Призрак

Звякнуло тоненько так, как стекло звякает. Не лесной звук, уж больно чистый, фильтрованный - городской. Я притих, стараясь не вспугнуть ночную темень, тихонько приподнялся с койки. Руки в темноте ухватили «сайгу». Оружие хоть и не боевое, но ужаса можно с такого навести не хуже чем с боевого помповика. Выскользнул из под одеяла бесшумно, берцы будто сами под ноги встали, только зашнуровывай да выходи.

Я все еще слушал ночь, но та уже молчала своей привычной тишиной: с поскрипываниями, с гулкими перестуками – так, как и должно быть. Дверь в домике, не скрипела - элитный детский лагерь, тут такое не допускается, даже тогда, когда сезон заканчивается и пустые домики остаются на милость сторожа. Вышел на крыльцо, легко соскочил вниз, в траву и замер, прислушиваясь.

Ничего, даже комары не звенят, еще тепла моего не почувствовали. Вроде бы от крайнего домика звенело, может стекло там выбили? Деревенские могут. У них в их клоповнике давно никакой работы нет, так для них что-нибудь подворовать – это самое благое дело. Но и пугаться их не стоит: один раз в воздух пальнут, и побегут так, что пятки засверкают.

От домика к домику вдоль низенько стриженных кустов акаций, чтобы всегда в тени, чтобы не высунуться на призрачный лунный свет.

Крайний домик. Тихий, спокойный, такой, каким я его и оставил после вечернего осмотра. Правда двери не видно, луна с другой стороны светит, а это плохо. Подходить неудобно. Встал и быстрым шагом по газону, по траве, чтобы галька тропинки под ногами не хрустнула и, не сбавляя скорости, в черную тень крыльца. Там остановиться, перевести дух, а потом уже к двери. Замереть на секунду и тихонько приоткрыть, самую щелочку. Внутри темно, может и не заметят. Сантиметр за сантиметр проход в темноту распахнул и быстро протиснулся внутрь, замер со вскинутой «сайгой». Вот теперь уже все, теперь надо действовать.

Резко ладонью по выключателю, свет на короткое мгновение почти ослепил, а потом… Потом я увидел пустой домик на шестерых богатеньких сынков, бедные здесь не отдыхали никогда, совершенно пустой. И все по описи на месте: три телевизора, один ноутбук, две игровые приставки со свернутыми шнурами, койки заправленные и даже подушки парусами расставлены. Хоть прямо сейчас сюда детишек заселяй. И окна все целые, без трещинок.

Сглотнул. Носом воздух втянул, еще раз осмотрелся, не опуская «сайгу» и только потом свет выключил.

Может кому то и покажется странным, что мне чудятся всякие звуки в ночи. Но это тому так покажется, кто не был за гранью, а я там был. Понесло дурака денег подзаработать на боевых. Контрактником в первую чеченскую компанию. А там Грозный, там тонкий иней на черных от дыма стенах, выбоины от пуль, бетонное крошево под ногами и дыры в стенах. А еще там страх. Особенно страшно было, когда остановились на ночь в подвале, а утром просыпаюсь: слева и справа ребята уже не живые, лица спокойные, а у каждого по полбашки нет. Ночью кто-то рядышком проходил, услышал тихое сопенье спящих и через оконца с глушителем, тихо-тихо, нежно. Добрый человек. А мне утром жутко. А если бы и я, так же, под оконцем прикорнул?

С тех пор многое чудиться началось. Может это и паранойя, вот только с такой паранойей легче в охрану устроиться, берут чуть не с радостью. Нас таких любят в охране, если человек на галюны кидается, то настоящий шум точно услышит.

Я спустился вниз с крыльца по коротенькой лестнице, потянулся, полной грудью вдохнул свежий ночной воздух. На луну посмотрел: красивая она, полная, и свет яркий, чистый, серебряный.

Обратно шел беспечно и легко, пружинисто. Ночью почему-то всегда так у меня ходится, будто крылья вырастают. Запрыгнул на крыльцо, оглянулся, и вроде краем глаза увидел, как мгновенно погас желтый свет в окне. И то ли был он, то ли его не было – уже не понять. В том самом домике, где только что был. Достал сигареты, выщелкнул из мятой пачки одну, закурил. Пойти что ли еще раз проверить? Глупо конечно, но может оно того стоит?

