Начало по ссылке: Хозяин леса (начало)
Руки Мирона снова дрожали. Щека онемела, пальцы не слушались. Зося принесла воды, он кивнул, хмыкнул с отвращением — и кинул в рот маленькую таблетку. Через десяток минут ощутил, как узел в животе рассасывается, а в голове словно раскладывают тяжёлое ватное одеяло. Заработало.
Он прикрыл глаза, устроился на табурете поудобнее и принялся вспоминать…
…Запах костра, дешёвого пива и мочи. Ещё какой-то неявный, трудноуловимый — наверное, так пахнет подгнившее дерево заброшенного сруба, в котором они сидят. Чужая фанерная гитара скрипит и дребезжит в руках.
Эту компашку он видит третий раз. Гопники, быдло, биомусор. Так сказал бы отец. Интересно, чего ему стоило выпустить Мирона из-под надзора на целых два месяца? Наверняка дед убедил. Надо будет при случае отблагодарить.
Песня заканчивается. Заводила компашки, развинченный, со шрамом над бровью, гогочет и пародирует аплодисменты.
— Да ты музыкант, йопта. Лады, заслужил. Будешь пробовать?
Мирон смотрит на грязный кулёк из скомканной газеты. Разворачивает и видит горсть бурых тонких червячков. Сознанию требуется десяток секунд, чтобы понять, что это небольшие грибы. Он ёжится, вспоминает прочитанное в книгах и журналах. Осторожно берёт один и кладёт на язык.
Взрыв истерического хохота разрывает барабанные перепонки. Тот же развинченный хлопает себя по бёдрам.
— Вот придурок, а! Всё ешь! Давай, давай, не жмись как целка. Нормально будет, базарю!
Глубоко вдохнув, Мирон жуёт остальные поганки. Хохот вокруг становится ритмичным, и костёр словно подмигивает: будет. Обязательно будет…
…Тропинка петляет, кружит под ногами. На ней то распахиваются бездонные ямы, в которых шевелится чешуйчатое и влажное, то вспыхивают россыпи самоцветов. Деревья вокруг Мирона пляшут, извиваются, мерцают красками, недоступными человеческому зрению. «Галлюцинации, — слово проплывает по краю сознания, отращивает кожистые крылья и упархивает в живую темноту. — Я отравился и глючу. Надо домой».
Но домой не выходит. Мирон стоит посреди леса и понимает, что тропинки больше нет. Он заблудился и в собственном сознании, и в реальном мире. Издалека раздаётся крик — зовущий, кличущий. «Может, меня ищут?» Быстрее, чем мозг успевает сформировать решение, Мирон бросается в сторону зова. Лишь тем же краем сознания подмечает: «Странно. Почему бы не крикнуть в ответ самому?» Но и эта мысль свивается в переливчатый комок, падая и рассыпаясь в пыль под ногами.
А ноги приносят его почти на край залитой лунным светом поляны. За деревьями виднеется фигура, похожая на человеческую. Что-то с ней не так, но Мирон не может понять, что именно. «Всё ещё глючу». Цепочка мурашек проносится вдоль позвоночника, когда он наконец осознаёт: рост. Не бывает людей, достающих макушкой до середины сосновой стены.
И сосны будто втягиваются обратно в землю, уменьшаются с каждым шагом Мирона. Или это лесной незнакомец вырастает, отбрасывая всё более густую и подрагивающую тень? Мирону становится страшно. Он начинает пятиться, но цепляется за корень и падает.
Гигантская фигура медленно, торжественно делает шаг навстречу — а вместе с ней словно и весь лес. Луна начинает расплываться по белёсому небу, на котором проступают пронзительно чёрные звёзды. Мирон кричит. Ещё один гулкий шаг. Лес заглядывает в зрачки. Дальше тьма…
— …Пришёл в себя, рожа расцарапанная, джинсы в дырах. — Мирон разглядывал саблю, карту и ларец, вертел в пальцах сигаретную пачку. — Как-то вышел обратно к посёлку. Даже дом отыскал. И на крыльце снова рухнул.
Дед молодец, дед войну прошёл, — лицо разрезала кривая усмешка. — Сразу звонок в скорую, звонок отцу. Полифепана всыпал, гонял блевать всю ночь. С утра, когда я чуть ожил, ещё молока влил ведро.
Отец, конечно, наорал. Чуть не избил прямо на месте. Спасибо деду, отстоял. Потом частная клиника, осмотры, обследования… Ничего не нашли. А месяца через полтора — первая паническая атака.
