Худой, молодой ещё мужчина, с безжизненным взглядом синих глаз, напялив на себя каркас состоящий из металлических крыльев, хвоста и соединяющей конструкцию коробки передач, медленно (из-за тяжести) идёт к распахнутому настежь окну небоскрёба на сороковом этаже.

Белый пёс с обвисшими ушами пытается остановить человека, гавкает, закрывает ему дорогу, тянет за штанину, но тому всё нипочём.

- Гав! Барсик, скажи ему что не надо этого делать!

Сидящий на подоконнике рядом с блюдечком молока рыжий, зеленоглазый кот лениво смотрит на товарища:

- Как я ему это скажу? Мяу! Я кот, а он человек. Сам скажи!

- Я собака.

- Филя, ты глупый пёс.

- Я пр-росто ещё молодой. Он же сейчас пр-рыгнет!

- Бе-е-еда.

- Гав! Ты так говоришь будто тебе всё равно!

- Он не наша хозяйка, мяу. Нам вообще в эту Америку приезжать не надо было. Дома было лучше. У нас там, мяу, коммунизм, а тут капитализм бэ!

- Мне тоже дома нравилось. Выбегаешь во двор-р по травке побегать можно, коров попугать, за стрижами погоняться.

- Сметанка, молочко, воробушки... мяу. Угораздило же нашу хозяйку влюбиться в это инженера.

- Гав! Но он её любил!

- Любил-любил. Запер нас в этом чёртовом небоскрёбе среди бетона и асфальта.

Пёс подпрыгивает на месте:

- Гав! Барсик она тоже его любила.

- Да знаю я, знаю. Не суетесь.

- Гав! У Р-роберта после смерти хозяйки и малышки кр-рыша и поехала. Собирать что-то начал. Кр-рылья какие-то! Зачем!?

- Потому что идиот, мяу. Вот неужели он человек с высшим образованием, с тремя дипломами не понимает, что никакие крылья его в воздухе не удержат. Даже механические!

- Гав! А вдр-руг?

- Ну махнёт ими раз, другой, третий... всё равно упадёт.

- Гав! Согласен. Гав! А помнишь как мы ездили за гор-род хозяйка тогда была ещё бер-ремена! Мы бегали по травке, р-радовались. Я искупался в озере, ты съел мышь! Хорошо же было? Мы счастливо смеялись...

- Хорошо.

- Жалко его, Барсик! Жалко! Хозяйка его любила! Кроме нас у Р-роберта никого нет!

Кот не торопясь вылизывает шёрстку:

- ... мяу!

- Гав! Ну Барсик! Пр-ридумай что-нибудь он же прыгнет!

- Обязательно прыгнет!

- Гав! Барсик он уже на окне! Р-роберт на окне! Роберт не надо! ГАВ! ОН ПРЫГАЕТ!

Прыг! - мужчина взмахнув крыльями покидает квартиру.

Пёс в расстройстве кругами бегает по комнате перепрыгивая через недопитый бокал красного вина, смятые обрывки чертежей и схем, катушки с металлической проволокой, какие-то железячки, и горки шурупов и болтов:

- Гав-гав-гав! Гор-ре! Гор-ре!

Рыжий кот укоризненно смотрит на него зелёными глазами, еле-еле заметно мотает головой из стороны в сторону и вздыхает:

- Да не суетись ты, Филя. Успокойся. Я его за ногу верёвочкой привязал. Она крепкая. Лай погромче, чокнутая соседка пожарных вызовет, затащат. Он, конечно, идиот, но наш идиот...

Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.

Страничка ВК здесь

Ссылка на литрес здесь

Канал на дзене здесь

Настало время принять себя таким как есть. Страшное время. Опасное время. Часы навсегда остановились на половине шестого...жуткое время.


Приняв утренние водные процедуры я пришёл на кухню. Скатерть-самобранка приготовила яичницу с колбасой и харкнула остатками сливок в кружку с растворимым кофе. 
За окном плыл серый морок. В хаотичном порядке зажигались окна дома напротив. В окнах появлялись сонные полуголые люди в халатах и белье. Даже на расстоянии читалась их неприязнь новому дню.

Я вяло съел завтрак, допил кофейную бурду и пошёл собираться на работу. 

На стене спальни висели старые "ходики", из которых свисала мёртвая кукушка. Сил заменить эту картину у меня не было. 

Носки, брюки, рубашка. Под рубашку на шею вешаю внушительных размеров магнит. Он держится на толстой кожаной тесьме. Перед уходом я выпиваю коктейль из железной воды. На самом деле это просто вода из под крана, без фильтра. Она ржавая и неприятно пахнет. Но должна дать нужный эффект. 