Сел на крыльцо, «сайгу» рядом поставил, и стал ждать. Если они там, если только зашли, то еще пошумят, а если это опять мои фантомы шутят, то пускай резвятся. Сигарета в ночном, наполненном прохладной влагой воздухе, тихонечко шкворчала, когда я затягивался, горький дымок вился призрачными струйками в серебряном свете луны. Затяжки были чистые, приятные, так днем никогда не бывает. Ночные хулиганы больше не появлялись. Я докурил, щелчком отбросил окурок на гальку дорожки, взял «сайгу» и вошел в свой домик.

Можно и поспать.

Зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул, бухнулся на скрипучую койку и в последнем проблеске сознания промелькнула короткая мысль: «надо было сходить, проверить».

* * *

Работа в этом летнем детском лагере вообще-то не пыльная. Спокойная даже, а иногда и попросту скучная. Ничего не происходит: вокруг территории высокий забор с колючей проволокой по верху, ворота из профнастила – по таким особенно не полазишь, а если и полезешь, то на весь лес слышно будет. Скучища! Но платят хорошо, вернее – очень хорошо. Работал бы простым охранником в каком-нибудь ЧОПе, такие деньги, какие тут за месяц выходят, я и за полгода бы не увидел. Просто хозяин пуганный. У него, в прошлую зиму, все подчистую увели. Все его телеки, приставки новые, ноуты, постельное уволокли, и даже пару дверей сняли. Ну там еще по мелочи: стекла побили, стены измалевали, один домик вроде даже подпалить хотели. Потом двоих деревенских по сворованным дверям и вычислили, они их у себя в доме навесили. Вот только двери и нашли, а больше ничего.

Но хозяин прижимистый попался. Был бы человек, тогда бы как минимум двоих нанял, а еще лучше бы парных сменщиков. Да, по деньгам конечно куда как больше бы выскочило, но держать только одного охранника на такую территорию и без общения – это тоже не дело. Когда он подходящего работничка искал, ему первые двое ребят отказали, решили что овчинка выделки не стоит. Но это они. У них жены, у них дети. А у меня. У меня «сайга», охотничий билет, и две могилки в деревне – родители. А еще долги от загулов. У меня загулы по первости сильно лихие были. Сны глушил, глюки свои прятал от себя. Стакан замахнешь, и может не проснешься посреди ночи с криком, хотя… может и проснешься. Но я хотел, чтобы наверняка, чтобы уж точно спать бревном. Вот и пил немеряно.

А теперь уже сжился с прошлым. Оно лезет, в глаза тычется, в уши ползет, а я привык. Просто внимания не обращаю. Там тень мелькнет, тут ухнет что-то, где-то что то затрещит – не обращаю внимания. Это все мое, все во мне – оно материальным ценностям не опасно.

Я прогуливался по лагерю как всегда, привычными, отработанными уже маршрутами. От периметра к центру, неспешно. «Сайгу» с собой днем я не брал. Тяжелая, да и кто посреди дня на серьезное дело пойдет, даже в лесу. Только охотничий нож с хищной ямкой кровостока в кожаных ножнах на поясе висел. Хватит, если кого-то придется припугнуть.

Периметр обходил с особенным тщанием: придирчиво оглядывал забор, траву у стены ногой распинывал, может подкопались? На колючку поверху поглядывал: может кто залезть пытался? Спокойно все. Ничего нет. Все как всегда. У ворот остановился, открыл ключом дверь в вороротине, вышел наружу. Посмотрел налево, посмотрел направо.

Хорошая дорога струной натянулась оттуда туда, из ниоткуда слева и в никуда вправо. Красивая, без трещин, без ухабов, и разметка красивая, как вчера нарисованная. Только ни одной машины ни отсюда и ни оттуда. Сколько работаю, ни разу не видел, чтобы кто-то проезжал. Только вначале, когда привезли меня сюда на служебной газельке, припасы все мои выгрузили, ручкой сделали и уехали. И один раз ночью слышал, как пронеслась машина за воротами. А может и не слышал, может это опять, моё, в голове моей только.

Дорога и сегодня была пустой: красивой и пустой. И оттого становилось еще тоскливей, грустнее, поганее. Сейчас бы хоть с кем то пообщаться, поговорить, сигарету на пару выкурить, посидеть. Нет никого. Только с собой и разговаривай.