И вот то, что меня тянет в лес… — достав сигарету, Мирон уставился на неё. Убрал в пачку, продолжил: — Это, народ, пугает больше всего. Потому что… Потому что порой я там вижу его. Незнакомца с поляны. И сразу отрубаюсь.
Тишина тикала. Пять секунд, десять. Шумно выдохнув, Мирон пробормотал:
— А наутро новости. И значит, все эти люди…
Он снова достал сигарету, поймал кивок Янека и закурил. Ощутил, как мягкие, тёплые руки обнимают за плечи. Прикрыл глаза и прижался щекой к Зосиной щеке.
Последнюю пару минут Янек задумчиво постукивал себя пальцем по подбородку. Дождался финала истории, встал, подошёл к ближайшему шкафу и достал тетрадь — ту самую. Полистал, замер. Подошёл к Мирону и показал выцветший, жёлтый разворот с карандашным наброском.
Сигарета упала на пол, табурет зашатался. Зося едва удержала гостя от падения. Янек ещё никогда не видел настолько огромных, исполненных буквально звериным ужасом глаз. Он цокнул языком и забрался с ногами на тахту.
— Мои соболезнования, Мирон-кун. Твой товарищ называется «Хозяин леса». О-очень древняя сущность, возникшая из первобытного человеческого страха перед чащей — а то и сама породившая оный. Сейчас встречается редко, только в настоящей, нетронутой глуши. Большинство же представителей, так сказать, «вида» — вымерло. Банально утратили силы и растворились в мироздании, когда люди перестали воспринимать лес, как дорогу на ту сторону, в загробный мир.
Мирон встал с табурета, сел рядом, принялся разглядывать рисунок. Место сигаретной пачки в пальцах вновь заняли часы. Янек услышал, как тяжёлое, частое дыхание гостя замедляется и выравнивается.
— Хорошо, — светлые глаза сощурились. — Если Хозяин предпочитает тайгу, да поглубже, то какого… — Мирон грязно, сочно матернулся. — Сотня метров от вполне оживлённого посёлка. Парк посреди города. Что он там забыл? И почему только я его вижу?!
Послюнив палец, Янек перевернул страницу, хмыкнул и прочёл вслух:
— «Крепко привязанный к месту, Хозяин может впасть в спячку, дабы избежать развоплощения. Но коли близ его лёжки окажется одарённый медиум или толковый шаман, Хозяин того ощутит сквозь глубины сна — и позовёт», — он щёлкнул пальцами. — Вот оно. Ты грибочками накидался? Накидался. Много слопал?
— Штук тридцать, — нахмурились брови. Янек щёлкнул пальцами повторно.
— Здравствуй, объяснение. Ты открыл сознание той стороне, и Хозяин позвал. А потом с твоей помощью каким-то образом переехал в город. Вечно этих провинциалов в столицы тянет…
А может, — голос его стал задумчивым, — он до сих пор живёт где-то внутри тебя. И на Сосновку у него свои планы. Учитывая, что он начал собирать людские жертвы, подпитываясь их жизненной силой — планы весьма, весьма недобрые. Такие дела, Мирон-кун.
Теперь тишина затянулась. Мирон чуть покачивался, закрыв глаза, и медленно щупал свой хронометр. Сестра застыла у табурета, одной рукой перебирая камни ожерелья, а другую запустив в непослушные волосы. Янек ждал.
Тахта скрипнула. Так же молча Мирон поднялся на ноги, сделал неуверенный шаг в сторону выхода из комнаты. Второй, третий. На самом пороге развернулся и с трудом выговорил:
— Так, — он запнулся. — Так. Всё это… Слишком. Я… Я пойду. Сорри.
Зося бросилась в коридор, но Янек успел её перехватить. Обнял, прижал к себе. Прошептал:
Вырываться сестра не стала. Лишь плечу Янека стало горячо и мокро.
Жара не сдавала позиции, поэтому Зося с напускной беззаботностью обмахивалась конспектом, сидя прямо на парте. То, что творилось в голове, наружу выпускать определённо не стоило.
В аудиторию вошёл Мирон. Ровным, расслабленным шагом протиснулся между парт, крепко пожал руку Янеку, уселся рядом. Из знакомого кофра явились ручка и толстый, крупноформатный блокнот.
— Ты как? — прошептала Зося, сползая со столешницы. Мирон пожал плечами.
— В норме, — повторил отстранённый голос. У Зоси царапнуло под грудиной.