У обеду магнит начинает натирать шею. Железо снизу и реакция сверху - ничего не происходит. Видимо маг и колдун из телевизора оказался шарлатаном. Но человеку нужно во что-то верить. А ещё надеяться и ждать. Любить и ненавидеть, желательно одновременно. Искать и не находить, как, например, второй носок. Несколько дней ходить в одном и том же нижнем белье, испытывая себя и окружающих на прочность скреп. 

Рабочий день подошёл к концу. На шее образовалась вполне ощутимая бороздка. Да и всё тело хныкало и просилось домой. Магнит прилип к груди, как будто прожёг её,став вторым моим сердцем. 

Как дошёл до дома уже не помню. Снял с себя всё. Остался голый, но с магнитной аномалией. Почему-то рука не поднялась снять. Ходил взад-вперед по квартире в поисках смысла жизни. 

За это время скатерть-самобранка приготовила ужин, макароны с сосисками. 

После ужина уселся у окна и стал наблюдать. Свет зажигался в доме напротив - это возвращались с работы жители дома. Они переодевались в халаты или также как и я ходили голыми, почесываясь и зевая. 

Наконец я созрел. Резко встал, да так, что почувствовал, что за время сидения табурет приклеился к заднице. Ну и чёрт с ним. Пошёл в спальню. Вырвал мертвую кукушку, словно язык у только что убитого врага, сорвал со стены пыльные "ходики" и бросил их на пол. Стал топтать босыми ногами, испытывая одновременно боль и зуд в разных местах. Сжимая в руке кукушку с такой силой, что она превратилась в труху и рассыпалась. Сорвал с шеи магнит и стал стегать им "ходики". Бил, пока не раскраил всё до винтика, пока не пробил паркет до бетонной стяжки. 

Упал обессилев. Какое-то время лежал прислушиваясь к своему дыханию. Сердце ухало филином. Глаза постепенно привыкли к темноте, а руки стали ощупывать пространство. И опустившись вниз, руки почувствовали, что время изменилось, часы снова стали идти, пусть неспешно, с отставанием, но они уже показывали пять сорок пять, а значит надежда не умерла. Значит жуткое время не победило. 

На прошлой неделе, засидевшись дома на сессии, мыслями уже живя в декабре, решил провести эксперимент — сколько знаков мне понадобится чтобы описать одну минуту жизни?

Получилось 6442. Результат на автор.тудей и ниже.

23:59:00

Тишина. Глухая, ватная, звонкая. Она не окружает — она внутри, заполняя уши до самого горла. Он сидит в кресле у холодного окна и смотрит во двор.

23:59:01

Стекло отбирает тепло, а что он отбирает у стекла? Непонятно.

23:59:02

Прохожих нет. В редких окнах дома напротив горел свет в комнатах со шторами, редко — с жалюзи.

23:59:03

Он не любил шторы. Шторы любят вешать женщины, а он жил один. Давно. Навсегда.

23:59:04

Жалюзи — это тоже как-то по-офисному. Ему не хотелось жить в офисе.

23:59:05

Когда-то он уже жил в офисе, это было вынужденно, поэтому каждый день видеть жалюзи дома не хотелось. Не хотелось вспоминать.

23:59:06

Было и было, сейчас у него есть дом. Но с открытыми окнами на первом этаже не комфортно.

23:59:07

Поэтому у него рулонные шторы «день-ночь». Это нечто среднее между шторами и жалюзи.

23:59:08

Обычно они были в режиме «день», чтобы в комнате было светло, но с улицы было не видно кто находится в комнате.

23:59:09

Сегодня он поднял свиток штор, чтобы можно было положить ладонь на стекло.

23:59:10

Он убрал ладонь. На стекле остался отпечаток.

23:59:11

Вот он, единственный его след в этой жизни. Отпечатки на стёклах.

23:59:12

На Пасху, весной, окна вымоют и его следов не останется.

23:59:12

Что жил, что нет — не останется ни следа.

23:59:13

Отпечаток начинает медленно таять. Сначала расплываются границы мизинца и большого пальца, сливаясь в одно мутное пятно.

23:59:14

Он смотрит на испарение отпечатка так внимательно, будто от этого зависит всё. Словно это не просто испарение воды со стекла по закон физики, а кто-то стирает его след таинственным ритуалом.

23:59:15

«Стирание» — хорошее слово. Оно пахнет ластиком, которым он в первом классе тер букву «А» до дыр в тетрадке.

23:59:16

Эта «А» была от первой буквой его имени и фамилии.

23:59:17

В углу двора, в луже, отражается фонарь. Жёлтый, расплывчатый, похожий на разбитый яичный желток.

23:59:18

Ему вдруг захотелось мандаринов. Ярких, кисло-сладких. Чтобы почувствовать хоть какой-то вкус.