- Да, брат. Только с тобой и остается лялякать. Ну, что скажешь? – дал паузу, и ответил сам себе. – А что тут скажешь? Глухомань. Скукотища.

И все. Даже сам себе скучен, рано мне в Робинзоны записываться, ой как рано. Пробовал в телевизор лупиться. Надоедает до бесконечности. Сидишь, смотришь в пустой этот ящик как животное, и не помнишь уже, что сегодня видел. Одна только жижа размазанная. И все еще хуже, все гаже становится. Больше телек не включал.

Докурил, бросил бычок под ноги. Странно, вроде каждый день тут по сигаретке выкуриваю, а бычков под ногами всего ничего. Может ветром их сдувает? А может еще что… Может дождем смыло? Кто его знает.

Пошел обратно, замок на место повесил, дернул его еще для надежности. Дурацкая привычка, но никак от нее избавиться не могу. Пошел дальше в обход. Сейчас надо по территории прогуляться, а потом домики все проверить, свериться с наличием ценностей согласно описи.

Маршрут знакомый, ноги сами по нему идут, как и вчера, как и позавчера, как и месяц назад. Сейчас поворот в аллею. Тенистая, хотя теперь уже и не такая, как поначалу: листья частью опали и в неряшливые прорехи острыми лучами било холодное, неласковое солнце – осень. Слева скамейка, справа щит с картой лагеря, и тропинка тонкая вьется от него. Там, говорят, в советские еще времена, стояли туалеты типа «М» и «Ж». Теперь уже не осталось их, только пятачок засыпанный землей и заросший травой, а вот тропинка осталась. А дальше, там, где пятна света лежат… Стоп!

Я замер. Не было этой прорехи в кустах акации у дороги. Просто не было. Наглая такая прореха, щербатая. Будто кто-то специально кусты там выламывал, чтобы пройти.

Сглотнул. Клапан на ножнах с тихим щелчком откинулся, рукоятка легко и привычно легла в ладонь.

Тихо, чтобы не спугнуть, вдоль акаций. Почти неторопливо, почти неспешно. Тут спешить нельзя: чуть быстрее дернешься, и можно в ящик сыграть.

Вблизи прореха была еще заметнее. Такое ощущение, будто тут пьяный барахтался, все сучья переломал.

Перехватил нож поудобнее и рывком подался вперед. Огляделся. В акацию соваться не решился. Постоял рядом немного, с ноги на ногу попереминался. Под ногой хрустнула сухая ветка. Ну теперь все, теперь меня только глухой не услышал бы.

- Эй, мужики, вылазьте. Спалились уже. – наглым басом выкрикнул я. И легко, с ленцой добавил. – По хорошему давайте. У меня ствол есть. Миром разойдемся.

Из кустов никто не вышел. Тогда я вздохнул, шагнул вперед, чтобы таки сунуться в эти чертовы кусты, и только тут приметил небольшую деталь. Акация давно сломана. Вон уже, и ветки почернели по слому, и кора высохшая, скукоженная. Неделя, если не больше.

Неужели эта дыра тут и раньше была? Я прищурился: может следы остались в траве, а там, прямо под акацией, вообще земля чуть взрыхленная – садовник старался. Следов нет. Ничего нет.

- Совсем крыша едет. – нож мягко вошел в ножны, клапан закрылся.

Пошел в домик, взял «сайгу», закинул на плечо, фонарь достал здоровый, как фара, и снова пошел к тем кустам. Хотя на что надеялся? Всякий нормальный криминальный элемент к этому времени давно бы смылся куда подальше. Но, если это кто из деревенских, то может залегли, ждут – у них, у местных, башка еще дурнее чем у нас, контрактников.

Дырка была на месте и за время моего отсутствия ничуть не изменилась. Зажег фонарь, уставил его в черноту дыры, свободной рукой «сайгу» придержал и теперь уже вполне уверенно крикнул.

- Ребят, я сейчас дробью долбану. До трех считаю. – я погасил фонарь, отпустил его, оставив висеть на хлястике, вскинул ружье. – Раз! Два! – себе под нос. – Ну вы сами так решили. – громко. – Три!

Выстрел грянул непривычно громко, рвануло листья с ветвями акации внутрь, в черноту, и больше ничего. Никто не заорал от невыносимой боли, не было и короткого вскрика, оха, как бывает, когда сразу убил.

