Ты что, колдун? (заклинание чернокожего)
Эй, ты издеваешься надо мной? Повтори! Проще Оса называть или Осас хах:).
Эй, ты издеваешься надо мной? Повтори! Проще Оса называть или Осас хах:).
Привет, Пикабу. Я здесь недавно, хотела первым постом сделать собственный рассказ про кота, но сегодня случилась ещё более забавная история )) Каковую по горячим следам и публикую.
Значит, так. Сегодня в обед должны были привезти кое-какую мебель, поэтому скотов котов (у меня их два) заблаговременно закрыла в дальней комнате. Там же находится третий скот представитель моей банды любимцев - красноухий черепах (если что, черепах не при делах, он из аквариума не вылазил, проверено). Так вот, через полчаса сидения в комнате старший кот начал весьма настойчиво жаловаться на длительность заточения, выводя: "Сижу за решёткой в темнице сырой" и прочие душещипательные строчки. Младший иногда подмяукивал в тон.
Эти песни я уже слышала не раз, машина с мебелью должна была скоро подойти, так что я не стала заморачиваться с освобождением пленников, чтобы потом не ловить их по всей квартире у грузчиков под ногами. Ограничилась увещеванием через дверь и обещанием совсем скоро выпустить.
Минут через 10-15 слезоточивые рулады стихли, зато послышался шум небольшой драки. Потом утих и он. Тут меня посетила невольная мысль, что надо бы пойти проверить, не валяются ли у меня по комнате в бессознательном состоянии участники Битвы За Место На Подоконнике и Сражения С Пушистой Домашней Тапочкой... но было уже поздно, пришла машина с мебелью.
Мебель надо было принять, подписать документы, потом помыть полы на пути следования грузчиков, ибо натоптали. Короче, открыть запертую дверь комнаты я смогла только через час или даже позже. К моему облегчению, очередная Великая Кошачья Битва закончилась с разгромным счётом "фиг его знает", все участники остались живы и вроде бы здоровы, место обитания не было разнесено в пух и прах... за одним исключением.
Пропала крышка от аквариума. Вернее, не сама крышка, а небольшая крышечка, которая закрывает отверстие для кормления аквариумных обитателей. "Банка" у меня довольная старая, куплена б\у, поэтому конструкция немного не такая, как у современных. В частности, верхняя крышка не пластмассовая, а пенопластовая окрашенная (полагаю, когда-то это был довольно дорогой аквариум, сделанный на заказ). К этой верхней прилагается небольшая крышечка с металлической ручкой, которая затыкает отверстие для кормления. Она довольно тяжёлая, хотя тоже сделана из пенопласта.
Почему так подробно описываю - мелкая крышечка пропала с концами. Из запертой комнаты, да. Обыскала весь пол, думая, что скоты коты как-то её спихнули и запинали под тумбочку или стеллажи. Посмотрела на стеллажах рядом с аквариумом, заглянула даже в свой рюкзак, который стоял открытым на полу... Нету. Самое интересное, что просто так эту деталь аквариума не сбросишь, там есть углубление, в которое она кладётся, хотя и не туго входит.
Такое ощущение, что кто-то взял крышечку зубами руками и унёс в неизвестном направлении. Через дверь, которая была закрыта. И теперь меня не покидает ощущение, что мне отомстили за вынужденное заточение и невнимание к претензиям котейшеств. Младший, кстати, на аквариуме сидел, когда я пришла выпускать обоих бандитов. Но крышечки уже не было в тот момент, я точно помню. Под котом смотрела, да. Не помогло.
Пы.Сы. Отец грешит на домового, но фиг бы у этого за... бавника получилось без содействия двух наглых морд ))
Для тех, кто препочитает слушать, а не читать, ссылка на озвучку в комментариях.
Бомбит! Ненавижу Москву! Боже, как же её ненавижу! Она златоглавая только в песнях, а метро красивое только в центре.
Архитектурные выкидыши окраинные смотрят на меня тысячами окон-глаз. Не-на-ви-жу толпы, очереди, цены... Я ненавижу столицу, но лучше жить и быть здесь, чем снова вернуться в родной Грыбинск, где нет надежды и работы тоже нет.
Куда деваться повару пятого разряда? Не лепить же пельмени в кафе "Ветерок" на грыбинском вокзале?! Так я и лепил, пока кафешку не закрыли и не вырезали на металл.
Вот и продался я Москве, она сожрала меня с потрохами и не отпускает. Держит кредитными путами, слегка овевая ветерком надежды на свой угол и личностный рост до су-шефа, а то и до шефа.
***
В пятницу, как обычно под конец рабочего дня, начались несчастья. Телефон зазвонил:
- Алё, Витёк?! Привет, не узнал? Да это ж я, Федя Поликарпов. Мы за одной партой сидели до третьего класса…
«Короче, дело к ночи, - сказал мне Фёдор. - Айда ко мне на майские? Ну, ты чего... Пять дней гуляем, а?! Посидим с удочкой, пескарей погоняем. Не любитель рыбалки? Так и отлично! Грибы собирать любишь? Дожди прошли, грибов наросло – по огородам собирают, какие хочешь! И белые, и рыжики, и грузди, и маслята…»
«Нет, - сразу отказал я Федору. - До Грыбинска тащиться день поездом, а на машине ещё хуже, бензина нагонит на три поездки, да и дорог нет. А потом, ну приеду я, а твоя жена меня на порог не пустит. Гостиницы нет, про хостелы в Грыбинске думают, что это ругательное слово. Не в палатке же возле Колязы спать, всамделе? Нет, Федь, я лучше в Зарядье схожу, по Никитской погуляю, кино погляжу, чем дикарём пять дней мыкаться…»
Не слушая его возражений и, что показалось мне странным и слегка покоробило – мольбы в дрожащем от нервного напряжения голосе, я быстро распрощался и отключил телефон, чтоб бывший однокашник не стал задалбывать меня звонками. Помнил я Федора хорошо, нормально мы общались, но не дружили особо никогда. Слишком он какой-то правильный был и скучный.
Не поеду! Решено и точка.
…И вот уже поезд нёс нас в даль дальнюю к молочным рекам и кисельным берегам провинции, за Калинов ручей и речку Смородину, то есть за МКАД. Нас – это меня и моего коллегу из горячего цеха –Петра Никольского. Коренного москвича, ежели чо, правда, он с такой окраины бетонокаменной, серой и безрадостной, что я – дитя просторов и бездорожья, никогда ему не завидовал. Наоборот, он завидовал мне! Поэтому и уговорил съездить на малую родину, и его с собой прихватить.
Тут я позволю себе немного отвлечься и рассказать про Петра. Был он… да и сейчас есть, парнем видным, добрым и работящим, но женщины (даже разведёнки с десятью прицепами) обходили его десятой стороной. Спросите, почему? Отвечаю: по причине приобретенной в глубоком детстве малохольности.
Недалекие родители свозили его семилетним пацаном к двоюродной бабке в деревню, да и «потеряли» на всё лето. Так маленький Петя впервые увидел грибные поляны, познакомился с прелестями грибной охоты, отведал жареной картошечки с грибами, поел грибного супа и пирогов, и на всю жизнь заболел этой темой. С одного раза заболел, так как бабка через год переехала жить к дочке в город, а деревенька совсем захирела и сейчас, вроде как, и не существует. То есть, в тех краях Петя больше никогда не бывал, и не имел, так сказать, возможности сравнить свой детский «утерянный рай» с реальным положением вещей.
Воспоминания о том грибном лете полностью подчинили себе все мозговые функции юного Пети Никольского, сформировав личность, принципиально не способную поддерживать беседу ни о чём, кроме особенностей разных видов грибов и хитростей их приготовления. Причем, пересказывал он это всё с таким сладострастием, будто рекламировал порносайт. Спросите, чего я с ним водился? Отвечаю – а чёрт его знает… Люблю всяких фриков, потому что сам немного такой. Кроме того, синоптики пообещали летнюю жару в Москве и отвратительную сушь, что не добавляет радости, когда живёшь в бетонной коробке на съёме, а до ближайшего пруда, в котором, кстати, купаться нельзя, ехать два часа на автобусе.
Тело и душа настоятельно требовали отдыха в благоприятных условиях. А Пётр как раз из тех людей, с которыми общаться пусть немного и напряжно, но для дальних поездок они самое то, что надо: в быту не привередливые, не ноют, не жалуются и под их болтовню и стук колес замечательно спится.
Уже к первой сотне километров домики измельчали, полустанки и станции утонули в кромешной тьме и убогости. Я дремал на верхней полке. Петя рассказывал какой-то пятидесятилетней тётке, которой уступил нижнюю полку, про то, что москвичи не знают прелого запаха леса и ощущений от мягкого ковра листвы, имеют дело только с магазинными безвкусными вешенками и шампиньонами, и в глаза не видели белых грибов и лисичек. Не сдирали они тонкую кожицу с маслят, не ощущали под пальцами упругую плоть груздей и сыроежек.
Глаза Пети горели нездоровым огнём безумия, тётка слушала его и медленно зверела.
***
Ночной Грыбинск выглядел уныло-приветливо, но немного странно. Это был уже не тот городок, что я помнил. В мае не цвели ромашки на клумбах, хотя раньше они росли повсюду и без особого ухода, ветер не нёс свежий водный запах с Грыбинского водохранилища, перебивая миазмы с завода химикатов и взрывчатых веществ. Наоборот, весь город будто бы попал в лес. Стоял крепкий запах грибницы, мицелий окутывал своими ароматами, словно я дышал, уткнувшись носом в грибное лукошко. Завод давно закрыт, забыт и похоронен – это понятно, но до леса, на минуточку, сорок минут пешком топать от противоположного от ж\д вокзала конца города!
- Вить, я здесь!
Федя встречал нас у «трапа» бледный и радостный, без цветов, но зато с молодой красавицей женой. После обмена приветствиями однокашник повёл нас на автобус.
- Да ты хоть с женой нас познакомь! – попросил я, невольно залюбовавшись гладенькими щечками и пухлыми губками чужой супружницы.
- Эээ… называйте её Наташа или Даша, как хотите. И не обращайте на неё внимания!
Я смутился от такой неприкрытой грубости однокашкника – никогда за ним такого не замечал, у его жены ни один мускул на лице не дрогнул, а Пётр с наслаждением вдыхал грибной воздух, прямо таки им упивался, и казалось, утопал в мечтах о предстоящей грибной охоте. Но! Когда мы залезли в допотопный ПАЗик, похожий одновременно на буханку хлеба и на космический корабль из фильмов пятидесятых, произошло нечто такое, что слегка удивило даже индифферентного ко всему, кроме грибов, Никольского.
- Чего встал?! Поехали! – прикрикнул Федя на водителя, будто на личного шофера.
И мы поехали… захлопнув двери прямо перед носом у двух очаровательных девочек-близняшек в беленьких платицах и в красных беретиках, очень мило державшихся за руки. Оставшиеся на остановке пассажиры не проявили никакого гнева или иных форм неодобрения поступку водителя, уехавшего полупустым. Дальше – больше. Мало того, что Федя велел пассажирам не злить его, сидеть тихо и запретил пользоваться мобильными, так он еще и водиле за проезд не заплатил и нам не дал, сказав: «Обойдётся!»
- Он, что? Местный авторитет? – шепнул мне на ухо Никольский.
- Не знаю, - также шепотом ответил я.
Насколько я помнил, работал Федя преподавателем в медучилище, там вроде и жену себе нашёл.
Жена… Я, наверное, надоел вам, рассказывая, что город показался мне странным, поэтому хуже не будет, если скажу, что и жена у Поликарпова, несмотря на внешнюю симпатишность, как говорят у нас в Грыбинске, тоже показалась мне весьма странной особой.
Знаете выражение «Ни за холодную воду не берётся»? Так вот, Даша-Наташа только за холодную воду и бралась: перемыла нам всем обувь, хотя мы и возражали, постоянно бегала на кухню, где пила воду из-под крана, но на просьбу мужа пожарить нам яичницу или хотя бы заварить чаёк, в панике отбежала от печки. Пошла в ванну и заперлась там до утра. В итоге мы поужинали водкой с салом, поболтали ни о чём и легли спать.
Спалось мне плохо. Из головы не шло странное непонятное поведение хозяина дома. Зазвал в гости, сто лет не виделись, но Федор ничего у меня не спрашивал, ни о чём не рассказывал, ограничился стандартными вопросами и односложными ответами. И еще вот этот его… простите… странный взгляд исподлобья, как бы говорящий: «Ну? Ну?! Ты, что? Так ничего до сих пор и не понял?!» К утру я додумался то того, что мой бывший однокашник угодил в какую-то тоталитарную секту, а возможно, и сам её организовал.
Проснулся я с больной головушкой, вышел на кухню, а там, как два голубка, сидели Петя с Дашей-Наташей и разговаривали… о грибах. Вернее, Петя говорил, а жена Федора пила мелкими глоточками водичку из чашечки и внимательно слушала Никольского, хлопая длиннющими ресницами. Примерно через час Петр с Федей и Дашей-Наташей выдвинулись в лес за грибами. Я никуда не захотел идти, спал до полудня, потом решил прогуляться по городу. Был он полупустой, местами даже казался вымершим – апокалиптично вымершим, что не удивительно для современной провинции. Я шёл среди брошенных домов и заросших сорняками дворов и минут десять-пятнадцать воображал себя героем фильма «Я-легенда». Потом мне стали попадаться люди. Первыми кого я встретил, были няшки-близняшки с вокзала. Взявшись крепко за руки, они бежали в припрыжку куда-то вниз по улице.
Из старых знакомых, кроме Поликарпова, похоже, в Грыбинске не осталось никого. Все разъехались. Печально. От нечего делать я стал присматриваться к незнакомцам и пришёл к выводу: «Люди, которые живут теперь в Грыбинске, четко делятся на две группы».
Группа номер раз: одиночки с бледными лицами и ожесточенными взглядами. Они цепко и настороженно «ощупывали» глазами мою персону, вздыхали с едва заметным облегчением, смотрели на меня с равнодушной жалостью, как смотрят на бездомного котейку, которому сил нет помогать, потому что дома уже живут три подобранных на помойке шерстяных обормота.
Группа номер два: жизнерадостные бодренькие представители обоих полов и разных возрастов. И даже рас! Шикарную колоритную парочку – молодого темнокожего парня в белоснежном спортивном костюме, с алым рюкзаком за плечами и бабульку в старорежимном платье и клетчатом платочке, я заприметил, когда искал продуктовый магазин. Они стояли на перекрестке и о чем-то дискутировали. Потом долго шли за мной. Я даже нафантазировал, что они за мной следят. Стал останавливаться, оборачиваться. Они и потерялись. На время.
«Второгруппники» предпочитали передвигаться небольшими коллективами, по два-три человечка. Хотя одиночки среди них тоже встречались. Но те, кто ходил «со-товарищами», обычно крепко держались за руки или прижимались друг к другу, как сиамские близнецы, как например, молодая мамаша с крепеньким малышом, которого она так тискала, что мне показалось, что он к ней прирос. Нет, не так… Врос!
Я подошёл к первому попавшемуся ларьку. Купил минералки. В очередь за мной тут же пристроились и негр со старушкой, и близняшки, и мамашка с ребенком, что в принципе было не удивительно. Грыбинск город маленький. Погуляешь полчаса – вот ты уже всё и обошёл, везде побывал, встретил одних и тех же людей, что так же, как и ты, убивают скуку, курсируя между единственным сквером и двумя-тремя магазинами. «Наверное, я просто отвык от провинции, - подумал я. – Или слишком привык к московскому ритму жизни вечно спешащих людей, чьих лиц не разглядеть и не запомнить». Вот и возникает у меня ощущение сумеречной зоны там, где тишина, покой, размеренность и грибной запах.