23:59:19

Для этого нужно встать и открыть холодильник. Там целая сетка мандаринов.

23:59:20

Отпечаток растаял полностью. Когда он заметил это желание съесть мандарин исчезло.

23:59:21

Промелькнула мысль «а есть ли кто-то сейчас, кто смотрит на этот же фонарь? Из другого окна? Может, тот, у кого горит свет за жалюзи?»

23:59:22

Вряд ли. В каждом окне семья, дети, ёлка. У всех новогодняя суета и никому нет никакого дела до одинокого фонаря над лужей.

23:59:23

Ему стало жалко этот фонарь. Такой же одинокий страж ночи. Светит себе и светит, а кому это нужно? Прохожих-то нет.

23:59:24

Фонарь отражается в луже. Лужа. В декабре. А снега-то и нет.

23:59:25

Климат сильно изменился со времён его детства.

23:59:26

В его детстве они в первый день нового года всегда играли в снежки.

23:59:27

Он снова прикладывает ладонь к тому же месту. Холодок. На мгновение стало больно от контраста температуры.

23:59:28

Но эта боль приятная. Настоящая. Она подтверждает: он ещё чувствует. Он не совсем уж деревянный.

23:59:29

Он представляет, как с другой стороны стекла, со двора, кто-то мог бы приложить ладонь к его ладони. Рука к руке.

23:59:30

Но с той стороны — только ночь, только пустота и отражение его же собственного бледного лица в стекле.

23:59:31

Он видит в отражении своё лицо. Деталей не видно, только контур.

23:59:32

Контур лица человека не меняется всю жизнь и сейчас он такой же, как в детстве.

23:59:33

Стекло снова стало холодным под его пальцами. Оно снова забирает тепло. Беспрерывный процесс. Как жизнь — беспрерывная отдача тепла, пока не остынешь окончательно.

23:59:34

В соседнем подъезде хлопнула дверь. Глухой, отдалённый удар. Кто-то пришёл? Или ушёл? В такую ночь обычно приходят. Чтобы встретить вместе.

23:59:35

Ему почему-то кажется, что тот человек ушёл. Один. Так же, как он сидит здесь один. Может, они родственные души, незнакомцы-одиночки.

23:59:36

Он чувствует странную связь с тем невидимым человеком, который, возможно, сейчас идёт по темному двору. Они не знают друг друга, но делят эту минуту одиночества.

23:59:37

Двадцать три секунды осталось. Меньше половины. Отпечаток снова чёткий. Он смотрит на линии на своей ладони, отпечатавшиеся на стекле.

23:59:38

Гадали же по руке когда-то. Ему сказали: «Длинная линия жизни. Будете долго жить». Он тогда обрадовался.

23:59:39

А сейчас думает: долгая жизнь — это не подарок, это испытание. Особенно когда её приходится проживать в одиночку.

23:59:40

Он убирает руку. Хватит. Хватит оставлять следы, которые всё равно исчезнут. Хватит жалеть себя.

23:59:41

Он откидывается на спинку кресла. Оно скрипнуло. Старое, потрёпанное кресло. Он в нём сидит уже десять лет.

23:59:42

Оно помнит всё. И его смех, и его слёзы, и те ночи, когда он засыпал здесь с книгой на груди.

23:59:43

Кресло — его самый верный друг. Оно никогда не уйдёт. Не предаст. Не скажет обидных слов. Оно просто скрипит, принимая его вес.

23:59:44

Шестнадцать секунд. Сердце почему-то забилось чаще. Будто почувствовало приближение чего-то. Даже если разум отрицает магию полуночи, тело верит.

23:59:45

Он закрывает глаза. Всего на секунду. Чтобы не видеть ни отпечатка, ни фонаря, ни своего отражения.

23:59:46

Внутри — тишина. Та самая, с которой началась эта минута. Но теперь она другая. Не пустая, а… насыщенная. Насыщенная всеми этими мыслями, которые пролетели за эти секунды.

23:59:47

Он открывает глаза. Отпечаток снова тает. Уже почти невидим. Процесс завершается.

23:59:48

Двенадцать секунд. Пора бы что-то почувствовать. Печаль? Облегчение? Надежду? Но внутри — ровная, плоская линия. Спокойствие.

23:59:49

Может, это и есть старение? Когда ты перестаёшь ждать, что в полночь что-то изменится по взмаху волшебной палочки.

23:59:50

Десять. Десять секунд до чего-то нового. Он делает глубокий вдох. Сам того не осознавая, он начинает отсчёт. Просто про себя.

23:59:51

Девять.

23:59:52

Восемь.

23:59:53

Семь.

23:59:54

Шесть.

23:59:55

Пять.

23:59:56

Четыре.

23:59:57

Три.

23:59:58

Два

23:59:59

Один.