- Ребят. У меня патронов во! До вечера шмалять могу. Вылазьте.

Был бы кто в кустах, вылез бы обязательно. Да что там говорить, если бы я сам в этих кустах сидел, - там бы не остался. Либо стрекача даванул, либо руки в гору и вперед. А тут все нормально. Только далеко, за территорией лагеря, на озере, громко закрякали потревоженные утки.

- Точно крыша едет. – закинул «сайгу» на плечо. – Лечиться вам надо, батенька, лечиться.

И пошел дальше обход делать. Неспешно, неторопливо. В каждый домик заглянул: все пересчитал, посмотрел как на заправленных койках аккуратными треугольниками стоят подушки, на пыль матовую на плоских экранах телевизоров посмотрел, и пошел обратно, к себе.

До темноты оставалось еще четыре часа. Бесконечно долгое, бесконечно скучное время.

Почему у меня нет никаких увлечений? Сидел бы сейчас и рисовал бы, ну или стишки бы в блокноте мельтешил наклонными строчками. Нет, ничего нет. Ни альбома с рисунками, ни блокнота – ничего. И душа к этому не лежит. Читать тем более. Сразу в сон клонит от скуки.

Я привычно стал разбирать ружье. Цевье, ствол, патроны все из обоймы выщелкать, тряпицей нагар протереть – все таки сегодня почин у «сайги» моей: в первый раз свое слово сказала.

Потом на служебном сотовом будильник выставил на виброрежим: как темнеть начнет, зажужжит у меня в кармане. И на боковую. Все как всегда, все как изо дня в день – всё до боли привычно.

И «сайга» привычно рядом, чтобы если что, рука сама за цевье ухватила. И сон, как всегда, упрямо не шел. Ветер на улице разыгрался, ветки мельтешат тенями в пятнах света на стене, даже через закрытые веки чувствуешь, как они туда-сюда ходуном ходят. И вроде бы и сплю, а вроде и нет – тревожная полудрема. От такой больше устаешь, чем высыпаешься. И чудится постоянно, что что-то на улице то звякнет, то скрипнет, то еще что. Только всё это чудится, ничего там не звякает, ничего не скрипит и не стучит. Вор до темноты не сунется, даже если он совсем с головой не дружит. И силишься, и то падаешь во мрак сна, то оттуда вырываешься, и сердце бьется быстро.

Что это? Было что-то? Или нет? Темно уже: свет через окно не бьет, сумрак густой, даже закатной красноты уже не осталось. Быстро нащупал в кармане сотовый, достал, посмотрел на экранчик – за пять минут до пробуждения, до того как вибро будильник должен был сработать. От чего же проснулся?

Прислушался к ночи. Да все нормально, вроде бы. И тут так вкрадчиво, будто по поджилкам – шкреб-шкреб. Будто кто-то веточкой о стекло скребет.

Рука легла на цевье, ноги сами в берцы попали, только шнурки завяжи. Бесшумно скользнул к оконцу, с теневой стороны выглянул краем глаза. Опять луна полная, круглая, ярко светит. Все хорошо видно под окном. Никто не скребется, никого тут нет, во всяком случае – не видно. От окна только шагнул и снова: шкряб-шкряб – на самой грани слышимого.

К двери. Открыл шпингалет, дверь приоткрыл и наружу. Тенью в тенях. Остановился, огляделся. Ничего не шумит, рядом с домом никого. Вот только это шкряб-шкряб… Хотя… Может оно и моё, в голове у меня шкрябает.

Крадучись, пошел вдоль тропинки, держась все время в тени. По сторонам вглядываюсь, а сам думаю, что дурак – выскочил и даже куртку не накинул. Холодно уже, не месяц май.

Вон клумбы с высокими остями сухостоя серебрятся в лунном свете, вон валун подставил бок призрачному лунному сиянию, вон колышется легонько ветвистый куст какой-то, вон виднеется в просвет между деревьями стена забора с тонким блеском проволоки по верху, вон…

Я даже к земле припал. Ладно, про дыру забыть – это не такой страшный глюк, но теперь то точно! Приподнялся, пригляделся – так и есть: идет кто-то. Спиной ко мне маячит. Медленно идет, враскачку чуть, тяжело. Пьяный он что ли? Как только сюда смог перелезть? Хотя, русский человек на пьяную голову и не на такое способен.