Поправив канцелярию, Мирон обернулся к девушке. Взгляд у него был отрешённый, отсутствующий.
— Зося, — произнёс он всё тем же ровным тоном. — Тему про лес закрываем. Я говорил с отцом. Говорил с психиатром. Мне назначили усиленный курс лечения. Следователю дали на лапу, он признал, что прямых улик нет. И вообще вся эта ваша эзотерика — чушь псячья. Так что…
Царапание остановилось — и выпустило когти на всю длину. Зрение словно нырнуло в тоннель, на одном конце которого тускло светились знакомые, нужные, любимые глаза, а с другого к ним бежала, неслась, летела сама Зося — и никак не могла дотянуться.
— Но ты же видел… — губы не слушались, язык тыкался в зубы, больше мешая. — Ты сам видел… Это реальность, не выдумки! — Зосю стало разбирать отчаяние, неожиданно придавшее сил. — О себе не думаешь, о людях подумай! Обо мне подумай!
Сказала — и тут же поняла, насколько жалко, штампованно прозвучало. Мирон покривился. Встал, забрал свои вещи, пересел на другой ряд. Когти сомкнулись. Сердце застыло.
Сзади зашуршало. В спину уткнулся знакомый тощий колючий палец. Очень знакомый. Прямо сейчас — почти до отвращения. «Как тогда. Совсем как тогда».
— Систер, хорош, — Янек жарко дохнул в ухо. — Перестань, слышишь? Немедленно перестань. Правда, оно и к лучшему. Я же говорил, от этих мажоров одни проблемы. И вот одна проблема самоустранилась. Отлично ведь, ну? Пусть сам разгребает, ежели «вумный, як вутка».
Последних слов Зося уже почти не слышала. Тоннель сомкнулся, сердце рванулось в агонии — и разлетелось на окровавленные ошмётки. Она хлопнула ладонями по парте, вскочила, устремилась к выходу из аудитории. Профессор, как раз открывший было дверь, едва увернулся от чёрно-алого снаряда.
Янек проводил сестру глазами и вытряхнул из рукава в ладонь компактный мобильник. Внимательно рассмотрел, нажал кнопку питания, дождался появления меню. Отклонил пришедший вызов — и медленно, отчётливо кивнул.
Солнце падало за линию сосен, отчаянно хватаясь за низкие тучи. Мирон сидел на поваленном стволе, посматривая на дорожку за кустами. Редкие гуляющие послушно тянулись к выходу из парка: дурные новости последних недель сыграли роль.
Янек возник словно из ниоткуда. Покрутил головой, подвигал тонким аристократичным носом и направился прямо в сторону Мирона. Огромный туристический рюкзак за его спиной покачивался со степенностью восточного вельможи.
— Переживёт, — пропыхтел Янек, вручая ношу. Мирон понятливо подхватил и тут же проникся. — То, что не стал впутывать в наши дела — верное решение. Теперь врубай свой внутренний компас и веди.
Мирон прикрыл глаза и осторожно сделал пару шагов. Потёр переносицу и потопал увереннее. Разминая плечи, Янек устремился за ним, с интересом оглядываясь.
— Я этот парк с детства знаю, — негромко произнёс он, когда оба углубились в чащу. — Вот в этой самой части раньше тропинка на тропинке была, а сейчас сплошной бурелом. Кусты куртку дерут, словно «Егоза» на режимном заборе. Деревья все в лишайнике, и Ахурой Маздой клянусь, он шевелится. Давай-ка поднажмём.
Мирон с трудом достал сигарету, подумал, убрал в пачку.
— Про отца и следователя я тоже наврал. Так что поднажать только «за». Володя меня прикрывает, и я ему доверяю. Но слежка дело такое…
Он споткнулся, едва не полетел на землю, но успел выровняться и осмотрелся вокруг. Они с Янеком стояли на краю неестественно ровной, словно утоптанной полянки, полностью лишённой травы и даже мха. По краям стояло три вытянутых валуна, и Мирон был готов провалить зачёт по вышмату, если те не образовывали равносторонний треугольник.
Янек принялся рыться в рюкзаке, выкладывая свёртки, коробочки и пакетики. Мирон всё-таки закурил, подвигал затёкшими плечами и уточнил:
— Я себе для понимания. Значит, план в том, чтобы прийти к Хозяину в полном сознании. И задать все насущные вопросы.
— Верно, — что-то считая на пальцах, Янек отвечал односложно. — Не кукла, а гость. В физическом теле. По собственной воле.