00:00:00

С Новым Годом…

Ещё один год он встретил в один.

В соседнем дворе кто-то запустил фейерверк.

Накинуть куртку, выйти к ним и сказать спасибо за это чувство праздника? Они не поймут. У них своя компания. И салютуют они для себя, а не для него. Да и чувства праздника никакого нет. Есть только мандарины в холодильнике, которые он, как ритуал, покупает каждый год.

Он протянул руку за сигаретой.

Сейчас он покурит, переоденется в домашнее и ляжет спать.

Внимание: данное художественное произведение содержит мрачные темы, философские размышления о предательстве и отчаянии, а также сцены психологического напряжения. Читать только людям с устойчивой психикой и лицам, достигшим возраста обладания осознанностью.

Ночь впивалась в город миллионами игл ноябрьского дождя. Я стоял на крыше, на самой макушке этого каменного великана, чувствуя, как ветер, пропитанный влажной стужей, пытается стащить меня вниз, в этот кишащий муравейник. Он не понимал, что я и так уже там. Я был в каждой его поре, в каждой лжи, что тихо зреет за запертыми дверями.

Внизу плелась иллюминация, гудя тупым, бессмысленным жизненным током. Они внизу — все эти люди — думают, что живут. Они просыпаются, едят, работают, лгут, любят, спят. Они верят, что их мир — это работа, семья, ремонт дома. Какой трогательный, жалкий самообман.

Они не видят истинной архитектуры нашего бытия. Ее каркас — не бетон и арматура, а предательство. Оно — фундамент, на котором всё держится. Первый кирпич закладывается еще в детстве, на пыльной школьной площадке. Помнишь, как твой друг, с которым ты делил всё, от бутерброда до страхов, внезапно отвернулся от тебя? Не из-за ссоры. Нет. Его разум отравили ядом более выгодной дружбы. Просто кто-то другой предложил ему больше: статус, защиту, доступ в крутую компанию. И он ушел, не оглядываясь. Это был твой первый урок. Ты его запомнил? Я — да.

А потом это становится изощреннее. Взрослее. Лицемернее.

Взгляни на тот теплый квадрат окна вон там. За ним женщина засыпает в объятиях любовника, её дыхание ровное, на губах — утомленная улыбка. Она думает о страсти, о запретной сладости. А в другом конце города, её муж, с глупой, сияющей улыбкой, проверяет купленное на свою премию кольцо. На столе перед ним лежит открытка от их шестилетней дочери: кривое сердце и надпись «Люблю тебя, мамочка». Завтра он встретит жену из «важной командировки». Он будет ждать её у выхода из аэропорта, держа в руках дурацкий букет и эту открытку. Он ещё не знает, что его реальность уже рассыпалась в прах. Он уснет, предвкушая счастье. А проснется в аду, который разгорится в его душе, когда он увидит в ее глазах не радость, а панику, и будет стоять с этим детским рисунком, пока их дочь дома ждет маму.

Или вон тот офис, сверкающий стеклом и сталью. Два партнера. Они начинали в гараже, вместе ели дешевую лапшу. Один из них заложил машину, чтобы заплатить за операцию отцу другого. Они были братьями. Но один из них уже нарисовал в своем блокноте изящную, смертоносную схему. Юридические лазейки, тайные переговоры, поддельные документы. Завтра он подпишет бумаги, которые отожмут бизнес целиком. И улыбнется своему «брату» с лицом, полным сочувствия: «Просто рынок так сложился, дружище. Ничего личного». А вечером поедет к отцу того самого парня, которому когда-то спас жизнь, и скажет, что его сын — неудачник, не оправдавший доверия.

Это и есть личное. Это и есть всё, что имеет значение.

Но самые изысканные формы предательства — тихие. Те, что вызревают в тепле домашнего очага. Вон, в той квартире на пятом этаже, парень смотрит на спящего у его кровати пса. Месяц назад он подарил ему неслыханную роскошь — надежду. Пес, чья шкура еще помнит холод клетки, посапывает, доверчиво прижавшись к его ноге, его лапа иногда дергается, будто бежит навстречу чему-то хорошему во сне. Он не знает, что его хозяин уже устал. Устал от необходимости выходить на улицу дважды в день, от шерсти на диване, от ответственности. Завтра, оправдывая себя ворохом работы, он отвезет его на заброшенную промзону. Бросит его любимый мяч подальше от машины. И когда пес, радостно виляя хвостом, помчится за ним, думая, что это новая игра, он выжмет до упора педаль газа, оставляя позади едкий туман из песка, грязи и выхлопных газов. Собака будет долго-долго бежать за удаляющимися огнями, пока не поймет. Предательство, рожденное не из ненависти, а из самой обыкновенной, ублюдочной лени.