В доме меня ждали вернувшиеся из лесу грибники.
Никогда еще не видел Петра таким злым. Он матерился, не стесняясь присутствия мадам Поликарповой, а в его налитых кровью глазах сквозило уже не благостное безумие, а поистине берсерковская ярость. Из отрывочных выкриков Никольского я догадался, что грибникам не повезло на тихой охоте. Очень не повезло. Лишь пара крошечных маслят, да подсушенный подберезовик согласились стать их добычей.
«Как же так! – восклицал Петя, кидаясь на Поликарпова, спасибо, хоть без ножа. – Ты ж говорил, что полно у вас грибов. По огородам растут, по улицам бегают!»
В ответ на это Федя угрюмо молчал, как партизан на допросе, а Даша-Наташа попивала холодную водичку и выглядывала в окно грозовую тучу.
Вечером начался ливень. Даша-Наташа отправилась гулять под дождем, не взяв с собой ни дождевика, ни зонта. По-моему, она даже ушла босиком. Федор отреагировал на этот демарш одной фразой: «Да хоть бы ушла совсем и не вернулась». У Петра, напротив, активизировалась программа «я-же- джентельмен». Раскопав в вещах Поликарпова огромные резиновые сапоги и зонтик со сломанными спицами, он отправился искать Даша-Наташу, но вернулся довольно скоро. Один.
- Не нашёл? – спросил я. – Хочешь, вместе сходим её поищем?
Предложил из вежливости. Честно говоря, идти мне никуда не хотелось. Красивая Даша-Наташа девушка - спору нет, но чужая. Да и малохольность, вы уж простите, дорогие феминистки, я согласен терпеть только у друзей, а такие же замашки у представительниц прекрасного пола пугают меня до чёртиков. Поэтому я был несказанно рад, услыхав слегка… странный ответ Никольского:
- Там весь город… гуляет… дождь лупит, как из ведра. Никого мы не найдём.
Вернулась Даша-Наташа сама. Поздней ночью.
***
– Федь, а лягушатник ещё не зарос? - спросил я утром Поликарпова. - Искупаться можно?
- Кто же в мае купается? Моржи? Холодно ещё, - ответил Поликарпов. – А вот по мелкому, по водичке походить можно. Главное на стекло битое на дне не наступить. Позагорать можно, только покрывало берите. Лежаков нет, а земля после вчерашнего дождя еще сырая.
– Сходим на пляж, а?
- Так идите. Дорогу помнишь? - сказал Федя, выдавая нам покрывало со старого дивана. – А у меня дела – квартиру проветрить надо, сходить кое-куда.
Действительно, в квартире ужасно пахло грибами. Еще сильнее, чем на улице. Пётр с ума сходил от этого запаха. Злился и скрежетал зубами. И мы пошли с ним на пляж. Даша-Наташа увязалась следом, даже не спрашивая разрешения. Шла она позади меня, вместе с Петром. Никольский к моему удивлению ничего не заливал как обычно про грибы, а молчал. И ещё очки черные нацепил. Никогда раньше не носил. Не выдержав тягостного молчания за спиной, я обернулся и увидел, как Петя принюхивается к Даше-Наташе и на его губах змеится нехорошая улыбочка. Я поклялся себе – закончатся майские – ноги моей больше не будет в Грыбинске. Никогда! И Петя тоже пусть идёт лесом!
…Берега реки Колязы плотно поросли камышом, создав вольготные условия для рыбаков и влюбленных парочек, но вот искупаться, и позагорать на солнышке можно было только на городском пляже, именуемым местными никак иначе, как лягушатник. Почему лягушатник? Потому, что мелко, песочек, детям раздолье, а взрослым есть все возможность позагорать, выпить пива: на коврике – сидючи, или на полотенце – лёжачи. Ляпота!
Стометровка песка с намертво вросшими в землю лавочками-столиками встретила «нашу маленькую стаю» умеренным количеством мусора – россыпью старой шелухи от семечек и обрывками каких-то бумажек с объявлениями, а также – старыми знакомцами. А именно: близняшками, что, взявшись за руки, бродили по мелководью с пластмассовыми ведерками в руках, негра с бабулей – она спала, накрыв голову платочком, просто на сыром песке, он сидел за столиком и внимательно листал большую книгу с картинками, мамашкой с ребенком - она сидела в тенечке, прислонившись к иве, а мальчонка вертел головой, сучил ручками-ножками, шмыгал носом. Когда мы проходили мимо – попытался открыть рот. Но не смог.
Даша-Наташа отправилась гулять по бережку, мы с Петей присели на коврик и открыли по баночке заранее купленного пива. Очень хотелось поговорить. О чём-нибудь. С нормальным вменяемым человеком. Ага…
- Скоро-скоро… ужо сегодня-завтра… грибочков я нажарю и поем, - пропел сам себе Петя, шумно втягивая ноздрями воздух. – О! Спорим, угадаю, что вон тот парниша читает?
Я раздражено пожал плечами.
- Да мне как-то всё равно, что он читает.
- А вот и зря… Потому, что читает он «Ленин-гриб»!
- Чего?
- «И вскоре произошла Великая Грибная революция и война, в ходе которой грибыша одержали победу над людьми…» - процитировал Никольский строчку из незнакомого мне произведения.
- Да ты совсем ополоумел со своими грибами! – в сердцах высказал я Пете.
- А вот и зря вы так, батенька… вот и зря… - зыркая по сторонам из-под черных очков, протянул Никольский.
Мысленно плюнув, я поднялся на ноги, пошёл к урне, выбрасывать банку и, сделав крюк, задержался за спиной темнокожего парня с алым рюкзаком, чтобы посмотреть, что же он там читает. А читал он, вернее перелистывал, анатомический атлас. Да-да, изучал атлас человеческого тела с таким видом, будто комикс читал. На картинке «Кровеносная система» он посмеялся и перевернул книжку вверх ногами. Потом подсел к спящей старушке, растолкал её, разбудил и стал показывать ей какие-то особенно интересные кровотоки. Мда… лучше бы ты читал «Ленин-гриб».
Долго рассиживаться на пляже нам не удалось. Природа выкрутила ручку "осадки" на положение "ЛИВЕНЬ". Небо почернело, толстые струи, будто бы из лейки душа, полились на нас и других отдыхающих. Мы с Петей бросились спасаться под деревянный навес, остальные даже не вздрогнули. Только темнокожий парень спрятал книгу в свой рюкзак, а Даша-Наташа присела на островок травушки-муравшки посреди песка и показалась мне Алёнушкой с картины Васнецова, Только та печалилась, а эта улыбалась, как дети на каникулах.
«Она всё время улыбается, - подумалось вдруг мне. - Но я ни разу не слышал, чтоб она обмолвилась с тем же Петей или мужем хотя бы словом». А ещё она странно садилась на стул, в кресло или вот сейчас, на траву. Будто стекала. Подобная гибкость может быть лишь у гимнастки с супер тренированными мышцами и связками. А эта алебастровая кожа… Светится, словно изнутри, молочно-голубым светом при каждой вспышке молнии. Дашу-Наташу, которую следовало не замечать, было не замечать невозможно!
- Побежали домой! Чую, зарядит ещё сильнее и надолго! – крикнул мне Петя, отвлекая от запретных мыслей.
- А как же она? – спросил я, кивнув в сторону Даши-Наташи, что подставила лицо струям дождя и меланхолично ловила губами теплые тяжелые капли.
- Ей здесь хорошо. Ты, что, не видишь? Пошли-пошли… – сказал мне Петя, и мы направились домой к Поликарпову.
Поликарпов… Не знаю, по каким таким делам он ходил, но сейчас Федя сидел под дождем на скамейке около дома. Сидел, закрыв лицо руками. Его тощие плечи судорожно подрагивали. Федя плакал. И был пьян. У ног его валялась пустая бутылка. Нормально, да? Зазвать друзей в гости, сплавить их на пляж и сидеть, напиваться в одиночку. Да пошёл ты!
Примерно в таком духе высказал я Федору своё неодобрение, когда тащили его в дом, на что получил укоризненный взгляд в ответ и бессвязный лепет в стиле «ничего ты не знаешь, Джон Сноу!». Да пошёл ты, Федя, ещё раз! Был ты занудой, занудой и остался!
***
С раннего утра следующего дня Никольский был уже на ногах, вернее сидел за столом, при полном параде, даже очки свои шпионские надел.
- Есть идея, но надо проверить! Пойдешь со мной?
- Куда?
- А вот пойдешь – покажу!
Далеко мы не ушли.
- Вот! – воскликнул Петя, указав пальцем вниз по улице. – Они подойдут!
Взглянув туда, куда указывал перст Никольского, я увидел близняшек. Они шли и расклеивали объявления на столбы, стены домов, мусорные баки, лавочки и деревья, не прекращая при этом держаться за руки. Действовали они на диво слаженно. «Левая» девчушка подавала листок - «правая» намазывала одну сторону китайским клей-карандашом, «левая» ловко шлепала листок, например, на столб – «правая» привычным движением прижимала его локотком.
- Ты посмотри, что пишут! – хмыкнул Никольский, срывая одно из объявлений и протягивая мне. – Вот заразы!
Глянул. На листочках от руки было написано «Меняем дождевую воду на родниковую» и подпись «Мария-Мирабелла».
- Дети балуются… - заметил я. – Ну и что?
- А ну, стоять! – рыкнул на близняшек Петя, словно не услышав мои слова.
Девчонки обернулись, громко засмеялись и сделали вид, что убегают. На цыпочках. Медленно-медленно. Никольский конечно же догнал их за три шага и… разорвал крепко сжатые детские ладошки. Близняшки дружно ойкнули, и также дружно спрятали ручки за спины. Совсем слетевший с катушек Никольский попытался их схватить.
- Не трожь! – заорал я ему в спину. – Извращенец!
Петя нервно дернулся, а близняшки снова покатились со смеху.
- Слишком вы шумные, - процедил сквозь зубы Петя. – Найдем, кого потише, - сказал он и побежал в сторону дома, столкнув меня с тротуара.
Я подошел к девочкам, тревожась, что Никольский напугал их и причинил какой-то вред, стал уговаривать показать мне руки, со страхом ожидая увидеть большие синяки на запястьях. Но похоже, страшно здесь было только мне. Глянув друг на дружку, близнецы, будто мысленно сговорившись, одновременно сунули мне под нос свои ладошки. Вернее, одна девчушка показала мне культю, белевшую на изломе, а вторая… помахала у меня перед глазами ручкой, в которой крепко была зажата отломанная розовая ладошка с шевелящимися пальчиками… с аккуратными округлыми ноготками… И рухнуло небо! И упало оно на меня синей плитой и придавило к асфальту. В груди защемило. Вот оказывается, как умирают. Слёзы брызнули из глаз от слишком яркого солнца, и я отключился.
Очнулся я, лежа на диване в доме Поликарпова. Сидевший рядом со мной Федор, облегчено вздохнул, сказав:
- Ох, ты и напугал, Витя. Мутит? Тошнит?
- Нет.
Я попытался встать, но Федор попридержал меня:
- Только на кухню не ходи, я скорую вызвал.
Бред… При чём здесь кухня? А скорая зачем? Нормально я себя чувствую, затылок только вот почему-то болит. И тревожно мне, будто приснилось что-то страшное. Чего я вообще здесь лежу, я ведь на улицу собирался?
- Я в ванну, - прошептал я пересохшими губами. – Мне б умыться.
- Хорошо, - кивнул головой Федя. – Но на кухню – не-хо-ди. Понял?
- Понял.
Я поплелся в ванную, но в коридоре меня настиг ни с чем не сравнимый запах жаренных с луком грибов: смесь пряной прелости, аппетитной карамельности и сочной овощности. Есть не хотелось от слова совсем, но запах всё же заманил на кухню. Стало любопытно. Неужели Никольский таки нашёл грибы?
Петя стоял на кухне в женском переднике, завязанным на спине бантиком. Стоял он за плитой и жарил сразу на двух сковородах большие куски, отрезанные от человеческой руки, остатки от которой, а именно – запястье и ладонь с шевелящимися пальцами, лежали на разделочной доске. За столом сидела Даша-Наташа, пила, как обычно, водичку, но не маленькими глоточками, а жадно и с упоением. Выглядела она грустной. А чего б ей, и в правду, было не грустить? Ведь Петя жарил её руку. Отрезанную по плечо… левую руку… Слегка пожелтевшие, притомившиеся на огне белёсые куски грибоплоти издавали поистине чарующий аромат.
Не знаю, сколь долго смотрел я на косой белый срез на плече у девушки, покрытый мелкими капельками мутно-розоватой росы, может минуту, может вечность, а потом всё вспомнил. И разорванные руки близняшек, и как в обморок на улице упал.
И потерял сознание во второй раз.
Во второй раз очнулся я от шума. Еще лежа с закрытыми глазами, я услышал как какая-то женщина, судя по голосу, пожилая, ругала Поликарпова, говоря ему, примерно следующее:
- Ну, чего вы добиваетесь, Федор Сергеевич? Притащили в Грыбинск ни в чём не повинных людей, напугали их. И что теперь? Думаете, вернуться в Москву, всем расскажут о нас, да?
Ответа Федора я не услышал, зато услыхал незнакомый молодой мужской голос, который со смешком посоветовал Поликарпову в следующий раз пригласить в гости президента, генсека ООН и ещё кого-то, кого я не запомнил.
- Что, близкие друзья и родственники уже закончились, так вы всех подряд к себе зазываете? – продолжала отчитывать Поликарпова женщина. - Чего вы добиваетесь, можете мне сказать? Мы и так пошли вам навстречу, только ради вас не закрыли медучилище. От вас требовалось только присматривать за нашей новой адаптанткой, помогать ей приспособиться и не устраивать сыр-бор из ничего!
Федор молчал, но я чувствовал, что он где-то рядом. С трудом, разлепив глаза, я увидел, что на краешке дивана, сидит бабулька в белом халате и в клетчатом платочке и держит в руках длинную бамбуковую трубку.
- Вы кто? - спросил я. – И почему я весь мокрый?
- Это я вас облил.
На меня с белоснежной улыбкой смотрел темнокожий парень в белом спортивном костюме.
- Зачем?
- Приводил в чувство.
Я молчал, не в силах что-то сказать. Пауза затянулась.
- В Таиланде считается, чем больше на тебя выльют воды, тем счастливей будет твое будущее, – попробовал наладить диалог незнакомец.
- А вы из Таиланда?
- Нет, - засмеялся парень. – Местные мы. Это Анна Прохоровна, она наш фельдшер, - указал он на женщину. – А я студент медучилища, меня можете называть Патриком или Рафаэлем, с именем я еще не определился.
- Бармалеем я буду тебя называть! – разозлился я.
- Да без проблем.
- Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит?!
- Гыыы…быыы… гыыы… быыы… Они гыбы… - раздалось невнятное мычание из того угла комнаты, где стояло кресло.
Превозмогая головную боль, я глянул в ту сторону и увидел связанного скотчем Никольского. Изо рта бедолаги торчало кухонное полотенце.
- Он говорит, что мы, то есть я и Анна Прохоровна – грибы, - любезно растолковал мне Бармалеем.
- Грибы? Чушь какая-то… Зачем вы его связали?
- Не волнуйтесь, развяжем.
Тут я вспомнил, как Петя жарил руку Даши-Наташи и закричал:
- Нет! Не надо его развязывать! Он же псих!