Он закончил подсчёты и выпрямился.
— А ещё я разработал чары-оберег. Они тебя прикроют, если что, и дёрнут обратно.
Последним из бокового кармана рюкзака явился сложенный бумажный лист. Янек сунул его Мирону и ткнул пальцем.
— Черти́, только аккуратно. Миллиметры не важны, дело в пропорциях, — потерев подбородок, он хихикнул: — Если выгорит, напишем с тобой по докторской и откроем кафедру практической магии.
— Если? — не отрываясь от схемы, фыркнул Мирон. — Ладно, если. Тогда с меня…
— Отставить. Черти́ давай, Мирон-кун. И да пребудет с тобой сила.
Линии и круги, узлы и перекрестья покрывали землю. Янек расставлял в ему одному понятных местах уже знакомые камешки, фигурки и прочие предметы со стеллажей, попутно давая пояснения:
— Вот такую пижню намалевать может каждый, только смысла из занятия особо не вырастет. Это как чертёж: мне поможет сфокусировать течение нужной энергии в нужных точках, а обычному человеку разве что модную татуировку набить.
Из чёрного лакированного ларца достали человеческий череп, украшенный тонкой резьбой. Мирон поднял бровь.
— Бабушкин, — нежно погладил кость Янек. На хриплый сдавленный стон отмахнулся: — Никакой некрофилии, остынь. Баба Рада перед смертью собрала весь свой дар, вчаровала в собственные кости и завещала нам с Зоськой. Души в черепе уже нет, если ты об этом. Душа ушла. А вот дух остался. Он убережёт и меня, и тебя.
За черепом вылезла и сабля. Мирон довёл последнюю дугу и скрестил руки на груди в немом вопросе.
— Это дедова, — Янек шёл вдоль внешней окружности и снова что-то считал. — Был польским уланом во Вторую мировую. Бабушка заговорила ему оружие, причём так, что деда ни одна пуля не тронула. Думаю, и нам не повредит.
«Бабушку» и «дедушку» расположили на противоположных сторонах схемы. Мирон стал в центр, стащил часы и передал Янеку. Тот аккуратно положил их в самый крупный узел и сам обвёл пальцем по окружности.
Звонко хлопнули ладоши. Лес заглянул Мирону в зрачки. Дальше была тьма.
Янек едва увернулся от хищной пасти вихря. Воронка, ведущая с этой стороны на ту, бешено перемалывала реальность, опасно качалась, дёргалась, рыскала. Ощущая её порывы схлопнуться, маг тянулся правой рукой, перебирал пальцами одному ему видимые нити. Ласкал, успокаивал, увещевал.
Левой он водил над узлом с часами Мирона. Там линии светились то тёплым оранжевым, то тухлым зелёным, и в такие моменты Янек болезненно морщился. «Чтобы ещё раз, ещё хотя бы раз… — мысленно ворчал он на самого себя, не забывая вслух зачитывать нужные формулы. — Два не самых слабых заклинания, причём не подряд, а одновременно. Никогда, никогда больше подобных авантюр, ни за какие бабки!»
Вздохнул и произнёс уже вслух:
— За бабки нет. А вот за друга…
Сзади раздались шаги. Совсем вплотную. Янек попытался обернуться, но его опередили. Над ухом прозвенел знакомый голос:
— Не вертись и сосредоточься! — Зося прикоснулась к плечу, покосилась на воронку. — Помощь нужна, колдун-недоучка?
— Потоки видишь? — поняв, что спорить не время, Янек сощурился. — Отфокусируй турбулентные. Давай, работаем!
Сестра кивнула, сняла с шеи ожерелье и пошла вдоль окружности, негромко напевая себе под нос. Камни щёлкали в пальцах, словно чётки, и Янек расслышал:
Поброжу по болоту, проверю грибные места,
Отпущу свою душу погреться на звёздах.
Да по совести надо поправить могилку мента,
Что весной напугал меня выстрелом в воздух.[1]
Воронка дёрнулась раз, другой — и зависла в одной позиции. Янек отёр пот со лба тыльной стороной ладони и почувствовал, что та вибрирует. Древние боги, как же он устал! Никогда, никогда больше…
Сестра подошла, снова положила ладонь на плечо, заглянула в лицо.