А вон там, в спальне девушки, на комоде лежат два билета в Париж. Подарок ее родителей на помолвку. Ведь как можно не жениться на девушке, которая отдала тебе свою почку, спасла тебя от мучительной смерти? Это же так логично. Два года назад она, двадцатилетняя дура, смотрела, как ее плоть увозят в операционную, чтобы вживить в его тело, и плакала от счастья. Теперь у него под ребрами тикает кусочек ее. А завтра DHL доставит ей посылку. В ней она найдет все свои вещи, которые оставляла у него за годы их «любви». А сверху — письмо. Не длинное. Без эмоций. Всего несколько строк, сухих и безжизненных, как сморщившаяся почка: «Я всегда любил другую. Но только ты могла меня спасти. Не жди и не ищи меня. Я навсегда уезжаю к ней. Прости». Ее предали не ради выгоды. Ее предали в ее же плоти и крови, использовав ее как плату за жизнь, которую он теперь увозит к другой.

Вы строите свои клетки и называете их «бытом». Вы красите стены своих тюрем в веселые цвета, чтобы не смотреть на ржавые прутья. Эти прутья — ваши договоренности, ваши клятвы, ваши «я тебя люблю». Вы вешаете на них занавески из ритуала: брак, дружба, партнерство. Но занавески ветшают, обнажая ту самую ржавчину, что всегда была под ними.

А где-то в маленькой квартирке пожилая женщина заворачивает в газету последние фотографии сына, который уже никогда не позвонит. Она плачет, но тихо, чтобы не беспокоить соседей. Ей некуда даже сходить, чтобы оплакать его — прикоснуться к холодному надгробию она не может, потому что ее сын все еще числится пропавшим без вести. Она не знает, что в эту самую секунду похоронка уже отпечатана, и на ней досыхают чернила печатной машинки. Завтра ее запечатают в конверт, который доставит вместе с флагом военный почтальон. Она распечатает его и прочтет, что ее мальчик, ее любимый сыночек, был убит там, за тысячи миль от дома. И каждую ночь, до своего последнего вздоха, она будет мучиться одним вопросом: «Как?». Но ей не суждено узнать, что ее единственного сына зарезал его же сослуживец — друг, с которым они еще пять лет назад вместе кидали мяч играя в футбол за школьную команду и тайком покупали дешевое пиво, пока их матери не спали ночами, накручивая себя всякими мыслями, ожидая, когда нагулявшиеся мальчишки вернутся домой. И этот друг, под одобрительные выкрики аборигенов, предпочел предать их дружбу. Не ради богатства или свободы. А лишь за право дальше медленно гнить в пыльных аулах чужой страны, оставаясь таким же бесправным рабом, каким был и до этого. Ее сына убили не за идею. Его убили за иллюзию лучшей доли, которая оказалась самой чудовищной из всех возможных ловушек.

И сейчас, в эту самую секунду... Кто-то ложится спать, обняв свою вторую половинку, в полной уверенности, что завтра будет таким же, как сегодня. Кто-то засыпает, предвкушая, чудесное путешествие с возлюбленным. Кто-то строит планы на совместный бизнес, похлопывая партнера по плечу. Кто-то верит другу. Кто-то, засыпая, гладит по голове того, кто верит ему безгранично. Кто-то целует спящего ребенка, обещая ему, что мама и папа всегда будут рядом.

Но завтра утро не будет добрым. Завтра утро будет кровавым от лопнувших обещаний. Они проснутся в том же мире, но их мир уже будет другим. Миром, где рухнуло всё.

И когда они, обезумев от боли, будут искать виноватых, жадно глотая последние вздохи угасающий жизни, я буду уже не здесь, на этой крыше. Я буду мчаться в салоне автомобиля с мигающей сиреной и красным крестом на боку, с зеркальной надписью, которую вы так часто видите в своих машинах, неспешно двигаясь в пробках, пока мы несемся на очередную трагедию. Завтра мне снова придется констатировать смерть. Кто-то из них не переживет утра. Кто-то разобьет свое хрупкое сердце вдребезги — в прямом смысле, шагнув в пустоту, или в переносном, сжав в руке флакон с таблетками, — и мой долг будет приехать и констатировать этот факт. Я — фельдшер скорой помощи. И завтра я снова увижу всё это не на расстоянии холодного наблюдателя, а вблизи — с запахом крови, звуком рыданий и пустотой в глазах тех, кого только что предали. Я буду запаковывать их в плотные черные мешки и утешать их детей. Я буду тем, кто констатирует конечный результат работы этого великого, безупречного механизма под названием Предательство.

Потому что виноватых нет. Есть только природа вещей. И моя работа — быть свидетелем того, как эта природа является во всей своей безжалостной наготе, снова и снова, пока не кончатся мои смены или мои нервы. Пока не поступит вызов «Код 3» и на меня.