Петя снова замычал, замотал головой. Анна Прохоровна достала из кармана халата маленькую оперенную стрелу, поковырялась ею в ухе, засунула в трубочку, что лежала у неё на коленях. Дунула. Стрела вонзилась Петру в плечо, он дернулся пару раз, захрипел и затих, дыша ровно, будто в глубоком сне. Однако! Сурова в провинции медицина!
- Пусть поспит, - добродушно сказала старушка. – А вы, Виктор, не торопитесь вешать на вашего друга ярлыки. Он ведь вам рассказывал про ТО лето, что он провёл в детстве в деревне?
Я кивнул, Анна Прохоровна продолжила:
- Петр стал свидетелем высадки нашего десанта, и это очень на него повлияло.
Высадка десанта? Какого? Американского? Или… инопланетного? Я вдруг ярко представил себе как семилетний Никольский стоит посреди вековых дубов и сосен и перед ним на поляну приземляется, переливаясь разноцветными огоньками, трехногая летающая тарелка.
- О, нет-нет, - прервала мои фантазии Анна Прохоровна, будто бы прочитав мои мысли. – Признавайтесь, вы подумали, что мы инопланетяне? – засмеялась она.
Её смех охотно подхватил и Бармалей.
- Да не верю я ни в каких инопланетян, - смутился я.
- И это правильно, мы тоже в них не верим.
- Да кто вы такие? – в третий раз спросил я и они, наконец, соизволили мне ответить.
- Мы пришельцы из параллельного мира, грибообразная форма жизни.
Ещё лучше! Мне представился мальчик Петя, стоящий среди луговых трав и цветов. Вокруг пасутся коровки-козочки и вдруг… Вспышка зеленого света. Пространство искривляется, лопается, ломается. Из пространственной дыры начинают вываливаться гигантские боровики, мухоморы, опята, обвешанные оружием и пулеметными лентами.
- Хватит мне голову морочить! – просипел я, отгоняя от себя кошмары.
- Виктор, ну вы же собственными глазами, видели сегодня то, чего не может быть, - заметил Бармалей. - От этого дважды в обморок и падали.
Крыть было нечем. Неимоверным усилием воли, не давая себе третий раз отключиться, я поверил в очевидное-невероятное, принял это и спросил, что они с нами собираются делать.
- Ничего, - развёл руками Бармалей. – Вам разве не нужно вечером на поезд? Можем на городском автобусе подвезти.
Сказано было вроде с улыбочкой, но таким тоном, что я понял – лучше не отказываться.
- А Петя как же?
- А что Петя? Мы с Федором Сергеевичем поможем, донесем до поезда, положим полочку. До Москвы проспится и будет, как грибочек. То есть, как огурчик. Правда, Федор Сергеевич?
Фёдор устало махнул рукой, пряча глаза.
- Кстати, зацените, Федор Сергеевич. Кровь!
Бармалей на секунду выхватил из алого рюкзачка анатомический атлас, что-то в нём посмотрел, потом вытащил из кармана ножик и чиркнул себе по запястью. Из пореза засочилась красноватая жидкость.
- На томатный сок похоже, - скривился Поликарпов.
- Будем над этим работать, - со вздохом сказал Бармалей.
***
Забирать нас на вокзал приехал тот же допотопный ПАЗик, что и привёз в первый день, с тем же спокойным, как удав, водителем. А провожать до поезда собралась вся гоп-компания адаптантов (как они себя называли): Бармалей с Анной Прохоровной, Даша-Наташа (её крошечная левая ручка была подвешена в косыночной повязке), мамаша с ребёнком, девочки-близняшки, чьи ладошки были уже в полном порядке. Девчули зашли и сразу сели по обоим бокам от спящего Никольского и стали ласково гладить его по волосам.
- Мария и Мирабелла очень благодарны вашему другу, - объяснил Бармалей. - Просто сказать не могут, говорить, еще не научились.
- А за что благодарны?
- За разделение. Для нашого мира коллективные организмы – это норма, а для вашого нет. Адаптанту, даже не новичку, психологически очень сложно перейти на автономное существование.
- Они могли бы еще десятилетия ходить, взявшись за руки, - прокоментировала Анна Прохоровна, не выпуская из рук своей духовой трубки.
Я немного отошёл от шока, и понял, что мне представилась уникальная возможность поговорить с представителями отличной от человеческой разумной формой жизни. Я силился придумать хоть какой-то интересный вопрос, но мне ничего не приходило в голову, кроме:
- Так Петя видел ваш десант в детстве? Бедный малый, неудивительно, что он умом тронулся.
От моих слов покатился со смеху весь автобус. Даже малой, приросший к мамкиной груди, захрюкал, не разжимая губ.
- Ничего он не видел, что вы! – объяснил мне Бармалей. – Это невозможно. Порталы не видны человеческим глазам. Они микроскопические. Мы попадаем в ваш мир в виде спор. Наш портал раскрылся прямо у Петра в голове.
- Случайно? – с надеждой спросил я.
- Честно? Нет, - развёл руками Бармалей. - Нейронные связи в коре человеческого мозга – непременное условие раскрытия портала. Обычно это приводит к инсультам или аневризмам, а Петя еще легко отделался, возможно, благодаря тому, что был очень юн.
Окончание в комментариях.
Посвящается всем, кто лечил более трех зубов за один раз
В один прекрасный день я подсчитал свои зубы, нуждающиеся в срочной "починке": два справа внизу, один вверху, слева внизу один, вверху два. И вот уже впереди маячит крутая лестница, ведущая к дверям частного стоматологического кабинета. В приемной меня "встретили" кот и малолетний шкет. Кот спал на диванчике, а малый расположился за компьютером — играл в игру, где уверенно "мочил" мумий среди песков и пирамид. Из кабинета врача доносилась иностранная речь.
Меня это заинтересовало. Откуда в нашем захолустном городишке иностранцы? Осторожно заглянув в кабинет, я увидел там: врача Евгения Борисовича (так было написано на табличке на дверях), перепуганного, похожего на пенсионера из Средней Азии, старика, сидевшего в стоматологическом кресле и рослого стройного мужчину, стоявшего ко мне спиной.
Стоматолог попросил пациента откинуть голову и открыть рот. Мужчина перевел просьбу старику. Тот с большой неохотой сделал это. Евгений Борисович стал осматривать его зубы, постанывая от ужаса.
— Откуда он? — стал допытываться у мужчины врач.
— Ээ… из Туркмении.
— И каким ветром в Окраинск занесло туркмена? — полюбопытствовал Евгений Борисович.
— Родственник, — ответил мужчина.
— Ваш? — недоверчиво переспросил врач.
— Мой.
— Вы не похожи на туркмена.
— Он… ээ… отчим мужа моей тети.
"Врёт", — как-то сразу догадался я.
— Хм. Какая у вас дружная семья, — заметил врач. — А сколько ему лет?
— Мм...
— Скажите, этот человек, что, впервые, у стоматолога?
— Он всю жизнь прожил в глухом ауле, — грустным голосом объяснил мужчина. — Откуда там врачи, да ещё и стоматологи?
"Вот сочиняет же… А голос-то какой знакомый".
— Да? — засомневался и Евгений Борисович. — А "это" он сам себе вставил?
Врач указал зеркальцем на нижние передние зубы пациента. Я не удержался и тоже подошел посмотреть, что там такого интересного. И увидел… "мост". К двум "живым" зубам аккуратно была прикручена золотая проволока, на которой затейливо крепилось несколько выбитых или вырванных зубов.
— Вы кто такой? — строго спросил меня Евгений Борисович.
И тут я рассмотрел лицо мужчины, опекавшего старика и забыл про все на свете "мосты", так как почувствовал себя персонажем индийского кино или бразильского сериала. На меня смотрел то ли мой двойник, то ли потерянный еще в младенчестве брат-близнец. Причем, не совсем такой, как я, а уверенный в себе, подтянутый и подкачанный. В общем, такой, каким я сроду не был и даже не мечтал быть. Я стоял и пялился на странного типа, и не знал, что сказать.
— Вы кто? — повторил врач.
— Саша Лукич, — ответил за меня двойник и заговорщицки подмигнул. — Тоже мой родственник. Тоже зубы лечить пришёл.
— Этот похож. Пусть ждет в приёмной, — сказал Евгений Борисович и продолжил: — Так и где же такие "мосты" делают? В туркменских аулах?
— Ну…
— Это ему лекарь из Афганистана сделал! — крикнул я из приемной.
А чего? Врать так, врать. Уходить я естественно никуда не собирался, и просто изнывал от необходимости получить хоть какие-то объяснения.
За спиной послышался тихий смешок. Я обернулся. Спящий кот, играющий шкет. Опять повернулся к врачу и перепуганному старичку. Но! Их не было.
Вместо Евгения Борисовича и его посетителей, я увидел прекрасную белую стелу. Юные красавицы с подведенными черной краской глазами несли куда-то цветы и фрукты. У моих ног стоял светильник. Справа и слева темнел бесконечный коридор. Справа доносилось тихое жужжание бормашины. Слева… Сначала было тихо, а потом послышались шаги. И вот на свет вышел… Я САМ. Одет "я" был в нечто, напоминающее белую плиссированную юбку длинною до колен, на плечах — широкий круглый воротник, украшенный драгоценными камнями, на голове — парик из мелких косичек, глаза подведены черной краской, так же, как у девушек, изображенных на стене.
— Вы… это я?..
— Как вариант.
— Не понимаю.
— Читай! — засмеялся двойник и сделал неприличный жест рукой.
Показал мне средний палец. Сначала я хотел обидеться, но потом заметил на пальце массивное золотое кольцо с изображением скарабея и надписью древнеегипетскими иероглифами, которую я, как это ни удивительно, смог прочесть.
Ахетатеп.
Единственный Друг Царя.
Маг и целитель.
Вот так вот, скромно. Стоп! Стоп… С каких это пор я читаю по древнеегипетски? Затем я понял, что не только читаю, но и довольно бегло говорю.
И говорил я на древнеегипетском языке с перепуганным стариком, сидевшем в кресле у стоматолога: "Ни о чем не беспокойтесь, повелитель. Все будет хорошо!" Судорожно вцепившись в ручки кресла, старичок смотрел на врача, как на шайтана и молился Озирису. Я потряс головой, отгоняя наваждение.
— Где мы?
— Там, где можем спокойно общаться. В "нашем" разуме.
То, что рассказал мне Ахетатеп (то есть я сам!) без сомнения заслуживает вашего внимания, потому что он поведал мне и о прошлом, и о будущем.
…Оказалось, до восьмидесяти лет жил я самой, что ни на есть, обычной жизнью. Учился, работал, женился, развелся. Еще раз женился, "нарожал" детей и внуков, овдовел, вышел на пенсию. Завёл рыбок и герань тринадцати сортов. Заскучал, приболел и собрался умирать...
Собрался умирать, но перед этим решил написать завещание. Пришёл к нотариусу. А тот меня и спрашивает: "Не хотели бы вы завещать свое тело на благо науки? Это очень благородно и выгодно".
— Нет! — твердо сказал я. — Я уже себе и место на кладбище присмотрел, и деньги на похороны отложил.
Нотариус стал уговаривать. Деньги большие предлагать, наличные, да еще всю сумму вперед. В общем, уговорил. Сговорились на двух с половиной тысячах долларов. Подписал я какие-то бумаги, получил деньги на руки и пошел домой. Дома еще раз подумал и передумал.
Эх! Лет двадцать назад потратил бы всё на путешествие на Кубу (всегда мечтал), лет сорок назад — на женщин (всегда их любил), а сейчас… Нет, ничего уже не хотелось. Жил я скромно, пенсии хватало, дети не забывали, навещали, помогали, чем могли. Значит и на могилку приходить будет кому, лишь бы она была, а для этого нужно иметь тело.
На следующий день 22 декабря пошел я к нотариусу забирать свое согласие назад. Глядь, а там, где был нотариус — заколоченная дверь и надпись "Вход к нотариусу со двора". И пошел я в обход. Вошел в темный подъезд, оступился на скользкой лестнице, упал и ударился головой об ступеньку.
…И пришёл в себя в научной лаборатории в 2404 году.
Заведовал лабораторией мой далёкий потомок Никанор Чжень-Лукич. Было Никанору без малого 180 лет. Выглядел он соответственно: сморщенный, лысый, не способный передвигаться без антигравитационного кресла и самостоятельно дышать без специальных приборов, вживленных ему прямо в спину. И был Никанор Чжень-Лукич тот еще кудесник.
Во-первых, в его лаборатории находилась нелегальная пространственно-временная установка (ПВУ-2300). Проще говоря, машина времени и телепортации способная перемещать людей и предметы, и во времени, и в пространстве. Во-вторых, была у Никанора мечта — жить вечно и, по возможности, хорошо. Да кто же такого не хочет, скажите вы. Но! Не у всех желающих есть такие знания и возможности, которые были (будут?) у Никанора Чжень-Лукича.
Лет до восьмидесяти с хвостиком Чжень-Лукич был выдающимся ученым с мировым именем, но потом попал под международный трибунал за запрещённые эксперименты над людьми, пространством и временем. В своей лаборатории Никанор находился на положении хорошо охраняемого пленника. Терпел он это долго — более, чем полвека, потом ему надоело, и он решил бежать. План был прост — сделать из себя сверхчеловека и скрыться от возможных преследователей на просторах времени. И вот пятьдесят лет назад Чжень-Лукич начал подготовительные этапы для реализации своего плана.
Сначала он создал пространственно-временной "карман" — параллельный "замкнутый" мини-мир, который он назвал Склад. Склад ученый "затарил" всем мыслимым и немыслимым оборудованием, компьютерами, приборами, одеждой всех времен и народов, лекарствами, продуктами длительного хранения и пр. Туда же Чжень-Лукич поместил и ПВУ.
Параллельно с созданием Склада, он разработал:
1 Программу "замещения" больных и старых клеток своего организма улучшенными нанитовыми аналогами, которые позволяли ему овладеть как сверхчеловеческой силой, так сверхчеловеческими умственными способностями.
2 Программу "совмещения" со Складом, чтобы дистанционно доставать оттуда необходимые вещи, силой мысли включать ПВУ и пр.
Затем Никанор стал искать человека, на котором эти программы можно было бы протестировать. Требований к кандидату выдвигалось немного, всего три: генетическое сходство, преклонный возраст и, так сказать, пребывание "вне системы".
Где бы такого человека взять? Думал, думал ученый… и вспомнил. Одно семейное предание. О прапрапрадеде, который жил себе и не тужил, а потом вдруг собрался написать завещание и таинственно исчез. Родне через три дня после исчезновения под дверь подбросили пакет с долларами. Деньги были потрачены на обучение внучки Олечки в инязе (по специализации английский и китайский). Внучка на третьем курсе уехала по студенческому обмену в Китай и вышла там замуж. Так началась история знаменитой династии русско-китайских ученых Чжень-Лукич.
Поразмыслив хорошенько над этим, Никанор решил, что с помощью квантовых голографических технологий 25 века и ПВУ ему удастся вырвать предка из омута времени. Что и было им искусно проделано. И стал я жить в лаборатории, а Чжень-Лукич проводить надо мной эксперименты. Организация, которой принадлежала лаборатория, называлась "ЧженьЛукичКорпорейшен", но сам Чжень-Лукич давно уже не входил ни в число ее собственников, ни в число акционеров. Когда я поинтересовался у Никанора, чем она занимается, он спросил:
— А чем занималось Аненербе?
— Не знаю…
— Вот и не знай дальше.