— Ага, — вымолвил Янек, осознавая, что еле стоит на ногах. — Теперь до срабатывания…
Он внезапно понял, что глаза Зоси становятся всё больше, всё глубже, заполняют собой весь мир. Непреодолимое желание спать давило на Янека, мягко било под коленки, обещало покой и отдых. Уже падая на землю, он пробормотал:
— Систер… Вернись целиком.
…Она садится на один из валунов, возле которого, окружённый мерцающими символами, парит в воздухе череп бабы Рады. Кладёт на него ладони, вдыхает аромат приближающегося дождя и закрывает глаза. Теперь она стоит посреди леса, но это другой лес. Белое небо, чёрные звёзды, огромная, исчерченная удивительно знакомыми линиями Луна.
А впереди, между парой высоченных «корабельных» сосен Мирон застыл и смотрит вверх. Там громоздится гигантская тёмная фигура. Хозяин леса принимает гостя. Оба молчат.
Наконец земля вздрагивает. Низкий, скрипучий, медленный, как ледник, и такой же громоздкий, раздаётся голос Хозяина:
— Ты пришёл. Сам. Говори.
Мирон запрокидывает голову сильнее. Удивительно, но сейчас он почти не хрипит:
— Что тебе нужно? Чего ты хочешь?
Тишина. Тишина. Лес неторопливо дышит, и это дыхание несёт рокочущее:
Вокруг начинают мелькать фигурки, словно начерченные углём на сосновой доске. Они кланяются тени среди деревьев, падают на колени, подносят дары, простираются ниц. Тень отступает. Фигурки заходят в лес, берут разрешённое, уходят с уважением. Тень появляется снова и ждёт.
Потом фигурок становится больше. Ещё больше. В их руках появляется сталь. Разгорается огонь. Лес редеет, тень блекнет. Мир стремительно меняется, и перед самым исчезновением тени приходится свить кокон. Чтобы уснуть на столетия. Чтобы ждать. Чтобы отомстить.
В конце появляется одинокая фигурка. Она идёт по лесу, покачиваясь, шатаясь, падая. Пронзает границу между той стороной и этой. Будит и зовет Хозяина своими мыслями и воспоминаниями, в которых есть и город, и парк посреди города, и миллионы людей, живущих вокруг. Они забыли Хозяина. Разучились держать в руках сталь и огонь.
И Хозяин решает: пора. Он поселит себя по ту сторону гостя. Прирастёт его тёмной половиной. Даст ему вкусить изначального страха перед лесом. И силой этого страха гость станет сзывать жертвы на заклание. Станет кормить Хозяина их жизненной силой. Станет носителем его воли.
А когда воля созреет — лес поглотит город. Месть будет свершена.
Мирон кривится, но не как обычно. Его лицо будто потеряло по пути своё вечное напряжение. Будто испарилась усталость из взгляда светлых с тёмной каёмкой глаз.
— План неплох. Что там, я сам лучше не сообразил бы. Но есть в нём изъян. Факела и топоры — детские игрушки. Ты видел мою память, ты знаешь, что теперь мы умеем гораздо больше.
Он чешет кончик носа, достаёт сигарету, закуривает. Прохаживается взад-вперёд.
— Я сейчас уйду и расскажу всем правду. И мы придумаем способ вытащить тебя из любой норы. Поверь, чтобы избавиться от тебя, город-лес сотрут с лица планеты по щелчку пальцев. И с этой, и с той стороны.
Он спокоен. Он абсолютно спокоен. Он говорит, и Хозяин слушает.
— Да, нам тоже не поздоровится от этой войны. И я понимаю тебя. Я знаю, что такое жажда мести. Поверь. Но ещё я знаю одно: надо договариваться. Надо идти навстречу друг другу. Конфликт порождает конфликт. Так было и так будет, если ничего не изменить.
Снова тишина. Хозяин неподвижен. Неподвижен и Мирон. И тогда тёмная фигура начинает медленно, бесконечно медленно наклоняться к нему.
— Ты сказал. Я слышу правду. Я вижу искренность.
Ветер шумит в кронах сосен.
— Я уйду, как мои братья. Мир, породивший нас, примет меня обратно.
В болотной пучине движутся пласты торфа.
— Но нужна последняя капля силы. Добровольная жертва. Дар, что поможет мне.
Мирон делает полшага назад. Потом сжимает кулаки и приоткрывает рот. Он готов сказать.
И в этот момент она распахивает глаза.
Издалека слышны крики, лай собак, видны отблески фонарей. Вякает и затыкается милицейская сирена. Первые капли дождя падают на её лицо. Она отпускает череп, хватает часы Мирона и прыгает в воронку. И оказывается на той стороне, между Хозяином и его гостем.