Каждый вечер, ровно в одиннадцать, Алексей выходил к лавочке у подъезда. Ритуал был прост: щелчок зажигалки, первая затяжка, и густой дым, плывущий в прохладную темноту начинающейся ночи. Это были его пятнадцать минут тишины. Пятнадцать минут, когда он принадлежал только себе.

Жизнь Алексея, как и у многих, делилась на две части. Одна — завод. Другая — дом. И ни в одной из них не было ему покоя. На заводе, после смены собственника, началась каторга: больше станков, отчётов, штрафов за опоздание на три минуты. А зарплата оставалась прежней, будто вмёрзшей в лёд. А дом — это тесная квартира-полуторка, где его ждал не уют, а война с начинающимся маразмом тёщи и уставшая жена, разрывавшаяся между работой и больной матерью.Вечерние перекуры были ему нужны, как глоток воздуха. Чтобы забыть о чистеньких менеджерах, не понимавших в его грязной работе слесаря ровным счётом ничего, зато свято веривших в свою бумажную волокиту. Чтобы не слышать уставшего ворчания жены, выжатой борьбой с маразмом матери и от того смотрящей на него пустым, невидящим взглядом.И потому он каждый день выходил в подъезд в любую погоду. В дождь или снег стоял под узким козырьком, в жаркие вечера располагался на лавочке. Он нуждался в этой тишине сильнее, чем в никотине.

Однажды выпал день, будто специально собранный из самых неприятных моментов его жизни. На работе, во время очередной экскурсии «эффективных управленцев», одна из дам в ослепительно-белой блузке, встретившись с ним взглядом, посмотрела с таким нескрываемым, физическим отвращением, будто он был не человек, а грязная лужа, в которую она вот-вот наступит. Этот взгляд, полный брезгливой жалости, обжёг больнее, чем случайная искра от сварочного аппарата.И дома его ждала очередная буря. Ещё на лестничной клетке он услышал истошные крики. У тёщи снова начался приступ паранойи. Растрёпанная и дикая, она металась по кухне, тыча пальцем в собственную дочь и выкрикивая, что та подмешивает ей в чай яд. Жена, бледная, с глазами, полными слёз и отчаяния, беспомощно пыталась её успокоить. Пока вызывали скорую, пока унимал рыдающую жену, он вышел на свой перекур позже обычного.

Была уже осень, но пока без дождей — первые дни, которые радуют своей прохладой после жаркого душного лета. Алексей сел и с глубоким вздохом потянулся за куревом. И словно в ответ его вздоху, обычную тишину нарушил шорох. Из-за кустов, обрамляющих придомовые газончики, на тусклый свет лампочки, робко показалась худая собака. Грязно-белая шерсть, торчащие рёбра и тоскливые умные глаза.
— Кыш! — сердито буркнул мужчина, махнув рукой и вложив в этот жест всю свою усталость.
Пёс отступил на шаг, но не ушёл. Он просто сел, словно понимая, что у этого человека свои пятнадцать минут отчаяния, и он не станет их делить ни с кем.На следующий вечер сцена эта повторилось. Только на «кыш» пёс не отреагировал вовсе. Он просто смотрел. Долгим, всё понимающим взглядом. А мужчина, отведя глаза, докурил и, уходя, бросил:
— Ладно, стой, если охота.

Так и пошло с тех пор. Два молчаливых существа в полумраке. Одно — выпускало дым, другое — сидело рядом. А потом, в один особенно скверный день, когда начальник на заводе в очередной раз объявил о «новых эффективных обязанностях» и «дисциплинарных взысканиях», мужчина вынес не только сигарету. В кармане словно случайно завалялась краюха хлеба, которую он бросил псу.
— На, ешь.
Пёс посмотрел на него внимательно, пристально и мгновенно сожрал кусок.

И теперь, выходя на свой вечерний перекур, мужчина помимо сигарет брал и еду для пса. К хлебу добавлял иногда кусочек сала, а то и кости какие. Выходил и тихо свистел в темноту, из которой выходил пёс. И пока пёс ел, Алексей как-то неожиданно для себя стал рассказывать ему о своей жизни.Он говорил псу то, что не мог сказать никому: о тупой злобе мастера, о том, как унизительно выпрашивать аванс, потому что до зарплаты не хватает, о чувстве, что он — белка в колесе, которая бежит всё быстрее, но никуда не движется. О том, как обманула жизнь или он сам обманулся в ней. Пёс слушал, положив морду на лапы, и вежливо вилял хвостом. И в его молчаливом участии была такая поддержка, какой Алексей не получал ни от кого.