…Процедуры по превращению в "сверхчеловека" дались мне нелегко. Трижды я был в коме, дважды слепнул, обострился артрит, долго не проходили подкожные фурункулы, выпали последние зубы. Меня терзали страшные головные боли, снились кошмары, тошнило, но наступил день, когда всё прошло. Всё зажило, оздоровилось и омолодилось. Даже выросли новые зубы и волосы, лучше прежних.
Итак, чувствовал я себя отлично, выглядел замечательно, а вот Чжень-Лукич пребывал в прескверном расположении духа. У него всё получилось, что он задумывал, но только на другом человеке. Испытания показали, чтобы испробовать свою методику на себе, Никанору нужно изобрести устройство, которое проводило бы сложную многоступенчатую процедуру "сверхочеловечивания" автоматически.
От расстройства Чжень-Лукич впал в депрессию, из которой его вывели только форс-мажорные обстоятельства. Однажды он позвал меня и с позеленевшим лицом объявил, что об экспериментах стало известно хозяевам лаборатории и мне необходимо бежать. Никанора просто разрывало от злости из-за того, что не он, а кто-то другой воспользуется плодами его гениального плана. Прапраправнучек был готов придушить меня собственными руками и наверняка об этом подумывал. Однако злость на меня была мелочью по сравнению с ненавистью Никанора к своим тюремщикам. Он не хотел, чтобы они смогли воспользоваться плодами его многолетнего труда. И, вообще, хотел их проучить.
Чжень-Лукич "ввел" в мою память "непроизносимый" пароль от Склада, тем самым "отдавая" всё, что бережно подбирал для своей будущей вечной жизни и посоветовал затеряться от возможных преследователей где-нибудь в глубине веков.
Из секретной лаборатории будущего я "переместился" в Римскую Британию, "вылетев" из-под пространства прямо посреди военного лагеря, разбитого служивыми Девятого Римского Легиона. Был принят ими за лазутчика и арестован. Когда легионеры собрались меня пытать, я по неопытности "переместил" весь лагерь в Северную Америку.
Оставив римлян дружить с индейцами, я отправился на юг, на территорию городов-государств майя. Там достаточно долго и плодотворно выдавал себя за одного из богов местного пантеона, но, не поладив с жречеством по вопросам человеческих жертвоприношений, решил вернуться домой, в своё время.
…Мне захотелось вернуться в день своего исчезновения, занять свое "законное" место и в пространстве и во времени и жить спокойно дальше. Тем более, что я очень соскучился по родным и близким, даже по соседскому гадёнышу, подпалившему однажды мой гараж. Чжень-Лукич догадывался, что рано или поздно я попытаюсь вернуться, и категорически мне это не рекомендовал. Никанор говорил, что ни за что на свете не раскроет никому свой секрет "сверхочеловечивания", и поэтому меня будут искать, так как я являюсь прототипом. Однако я решил рискнуть.
…Первый "тревожный звоночек" прозвенел, когда я не сумел попасть в тот же день, из которого меня "изъял" Никанор. Чжень-Лукич предупреждал, что ПВУ очень точна. Если происходит какой-то сбой, если не удается попасть в запрограммированную дату, то это явный признак, что перемещение засекли внешние, скорее всего, враждебные силы. Исчез я 22 декабря 20… года, а вот вернулся…
Но обо всем по порядку.
На Складе я нашел одежду, в которой меня похитили, надел ее, подкорректировал внешность до "обычных" восьмидесяти с хвостиком и отправился к тому дому, где ударился головой об ступеньку.
Сел на скамейку напротив подъезда, прикрылся газеткой, как в фильмах про шпионов, и стал ждать… себя. Так и не дождавшись, додумался уточнить на Складе текущую дату. Уточнил. Не поверил… Переспросил у прохожих. Те, особо не удивившись (подумаешь, старый человек не знает какое сегодня число), подтвердили — да, сегодня 25 декабря.
Я испугался, заволновался, но все-таки не смог не поддаться искушению и отправился домой. Побыл дома, попил чая, полил цветы, покормил рыбок, пересмотрел все семейные фотографии. Никогда в жизни еще не был так счастлив. Хотел позвонить детям, но какое-то нехорошее предчувствие меня остановило. Вспомнив, что рассказывал Никанор, отнес деньги, которые нашел в кармане пальто, к дверям квартиры своего сына Артёма. Его дочь училась в инязе, но собиралась бросать учебу. Особых успехов Олечка не делала. И двух слов не могла связать ни по-английски, ни по-китайски, а плата за обучение в Харькове больно била по бюджету провинциальной семьи. Нажав на дверной звонок и оставив деньги, я побежал по лестнице вверх.
…Вверх, потому что внизу возле подъезда крутились подозрительные парни в военно-спортивных одеждах. Как только я побежал — побежали и они. Я выбрался на крышу девятиэтажного дома, преследователи поспешили за мной. Я перепрыгнул на крышу соседней пятиэтажки. Они тоже спрыгнули. Я "переместился" на миллиард лет назад, на дно какого-то океана. Они последовали за мной, но почти сразу погибли, потому что их тела оказались более "человеческими", чем мое, усовершенствованное Чжень-Лукичем.
Больше я не рисковал. Решил держаться подальше от "настоящего" и обосноваться в прошлом, "легализовавшись" в Древнем Египте времен ІV династии под видом странствующего ученого-врача Ахетатепа, потерпевшего кораблекрушение.
Почему врача? Потому что Чжень-Лукич просто "нашпиговал" Склад "умным" медицинским оборудованием, приборами и медицинской информацией от нейрохирургии до методов нетрадиционной медицины. Грех было не воспользоваться. Почему я выбрал имя Ахетатеп? На древнеегипетском это означает "горизонт истины". Согласитесь, звучит солидно.
Первым делом, я излечил от косоглазия сына капитана торгового судна, подобравшего меня на обломке мачты в открытом море. На этом судне я добрался до порта, а оттуда до Мемфиса, столицы Египта. Там я за неделю вылечил семьдесят шесть человек от кишечных паразитов и срастил десятка два сложных переломов рук и ног (производственные травмы — возле города шло активное строительство пирамид).
Слава об Ахетатепе, которому подвластно любое заболевание, дошла до дворца фараона после того как я исцелили мужа одной знатной дамы от храпа.
Знатная дама была подругой третьей старшей жены фараона, страдавшей аллергией на кошачью шерсть. Сами понимаете, в Древнем Египте с его культом кошек страдать аллергией на шерсть священных животных, означало быть отвергнутой, а то и проклятой богами.
Исцеленная фараонша не знала как меня и благодарить. Прислала мне корзину кураги, несколько рулонов льняной ткани, полдюжины париков, лакированный расписной саркофаг из ливанского кедра, трех рабов, наложницу — нубийку Нефрусебек (похожую на кубинку), подарила финиковую рощу, пригласила жить во дворце и занять должность ее личного целителя.
После того как я изготовил, для изысканных дам дворца, чудодейственную мазь, полностью и навсегда, уничтожавшую растительность на лице и на теле, и сделал всем желающим татуаж губ и бровей с гарантией на три года, мой авторитет признали все старшие и младшие жены фараона, а также их дочери и служанки. Не стоит и объяснять, за что меня невзлюбили поставщики косметических средств ко двору фараона и начали плести интриги. Жрецы Озириса, Амона, Исиды и прочих небожителей также почувствовали во мне потенциальную угрозу, присоединились к заговорщикам и стали активно им помогать.
Мне, как "сверхчеловеку", они никакого существенного ущерба причинить не могли, но немного раздражали. Набросали крокодильего помета под двери, подмешали яд в вино (перед гостями неудобно получилось), поломали паланкин, срубили столетнюю финиковую пальму, украли кота-мышелова, довели нубийку до нервного срыва (рассказами про вечные муки в загробной жизни).
Бедная женщина замоталась в дырявый плед и целую неделю просидела на крыше в ожидании конца света, отказываясь от еды и выполнения "наложных" обязанностей. Ну, кому такое надо? Слезла она, только когда я пригрозил самой страшной для жителя Древнего Египта карой. Сказал, что отберу у неё имя. Её имя означало "прекрасная, как крокодил", и она этим очень гордилась.
…Сперва я хотел договориться со своими недоброжелателями по-хорошему. Одним дал взятку, других бесплатно подлечил, третьим морду набил в дворцовой подворотне. Но враги не унимались, и стали обвинять меня в заговоре против фараона.
Вот по такому, прямо скажем, безрадостному поводу, я впервые предстал перед правителем Египта — фараоном Менкауром.
Бритый налысо и до жути визгливый жрец Амона зачитал мне обвинение в государственной измене. Читал долго, так как начал с экскурса в далекие доисторические времена, когда Египтом еще правили боги.
…Фараон вел себя странно. Мне показалось, что коронованной особе на всё по фиг. Менкаур сидел на троне, смотрел перед собой застывшим взглядом и явно ждал, и не мог дождаться, когда мероприятие, наконец, закончится…
Однако древнеегипетское общество было просто помешано на презумпции невиновности. Осудить человека, не предъявив свидетельств, доказательств, улик было невозможно. Судебные разбирательства по краже курицы длились годами. А тут заговор против фараона.
И началось… Три дня без остановки выступали жрецы и колдуны. Утверждали, что у них было одно и то же видение, но в разных вариациях:
…Ахетатеп, приставляющий кинжал к сердцу фараона,
…Ахетатеп, бьющий по затылку фараона тяжелой палкой,
…Ахетатеп, натравливающий на фараона и его главного наследника гиен и крокодилов и т.п.
Дворцовый ясновидящий-кастрат дал суммарное толкование пророчествам: "Злоумышленник еще не определился со способом убийства. Но боги уже посылают верным слугам правителя недвусмысленные предупреждения".
Все они (жрецы, колдуны, кастрат) были настолько убедительны, что я и сам засомневался в своей невиновности.
…Менкаур слушал молча. С дикой тоской в глазах…
Потом стража притащила капитана корабля, на котором я добрался до Египта. Бедолага, стараясь не глядеть мне в глаза, стал рассказывать, что я, оказывается, делился с ним планами по свержению фараона с первого же дня, как меня подобрали в море. И вообще, скорее всего я нубийский или ассирийский шпион.
…Фараон смотрел куда-то вдаль поверх голов, в глазах блестели слезы, ноги в золоченых сандалиях нетерпеливо притоптывали…
Стражники приволокли семь служанок и пять престарелых бездетных наложниц, которые не происходили из знатных семей и давно уже не интересовали фараона. Замученные женщины в окровавленных изорванных одеждах, стриженные (у них отобрали парики), стали давать против меня показания. По их словам с каждой из них я многократно обсуждал планы по свержению правителя. Со всеми, кроме одной…
Женщина, на вид одногодка фараона, со следами былой красоты и кровоподтеков на лице, неожиданно отказалась лжесвидетельствовать. Я узнал ее. В молодости она некоторое время пользовалась расположением Менкаура, хотя была лишь дочерью человека, присматривающего за охотничьими собаками царя. Но правитель быстро к ней охладел из-за бредовых сплетен о том, что, якобы, по ночам её посещает бог с собачьей головой. Когда умер от укуса змеи её ребенок, а по дворцу вышло распоряжение о сокращении расходов, женщину из наложниц перевели в служанки.
При дворе фараона её считали малохольной за любовь к бездомным псам и за принадлежность к мало популярной секте Белого Анубиса. Я терпеть не могу сектантов, но собак люблю, и пару раз изготовил женщине лекарства для ее блохастых друзей, не взяв с неё денег. И вот эта несчастная, избитая женщина, перед лицом божественного фараона Менкаура, во всеуслышание заявила: "Ахетатеп — невиновен!"
Фараон даже бровью не повел. Если между ним и этой женщиной когда-то была любовь, он уже ничего не помнил. Даже ее имени. Её слова не имели никакого значения.
Здоровые, как дикие кабаны, стражники хотели поколотить старую служанку за строптивость, но я их остановил:
— Не бейте её! Я докажу свою невиновность! Принесите десять вязанок дров и сложите из них костер. Я взойду на него и, если говорю правду, огонь меня пощадит.
И тут фараон впервые оживился.
— У нас, вообще-то, так невиновность доказывать не принято. Мы же не варвары, как ни как, а цивилизованная страна. И дрова нынче такие дорогие. Их из Нубии везут, а у нас с ней война.
— Дрова за мой счет, — успокоил я правителя.
Все стали уговаривать Менкаура, чтобы он разрешил мне "самосжечься". Жрецы даже согласились дровишек подкинуть — по вязанке "с носа", то есть с храма. Ну, скучно людям стало, а тут такое реалити-шоу!
Окончание всследующем посте.
Нет, в комментарий не помещается.
Стоматолог для фараона (Александра Хохлова) Часть II(окончание)
Когда я была маленькой, то страшно любила танцевать. Особенно мне нравились народные танцы. Причем — все. Русские, украинские, индийские, испанские… Нравились за самобытность, задорную музыку, яркие костюмы. Особенно, за костюмы. В 70-е годы одежда для детей, хоть и шилась из натуральных тканей, но была блеклых расцветок. Я так к этому привыкла, что долгое время не сомневалась, что в мире нет ничего ярче, чем осенние листья дикого винограда.
Как же я ошибалась…
***
Суббота, 10.00
Городской ДК
(второй этаж)
Шла генеральная репетиция концерта "Дружба Народов", в котором принимали участие все детские сады нашего городка.
Оригинальная задумка была такой: каждый садик представляет какую-либо союзную республику. В те благословенные годы детских садов в нашем провинциальном городе было намного больше, чем пятнадцать, поэтому республик на всех не хватило, и некоторые детские группы готовили выступление-танец, посвященное одной из стран социалистического блока или одному из малых народов Союза.
Нам по жребию досталось быть "русскими".
Впервые увидев костюмы для танца несколько недель назад, мы слегка разочаровались. Мятые, ядовито-зеленого цвета, обшитые колючей (елочной!) мишурой, наши костюмы явно проигрывали по сравнению с нарядами других республик, стран и народностей.
И мне, и моей танцевальной группе, да и всем участникам концерта больше всего нравились грузинские костюмы. Ладно пошитые, подогнанные каждому участнику по фигурке, они не могли не восхищать.
У мальчиков на черных пиджачках были нашиты необычные карманчики ("Это для пуль", — высокомерно объясняли "грузины"). У девочек к костюму прилагалась кружевная фата ("Как у невесты!" — чуть не плакали от зависти остальные девчонки), парик (две чудесные черные косы) и самое невероятное… Платья других участниц были короткими (иногда, даже чересчур), а ЭТИ ПЛАТЬЯ были длиной до самого пола! Девочки в таких элегантных платьях выглядели не ряжеными куклами, а самыми настоящими маленькими представительницами Грузии. Но я не унывала. У меня были заботы поважнее. Мой партнер по танцу, до жути тупой мальчишка, никак не мог запомнить порядок движений в танце.
— Игнат, я должна с тобой серьезно поговорить, — сказала я ему. — И предупредить! Если на выступлении ты хоть раз ошибешься, я тебя побью. Прямо на сцене!
— Дети! Все сюда! — стали собирать нас воспитательницы, замученные тетки, лет 30-35-ти. — Идёмте мерить новые костюмы!
Новые костюмы?.. Звучит здорово!
Оказалось, что спонсором костюмов для нашего детского сада (или другими словами, шефом) выступал химический комбинат красителей для тканей. Новые костюмы изготовили из настоящего атласа, покрашенного самыми лучшими красителями.