Я вынырнул из-за кустов, быстро метнулся к тени от стены дома, и вдоль нее, до другой тени и так дальше, от домика к домику, от тени к тени. Спина все маячала в серебристом свете, раскачивалась, и чем ближе я подходил тем отчетливее видел её. Неправильная она, не должно бы тут такой спине быть. В камуфляже вроде бы, и по зимнему, с воротником, а еще штаны дутые в берцы заправлены. И голова… Не разглядеть её, но видно, что что-то в ней не так.

Два дома до него осталось, метров пятьдесят. Я в очередную тень метнулся, за углом остановился. Сейчас глубокий вдох, выскакиваю и окликаю его.

Глубокий вдох. Рывок, крик из груди:

- Стоять!

Вот только кричать уже некому. Ни спины, ни дутых штанов – ничего. Пустая поляна. А ему до домика ближайшего так быстро не добежать при всем желании, тем более с его то походкой.

- Эй, друг! – «сайга» нервно рыскала из стороны в сторону своим вороным рылом. – По хорошему прошу. Мы же оба люди. Давай, чтобы греха не было. Выходи. – сам пошел в ту сторону, где был нарушитель. – Я тебя не трону. Просто не положено. – место, где я его видел в последний раз, почти у меня под ногами. – Я тебя за территорию выведу и все. Мне неприятности тоже не нужны. – ну нет тут никого, хоть убей. И прятаться тут негде – ровно все, трава одна, да пара тропинок рядом. - Друг. Эй. Алё, гараж!

Зачем кричу? Итак ясно, что это опять моё было. Всё от начала и до конца. И силуэт, и камуфляж, и берцы – всё моё, из башки, оставшееся от той бесснежной зимы в мертвом городе. Только никогда раньше так сильно не было. Краем глаза тень, краем уха звук… А тут я на него смотрел, тут я его видел, долго, тут походку его неживую, ломкую за пьяную посчитал.

- Твою мать! – нервно зашарил руками по карманам штанов. Ну где эти чертовы сигареты, когда они так нужны? Вот! Рывком вытащил мятую пачку балканки, та не удержалась в дрожащих пальцах, выскользнула и упала в траву. – Черт!

Упал на коленки, зашарил руками в траве…

- Ай! – отдернул руку. Медленно, может быть все таки показалось, может что-то другое, потянул руку обратно.

- Нет, не мог он… - пальцы нашли, ухватили и вытащили из травы то, чего там не должно было быть, то, чего там попросту быть не могло – окурок. Еще не совсем затухший, еще с тлеющим угольком. Обжегся об него. Но не-дол-жно его здесь быть! Такого не может быть!

Сел в траву. Тупо уставился на бычок. Поднес к носу, по глазам ударил тонкий сизой дымок, глаза сразу заслезились – бычок еще курился.

- Вот и всё. – я встал, позабыв про потерянную пачку. Верить в то, что крыша моя съехала совсем, не хотелось. А может и правда, приперся какой-нибудь шустряк из отслуживших. В камуфляже, в берцах, в военке – так даже удобнее. А сейчас сидит этот спринтер за углом и тупо на меня смотрит, думает, что сторожа клинит.

- Ну ты у меня сейчас, сука, попляшешь. – зло процедил сквозь зубы, и бросился к ближайшему домику.

До утра я, не смыкая глаз, носился по всему лагерю: от домика к домику, по всем рощицам, по всем закоулкам, с фонарем вдоль периметра на два раза прошел, даже пачку балканки, которую выронил, нашел. Всё было на своих местах, периметр был цел, замки на воротах и на двери – не тронуты.

С первыми лучами рассвета я повалился в койку, как убитый. Проснулся далеко за полдень. Наспех обошел лагерь, сверился с наличием матценностей, еще раз убедился, что ничего не пропало, проверил дырку в акации – она тоже была на месте. Бычки у дороги тоже проверил – столько же, сколько и раньше.

Когда со всем закончил, до заката было еще полтора часа. Ложиться не стал, сел в углу комнаты на кресло, «сайгу» рядом поставил и стал ждать. Как в армии, когда на посту оставляли. Долго и муторно. Но привычно.