А потом умерла теща. Хоронить её поехали в родную деревню. Несколько дней суеты, малознакомых лиц, ритуальных обедов. Когда вернулись в город, в квартире стало просторнее и тише, но от этой тишины было не по себе.

Вечером он вышел на перекур как обычно. Как обычно, свистнул в темноту. Но пёс не пришёл. Алексей долго сидел в этот вечер, выкурил не одну сигарету, как обычно, а три. Хлеб и пару крупных костей с ошмётками мяса оставил в кустах. Утром, уходя на работу, заглянул — угощение оказалось нетронутым.В этот же день, сразу после работы, Алексей пошёл на окраину города — туда, где раньше видел стаи бродячих собак. Он бродил по пустырям, подзывал пса тихим свистом. Но его нигде не было. На душе было болезненно и гадко. Он представил собаку мёртвой под колёсами бешено мчащейся машины или в виде шкуры у живодёров.

На следующий вечер, с каменным лицом, он вышел в подъезд. Закурил. Сердце сжалось в комок. Прошло пять минут, десять. Он уже хотел тушить окурок, как вдруг услышал знакомый шорох. Из той же тьмы вышел пёс и, как в первый раз, посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом. Он снова похудел и выглядел больным. Но был жив.
— Ты! — вырвалось у Алексея, и он сам удивился хрипоте в голосе. Он словно рухнул на колени и протянул к животному руки. Пёс кинулся к нему и ткнулся мокрым носом в щёку. В тот миг что-то в мужчине перевернулось. Решение пришло мгновенно.
— Пошли домой, — твёрдо сказал Алексей. — Хватит нам в подъезде торчать.

Он втолкнул пса в квартиру. Жена, мывшая посуду на кухне, обернулась и застыла с тарелкой в руках.
— Что это? — тихо спросила она.
— Это наш. Теперь наш, — сказал Алексей. Тишина длилась секунду. Потом разразилась буря. Крик, визг, слёзы. «Где мы его держать будем? На что кормить? У нас своих проблем полно! Ты с ума сошел! Выгоняй его сейчас же!».
Он пытался говорить, объяснять, просить наконец-то. Но её истерика от этого становилась лишь сильнее. «Собаку пожалел, — верещала жена, — а меня кто пожалеет?!». Пёс, прижав уши и поджав хвост, жался к его ногам. В глазах жены Алексей увидел не просто злость, а настоящий, животный ужас перед новой проблемой, новой грязью, новой ответственностью. И он понял: это проигрышная битва. Молча он открыл дверь и вытолкнул собаку на площадку.

На следующее утро, рано, когда утренний свет только начал пробиваться сквозь отступающую ночь, из подъезда вышел Алексей. Не в рабочей робе, а в старой поношенной куртке. За плечами висел потрёпанный брезентовый рюкзак, набитый самым необходимым. Он глубоко вдохнул свежий воздух, свистнул и решительно направился в сторону пригородной остановки.
Рядом с ним, помахивая хвостом, трусила собака. Алексей опустил руку и ласково, по-хозяйски, потрепал её по голове.

Впереди была дорога. И тишина. Та самая, которую он каждый день крал у своей жизни на пятнадцать минут, но теперь ему их было мало.

Недавно девушка вызвала открыть двери.

Только сел в машину - звонит:

- Вы уже едете?

- Вот только что в машину сел. Вы же минуты три назад звонили. – Уточняю: - А что случилось?

- Ничего. Ничего. Просто очень вас жду.

- Хорошо, еду.

Проехал три светофора, снова звонит:

- Это опять я. Вы же по навигатору едете?

- Да, сверяюсь по нему…

- А вам сколько до меня показывает? – спрашивает торопыга.

- Сейчас гляну, – отвечаю я. – Семнадцать минут показывает. А что у вас там такого срочного?

- Ничего, ничего. Жду вас.

Подъезжаю на ж/д переезд, который прямо перед моим носом закрывается.

Из будки выходит мужчина в жилетке и начинает что-то выгребать из под поднявшихся барьеров и выкидывать на обочину.

Лениво проползает мимо электричка.

Смотритель продолжает что-то выгребать из ям и выкидывать это на газон.

Стоим, ждем.

А он, похоже, не торопится открывать переезд.

Думаю: может, с другой стороны еще один поезд? Вглядываюсь вдаль – ничего.

А этот старательный железнодорожник продолжает добывать откуда-то мусор и выкидывать его в сторону.

Наконец, у кого-то из водителей сдают нервы и он сигналит.

И сразу, словно получив сигнал к действию, посредством клаксона начинают выражать своё недовольство и другие водители.

Смотритель нехотя отвлекается от своего увлекательного занятия, неторопливо идет в свою избушку и открывает переезд.

Смотрю на часы - прошло уже больше половины отмерянного мною времени.