Так как мы собирались танцевать московскую кадриль, для мальчиков пошили жемчужно-белые рубашки-косоворотки с разноцветными поясками и черные укороченные штанишки, а для девочек — приталенные платья-сарафанчики длиной чуть ниже колен: индигово-синий, малиновый и изумрудный.
Ах, что это были за цвета!.. Что это были за платья!.. В восторге были даже наши воспитательницы. Все: и дети, и взрослые, сошлись на том, что никто и никогда не видел вещей настолько ярких и красивых. Мне после примерок досталось платье малинового цвета.
Принарядившись, наша "маленькая стая" направилась, было вниз, на первый этаж. Туда, где холл дворца культуры украшали зеркала во всю стену.
— Девочки, вы куда пошли? — удивились воспитательницы. — А короны надевать?
КОРОНЫ?.. К такой неземной красоте… ещё и короны?!
Эти короны, похожие на три полумесяца, потрясли наше детское воображение ещё больше, чем чудесные платья, покрашенные и пошитые нашими любимыми шефами.
Наконец-то, и на меня надели корону и отпустили полюбоваться на себя в зеркало. Какая это была корона! Огромная, полупрозрачная, в тон к платью, украшенная блестинками, с хрустальными сережками внизу. Такой короне позавидовала бы сама царевна-лебедь из сказки про царя Салтана!
Меня и моих друзей переполняла такая радость, что мы не сразу разглядели неприятную перемену, которая произошла в других участниках концерта "Дружба народов".
***
11.00 (на сцене и за сценой)
Первая, вступительная, часть концерта была сравнительно короткой.
Она заключалась в том, что от каждого детского сада выходил один представитель и читал хвалебный стишок в адрес какого-либо городского предприятия: "чулочки", хлебного комбината, завода взрывчатых веществ и т.д.
В нашем детском саду эту ответственную миссию поручили мне, и я успешно справилась с чтением стишка в честь химкомбината. Говорю это без ложной скромности, потому что по условиям концерта, каждый, кто выходил читать стихи, должен был держать в руках изделие предприятия, так вот, кому-то досталось держать в руках маленькую булочку или носочки или какой-то муляж из папье-маше, а мне — большой и страшно тяжелый фолиант с образцами окрашенной ткани.
Вторая часть концерта была танцевальной. Всех ее участников собрали за сценой. Вот тогда-то мы и заметили перемену, произошедшую в детях из других детсадов.
Никто не порадовался нашим обновкам, никто не подошел нас поздравить. Наши новые красивые костюмы встретили среди других "братских народов" глухое неодобрение. Их восприняли, как предательство. Бывшие фавориты концерта — "грузины", демонстративно стали нас сторониться, "прибалты" встречали наши взгляды кривыми усмешичками, остальные "народы" – выжидательно помалкивали.
***
11.30 (за кулисами)
В половине двенадцатого нас рассадили на специальных ступенях-скамейках лестницы, на которую обычно ставят детский хор. Группу нашего детсада (за самые красивые костюмы) решено было посадить по центру. Впереди висел бархатный тёмно-красный занавес, который должен был, вот-вот, раздвинуться и показать публике "семью братских народов".
И началось…
— В этот знаменательный для нашей страны год… тра-та-та… в юбилейный год для нашего градообразующего предприятия… тра-та-та… — доносилось из-за занавеса со сцены.
В это время меня кто-то сильно дернул за сережку. Я подумала, что это шутка такая или случайность, и продолжала сидеть спокойно в предвкушении своего выступления.
— …мы проводим концерт, посвященный вечной и нерушимой дружбе братских народов нашей страны и всех народов дружественных социалистических стран мира… — продолжала ведущая.
Меня дёрнули ещё сильнее! Теперь уже с двух сторон! Я обернулась. На меня с издёвкой смотрел мальчишка из чужого сада.
— Ты чего?
— Ничего.
Точно так же, как и меня, изводили всю мою танцевальную команду — и мальчиков, и девочек, но девчонкам, наверное, из-за красивых корон, доставалось намного сильнее.
— Мирные инициативы нашего правительства… тра-та-та… созидание… тра-та-та… разоружение… тра-та-та…
Как настоящий советский ребенок, с трёх лет отданный в детский сад, я прекрасно знала, как надо поступать в подобных ситуациях. Когда меня ещё раз дернули за серьгу и пнули кулаком в спину, я показала своему обидчику, что у меня от природы хорошо поставлен удар левой. И правой тоже…
— Не дайте им сломать короны и украсть пояса!!! — завопила Вика Собакина, барышня в голубой короне и синем сарафане.
И началось…
Нас было шестеро против всего "мира". Но мы так лихо отбивали атаки, что вскоре нам удалось сбросить нескольких "агрессоров" с лестницы, на которой все сидели. К счастью, никто серьезно не пострадал.
Когда наши обидчики попытались вернуться на свои места, мы их, естественно, не пустили. И драка началась с новой силой, втягивая в себя, постепенно, и те танцевальные коллективы, которые сначала старались соблюдать нейтралитет.
— Вы хотели драться с "русскими"? Вот идите к ним и деритесь!
— Но мы можем подойти к ним только через вас! Пропустите! А не то сами получите!
— Кто получит? Мы получим?! А вы сами получить не хотите?!
Занавес раскрылся на жизнерадостной фразе:
— А теперь поприветствуем участников нашего концерта… (пауза)… "Дружба Народов"!
Что же увидели зрители? А вот что…
Мы были единственной группой, что сидела на своем месте. И ни одна пылинка не попала на наши костюмы, ни одна блестка не упала с корон. Мы сверкали и сияли. Все остальные "страны" сидели вперемешку, вцепившись друг другу в одежды или в волосы. Некоторые "братские и дружественные" — запыхавшиеся и растерянные, стояли возле хоровой лестницы. Многие плакали.
Ведущая концерта, молоденькая студентка музучилища, пришла в ужас. Она так на нас смотрела, будто никогда в жизни не видела дерущихся детей.
В зале начали смеяться. Сначала тихо. Потом, все сильнее и сильнее. В конце концов, зал сотрясал просто гомерический хохот.
— Занавес! Занавес!! Занавес!!! — расстроено выкрикивала ведущая.
Занавес закрылся.
Думаете, концерт на этом закончился? Ничего подобного.
***
11.45 (за сценой и на сцене)
Воспитательницы объяснили ведущей, что на детских утренниках ещё и не такое бывает. Директриса ДК философски пожала плечами и предложила, говоря современным языком, "перезагрузку" концерта.
Нам прочитали мораль по поводу недопустимости подобного поведения для детей Страны Советов (никто не запомнил ни единого слова), всех плачущих отвели умыться, затем снова рассадили по местам, и стали ждать, пока в зале пройдут смешки.
В этот раз над нами посадили "китайцев", а не тех приставучих хулиганов, уже не помню, какую они там представляли страну или республику. Взрослые, не такие уж и дураки, как думают о них дети. Если им нужно, то они начинают соображать, во всем разбираться и с первого взгляда определяют зачинщиков драк.
Китайские костюмы были скромны — тёмно-синие рубахи с симпатичными пуговицами из намотанной ткани и штаны, а на головах — необычные конусовидные шляпы, завязывающиеся темной лентой под подбородком. Сидели "китайцы" тихонько, сложив руки на коленях, не разговаривая ни с кем, даже друг с другом. Я вспомнила — когда началась драка, они дружно встали, отошли подальше от лестницы и с умеренным интересом наблюдали за всем происходящим со стороны.
Наши "враги" успокаиваться и не собирались. Как только мы расселись во второй раз — они сразу начали подбивать "китайцев" на всякие каверзы. Мы, как настоящие маленькие медвежата, стали "рычать" на "китайцев" и грозить им самыми страшными карами, если они посмеют пойти против нас. В ответ "китайцы" вежливо улыбались и загадочно молчали.
Наконец, зал устал смеяться, занавес раздвинулся и наш многострадальный концерт продолжился.
Выступали мы хорошо. Во всяком случае, мне понравилось.
Мой партнер по танцу Игнат Сизов ошибся во время выступления, всё-таки повернул "не туда", как и на репетициях. За что получил тумака прямо на сцене, как я и обещала. В зале опять засмеялись. Мне от этого было ни холодно, ни жарко — я была собой очень довольна. Помахав всем на прощание малиновым платочком, я закончила свое выступление.
А дальше началось самое интересное…
***
13.40 (за сценой)
Думаете, я стала бы рассказывать вам эту историю, только для того, чтобы посмеяться над дружбой народов? Да ничего подобного! Слушайте, дальше!
Все больше групп заканчивали выступать и собирались за кулисами. Дети общались, веселились, давали померить друг дружке костюмы. От нас все старались держаться подальше. Мы тоже держались особняком. Зачем якшаться с всякими завистниками? Какая от них польза?
Наконец прошло последнее выступление, и концерт закончился. По задумке организаторов по окончанию мероприятия нас должны были собрать вместе и прочитать пафосную завершающую речь, что и было сделано. Зрители (родители, бабушки, дедушки, братья и сёстры и другие родственники, а так же друзья и соседи выступающих) откровенно заскучали и начали потихоньку расходиться.
И тут… Нам стали раздавать призы! Всем одинаковые, но это не огорчило нас ни капли. Ведь призами оказались плитки шоколада "РотФронт"!
Не знаю, понимаете ли вы, что такое для шестилетнего советского ребенка из провинции БОЛЬШАЯ плитка московского шоколада "РотФронт"? Мы не смели поверить в свое счастливое счастье…
Золотисто-коричневая обертка, с тоненькой красной надписью "РотФронт", сладко пахла, но мы не спешили ее срывать. Мы и раньше ели конфеты этой фабрики, но такую обёртку в нашем городе ещё не видел никто. Красивая неброскость шоколадки наводила на мысль, что она предназначалась для взрослого человека, а не для ребенка. Кто-то из нас даже высказал предположение, что это — шоколад лётчиков-полярников!
И вдруг…
— Эй, русские! — позвали нас со стороны "братских народов".
Мы сделали вид, что не слышим. Не потому, что не отзывались на "русских", а потому, что не ожидали услышать ничего интересного.
— Не стойте, не рассматривайте свой шоколад, а начинайте его есть! Сюда идут воспитатели и будут его отбирать!
А вот это уже… информация к размышлению! Причем, думать надо быстро!
Вестником плохих новостей стал высокий мальчик, чью братско-народную принадлежность уже невозможно было определить. Помимо всего прочего на нем были надеты: расшитые бисером якутские унты, украшенная лентами гуцульская безрукавка и золотое цыганское монисто, а на парик с длинными косами он ухитрился натянуть маленькую шапочку с приклеенными черными пейсами. Это… внушало уважение. Сразу было видно, что кадр дружит со всеми и, наверное, много знает.
И мы снизошли до разговора:
— Зачем воспитателям наш шоколад?
— Себе заберут, — хихикнул мальчишка и зашелестел обёрткой.
Понятно… Вопрос был глупым. Кто же позволит маленькому ребенку, самому распоряжаться таким сокровищем, как плитка ротфронтовского шоколада?
С противоположной от нас стороны раздались обиженные всхлипы и рассерженные окрики воспитателей. Ни в коем случае, я не обвиняю воспитательниц в попытке присвоить наш шоколад. Скорее всего, они действовали из самых благих побуждений. Ну, нельзя же, в самом деле, позволить детям бесконтрольно объедаться шоколадом?
Хотя… как знать… как знать.
Дела были совсем плохи. Деваться некуда. Голоса воспитателей послышались и с другой стороны. Мы окружены! Но сдаваться никто не собирался! Потому что русские не сдаются! Это знают даже маленькие дети! Разворачивая на бегу обертку и фольгу, откусывая немыслимо вкусные куски шоколада, мы, вшестером, не сговариваясь, опять полезли на хоровую лестницу. Вслед за нами, оценив идею, устремились и другие "братские народы".
Воспитательницы не могли "полноценно" последовать за нами, так как детская хоровая лестница была достаточно хрупким сооружением. Во всяком случае, если бы сразу несколько взрослых, нехуденьких теток залезли на лестницу и предпринимали бы на ней какие-либо активные действия — лестница точно не выдержала бы и развалилась.
— Мы отдадим шоколадки вашим родителям! Если вы сразу все съедите — у вас потом будут болеть животы! — надрывно кричали воспитатели, но слишком поздно было что-то объяснять.
С помощью поясов от костюмов мы затягивали обратно на лестницу тех, кого нашим бедным воспитательницам все-таки удавалось с нее стащить, отдавали друг другу куски шоколада, если воспитатели пытались вырывать их у нас из рук, откусывали, кто, сколько мог, и передавали дальше. Все закончилось только после того, как "темнокожий" мальчишка в пестрой тюбетейке выкрикнул "Вива, Куба!" и проглотил самый последний кусок.
Уставшие воспитатели, махнув на нас рукой, пошли к директору ДК пить чай и валерьянку. А мы слезли с лестницы и стали дружить… Все со всеми!
Тем, кто не верит в дружбу народов, скажу одно — ну, и не верьте! А я верю! Мы верим! Мы даже разрешили другим "народам" померить свои эксклюзивные сарафаны.
Только КОРОНЫ — никому не дали, сказали, что они очень крепко закреплены специальными заколками, которые делают только на военных заводах. Вот так!
Занавес.
Размещено с разрешения автора и по её непосредственной просьбе.
Тихосамсо 3000 (Александра Хохлова и Дмитрий Орлов) Часть I часть I
А вот что дальше случилось, помню смутно… Помню субботний вечер, который начинался очень даже томно. Тётя с мамой разгадывали кроссворды.
– Участник корриды, выступающий во второй терции зрелища. Его цель — воткнуть в тело быка пару небольших копий. Четвертая буква «д», девятая - «мягкий знак».
– Бандерильеро, – любезно подсказала слово Товарищ Память, и зловеще захихикала, будто она знала что-то важное, а я нет.
Меня даже не ругали за оливковое масло, что я не купил, зато, отложив в сторону кроссворд, допросили по полной за несанкционированные траты.
- Ты понимаешь, Юлий, что мы не можем себе это позволить?
- Да, мама, - замямлил я, ловя на себе презрительные взгляды всех своих персонификаций.
- Деньги лишние завелись, да? Эх, Юлий, Юлий… Матери бы помог или порадовал чем, - заметила с укоризной тётка. – Тамарка вон, сколько лет мечтала об экскурсии в Астрахань на теплоходе. Правда, Том?
- Да. И тётя Люба мне бы компанию составила. А то, сколько нам уже осталось? – так грустно добавила мама, что у меня сердце от жалости защемило, но, чуя к чему дело клониться, я предпринял робкую попытку сопротивления.
– Да что в той Астрахани хорошего, мам?
- Арбузики, рыбка… - мягким мечтательным голосом произнесла мама.
- …презентация омолаживающей косметики.
Участникам круиза на теплоходе скидки от 40 до 80 процентов, - задумчиво процитировала тётка, вертя в руках какой-то рекламный буклет. И, не выходя из задумчивого состояния, велела:
- Ты, Юлий, давай-ка, тащи сюда свою игрушку.
- Зачем?
- Мишку Загоркина помнишь? Одноклассника твоего? Мы с ним сговорились, он за сорок семь тыщ пятьсот рублей самокат у нас и купит.
- Зачем ему самокат? У него машина есть.
– Для племяша подарок.
– А с кредитом как быть? – слабо трепыхнулся я.
Мама скромно потупилась, тётка развела руками:
- С кредитом, милок, сам разбирайся, хоть на вторую работу устраивайся. Взрослый ты. Сам напортачил, сам свои проблемы и решать должен. Согласен?
- Да, - покивал я головой, как зазомбированный.