— Привет, красавчик. Смотрю, жертва тебе нужна, так дай, думаю, себя предложу. Верь мне, удача тебе будет!
Мирон хлопает ресницами. Хозяин склоняется ещё ниже. Гул и треск проносится меж сосновых стволов.
— Ведьма. Щедрый дар. Хорошо.
Придя в себя, Мирон подскакивает, хватает её за руку. Она разворачивается.
— Не спорь, — прижимает ладонь к его губам. — Видишь, как вышло. Беда с сапогами…
Последнюю фразу она пропевает, и на руке Мирона защёлкивается серебряный браслет. Лёгкое дуновение ветра — и вот на этой стороне его больше нет.
А потом Зося смотрит на Хозяина леса и делает шаг вперёд.
В КПЗ попахивало, но пол и стены смотрелись на удивление прилично. Янек лежал на нарах, закрыв лицо руками. Мирон метался от двери к окошку и обратно. Оба молчали.
В какой-то момент Янек сел и ровным, безэмоциональным голосом позвал:
— А, сорри… Да в жопу «сорри»! Просто прости! Бесит? Я перестану…
— Нет, — прозвучало всё тем же мертвенным тоном. — Под лампу встань.
Он слез с нар, подошёл ближе, провёл кончиками пальцев по длинным распущенным волосам Мирона.
— Не показалось. Теперь у тебя серебряные не только часы.
— В жопу часы! — рыкнул Мирон, но тут из коридора донеслись голоса. Окошко скрежетнуло, голос сержанта скомандовал:
— Руки за голову, лицом к стене. Оба!
Наручники клацнули на запястьях Мирона. Подождав, Янек снова лёг на нары и прижал ладони к лицу.
Время словно сочилось тонкой струйкой, причём не пропитывая, а старательно обтекая. В какой-то из его капель дверь в камеру грохнула, и тот же сержант проворчал:
Не сразу поняв, что это о нём, Янек ещё с десяток секунд пытался нащупать грань между мирами — на сей раз метафорическую. Скользнувший в камеру вслед за сержантом Мирон подхватил его под руку и вывел в коридор.
— Я говорил с отцом, — понизив голос, рассказывал он смотрящему мимо Янеку. — Тот выбил беседу один на один, без прослушки, без записи. Боюсь представить, каких денег или связей ему это стоило. Я рассказал буквально всё, и он, кажется, поверил. Как минимум в то, что ни я, ни ты не виновны. Он подключит лучших адвокатов и смажет все шестерёнки правосудия, до каких дотянется. А пока мы оба выходим — под подписку. Это ерунда, переживём.
Янек слушал и отвлечённо размышлял, что перед ним стоит какой-то незнакомый ему Мирон: расслабленный, спокойный, полный сил драться. У самого Янека внутри не осталось даже пустоты.
На улице их встретили ночь и дождь. Сентябрь наконец сбросил душное одеяло и вылез умыться. Янек подставил лицо и глубоко вдохнул, надеясь, что хотя бы прохладный осенний ветер в лёгких поможет чувствовать себя полнее. Не помогло.
На выходе из отделения обоим вернули вещи, даже саблю и ларец — видимо, и здесь сработали чьи-то связи. Выйдя на крыльцо, Мирон покрутил в руках часы. Крепко зажмурился, размахнулся… Янек положил ладонь на локоть.
Покатал в пальцах. Прислушался. Неожиданно улыбнулся.
— Храни. Теперь это самый мощный оберег из всех, что я когда-либо видел, — он сглотнул. — Души уже нет, душа ушла, — кадык на жилистой шее дёрнулся ещё раз. — А вот дух… Дух остался.
Вскинув на плечи тяжёлый рюкзак, Янек спустился с крыльца. Он шёл под дождём, весь осунувшийся, надломленный, но наконец выглядящий хоть немного живым. Потому что если ты жив, то после осени, переступив порог зимы, для тебя обязательно наступит весна. Как бы банально это ни звучало.
Мирон долго смотрел вслед другу. Потом застегнул браслет часов на запястье, нежно погладил циферблат. Порылся в карманах, выбросил пачку сигарет в мусорное ведро. Направился к стоящему неподалёку внедорожнику, обводами напоминавшему танк.
По стеклу хронометра мазнул свет фары, и оно сверкнуло алым яшмовым отблеском.
[1] Здесь и далее — текст песни «Душегуб» группы «Полковник и Однополчане».