Выныриваю из-за угла и вижу, что мне машет палкой инспектор, словно меня и караулил за углом.

Такое ощущение, что кинулся в мою сторону еще до того, как я появился в зоне его видения.

Так, думаю, что-то тут не в порядке...

Очень уж странные стечения обстоятельств!

Инспектор не торопится, подходит вразвалочку, проверяет документы и говорит:

- Выйдите из машины.

Выхожу, он стоит сзади и манит меня пальцем.

Подхожу к нему, он показывает на мою машину:

- Вы видите какие у вас цифры на номере?

- Нет, – честно говорю я.

- И я не вижу, – говорит инспектор, – а разве так должно быть?

- Езжу целый день, – начинаю врать я, – не проверил, каюсь.

- Протирайте! – говорит он.

Начинаю судорожно искать тряпку или салфетки.

Но они, как всегда в такие моменты, прячутся, никто не хочет стирать грязь с номера)

Наконец выуживаю из-под сиденья влажные салфетки от мух и ими протираю.

Пока ищу, слышу, что кто-то звонит, но сейчас не до этого.

Когда сажусь в машину, то вижу два пропущенных от девушки, к которой еду.

Набираю ее:

- Девушка, тут небольшой форс-мажор. Остановили гаишники.

- Ох, - говорит она, и я чувствую в ее голосе глубокую безысходность.

- А что у вас случилось? Почему такая срочность ? – уточняю я, не понимая, почему обстоятельства так меня тормозят.

- Я очень хочу в туалет... – понизив голос, говорит она. – И я уже не знаю, дождусь ли вас?..

- Тут дело в чем, – быстро анализирую я ситуацию, – мой приезд, конечно, приблизит вас цели, но не сказать, что вы сразу до нее доберетесь. Потому что надо ведь еще открыть двери, а что у вас с замком, пока непонятно. И сколько я с ним провожусь - неизвестно. Можно как-то решить этот вопрос до моего приезда? Может, у вас кафе есть в доме, или еще что-то подходящее?

- Ох, боюсь мне уже не дойти, – она молчит пару секунд. – Ладно, сейчас видела, сосед пришел в противоположном пролете... Я его, правда, не знаю, но что делать, пойду к нему попрошусь.

- Хорошо, я еду, – отвечаю я и, вспоминая все препоны, уточняю: - Вы точно собственник квартиры?

- Да, да, все документы есть, – отвечает девушка и отключает связь.

Приезжаю без происшествий, звоню ей, что бы открыла подъездную дверь.

- Звоните в N-ую квартиру, я у соседа, – отвечает она.

Голос сильно поменялся, стал звонче, веселее.

Поднимаюсь, они вместе с соседом выходят меня встречать.

Смеются.

Такое ощущение что знают друг друга давным-давно.

Пока я открываю, они договариваются, что она освежится после трудового дня и придёт к нему ужинать.

Наконец сосед уходит к себе, пообещав, что сейчас он что-нибудь приготовит и зайдет за ней.

С замком ничего серьезного, просто съехала немного накладка.

Все поправляю, привожу замок в рабочее состояние.

Девушка прям цветет, что-то кому-то строчит в телефоне.

- А это тот сосед, которого вы не знаете? – уточняю я.

- Да, – выдыхает она. – Такой парень классный! Разговорились, договорились сегодня вместе поужинать. У него, – уточняет она, счастливо улыбаясь. – Вот сейчас отменяю все планы.

Советую заменить пластмассовую сердцевину верхнего замка, которую поставил застройщик.

Но девушке не до замка, она, похоже, влюблена и ничего не слышит.

Выхожу на улицу, радуюсь за людей, которые, казалось бы, случайно, в одночасье, взлетели над нашей бытовухой на крыльях любви.

Вспоминаю про шлагбаум, железнодорожника, гаишиников.

Вот реально, все чаще мне жизнь показывает, что случайностей не бывает!

Словно кто-то порою режиссирует события нашей жизни и дает людям встретиться друг с другом.

А иногда и просто вынуждает встретиться.

Кто-то говорит, что это дети выбирают своих родителей и как-то их сводят друг с другом.

Не знаю, насколько это так, но иногда, просмотрев, как люди нашли друг друга и познакомились, действительно начинаешь в это верить.

Иногда встречи двух людей могут быть такими странными!

Казалось бы: да не могло такого случиться, чтобы эти люди сошлись вместе, женились и у них появился ребенок.

Но обстоятельства складываются так, что это происходит.

И когда они будут вспоминать свою встречу, им будет казаться, что это вроде бы просто стечение обстоятельств.

Но когда находишься вне этих обстоятельств, то видно, как кто-то словно корректирует события.

Где-то что-то тормозит, где-то ускоряет.

Чтобы все произошло именно так, как и должно произойти.