Моя мама была убеждена в том, что общение – это самое главное, и потому общалась даже с весьма неприятными личностями. Одной из них была её бывшая коллега Маша. Они в ранние годы вместе работали в химической лаборатории на заводе. Делать там особенно ничего не надо было, но и зарплата была меньше ста рублей в месяц, да ещё и вечно лаборантов отправляли то в цех на конвейер, то в колхоз биться за урожай. Многие, конечно, норовили «заболеть» вовремя, и спать в шкафу на работе или весь рабочий день пить чай. Маша отличалась тем, что она своей «работой» гордилась, заявляла, что без неё завод остановится, что никто её работу не сделает, кроме неё. Мама не понимала, почему её коллега не пошла получать высшее образование, почему она после работы в основном сидит дома, шьет себе какие-то юбки, норовит на месяц лечь в больницу на профилактические обследования. Не смотря на милую внешность эта Маша была какой-то старухой по поведению. Впрочем, у мамы потом родился я, потом она пошла работать по специальности в бухгалтерию на том же заводе и с Машей она как-то общаться прекратила.
Снова встретилась моя мама со своей бывшей коллегой в начале двухтысячных. И она обнаружила, что эта Маша стала более злой, высокомерной, и странностей у неё прибавилось. Она, как и многие пожилые люди тосковала по социализму и работала уборщицей. Её родители умерли, и она служила науке, по её словам, сожительствуя с авиаинженером, оставшимся не у дел, спивающимся, но получавшим неплохую пенсию. Правда этот авиаинженер жил не в её двухкомнатной квартире со всеми удобствами, а в какой-то комнате в коммунальной квартире по соседству с родственниками со своей собакой, которую раскормил вредной пищей, которую ел сам, настолько, что у неё брюхо волочилось по земле. Маша сожительствовала с ним уже очень давно, он вечно страдал от депрессии, а она вечно от него требовала денег и постоянного ремонта в своей квартире. Как и прежде, она очень боялась чем-то заболеть, и постоянно ходила по врачам. Чтобы «служить науке» лучше, она познавала мир, смотрела передачи по телевизору, у неё было несколько видеомагнитофонов, на которые она записывала эти передачи, чтобы пересматривать их много раз.
Маша к тому времени стала очень общительной, и постоянно требовала от моей мамы встреч, на которых пыталась зачитывать её свои конспекты о влиянии объема головного мозга и его биоэлектрической активности на интеллектуальные способности людей, о том, что мужчины умнее женщин и коммунизм должен победить во всем мире. Мама задавала ей вопросы, сбивала её с толку, и у них начиналась истеричная ссора. Мама говорила ей, что из-за таких, как она, её любимый СССР и развалился, потому что она всю жизнь имитировала бурную деятельность или лежала в больницах выискивая у себя болезни, чтобы на работу не ходить вообще. На это Маша орала, что она больна, что она всем помогает по возможностям, которых у неё мало, что все обязаны помогать ей, потому что она бедная и несчастная, что коммунизм должен победить для того, чтобы лично ей было удобно и спокойно, что все остальные и прочие должны совершать подвиги ради её блага, что её предки были аристократами, и потому она является высшей ценностью общества.
В голове у Маши аристократы как-то склеились с коммунистами, будто все аристократы были, как декабристы, как Лев Толстой и персонажи его книг. К народу Маша действительно относилась высокомерно и снисходительно. То она ходила по заводу и вместо того, чтобы убирать, читала рабочим лекции о том, что они произошли от обезьян, требовала он них слушать Бетховена, пыталась устраивать им экзамены по астрологии, хотя сама в ней не разбиралась. Одно время она начала печь пироги и угощать ими народ на работе, дабы показать величие своей милости, но подкармливала она в основном мужчин, и их жены решили, что она имеет на них виды, потому все на неё начали нападать и раздачу милостыни пришлось отменить.
Маму очень раздражало высокомерие своей бывшей коллеги, и она ей как-то сказала, что не получить высшее образование со стороны Маши было просто вредительством по отношению к советской власти. И тут Маша заявила, что высшее образование она получить не могла, потому что она «тугодум», и получать докторскую степень она потому не могла, зато она служит науке, стирая носки своем Сергею, причем вручную. Мама никак не могла понять, почем носки нельзя вместе с остальными вещами постирать в стиральной машине, как и трусы, но у Маши в этом отношении были очень жесткие принципы. То и дело она даже увольнялась с работы на год, получала пособие, и как-то призналась нечаянно, что работать ей не очень выгодно, потому что, когда она работает, Сергей дает ей меньше денег. Она пыталась ему внушить, что он обязан её содержать, потому что у неё нет детей, и некому о ней заботиться на старости лет. Она утверждала, что умеет воспитывать детей, и воспитала бы их так, что они бы стали профессорами, и обеспечили бы ей достойное существование. Но вот этот Сергей, когда она начала с ним жить гражданским браком был уже старым, у него были дети от предыдущих браков, и он не горел желанием заводить детей ещё, тем паче, с такой инфантильной особой, которая даже за его собакой приглядеть неделю не могла, пока он болел. В общем она агрессивно навязывала ему чувство вины за то, что у неё нет детей и на этом основании требовала от него все больше и больше денег. Ему было и не жаль денег на неё, он не обращал внимания на свой внешний вид, пил дешевый алкоголь, за комнату тоже не надо было много платить, дети были уже взрослые, а он успел как-то оформить две пенсии – российскую и латвийскую, да ещё подрабатывал нелегально на руинах авиационного завода. К этой Маше он относился, как к ребенку, о котором он обязан заботиться, хотя из-за её постоянных истерик, он иногда срывался и кричал, что из-за неё он ненавидит жизнь в целом.