Рядом нарисовалась Жаличка, присела на скамейку и стала вяло ковырять землю ножкой. Вела она себя на удивление тихо, что меня насторожило. И, как, оказалось, не зря.
– Где самокат, Юлий? – спросила мама.
Я растеряно огляделся по сторонам. И вправду, где он? Со зловредной ухмылкой Товарищ Память показала мне средний палец правой руки, и тут я понял, что… ничего не помню.
Нет! Я резко вспомнил, как приехал с самокатом в Нижние Выси, как раскрасневшаяся тетка орала: «Ирод, совсем мать не жалеешь!», как мама вторила ей далёкой авиационной сиреной: «Да в кого ж ты такой непутёвый… ну в кого?! Кормишь его, воспитываешь, а он...». И всё. Опять провал в памяти.
– Дурачком не прикидывайся! – снова стала кричать тётка, но я уже её не слушал и не слышал.
Внимание моё привлекла приоткрывшаяся калитка и зазвучавшая невесть откуда бравурная музыка, полностью заглушившая противный тёткин голос. В образовавшийся зазор протиснулся стройный до худобы, смуглокожий мужчина. Его вызывающе нарядный костюм малинового цвета резко контрастировал с окружающей дачной действительностью. У меня в глазах зарябило от золотого шитья и блёсток, которыми был украшен камзол гостя. В руках гость держал то, что походило на смешные цветные ершики для сметания пыли, но при ближайшем рассмотрении оказалось заостренными, наподобие гарпуна, пиками.
– Хола, синьоро! Как ви поживаетье? – поприветствовал он меня с сильным нарочитым акцентом, похожим на испанский. – Я есть бандерильеро. Я есть ваш маэстро.
Товарищ Память, Адик, Вреэкс и Жаличка встретили маэстро радостными возгласами и аплодисментами. Под крики моих родственниц «Куда ты смотришь, Юлий?!» маэстро станцевал зажигательный народный танец, предположительно испанский. Затем подошёл и представился:
– Я – Тихосамсо-3000, персонификация ИТП№1.
– Индивидуальная тренинговая программа «Учимся говорить НЕТ», – объяснил Адик.
– Это как понимать? – замер я в нехорошем предчувствии.
Бандерильеро подозвал Врэкса, они крепко пожали друг другу руки, и маэстро снизошёл до объяснений:
– Дорогой Юлий, мы сыграем с вами в одну игру. Я буду танцевать вокруг ваших прЭлестных родственниц танец смерти, время от времени пытаясь воткнуть в них бандерильи, – сказал он, показывая мне острые кончики ёршиков.
– Танец смерти?! Нет! – выдохнул я.
– Отлично! – похвалил маэстро. – Говорите так каждый раз, когда я буду замахиваться.
Ждать долго не пришлось. Под гитару и кастаньеты, под ритмы фламенко, маэстро исполнил несколько красивых танцевальных па вокруг мамы и тети. В тот момент, когда тётя Люба спросила: «Отдашь самокат по-хорошему или нет?», красиво выгнувшись назад, маэстро размахнулся и направил бандерильи в теткину спину. В последнюю секунду перед ударом я успел прокричать:
– Неееет!!! – чем дико напугал маму.
Пора было заканчивать этот цирк! Я знал, что маму и тётю мне не остановить, даже если я буду твердить «нет» еще сто лет. Небольшую передышку дал мне тотальный обыск. Дорогое семейство перевернуло нашу дачу вверх дном.
- Адик! – мысленно позвал я. – Скажи, как всё это можно остановить?
– В каком смысле – остановить? – удивился Адик.
– Остановить работу Тихосамсо.
– Обратись в центр техподдержки Тихосамсо.
– Издеваешься? Как же так? – расстроился я. – Юаний говорил, что даёт мне временную демонстрационную версию.
– Демонстрационная версия остановится только после появления персонификации какого-либо серьезного заболевания.
– Например?
Адик задумался и стал перебирать варианты:
– Лучевая болезнь? Вирус Эбола? Коронавирус?
– Скажи ещё – чума! – мысленно простонал я.
– О! Точно! Чума!
Заговорившись с Адиком, я чуть не пропустил очередную тётину сентенцию:
– Ишь какой, самый умный! Думаешь, спрячешь от нас свой драндулет? Ты посмотри, до чего мать довёл! Она с ног валится от усталости! Совесть есть?
– Нееет! – закричал я, но кончик бадерильи успел задеть пухлое тетино плечо.
Тётя Люба затряслась, как студень при переносе с балкона на новогодний стол, её осветленные волосы с отросшими черными корнями встали дыбом, как иглы дикобраза, она промычала «мы-мы-мы-мы», ухнула и осела на землю. Я бросился на помощь, но тётка махнула рукой, будто отгоняла страшное видение. При этом страшно ей было, а вот… удивления не было никакого! От слова совсем! Это показалось мне весьма странным и любопытным. Поэтому, дождавшись, когда мама поведет непривычно тихую тётю Любу в дом, я осторожно последовал за ними.
И не зря!
– Ох, говорила я тебе Томка – рожай дочь, не послушала ты меня… – причитала, не успокаиваясь, тётка, пока мама укладывала её на оленью шкуру. – Ох, беда, беда. Началось!
- Что началось, Любаня? Что?
- Всё… ой, всё…
- Помню, как ты про дочь мне твердила. Я его Юлием и назвала, чтоб ты довольна была. Да объясни толком! Ты поняла, что это было?!
Но толком – не получалось, тетя всё подвывала и приговаривала:
– Бедные мы с тобой, бедные, Тамаркаааа… Как бы нам на этой шкуре всю жизнь, обнявшись, просидеть не пришлось.
- О чём ты, Любаня?
– О чём я?! – взвизгнула тётка. – Ты что, забыла, что с Юликом творилось, когда он маленький был, и сердиться начинал? Как искрило всё, как лампочки перегорали…
- Ой, помню, Любочка, ой горе то, какое, – заплакала, запричитала мама. – Божечки, думала, всё прошло, а всё ещё хуже стало.
– А как он телевизор мой сжёг, за то, что я ему мультики посмотреть не дала, помнишь?
– Ох, ну опять ты про этот старый телевизор, - поцокала языком мама, сразу успокаиваясь. – Сколько можно!
– Сколько нужно! – отрезала тётка. – А помнишь байки, что бабка Антонина про деда Ургэла травила?
– Какие?
– Что шаманом он был настоящим.
– Как так? – удивилась мама. – А я помню, что оленеводом и героем труда.
Тетя проворчала, что одно другому не мешает, что дед, скорее всего и героем труда стал, благодаря шаманству. Рассказала, что когда он злился, то молнии с ясного неба посреди зимы слетали и оленя до костей прожарить могли. И не только оленя! Домашние деда Ургэла только тем и спасались, что на оленьих шкурах сидели, глаза поднять, встать в полный рост боялись.
– Только того, кто на шкуре оленьей тихо сидел, делами своими занимался, молния и не трогала! – добавила тётка.
– Так вот чего бабка шкуру с Севера с собой тащила, - с уважением протянула мама.
– Да! Сбежала ведь она от деда, год пожили, и сбежала, а шкуру с собой взяла. На всякий случай.
Дальше тетка рассказала, что дар этот или проклятье только по мужской линии передается, поэтому их бабка и рада была, что дочку родила, а деду это не понравилось. Осерчал он, и они разругались.
– И это шкура того оленя, что дедовой молнией убило. Шкуру у бабки Академия наук взять на исследования хотела, но она не дала! Бабку Антонину даже Сталин просил отдать шкуру на исследования, а она не отдала. Так Ургэла боялась!
– Ну, это уж точно байки, – не поверила словам сестры мама. - Сталин, прям, её лично просил?
– Может и не Сталин, а Троцкий. Или Дзержинский. Или Яков Блюмкин, да только…
Далее разговор потёк по такому неконструктивному руслу в стиле любимого теткой телевизионного канала РенТиВи, что я быстро потерял нить рассуждений. А ещё меня отвлёк непонятый шум, лязгающие, позвякивающие ритмичные звуки, будто калёный металл пел свою песенку. Точнее – будто кто-то точил топор.
Обернувшись, я увидел, что посреди двора стоит точильный аппарат на ножной тяге, а за ним расположился палач – высокий широкоплечий мужчина, с накачанными руками и пивным животиком. Выглядел он как типичный палач из фильмов про Средневековье. Но, если чёрные обтягивающие штаны и стильный красный колпак могли быть киношным реквизитом, то огромный топор на длинном древке, покрытый бурыми пятнами крови на бутафорию не походил.
– Это – Тихосамсо-3000, персонификация № 004 «Подавленная агрессия», в простонародии – Моняк, – упавшим голосом сообщил Адик.
- Можно просто Моня! – крикнул палач, отсалютовав топором. – Приятно познакомиться!
- А уж мне то, как приятно, - пробормотал я, представив, как за мной теперь повсюду будет таскаться еще и Моня с топором. – Адик, – совсем потеряно спросил я - А, сколько вас вообще?
- Во «времянке»? – прикинул Адик. – Полтыщи персонификаций, ну и еще сотенки две тренинговых программ. А что?
– Да ничего. А этот Моня, он человека убить может?
– Могу! – крикнул мне радостно палач. – Ща! Топор доточу и смогу! Ты только скажи кого надо, а то я сам выберу. Гы-гы! – неприятно пошутил он, а может, что и не шутил.
Жаличка, вон, даже и не улыбнулась, а, достав из кармана блокнотик, принялась скоренько строчить список. Имена мамы, тёти Любы, Мишки Загоркина шли в нём под первыми номерами, даже папа там был, правда, не в первой десятке.
– О-о! – нахмурился вдруг Адик. – Началось! Патрулеры идут!
– Кто? Где? – замер я, завертев головой по сторонам.
В трёх шагах от меня пространство вдруг раздвинулось, будто невидимая рука расстегнула застёжку «молнию» на одежде. Из образовавшейся «прогалины» вышли крепкие ребята, одетые в грубые коричневые сарафаны и тёмно-синие кокошники. Я понимаю, что это может и смешно звучит, но вы бы их видели, вам бы смеяться сразу перехотелось, настолько парни были суровы. Впереди себя они вели Феофу Юания, что шёл, понурив голову, держа руки за спиной. Увидев меня, он оживился. Думал, обрадовался, но нет:
– Ты зачем рассказ написал, Берёзкин? – заголосил он. – Зачем рассказ написал, я тебя спрашиваю?!
– Хео рассказ, Юаний?! – попятился я от него.
– Тихосамсо-3000!
– Не писал я ничего!
– Напишите! – твердым тоном сказал мне один из патрулеров.
– Да не хочу я ничего писать! – занервничал я.
– Напишите, если не хотите...
Тут патрулер перечислил статьи законов, по которым мне придется отвечать в случае, если рассказ не будет написан. Якобы, это помешает поимке и аресту опасного контрабандиста.
Дальнейшие события развивались быстро и стремительно. Один из патрулеров опустил свой «кокошник» на глаза и, как я догадался, ему стали видны мои персонификации. Он подозвал к себе Товарищ Память, и она пошла, понурив голову и заложив руки за спину, совсем как Феофа.
– Нас сейчас отключат, – с грустью констатировал Адик. – Приятно было пообщаться. Но учти, хоть мы и исчезнем, но никуда не денемся. Береги себя, Юлий Березкин, и никому в обиду не давай, иначе это плохо закончится и для тебя, и для окружающих.
– Юлииий… – позвал меня приятный, будто воркующий, девичий голосок.
Я обернулся, и увидел, как ко мне уверенно и быстро приближается невероятно красивая и удивительно знакомая девушка. Её красное шёлковое платье разрывало зелень травы и черноту земли своей яркостью. Прекрасная блондинка не шла – парила над землёй, едва касаясь шпильками красных туфелек выбоин каменной дорожки. Кто же она такая?! Кассирша? Контролёрша? Травести-дива, которую я видел на концерте, куда меня затащили мама и тетка?
– Ты что за гадости про меня подумал, Юлий?!
Девушка выхватила из-под полы платья штурмовую винтовку и открыла огонь. Тра-та-та-та-та грохотали выстрелы, и в меня полетели застывшие свинцовые капли. Боли я не чувствовал, но с каждой секундой мне становилось всё хуже и хуже. Я стал задыхаться, и вдруг с ужасом понял, что держу в каждой руке по помидору и с наслаждением их жую.
– Ты кто? – прохрипел я, теряя последние силы.
– Я – Тихосамсо-3000, персонификация № 005, – с гордостью произнесла девушка. – Твоя аллергия на томаты. Можно просто Аля.
Очнулся я, лёжа на земле. Рядом со мной валялись покусанные помидоры. Последнее, что помнил – это виноватые глаза Товарища Памяти, которая заставила меня забыть, что нельзя есть томаты, и патрулера, достающего из своей минилоки аптечку. Также я вспомнил, наконец, где мой самокат. Он на вокзале в камере хранения, а ключ от ячейки прилеплен скотчем под столом.
…А теперь нужно садиться и писать рассказ «Тихосамсо-3000», чтобы не иметь в будущем проблем с законом.
Понятия не имею, о чём писать?..
«Вырастешь, сынок, и ты меня поймёшь!» - сказал однажды отец, забрасывая в рюкзак зимние ботинки и гель для бритья.
Нет, папа, понял я тебя гораздо раньше, когда мама привела меня во двор «фазенды», вручила лопату и сказала: «Теперь это всё твоё, сына. Копай! Копай от забора и до обеда, а после обеда переходи в огород тёти Любы. У неё во второй половине дня тенёчек, и тебе полегче будет».
Тётя Люба. Если что – это мамина старшая сестра, вдова военного. Её любимое выражение: «Копай на штык, племяшка, а не на полштыка, иначе помидорчики не уродятся». А ничего, что я не ем томаты?! У меня на них аллергия!
Малейшая мысль о бунте против дачного рабства, пресекалась угрозами: «Доведешь мать до могилы, как жить дальше сможешь?!», попрёками «Весь в отца уродился, неблагодарный!» и психическими атаками в виде бойкотов. И я копал, а также поливал и окучивал. Все выходные, кроме зимы и каждый отпуск, если он припадал на садо-мазо-огородные месяцы.
Так было и в тот день, в ту пятницу на майских.
В свой законный праздничный день, я, третий час, без перерыва, копал грядки, рыл, как трактор под палящим солнцем, бесстыдно оголившим огненную плоть среди редких облаков. Лопата в моих руках на мгновение замерла, не решаясь пресечь существование великолепного десятиглавого куста одуванчика, как вдруг весь мир вокруг порозовел. Небо полыхнуло и на мгновение выкрасилось в цвет киселя.
Я решил, что от жары у меня в глазах полопались сосуды.
Поставив себе этот импровизированный диагноз, я воткнул лопату в землю и развернулся, чтобы уйти в тень и отлежаться там, пока окружение не приобретет привычный коричнево-серо-зеленый окрас. Не тут-то было!
Дорогу к беседке перегородил... воздух. Он уплотнился, стал похож на стекло или толщу воду, в которую бросили камень, и от него пошли… нет, не круги, а овалы.
Из пульсирующего овала выбрался невысокий человечек: пышноволосый, улыбчивый и с приветливым взглядом. Одет он был в некое подобие черного халата без рукавов, украшенного по подолу хохломским орнаментом, на голове наверчена замысловатая темно–красная гулька, проткнутая двумя золотистыми спицами.
– Трасти! – сказал незнакомец. – Это долина Маринер?
– Ээ… нет, - ответил я.
– Фот феть! – огорчился незнакомец и спросил:
– А где я?
