернативного программирования. Однако в моем сердце, в моей голове и даже в моих кишках была уверенность в том, что все это правда, что она раскрыла мне правду.

А что с моим отцом и сыном? В некотором смысле они были все ещё живы и никогда не умирали. Они говорили со мной спустя годы после того, как их похоронили и предоставили в доказательство этого специфическую информацию. И если все это было правдой, действительно ли душа моего сына была настолько высокоразвитой, как сказала Кэтрин? Действительно ли он согласился родиться и умереть через двадцать три дня, чтобы оплатить кармические долги родителей и показать мне насколько бессильна медицина, чтобы подтолкнуть меня продолжать изучать психиатрию? Я был очень воодушевлен этими мыслями. Под коркой моего холодного разума, вдруг забурлила великая горячая любовь, сильнейшее чувство единения с небесами и землей. Я скучал по моему сыну и отцу и для меня было большой радостью снова услышать что-то о них.

Моя жизнь уже никогда не могла стать прежней. Будто чья-то рука спустилась вниз с небес и навсегда изменила направление моей жизни. Всё, о чем я так внимательно читал со скептической отстраненностью, встало на свои места. Воспоминания Кэтрин были правдой. Моя интуиция относительно реальности её воспоминаний меня не подвела. У меня были факты! У меня были доказательства! Но даже в такой момент радости и озарения, даже в мгновение получения этого мистического опыта, в старой знакомой части моего мозга, любящей логику и сомнения, возникли возражения. А может это все просто экстрасенсорное видение, может это просто навыки в этой области? Действительно, это просто навыки, которые совсем не доказывают возможность реинкарнации и существование Духов Учителей.

На этот раз я был лучше подготовлен к таким сомнениям. Я тут же вспомнил тысячи случаев, описанных в научной литературе о детях, которые говорили на иностранных языках, которые не имели возможности выучить, о родимых пятнах у детей, которые находились на месте смертельных ран в прошлых жизнях, о том, как дети могли найти ценные предметы спрятанные или захороненные в местах где они никогда не бывали ранее и предметы были спрятаны там за сотни или тысячи лет до их рождения. Все это подтверждало то, что Кэтрин действительно вспомнила свои прошлые жизни. Я знал, её характер, знал, кем она была, и кем не могла быть. Нет, на этот раз мой разум не мог меня одурачить. Доказательства были слишком сильными и неопровержимыми. Все это было реально. Она могла это доказывать снова и снова, пока мы продолжали устраивать сеансы гипноза.

В течении прошедших недель я иногда забывал силу и непосредственность этого сеанса. Временами я мог войти в колею повседневной жизни, начинал беспокоиться об обычных вещах. Временами меня начинали одолевать сомнения. Это случалось в те моменты, когда мой разум не был сосредоточен, он будто соскальзывал обратно к привычным моделям поведения, к старым убеждениям и скептицизму. А потом я напоминал себе о том, что все это действительно случилось. Я узнал, насколько трудно быть в чем-то уверенным, если эта уверенность не подкреплена личным опытом. Этот опыт нужно дополнять эмоциональной верой, чтобы добиться полного интеллектуального понимания. Однако влияние опыта со временем всегда в какой-то степени ослабевает.

Сначала я не понимал, почему я начал так сильно меняться. Я знал, что становлюсь более спокойным и терпеливым и окружающие говорили мне, что я выгляжу умиротворенным, отдохнувшим и счастливым. В моей жизни стало больше надежд, больше радости, целеустремленности и удовлетворенности своей жизнью. И тут меня осенило, я заметил, что все меньше и меньше боялся смерти. Я уже не боялся ни своей смерти, ни небытия. У меня пропал страх потерять близких, хотя я бы точно по ним скучал. Как же силен в людях страх смерти! И на что только люди не идут, чтобы забыть об этом страхе – кризис среднего возраста, романы с кем-то помладше, пластические операции, одержимость физической культурой, накопление денег, размножение для сохранения фамилий, стремление помолодеть во что бы то ни стало и так далее. Мы так сильно озабочены тем, что мы когда-то умрем, что порой даже забываем о том, зачем мы живем на самом деле.

Ещё я стал менее навязчивым, уже не пытался постоянно контролировать все вокруг. Я пытался стать менее серьезным, но это мне не так уж и легко давалось. Мне все ещё надо было многому учиться.

Только тогда мой разум наконец допустил возможность того, что воспоминания Кэтрин были реальностью. Невероятные факты о моем отце и сыне невозможно узнать при помощи обычных чувств. Её знания и способности безусловно доказали то, что она экстрасенс. Верить ей имело смысл, но в отношении того, что я читал в популярной литературе я оставался осторожен и скептичен. Кто вообще эти люди, рапортующие об экстрасенсах, жизни после смерти, и прочих паранормальных явлениях? Они вообще обучены научному методу наблюдения и проверки фактов? Не смотря на чудесный и ошеломительный опыт, который я получил благодаря Кэтрин, я знал, что мой, от природы критичный ум, будет продолжать тщательно изучать каждый факт, каждую частичку информации. Я собирался скрупулезно проверять вписывается ли каждая деталь в ту структуру модели мироздания, которая выстраивалась с каждым сеансом. Мне хотелось каждую мелочь рассматривать под микроскопом ученого с каждой стороны. И я уже не мог отрицать, что каркас модели мироздания уже был.