Тени ветвей, как всегда ползали по пятнам света на стене, а сам свет тускнел, наливался кровью. Голова становилась тяжелой, руки чуть подрагивали, глаза слипались…

Шкряб…

Тоненько-тоненько, как прутиком по стеклу.

Цевье в руке. Секунда на то, чтобы понять где я. Кресло. Ноги затекли. Озяб.

Поднялся, и чуть не упал – засиделся. Вышел из дому.

- Шкряб…

Где? Где звук? Откуда? Может он опять там?

Рысью метнулся в ту сторону, где вчера заметил камуфляжную спину. Никого там нет, пустая поляна залитая лунным сиянием. Замер. Только сейчас дошло. Почему Луна опять полная? Почему ярко светит. Почему все так видно?

Поднял глаза на черное небо. Луна, одна луна, на черном небе, без звезд. Большая луна. Белая.

- Шкряб…

- Где! – заорал я во все горло. – Где ты, падла! Вылазь!

Вскинул «сайгу», грянуло в ночи. Никто не отозвался. Только гильза, блестящая латунным боком, упала в траву.

Всю ночь я проходил из стороны в сторону по лагерю. Страшно было, как никогда раньше. Но я ходил, потому что сидеть было еще страшнее. И нигде ничего не было, только это тихое: «шкряб», а потом скоренько, будто ежик лапками «тук-тук-тук». А может это и сердце мое выстукивало… Кто его знает?

С первыми утренними лучами, когда мрак ночи стал тускнеть в своей глубокой синеве, я вернулся в домик и уснул. Ружья из рук я не выпустил.

Когда я проснулся, первым делом достал телефон. До этого я его только как будильник использовал: удобно и бесшумно, но теперь. Быстро прощелкал кнопками, нашел в записной книжке «босс», нажал на вызов. В трубке только щелчки и тишина. Подождал несколько секунд, потом еще раз нажал на вызов – та же история. Посмотрел на антенку в верхнем левом углу – нет сигнала. Совсем нет.

Тогда я взял свою «сайгу», закинул на плечо ремень, одел хлястик фонаря на руку и пошел к воротам, туда, где я каждый день останавливался у дороги, выкурить сигаретку. Подошел к двери, достал ключи, потянулся вставить ключ в замочную скважину… Руки остановились на полдороге. Замок был открыт, откинутая дужка продернута только в одну проушину.

Может я забыл вчера его закрыть? Хотя вроде всегда закрывал, а потом еще и одергивал для верности. Правда, вчера у меня нервы были ни к черту. Может и забыл. Ну и бес с ним!

Я рывком открыл дверь, решительно шагнул к дороге.

Всё, плевать! Прочь отсюда, к людям, в деревню, и пускай оно тут все хоть огнем горит!

В деревню – это налево и таким вот пешим манером часа три. А может и четыре. В деревне я ни разу не был, мне про неё водила, который сюда вез, рассказывал.

Посмотрел на небо – холодное солнце висит высоко, но уже перевалилось за верхнюю свою точку. Оно уже падало: медленно и неотвратимо.

- Успеть бы.

И пошел.

Ровная дорога: ни трещинки нигде, ни ухаба, ни выбоины. И лес по сторонам от дороги вниз гнется, словно эту полоску узкую в себе ужать хочет, раздавить, смять. И силится он страшно, вот только не хватает его для этого. Самую малость и не хватает.

Солнце садилось как раз меж стен деревьев, словно тоже шло по этой же дороге. Оно уходило холодно, почти не омыв на прощание земли багрянцем: было и не стало, и вот уже почти темно и звуки становятся сильнее, страшнее, чем днем. Ночные звуки становятся. Морозные…

Я остановился, поправил на плече «сайгу», и зашагал дальше.

Опять полная луна светила ярко, только лучше бы её света не вообще. Слишком все вокруг призрачно становилось в её серебре. Лес холодным стал, будто замерз, инеем покрылся и мне морозно стало тоже.

Когда идешь, когда страшно, лучше под ноги себе смотреть, озираться поменьше. А то начинает всякое казаться. А мне… Мне тем более…

Я опустил глаза, уперся им серебряную реку асфальта меж деревьев, и шел вперед, следом за своей тенью, что вытянулась далеко вперед меня.