Мама часто спорила с этой Машей о том, что при социализме на сто рублей в месяц не так уж и сладко жилось, без помощи родителей. А Маша жила на эту зарплату хорошо, только потому что была дочкой полковника, у которого был блат, была неплохая пенсия, по дому всем занималась её мама, а служительница науки только и делала, что моталась по курортам и санаториям, и рассказывала, как на Юге, где «воздух наполнен любовью», где она купалась голая в море при луне, где какой-то богатый армянин дрожащий от страсти, предлагал ей руку и сердце, но она решила служить науке дальше, вручную стирая носки и трусы пожилого авиаинженера. Пересказы моей мамы разговоров с этой своеобразной женщиной меня то забавляли, то утомляли.
Маша часто с гордостью напоминала моей маме, что дворничиха, увидев её с Сергеем, с облечением сказала, что она топтаная курица. Это было для неё как какое-то почетное звание, хотя она постоянно твердила о том, что все мужики сволочи, особенно какой-то бизнесмен, который начал ухаживать за ней в начале девяностых, а потом взял и исчез, а она уже приготовилась жить богато. Мама поинтересовалась, как она коммунистка-сталинистка, могла общаться с проклятым капиталистом. На это Маша сказала, что это была минутная слабость, ошибка, и в итоге оказалось, что капиталистам действительно нельзя доверять. Потом она сказала, что ей очень нравился врач иммунолог, хоть он и брал большие деньги за визиты, но он всегда тщательно ощупывал все тело. Мама говорила, что иммунологи не должны ничего ощупывать, но Маша только снисходительно улыбалась. Особенно маму возмутил её рассказ о том, как она ездила в санаторий в Беларусь, где все было, как при социализме. Маша говорила про «емкую» соседку по номеру, которая отвадила всех мужиков. Маме очень не понравилась тема рассказа, да и нецензурная характеристика соседки по номеру. Она не думала, что её коллега может быть такой распущенной и пошлой.
Как-то раз эта Маша заявилась к нам в гости с рулоном бывшего в употреблении линолеума, заявив, что советский линолеум был лучшим в мире. За столом, она без разрешения влезла своей вилкой в мамину тарелку, чтобы попробовать её диетическое блюдо. Мама заметила, что так делать неприлично, надо было хотя бы спросить, и Маша начала на повышенных тонах обвинять маму в том, что она невоспитанная, что она помнит, как она двадцать лет назад тоже так сделала. Потом она выхватила у меня ноутбук, и принялась хвастаться тем, что умеет обращаться с компьютером, зашла в Ю-туб и принялась доказывать мне, что я должен стать фанатом Рафаэля, потому что тот душка, потому что у него такие симпатичные глазки и вообще он богатенький. Объяснять ей, что лезть в чужой ноутбук нельзя я не стал, просто выключил его. И тогда она начал объяснять мне, как тяжело женщины переносят аборты, потому я обязан заниматься онанизмом. Я сказал, что уже давно ни с кем не сожительствую и не собираюсь этого делать впредь. Но она визгливо начала доказывать, что все я вру, что я вообще аморальный тип, потому что не хочу строить коммунизм, для её блага. Что я вообще вошь, потому что не хочу пожертвовать собой ради общего блага.
Из разговора с Машей я узнал о том, что советские ученые познали мир до конца и изобрели все, что можно изобрести, а все, что изобретают сейчас, это ненужные излишества. Потом она заявила, что не собирается работать на проклятых капиталистов, а если и работает уборщицей, то постоянно этих капиталистов наказывает, воруя у них моющие средства, туалетную бумагу и вообще всё, что можно унести. Наконец она сказала, что она честная, потому что не меняет своих убеждений с детства, и за это ей общество должно воздать. Я от скуки начал объяснять ей, что если человек не меняет своих убеждений, значит от не воспринимает новую информацию, не развивается, встает на пути прогресса, то есть не дает окружающим жить лучше и получается, что если бы все люди были честными, то они бы так и остались одни из видов обезьян. Это рассуждение её немного обескуражило, но она заявила, что развиваться было можно и нужно только раньше, но после начала строительства коммунизма уже нельзя. Меня этот изворот просто умилил. Тогда я подошел с другой стороны к её утверждению, спросил, что она думает о национал-социалистической рабочей партии Германии. Она начала отрицать то, что они были социалистами, что у них флаг тоже был красного цвета, назвала их фашистами, и заклеймила их позором. И тут я ей напомнил о том, что они вообще-то тоже считали, что мир познан практически до конца и не меняли своих убеждений до последнего. Тут она согласилась с тем, что они были честными, но просто ошибались, и она бы ими восхищалась, если бы они творили свои зверства ради социализма. Она вообще была, судя по её речам любительницей жестокости, ради правого дела.
