... сработала как пророчество
Это, конечно, не совет, а всего лишь фраза. Но я не только её никогда не забуду — она была невероятно точна и сработала как пророчество.
Мне было девять лет. Я был весёлым парнем, и улыбка почти не сходила с моего лица. Тем самым сорванцом, что носится на переменах, пока учителя кричат «не бегать!», и выясняет отношения с мальчишками после школы — по-джентльменски, кулаками.
На тот момент мы жили раздельно: папа — один, я с мамой. Отношения у них были непростые, но отца я любил безмерно и очень ценил каждую минуту, проведённую вместе.
Как-то мама с её новым мужчиной уезжали на юг на пару недель. Я должен был остаться с отцом. Ждал этого невероятно, был на седьмом небе от счастья.
В день отъезда он пришёл к нам. Провожая маму, он бросил фразу: «Когда вернёшься, его не узнаешь». Мы тогда посмеялись. Я не сомневался, что условия будут спартанскими, но ничуть не боялся этого. В еде наши вкусы совпадали: мы оба обожали отварные макароны — я с кетчупом, он с майонезом. В тот вечер мы сварили целую кастрюлю. Сходили погулять и легли спать: он в одной комнате, я — в другой.
У меня всегда был очень чуткий сон, будто охраняющий меня. Назову его паранормальным — хотите, верьте, хотите, нет. Это похоже на то, как люди чувствуют на себе чей-то пристальный взгляд. Так и я просыпался от ещё не случившейся беды. В ту ночь я проснулся за секунду до того, как в тишине раздались его шаги. Потом — глухой удар тела о пол. Абсолютная тишина.
И тогда я вскочил. Распахнул дверь и увидел, что с ним творится что-то страшное. Его трясло, он не мог вымолвить ни слова. Я подбежал, звал его, тряс за плечо, спрашивал, что делать. Потом бросился к домашнему телефону, набрал «скорую». Выдавил адрес, фамилию, сказал, что отцу плохо, что он умирает. Сначала мне не верили, но в итоге бросили: «Ожидайте». Не помню, сколько длился этот кошмар, но, кажется, недолго. Его не стало.
Позже приехала скорая. Врачи делали свою работу, а я в это время сидел в комнате, прижав к себе кота. Потом приехала бабушка, которой я тоже успел позвонить. Вызвали и полицию. Маме решено было ничего не говорить, решили дать отдохнуть. (Это было не мое решение)
Те самые макароны мы с бабушкой забрали с собой, чтобы они не пропали. Я ел их примерно неделю, с кетчупом и слезами.
Ему было всего тридцать. Мне сейчас тридцать один. Я тогда думал, что не переживу его.
Я стал угрюмым, замкнутым. На переменах читал, а не бесился с остальными, и не понимал, как можно так беззаботно носиться. Улыбка почти исчезла с моих фотографий, став неуместной гримасой.
Мама вернулась с отдыха загорелой и отдохнувшей.
Она действительно меня не узнала.
«Когда вернёшься, его не узнаешь».