Я не был уверен, что обязан разговаривать с галлюцинацией, но на всякий случай сказал:
– Деревня Нижние Выси.
– Хошь-хошь, – пробормотал незнакомец с печальной интонацией. – Это не Марс, да? – и, не дожидаясь ответа, воскликнул: – Опять пространство-время перемкнуло! Вы извините, что отвлекаю вас от… – он задумчиво покосился на лопату – …от тыканья копьём в землю. Не подскажите, какой сейчас год? Мне для перенастройки нужно.
Говорил незнакомец по-русски, но с сильным акцентом – растягивал гласные, где не надо, смешно ставил ударения, однако на иностранца не походил.
– Год у нас 20**.
– А я из 30** года. Будем знакомы! Феофан Юаний меня зовут. Можно просто Феофа.
Я представился Юлием Берёзкиным.
- Фот феть хошь! – расстроено поджал губы Феофа. - Придёся возвращаться и оферирывать портал, а у меня – руки-крюки. А вы в этом, случайно, не разбираетесь?
– В чём? – у меня непроизвольно поехали вверх брови. - В оферирывании? – уточнил я.
– Хошь! – радостно откликнулся Феофа.
– Нет, - покачал я головой и, плюнув на приличия, принялся ощупывать подол одежды Феофы. - А как ваша одежда называется?
– Кимоноха. Хошь красиво?
– Хошь. А спицы в причёске зачем?
– Спицы? – удивился Феофа. – Хео спицы? – он пощупал свои волосы. – Ах, это! Девайся.
– Хео девайся? – спросил я.
– Мм, - задумался Феофа, не зная, как объяснить. – Это ключи от минилоки.
– Хео минилока? – не отставал я.
Феофа вынул одну из спиц, повертел в руках, почесал за ухом.
– Долго объяснять. Хошь я пойду?
– Хошь-хошь, - благодушно согласился я. - Идите.
– А можно попросить никому рассказывать о нашей встрече? А то вдруг в ваших… ле… то… пи… сях… – выговорил он по слогам, – останутся записи… – Феофа многозначительно замолчал.
– Ладно, - сказал я, облокачиваясь на лопату. – А что мне за это будет? За молчание?
– Вы все в прошлом такие меркантилы? – осуждающе произнес Феофа.
Вздохнув, я достал из кармана шорт мобильный и настроил опцию видеосъемки.
– Изо моё хотите фиксануть? – запричитал Юаний.
– …и выложить на ТыТрубу, – понимал я его уже, как родного, достаточно быстро въехав в речевые особенности начала тридцатого века.
– Хео ТыТруба?
– Ле… то… пи… си… – по слогам выговорил я.
– Не надо ТыТруба! Договоримся! – поднял руки Феофа, будто сдаваясь в плен. – Я готов подарить вам кое-что полезное, ценное, но временное, то, что побудет с вами и исчезнет.
– Ценное – хорошо, временное… ну, не знаю, - протянул я.
– Постоянное нельзя, - объяснил Феофа. - Если оставишь в прошлом временное, - сказал он, - и тебя словят патрулеры времени из шестьдесят четвертого века, то сделают хоба-хоба, а если за постоянное прихватят, то сека-сека, и то, если очень повезет. Юлий, прошу, соглашайтесь на временное!
– А давайте временное! - махнул я рукой.
Вытянув одну из спиц, Феофа сделал ею в воздухе круг. Орудуя спицами то поочередно, то одновременно Феофа добился того, что круг почернел, «углубился», приняв вид воронки. И увидел я то, что наверно видела Алиса, падая в кроличью дыру: кучу разных вещей, стоящих на полках. Только она смотрела изнутри, а я как бы сверху и с очень большого расстояния. Вещи казались маленькими, будто сувениры из киндер-сюрприза.
– Похоже на бесконечный склад для гномов, - нервно рассмеялся я, так как в голову опять полезли мысли про галлюцинации.
– Что бы вам подарить? – задумался Юаний, «копаясь» девайсями в минилоке.
Он ткнул спицей в синий мешочек, стоящий на одной из полок. Вещичка тут же исчезла, зато рядом с нами материализовался туго набитый синий мешок, величиной с копну сена. Мешок шевелился, бугрился и озонировал окружающее пространство.
– Что это?
– Это шото.
– Хео шото?
– Неважно, - расстроено сказал Феофа. – Вот я читаю, что «шото» переведено из временного в постоянное от 31.05.30**.
– Читаете?
Заглянув в глаза Феофе, я увидел, что из карих они стали бирюзовыми, глазные яблоки двигались влево, вправо, вверх-вниз с немыслимой скоростью, будто Юаний пробегал глазами какие-то таблицы в режиме супер-скорочтения. Полки прокручивались по спирали, нижние ряды «подъезжали», верхние исчезали, а Юаний всё никак не мог выбрать, чем бы от меня откупиться.
– Здорово! – заметил я, слегка заскучав. – «Всё свое ношу с собой». Ни сумок не нужно, ни чемоданов, ни машин грузовых.
– Хошь-хошь… – пробормотал Юаний, возвращая синее шото обратно на полку минилоки.
– Хео это?
Мой взгляд зацепился за тропический остров, накрытый прозрачным колпаком.
– Личный остров. Что же еще? – слегка свысока объяснил Феофа. – Мини-мир в виде тропического островка, куда только я могу попасть. Ручная работа, кста. У вас такого разве нет? – удивился он. – Хм, а мне мой первый еще в пять лет подарили. Хороший, но слишком вода теплая и луна яркая.
– Не заработал ещё на остров, - процедил я, едва сдерживаясь, чтобы не накрутить полы кимонохи хвастуна Юания ему на голову.
– А у меня таких два, - продолжил Феофа. – Один могу подарить.
– Дарите, – разрешил я.
– Сейчас, только надо нано-программу ввести, – сказал Феофа, пряча хитрую ухмылочку, и доставая из минилоки нечто похожее на здоровенный пистолето-шприц.
– Вы куда это вводить собрались?!
– В вас, конечно, Юлий, – терпеливо объяснил Феофа. – Остров маленький, помешается на ладошке. Попасть туда можно, только если минимизировался и готов к телепортации, а это невозможно без нанитов в кровеносной системе, – он опустил «оружие», внимательно вглядываясь мне в глаза. – Да что такое? Вам никогда пикониты не вводили или вы просто уколов боитесь?
– И то, и другое! Неужели у вас в 30 веке нет ничего полезного и временного, но чтоб не надо было вкалывать? Не верю!
– А как вы хотели, Юлий?! – возмутился Феофа.
– Вся жизнь в 30 веке основана на нано-технологиях, – с пафосом сказал он, засовывая нано-пистолет обратно в минилоку. – Ну, тогда вам только это подойдет… сам я таким не пользуюсь… мне-то не надо. Где-то завалялась демонстрационная версия…
И не успел я сказать: «Хео?», как Феофа подцепил спицей какую-то кляксу, сиротливо растекшуюся на одной из полок, и плюхнул её мне на плечо. На руке отпечатался рисунок-надпись – на тёмно-зелёном, почти чёрном фоне - кроваво-красное «Тихосамсо-3000».
– Ой, да у вас без пяти минут депрессия, – сокрушенно покачал головой Феофа, указывая мне на фон. – Это индикатор. А красный цвет означает, что у вас агрессия повышена. И подавлена. Ой, плохо! У нас с такими показателями… – Феофа замолчал, видимо подбирая слова, чтобы меня не обидеть. – С копьём… – тут он кивнул на лопату. – …вам бы никто ходить не разрешил.
– Зачем мне руку разукрасили? Что это? На татуировку похоже.
– Тихосамсо. Поможет разобраться в себе. Не благодарите! – и, воспользовавшись тем, что я отвлёкся, засмотревшись на своё разукрашенное непонятным образом плечо, Феофа ловко отступил в портал и исчез, оставив меня со смутным ощущением какой-то серьезной подставы.
«Ты молодец, Юлий! – сказал я сам себе. – Просто гений вымогательства! Заполучил татушку из 30 века и то, временно. Браво!»
Я побрёл к дому. Решил подремать с полчасика в гамаке, а потом пойти покопать грядки у тётки, но тут меня окликнул резкий, задорный голос.
– Юлий, стой! Забыл лопату!
В трёх шагах от меня стояла крепкая чернявая мадам, одетая так, будто за забором проходили съемки фильма о Гражданской войне: кожаную куртку, одетую поверх белой блузы, дополняли потёртая на боках кожаная юбка, высокие сапоги, клюквенно-красная косынка и деревянная кобура на боку, с торчащей из неё рукояткой маузера.
– Вы кто? – охнул я от неожиданности.
– Я – Тихосамсо-3000, персонификация № 001. Можешь звать меня Товарищ Память.
Была, не была! Я решился проверить реальность существования Товарищ Память методом научного тыка, то есть попросту попробовал дотронуться до её плеча. Не тут-то было! Ладонь пронзило слабым, но ощутимым разрядом тока.
– Но-но! Без рук!
– Так! – воскликнул я. – Не знаю, кто вы такая и знать, не хочу! Уходите! – и я развернулся, чтоб самому уйти.
– Лопата! – снова напомнила мне женщина.
Не поднимая глаз, я схватил лопату и вновь попытался уйти.
– А где твоё спасибо?
– За что спасибо? – удивился я.
– За напоминание.
– Ну, спасибо.
– Не «ну, спасибо», а благодарю вас, Товарищ Память! Не позволю относиться к себе без уважения.
– Свали ты уже отсюда! – вспылил я.
Дальше у меня случился провал памяти, а очнулся я, вися вниз головой на турнике. Изо рта у меня торчал носок, и я его жевал. Выплюнув носок, я слез с турника и огляделся по сторонам. Товарищ Память сидела на скамеечке в беседке нога за ногу и курила папиросу.
– Дурашка, – ласково сказала она. – Не могу я свалить, я же твоя память. Могу только отключиться.
– Отключайся, зараза! – прорычал я.
– …и тогда тебе найдут где-то под Саратовом без денег, документов, в одних трусах и с носками… Сама не знаю, где они будут, – хохотнула она и вдруг посерьёзнела. – Лопату подбери. Беги в тёткин двор. Уже вторая половина дня, скоро приедут помещицы наши.
– Благодарю за напоминание, Товарищ Память!
– Другое дело.
Пока я копал, Товарищ Память немного побродила по двору со скучающим видом.
– Расскажи что-нибудь! - потребовала она.
– Что? – удивился я. - Если ты моя память, что же я тебе могу рассказать?
Товарищ Память заставила меня перемножать в уме двузначные числа и говорить ей ответы, рассказывать алфавит с конца и таблицу умножения на семь, восемь и девять. Маузер с ее пояса куда-то делся, а вместо него появилась шашка. Товарищ Память стала с ней проделывать всякие спортивные упражнения, так ловко и красиво, что я прямо залюбовался. Она делала выпады влево-вправо, замирала в грозных боевых позах, рисовала в воздухе «солнышко», разрубала невидимого противника от плеча до пояса, пока со стороны сарая не раздалось противное и скрежещущее:
– Юлиииий! Я тебе говорила в сарае прибраться?!
– Так я прибрался! – крикнул я тёте Любе.
– А как я тебе говорила надо прибираться? Книжка где?
– Какая книжка?!
Я с недоумением почесал затылок, и кивнул Товарищу Памяти с надеждой на помощь.
- Она приказала лейки и тяпки по феншую разложить, - напомнила Товарищ Память. – И книжку «Феншуй и огород: привлекаем деньги, отпугиваем вредителей» оставила. Вон на подоконнике лежит.
- Весь в отца… – продолжала бухтеть тётка. – Руки из… (неразборчиво)… Голова дырявая, память, как у червя дождевого.
После этих слов на голове у Памяти выросла мохнатая казацкая шапка с красной кокардой и зловеще надвинулась на глаза.
– Ты что? – процедила сквозь зубы Память. – Будешь стоять, и слушать, как она меня оскорбляет?!
– А что предлагаешь? – нервно хохотнул я. – Шашкой рубануть?
– Как вариант.
С диким кличем Товарищ Память понеслась навстречу тётке, размахивая шашкой. От страха перед кровавым побоищем я инстинктивно присел и закрыл глаза. Прошло минуты три-четыре, тетка не унималась, плюс я услышал мамин голос:
– Ой, Любаня, как же с тебя волос сыплется! Ай-яй! А ты ведь всего на пять лет старше меня.
Я тихонько приоткрыл один глаз. Товарищ Память с остервенением рубила шашкой воздух над головой тёти Любы. Тётя в упор этого не замечала, но иногда лезвие Памяти задевало пряди крашенных волос Любови свет Петровны, и они сыпались на землю и на плечи мелкой противной соломкой.
– Окстись, Тамарка, мы погодки! – прикрикнула тётка на маму и стала отряхиваться, а я задумался: «Как Товарищу Памяти удается физически воздействовать на тёткины волосы? Она ведь всего на всего лишь движущаяся объемная картинка, созданная технологией из будущего, которую могу видеть только я».
– Это не она делает. Моя работа, - шепнул кто-то на ухо.
Рядом материализовался субтильный паренек с якутским разрезом глаз. Одет он был в тертые джинсы, растянутые на коленках, пыльные кроссовки и плотную толстовку цвета мокрого асфальта. На спинке толстовки был рисунок в стиле наскальной живописи – крючочки, похожие на спицы Юания, спиральки, схематично напоминающие его портал и длинноногий чел с копьем, что давал дёру от двух кляксоподобных чудовищ.
– Я – Тихосамсо-3000, персонификация № 002, – представился он. – Можешь звать Врэксом.
И, не объясняя более ничего, Врэкс пошёл в сторону Товарищи Памяти, на ходу пытаясь привлечь её внимание:
– Товарищ! Товарищ! Немножечко не так делаете, давайте покажу, как надо.
Обняв Память сзади за талию, и сжав своей рукой её правое запястье, Врэкс преобразовал шашку в короткую рапиру, и они стали дружно колоть тетю Любу, раз за разом всё сильнее и сильнее.
– Хоп! Хоп-хоп!
– Аааа! - завопила тётка. – Ты что за комаров здесь понаразводил, Юлька?!
– Каких комаров?
– Да, каких? – неожиданно вступилась за меня мама. – Как он может комаров разводить?
– Как… как… – стала расчесывать бока тетя Люба. - А вот и может! Он же этот… интомолог!
– Окстись, Любаня, геодезист!
– А какая разница?!
Наступила ночь. Из соседского двора тянуло запахом шашлыков. Мама и тетя сидели в беседке. Играли в подкидного дурака. Громко обсуждали меня - за то, что плохо копал, и соседей - за шум, разврат и за то, что не позвали на шашлыки.
Комната, в которой я спал, и которую тётя Люба невежливо называла «сынарник», была проходной. Одна дверь вела на террасу, а вторая на кухоньку. На просиженном диване лежала шкура оленя, подаренная моей прабабке во времена бурной молодости и работы в тайгах и тундрах геологоразведчиком. Вот на этой, протёртой до дыр шкуре, я и лежал, мечтая подремать, хотя бы с часик и страшно завидовал Врэксу. Тот дрых без задних ног на потолке. На нём была пижама с котиками, что держали коготками шаманские бубны.
А Товарищ Память сидела на столе.