- Шкряб…

- Тук-тук-тук…

Метнулась тень на самом краю, не мог я её глазами увидеть, но почувствовал. Снял «сайгу», фонарь взял в руку, вперед посмотрел. Серебряная река прямой линией льющаяся вперед, бесконечно далеко, на сотни и тысячи лет. И дальше вперед. Глаз луны над головой медленно закрывался, заволакивало его тучами. Серебро уже не лилось, оно струилось тонкими струйками, потом капало, а потом стала чернота. Полная.

И тишина.

Полная.

Только шаги, стук моих башмаков о асфальт.

Бух. Бух. Бух.

Шкряб…

Медленно поднял фонарь, щелкнул выключатель – ЛИЦО! Злое, мертвое, глаза в глаза, из ниоткуда, сразу передо мной. В глазницах чернь плещется. Смрад. Волна, смрада. Холод. Мертво всё. Холодно всё…

- ПРОЧЬ!!!

Кто? Я? Он? – Прочь!

Чернота. Фонаря нет. Бег. Дыханье. Холод. Смрад. Дыханье. Назад. Бежать. Не падать. Вскочить. Бег. Дыханье…

Лагерь. Будто и не уходил. Не шел много часов. Луна светит со звездного неба уже не полная, рожки полумесяца кверху вздернуты. И дверь в воротине приоткрытая. Ждет.

Вошел. Всё также, как и всегда. Только без яркого лунного серебра. Сумрак ночи. Но не страшный, а настоящий. Ночь и должна быть такой: темной, живой, настоящей.

По тропинкам, вперед к своему домику. Спать. И пусть вся эта чертовщина пока побудет там, за дверью. А сейчас спать. И курить.

На ходу стал шарить по карманам. Где же эта чертова пачка. Вечно она теряется.

- Вот ты, стерва! – победно достал пачку, и вступил в желтый квадрат света.

Медленно поднял глаза. Свет в окне моего дома. Силуэт в окне моего дома. И силуэт этот вглядывается в ночь за окном, туда смотрит где я стою и не двигается. Почему он не двигается? Я же тут? Меня же видно… Вот он я, весь тут. Ну? Как же мне все это надоело!

- Ну! Чего ждешь! Эй! – заорал во все горло.

Силуэт еще постоял с минуту, отпрянул от окна и ушел в глубину комнаты.

Да что же это такое? Ну ты у меня сейчас попляшешь, устрою я тебе. «Сайга» на дороге осталась, но нож с собой. Клапан щелкнул, удобная рукоять в ладони. В дверь, с разбегу, с занесенным ножом!

Шкряб…

- Да что же это? – сторож опять выглянул в окно, облизнул пересохшие губы. Он долго вслушивался, долго всматривался, но ничего не увидел.

Достал сотовый, набрал телефон жены.

- Лена, я уволюсь.

- Что, опять? – встревоженный голос.

- Да, все по новой. Не могу я так. Всю ночь…

На том конце долго молчали, а потом недовольный голос жены сказал:

- Ну как знаешь. – и все, сразу отбой, короткие гудки. Правильно, есть повод злиться. Деньги сейчас сильно нужны, а он увольняться собрался. Но не может он тут работать, не может. Страшно ему. Каждую ночь звуки, шкрябанье это, свет в домиках загорается и гаснет. Жутко. А еще чувство бывает, что кто-то рядом ходит в темноте, когда он спать ложиться. И тогда вообще жутко становится, до того, что холодом пробирает до самого сердца и будто лед в венах течет.

Это все наверное прошлый сторож шалит. Его в аллее убили, во время ночного обхода. Он забыл дверь закрыть на замок, кто-то залез. Подкараулили его в аллее. Он вроде и с оружием был, да и сам не из простых – ветеран, а все равно – убили. Они наверное в кустах прятались, а он шум услышал. Посмотреть пошел. Вот в кустах его и кончали. И получилось, что ни за что: шуганулись, что человека зарезали, и деру дали – ничего не сперли. А теперь вон, шалит…

- Уволюсь. – повторил новый сторож, улегся в койку, накрылся одеялом, даже глаза закрыл. Но света гасить не стал – страшно…

Автор: Волченко П.Н.

Ссылки на прочую мою мистику-ужасы с озвучкой:

Вуду (мистический рассказ из моих древних архивов)

Туман (мистический рассказ из архивов)

Еще... (Мистика, рассказ (из архива))