Она у нас тогда засиделась допоздна, просила тетрадку и ручку, чтобы начертить график биоэлектрической активности мозга женщин и мужчин. Когда она уходила, накинула поверх одежды советскую солдатскую плащ-палатку, так что выглядела, как смерть. Мама спросила зачем ей эта плащ-палатка, ведь дождя нет и не предвидится, но Маша сказала, что это, чтобы её не кусали комары. Мама проводила её до трамвая и просила хоть в салоне снять капюшон, а то мужик её на остановке испугался, но та посмотрела на него презрительно, и сказала, что это его проблемы, если он кого-то боится, а ей это даже нравится, когда её боятся.
Мама объясняла Маше, что лучше ей в последние годы до пенсии активно поработать без перерывов, чтобы пенсия была побольше, а то Сергей уже старый совсем, да и пьет сильно, потому может скоро помереть, а её никто содержать не будет. Маша говорила, что Сергей лет двадцать ещё точно проживет, потому что летом ездит на море загорать, и у него в роду все были долгожители и не болели. Когда Маше исполнилось пятьдесят пять лет, она по совету своего Сергея решила принять российское гражданство, чтобы раньше выйти на пенсию. Мама объясняла ей, что лучше так не делать, что российская пенсия будет маленькой, что надо будет продлевать вид на жительство. Но Маша сказала, что Сергей умнее моей мамы, потому что он мужчина, потому она послушается его совета. Получив российское гражданство, она решила ещё получить инвалидность в Латвии, чтобы получать две пенсии сразу. Мама не представляла, из-за чего это тетке, которая и гриппом-то ни разу не болела могут дать группу инвалидности. Маша рассказывала ей всякие нелепости, про то, что ей положена инвалидность из-за того, что у неё слабый мочевой пузырь. Вообще Мала любила и не умела врать, вечно несла всякий бред. Но третью группу инвалидности она всё же получила, правда, каждый раз говорила какую-то новую нелепость о том, какой у неё диагноз. И какое-то время она всем хвасталась, как она ловко устроила свою жизнь, заявляла, что она ликует.
Ликование Маши продлилось недолго, всего пару месяцев, пенсии по инвалидности, присвоенной в Латвии, ей было не положено, потому что она же стала гражданкой России. Пенсия по старости у неё была очень маленькой, её не хватало и для того, чтобы заплатить за квартиру. Бесплатный проезд в городском транспорте ей был и так положен, как пенсионерке, единственное, что ей давала третья группа инвалидности – это бесплатное посещение выставок, музеев и скидки на билеты в театр. Но на этом её неудачи не кончились, неожиданно и скоропостижно скончался Сергей, оказалось у него был запущенный рак. Его родственники не стали даже выслушивать её требований платить ей алименты на том основании, что из-за Сергея у неё нет детей. Что-то она успела у него выклянчить, когда он умирал, обещала заботиться о его любимой собаке. На эту собаку она и у родственников деньги просила, но те ничего не дали и убедительно попросили её не попадаться им на глаза. Собаку она усыпила, конечно, ей очень не понравилось то, что она много ест и все грызет, да ещё и надо с ней гулять, и подбирать за ней кал, а то и оштрафовать могут.
Сбережения у Маши начали через год подходить к концу, хоть она и старалась ограничивать себя в еде и одеваться в то, что ей отдавали знакомые, за квартиру надо было много платить. Мама советовала обменять её двушку на однушку, чтобы меньше платить, ведь все равно у неё одна комната была забита всяким барахлом и заколочена наглухо. Но Маша очень боялась переезда, говорила, что такого потрясения не переживет. Да и она не могла перестать ходить по врачам и искать у себя болезни, причем записываться за полгода, чтобы пойти к специалисту бесплатно она не хотела, шла в срочном порядке, и платила достаточно много. И пришлось ей начать работать, сначала уборщицей, а потом и через рижское еврейское общество сиделкой для жертв холокоста. В итоге она наработала к шестидесяти пяти годам и на латвийскую пенсию, но тут из-за войны у неё начались проблемы с видом на жительство, пришлось ей все бросить и пойти на курсы латышского языка, чтобы сдать экзамен и остаться в Латвии. Не смотря на страстную любовь к Путину, ехать в Россию она не хочет.