Сначала молча, потом, дождавшись, когда родственницы наиграются и отправятся отдыхать, спросила:
- Слушай! А помнишь Светку? Как же ты ухлестывал за ней на третьем курсе. И в щечку себя поцеловать не дала! Женись, говорит, а там видно будет. А сейчас с Витькой Мартыновым живёт. Такие дела… да…
Я отвернулся к стене, давая понять, что не желаю поддерживать этот разговор, но Товарищ Память не унималась:
- Слушай! А Мишку помнишь? Загоркина? Ну, физику-химию у тебя всё время списывал в школе, и оловянный-деревянный с ошибками писал? Тойоту Ленд Крузер Прадо купил.
- Б/у! – буркнул я.
- Б/у, конечно, - согласилась Товарищ Память. - А у тебя что? Москвич тридцатилетней выдержки на тётку записанный?
Я накрыл голову подушкой.
- Слушай, а у папки твоего всё получилось, живёт в Ростове-на-Дону с новой женой и детьми.
– Живёт, и пускай себе живёт, - заметил я, пытаясь оставаться спокойным.
- А ты живёшь в однополой семье.
- Чего?! – возмутился я.
- Юля, Тамара, Любаня, - объяснила Память.
- Да пошла ты!
– Да тише вы! - оторвав голову от потолка, взвыл Врэкс. - Сами не спите, так другим дайте!
- Цыть! – цыкнула на него Память.
- Сама цыть!
- Оба цыть! – прикрикнул на них я, так как услышал доносившееся с кухни приглушенное рыдание.Или скулёж.
Я встал и прошёл на кухню.
Там, прямо на полу, сидела маленькая девочка лет шести-семи. Несмотря на кромешную тьму, я отчётливо видел лимонно-желтое платьице и медно рыжие тощие косички, острые коленки, которые она обнимала худенькими ручками и сандалики, явно на вырост.
- Эй, ты кто? – спросил я.
Девочка подняла заплаканные глаза и ничего не ответила.
– Это Жаличка, - сказал голос за спиной.
Обернувшись, я не увидел позади себя никого, но в конце коридора у входа на террасу маячил призрак.
Да. Самый обычный классический призрак в длинном белом одеянии. Он плыл мне навстречу и полы его одежды развевались в противоположную сторону от марлевых занавесок.
– Ааааа! – закричал я.
- Воры лезут! - завопила из смежной комнаты мама. – Я же говорила, надо собаку заводить!
- Пожар?! Канализацию прорвало?! – включился свет на половине дома тети Любы.
Тем временем призрак «доплыл» до меня, остановился в двух шагах и стал выразительно постукивать себя пальцем по лбу, а потом прижимать палец к губам, намекая, что нужно сохранять режим тишины. Призрак выглядел, как я, но красивый, будто бы отфотошопленый. На голове у него была прическа со спицами, как у Юания. То, что я принял за саван, оказалось белой кимонохой, расписанной под гжель. Кое-как успокоив маму и тетку, я подступил с расспросами к ночному гостю.
– Ты кто?
– Как кто? – гость страшно удивился вопросу. – Я Адик.
– Какой ещё Адик?
– Твой личный персональный Адик.
– Ничего не понимаю.
- Какой же отсталый этот ваш 21 век, особенно его начало. Я – Тихосамсо-3000, персонификация № 000, твой Админ, а по-домашнему – Адик.
- То есть, ты должен был появиться первым?! – прикрикнул я на него. – И всё мне объяснить?!
- С чего вдруг ДОЛЖЕН? – пожал плечами Адик.
– Я появляюсь, когда НУЖНО что-то объяснить, растолковать. Вот, например, эта зарёванная девочка, - кивнул он в сторону кухни, – персонификация № 003 – Жалость к себе, сокращенно – Жаличка. Она не разговаривает, только плачет, ну и так, по мелочам кое-что может исполнять, - путано объяснил мой персональный админ.
– Ну, сколько можно болтать?! – опять взвыл Врэкс.
– Кстати, а кто он? – шепотом спросил я у Адика.
– Не шепчи, он всё равно тебя слышит. Врэкс – это врожденные экстрасенсорные способности.
– Экстрасенсорные способности? У меня? – удивился я. – Откуда?
Адик вновь пожал плечами.
– Слушай, - присоединилась к разговору Товарищ Память. – Помнишь, как мама в детстве не разрешала тебе свет включать?
- Смутно.
Хотя… Да, было, что-то такое странное со мной лет до шести. Часто лампочки перегорали, когда я свет включал или выключал, а однажды я включил у тети Любы телевизор без разрешения, а он, кажется, взял и сгорел.
– Эй, Врэкс! – крикнула Память. – Ты откуда взялся?
– Если расскажу, дадите поспать? Мне сил набираться надо.
Мы дружно покивали головами.
– От прадедушки шамана, – выдал нам Врэкс, распластавшись на потолке, как морская звезда.
– Серьёзно? – удивилась Память. – Помню, тётка Люба рассказывала, как прабабка год замужем была – за оленеводом, героем труда, но чтоб… шаман…
– Дайте! Мне! Поспать! – отчеканил Врэкс. – Иначе я вам утром таких оленей устрою, что вы у меня все героями труда станете!
Серое утро встретило меня босыми пятками Врэкса, свисающими с потолка, спиной Памяти, что прикорнула рядом на диване, Адиком, бродившим по террасе со скучным лицом и тихонько похныкивающей Жаличкой, что сидела за столом и рисовала на огромном ватмане. Перед ней стояли наборы красок, фломастеров, мелков, ручек и карандашей всех цветов с маркировкой Тихосамсо, но использовала она только красный карандаш и желтую ручку. Ими она рисовала красный велосипед и себя на нём, обеими руками одновременно.
Эх… Такой велосипед обещал подарить мне папа, перед тем как навсегда исчезнуть из нашей с мамой жизни. Нет, алименты он платил исправно, и даже деньги пару раз передавал отдельно на подарок, на день рождения. Там бы как раз хватило на велосипед, но в первый раз мама купила два билета в партер на Татьяну Буланову – себе и тёте, а второй раз – один билет и только себе в первый ряд на Стаса Михайлова. Тетя как узнала – рвала и метала, месяц с ней не разговаривала.
- Ыыыы… – завыла Жаличка и стала закрашивать рисунок черной акварелью.
Утреннее общение с родственницами не задалось, так как началось с обсуждения татуировки Тихосамсо.
– Глянь, Тамарка, весь в отца-уголовника, - вплеснула руками тётка. – Тутуху себе набил!
- Тату, – поправил я. – И отец мой не уголовник, а депутат городского совета.
- А какая разница?
Я не стал с ней спорить, а просто развернулся и пошёл делать кофе.
– Сына?.. – остановила меня мама. – Ты яму компостную вырыть обещал, не забыл?
Я покосился на Товарища Память, она угрюмо покивала головой, типа – было дело, обещал.
- А в моем сарае надо замазать цементом трещину в стене, и калитку починить, а то плохо открывается, - подключилась к раздаче ЦУ тётя Люба.
- Крапиву свежую срезать – на щи, солому прошлогоднюю сжечь, рамы вторые из окон повынимай… – продолжали майским градом сыпаться поручения.
Товарищ Память, Врэкс и Адик слушали это молча, скрестив руки на груди и зловеще переглядываясь. Жаличка сидела на крыльце, гладила кошку, у которой шерсть от этого вставала дыбом, и беззвучно рыдала.
Когда я выполнил все поручения, оказалось, что в доме нет заправки для салата. Нет, в холодильнике стояли сметана и майонез, а на полке в шкафу – полбутылки подсолнечного масла, но тёте Любе срочно захотелось оливкового, да не простого, а продаваемого при ресторане греческой кухни «Акрополь».
– Вернешься – грядки мне под капусту вскопаешь, и в теплице приберешься, – напутствовала меня тётя, выпроваживая из дома. – Стой! Видишь, паук, какой жирнючий сидит? Убей!
– Это муха, просто очень большая, – ответил я, присмотревшись.
– Убей!
– Высоко сидит.
– Прогони!
Я прогнал муху и поехал в Москву. Вернее, мы: Товарищ Память, Врекс, Адик, Жаличка и я.
В электричке ехали без особых приключений. Жаличка прикорнула на плече у Врэкса, а с Адиком мы немного поболтали о 30 веке. Особенно меня интересовала возможность путешествия во времени. Это ведь так интересно! И здорово! Где-то что-то напортачил – вернулся и исправил, как в компьютерной игре, перезагрузился и переиграл. Но Адик разочаровал меня, сказав, что никаких путешествий и никаких исправлений ошибок быть не может.
– По ошибке можно вылететь из портала, как у этого недотёпы Юания случилось. Лет на сто раньше или позже, чем нужно, – объяснил он. – И за этими ошибками следит особая служба патрулеров из шестьдесят четвертого века. Серьёзные ребята. С ними лучше не связываться.
– Почему?
- Уж очень у них радикальные методы устранения помех на временной магистрали. Тебе не понравится.
Умиротворение и спокойствие разрушило появление «коробейника» со своими товарами.
- А помнишь… - снова подала голос Товарищ Память. - Едешь такой утром на работу, спишь, никого не трогаешь, а тебе в ухо орут: «Купите лучшие в мире тёрки!».
Врэкс выдохнул слово: «Ненависть!», а у бедного «коробейника» вещи из рук стали просто выпрыгивать, будто кто-то их выдергивал. Жаличка смеялась басом. Догадавшись, что это проделки Врэкса, я мысленно сделал ему замечание, на что он ответил: «А что делать, Юль? Мелкая моторика сама себя не разовьет!». Возразить мне было нечего. Хорошо, что Врэксу быстро наскучило издеваться над бедным частным предприёмышем, и он пошёл открывать окна, утверждая, что в вагоне жарко, хотя это было и не так.
…Ресторан «Акрополь» располагался в живописном месте на холме, где за вершинами деревьев виднелись купола церкви, а торговцы цветами и художники с вечно голодными глазами создавали видимость Монмартра, а не Сокольников. Но до него еще надо было дойти.
– Я знаю короткий путь от Яузы, – сказала Товарищ Память.
Наша маленькая стая прошлась по акведуку, полюбовалась зеленью речной долины, подивилась на неисчезающую пробку на Проспекте Мира, а потом долго шла вдоль рельсов одиннадцатого трамвая. Так долго, что все устали, а Жаличка разнылась до звона в ушах.
– Вот сейчас за угол завернём, а там и «Акрополь»! – бодрым решительным тоном заявила Товарищ Память.
– Направо? Налево?
– Эээ… Налево!
Налево была заброшенная станция «Юных натуралистов» и пустырь.
– А что ты от меня хотел? – рассердилась Память в ответ на справедливые упрёки. – Ты тут был один раз всего. Зимой. Всё в снегах было, в сугробах. Шёл эсемесил, сопли развесил. На дорогу вообще не смотрел. Сам ничего не запомнил, а я виновата?!
Товарищ Память разозлилась не на шутку и стала угрожать мне Альцгеймером.
– Так, давайте все успокоимся, - принялся мирить нас Адик. – Не зли Память, – попросил он. – Нам еще не хватало, чтобы появились персонификации каких-то болячек. Тебе это не понравится.
– Успокоиться – это хорошо, - заметил Врэкс. – Делать то, что будем? Куда идти?
– Хм, – мудрый Адик, царственно покачал гулькой, утыканной спицами. – Налево мы уже ходили. Теперь идём направо!
«Направо» провело нас насквозь через промзону, мимо автосервисов и дешёвых забегаловок. Но Адик всё же оказался прав, и «правый» путь вёл нас к Сокольникам, всё дальше и дальше от Земляного вала и рельсов трамвая номер одиннадцать.
– «Акрополь» близко! Налево! – снова принялась командовать Товарищ Память.
«Как и в прошлый раз», – хотел съехидничать я, но тут и Адик подтвердил:
– Да, там большой магазин, возможно, что и ресторан!
Строение, вернее прозрачный павильон, к которому мы подошли, оказался магазином двухколесного транспорта «У соколов». Мотоциклы, мопеды, велосипеды и электросамокаты поблёскивали хромом за стеклом витрины. Товарищ Память зло фыркнула, и пошла дальше, твёрдо печатая шаг. Я поплёлся следом, Адик и Врэкс тоже не отставали, но вот Жаличка… Она застыла перед витриной, как вкопанная. И заметно укрупнилась. И выглядела уже не как дошкольница, а как упитанная двенадцатилетняя деваха в желтом топике и бриджах.
– Ыыыы… - завыла Жаличка и стала методично бить ладонями по стеклу.
Стекло гудело и пружинило, на звуки стали оборачиваться прохожие и люди, находящиеся внутри салона. Я поискал глазами Врэкса. Он стоял чуть поодаль, довольный собой. Подрос за несколько минут сантиметров на десять, раздался в плечах. И переоделся. Скромный серенький прикид сменил красный спортивный костюм.
– Прекрати ей помогать! – крикнул я ему.
– Сам прекрати! – парировал он.
– Я не могу!
– А я не хочу! – сказал Врэкс, любуясь рельефом своих мышц.
Стекло, тем временем, начало потрескивать. Я попытался бежать, но проклятые электросамокаты, казалось, были повсюду. Просто лезли в голову со всех сторон. Не успел я перевести дух, как уже стоял внутри павильона, и высокомерно-услужливый менеджер рассказывал мне о достоинствах разных моделей. Что именно он говорил, я мог только догадываться, так как Жаличка продолжала завывать, как сирена.
– Да что с ней не так?! – мысленно спросил я Адика.
– Ей не нравится китайский самокат за двадцать тысяч.
– Что толку брать дешёвый самокат? – резонно заметила Товарищ Память. – На нём далеко не уедешь.
– А этот? – указал я на самокат, что стоил тысяч сорок.
– Этот ей нравится больше. Батарей хватит километров на пятьдесят, – перевёл Адик хныканье Жалички на понятный язык. – Но нет ни брызговиков, ни выдвижного руля, ни сиденья.
Жаличка взяла Адика за руку и потащила к последним в ряду электросамокатам. Я поспешил следом. И увидел его!
Породистый немецкий «конёк» радовал глаз стройностью линий и продуманным внешним видом. Широкое седло позволяло удобно расположиться и ровно держать осанку, выдвижной руль - подогнать высоту, а широкая площадка перед рулём могла, при острой на то необходимости, принять на борт ещё кого-то нетяжёлого, например, будущую любимую девушку. Да, губа у моей Жалички была не дура!
К метро я катил на свежекупленном, точнее взятом в кредит, электросамокате. Жаличка хотела красный, я чёрный, но сошлись на сиреневом.
Казалось бы, всего ничего: два колеса, площадка для ног, сидение, руль и тормоза, но как же прекрасно! Я мчался со скоростью мечты и ветра, вдыхая полной грудью не по-московски свежий воздух, напитанный ароматами распускающихся почек. Моя свита неслась вслед за мной. Скакала Память на вороном коне, а за её спиной сидел Адик, с растрепавшейся прической и вцепившийся в кожанку командирши мёртвой хваткой. Высоко над нами на дельтаплане летел Врэкс. Похожий на гигантский бумажный самолетик, дельтаплан парил над землёй и вершинами ёлок.
Эге-ге-гей! Соколиная охота царя Юлия Тишайшего ака Берёзкина!
А где же Жаличка?! Про Жаличку забыли! Но нет… На моем правом плече подпрыгивал жёлтый птенчик, весело чирикая мне на ухо что-то хорошее и доброе. Потом он перебрался на руль, ехал на нём некоторое время, крепко вцепившись лапками и балансируя куцыми крылышками. Затем, сильно оттолкнувшись, пушистый птиц взлетел выше моей головы и превратился в лимонно-желтую бабочку, которая полетела в сторону яркого майского солнца.
Окончание в следующем посте: Тихосамсо 3000 (Александра Хохлова и Дмитрий Орлов). Часть II